Но себялюбивая его натура тотчас бы возроптала, коли бы он хотя в душе признал, что не устоял перед этаким обаянием и что в Милане его держит стремление вновь увидеть эту девушку и свести с нею знакомство. До той поры, встречая дома и на чужбине женщин и девушек, он неизменно видел в оных лишь источник мимолетных радостей и полагал их предназначение в том, чтобы распотешить мужчину. Любви он ни к одной из них не испытывал. А что на сей раз полюбил, и всерьез, он признаваться отнюдь не желал и оттого упорно внушал себе, будто впрямь остается в Милане никак не ради этой девушки, смешно, право слово, не такой он человек, и девушка тут вовсе ни при чем, просто он давно хотел взыскать в этом городе старинный должок, столько лет напоминал да грозил, и все понапрасну, но уж теперь-то не упустит случая востребовать свои деньги, будьте покойны, он этак, за здорово живешь, своим законным, непреложным правом не поступится, дело ведь ясное как Божий день, о нет, не на того напали, и закон есть закон, - все это он твердил себе изо дня в день, пока сам не уверовал, что в Милане его держит лишь этот интерес, и более ничего.
      Что же до юной миланки, которая, не подозревая о том, повергла его в этакое беспокойство, то повстречал он ее на улице Святого Иакова, что возле фруктово-овощного рынка, в час Ангельского Привета, а значит, народу там было не в пример больше, нежели в иное время, ибо к тем, кто спешил через улицу на рынок за свеклой, капустой, яблоками, смоквами или оливками, добавились еще и богомольцы, высыпавшие после службы из соседних церквей. Сперва он девушку не замечал и, вероятно, даже прошествовал бы мимо, не обратив на нее внимания, так как шла она, по обычаю кротко потупив взор, а сам он размышлял о продаже своих лошадей. Потом он услыхал долетевшую с рынка песню, поднял голову и средь рыночного шума и суеты, меж корзин с виноградом, зеленных тележек, кричащих ослов, сквернословящих носильщиков, бранящихся крестьян, горластых торговок и вороватых бродячих кошек увидал весьма диковинное зрелище: на бочонке с квашеной капустой стоял человек и сильным, красивым голосом безмятежно выводил свою песню, точно был один-одинешенек на площади и кругом царила тишина, а пальцы его при этом шевелились, точно перебирали струны лиры, - Иоахим Бехайм поневоле рассмеялся, но вдруг приметил, что странный певец с надеждой и ожиданием смотрит аккурат в его, Иоахима Бехайма, сторону, и, оглянувшись, обнаружил эту самую девушку.
      Он тотчас понял, что песня могла предназначаться только ей. С улыбкою она остановилась. Эта улыбка, такая особенная! В ней были узнавание и привет, замешательство и легкая радость, веселое удовольствие и что-то вроде благодарности. Девушка едва приметно наклонила голову, кивнула певцу на капустном бочонке. Потом она отвернулась, все еще с улыбкой, и взор ее упал на Иоахима Бехайма, а он замер как вкопанный, и в глазах его читалось признание пламенной страсти. Она посмотрела на него, и улыбка, еще не растаявшая на ее лице, стала иною и теперь предназначалась ему.
      Они смотрели друг на друга. Губы их были сомкнуты, черты оставались чертами людей незнакомых, но глаза вопрошали: кто ты? откуда идешь? и куда? полюбишь ли меня?
      Потом ее взгляд скользнул прочь, словно высвободился из объятий, она едва приметно кивнула ему и пошла дальше.
      Иоахим Бехайм будто от морока очнулся и поспешил за нею, он вовсе не хотел потерять ее из виду и, торопливо шагая следом и то и дело бормоча "пропади ты пропадом!" да "пес тебя возьми!", ведь когда он спешил, все носильщики и погонщики мулов, будто назло, так и норовили перебежать ему дорогу, - ну вот, стало быть, шагая за нею, он увидал аккурат у себя под ногами платочек. Поднял его, пропустил сквозь пальцы, оттого что понимал толк в платочках, льняных ли, шелковых ли, флорентийских, левантийских или фламандских, и этот, который держал в руках, ему даже разглядывать было незачем, он и так знал, что платочек этот из тонкого, с шелковистым блеском льняного полотна, называемого в торговле "боккаччино", и что миланская мода предписывала матронам и девицам прикреплять такие платочки сбоку к платью; да, в своем деле Бехайм был знаток: разбуди его ночью - и он без запинки скажет, во что обойдется локоть этого "боккаччино". Вне всякого сомнения, девушка обронила платочек нарочно, чтобы он поднял его и вернул ей, она же разыграет удивление: "И правда, сударь, платочек мой, я и не заметила, как обронила его, спасибо, сударь, где вы его нашли?" Слово за слово - вот уж и беседа в разгаре. На такие мелкие хитрости да уловки женщины повсюду мастерицы - что на юге, что на севере, а тем паче в Милане, недаром идет молва, что здесь они от природы веселого нрава и всегда готовы любить и быть любимыми.
      Прелестная Аннетта, решил он, ибо всякая девушка, которая ему нравилась, была для него Аннеттою; как бы она ни звалась на самом деле: Джованной, Маддаленой, Беатриче либо (если жила в странах Востока) Фатимой или Гульнарой, - для него она была и оставалась Аннеттой. Ну что ж, сказал он себе, теперь главное - не терять времени, но тотчас и сообразил, что девушки впереди уже нет, он более не видел своей Аннетты, она исчезла, и это настолько ошеломило его и смутило, что довольно долго он стоял с платочком в руке, не замечая тычков и хамской брани погонщиков и носильщиков, и лишь мало-помалу осознал, что многообещающее приключение, не успев толком начаться, уже пришло к концу.
      Ладно! Пусть на себя и пеняет, сама виновата, что не получила обратно своего платочка, досадливо и разочарованно думал он. Из лучшего "боккаччино" и почти новенький, просто так не бросишь. Что ж это она вдруг заспешила? Хоть разок-то могла бы обернуться! Господи Иисусе, какие глаза, какое личико! Ах, тысяча чертей, надо было мне идти пошустрее!
      Пока он этак вот корил и ругал то себя, то девушку и сокрушался, что по своей ли, по ее ли вине потерял ее из виду, ему пришло на ум, что, коли уж она исчезла, можно в крайнем случае рассмотреть поближе ее диковинного поклонника там, на рынке, а глядишь, и свести с ним знакомство. Вдруг удастся кое-что выведать о ней, сказал он себе, что она за человек, какова характером и привычками, где живет, откуда ведет происхождение, с кем в родстве, где ее можно повстречать и порядочная ли она девушка или из тех, что отличаются легким поведением, ведь, что ни говори, всегда лучше знать, в какой воде удишь рыбку.
      Певец на рынке между тем допел свою песню и слез с капустного бочонка. И Иоахим Бехайм, направляясь к нему, с удивлением обнаружил, что этот человек, который вел себя как влюбленный юнец и изрядно повеселил ослятников своим пением, был уже весьма немолод, лет пятидесяти с лишком. Причем Бехайму показалось, что этот мужчина, выглядевший отнюдь не как любовник, а скорее как живые мощи, когда-то уже встречался на его пути, давным-давно и в другой стране - может быть, во Франции? В Труа? Или во Фландрии? В Бургундии? Нет, где это случилось и при каких обстоятельствах, он вспомнить не мог, все тонуло в туманных, словно греза, далях времени, однако чем дольше он размышлял, тем тверже становилась уверенность, что он не впервые видит это лицо, на котором годы, треволнения, страсти, а равно печали и обманутые надежды запечатлели свой глубокий след.
      Певец, видно, смекнул, что Иоахим Бехайм направляется к нему с намерением завести разговор. Недовольно подняв брови, он с холодным и неприязненным видом устремил взор куда-то поверх головы немца. Ишь, какой спесивый, будто на виселицу идет, подумал Иоахим Бехайм и тотчас уяснил себе всю нелепость подобного сравнения - ведь приговоренные идут к виселице отнюдь не спесиво. Понуро, безнадежно, сокрушенно или хоть безучастно, смирившись перед судьбой. Спесивая мина этого человека наводила на мысль, что вопрос о девушке он воспримет как оскорбление и что он вообще не расположен кому-либо отвечать. Не ровен час, только и ждет оказии затеять ссору, а по всему видать, кинжал у него мигом из ножон выскакивает.
      Нельзя сказать, что Бехайм был трусоват, он прекрасно умел постоять за себя и в ссоре, и в драке. Но предпочитал осторожность, а уж в чужом городе, где не имел друзей, и вовсе старался избегать стычек - никогда ведь не угадаешь, чем они кончатся.
      Потому-то он молча, с наигранным безразличием и даже взгляда не бросив на певца, прошел мимо.
      Девушку он с тех пор ни разу не видел, да и на улицу Святого Иакова захаживал не каждый день, потому что продажа лошадей отнимала много времени. Однако теперь, благополучно завершив это сложное дело и выкинув его из головы, Бехайм съехал с постоялого двора, хотя там в его распоряжении были все необходимые удобства, какие он только мог обеспечить себе в чужой стране, и снял на улице Святого Иакова просторную мансарду с кроватью, у человека, который торговал восковыми свечами.
      До самого вечера он сидел в своей комнате, глядя из окна на улицу, но девушка не появилась. И вдруг ему пришло на ум, что если он даже увидит ее внизу, то сперва должен будет пробежать по винтовой лестнице и через помещение, где свечник хранит свой товар, а девушка тем временем наверняка опять исчезнет - вот досада! Раньше-то он о чем думал? Еще Бехайм твердил себе, что остался в Милане ради другого, куда более важного дела, история же с девушкой так, примешалась заодно, главное - взыскать наконец долг, и поскольку он устал в ожидании глазеть на улицу да и темнело уже, то решил спуститься в лавку к торговцу, спросить у него совета.
      Свечник был человек недалекого ума и дальше собственной лавки ничего не видел, но притом отличался словоохотливостью и весьма много воображал о себе, так что собеседника своего скоро не отпускал. И немец пришелся ему очень кстати.
      - Входите, входите, садитесь, устраивайтесь поудобнее, - начал он, - а теперь рассказывайте, что с вами приключилось, ведь я в городе старожил и, чтоб вам услужить, помогу добрым советом и сообщу любые сведения. Хотите продать или купить и что же именно? При покупке глядите в оба, сударь, глядите в оба, вот мой первый совет: ничего не покупайте, не спросивши меня, ибо этот город, как говорится, всем славен - и вельможами, и камнями, и мошенниками. Или у вас неважно со здоровьем, вы ищете травозная, лекаря? Судя по вашему виду, вам бы не повредило маленько отворить кровь.
      - Я ищу человека, который должен мне деньги за товары, взятые некогда на продажу у моего отца, - сказал Бехайм, когда смог наконец открыть рот. Что же до здоровья, то я всегда был несколько полнокровен, но чувствую себя вполне хорошо.
      - Вы ищете человека, который должен вам деньги за товары, взятые на продажу у вашего отца? - повторил свечник, медленно, с расстановкой, будто сообщение это надо было хорошенько обмозговать, но прежде слово за еловой запечатлеть его в памяти. - А что за товары? - спросил он немного погодя.
      - Серебряные коробочки для иголок, - ответил Иоахим Бехайм. - А еще деревянные башмачки вроде тех, какие в Венеции называют "цокколи", "стукалки".
      - Цокколи, цокколи... - опять повторил свечник, точно и это слово заставило его глубоко призадуматься. - И серебряные игольники, говорите? А вы уверены, что он еще жив?
      - Мой должник? Да, жив, - отозвался немец. - Мне так сказали.
      - Жаль, - вздохнул свечник. - Очень уж некстати, боюсь, что в таком случае я никак не смогу быть вам полезен. В самом деле, очень все неудачно складывается. Я, видите ли, поставляю восковые свечи на похороны и на поминки, тем и зарабатываю, а оттого узнаю что-то о здешних людях, когда их уже нет на свете. Тогда ведь только и выясняется, кто они были и каковою славой пользовались при жизни.
      - Правда? Вот как? - удивился Бехайм.
      - Но коли он жив, - продолжал свечник, - совет мой таков: обратитесь к кому-нибудь из носильщицкой гильдии и спросите его об этом человеке. Носильщики здесь, в Милане, почитай что во всех домах бывают, примечают, что там да как, ничего от них не укроется. Однако ж выбирайте, у кого груз полегче; у которого на горбу чересчур много ящиков да тюков, тот в разговоры вступать не станет, и так-то бесперечь орет "эй!", "гляди!", "прочь с дороги!", а уж тут вовсе облаять может и, коли призовет на вашу голову разве что чуму, или столбняк, или костоеду, считайте, вам повезло. Да, от миланских носильщиков еще не то услышишь!
      - Я хотел спросить вас еще кое о чем, - сказал Бехайм. - На днях я проходил по этой улице в намерении подсмотреть на вечер что-нибудь этакое... приятное...
      - Этакое приятное на вечер? - восторженно вскричал свечник. Знаю-знаю! Коли речь о приятном, за советом дело не станет. Подите на рынок и купите миноги! Вот уж поистине лакомство для тонкого ценителя, сущее объедение, и на них аккурат самая пора. Я их приготовлю, вы меж тем позаботитесь о вине, и мы с вами проведем замечательный вечерок. Один что-нибудь расскажет, потом другой...
      - Но я-то думал тогда не о миногах, а о девушке, - перебил Бехайм. - О хорошенькой девчонке, и, на счастье, встретил такую, которая очень мне приглянулась. Но я потерял ее из виду и не нашел, однако ж, сдается мне, она не раз проходила мимо ваших дверей, и если я ее опишу, вы, верно, скажете, кто она.
      - Что ж, попробуйте! - подбодрил его свечник. - Только покороче, не то на рынке всех миног расхватают. На сей-то раз я вам угожу, потому что всех девиц в этом квартале знаю наперечет, еще с тех времен, когда собирался взять себе жену. Хотите верьте, хотите нет, они тогда стаями вокруг меня вились, ровно дрозды вокруг спелого винограда.
      - И давно ли вы собирались жениться? - спросил Иоахим Бехайм.
      - Тому уж несколько лет, - вздохнул свечник. - Точнее... н-да, лет двенадцать - пятнадцать будет. Вы правы: смерть и время - первейшие разрушители, и, отведавши уксусу, никак не скажешь, что он некогда был вином.
      - Девушка, которую я встретил на этой улице, была юная и прехорошенькая, - сообщил Бехайм. - Высокая, но хрупкого телосложения. А носик... - он умолк и задумался, толком не зная, что сказать об этом носике, потом продолжил: - ...Очень шел к ее личику. И она вовсе не гордячка. Увидев меня, улыбнулась и обронила платочек, вот этот, из доброго "боккаччино", чтобы я его ей вернул.
      - Фу! - воскликнул свечник. - Экая негодница, знаки мужчинам подает! Не много вам чести будет от этой особы.
      - А ну, поосторожнее! - возмутился немец. - Как вы смеете говорить о ней в таком тоне? И вообще, при чем тут честь? Я с нею развлечься хочу, и только. Какая еще честь?! Гром и молния, коли суп хорош, любая тарелка сойдет!
      - Конечно, конечно! - торопливо согласился свечник, не желая остаться без миног. - Мое дело сторона. Поступайте с нею как вам угодно.
      - До этого еще далеко, - посетовал Бехайм. - Надо вам сказать, я и видел-то ее всего один раз.
      - Ничего, увидите, как пить дать увидите, не раз и не два, - посулил свечник. - Вы только пройдитесь мимо ее дома, а уж она будет стоять у окошка и тянуть шею, провожая вас взглядом. Или, зная, что вы пройдете мимо, сядет подле дома на лавочке, разряженная в пух и прах, как Пресвятая Дева перед Вознесением.
      - В том-то и штука - я не знаю, где ее дом, не знаю, где ее искать.
      - Где ее искать? - загорячился свечник. - Да повсюду, и на этой улице, и на той, в церквах, на рынках, возле балаганов - мест для поисков предостаточно, Милан - город большой.
      - А кстати, - сказал Бехайм, - пожалуй, есть один путь, который приведет меня к ней.
      - Сотня путей, - вставил свечник, словно от такого обилия путей Бехайму еще больше пользы.
      - Она как будто бы знакома с одним человеком, - продолжал Бехайм, которого я могу описать вам очень подробно, потому что хорошо его рассмотрел. Высокий, худой, с впалыми щеками и орлиным носом, уже в летах, носит серые козловые штаны и старый затасканный плащ с узенькой бархатной оторочкой, иногда он поет вон там, на рынке.
      - Поет на рынке? - вскричал свечник. - А в подпитии не пляшет ли гальярду3? Тогда мне понятно, кого вы имеете в виду. Да, этого человека я знаю. Он вроде как поэт, декламирует стихи собственного сочинения и со словами ловко управляется, ровно ткач с челноком. Он не из наших, говорят, не то из-под Аосты, не то еще откуда, однако ж гальярду пляшет не хуже коренного ломбардца. Как его имя или как он сам себя называет, я не ведаю, но вечерами его всегда можно найти в "Барашке", он сидит там с живописцами, музыкантами, пашквилянтами и мастерами-камнерезами из Собора, на всю округу шумят.
      - Чрезвычайно вам обязан, - сказал Бехайм, - я как раз ищу нынче вечером веселой компании.
      - Будет у вас компания, - заверил свечник, - и самая что ни на есть лучшая. Ступайте сейчас за миногами. Я же пока разведу огонь... да, и позаботьтесь о вине, а баранинка у меня найдется. Вы меня еще не знаете. Коли войду в раж, так вы целый вечер будете со смеху помирать над моими проделками. Хотите послушать, как я однажды оставил потаскушку без заработка?
      Немец потер правой ладонью левое плечо, так он делал всегда, когда что-то было ему не ко времени и не по вкусу.
      - В другой раз, - наконец решил он. - Прошу прощения, но сегодня я никак не могу. В самом деле, я весьма вам обязан. Скажите только, где найти этот трактир, "Барашек"?
      - Об этом не меня надо спрашивать, - обиженно сказал свечник. - Я не из тех, кто транжирит денежки по трактирам. Но раз уж вы предпочитаете этакое общество моему, ладно, Господь с вами, идите на Соборную площадь, погуляйте там маленько, а как услышите в окрестностях адский шум, аккурат туда и ступайте. Я, понятно, готов услужить вам, чужому в этом городе, любыми сведениями, но что до трактиров, тут я не помощник.
      3
      Мокрый от неутихающего дождя, Иоахим Бехайм шагнул в низкий дверной проем трактира "Барашек". Глаза его тотчас отыскали камин, и, увидев вязанки хвороста, штабелем сложенные подле огня, он с удовольствием и облегчением затворил за собою дверь, ибо в такой промозглый, студеный вечер превыше всего ценил жаркое пламя в камине. На отопление трактирщик явно не скупился, не то что на масло - ведь из двух ламп, прикрепленных железными цепями к потолку, горела только одна, худо-бедно способная разогнать сумрак в этом большом помещении, изобилующем уголками и нишами. Однако же немец, оглядевшись, тотчас заметил, что человека, ради которого он сюда пришел, среди посетителей нет. Их и было-то с десяток - расположившись за круглыми деревянными столами, они пили вино и громко, наперебой разговаривали. Кое-кто глядел щеголем, разодетым по испанской либо французской моде, другие, напротив, казались нищими оборванцами, которые давненько не ели досыта, иные пришли в кожаных фартуках и деревянных башмаках, а один, что сидел в стороне и мелом чертил на столешнице геометрические фигуры, был в монашеской рясе. Бехайм поздоровался со всеми, вежливо поклонившись направо и налево, с беретом в руке.
      Трактирщик, мужчина грузный и важный, вынырнул откуда-то из угла, снял с плеч Бехайма промокший плащ, а затем спросил, чего он желает. В эту самую минуту один из посетителей поднялся и, ставши у немца за спиной, украдкой от него трижды осенил себя крестным знамением, как люди мной раз делают, повстречавшись на улице с отъявленным вором и висельником. Дело в том, что несколько завсегдатаев - резчики по камню и по дереву, живописцы и музыканты - сговорились подшутить над хозяином, сделать так, чтобы его хорошенько отколотили или попотчевали хоть парочкой пинков. Как бы невзначай они завели беседу о том, что-де не так давно объявился в Милане человек, который, придя в трактир либо в харчевню, велит подать себе самые изысканные яства - каплунов, паштеты, отменное печенье и пирожное - и самые дорогие вина, а потом исчезает, не уплатив по счету. И по настоянию хозяина шутники согласились предупредить его условным знаком, если коварный гость покажется в "Барашке", и теперь, когда вошел немец, как раз этот-то знак и сделали.
      - Принесите-ка мне глоточек вина, - сказал Бехайм трактирщику, который буквально сверлил его взглядом, - но только самого лучшего.
      - Самого лучшего, знамо дело! Так я и думал! - воскликнул трактирщик, возмущенный мнимой наглостью посетителя. - Может, еще бараньей вырезки, да повкусней нашпигованной, а не то каплуна с грибным рагу? Только вы, сударь, заметьте себе: меня не проведешь, я все насквозь вижу. От моего глаза ничто не укроется. Уж я не оплошаю. Поставили б меня стеречь гроб Господень, Он бы не воскрес, будьте уверены.
      Бехайм ничего не сказал, только удивленно смотрел на него, не понимая, что означают сии речи и отчего не подают вина. А вот один из камнерезов, в кожаном фартуке и деревянных башмаках, проговорил тоном дружелюбным, но не терпящим возражений:
      - Хозяин! Он бы воскрес!
      - Нет, не воскрес бы! - выкрикнул хозяин, разозлясь, что кто-то посмел усомниться в его бдительности. - Говорю вам, Он бы сперва сто раз подумал.
      - Он бы воскрес, - упрямо повторил камнерез, будто намекая, что при всей своей бдительности хозяин все равно ни гроша от немца за выпивку не получит.
      - Да хоть бы и воскрес, черт побери! Только прежде я бы Ему все кости пересчитал! - завопил трактирщик вне себя от камнерезова прекословья, и думал он при этом уже вовсе не о Христе, а единственно о немце, который, как он полагал, замыслил его обмануть.
      - Что это он кричит как бесноватый? - спросил человек в монашеской рясе, оторвавшись от своих геометрических фигур. - О чем идет речь?
      - О Христе, воскресшем во славе Своей, досточтимый брат Лука, - с величайшим почтением ответил камнерез, потому что этот брат Лука преподавал математику в университете Павии.
      - И во имя воскресшего Христа ты поднял этакий шум? - обратился ученый монах к хозяину.
      - Да, и дело это касается меня, а не вас, - Объявил хозяин. - Потому как трактир мой, и я должен за ним присматривать. Ваши значки да фигуры меня не заботят, ну разве что после вашего ухода надобно смахивать их пыльной метелкой, чтобы другой христианин мог сесть за стол.
      Монах уже не слушал его. Он опять вернулся к своим математическим построениям.
      - Сударь! - сказал хозяину Иоахим Бехайм. - Я все еще жду вина, и мне непонятно, как оно связано с воскресением Спасителя. Возможно, какая-то неведомая мне связь тут и существует, но я пришел сюда не затем, чтобы заниматься богословием. Отнесите мой плащ в кухню и повесьте у очага, пусть просохнет. О нашпигованной баранине мы поговорим позже, а грибов я не ем.
      Хозяин только теперь рассмотрел плащ, который держал в руках, и, к своему удивлению, заметил, что сшит он из отличного сукна, а вдобавок оторочен дорогим мехом и стоит наверняка много больше всех разносолов, какие он мог подать немцу за целый вечер. И у него забрезжило подозрение, что мастеровые выставили его дураком.
      - Сию минуту подам, сударь, и самого лучшего, - успокоил он Бехайма, кастильонского "вино санто", ради этого вина люди ко мне со всех сторон стекаются, даже из Павии приезжают, как вон тот досточтимый монах, который только что на свою беду попытался встрять в мои дела. Пусть чертит свои фигуры, а меня оставит в покое. Я себя одурачить не дам, - продолжал он громким голосом, чтобы все слышали. - Знаю, кто чего стоит. С первого взгляда вижу, что за человек передо мной... Все, иду за вином, сударь, бегом бегу.
      Он гордо вскинул голову и, не удостоив своих зложелателей ни единым взглядом, отправился в подвал наполнить глиняный кувшин знаменитым "вино санто".
      Отведав вина, Иоахим Бехайм почувствовал себя весьма уютно. Такое вино, сказал он себе, я готов пить каждый вечер, да и возле постели недурственно бы держать кувшинчик. Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза. А живописцы и камнерезы вокруг продолжали свой разговор, и толковали они о предметах, весьма далеких от всего, что когда-либо вызывало у немца интерес.
      - ...Вот почему я бы очень хотел написать ее в образе Леды, нагую и потупляющую взор...
      - С лебедем на коленях?
      - Да неужто? И кому же достался заказ?
      - За индиго, свинцовые белила и золото я не меньше одиннадцати лир выложил.
      - Нагую, но с одного боку...
      - ...Открывает он, значит, сундук, запускает в него голову, ровно нырнуть собрался, ну, думаю, сейчас деньги достанет...
      - ...Окутанную тремя покрывалами, тут уж я покажу, на что способен, ведь это трудная задача для живописца...
      - И с лебедем на коленях?
      - Кольчужник! Гончар! Ну мыслимое ли дело?! И оружейный литейщик!
      - А достает он штуку сукна. Вместо денег - сукно на платье. Мне! Человеку, который своим искусством облагородил нравы этого города!
      - Эта троица два года точно проваландается.
      - Дурак он. Скряга. Я чуть по уху его не огрел этим сукном.
      - Если ты не записной сотрапезник у господ, от которых получают столь превосходные заказы...
      - Скряга он!
      - С лебедем на коленях?
      - Да, с лебедем на коленях. Но разве в этом дело? Пернатую тварь ей кто угодно подрисует.
      - А вот и Манчино. Долгонько мы нынче его дожидались. Сюда, Манчино!
      - Тут сам Папа ничего бы не смог поделать - Манчино все равно бы раньше не явился. С толстухой своей миловался, совсем голову потерял.
      - Шагает герой после схваток любовных...
      - ...В блудилище, где вместе с ней живет.
      - Совершенно верно. Прямиком оттуда. У кого-то есть возражения?
      Дремоту немца как рукой сняло; он узнал низкий, звучный голос, произнесший последнюю фразу, и открыл глаза. Рыночный певец, тот самый, с изрытым морщинами лицом и горящими глазами стоял посреди трактирного зала и декламировал стихи:
      Скажи, что любишь ты меня. Я страстно
      Ожившим отплачу тебе огнем.
      Твоя постель нам будет - рай прекрасный
      В блудилище, где вместе мы живем4.
      - Хозяин! - прервал он декламацию, подсаживаясь к своим приятелям. Подай-ка мне поесть, только смотри не прогадай с выбором блюд, иначе не миновать тебе убытка. Потому что в кармане у меня всего один медный сольдино, зато неподдельный и полновесный. На чем я остановился?
      В бою страстей вкусил победы вящей
      Я, как Ахилл, что мирмидонян вел.
      Потом ушел. Ее оставив спящей
      В блудилище, где вместе мы живем.
      - Эти стихи, - заметил один из сидевших за тем же столом, - мы все от тебя уже раз десять с лишком слыхали, трактирщик и тот их наизусть выучил. Сочинил бы что-нибудь новенькое, Манчино, глядишь, и ужин образуется.
      Бехайм подозвал хозяина.
      - Кто этот человек, который только что вошел? - спросил он. - С медным сольдино. Наружность у него довольно странная.
      - Этот? - презрительно бросил хозяин. - Вы не первый обратили на него внимание. Стихоплет. Сочинитель. Читает тут свои вирши, тем и добывает себе пропитание. Они зовут его Манчино, Левша, потому что он все делает левой рукой, оружие и то держит в левой и ловко с ним управляется, сущий душегуб. Как его звать на самом деле, никто не ведает, и он сам тоже. Однажды утром его с разбитой головой подобрали на тракте и отнесли к лекарю, а он, как очнулся, ничего не мог вспомнить, что было раньше, даже имя свое позабыл. Странно, сударь мой, что человек позабыл свое имя. Мессир Леонардо, который часто сюда захаживает и ведет с ним разговоры... Как, сударь?! Вы не знаете мессира Леонардо? Мессира Леонардо, который отлил в бронзе коня покойного герцога? И не слыхали о нем никогда? Дозвольте спросить: вы откуда пожаловали? Не от турок ли? Я вам вот что скажу: этакий Леонардо рождается на свете, я чай, раз в сто лет. Подлинный гений, сударь! Подлинный гений во всех искусствах и науках! Я, сударь, трактирщик, мое дело кухня, и меня вы не спрашивайте, хоть, к примеру, в винах я разбираюсь отменно, но вы других спросите, кого угодно в Милане спросите про мессира Леонардо, флорентийца, и всяк вам скажет - и досточтимый брат Лука, и мессир д'Оджоно, художник, что сидит подле Манчино... да, верно, подле этого самого Манчино, о котором у нас речь, так, стало быть, мессир Леонардо говорит, что имя свое и происхождение он забыл по причине раны в голове и по причине анатомии. Иногда он вроде как вспоминает, Манчино, и плетет тогда, что он-де сын герцога или другого какого знатного вельможи, и что отправился путешествовать для развлечения, и что есть-де у него городские дома, сельские усадьбы, рыбные пруды, леса и деревни, и все это ждет его, только он не знает где. А другой раз жалуется, что искони был нищим бродягой, терпел холод, голод и прочие напасти и несколько раз чудом спасся от виселицы. Один Господь ведает, где тут правда. Который год Манчино этот ходит ко мне в трактир, приятели когда кормят его ужином, а когда и нет. Да чего уж, от ломтя хлеба с копченой колбасой я не разорюсь. По-итальянски он говорит на манер савойских горцев, может, там его герцогство и находится, а может, выдумка это. Днем он, слышно, хороводится с гулящими девками, ну а больше я про него ничегошеньки не знаю, все вам рассказал.
      Он взял у Бехайма кувшин, чтобы вновь наполнить его вином. Человек, о котором он вел речь, сидел откинувшись на спинку стула, устремив взгляд на закопченные балки, откуда свисали хозяйские колбасы. Потом обратился к своим соседям:
      - Вы правы, укоряя меня в том, что я докучаю вам стихами, которые вы уже знаете. Вот почему я только что сложил новые и надеюсь, они придутся вам по сердцу. Итак, слушайте балладу о вещах, какие я знаю, и об одной вещи, которой не знаю.
      - Слушайте новую балладу Манчино о вещах, которые... Ну! Начинай! Тишина, все слушают! - крикнул его сосед слева.
      Хозяин, вернувшийся с полным кувшином, остановился в дверях, наблюдая за происходящим.
      - Однако ж здесь, в этом трактире, - Манчино отвесил поклон в сторону Бехайма, - есть человек, нам незнакомый и, быть может, отнюдь не расположенный слушать мои стихи.
      Бехайм почувствовал, что все смотрят на него, и, смекнув, что речь о нем, поспешно встал и заверил, что не менее других сгорает от нетерпения услышать эти стихи. Невелика радость, добавил он, пить вино в одиночку, ведь он пришел сюда в расчете на веселое общество. Засим он назвал свое имя: Иоахим Бехайм.
      - Коли так, давайте без церемоний! - воскликнул один из компании Манчино, лысый, с уже седеющими усами. - Садитесь к нам, будем вместе пить и веселиться. Меня зовут Джанбаттиста Симони, я резчик по дереву, и в соборе, справа от главного портала, в первой боковой капелле, вы можете увидеть моего молодого Христа. Здесь, в "Барашке", я наставляю новичков.