— Молчи, мышонок! — со злостью бормотал он. — Ты весь свой век проходил с разинутым ртом, вот и валяй, лови мух дальше, губошлеп, а ко мне не приставай! Чтобы я пошел в шведскую армию? Нет уж, братец, ищи другого дурака, благо их на земле полно, — многие могут посостязаться за колпак с бубенцами… Да я и волоса с головы не срежу ради твоего короля! Если ему нужно твое заветное сокровище, так пусть и разыскивает его сам, а я ради него башмаков трепать не стану. Уж больно дороги мне мои башмаки, а я всеми пятью пальцами готов поручиться, что твой Карл ни за что не раскошелится мне на обновки. Разве что пожалует веревку на шею… Твой король, братец, — очень скупой господин. Он, говорят, каждый день пересчитывает кирки и лопаты в своем войске, чтобы ни одна не пропала.

Дорога пошла в гору. Бродяга остановился и перевел дыхание. Продолжив путь, он снова обратился к Торнефельду, на этот раз пытаясь убедить его по-доброму:

— Не думай обо мне плохо, брат мой сердечный! Но уж больно безумная была у тебя затея. Ты хочешь, чтобы я пошел в лагерь шведов? А что там меня ждет? Четыре крейцера в день, холод, голод, побои, тяжелая работа, марши, бои да свинец в брюхо. Да избавит нас Бог от такой жизни! Я вдоволь поел горохового хлеба да супа с соломой и отрубями и теперь хочу отведать приличной еды. Пришло мое время, брат! Твоя реликвия у меня, я надежно сохраню ее, а при случае и воспользуюсь ею. Ты говоришь, я дал клятву? А кто ее слышал? Ганс Никто разве что… Ну что? Где твои свидетели? Нету? Тебе, брат, приснилось мое обещание! Как ты меня называешь? Злодеем и бесчестной шельмой? Ну, парень, хватит! Видно, придется мне тебя отлупить, да так, чтобы у тебя шкура вдоль и поперек полопалась! А то ты все будешь недоволен… Еще одно слово, парень, и…

Он насторожился, учуяв далекое фырканье лошадей, а затем одним прыжком укрылся за сугробом. Это были драгуны. Бродяга отползал от дороги, попутно зарываясь в снег, и больше не думал о Торнефельде.

Когда бродяга наконец добрался до «лисьей норы», день уже был на исходе.

Посреди лесной поляны стояла полуразвалившаяся хижина углежогов; перед входом маячил человек в черном польском кунтуше с мушкетом в руках. Он, очевидно, нес вахту. Над дверью висела ободранная тушка зайца. Перед хижиной горели два костра, а между ними, завернувшись в шубы, вповалку спали люди Черного Ибица — хижина была слишком мала, чтобы вместить всю банду, и могла дать кров лишь немногим. Двое бандитов жарили над огнем куски мяса, насадив их на длинные ножи. Старый костлявый жеребец, привязанный к стоявшему поблизости от дома дереву, мирно жевал солому, то и дело засовывая морду в большую торбу.

С минуту бродяга молча стоял за деревьями. Тем временем один из спящих проснулся, зашевелился, злобно выругался и потребовал водки. Часовой у входа прислонил мушкет к двери и начал растирать озябшие руки. Сидевшие у костра бандиты сняли куски мяса с ножей и принялись изо всех сил работать челюстями.

— Благослови вас Бог! — громко сказал бродяга и вышел из чащи на поляну. — Хорошего аппетита! Только не обожгитесь, братцы мои!

Едоки испуганно уставились на него, причем один из них едва не подавился куском мяса. Глаза его выкатились из орбит от неожиданности.

— Кто ты? — крикнул его приятель. — Откуда ты взялся? И как сумел проскочить наши посты? Тебя послали драгуны? Что, буря уже идет на нас?

А постовой у двери схватил свой мушкет и, вглядываясь в чащу, запоздало гаркнул:

— Стой, кто идет?

— Друг! Такой же, как и вы! — ответил бродяга. — Никто меня не посылал. Я услышал, что вы в западне, и пришел помочь.

Человек у костра недоверчиво посмотрел на бродягу, а потом встал и проговорил:

— Да ведь я тебя знаю! Ты здешний вор по прозвищу Куролов. Давно уже промышляешь в этих местах. Зачем ты пришел сюда?

— Я тоже тебя знаю! — отвечал бродяга. — Тебя зовут Сверни Шею! Помнится, в Магдебурге тебя изрядно поколотили палками на рынке.

— Это правда! — усмехнулся разбойник. — А это — мой приятель Крещеный Ионас. Но теперь скажи: какой бес пригнал тебя сюда?

— Говорю вам: я пришел помочь! — ответил вор. — Барон Палачей атакует вас поутру, и уж тогда никто на вас и ломаного гроша не поставит. Вы по уши завязли в этой дыре, и без меня вам отсюда не выбраться.

— Так ты хочешь спасти нас? — хрипло захохотал Сверни Шею. — Дурень! Да ты сам влип в беду, как муха в кисель. У этого чертова барона сотня драгун, а нас только двадцать! И, кроме того, у нас нет лошадей и всего-навсего пять мушкетов. С часу на час мы ждем, что они нас накроют, и тогда нам останется только молиться Богу. Вот и посуди, чем ты можешь нам помочь?

— Что же вы за молодцы такие, коли по каждому поводу теряете мужество? — улыбнулся бродяга. — Есть у меня одна придумка. Да если у барона будет всадников как листьев на дереве, я и то не испугаюсь. У него есть драгуны, а у меня — летучие гусары. А где ваш атаман?

Тут наконец проснулись и остальные бандиты. Один за другим они окружили пришельца и принялись удивленно и недоверчиво разглядывать его. И немудрено — бродяга был вооружен всего лишь дубинкой, а обещал натянуть нос самому Барону Палачей и его драгунам в придачу.

— Это у тебя-то гусары? — захохотал Крещеный Ионас. — Парень, да от твоего вранья сама Вавилонская башня могла бы покоситься со смеху! Кто ж тебе поверит? Разрази тебя гром вместе с твоими гусарами! Где они? Откуда ты их взял?

— Веришь ты мне или не веришь — мне все равно! — отвечал вор. — Да только мои гусары лежат в лесу и ждут-не дождутся, чтобы я их приволок сюда. Но где же ваш атаман, Черный Ибиц? Вот настоящий мужик! Я слыхал, что против него сам дьявол не может устоять. Уж он-то не струсит, когда приведется понюхать пороха! Ему я открою свой секрет.

— Черный Ибиц, — сказал Сверни Шею, — лежит в избушке. У него сыпной тиф, и ему бы срочно надо найти попа. Он помирает…

Хижину наполнял едкий дым, подымавшийся от открытой лохани, в которой горела солома и ветки бузины. Черный Ибиц лежал на куче сена. Он метался в жару и хрипел. И хотя он был без сознания, его чернобородое, резко очерченное лицо и облаченная в овчину и красные башмаки фигура, напоминавшая карточного крестового короля, внушала его людям страх и уважение. И это несмотря на то что он явно был при последнем издыхании.

Возле него стояла на коленях молодая рыжеволосая женщина в одной нижней рубашке; она растирала лоб атамана ледяной водой с уксусом. Тут же крутились воровской фельдшер и монах-расстрига Фейербаум, тщетно разыскивая по углам припрятанное золото Ибица. Они уже успели перетрясти его соломенную подстилку, и теперь монах увещевал атамана исповедаться в грехах и покаяться, надеясь, что в полубреду атаман откроет ему, где спрятаны золотые талеры — атаманская доля их прежних добыч. Оба так усердно занимались своим делом, что не сразу заметили вошедшего в хижину бродягу.

— Атаман, ну же, атаман! — скулил фельдшер. — Ты сегодня уйдешь от нас, смерть уже разинула над тобой свою пасть. Тебе надо чистым прийти к престолу Господа на Его святой суд.

— Ты прогневал Бога тяжкими грехами! — вторил Фейербаум, складывая руки на груди, напоминая священника, молящегося о помиловании кающегося грешника. — Прими Христа в сердце свое, чтобы Он отворил тебе дверь милосердия Своего!

Но все эти речи звучали впустую. Ибиц не слышал или не хотел слышать, а потому их попытки напоминали раздувание холодной печи. Все это время молодая женщина пыталась влить с ложечки в рот больному немного мускатного вина.

— Хвалите Господа в Сионе! — вновь начал беглый монашек свою проповедь. — Неужели ты не хочешь выдавить из своей глотки ни одного благочестивого слова?! На что тебе теперь твои деньги, атаман? Ты оставишь их в этом мире, а с собою унесешь только груз своих грехов.

В этот миг, то ли ощутив во рту вкус вина, а может быть, расслышав, что говорят про деньги, Черный Ибиц шевельнулся и пришел в себя. Он открыл глаза, погладил ладонью руку женщины и принялся хрипло шептать ей слова любви, называя ее своей любимой и светом души. Потом он поискал глазами фельдшера и спросил:

— Это ты, лекарь? Давно уже ночь?

— Время кончилось для тебя, ты уже на полпути к вечности, — отозвался вместо фельдшера Фейербаум. — Обрати свой взор к Богу, атаман. На земле тебе уже не будет милости, ты скоро будешь во власти смерти, но Господь наш милосерден. Исповедуйся, покайся в своих прегрешениях, и да помилует тебя Бог!

— Ну, ел мясо да яйца в пост… Этим я сызмальства грешен… — тихо отозвался Черный Ибиц.

Но это было совсем не то, чего жаждали услышать оба негодяя.

— Много лгал, воровал, грабил, неправедно собрал много всякого добра, — продолжил Фейербаум, ударяя себя в грудь, как если бы сам каялся в церкви. — Чтобы умилостивить Бога, думай о своем спасении, атаман!

— Да, чего уж там скрывать, — со вздохом подтвердил Ибиц. — И грабил, и воровал… Так всю жизнь и прожил потом и кровью бедных людей.

— А теперь скажи нам, куда ты спрятал деньги этих бедных людей? Признайся, пока не поздно, и покаяние искупит твои грехи! А нет, так дьявол заберет твою душу на вечные муки в ад!

— Ну уж нет, поганец, тебе не попировать на мои денежки! — выдохнул Черный Ибиц. — Пусть лучше черт заберет меня в пекло, чем я тебе, гаду, скажу…

Он приподнялся и первым из всех присутствующих увидел бродягу, стоявшего у входной двери. Его воспаленный от лихорадки мозг принял эту фигуру за дьявола, пришедшего, чтобы увести его в ад.

— Это он! Это он! — сипло вскричал Ибиц. — Почему никто не охранял дверь и окно?! Как вы могли впустить его сюда? Это Черный Каспар[8], он хочет меня схватить!..

Молодая женщина взглянула на бродягу и от ужаса выронила ложку с вином. А фельдшер с монахом завопили в один голос:

— Кто ты? Чего тебе надо?

— Мне надо вашего атамана… — начал было бродяга, но в этот момент Ибиц из последних сил рванулся на своем ложе, поднялся на ноги и, тяжело раскачиваясь на ходу, начал надвигаться на него.

— Оставь меня, Господин Дьявол! — потребовал он, дико сверкая глазами и стуча зубами. — За последний час я трижды читал «Отче наш». Я правоверный христианин, правоверный, слышишь? Тут много других мошенников, зачем тебе я?

В припадке смертельного ужаса он дотянулся до двери и указал наружу.

— Там их полно, бери их всех! Они все твои! Уводи их в пекло, а меня оставь в покое.

И, снова потеряв сознание, упал к ногам бродяги. Молодая женщина обхватила его за плечи, оттащила обратно на солому и принялась отирать пот с его лба. Потрясенный увиденным, бродяга еще несколько секунд постоял у порога, а потом ослепительной вспышкой пронеслась в голове его одна мысль — он принял решение. Бродяга повернулся, шагнул за порог и с силой захлопнул за собой дверь.

— Вы слышали? Он велел мне встать на его место и быть вашим атаманом! Я должен увести вас отсюда! — властно сказал он.

Среди бандитов послышалось ворчание, два-три смешка, а потом чей-то голос произнес:

— Эх ты, дурень, куда же ты нас уведешь? Разве что в луковое царство, где живут одни дураки да телята режут мясников? Ты ведь знаешь, что мы окружены и что драгуны вот-вот налетят на нас. Как мы уйдем от них без коней, да еще полуживые от холода и голода?

— Мы никуда не будем уходить, а вместо того устроим им хорошую встречу! — смело ответил бродяга. — Только держитесь стойко и не трусьте! Мы их так проучим, что у них надолго пропадет охота гоняться за нами!

— Атаман! — удивленно заговорил Сверни Шею. — Откуда у тебя такая смелость?

— А я ее не пропил, не пропел и не проплясал! — весело ответил бродяга. — Зарубите себе на носу: у меня есть волшебная грамота, которая дарует мне силу и удачу. И если вы пойдете за мной, удача повалит к вам, как снег в декабре, — большими хлопьями!

— Я тоже думаю, что нам лучше драться! — сказал Сверни Шею. — Ведь если мы сдадимся проклятому барону, он с нами разберется, как повар с карпами, — одних сварит, а других изжарит. Кого не вздернут, тому — клеймо на лбу и пожизненная каторга на венецианских галерах.

— Эх, были бы у нас на всех мушкеты, — вздохнул один из шайки, — то мы бы отбились от чертова Барона со всеми его палачами!

— Да к чему нам мушкеты? — засмеялся бродяга. — Хорошая дубина понадежнее будет — она-то уж мимо не бьет. Я лично этих драгун за хороших солдат не считаю. Они могут нести сторожевую службу, рыть окопы да наводить мосты. С киркой и лопатой они обращаются мастерски, а как дойдет до настоящей рубки, так сразу становятся трусливее старых баб.

— А как насчет твоих гусар? — вспомнил тут Сверни Шею. — Тех, что ты так нахваливал? Где они? Близко ли стоят?

— Подожди немного, и я тебе их притащу! — спокойно сказал бродяга.

Он взял большой пустой мешок и быстро скрылся за высокими елями лесной чащи.

Когда он вернулся, мешок был полон до краев и тяжело давил ему на плечи. Еще вечером, пробираясь сюда, бродяга нашел в лесу дерево с огромным дуплом. В дупле зимовал выводок шершней, который теперь и перекочевал в мешок.

— Вот они, мои маленькие летучие гусары! — засмеялся бродяга, повесив мешок с гнездом над теплым костровищем. — Дайте им только чуток отогреться — увидите,

какие они станут бойкие… А уж тогда они споют Барону Палачей такую песенку, каких он в жизни не слыхивал!

Прошло несколько минут, и внутри гнезда началось шуршание. Привязанная к дереву лошадь зашевелила ушами, а еще через некоторое время, услышав слабое пчелиное жужжание, начала рваться с привязи.

Тут наконец до разбойников дошло, что задумал их новый атаман. Всех присутствующих охватил дикий восторг и азарт — им не терпелось поглядеть на битву чертова барона со свирепыми насекомыми. Они начали наперебой выкрикивать:

— Уж мы их отделаем!

— Мы его уложим поспать на адских угольках!

— Вздуем костер Барону Палачей!

— Да мы их будем стрелять из засады как куропаток!

В этот момент к костру подошел парень, стоявший на посту у дороги, и сообщил, что драгуны подходят с двух сторон по большому лугу и что их там около сотни. И снова раздались крики:

— К оружию, ребята! Враг рядом!

— Готовь порох! Заряжай мушкеты! Помните: у нас только по три пули на ствол!

— Вперед! Покажем им, проклятым!

— Не цельтесь в голову — бейте в полкорпуса!

— Я всегда целю в кучу — хоть в одного, да попаду!

— Тихо! — грозно прикрикнул на них бродяга. — Здесь командую я! Я пойду им навстречу один — хочу сказать пару ласковых чертову Барону. Но как только я закричу: «Лисы, к бою!», начинайте стрелять, а у кого нет мушкета, выходите и крушите драгун дубиной по черепушке. А теперь — всем вперед! Ждите, пока мои гусары сделают свое дело, а кто трусит — пусть забирается поглубже в нору!

— Я обещаю господину атаману, — торжественно пообещал Сверни Шею, — что никто из нас не струсит, а если такой найдется, то я лично убью его после боя!

— Ну, парни, с Богом! — сказал бродяга и забросил мешок с громко гудящим гнездом шершней себе на плечи.

Когда Барон Палачей во главе своего отряда приблизился к кромке леса, окольцовывавшего гнездо разбойников, которых он собрался переловить и перевесить, его взору предстала жидкая цепочка вооруженных людей, залегших в сугробах вдоль лесной дороги, ведущей к «лисьей норе». И хотя, как ему было известно, некоторые из них имели мушкеты, он все же полагал, что они скорее всего всем скопом сдадутся ему на милость. В тот момент он и не подозревал о том, что они исполнены решимости драться. А равно и о том, что именно придало им мужества. Он пришпорил своего скакуна и хотел уже было атаковать затаившуюся в снегу кучку людей, как вдруг услышал доносившийся сверху голос:

— Стой, господин! Ни шагу дальше, а то худо будет!

Капитан драгун задрал голову вверх и увидел расположившегося на ветвях старой сосны человека. Человек этот беспечно болтал ногами, словно никогда в жизни и не сидел удобнее, чем тут. В руках у него был большой мешок.

Барон Палачей вынул пистолет, взвел курок и, вплотную подъехав к сосне, прокричал:

— Эй, парень, лучше слезай сам, пока я не сбил тебя пулей, и покажись, кто ты такой!

— А что мне делать внизу? Мне и здесь хорошо! — отвечал ему, посмеиваясь, бродяга. — Я советую господину капитану повернуть назад. Вы со своими людьми представляете для меня слишком хорошую цель. Клянусь, вас ненадолго хватит!

— Ага, пес, я узнал тебя! — загремел капитан. — Ты самый скверный из всех мошенников, каких когда-либо творил Господь Бог! Я сразу понял, что ты из банды Ибица! Вчера я имел глупость отпустить тебя, но сегодня ты поплатишься за это своей поганой шкурой! И не надейся, что я тебя застрелю или повешу. Нет, ты у меня узнаешь, какие бывают на свете пытки! Лучше уж тебе сразу же повеситься на этом самом дереве!

— Как видно, господин хочет зажарить непойманную рыбку! — издевался бродяга, прислушиваясь к тому, как гулко жужжат в мешке разъяренные шершни. — Лучше господину капитану послушаться меня и вернуться восвояси. Я ему же добра хочу! Да хорошенько пришпорьте коней — быстрая скачка еще может вас спасти!

Тем временем основная масса драгун сгрудилась вокруг Барона Палачей, нарушив атакующий строй. Именно этого момента и дожидался бродяга, желавший, чтобы рой шершней охватил наибольшее количество драгун.

Один из солдат подъехал к самому стволу сосны и закричал:

— Слезай-ка, парень! Когда я сдеру с тебя шкуру, я уж продам ее за десять крейцеров и выпью за упокой твоей души!

— Сейчас я тебя стряхну оттуда, бездельник! — крикнул другой. — А потом навяжу на шею колоду и погоню плетью до самой Венеции!

— Если вы с вашим капитаном такие храбрые, — хохотал ему в ответ вор, — то что же вы не взяли у турок Константинополь? Небось от самой Вены драпали от них как угорелые?[9] Я — один против вас, но я говорю: не суйте морды в горячую кашу, а то нос обожжете!

— Тысяча проклятий! А ну, слезай с дерева! — завопил капитан, теряя остатки терпения.

— А что это вы так торопитесь? Я вот, например, никуда не спешу. Сначала пусть господин капитан и его лошадка узнают, каково сломать себе шейку и ножки! — теперь уже по-настоящему зло засмеялся бродяга.

— Довольно! — рявкнул капитан, поднял пистолет и, почти не целясь, выстрелил.

Бродяга покачнулся — пуля пробила ему плечо. Чудом удержавшись на ветке, он раскрыл горловину мешка и сбросил его на головы драгун.

Все произошло в одно мгновение — выстрел, крик боли, падение мешка с разъяренными осами и первые залпы бандитов.

И тут в воздухе раздалось тихое пение взлетающих шершней. Всадники насторожились, но никто из них так и не успел понять, что это значит. И вдруг одна лошадь встала «свечкой», сбросив драгуна на землю, а другая понеслась прочь как на крыльях. Визг, рев, ржание, злобная брань, вопли конников, которых никакие латы не могли спасти от жалящих им лицо и руки тварей, и посреди всего этого ужаса — звериный крик капитана, который все еще пытался спасти положение:

— Разомкнись! В стороны! В цепь стройся!

Но ад уже поглотил все.

Пуля одного из стрелков поразила капитана — хотя и не смогла она пробить его кирасу, но он съехал набок и повис в седле, цепляясь за гриву бешено взвившегося коня. Лошади рвались во все стороны, опрокидываясь и топча упавших драгун. Невообразимый хаос звуков наполнил весь лес; дикое ржание, вопли умирающих, беспомощные команды сержантов, мушкетные и пистолетные выстрелы разбивались о плотную стену деревьев и диким эхом возвращались назад. Драгунский отряд превратился в одуревшую, бегущую сломя голову кучу людей и коней. Кругом валялись трупы и извивающиеся в корчах раненые, растоптанные своими же лошадьми. Те же, кто уцелел, в безумном страхе цеплялись за конские гривы и впустую размахивали саблями, которые представляли гораздо большую угрозу для своих, нежели для бандитов. А бандиты спокойно постреливали себе издали, терпеливо выжидая, пока мороз не уложит шершней в снег, чтобы затем дубинками прикончить еще шевелящихся в снегу врагов.

Наполовину потерявшему сознание капитану едва удалось вырваться из этого ада. Наконец он совладал с конем и принялся организовывать своих людей для повторной атаки. Но было уже поздно — разбойники рассеяли уцелевших и уже начали добивать раненых. Капитан понял, что бой проигран. Он повернул коня и галопом понесся по лесной дороге. Не выпускавший его из виду бродяга, превозмогая боль в плече, орал вслед своему врагу:

— Что же ты бежишь, не попрощавшись? Опять драпаешь сломя голову? Эх ты, Барон сучий, хоть бы лошадь пожалел — она у тебя того и гляди окочурится!

Путь был свободен. Разбойникам оставалось только наловить как можно больше уцелевших лошадей и уходить, куда им вздумается. И только теперь, превозмогая слабость, бродяга слез вниз и прислонился к стволу сосны. Бандиты окружили его и сделали перевязку. И лишь когда они уже набрали десятка два коней и садились в седла, вдали сердито пропела труба: то неугомонный Барон подавал своим людям сигнал сбора. На истоптанном снегу застывали трупы драгун, лошадей и подлинных победителей этой схватки — огромных полосатых шершней…

Разбойники вскочили на коней, подсадили в седло раненого атамана и помчались к «лисьей норе», ликуя, хохоча и размахивая шапками.

Входя в хижину угольщика, атаман столкнулся в дверях с фельдшером. При виде своих целых и невредимых товарищей, да еще на драгунских конях и с трофейным оружием, глаза у фельдшера полезли на лоб от удивления и испуга.

— Вот чудо! — вскричал он. — Так значит, вы живы и вернулись победителями? Я бы ни за что не поверил. Я-то думал, что мы с вами встретимся, как волк с лисой — на витрине у меховщика! Что же, садитесь, выпьем по маленькой! Черный Ибиц уже кончился, надо его похоронить.

Бродяга выпрямился в седле и сказал звучным голосом:

— Прочтем за него «Отче наш» и «Богородице, Дево, радуйся», и пусть Бог простит его и примет в царствие Свое. А нам надо поскорее уходить. Кто хочет идти со мной — пошли, а кто желает промышлять отдельно — пусть идет своей дорогой!

И когда бандиты, многим из которых не терпелось напиться по случаю победы и спасения, начали недовольно ворчать между собой, он продолжил с явной угрозой в голосе:

— Я теперь ваш атаман. Вы видели меня в деле. Вы должны слушаться меня! Чертов Барон за день-другой соберет своих людей, приведет их в порядок и опять атакует нас. Нам нужно уходить. Вы сами знаете, как быстро вертится колесо удачи!

В полдень они остановились в трактире, расположенном совсем рядом с польской границей. Здесь они были в безопасности. Снедаемый лихорадкой бродяга прилег на соломенный матрац, и фельдшер сменил ему повязку.

Сверни Шею остался сидеть с атаманом, а остальные разбойники расположились внизу, где принялись хлестать польскую водку и так сильно горланить, что их было слышно за полмили.

— Атаман, — сказал Сверни Шею, примостившись подле раненого, — тебе здорово плохо? Сейчас ты, видно, задремал и стонал так, что я думал, как бы ты у нас не помер.

— Да нет, просто я потерял много краски[10], — спокойно ответил бродяга. — А от этого всегда бывает жар и слабость. Ничего, еще и не из таких переделок выкарабкивался.

Подумав немного, он добавил:

— Вообще-то, сейчас мне довольно паршиво. А если рана воспалится, будет гораздо хуже. Могу и умереть. Но я не хочу умирать! Я должен любой ценой завоевать свое счастье!

Он попытался встать, но тут же снова опустился на матрац.

— Эти олухи там, внизу, устроили попойку, — проворчал он хмуро. — Шумят, как лягушки весной, а ведь беда все еще гонится за нами. Видать, не знают, что всех нас ждет плетка, колесо и виселица… Нет, нам нужно уходить — поскорее и подальше. Скажи-ка лучше, как зовут каждого из наших парней и кто что умеет. Нам нужно решить, кого мы возьмем с собой, а кого оставим за ненадобностью.

— Меня ты уже знаешь. Меня зовут Сверни Шею. Другого имени не помню, да и не хочу вспоминать.

— Да, тебя я знаю! Ты сидел со мной в магдебургской тюрьме. Ох, и поели мы тогда хлеба из гороха с молотой соломой. Ты, конечно, останешься со мной.

— Другого я и не желаю! Я буду тебе надежным товарищем до тех пор, пока душа не покинет мое тело и меня не закопают в какой-нибудь канаве.

— Дальше! — потребовал атаман. — Кого бы ты еще хотел взять с собой?

— Прежде всего Косого Михеля! Он незаменим при вооруженном грабеже. По части стрельбы да рубки он троих стоит!

— Ну, до стрельбы да рубки я постараюсь дело не доводить. От этого всегда одни неприятности, — проворчал атаман. — Нет, его нам не надо, пусть работает сам по себе.

— Тогда Свистуна, — продолжал Сверни Шею. — Он здорово бегает. Ему впору гоняться за зайцами, как самой настоящей борзой!

— Вот и пускай бегает себе в одиночку, а нам этого не нужно! Накрой-ка меня, что-то знобит. Дальше!

— Бешеный Маттес. Отличный рубака на саблях.

Атаман задумался. Как бы скорее залечить рану? Если бы только он знал верный способ! Боль мешала ему думать, да и жизнь могла незаметно уйти с вытекающей кровью. Когда-то он слышал исцеляющее раны заклинание, но, сколько ни силился, не мог его вспомнить. А ему так нужно было поскорее восстановить силы!..

— Бешеный Маттес, — повторил Сверни Шею. — Он никогда не трусит и после дела всегда находит хорошие пути для отхода. Ты слушаешь, атаман?

— Да, — буркнул тот. — Если он не знает страха, так и осторожности у него недостанет. Нет, пусть уходит!

— Совушка, — продолжал Сверни Шею. — Он умеет не спать по нескольку суток.

— И это нам ни к чему. А есть среди них такой, кто

бы умел подделывать ключи и без шума вскрывать замки и запоры?

— Монашек Фейербаум, — сказал Сверни Шею. — Ему никакой замок не преграда.

— Хоть он и сволочь, но нам годится, — заключил атаман и, слабо охнув, прошептал про себя: «Болит, черт! И жжет, и колет… Как бы остудить этот огонь?»

— Вейланд, — говорил между тем Сверни Шею. — У него слух как у лисы: он за много миль слышит ржание коня, лай собаки и крик петуха. А за милю может разобрать голос человека.

— Из него выйдет хороший подстраховщик. Берем! Будет стоять на стреме.

— Не надо забывать о Литейщике Ханнесе! Вот уж силища так силища! Он ломает любые двери. Чуток нажмет плечом — и готово!

— Не то! — возразил атаман. — Я не люблю работать с шумом и треском. Нет ли кого получше?

— Брабантец! Когда нужно, он умеет представить из себя то крестьянина, то извозчика, то торгаша, а то и студента!

— Вот это подойдет! — сказал атаман. — Хорошие знакомства, хорошая разведка — это первое дело!

— Он еще и по-французски говорит как истый парижанин! — добавил Сверни Шею с улыбкой.

— Ну а это и вообще все равно что хороший кусок сала в нашем супчике! — усмехнулся в ответ атаман. — Я и сам у него подучусь, чтобы, если нужно будет, сойти за дворянина!

— За дворянина? — удивился Сверни Шею. — Да ты что, бредишь, друг?

— Да нет, я знаю, что говорю! — ответил атаман. — Итак, считая нас с тобой, всего будет пятеро. Этого будет довольно. Сойди вниз и предупреди тех троих.

— А как же остальные?! — вскричал Сверни Шею. — Что будет с Клапротом, Афромом, Крещеным Ионасом? Они же отличные мужики! Мы обещали всегда стоять друг за друга и никогда не расставаться!

— Тебе не пристало спорить со своим атаманом, — сумрачно заметил бродяга. — Я могу с тобой советоваться, но последнее слово всегда за мной! Что вы там обещали друг другу — это ваше дело. А я не хочу набирать много народу, как это делал Черный Ибиц. Не хватало еще, чтобы мы шлялись кучей, как куропатки на снегу! Чтобы украсть кусок хлеба, твоей руке довольно пяти пальцев, а не шести и не восьми. Когда дело дойдет до дележки, то пятеро скорее договорятся между собой. А если дела пойдут худо, то, может, и они будут друг другу в тягость.

Он умолк и тяжело вздохнул: говорить ему было трудно. Но Сверни Шею, услышав о грядущей дележке, вспомнил кое-что такое, о чем не мог молчать.

— Вот, кстати! Тут неподалеку живет один богатый крестьянин, — быстро заговорил он. — Так у него полно сала, окороков и яиц, а в погребе есть бочки с вином. Да и денежки, поди, найдутся…

— Нет! — отрезал атаман и повернулся лицом к товарищу. — Крестьян я грабить не буду. Не стану также жечь деревни и мучить бедных людей. Пусть честные пахари спокойно работают!

— Ага! Так ты хочешь перехватывать на дорогах почтарей и торговцев? — спросил Сверни Шею.

— Тоже нет. У меня другое на уме, — почти со стоном проговорил атаман, держась за раненое плечо. — Я хочу повытряхивать золото из поповских домов!

— Ты хочешь грабить попов?

— Нет, мы будем брать золото и серебро из церквей и часовен, — объяснил атаман. — Возьмем то, чем проклятые лицемеры хотят откупиться от Бога, который их, кстати, все равно не помилует. Я наяву слышу, как это золото кричит мне, чтобы я его взял.

— Да пусть лучше меня молнией убьет! — воскликнул Сверни Шею в суеверном ужасе. — Это же смертный грех! Святотатство!

— А мужиков грабить — не смертный грех?! Слушай внимательно, да навостри получше уши — сейчас я расскажу тебе одну штуку, — тихо, но зло отозвался атаман. — Все вещи, какие есть на земле, принадлежат Богу. Все золото и серебро, какое имеется в мире, есть Его творение. И все равно, где они лежат — в поповском доме или в твоем мешке. Я думаю, что раздавать спящее богатство людям — это благое дело. А коли это грех, как ты говоришь, так ты и сам знаешь: прожить без греха — все равно что сшить себе куртку без ножниц и иголки или построить дом без дерева и камня. Один Иисус Христос без греха, и нам с Ним не равняться!

Сверни Шею усердно закивал головой, давая понять атаману, что он все понял и пойдет с ним хоть на край света. Бродяга между тем продолжал:

— Сойди вниз и скажи тем троим, которых мы выбрали, чтобы они были в полной готовности: в полночь мы уезжаем. Остальных предупреди: пусть завтра не пьянствуют, а схоронятся по норам. Для меня возьмите повозку — я еще не скоро сяду в седло.

Сверни Шею затопал вниз по лестнице. Как только утихли его шаги, у изголовья кровати возникла рыжая головка юной Лизы, бывшей любовницы Ибица.