Аркадий Алексеевич ПЕРВЕНЦЕВ
      Секретный фронт
      Роман
      События нового романа известного советского писателя Аркадия Алексеевича Первенцева происходят вскоре после окончания Великой Отечественной войны.
      Советский народ уже приступил к мирной жизни, а в западной части Украины еще лилась кровь невинных людей. Банды бандеровцев и оуновцев, бывших пособников немецких оккупантов, руководимые из-за рубежа, терроризируют местное население.
      Опираясь на помощь партийных и советских органов, добровольных народных дружин, пограничники и части Прикарпатского военного округа ликвидируют последние бандитские гнезда буржуазных националистов.
      Автору удалось создать яркие характеры партийных руководителей, советских офицеров в солдат, крестьян из прилегающих к районам действия деревень.
      Роман написан сочным, выразительным языком, события его остродраматичны.
      ________________________________________________________________
      ОГЛАВЛЕНИЕ:
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      Глава первая
      Глава вторая
      Глава третья
      Глава четвертая
      Глава пятая
      Глава шестая
      Глава седьмая
      Глава восьмая
      Глава девятая
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      Глава первая
      Глава вторая
      Глава третья
      Глава четвертая
      Глава пятая
      Глава шестая
      Глава седьмая
      Глава восьмая
      Глава девятая
      Глава десятая
      Глава одиннадцатая
      Глава двенадцатая
      Глава тринадцатая
      Глава четырнадцатая
      Глава пятнадцатая
      Глава шестнадцатая
      Глава семнадцатая
      Глава восемнадцатая
      ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
      Глава первая
      Глава вторая
      Глава третья
      Глава четвертая
      Глава пятая
      Глава шестая
      Глава седьмая
      Глава восьмая
      Глава девятая
      Глава десятая
      Глава одиннадцатая
      Глава двенадцатая
      ________________________________________________________________
      Ч А С Т Ь П Е Р В А Я
      ______________________________
      Глава первая
      Лето выдалось жарким. Весь месяц в выцветшем небе ни единой хмарочки. Раньше обычного выколосились и созрели хлеба. Никли и высыхали подсолнухи. Пожухла кукуруза, початки не переламывались у стержня, как бывало при хорошем наливе. Перепаханные войной сенокосные угодья почти не дали отавы.
      Пыль на грунтовых шляхах от проходящих машин, поднявшись, долго висела в воздухе. Мельчайшая пыль, истертая шинами боевых машин, размятая по колесную ступицу, не пыль, а сухая вода плыла, колыхалась при малейшем движении ветра.
      Черепичные крыши западноукраинского городка Богатина будто покрылись пеплом; не узнать улиц, прежде горевших багрянцем черепичных крыш в утренние и закатные часы. Белые трубы, курчавины дыма, опаловый воздух.
      В райкоме партии окна отворялись только после спада зноя. От мошкары защищали металлические сетки, от лихих людей - посты; предосторожность не лишняя.
      Секретарь райкома Павел Иванович Ткаченко готовился к докладу на активе. Перед ним стоял кувшин охлажденной воды, лежала пачка тоненьких "гвардейских" папирос, на плече висел холщовый рушник - Ткаченко то и дело утирал вспотевшее лицо, шею, грудь. Он снял гимнастерку, распустил ремень на фронтовых полугалифе, под сиреневую трикотажную майку наконец-то пробралась прохлада. И мысли потекли живее, и рука проворнее побежала по бумаге.
      Актив собирали по поводу нового обращения ЦК Коммунистической партии Украины "К заблудшим и обманутым сынам", продолжавшим антисоветские действия, руководимые из-за рубежа Степаном Бандерой.
      Позвонил редактор районной газеты, желая согласовать передовицу, попросился на прием.
      - Заходь, шановный товарищ, - ответил Ткаченко.
      Во вчерашнем номере республиканской газеты были обнародованы воззвание и условия амнистии. Утром из Киева передавали по радио официальные материалы. Тон выдерживался спокойный, сдержанный, без нажимов; об амнистии говорилось наряду с другими важными делами - просто и значительно.
      А редактор принес напыщенную, лозунговую статью.
      - Э, шановный товарищ, треба проще. Мы вызываем из схронов не дуже ярых грамотеев, обращаемся в основном к дремучей силе. А вы пишете передовицу этаким, простите, суконным языком, будто сухие цветы преподносите: ни запаха, ни красок - одна пыль.
      - Передовица же, Павел Иванович. Положено писать ясно и броско.
      - Ясно, да. А вот насчет второго сомневаюсь... Надо толково разъяснить систему повинной, назвать адреса, куда являться да и к кому. Все точно и, главное, просто. Завитушки пользы не принесут. - Ткаченко открыл чистый лист блокнота, крупным, угловатым почерком написал: "Объяснить, как будет с работой, с жильем, с оформлением прав на жительство, с продкарточками". Написав, вырвал страничку, подсунул под потный палец редактора. - Те, кого один раз обманули, не захотят быть обманутыми дважды. - Ткаченко подумал, взъерошил волосы, прошелся по кабинету, заложив руки в карманы суконных полугалифе. - Подберите письма ранее амнистированных - они у нас есть, - организуйте выступления, и так же спокойно, солидно, без словесной трескотни...
      На редактора было потрачено не меньше получаса, а время-то не остановишь. Подходили машины. Доносились хриплые голоса. "Глоткой еще берем, глоткой, - сокрушенно думал Ткаченко. - Буду говорить тихо, боже упаси орать. Горло драть нечего. Надо выманивать людей из леса, из щелей, из схронов..."
      В Богатинском районе крутогорье и густолесье. Начальник войск пограничного округа генерал Дудник недавно сообщил: в районе выявлена школа УПА - "Украинской повстанческой армии", курсанты - в возрасте от восемнадцати до тридцати лет с образованием не ниже восьми классов. Школа подчиняется главному штабу УПА, и руководит ею бывший поручик польской армии по кличке Лунь - фамилия не установлена - в возрасте тридцати четырех - тридцати пяти лет.
      Школа, по данным разведки, состоит из трех сотен, в каждой сотне по три четы*. Курсанты изучают тактику, топографию, устав караульной службы, проходят огневую и химическую подготовку, особое внимание уделено идеологической обработке: пропаганда ведется, разумеется, в националистическом духе "самостийной Украины". Срок обучения в школе - три месяца.
      _______________
      * Ч е т а - банда в несколько человек.
      Из вооружения в школе имеются: девять ротных минометов, двенадцать ручных пулеметов разных систем, тридцать автоматов, винтовки мадьярские, немецкие и советские, гранаты по три штуки на каждого курсанта; боеприпасы: триста - четыреста патронов на пулемет и пятьдесят шестьдесят патронов на винтовку.
      Курсанты живут в шалашах. Командный состав - в палатках. Школа круглосуточно охраняется тремя полевыми караулами. Местность вокруг лагеря заминирована, оставлено лишь четыре прохода.
      Отрядом жандармерии в пятьдесят человек командует хорунжий. Его псевдоним - Капут, он ведает службой безопасности и разведкой.
      "Это похуже, чем гвоздь в сапоге, - думал Ткаченко, так и этак переворачивая и изучая секретное сообщение, - и надо же было выбрать наш район! Пограничный, потому и валом валят бандюги".
      Школа УПА имени Евгена Коновальца.
      Коновальца убили по заданию адмирала Канариса, начальника гитлеровской военной разведки, абвера, принявшего абвер в тысяча девятьсот тридцать третьем году, и националистическое движение возглавил Андрей Мельник.
      "Коновалец окружен мученическим ореолом, - подумал Ткаченко. - Хотя был таким же проходимцем и шарлатаном, как и все вожаки ОУН. Надо обязательно ударить по этому ореолу - разоблачить и Коновальца, и Мельника, и Бандеру. Следует посоветоваться с генералом Дудником.
      Генерала Дудника ожидали с минуты на минуту.
      Закат удлинил тени яворов. Над соседней крышей лениво выклубилась стайка вертунов, поднятых на разминку голубятниками.
      Ткаченко закончил с тезисами, выпил стакан воды, надел волглую от пота гимнастерку, затянулся ремнем хотя и туговато, но пока еще на армейскую дырочку.
      Судя по шуму, доносившемуся из-за неплотно прикрытой двери, в приемной собирались приехавшие на совещание активисты. Отчетливо выделялся резко-повелительный голос Забрудского, секретаря райкома, ведавшего идеологией.
      За время работы в Богатине Ткаченко полюбил грубоватую, честную партийную братию - самоотверженных тружеников опасного пограничного района. Большинство партработников - в недавнем прошлом бойцы, еще не успевшие ни остыть от фронтового огня, ни доносить военное обмундирование. Лишь немногие сменили гимнастерку на украинскую сорочку, а картуз ввиду небывалой жары - на соломенный брыль.
      Они были товарищами Ткаченко по совместной работе и привыкли запросто появляться в его кабинете и досаждать своими заботами. Они нуждались в нем не меньше, чем он в них. И Ткаченко казалось: нарушь эту связь и необходимость друг в друге - дрогнет, расшатается порученное им общее дело.
      - Хлопцы! Объясняю популярно: занят Павел Иванович!
      Ткаченко вместе с бравыми модуляциями голоса Забрудского будто услышал бряцание орденов и медалей на его просторной груди.
      Он плечом распахнул двустворчатые, высокие двери и, легонько отодвинув Забрудского, сказал:
      - Был занят! Зараз свободен!
      - А мы уже думали, что и ты записал себя в бюрократы, Павел Иванович!
      Кабинет наполнился шумом приветствий, оглушительным смехом без особого повода; кто-то уже бесцеремонно хватал графин и пил воду из граненого стакана, кто-то устраивался в кресле, отдаваясь прохладе, проникавшей в раскрытые окна.
      Людей оторвали от насущных дел, и не мудрено, что в первую очередь доставалось на орехи бандеровцам.
      - Мы везем, спина мокрая, а они - палки в колеса. Я бы их вместо амнистии всех под корень - и концы, - яростно лохматя влажную от пота шевелюру, проговорил парторг с глухого лесного участка, расположенного у самой границы. Надрываясь от сухого кашля, он требовал крайних мер.
      Худой человек в расстегнутом френче, с беспокойным взглядом светлых глаз в одиночку опоражнивал графин мутноватой воды. Стукнув стаканом о стол, гневно крикнул:
      - Зрадныкив зныщить!*
      _______________
      * Предателей уничтожить! (укр.)
      - Ты ему азбуку коммунизма, а он тебе нож в пузо! - поддержал его молодой парень в гимнастерке с пестрой колодкой боевых медалей и гвардейским значком.
      Ткаченко знал, что все слова эти не от жестокости. Собравшиеся здесь, у него в кабинете, были хорошими, деловыми, нисколько не кровожадными людьми. Они сообща взялись за восстановление этого разоренного войной края, тянут тяжелый воз.
      Одна беда у всех - бандеровщина, будь она проклята! Приехали они на актив с конвойными - сельскими "истребками", как шутя прозвали себя комсомольцы-дружинники. А дружинники эти еще зеленая молодежь, им бы нарубковать, а вместо того пришлось взять в руки автоматы, винтовки или таскать "лимонки" в своих шароварах.
      Выгляни-ка в раскрытое окно - целые отряды прибыли в районный Богатин, даже посты расставили по военной привычке, чтобы по первой тревоге залечь вкруговую и отбиваться. На что это похоже, задери их дьявол, тех самых "коновальцев"!
      Сам Ткаченко в прошлом - танкист, ходивший вместе со своими боевыми товарищами в дерзкие рейды, руководимые прославленным мастером бронетанковых боев полковником Иваном Игнатьевичем Якубовским.
      Немало мог рассказать Ткаченко о своем знаменитом комбриге, о героях комбатах Хадыр Гасан Оглы и Лусте, о героической десятидневной битве за украинский город Фастов против танковой дивизии "Мертвая голова" генерала фон Шелла. Тогда за освобождение Фастова 91-й отдельной танковой бригаде присвоили наименование Фастовской.
      Десять Героев Советского Союза дала памятная битва за Фастов; сражались по-сталинградски. Все это мог удостоверить секретарь райкома: глубокие отметины на его теле - следы тяжелых ранений, боевые ордена и благодарности Верховного Главнокомандующего лучше всего напоминали о тех горячих днях.
      В гвардейской танковой армии генерала Рыбалко прошел Ткаченко пол-Европы, и не раз пожимал ему руку полковник Якубовский, ныне генерал, принявший Кантемировскую дивизию.
      С виду Ткаченко - типичный танкист, которого не смущала теснота боевой машины: рост - 160 сантиметров; вес - 70 килограммов, при любых передрягах ровное дыхание и нормальное давление крови.
      Лицо широкое, чуточку насмешливое, в лукавых, с прищуром, глазах веселые искорки: юмор - это уж неистребимо национальное; но усмешливые глаза иногда наливаются холодом, и, хотя не мечут молний, глядеть в них в ту минуту - занятие не из приятных.
      По военной линии Ткаченко дослужился до звания майора, кто-то советовал идти учиться в военную академию, но партия рассудила по-своему. Его направили в аппарат ЦК Украины и, присмотревшись к нему, послали в один из сложных по обстановке районов.
      Рядом - граница. Этим сказано все. Значит, рядом опасность: лазейки из-за кордона, темные пути движения контрреволюции, прорывы банд в пятьдесят, сто, а то и в триста автоматов.
      Здесь каждый пограничник - истинный герой, человек мужества, смелости и безупречного исполнения долга. Снова, как в отдельной танковой бригаде, - фронт. Плечом к плечу с пограничниками, локоть к локтю. Трудно: ведь война окончилась и большинство солдат уже сняли погоны.
      - Народ там трудолюбивый, хороший, - сказали Ткаченко, направляя его на работу. - А вот мешают ему мирно трудиться. Надо наводить порядок, товарищ Ткаченко.
      Анна Игнатьевна, жена Ткаченко, окончившая Львовский пединститут, преподавала в городском педтехникуме. Когда-то худенькая деревенская девушка, с тугой косой и робким взглядом карих глаз, после первого ребенка "раздобрела", налилась силой. Вопреки воле супруга отрезала косу и теперь закрывала высокий лоб челочкой.
      Второй ребенок родился уже в Богатине, и супруги называли его фронтовым. Анна Игнатьевна души не чаяла в детях, любила свой дом и с затаенной тревогой выслушивала новости об очередных смертоубийствах и похождениях бандитских ватажков-атаманов.
      Ткаченко отличался бесстрашием. Если другие окружали себя вооруженным конвоем, то он ездил по району с одним водителем Гаврюшей, тоже в прошлом танкистом. Ткаченко обычно водил машину сам. Автомат рядом, всегда под рукой, наготове. Держал про запас пяток гранат на случай схватки с численно превосходящим противником.
      Теперь о противнике. Как получалось, самому ему невдомек - секретаря Богатинского райкома бандиты ни разу не встретили на дороге, никогда не нарывался он на вражескую засаду, ни одна пуля не полетела за ним вдогонку. И еще более удивительно - ни одного подмета, ни одной угрозы. На что путное, а уж на угрозы бандеровское подполье было гораздо. Приглядывались ли к нему, или что другое задумали, сказать пока было трудно...
      Глава вторая
      Обещавший приехать пораньше генерал Дудник задержался на линейной заставе капитана Галайды. Оттуда он позвонил Ткаченко, извинился за задержку. Наконец машина Дудника затормозила у подъезда. Из клубов оседающей пыли появился генерал. Молодцевато подтянутый, в легком комбинезоне на застежке-"молнии" и в сапогах, мягкие голенища которых плотно обхватывали его полные икры, он легко взбежал по ступенькам, по пути козырнув встречавшим его райкомовским работникам. Четко, шагом военного человека прошел по темному коридору, застланному ковровой дорожкой.
      Два молодых офицера сопровождали его, пытаясь попасть в ритм шагов, не обогнать и не отстать. Один из офицеров, совсем еще юноша, высокий и стройный, с фасонисто сдвинутой набок фуражкой, несший генеральский портфель и всем своим видом показывавший важность выполняемого им поручения, попытался пройти вперед, чтобы распахнуть двери, но генерал сделал это сам и, козырнув вставшему при его появлении помощнику секретаря, остановился у раскрытых дверей кабинета.
      - Эге-ге-ге! Сколько вас тут! Здравствуйте, товарищи! - Веселыми глазами он окинул притихших при его появлении людей, поздоровался за руку с секретарем райкома и попросил у него разрешения умыться после дороги.
      Пока Дудник умывался в смежной комнате-бытовке, районных работников из секретарского кабинета будто ветром сдуло.
      - Испугались хлопцы? - спросил генерал, посматривая молодыми глазами, потянулся было к пустому графину, вызвал ординарца, распорядился принести из машины бутылку боржоми.
      - Выступите перед народом, Семен Титович? - Ткаченко смотрел на генерала, сидевшего в расслабленной, непринужденной позе человека, решившего хотя бы несколько минут вырвать для отдыха.
      Генералу приходилось трудновато. Его "епархия" была обширна и, увы, богата разными чрезвычайными случаями: "сейсмическая" была территория. И везде нужен глаз да глаз. Вот и мотался Семен Титович Дудник, стараясь поспеть всюду, потому что в его деле опоздание иногда могло привести к непоправимым последствиям.
      - Выступать нам не особенно велено, Павел Иванович, - ответил Дудник, - хотя наше дело и ваше связано теснейшим образом. Борьба-то ведется политическая.
      - Острополитическая.
      - Вот именно. - Генерал посмотрел на часы. - На вас надеюсь. А сейчас мне придется подъехать к вашим соседям. - Он назвал район, расположенный южнее Богатинского. - Там, насколько понимаю, я нужнее. А вы посовещайтесь, Павел Иванович. Амнистия пока объявлена на бумаге, а вот претворить ее в жизнь...
      - Жалко, что уезжаете, Семен Титович, но ничего не попишешь. Мы решили, кстати, провести не совещание, а собрание. Имели желание после собрания задержать вас на чашку чая.
      Генерал поднялся, подошел к окну, вдохнул полной грудью, прищурившись, поглядел на улицу, заставленную машинами, бричками, на толпившихся возле них людей.
      - Значит, собрание? - переспросил генерал, продолжая наблюдать за толпой. - Доступ свободный? Набьются кто ни попадя, попробуй потом разберись...
      - Примем предупредительные меры, не без этого. Мы же обязаны выходить в массы. Правда наша открыта для всех.
      - Ну что же, я не возражаю. - Генерал откупорил принесенную ординарцем бутылку боржоми, налил стаканы, один подвинул Ткаченко. Пейте! На Кавказе из горы бьет, а здесь редкость.
      Ткаченко сумел близко узнать и полюбить этого целеустремленного человека. С первого взгляда Дудник мог показаться излишне суетливым, но в деле был осторожным, осмотрительным и смелым. Он знал, что враг их бандеровщина, коварный, хитрый и опасный, держался фанатично упорно, имел крепкую организацию, проявлял хитрость и изощренную изворотливость. Беспощадные расправы бандеровцев вызывали панический страх у населения, особенно крестьян из далеких сел, разбросанных среди гор и лесов и фактически беззащитных.
      - Находятся ретивые сторонники решительных действий: вышибай, мол, клин клином. Бандеровцы расправляются с теми, кто помогает нам, и мы должны, мол, отвечать тем же... Но одни административные меры никогда не приносили пользы. Постоянно мы должны подчеркивать, что идет классовая борьба. - После паузы Дудник добавил: - Мы обязаны ликвидировать бандеровщину, и чем скорее, тем лучше... Активную, вооруженную, несдающуюся бандеровщину... А всех обманутых, заблудившихся вырвать у врага, вывести на верную дорогу... Спасти, - добавил решительно. - Вот именно, спасти!
      Генерал взял телефонную трубку, стал созваниваться с пограничным отрядом, предупредил о своем выезде.
      - Семен Титович, хочу у вас кое-что спросить, чтобы быть во всеоружии на сегодняшнем собрании, да и самому надо уяснить некоторые вещи.
      Генерал отодвинул от себя телефон, взглянул на Ткаченко.
      - Школа, базирующаяся в нашем районе, носит имя Евгена Коновальца, продолжал секретарь райкома, - у меня о Коновальце весьма скудные сведения, а надо знать о нем побольше. Вот я и хочу...
      - Понятно. - Генерал побарабанил пальцами по столу, подумал. - С азов, что ли, начинать?
      - С азов так с азов. Когда Коновалец связался с немецкой разведкой в тридцать восьмом году или раньше?
      - Коновалец служил в оккупационной немецкой армии еще в тысяча девятьсот восемнадцатом году, - ответил Дудник. - Прожженный тип. Немцам нужен был не строевой офицер, а опытный агент, беспрекословный исполнитель. Таким и был Коновалец... Так что его грехопадение началось в восемнадцатом году, Павел Иванович.
      - Ну, а потом?
      - Потом... - Дудник прошелся по кабинету, остановился перед Ткаченко. - Вас интересует материал, разоблачающий Евгена Коновальца?
      - Конечно. Шпион, агент, палач и тому подобное... Эпитетов много, но нужны факты. Факты - упрямая вещь, Семен Титович. Мне надо знать все, быть готовым ответить без заминки на самый острый вопрос, на любой выпад. Вот, например, на такой вопрос: как Коновалец из кайзеровского агента стал фашистским агентом, стал служить не Украине, как его представляют, а Гитлеру? Есть данные?
      - Есть. Нами был взят в плен немецкий разведчик, некто Штольце. Мы располагаем его показаниями. Да вы знаете о нем. Для вас Штольце не новость. Гитлер, придя к власти, потребовал отыскать шпионов, хорошо знающих Советский Союз. Штольце говорит, что ими для такой роли был определен Коновалец, завербованный немецкой разведкой.
      Коновалец без особого труда добывал сведения об экономике и военном потенциале Польши, а вот по Советскому Союзу ему приходилось давать "липу". Немцы вначале охотно и много платили своему агенту, а потом, убедившись, что тот врет, решили его убрать.
      Это более или менее официальная версия, но, возможно, были и другие мотивы, по которым следовало избавиться от Коновальца. В гитлеровской армии обычно так поступали с теми, кто был достаточно выжат и слишком много знал. Ликвидировать Коновальца поручили шефу главного штаба "организации украинских националистов", бывшему австрийскому офицеру Рихарду Ярому. Это был представительный, элегантный мужчина, отлично владеющий немецким языком. Ярый быстро вошел в доверие к Коновальцу и стал незаменимым помощником руководителя украинского националистического движения. У Ярого был солидный стаж в немецкой разведке, хорошо налаженные связи. Его прочили на место Коновальца. Коновалец, находясь в Роттердаме, получил шифровку о том, что Рихард Ярый должен передать ему крупную сумму денег от гестапо. Ярый вручил пакет своему агенту Валюку, вложив туда вместо денег бомбу с часовым механизмом. Ну, а дальше все, как полагается в детективном романе. Валюк вручает "подарок" Коновальцу в Роттердаме. И Коновальца, как говорят на Украине, "розирвало на шматки".
      Ткаченко, улыбнувшись, что-то черканул в своем блокноте.
      - Что вы там записали?
      - Вашу последнюю фразу: "розирвало на шматки".
      Дудник распрощался.
      Ткаченко шел энергичным шагом, чувствуя на губах горьковатую пыль. Он расстегнул ворот гимнастерки, чтобы грудью ощутить вечернюю прохладу. Откуда ее принесло? С тех гор, прижатых к сумеречному низкому небу, или вон от той разъединственной тучки, пугливо плывущей со стороны леса?
      Возле клуба густо толпились люди. Отлично! Подойдя ближе, Ткаченко услышал возбужденные голоса: вооруженные бойцы истребительного отряда слишком усердно наводили порядок.
      - Зачем столько "истребков"?
      - Надо, Павел Иванович, - ответил ему Забрудский. - Сам знаешь положение.
      - Сними посты, Забрудский. Не слишком усердствуй.
      - Тертерьян звонил, просил усиления...
      - Желающих послушать многовато собралось, - проговорил Ткаченко. Всех не охватим. Клуб не резиновый. Если бы радиофицировать?
      - Хотели было. Не вышло, Павел Иванович. - Забрудский прошел вперед, всем своим видом показывая, что в случае опасности он грудью своей загородит секретаря. - Давай сюда, прямо в президиум.
      - Не протолкнемся, Забрудский.
      - Эге, Павел Иванович! За кого ж ты меня принимаешь? Даже танкам пробивали ворота, чтобы ввести их в прорыв... - Забрудский проверил, на месте ли ордена и медали, лицо его сияло от сознания исполненного долга. А вот и Тертерьян!
      Начальник райотдела МГБ встретил их упреками. Оказывается, проход был обеспечен с центрального подъезда.
      - Прорвались с тыла, товарищ Тертерьян, - успокоил его Забрудский. А там пушкой не пробьешь.
      - Что же получается, Павел Иванович? - озабоченно и с упреком спросил Тертерьян. - Мы принимаем меры, обеспечиваем предполагаемое совещание актива, а тут оказывается, актив кто-то переиграл на митинг.
      - Не кто-то, а так решило бюро райкома, товарищ Тертерьян.
      - Я-то ничего не знаю. Уж кому-кому, а мне в первую очередь надо было бы сообщить.
      - В последнюю минуту решили, - сказал Ткаченко, успокаивая его, - в рабочем порядке. И генерал Дудник не возражал...
      - Я с точки зрения безопасности. - Тертерьян закурил и тут же погасил папироску, поймав недоумевающий взгляд пожарника, стоявшего за кулисами в латунной каске польского образца и в брезентовой робе. - Вот у них все по инструкции, - как бы позавидовал Тертерьян пожарникам, - а нам приходится приноравливаться, Павел Иванович. Рассчитывали на узкое совещание актива, а теперь поглядите в зал - яблоку упасть некуда. Кого только нет! Может, с бомбами, с обрезами...
      - Коммунистам не привыкать, товарищ Тертерьян. Слова партии сильнее бомб и обрезов. Ну, товарищи, готовы? - обратился Ткаченко к сгрудившимся у выхода в президиум. - Давайте-ка занавес!
      Слушая вступительное слово Забрудского, его властный, повелительный голос, Ткаченко прикидывал в уме, как ему лучше построить свое выступление. Ясно одно: разговаривать с этим затаенно притихшим залом так, как разговаривал Забрудский, тоном приказа, было нельзя.
      Ни криком, ни проникновенным шепотом людей не возьмешь, и дело не в модуляциях голоса, а в умении оратора подобрать ключ к их сердцам, проникнуть в душу, добившись единения с ними. И это могла сделать только убеждающая правда, конкретная, деловая.
      Ткаченко окинул взглядом настороженные лица; знакомых заметил лишь в первых пяти рядах. Женщин почти не было. Редко-редко пестрели платки, зато было много чубатых и усатых мужчин, напряженно потных лиц, мереженных сорочек и нарядных безрукавок. В зале курили, и стойкий сизый дым едко прослаивался в спертом воздухе.
      Когда Забрудский предоставил слово Ткаченко, наступила тишина. Ни одного хлопка. Ткаченко неторопливо направился к трибуне, покусывая губы и смотря себе под ноги. Только взойдя на трибуну и опершись о поручни, он резким движением головы откинул со лба прядь волос, вгляделся в зал. Пауза помогла сосредоточиться, найти первые слова обращения:
      - Шановни товарищи!
      Ткаченко казалось, что аудитория пока еще недоверчиво вслушивается в его не совсем безупречный украинский язык, "подпорченный" долгим общением с фронтовыми русскими товарищами. В местный диалект было привнесено много и польских и словацких слов, да и сказывалась близкая Гуцульщина.
      Ткаченко направил основной огонь на вожаков оуновцев, на тех, кто, сидя за кордоном, распоряжается кровью украинцев. Надо было доказать, что и Мельник и Бандера не бескорыстные борцы, а продажные слуги закордонных разведок.
      - Во время встречи с руководителями немецкой военной разведки Лахузеном и Штольце, которая произошла в Берлине на конспиративной квартире Кнюссмана, офицера Канариса, в начале тысяча девятьсот тридцать девятого года, Мельник уверял своих хозяев, что будет служить им верой и правдой, и, как указывает Штольце, выдал планы своей подрывной деятельности... - Ткаченко сообщал слушателям только факты: основной акцией Мельник считал налаживание связей с украинскими националистами, которые проводили работу в Польше, и с националистами на территории Советской Украины, установление дат подготовки восстания, проведение диверсий на территории СССР. Тогда же Мельник просил, чтобы все расходы, необходимые для организации подрывной деятельности, взял на себя абвер, что и было сделано...
      - Мельник выступав, - Ткаченко гневно бросил в зал, - головным консультантом гитлеривцив по утворенню так званого уряду незалежной Захидной Украины и перетворения Закарпаття на колонию Нимеччины, на плацдарм для нападу на Радянський Союз...
      Секретарь райкома восстанавливал историю движения звено за звеном, как цепь преступлений, убийств, интриг и предательства по отношению к той самой Украине, о судьбе которой якобы пеклись вожаки организации.
      - Добре, добре, - похваливал Забрудский, - такие слова, и не по бумаге... - Он наклонился к соседу по президиуму, председателю райисполкома Остапчуку.
      - Переложи живое слово на бумагу, - сказал Остапчук, изнывая от жары, - и все пропало.
      Остапчук надел по совету жены новую сатиновую рубаху и мучился в ней с непривычки. Сатин прилипал к голому телу. Куда сподручней гимнастерка, сквозь нее легко дышит влажная от духоты кожа, да и привычней в ней бывшему старшему сержанту.
      Ткаченко объявил текст обращения:
      - "Не желая напрасно проливать кровь, не желая омрачать знаменательные в истории советского народа праздничные дни Победы, Президиум Верховного Совета Украинской Советской Социалистической Республики, Совет Народных Комиссаров УССР и Центральный Комитет Коммунистической партии (большевиков) Украины предоставляет участникам украинско-немецких националистических банд последнюю возможность покаяться перед народом и честным трудом искупить свою вину..."
      Когда был указан срок явки с повинной, в зале сразу зашелестели, многие записывали. Выждав необходимую паузу и переведя дух, Ткаченко более звонким и громким голосом дочитал:
      - "...Это последний срок и последнее предупреждение. После указанного срока ко всем участникам банд будут применены строжайшие меры, как к изменникам Родины и врагам советского народа... Если враг не сдается, его уничтожают - такова воля украинского народа".
      Ткаченко отложил обращение, вгляделся в зал:
      - Вот что мы хотели доложить вам, товарищи. Доложить о мерах, принимаемых правительством и партией от вашего имени для того, чтобы вернуть всех к мирной жизни, прекратить субсидированную из-за кордона борьбу украинско-немецких банд, националистических банд. Разъясняю условия амнистии, как она будет проводиться...
      Люди притихли, вслушиваясь в каждое слово.
      - Пускают слухи, мол, обман один - выйдут хлопцы из схронов, а их запакуют, голубчиков, в телячьи вагоны - и в Сибирь. Не верьте слухам! громко сказал Ткаченко.