Сапожник продолжал молчать, и оттого жена становилась все тревожнее, и все тяжелее было ей на сердце. И когда у нее не осталось иного средства расшевелить мужа, она начала говорить о крещении, ибо полагала, что ему будет приятно потолковать о своем ребенке.
      - В церкви был весь наш квартал, - начала она. - Больше сотни собралось - я, конечно, не считала точно. Даже сам маркиз де Карафора заехал, и у него был золотой крест и алая лента командора ордена святого Януария. Мне его показали. Но, наверное, он был не ради нас, а так - только потому, что ежедневно ездит в церковь Непорочной Девы; он же нас не может знать. А может быть, ты его как-нибудь знаешь? Говорят, наш король в этом году посылает его к святейшему отцу со святыми реликвиями и семью тысячами дукатов... Потом, кто же еще там был? Ах да, наш портной! Портной с улицы Капуцинов, тот, с которым ты еще ругался и которого прозвал пестрой мышью! Так вот, он тоже был в церкви. Он забился в самый угол - поди, думал, что я его не замечу, но я-то его сразу углядела. Ох, и устала я, готова стоя заснуть...
      Ее мысли ускользнули в спальню - к ребенку, и она выпустила выжатую тряпку из рук. Казалось, она напрочь забыла про работу, и выплеснутая из ведра вода растекалась тонкими струйками по полу.
      - Он спит, - сказала она. - Я дала ему пососать, и теперь он гладко спит в своей колыбельке... Правда, удивительно, что нас теперь трое?!
      Сапожник уставился в пол и не ответил ни слова.
      - Пройдет три или четыре года, и ты уже сможешь посылать его за табаком, - по-прежнему благодушно болтала жена, хотя угрюмость мужа и вызывала у нее тревогу. - Время идет быстро. "Отцу пять лотов марокканского, но только самого лучшего!" - так он будет говорить, я уже сейчас слышу... А пока он раскрывает рот только для крика. Он еще и света не знает. Посмотри только, как он закрывает глазки, когда солнце светит ему в лицо. Через три недели корзина и колыбель станут ему малы, и мне придется добыть для него новое местечко. Волосики у него густые, светлые, да и брови тоже, как у тебя...
      - Если он сдохнет, я закажу самый торжественный молебен! - взорвался вдруг муж.
      Жена в ужасе подняла глаза вверх, мокрая тряпка выпала у нее из рук и шлепнулась на пол.
      - Филиппе, боже мой, что ты такое говорить! - вскричала она. - Разве можно бросаться такими словами! Я не понимаю, как ты дошел до этого! Молебен! Господи, спаси нас, да не будет у моего Зеппо даже лишая на головке!
      * * *
      Среди ночи жена проснулась с тихим вскриком: во сне она услышала, как три жалобных голоса распевают молебен, и увидела, как двое мужчин несут гроб. Еще она увидела траурно-зеленые кроны кладбищенской рощи и сырую землю раскрытой могилы... Она ужасно обрадовалась тому, что это был всего лишь сон, и живо выпрямилась в постели. Луч света упал на ее лицо, и она увидела сапожника, стоявшего посередине комнаты со свечой в одной руке и подушкой - в другой. И от того, как неподвижно он стоял, склонясь вперед и уставив глаза на спящего младенца, ее охватил невыразимый страх. Она еще не догадалась, что он хочет сделать, но слова, слышанные ею утром из его уст, и ее недавний сон мгновенно вспомнились ей. К тому же подушка у него в руке почему-то напомнила ей о его прошлом.
      - Что ты делаешь?! - вскричала она. - Еще совсем темно, зачем ты встал?
      Сапожник повернул к ней лицо, и она увидела горящие глаза и нахмуренный лоб.
      - Лежи в постели и не двигайся! - прорычал он. - Дело решенное, и слова тут больше ни к чему.
      - Что значит "решенное"? - закричала жена. - Боже милостивый, да что же ты затеял и зачем тебе эта проклятая подушка?!
      - Об этом знает Бог. И не тебе вмешиваться в Его дела! - властно сказал сапожник. - Лежи в постели и не указывай мне, что должно и чего не должно делать!
      Женщина мгновенно вскочила на ноги и бросилась между мужем и ребенком. Холодный сквозняк пронесся по комнате, заставив затрепетать пламя свечи в руке мужа. Они стояли молча, грудь в грудь. Потом сапожник повернулся к жене спиной.
      - Холодно, - проворчал он. - Я проснулся от холода. Подумал, что он может простыть, вот и хотел укрыть как-нибудь...
      Он бросил подушку на пол и залез в постель.
      Но жене уже открылась страшная правда. Дрожа всем телом, она выхватила дитя из корзины, перенесла на кровать и всю ночь прижимала к себе, так и не сомкнув глаз...
      * * *
      Утром сапожник вышел из дома и направился в гавань, чтобы разыскать трех воров, своих бывших приятелей, так как теперь ему оставалось положиться только на них.
      Стоял холодный сырой день, дождь так и хлестал с небес, людей па улицах было мало, да и те, что были, торопились укрыться в домах. Винные погребки и трактиры были полны посетителей, и сапожник по очереди заглянул в "Розу ветров", в "Печеные яйца", в "Корабельный трап", в "Храм Бахуса", в "Синего голубя" и "Остров Корфу". Он везде встречал знакомых, но только далеко за полдень, в таверне "У дяди Паскуале", где останавливались пропустить по рюмочке возвращавшиеся с рынка крестьяне, он нашел зловещую троицу.
      Они сидели в углу, в сторонке от других гостей. Дворянин и аббат играли в карты в надежде, что кто-нибудь из крестьян заинтересуется игрой и ввяжется третьим; им, как всегда, нужны были деньги. Немой "капитан" сидел, подперев руками голову, и, казалось, дремал. Сапожник подсел к ним и стал смотреть на игру, изредка советуя: "Крой королем!" или "Давай пиковую!". Так они просидели добрый час, пока дождь наконец не прекратился, и крестьяне, один за другим, не начали уходить, подхватывая пустые корзины.
      Когда таверна почти опустела, аббат бросил карты на стол, ибо давно сообразил, что сапожник оторвался от своей работы вовсе не для того, чтобы понаблюдать за их игрой.
      - Деньги принес, сапожник? - спросил он. - Я сегодня и слышать не хочу ни о чем, кроме денег. Итак, если ты пришел с деньгами - говори, если нет проваливай отсюда!
      - Да, с деньгами! - прошептал сапожник и боязливо оглянулся, не подслушивает ли их кто-нибудь. - У меня с собой сорок скудо!
      - Сорок скудо? - довольно осклабился аббат. - Слышите, сэр Томас, у него есть сорок скудо! Я и мой уважаемый друг сэр Томас не имели за последние два дня и помета летучей мыши в кошельке, да и у капитана в карманах пусто. А потому нам приходится сидеть тут и глазеть на пьяных крестьян, а они знай себе лакают вино да орут, как погонщики мулов, и нет среди них ни одного, кто бы великодушно поставил нам стаканчик винца. Они только и умеют, что болтаться по тавернам и стучать кулаками по столам, и при этом еще клянутся телом Христовым! В этом-то и заключается все их христианство.
      - Довольно болтать, - оборвал его англичанин. - Сапожник, что надо сделать за сорок скудо? И точно ли они у тебя с собой?
      - Вот они! - сказал сапожник и указал на свой карман. - Все, как есть, будут ваши. Только прежде чем я заплачу вам, надо будет сделать одну небольшую работенку.
      Он вновь боязливо огляделся, а потом, убедившись, что никто посторонний его не услышит, сделал под столом жест, изображавший удар ножом; но руки его при этом дрожали, а по лбу катился пот.
      Дворянин с аббатом глянули друг на друга, понимающе кивнули и залились хохотом, после чего аббат проблеял с довольным видом:
      - Понятно, сэр Томас? У сапожника есть жена, а у жены завелся любовник. Вот и надо всадить любовнику на три вершка железа в брюхо, чтобы каждому досталось по справедливости. Сапожник, скажи мне одно: он что, дворянин? Если так, то это работа для нашего капитана, ведь он фехтует, как сам дьявол!
      Человек в черном медленно поднял голову и испытующе глянул на сапожника.
      - Наш капитан, - продолжал аббат, - сам из знатных. Я даже и не знаю, из какой высокородной фамилии он происходит - то ли из Пизы, то ли из Флоренции, - но шпагой он орудует получше, чем ты своим шилом.
      Сапожник покачал головой.
      - Тот, о ком я говорю, не дворянин, - возразил он. - Нет, он самого простого рода.
      - Ну, тогда и шпаги не потребуется! - сказал аббат. - С плебеями наш капитан не связывается! Слушай, сапожник, за сорок скудо я дам тебе такой порошок, что тот, кто его проглотит, сразу будет готов, и никакой врач ему не успеет помочь... Взогнанная ртуть в виде белого порошка. Выглядит совсем как соль. Лучше всего подавать в курином паштете.
      - Он не ест куриных паштетов, - тихо ответил сапожник.
      - Ну, тогда в яичном омлете, - предложил аббат.
      - И омлетов он еще не ест.
      - Тогда, к черту, возьми да всыпь ему в стакан вина, и дело с концом!
      - Да он и вина не пьет!
      - Как это? - удивился аббат. - Он не пьет пина? Неужто твоя женушка спуталась с турком?
      - Ладно, кто бы он ни был, - пророкотал англичанин, - дай мне только глянуть на твои сорок скудо, и он у меня свое получит. Мавр он, турок или цыган, мне только одно надо знать: как его найти!
      - Если сегодня ночью вы придете ко мне в дом, я вам его покажу, отвечал сапожник. - Дверь я оставлю открытой. Но это надо сделать мигом. Вы должны действовать без всяких разговоров и расспросов, а то моя жена...
      - Давай сюда свои сорок скудо! - скомандовал аббат. - Деньги на стол! Увидишь, у него не будет времени даже назвать свое имя. Он не сможет даже прошептать: я такой-то и такой-то! А, кстати, он большой или маленький?
      - Очень маленький, - печально сказал сапожник. - Поверьте, нам не составит труда покончить с ним. Ах, я и сам бы это сделал, но, видит Бог, это выше моих сил...
      - Маленький или большой, - сказал аббат, - в обусловленной цене это ничего не изменит. Да и поймать мелкую рыбку порой бывает труднее, чем крупную.
      * * *
      С того часа, когда было решено и предуготовлено избавить человечество от его злейшего врага Антихриста, сапожник пребывал в постоянном напряжении, ибо мысль о том, что он должен исполнить Божью волю в отношении собственного ребенка, угнетала его. А поскольку он боялся не пересилить ужас, горе и нерешительность, он и призвал на помощь трех бандитов. Теперь, когда дело от него уже не зависело, ему стало легче на душе.
      Только одно оставалось сделать ему лично: сказать своей жене правду о ребенке, которого та родила. Нельзя было далее скрывать, что она у себя в комнате с любовью и нежностью кормит и пеленает живую погибель мира... И когда она это узнает, то согласится и не станет препятствовать тому, что свершится по решению Бога. В этом сапожник не сомневался. Ведь она всегда была ему послушной женой. Всегда его слово было решающим в доме, и никогда между ними не бывало ссор.
      Когда он вернулся домой, в мастерской было уже темно, а в спальне горел свет. Жена грела на плите воду, чтобы искупать ребенка. Она распеленала его, высоко подняла на руках и лепетала всякие женские глупости, называя его сотней странных и нежных имен.
      - Кто это у нас? - говорила она, бросая в воду сухие лепестки камелии, от которых лучше растут волосы, и заживляющие царапины льняные семечки. Кто это у нас? Маленькая белочка, полевой мотылек, кукушечка... Тише, тише, как бы мне тебя не уронить!
      Сапожник встал вблизи плиты, чтобы просушить вымокшую под дождем одежду. Ему казалось, что настала пора сказать жене всю правду, но он не знал, с чего начать, а ласковые словечки больно ударяли его по сердцу. И пока он так стоял и молчал, ему показалось, будто глаза младенца вдруг обратились на него. Его прохватил озноб, он отвернулся и пробурчал про себя:
      - Это он. Святой не обманул меня. Это точно он. Как он на меня смотрит! Все злодеяния мира уже шевелятся в его глазах!
      - Ты моя маленькая мокрая улиточка! - ворковала жена. - Рыбка, мышка, мокренькая водяная мышка!
      - Горе мое, зачем только Бог свел нас! - беззвучно стонал сапожник. Все наши грехи откроются в этом ребенке!
      - Прямо забава! - болтала жена, проливая горстями воду на спинку ребенка. - Ты и хочешь улыбнуться, да еще не умеешь, а вот пальчиками уже здорово шевелишь! Ты хочешь пить воду? Брось, перестань, маленький ослик, перестань сейчас же!
      Время шло, и сапожник наконец собрался с духом.
      - Вынь ребенка из воды! - сказал он резким голосом. - Возьми на руки и попрощайся. Сейчас должно совершиться то, что нам повелевает Бог!
      - Мой ослик, мой маленький, - выдохнула еще раз жена. Глубоко испуганная, она подняла ребенка из бадьи и прижала к себе, стараясь защитить его.
      - Знай же, - сказал сапожник, глубоко вздохнув, - что это дитя у тебя на руках есть Антихрист. В этом нет сомнения. Оно родилось на свет от убийцы и беглой монахини, как было давно предсказано. Жаль, но это правда. Я видел своими глазами святые книги, в которых это написано. Ребенок должен быть уничтожен, иначе будет на земле неописуемый вред вере Христовой и ущерб святой Божьей церкви...
      Жена почти ничего не поняла из этой речи - она уловила только, что это касается се ребенка и что сапожник задумал нечто ужасное.
      - Не подходи ко мне! - выдохнула она. - Говорю тебе: ты его и пальцем не коснешься!
      - Это не поможет, - мрачно сказал сапожник. - Поверь, я тоже готов умереть от горя. Но для спасения наших с тобой душ я должен это сделать...
      - Стой, где стоишь! - перебила жена. - Я не допущу, чтобы ты его тронул!
      - Не допустишь? - рявкнул сапожник в приступе гнева. - А кто вообще здесь имеет право говорить, ты или я? Кто приносит в дом деньги, кто платит налоги и мается каждый день с дратвой и кожами?!
      - А кто варит еду? - крикнула она. - Кто прядет и вяжет, кто держит дом в порядке и кормит мулов?!
      Тяжело дыша, они стояли друг против друга. Жена увидела гневно вздутые жилы на лбу мужа и поняла, что она слаба и что ничего не сможет сделать против разъяренного мужчины. И тогда она попыталась воздействовать на него добрыми словами.
      - Выслушай меня, - попросила она, - и не сердись. Как перед святым крестом, я молю тебя и, как перед причастием и дарами, прошу тебя: пощади его, во имя Божие! Что ты хочешь с ним сделать: он такой же человек, как и мы с тобой, только еще очень маленький!
      - Слушай ты, баба! - крикнул сапожник. - Тебя, видно, Бог поразил слепотой, что ты еще не распознала Антихриста?! Ты можешь узнать его по тому, что он родился в ночь на Рождество. Наш ребенок - сын убийцы и беглой монашки. Обо всем этом точно предсказано в древних книгах. Хвала Богу, что он послал мне своего святого, чтобы указать праведный путь. И хвала богу, что это был святой Иоанн!
      - Это был Иоанн? Да он же мой любимый святой! Всю жизнь у него был язвящий язык, всю жизнь он говорил людям одну злую правду, а потому и кончил так страшно!
      - Ты ошибаешься! - возразил сапожник. - Это был не тот Иоанн, которому ты так часто молишься, а другой. Теперь я точно знаю это. Наш ребенок точно Антихрист!
      - Ну и пусть Антихрист! - крикнула она. - Он мой сын, я его родила, и ни за что на свете...
      - Тихо! - сказал сапожник, прислушиваясь. - Кажется, это они. Они пришли!
      * * *
      Дверь отворилась, и в комнату вошли три бандита.
      Первым вошел англичанин в парике и фетровой шляпе, со шпагой наголо. Не увидев никого, кроме сапожника с женой и ребенком, он остановился на пороге с крайне удивленным видом. Из-за его спины показался маленький аббат, вместе с которым в комнату ворвался крепкий запах вареной трески.
      Немой "капитан" замер, прислонясь к косяку двери. Он скрестил руки на груди и уставился в пол, его бледное лицо было скрыто в тени.
      - Эй, сапожник, куда это ты его дел? - проблеял аббат. - Пускай он выходит. Я ему ничего не сделаю. Я пришел только за тем, чтобы его исповедать...
      Свисавшие с потолка полосы копченого сала внезапно придали его мыслям другое направление.
      - Еды у вас хватает, - заметил он. - С таким запасом вы до апреля дотянете!
      Жена торопливо уложила ребенка в постель. Она видела, что теперь против нее четверо мужчин, и от этого ее охватила ярость отчаяния. Она искала глазами какое-нибудь оружие, но не нашла ничего, кроме лежащего подле плиты маленького кухонного топорика, которым она колола дрова перед обедом.
      - Ах вы, злодеи! - крикнула она. - Вы опять явились? Видно, нет такого позорного дела, на которое бы вы не пошли! Убирайтесь отсюда, висельники! Да что же, во имя Бога, вы хотите сделать с моим ребенком?!
      - Молчи! - каркнул аббат. - Уж мы-то знаем о тебе хорошие новости! Ты что же, клялась своему мужу в верности, а теперь он находит у тебя другого, а ты притом еще смеешь разыгрывать из себя местную... Тьфу на таких баб! Где твой любовник?! Давай его сюда!
      Потрясенная жена вскочила, не зная, что сказать. Сапожник покраснел до ушей.
      - Что ты мелешь! - рявкнул он. - Стыдно тебе говорить такое. Гляди, как бы я не наломал тебе горб! У моей жены нет никакого любовника. Кто такое скажет, тот лжец.
      - Как? - вскричал аббат. - Разве ты сам не говорил, что застал ее в постели с черным мулатом, забывшим честь, да еще и с обрезанным, который не ест свинины?!
      - Об этом я вам не сказал ни слова, - рычал сапожник. - Сдается мне, тебе захотелось трепки!
      - Хватит болтать! - вмешался англичанин, бросая свою шляпу па стол. Мы пришли, чтобы уложить его на четыре фута под землю. Мне все равно, спал ли он с твоей женой или с кем-нибудь другим - да хоть с тобой самим! Где он? Что-то я его не вижу!
      Сапожник тяжело вздохнул, повернулся и указал на ребенка, мирно спавшего под весь этот шум на кровати. К его щечке прильнул лепесток камелии из ванны.
      - Вот он, - сказал сапожник.
      От удивления у аббата вытянулось лицо, а англичанин застыл со шпагой в руке, глядя на хозяина так, словно куры расклевывали его завтрак.
      - Да это же ребенок! - пророкотал он.
      - Ребенок... - проблеял аббат.
      Сапожник вздохнул. Жена стояла перед кроватью, дрожа всеми членами, но руки ее крепко сжимали топор.
      Немой "капитан" медленно выпрямился, шагнул к плите и встал у самой топки. Он уставился на женщину мрачным взглядом, по на его бледном лице не шевельнулся ни один мускул.
      Англичанин наконец обрел дар речи.
      - Что, к дьяволу, ты обо всем этом думаешь, дон Чекко? - спросил он.
      - Я думаю, что нам за это заплатили, сэр Томас! - ответил аббат. - А все остальное нас не касается.
      - Но это же поганое дело, дон Чекко! - пробурчал великан сквозь рыжие усы.
      - Вы не должны спрашивать, как и что, - зачастил сапожник. - Вы должны сделать то, ради чего я вас нанимал. Сорок скудо вы получили...
      Англичанин не удостоил его ни словом, ни взглядом.
      - Я солдат, дон Чекко! - начал он. - Вы знаете, что я прошел семь войн - в Германии, Испании и Ломбардии... И когда я наношу удар шпагой, я хочу, чтобы мне тоже могли ответить ударом, иначе это дело мне не в радость. И я думаю, что эта работа не для меня, а скорее для вас, ведь дитя не может защищаться.
      - Тут вы правы, сэр Томас! - согласился аббат.
      - Вот поэтому я и думаю, это дело не для меня, а для вас, дон Чекко!
      - Благодарю, сэр Томас. Но я рассчитываю на то, что вы возьмете на себя женщину, а то она с топором... Вы же знаете, что я мирного нрава, а она, кажется, может и убить.
      - Ну же, вперед! - скомандовал англичанин, но сам так и не тронулся с места.
      - Хватайте же ее! - взвизгнул аббат.
      И в этот миг немой "капитан" поднял руку.
      Он погладил себя по правой щеке, указал пальцем на шею, надул щеки, сжал кулак и тронул кончиками пальцев свой подбородок. После этого он повернулся к выходу.
      Англичанин вогнал свою шпагу в ножны, схватил шляпу, сплюнул и резко бросил:
      - Мы уходим! Так приказал капитан. Он говорит, что мы сражаемся с мужчинами, а баб и детей не трогаем. Так он сказал, и я с ним вполне согласен. Я возвращаю тебе твои сорок скудо. Вот они, сосчитай; пока их только тридцать два, потому что нам пришлось заплатить долг у "Дяди Паскуале" и за треску, и за маринованную репу, но мы вернем остальные. Бог велел, сапожник!
      Он бросил деньги на стол и вышел.
      - Благослови тебя Бог! - крикнула вдогонку жена, все еще полумертвая от ужаса, но уже счастливая, и глянула на немого, но и гот уже выходил на улицу, не глядя на нее. - Я всегда буду считать тебя моим благодетелем, и, видит Бог, ты подлинно рыцарь. Небо да вознаградит тебя! Я уж и не знаю, зачем ты взялся за подлое ремесло бандита - оно, не дай Бог, доведет тебя до веревки, - но тысячу раз спасибо тебе! Я свою мою жизнь буду помнить тебя. А тебе что еще надо, почему ты не уходишь с ними?!
      Маленький аббат все еще стоял у двери, посмеиваясь и потирая руки...
      * * *
      Он подождал, пока шаги двоих приятелей не стихнут вдали, а потом с доверительным видом повернулся к сапожнику и сказал:
      - Они славные мужики, только жаль, что не больно-то соображают... С ними у меня еще будут неприятности. Для меня, видишь ли, это такая малость, и если ты мне одному заплатишь сорок скудо...
      - Выгони его, Липпо! - взмолилась жена в ужасе.
      - Я не шучу! - тихо возразил аббат. - Но она на голову выше меня, и у нее топор. Она запросто может...
      - Не слушай его! - завопила мать. - Во имя всего святого, не слушай эту сволочь, вели ему убираться!
      Сапожник повернулся. Он смотрел на оружие в руках у жены и яростно тер свой лоб.
      - Брось топор! - прохрипел он.
      Она смотрела на него скорбными глазами и не шевелилась. Ребенок проснулся и принялся ловить ручками воздух и плакать. Он, видно, был голоден.
      - Брось топор! - повторил муж с угрозой в голосе и двинулся на нее.
      Тут жена поняла, что все погибло. Отчаяние овладело ею, ибо помощи ждать было неоткуда. И тогда она бросила топор на пол...
      - Пусть он уйдет... - простонала она. - Если это должно случиться, так лучше я сама это сделаю... Я обещаю тебе. Только прошу: выгони его, я не могу его видеть!
      Сапожник настороженно глянул на нее, Его разбирало сомнение в том, можно ли довериться ей, а она продолжала:
      - Я всегда была тебе доброй женой. Не гневись на меня, ведь это мое дитя... Ты сам знаешь - я во всем подчинялась твоей воле. И если так должно быть, то дай мне побыть с ребенком зту ночь, а рано утром - ты еще будешь спать - я сделаю это. Но этот должен уйти, гони его прочь!
      Ребенок кричал все громче. Сапожник медленно повернулся к аббату.
      - Уходи! - приказал он. - Возьми свои деньги и исчезни, ты мне больше не нужен.
      Потом он вернулся к жене и так легко, как только мог, положил свою огромную черную кисть ей на плечо.
      - Успокойся и не плачь! - прошептал он. - Поверь, это дело давно предусмотрено в Божиих книгах!
      * * *
      Наутро сапожник очнулся в своей мастерской совершенно усталый и разбитый. Целый час он слушал, как жена бродила по комнате плача, вздыхая, молясь и разговаривая с ребенком. Потом стало тихо. И сапожник подумал дело сделано. Он встал, скользнул к двери и прислушался. Из комнаты доносилось тихое, мерное дыхание. Жена спала...
      Она проснулась лишь поздним утром, но сразу же вскочила и кинулась в мастерскую. Едва войдя, она взяла из угла метлу и принялась мести пол, как во всякий другой день. Лицо ее было спокойным и отрешенным, на нем не было видно ни малейших признаков волнения. Оно было почти веселым, как если бы она только что встала со стула в исповедальне, получив отпущение грехов.
      Добрую минуту смотрел на нее сапожник. Он не знал, что и подумать. У него не укладывалось в голове, как она могла оставаться спокойной после того, что совершила. Наконец он спросил:
      - Ты сделала, что обещала?
      Жена молча посмотрела на него, улыбнулась и покачала головой.
      - Говори потише! - сказала она. - Он еще спит!
      - Спит?! - рявкнул сапожник. - А что ты вчера говорила?!
      - Липпо! - спокойно произнесла жена и опустила метлу. - Твой святой Иоанн ошибся. Святые тоже иногда ошибаются. Он сказал тебе не по Евангелию, нет. Этот ребенок - не Антихрист.
      - Не Антихрист? - гневно крикнул сапожник. - Что ты можешь знать о таких вещах? Разве ты не сбежала из монастыря?!
      - Да, сбежала, - все тем же ровным тоном сказала женщина. - Но раз уж ты так хочешь, то должен узнать все. Ты же знаешь, как много у меня было дел и как часто я уходила из дому. Да, это мой ребенок. Но не твой! Его отец не убийца! Он уважаемый человек, его знают во всем королевстве. Он проповедует слово Божие, и за это всюду высоко почитаем.
      Сапожник так и застыл с открытым ртом. А она между тем продолжала:
      - Да. Я сбежала из монастыря. Я сбежала от ужасной работы. Мне было хорошо с тобой, ты это знаешь. И, конечно, это мой ребенок. Но его отец не убийца, нет. Он высокоученый и уважаемый человек... Я тебе никогда об этом не говорила, - продолжала она с усилием, - но ты должен это услышать. Ты не отец ребенка. И этого не мог знать твой Иоанн, ведь святые на небе не могут уследить за каждым ребенком.
      - Так это не мой сын? - прошептал сапожник, и вся мука последних дней схлынула с него, и чувство освобождения овладело им. Он испытал глубокое блаженство, ибо этот злосчастный ребенок был теперь чем-то чужим, далеким от его жизни.
      - Значит, я не отец! - проворчал он сквозь зубы, оглядел мастерскую и продолжил: - Видишь эти необработанные кожи? Три дня я не притрагивался к работе. Теперь я даже не знаю, что и делать. В любой час может прийти виноторговец и затребовать свои сапоги. В хорошую же переделку ты меня втравила...
      Он осторожно отворил дверь комнаты и с минуту глядел на спящего ребенка.
      - Сейчас он проснется, - сказал он, затворяя дверь. - Вон как шевелит ручками. Ну и воздух же у тебя в комнате! Дай ему сразу молока, а то сейчас реву не оберешься!
      И только в это мгновение до его сознания в полной мере дошло, что он не является отцом ребенка и что его жена изменила ему с другим мужчиной. При этой мысли его охватил гнев.
      - Значит, я рогоносец! - зарычал он. Жена не отвечала.
      - Я рогоносец, так выходит! - кричал он в ярости. - А кто же, к дьяволу, его отец, и вообще, как это случилось?!
      - Его отец - настоятель церкви в Монтелепро, - отвечала жена. - Я же тебе уже сказала. А как это случилось? В ту ночь - а было это за три дня до нашей свадьбы - в Монтелелро прошел сильный дождь, и я сильно промокла, а потому сняла одежду и развесила у плиты сушиться. Вдруг на кухню вошел господин настоятель, и... я уж и сама не знаю, как это все вышло.
      - Ах, этот ублюдок поп! - крикнул сапожник. - На исповеди он грозит человеку всеми дьяволами ада, а сам видит одни только бабьи юбки, забывая при этом и Бога, и Троицу, и праотцов, и рай, и чертей, и вес на свете! Ну, я ему покажу! Его уши драные только от него и останутся. Я уж с ним так рассчитаюсь, что он больше ни одну бабу не захочет.
      - Липпо! - испуганно вскричала женщина. - Не трогай его, ведь это было давно. Он больше обо мне и не думает.
      - Ах ты наглая вошь из поповского племени! Так он о тебе больше не думает? Ну, так я ему напомню!
      - Не забудь, Липпо, что он служит святой церкви!
      - Вот я ему и врежу по горбу за всю святую церковь! Чтобы ни один христианин эту мразь больше знать не хотел! - грозился сапожник. - А что ты не виновата, я тебе не верю. Погоди, вот вернусь, ты еще свое получишь!
      С этими словами он схватил свою толстую дубовую палку, которой загонял в стойло упиравшихся мулов.
      - Я убью его! - сказал он решительно. - Я уничтожу этого грязного пса среди попов, этого трижды проклятого вора, эту скотину! Если придет виноторговец Тальякоццо, скажи ему, что его сапоги еще не готовы - с ними, мол, много работы. Вообще-то, я ими еще и не занимался, но этого ты ему не говори. Пусть подождет! Я ему должен задаток, но скоро все сделаю... А ты ступай, покорми ребенка, слышишь? Он уже не спит!
      И он быстрым шагом отправился в Монтелепро.
      * * *
      Он представлял себе этот район как часть города с каменными стенами и двухэтажными домами, с просторной базарной площадью и гостиным двором, с красивыми аллеями, улицами и каменными колокольнями, но, когда после пятичасового пути он поднялся на вершину горы, то увидал лишь кучку бедных домишек, где жили козопасы. Это и было Монтелепро, и дом священника выглядел немногим лучше пастушьих.
      Священника не было дома. Поскольку он уже составил и накрепко запечатал у себя в голове воскресную проповедь, то решил прогуляться в соседнюю деревню к мельнику, с которым хотел договориться о том, сколько зерна и сена следует получить хозяйству храма. Сапожнику пришлось долго ждать на деревянной скамье перед домом священника. Поглядывая по сторонам, он заметил нескольких детей, игравших в песочнице; у всех у них были светлые волосы и брови, и все они были очень похожи на злополучного ребенка его жены. Он ничуть не удивился этому, ибо твердо уверовал к то, что священник имеет связи со всеми женщинами и девушками прихода. Однако чем больше он думал об этом, тем жарче разгорался в нем гнев на недостойного пастыря. Он сшибал палкой головки осота и бормотал:
      - Козел среди попов! Мошенник!
      Наконец священник вернулся домой. Он был очень утомлен и еле дышал после торопливого подъема в гору. В одной руке он нес освежеванную тушку зайца, в другой у него был носовой платок, которым он поминутно вытирал свое круглое, раскрасневшееся от жары и мокрое от пота лицо. Он уже знал, что кто-то дожидается его у дома - ему сообщил об этом встречный мальчишка. Но он полагал, что незнакомец явился по поводу погребения или крестин, а может быть, и для того, чтобы купить головку козьего сыра. Поэтому он очень удивился, когда разъяренный сапожник подскочил к нему и, потрясая палкой у него под носом, заорал:
      - Вот так поп! Настоящее зеркало святости! Скажи-ка, что ты сделал со своей служанкой?!
      - Я послал ее с утра на огород! - испуганно крикнул священник. - А что, она еще не вернулась? Изабелла! Изабелла! Да вот же она!
      Он подал зайца старой служанке, выбежавшей из дома с простыней в руке, и сказал: