Глава XII

— Господин фон Гегенбауер! — кричала экономка. — Господин фон Гегенбауер, проснитесь же! Вас хочет видеть какой-то господин.

Фриц Гегенбауер поднялся, заспанный, с дивана, но сейчас же пришел в себя, услышав о желающем его видеть господине. У него ночью вышло столкновение с одним чиновником градоначальства, и теперь он ждал появления двух знакомых господ в тщательно выутюженных брюках.

— Один господин или два?

— Один, — сказала экономка.

— В штатском или в форме?

— В штатском.

— Как он выглядит? Элегантен?

— Еще бы! — сказала экономка тоном самого искреннего убеждения.

Фриц Гегенбауер подошел к умывальнику и сунул голову в таз с водою. Потом вытерся наскоро полотенцем и с дикой энергией причесал волосы.

— Так. Теперь можете ввести сюда этого господина.

Он в небрежной позе прислонился к курительному столику, оперся одной рукою об его плиту и, поглядевшись в зеркало, уверился, что имеет вид человека, гордо и хладнокровно глядящего в глаза надвигающимся событиям.

Но все эти воинственные приготовления разлетелись в прах. В комнату вошел всего только Станислав Демба.

— Это вы, Демба? — крикнул Фриц Гегенбауер. — Я ждал совсем другого визита, значительно менее приятного.

— Я, может быть, помешал? — спросил Демба.

— Нисколько. Рад вас видеть. Садитесь же, старый приятель.

Демба сел.

— Ну? Примирились вы наконец с нашей неудачей? — спросил Гегенбауер.

«Наша неудача» заключалась в том, что Гегенбауер три месяца тому назад провалился на экзамене. Правда, это событие не поразило его, он предчувствовал его всегда, а своим предчувствиям он придавал большое значение, хотя на экзамене они его жалким образом подвели: того, о чем его спросят, он не предчувствовал и не имел понятия, чего от него, в сущности, хотят. Но Демба, который готовил его к экзамену, очевидно, приписывал себе значительную часть вины, так как все эти месяцы старательно избегал Гегенбауера.

— Возьмите папироску, Демба, — поощрил коллегу Гегенбауер. — Совсем новый сорт: Федра». Попробуйте-ка. Алжирский табак. Моя кузина Бесси привезла мне его из Бискры. С опасностью для жизни провезла через границу. Попробуйте!

— Нет, спасибо, — сказал Демба.

— Да нет, попробуйте только. Мне интересно, что вы скажете об этом сорте. Вы ведь знаток.

— Спасибо, я не курю.

— Что? С каких пор? Вы ведь выкуривали по сорок штук в день!

— Я простужен, — сказал Демба, и тут же с ним случился припадок кашля, от которого бы он неминуемо задохся, если бы звонок у парадной двери не прервал его виртуозного изображения последних минут умирающего от чахотки.

— Вот, это они, — сказал Гегенбауер.

— Кто? — спросил Демба.

— Два господина, которые в виде исключения пришли ко мне не для того, чтобы сыграть партию в тарок.

— Вот как! — сказал Демба. — Какой же дебош учинили вы опять сегодня ночью?

— Ничего не поделаешь. Весною я всегда становлюсь бодлив. Кажется, люди могли бы уже это знать и вести себя со мною немного поосторожнее.

Но и на этот раз появились не два торжественных господина, а почтальон с письмом и почтовой карточкой.

— Простите, — сказал Гегенбауер и принялся читать.

Демба, прежде чем позвонить у дверей Гегенбауера, составил план кампании. Просто занять у Гегенбауера деньги он не хотел. Такую просьбу он ни за что бы не мог произнести. Нет. Надо было устроить так, чтобы Гегенбауер сам предложил и навязал ему деньги.

Недавно Демба дал Гегенбауеру тетради с лекциями, которые тщательно стенографировал в аудитории, а дома, с усердием пчелы, переписывал начисто красивым почерком. Они представляли собою довольно значительную ценность, и Демба твердо надеялся, что Гегенбауер их давно затерял или выбросил как ненужный хлам. Ибо Гегенбауер никогда не умел сохранять то, что занимал, но зато всегда был готов благородно возмещать причиненные им убытки. На этом и основывал Демба свой план.

— Я, собственно говоря, пришел, — заговорил он, когда Гегенбауер бросил письмо на стол, — пришел только, чтобы спросить, нужны ли вам еще тетради, которые я дал вам в пользование в декабре месяце.

— Какие тетради? — спросил рассеянно Гегенбауер.

— Лекции Штейнбрюка о римском художественном эпосе.

Гегенбауер призадумался.

— Четыре коричневые тетради, и одна из них без обложки?

— Да. Они самые.

Вам они непременно нужны?

Да. Непременно. Я опять получил урок.

— Это неприятно, — сказал Гегенбауер. — Дело в том, что я их сжег.

Демба возликовал в душе. Но самым жалобным тоном, какой был у него в распоряжении, он воскликнул:

— Что вы говорите? Сожгли?

— Да, — кивнул головою Гегенбауер без малейших признаков уныния.

— Не может быть! — воскликнул Демба.

— Я сжег все, что мне напоминало каким-нибудь образом о моем провале. Даже цилиндр спалил, в котором я был тогда.

— Боже мой, что же мне делать теперь! — плакался Демба.

— Вы неудачник, — определил Гегенбауер. — Второго экземпляра у вас нет?

— Нет.

— Это ничего не значит, — сказал Гегенбауер. — В таком случае он тоже провалится.

— Кто?

— Ваш новый ученик.

При таком проявлении жестокосердия Демба счел вполне своевременным выступить с практическими предложениями.

— У Мюллера есть такой экземпляр, — сказал он, как бы рассуждая сам с собою.

— У кого?

— У некоего Эгона Мюллера. Но он его не согласен дать в пользование. Он хочет его только продать.

— Сколько он просит?

— Семьдесят крон.

— В таком случае дело в шляпе. Отчего вы этого сразу не сказали?

Он достал свой бумажник.

— Нет, спасибо, денег я не хочу, — быстро сказал Демба.

Гегенбауер поднес четыре кредитных билета на соблазнительно близкое от Дембы расстояние.

— Бросьте вы, пожалуйста, упираться. Тетради я вам не могу достать из огня. Так возьмите деньги.

— Ни за что.

— Но почему же?

— Я своими тетрадями не промышляю.

— Да ведь это не промысел. Я только покрываю ваш убыток.

— Будьте добры, обратитесь к Мюллеру сами и передайте мне потом тетради. Он живет на Пацманитенштрассе, дом № 11.

Демба дрожал при мысли, что Гегенбауер согласится на это предложение и сунет деньги обратно в карман.

— Я его не знаю. Возьмите это дело на себя, — сказал Гегенбауер.

У Дембы отлегло на душе. Но он покачал головою. Раздался звонок.

— Это они, — сказал Гегенбауер. — Знаете ли, Демба, я воздаю должное вашей деликатности, но не могу теперь долго возиться с вами.

Он взял со стола конверт, вложил в него кредитки и засунул его в карман, гостеприимно оттопыренный в накидке у Дембы.

— Так, — сказал он. — Деньги я вам дал. Делайте c ними, что хотите.

Это-то и нужно было Дембе. Деньги находились у него в кармане. Ему не пришлось высунуть руку, чтобы их принять. И теперь пора было подумать об отступлении.

Два господина желают вас видеть, —доложила экономка и положила на стол визитные карточки.

Барон Владимир фон Гельч, доктор Гейнрих Эбенек, лейтенант запаса, — почитал Гегенбауер. — Просите.

— Так я пойду теперь, — сказал поспешно Демба. — Очень вам благодарен, теперь мы все уладим.

— До свиданья, до свиданья! — рассеянно проговорил Гегенбауер. — Загляните как-нибудь еще разок.

И Демба вышел с добычею в кармане из квартиры, миновав двух неприступных господ, стоявших в передней и в мрачной решимости уставившихся глазами в пол.

Демба ликовал. Полный успех! И совсем без труда, почти как по программе. Начало было положено. Семьдесят крон! Демба шел и чувствовал, как от каждого шага шелестит в кармане накидки конверт с кладом. Семьдесят крон! Правда, это была только часть той суммы, какая была ему нужна. Но он доказал себе самому, что не нужно рук, чтобы добывать деньги. «Это не легко, — думал Демба, — но это возможно. Это возможно!» Ему невольно припомнился один человек, агент по продаже спиртных напитков, который однажды хвалился в его присутствии: «Сегодня я, рукой не шевельнув, заработал пятьсот крон». «Рукой не шевельнув! Какое наглое преувеличение! Наверное, взял же он деньги в руку, вынул из кармана бумажник, сложил кредитные билеты и положил их в карман. Потом расписался и пожал руку компаньону. И все это он называл — не шевельнуть рукою. Потеха! Если бы он только имел представление о том, как трудно это в действительности: зарабатывать деньги, не пользуясь руками! О нет, это далеко не шуточное дело — хитростью, умом, умением вполне использовать ситуацию, силою взгляда, силою воли нужно заставлять людей делать то, что от них ждешь, — как я только что заставил Гегенбауера навязать мне деньги, которых взять не мог».

Демба смотрел вслед прохожим и тихо смеялся про себя.

«Если бы кто-нибудь из этих многих людей обладал зрением, пронизывающим мою накидку! Например, эта старая дама с изящным шелковым зонтиком. Нет, она и в этом случае не была бы мне опасна. С криком бросилась бы она куда-нибудь под ворота и от испуга не могла бы минут десять рот разжать. Но вот у этого господина вид энергичный. Должно быть, капитан в отставке. Тот бы на меня накинулся сразу. Я постарался бы живо улизнуть, но он закричал бы: „Держи! Держи!“ Как мгновенно изменился бы вид улицы! Что за суматоха! Все кинулись бы разом в погоню. Никто не спасался бы бегством. Они храбрые, когда действуют скопом. А особенно — когда все бросаются на одного, у которого скованы руки. Тот кучер, например, сейчас же спрыгнул бы с козел и пустился бы догонять меня с кнутом в руке. А человек, сидящий в коляске, по-видимому иностранец, тоже захотел бы принять в этом участие: нельзя же упустить такой случай! И мальчик из пекарни запустит в меня своей пустой корзинкою, и ученик консерватории —футляром из-под скрипки, а вот этот посыльный подставит мне ножку, когда я буду мимо него пробегать; весь свет против меня ополчится, чуть только увидит мои наручники. А на моей стороне только один человек, один союзник: Стеффи. Нет, еще один: слесарный подмастерье. Дурень спасает меня, сам того не зная. Может быть, как раз в эту минуту, когда я вспомнил о нем, он мастерит ключ, который вечером отомкнет мои цепи. И еще третий союзник есть у меня. Самый лучший: старая, славная накидка, моя блюстительница. Как шапка-невидимка скрывает она меня: никто меня не видит.

Вот стоит полисмен. Какой благодушно-глупый вид придают ему жидкие темные бакенбарды! Он ничего не подозревает. Его беспокоит только движение экипажей. Как бы автомобиль не наехал на фургон. Если бы он мог прозреть сквозь накидку, нет, если бы он мог только почуять что-то неладное — я бы погиб. Но он не замечает ничего. Ничего не может заметить. Я нарочно пройду совсем близко от него. Вот так! Если бы он умел читать мысли! В полицию следовало бы допускать только ясновидящих и телепатов. Их много выступает в варьете. А право, это хорошая мысль. Следовало бы кому-нибудь внести такой законопроект в палату. Или запрос: угодно ли его превосходительству министру отдать распоряжение департаменту полиции, чтобы впредь…»

— Эй, сударь!

Станислав Демба затрепетал. Ему показалось, будто что-то ударило его в грудь, сюда, в то место, где стучит сердце. Колени у него задрожали. С трудом овладел он собою. «О Боже, можно ли так легко пугаться? Ведь это смешно. Полисмен окликнул совсем не меня. „Эй, сударь“, — крикнул он, — и я сейчас же отнес это к себе. Бог его знает, к кому это относилось. Может быть…»

— Эй, сударь! — крикнул еще раз полисмен.

Демба остановился сразу как вкопанный и окаменел. Кровь у него отлила от лица. Зубы сжались, и сердце бешено заколотилось… Нет! Ошибка была невозможна. Окрик относился к нему. Ни к кому другому. И вот полисмен стал медленно, очень медленно приближаться к нему…

Неспособный пошевельнуться, бледный как мел, ждал Станислав Демба конца своей свободы.

Вот полисмен уже стоит перед ним и мерит его взглядом одно мгновение, не произнося ни слова, словно готовясь нанести удар. Демба чувствовал, что в следующую секунду грохнется наземь. И вот, оно разразилось…

— Вы что-то потеряли, сударь, — сказал учтиво полисмен.

Демба понял не сразу.

— Вы ничего не потеряли? — повторил полисмен. Медленно вернулось к Дембе сознание. Говорить он не мог, он только покачал головою.

— У вас ничего не выпало из кармана? — спросил еще раз полисмен.

Демба увидел белый конверт в руках полицейского, но ему не удавалось связать с ним какую-нибудь мысль. Он только чувствовал, что может опять дышать, и глубоко затянулся воздухом. Какой-то тяжелый гнет покидал его сердечную область. И тут лишь он смутно начал постигать, что конверт в руках полицейского содержал деньги, его деньги, что он их потерял и должен получить обратно.

«Разумеется, это мой конверт», — собирался он сказать, но в тот же миг им овладело страшное опасение.

Он мог его взять. Конечно. Он ловко и небрежно мог ухватить конверт концами пальцев; полицейский, может быть, ничего бы не заметил. Но этим еще не исчерпывалось дело! О, Боже мой, ведь ему пришлось бы затем пойти в комиссариат, назвать свое имя, представить объяснения, подписать какую-то бумагу, а на столе у полицейского комиссара, может быть, уже лежит описание его примет. Рапорт от сегодняшнего утра: молодой человек лет двадцати пяти, принадлежащий, по-видимому, к интеллигентному классу, высокий, крепкого сложения, рыжеватые усы… И комиссар пристально смотрит на него, переводит глаза на описание наружности, опять на него смотрит…

Станислав Демба принял окончательное решение. Он отрекся от денег.

— Это не мой конверт, — сказал он полицейскому и постарался, чтобы голос у него не очень дрожал.

Разве не у вас он выпал из кармана? — спросил удивленный полисмен.

— Нет, не у меня, — сказал Демба.

Покачивая головою, полисмен осмотрел конверт.

— В таком случае его мог потерять только тот господин.

Он подошел к прохожему, который перешел на другой тротуар незадолго до Дембы и остановился перед витриною бельевого магазина.

Полисмен отдал честь, и господин перед витриной вежливо приподнял свой котелок. Полицейский протянул ему конверт и сказал несколько слов, и незнакомец внимательно слушал его. Затем Демба видел, как элегантный господин повесил на руку серебряный крюк своей камышовой трости, взял у полицейского конверт из рук и пересчитал банкноты; как достал из кармана записную книжку в кожаном переплете, тщательно вложил в нее банкноты и спрятал ее в боковой карман; и как он потом с благодарностью приподнял шляпу и стал удаляться размеренной походкой.

Глава XIII

Господин Каллисфен Скулудис вошел в большой магазин белья на Грабене и попросил одну из приказчиц показать ему галстуки. Он принялся рассматривать их тщательно и как знаток сказал, что ожидал выбора и что за последнее время совсем не приходится видеть подлинно оригинальных и вместе с тем изящных галстуков и остановился наконец на галстуке оранжевого цвета из тяжелого блестящего шелка, приказав завернуть его вместе с двумя другими, купленными уже раньше в других магазинах.

Он вышел на улицу, не совсем удовлетворенный покупкою. Уже третий магазин за сегодняшний день господин Скулудис почтил своим посещением. Но не следует думать, будто ему особенно настоятельно требовалось пополнить недостаток по этой части гардероба. О нет, господин Скулудис был обладателем почти чуждой пробелов коллекции из шестисот галстуков всевозможных типов оттенков и форм, начиная от простых белых фрачных бантиков и кончая экземплярами огненно-красочного великолепия топазового колибри. Но слабость характера, безвольно уступавшая каждому соблазну хорошо убранной витрины, постоянно толкала его на новые покупки.

Стоя на улице и закуривая сигару, он имел возможность убедиться, что его элегантная наружность и изысканная повадка вызывают заслуженную сенсацию. Особенно же глубокое впечатление произвел он, по-видимому, на одного молодого человека, стоявшего неподалеку от него на тротуаре и взиравшего на него с нескрываемым восхищением. Безмолвные овации такого рода не были новостью для господина Каллисфена Скулудиса, хотя и не всегда выражались в столь наивной форме. Он привык к тому, что его небрежно-очаровательная манера выгибать руку при поклоне или держать в пальцах трость уже в короткое время — господин Каллисфен Скулудис повсюду оставался только короткое время, это связано было с его профессией, — перенималась городскими щеголями и что благородный рассеянный жест, которым он вынимал из портсигара и закуривал папиросу, всегда служил образцом в салонах большого света.

Но Каллисфен Скулудис отличался сильно развитым чутьем к различиям в общественном положении людей, а этот молодой человек, судя по всему его виду, не принадлежал и не был близок к тем кругам, где вращался господин Скулудис. Поэтому, не подарив Станислава Дембу особенным вниманием, он продолжал свою прогулку, ибо среди качеств, которыми он проездом завоевывал симпатию хорошего общества в Париже, Петербурге, Бухаресте и Каире, одним из самых выдающихся была, несомненно, его благородная сдержанность.

Он углубился в созерцание витрины одного цветочного магазина, затем слегка закусил в магазине гастрономическом, а потом перешел на другой тротуар, чтобы поздороваться с одной дамою, с которою познакомился, вероятно, — он уже точно не помнил — на пароходе, во время одного из плаваний по Средиземному морю. Беседуя с нею, он опять обратил внимание на Станислава Дембу, прислонившегося несколькими шагами дальше к газовому фонарю и не спускавшего с него глаз.

У господина Скулудиса была прекрасная память на лица — этого требовала его профессия, — и он сейчас же узнал молодого человека, который воздал ему дань немого восхищения перед витриною с галстуками.

Он распрощался с дамою и вошел в парикмахерскую. Выбритый и с гладко расчесанным пробором, он вышел, спустя четверть часа, на улицу, и первый человек, с которым он встретился, был снова Станислав Демба.

Господин Каллисфен Скулудис питал к незнакомым людям некоторое недоверие. У него сразу мелькало подозрение, не сыщик ли перед ним, — это объяснялось его профессией. На сыщика Станислав Демба был, правда, не похож. Тем не менее господину Скулудису был не слишком приятен интерес, который Станислав Демба так настойчиво обнаруживал к его особе. Он нашел, что Вена все же представляет собою провинцию, гнездо дикарей, где всякому сколько-нибудь прилично одетому иностранцу дивятся, как морскому чуду, и закончил раньше времени свою прогулку, усевшись в садике перед кафе за один из столов.

Мимо него в следующий же миг прошел Станислав Демба.

Он остановился, колеблясь немного, и, казалось, размышлял. Затем подошел к столику господина Скулудиса и попросил разрешения сесть.

Просьба эта явно произвела на господина Скулудиса неприятное впечатление. Ведь было еще много незанятых столиков, и он имел пристрастие к чаепитию в сладостном одиночестве. Новые знакомства он имел обыкновение завязывать только на вокзалах, станциях и в других людных местах, да и то потому лишь, что этого требовала его профессия.

Простите, я жду знакомых, — сказал он поэтому Станиславу Дембе.

Вы ждете знакомых? Тогда нам лучше всего не откладывать приведения в ясность наших отношений, — сказал Демба и сел.

Господин Скулудис взглянул на него с чрезвычайным изумлением.

— Я хочу сказать, что нам следует сперва уладить наше дельце, — повторил Демба.

Слово «дельце» звучало притягательно для господина Скулудиса. Он внимательно присмотрелся к своему собеседнику.

— Могу я узнать, каким из моих многочисленных дел вы интересуетесь? — спросил он.

— Это вы сейчас услышите, — сказал Демба. — Я шел за вами следом до этого кафе. Только здесь оказалось для меня возможным побеседовать с вами, не привлекая чьего-либо внимания и с глазу на глаз.

«Не привлекая внимания» и «с глазу на глаз» — оба эти выражения произвели благоприятное впечатление на господина Скулудиса. Они свидетельствовали о том, что собеседник его человек не болтливый, а умение молчать господин Скулудис ценил в людях превыше всего — это основывалось на характере его профессии.

— Около часа тому назад вы были на Пратерштрассе, — сказал Демба.

— Ах, вот что! — промолвил Скулудис и кивнул головою. Теперь дело выяснялось.

Час тому назад у него происходил на Пратерштрассе разговор весьма щекотливого свойства с одним знакомым ювелиром; он предлагал ему приобрести драгоценности того рода, которые в связи со своим происхождением боятся яркого дневного света. Переговоры не увенчались, к сожалению, успехом, и Скулудис удалился, не преминув сказать несколько горьких слов по поводу корыстолюбия и алчности торговца. Человек этот, как теперь оказалось, поручил одному из своих приказчиков не терять его из виду и, если к тому представится случай, возобновить прерванные переговоры.

— Вы посвящены во все? — спросил господин Скулудис.

— Разумеется, — сказал Демба. — Я был очевидцем.

— И вы полагаете, что вопрос еще не исчерпан?

— Совершенно верно, — сказал сердито Демба.

— Ну, для меня это дело в данный момент отнюдь не имеет срочного характера.

— Для меня оно тем более срочно, — сказал энергично Демба.

— Час тому назад я был в критическом положении. Мне нужны были деньги, и этим вы хотели воспользоваться. Теперь обстоятельства изменились. Мне больше не нужны ваши деньги.

— Это весьма упрощает дело, — сказал обрадованный Демба.

— Я могу теперь несколько дней выждать, пока мне не будут сделаны более выгодные предложения, — заявил господин Скулудис.

— Этого я не понимаю.

Скулудис достал свою записную книжку в кожаном переплете и положил на столик свойственным ему изящным движением руки белый конверт, сквозь тонкую бумагу которого просвечивались банкноты.

— В этом конверте находится восемьсот крон. Дело чистое. Вы видите, что затруднение, которым хотел воспользоваться ваш патрон, было временным, — произнес он гордо.

Станислав Демба не имел представления, о каком патроне, каком затруднении и каком деле идет речь. Он только перемигивался со своим конвертом и смотрел искоса на господина Скулудиса. Однако сообщение, что в конверте находится теперь восемьсот крон, привело его в изумление.

— Восемьсот крон, чистое дельце, — повторил господин Скулудис.

— Восемьсот? — воскликнул Демба. — В этом конверте семьдесят крон. Не больше и не меньше.

Это утверждение чрезвычайно поразило господина Скулудиса. Он, правда, был суеверен, но что у скупщика краденого на Пратерштрассе служит приказчик, которому покорны сверхъестественные силы, такое открытие вывело его из душевного равновесия.

— В конверте восемьсот крон, — произнес он довольно неуверенным тоном.

— Три кредитки по двадцать и одна в десять крон, смею думать, что это мне известно, — прошипел Демба. — А теперь вы будете добры возвратить мне деньги.

Я вас не понимаю, — сказал Скулудис.

Не понимаете? — вспылил Демба. — В таком случае вы меня сейчас поймете. Деньги эти, вам не принадлежавшие, вы приняли от полицейского, который ошибочно предположил, будто вы их потеряли. Понимаете вы меня теперь?

Господин Каллисфен Скулудис был человеком весьма сообразительным. Он мгновенно освоился с изменившейся ситуацией. С ужасом он убедился, что чуть было не допустил непосвященного к ознакомлению с его деловыми связями, но в то же время с удовлетворением констатировал, что был в достаточной мере осторожен, ибо не назвал ни одного имени и о характере своих дел говорил только в общих выражениях. Это возвратило ему уверенность. Прежде всего необходимо было проверить, не был ли все же сыщиком его собеседник, провокатором, подставившим ему ловушку. Это нужно было ему выяснить, прежде чем определить свою дальнейшую тактику.

— Не открыть ли нам лучше карты друг другу? — спросил он и подмигнул Дембе. — Покажите сразу свой мандат, и положение будет ясно.

— Что вам показать? — спросил Демба.

Вместо ответа господин Каллисфен Скулудис перегнулся через стол и начал, высокомерно посмеиваясь, расстегивать накидку Дембы. Он ощупывал карман Дембы, предполагая в нем найти синюю тетрадку — мандат сыщиков.

Демба сильно испугался.

— Эй вы! Оставьте в покое мою накидку! — крикнул он угрожающе.

— Так расстегните же ее! К чему эта комедия? — посоветовал господин Скулудис, трудясь над верхними пуговицами на пелерине Дембы.

— Прошу вас оставить эти шутки, — сказал Демба и отодвинулся от господина Скулудиса.

Скулудис опять пришел в недоумение. Так не ведет себя полицейский агент.

— Чего вы, в сущности, хотите от меня? — спросил он.

— Хочу, чтобы вы отдали мне мои деньги, которые присвоили. Вот уже час я следую за вами по пятам, чтобы получить их обратно. Не думаете же вы, что меня интересовало узнать, где вы делаете покупки, где бреетесь и с какими кокотками водите знакомство?

Теперь Скулудису все было ясно: перед ним находился жалкий, мелкий плут, оказавшийся случайным свидетелем того происшествия и желавший этим воспользоваться, чтобы урвать долю добычи. Скулудис соображал, как бы от него отделаться.

— Вы, стало быть, утверждаете, что я неправомерным образом стал обладателем этих денег? — спросил он резким тоном.

Демба не дал себя запугать.

— Да, я это утверждаю, — так же резко ответил он.

— И вы утверждаете также, что эти деньги принадлежат вам?

— Да. Они принадлежат мне.

В таком случае все, что мы можем сделать, это представить наш спор на разрешение первого же полицейского, которого мы встретим, — сказал господин Скулудис, услужливо улыбаясь, и встал, чтобы показать, что переговоры уперлись в мертвую точку.

— Это будет лучше всего, — сказал Демба, чрезвычайно погрешив против своего убеждения.

«Стало быть, все-таки сыщик», — подумал господин Скулудис.

К своей угрозе он относился отнюдь не серьезно. По правде говоря, он далек был от желания настаивать на привлечении полицейского чина для третейского суда. Среди полиции у него было несколько хороших знакомых — это было последствием его профессии, — для которых его присутствие в Вене должно было покамест составлять строжайшую тайну. К тому же при нем находилось двое золотых часов, один брелок, две булавки для галстуков и четыре кольца с бриллиантами — небольшой результат его последней поездки в вагон-ресторане скорого поезда Вена-Будапешт, — превращение которых в наличные деньги весьма его занимало. Содействие полиции при этой операции было бы крайне нежелательно.

— Счет! — крикнул господин Скулудис и злостно заплатил кельнеру по счету одним из лежавших в конверте кредитных билетов. Этот поступок произвел на Дембу самое отрицательное впечатление и вызвал в нем сильную досаду.

— Деньги эти, кажется, пришлись вам очень кстати, — заметил он ядовито.

Господин Скулудис с болью удостоверился по этому нетактичному замечанию, что Дембе чуждо великосветское обращение. Но спокойствие и самообладание были качествами, которых требовала его профессия, и он удовольствовался тем, что смерил своего противника презрительным взглядом.