Карамон стоял посреди комнаты, выдолбленной в цельной глыбе обсидиана. Комната была такой большой, что потолок ее терялся в густой тени. Никаких колонн, резных украшений, ни одного источника света. Тем не менее пространство наполнял бледно-белый свет, холодный и унылый, не дающий тепла. Карамон никого не видел в комнате, не слышал ни единого звука средь вязкой тишины, но знал, что он здесь не один. Он чувствовал, что за ним давно наблюдают, и спокойно стоял, ожидая, когда невидимые наблюдатели решат, что пора начать разговор.
      Угадав их мысли, Карамон внутренне улыбнулся, но для следивших за ним глаз его лицо оставалось спокойным и бесстрастным, не выражающим ни слабости, ни печали, ни горького сожаления. Пробудившиеся воспоминания особого волнения у Карамона не вызвали. Он был в мире с самим собой — вот уже четверть века.
      Словно прочитав мысли Карамона, те, о ком он думал, внезапно обнаружили свое присутствие. Правда, непонятно, как это произошло. Свет не стал ярче, мгла не рассеялась, темнота не отступила — не изменилось ничего. Но Карамон, стоявший неподвижно уже два часа, ощутил близость посторонних так отчетливо, словно сам был одним из вошедших в комнату.
      Перед ним возникли две облаченные в мантии фигуры. Эти двое, так же как и белый магический свет, и вековое безмолвие, являлись частью чуждого для Карамона мира. Воин был здесь пришельцем, чужаком.
      — С возвращением в нашу Башню, Карамон Маджере, — прозвучал голос.
      Воитель молча поклонился. Чей же этот голос? Карамон, как ни старался, не мог вспомнить имя этого человека.
      — Юстариус, — подсказал незнакомец, вежливо улыбнувшись. — Да, много воды утекло со времени нашей последней встречи. Мы встретились с тобой в час отчаяния, и я удивлен, что ты забыл меня. Что ж, присаживайся.
      — Перед Карамоном появилось массивное кресло из резного дуба. — Ты долго путешествовал и, должно быть, устал.
      Карамон хотел сказать, что не чувствует никакой усталости, что подобное путешествие — чепуха для человека, исколесившего в юности почти весь Ансалонский континент. Однако при виде мягких зовущих подушек кресла понял вдруг — путь действительно был долгим и утомительным. Он почувствовал боль в спине, доспехи стали тяжелее, ноги, казалось, не в силах больше сделать ни шагу.
      «Чего же я жду? — подумал Карамон. — Сейчас я владелец трактира. У меня есть обязанности. Кто-то должен снимать пробу с блюд…»
      Он печально вздохнул и уселся в кресло, стараясь устроиться в нем поудобнее.
      — Старею, — усмехнулся Карамон.
      — Нас всех это ждет, — покачал головой Юстариус. — Вернее, большинство из нас, — поправился он, взглянув на сидящего рядом с ним.
      Тот откинул с лица капюшон. Это было знакомое лицо — лицо эльфа.
      — Приветствую тебя, Карамон Маджере, — произнес эльф.
      — Здравствуй, Даламар, — спокойным наклоном головы ответил на приветствие Карамон, хотя при виде облаченного в черное колдуна в памяти пронеслись мрачные воспоминания. Даламар ничуть не изменился. Пожалуй, теперь он выглядел мудрее, спокойнее и сдержаннее. В возрасте девяноста лет он был лишь начинающим волшебником, считавшимся по понятиям эльфов зеленым юнцом. Четверть века значила для эльфов-долгожителей то же, что для людей сутки. Даламар прожил на свете немало, но по его лицу, красивому и надменному, эльфу можно было дать от силы лет тридцать.
      — Годы благоволили тебе, Карамон, — продолжал Юстариус. — Твой трактир «Последний Приют» один из самых процветающих в округе. Ты и твоя жена — достославные герои. Тика Маджере все столь же невыразимо прекрасна?
      — Она стала еще красивей, — ответил Карамон.
      Юстариус улыбнулся:
      — У вас две дочери и три сына…
      Страх подкрался к сердцу Карамона.
      «Нет, — сказал он сам себе, — они не властны теперь надо мной».
      И, словно солдат, приготовившийся к натиску вражеской кавалерии, Карамон крепко врос в свое кресло, ожидая самого худшего.
      — Двое старших. Танин и Стурм, — отменные бойцы. Вполне могут превзойти своих знаменитых родителей в делах доблести на поле битвы. — Юстариус говорил безразличным голосом, словно о пустяках, но это не могло провести Карамона. Воитель впился взглядом в волшебника. — Но третий, средний ребенок в семье, его зовут… — Юстариус приостановился.
      — Палин, — проговорил Карамон, нахмурившись. Он увидел, что Даламар смотрит на него исподлобья пристальным взглядом.
      — Да, Палин. — Юстариус помолчал, затем произнес тихо:
      — Похоже, он следует по стопам своего дяди.
      Вот оно! Все ясно. Конечно, именно из-за этого они призвали его.
      Карамон давно ждал — нечто подобное должно произойти.
      Проклятие! Почему они не оставляют его в покое! Если бы Палин не настоял, он ни за что не пришел бы сюда. Тяжело дыша, Карамон сверлил взглядом лицо Юстариуса, пытаясь прочитать мысли колдуна. Но с таким же успехом он мог бы пытаться прочесть заклинательные книги сына.
      Юстариус, глава Конклава Чародеев, был самым могущественным колдуном на Кринне. Облаченный в церемониальную мантию, он сидел на огромном каменном троне в центре полукруга, образованного точно такими же высокими мощными креслами. Ничто, кроме седины в волосах и морщин на лице, не выдавало преклонного возраста чародея. Как и двадцать пять лет назад, когда Карамон впервые встретился с ним, взгляд верховного мага был острым, а тело сильным, если не считать искалеченной левой ноги. Взор Карамона невольно остановился на изуродованной ноге мага, и тот протянул было руку, чтобы одернуть ткань мантии, но передумал и опустил руку, криво усмехнувшись. Наблюдающий за ним Карамон подумал, что унизить Юстариуса можно, пожалуй, только телесно. Ущемить дух и честолюбие мага невозможно.
      Давным-давно Юстариус был главой только одного ордена волшебников Алых Мантий. Орден отвернулся и от зла, и от добра, чтобы следовать своим собственным путем, путем нейтралитета. Сейчас Юстариус правил всеми чародеями в мире. Это были, по-видимому. Белые, Алые и Черные Мантии.
      Каждый колдун ордена обязан был присягнуть на верность Конклаву вне зависимости от личных целей и желаний. Так поступили большинство магов. Но был еще Рейстлин, который сделал иначе…
      Тогда главой Конклава являлся Пар-Салиан из ордена Белых Мантий.
      Воспоминания вновь укололи сердце Карамона.
      — Я не вижу ничего общего между моим сыном и тем, о чем вы толкуете, — сказал воин ровным, твердым голосом. — Если вы хотите встретиться с моими мальчиками, то они в той комнате, в которую вы нас поместили после приезда. Я уверен, что вы можете в любой момент перенести их сюда. Итак, если мы покончили со светскими любезностями… кстати, а где же Пар-Салиан? — спросил вдруг Карамон, оглядев темную комнату и скользнув взглядом по пустому трону рядом с Юстариусом.
      — Он оставил пост главы Конклава лет двадцать назад, — важно произнес Юстариус, — сразу после… событий, участником которых ты был.
      Карамон вспыхнул, но промолчал. Ему показалось, что на тонких губах эльфа промелькнула легкая улыбка.
      — Во главе Конклава встал я, а главой ордена Черных Мантий вместо Ла-Донны выбрали Даламара за его опасную и героическую работу во время…
      — Тех событий, — резко закончил за него Карамон. — Мои поздравления!
      Губы Даламара изогнулись в сардонической усмешке, а Юстариус лишь кивнул, явно не желая отвлекаться от предыдущей темы разговора.
      — Для меня было бы большой честью познакомиться с твоими сыновьями, — заметил он холодно, — особенно с Палином. Мне кажется, молодой человек горит желанием стать магом.
      — Да, он изучает магию, если вы это имеете в виду, — резко отозвался Карамон. — Я не знаю, насколько серьезно он относится к своим занятиям и собирается ли посвятить Им всю жизнь. Мы с ним никогда это не обсуждали.
      Даламар насмешливо фыркнул в ответ, но Юстариус мягко положил свою ладонь на руку эльфа.
      — В таком случае, может быть, мы не правильно поняли то, что слышали об устремлениях Палина?
      — Может быть, — процедил Карамон сквозь зубы. — Мы с Палином очень близки. — Голос его чуть потеплел. — Я знаю, он бы доверился мне.
      — Это вдохновляет — в наши дни видеть человека, искренне и открыто говорящего о любви к своим детям… — начал колдун мягко.
      — Ба! — перебил его Даламар, сбросив с руки ладонь мага. — Ты мог бы с тем же успехом сказать, что тебя вдохновляет видеть человека с выколотыми глазами! Ты, Карамон, был слеп много лет, когда твой брат вынашивал темные замыслы и пока дело не оказалось почти непоправимым.
      Теперь ты слеп в отношении собственного сына…
      — Мой сын — хороший мальчик. Разница между ним и Рейстлином такая же, как между серебристой и черной луной! Он не вынашивает никаких замыслов! Да что вы знаете о нем, вы… изгои! — Карамон в гневе вскочил.
      Воителю было за пятьдесят, но он был еще очень силен, так как постоянно тренировался, обучая своих сыновей боевым искусствам. Он схватился за меч, позабыв, что в Башне Высшего Волшебства ничто ему не поможет и что он так же беспомощен, как овражный гном, столкнувшийся с драконом. — А что касается темных замыслов, то ты, Даламар, хорошо служил своему господину, разве не так? Рейстлин многому тебя научил. Наверное, тому, о чем мы и не подозреваем!
      — И я все еще ношу на своем теле след от его руки! — закричал Даламар, тоже вскакивая. Разорвав черную мантию, он обнажил грудь. На темной гладкой коже эльфа были видны пять ран, словно следы от пяти пальцев, и из каждой сочилась струйка крови, блестя на холодном свету. — Двадцать пять лет я живу с этой болью…
      — Мне тоже больно, — тихо произнес Карамон, чувствуя, как душа его сжимается от страшных воспоминаний. — Зачем вы призвали меня сюда? Чтобы и мои раны открылись и так же кровоточили?
      — Господа, прошу вас, — мягко, но властно произнес Юстариус. — Следи за собой, Даламар. А ты, Карамон, сядь, пожалуйста. Не забывайте, что вы обязаны жизнью друг другу. Вы должны уважать существующую между вами связь.
      Эльф, запахнув разорванную мантию, сел. Карамон, пристыженный и сердитый, тоже сел, откинувшись на спинку кресла и стараясь придать лицу спокойное выражение. Ведь он клялся, что не позволит взять над собой верх, и вот — потерял самообладание! Рука его осталась на рукояти меча.
      — Прости его, Даламар, — попросил Юстариус, снова кладя ладонь на смуглую руку эльфа. — Он поддался ненависти и гневу. Ты прав, Карамон.
      Твой сын Палин — хороший мальчик. Хотя лучше говорить «человек», а не «мальчик», ведь ему уже двадцать.
      — Только что исполнилось, — пробормотал Карамон, враждебно посмотрев на колдуна.
      Верховный маг продолжал, не обращая внимания на колючий взгляд воителя:
      — И он, как ты говоришь, не похож на Рейстлина. Возможно. Он ведь самостоятельный человек, родившийся при других обстоятельствах, более счастливых, нежели те, с которыми столкнулись ты и твой брат-близнец. Все говорят, что Палин красив, добр и силен. На нем не лежит бремя тяжелого недуга, как на Рейстлине. Он предан своей семье, особенно братьям. Те, в свою очередь, преданы ему. Не так ли?
      Карамон кивнул, не в силах вымолвить ни слова из-за внезапно подкатившего к горлу кома. Взгляд Юстариуса стал вдруг пронизывающим. Он покачал головой:
      — Но кое в чем ты действительно слеп, Карамон. О, не так, как сказал Даламар. — Лицо Карамона вновь покраснело от гнева. — Нет, не так, как ты был слеп к злым делам брата. Это слепота, которой страдают все родители. Я знаю. — Чародей улыбнулся и печально пожал плечами. — У меня есть дочь.
      Взглянув украдкой на Даламара, верховный маг вздохнул. Красивые губы эльфа сложились в едва заметную улыбку, и он молчал, уставившись во мрак комнаты. . — Да, мы, родители, бываем слепы, — прошептал Юстариус, — и это бывает некстати. — Наклонившись вперед, верховный маг сцепил пальцы. — Я вижу, ты все сильнее беспокоишься, Карамон. Как ты догадался, мы позвали тебя сюда не просто так. Боюсь, нужно что-то делать с твоим сыном.
      «Так и есть», — подумал Карамон, холодея. Вспотевшая рука нервно сжимала и разжимала рукоять меча.
      — Мне нелегко говорить об этом. Я буду резок и прям. — Юстариус глубоко вздохнул, его лицо стало серьезным и печальным, тень страха легла на него. — У нас есть доказательства, что дядя Палина, твой брат-близнец Рейстлин, жив.

      — У меня мороз по коже от этого места! — тихо проговорил Танин, искоса поглядывая на младшего брата.
      Палин притворился, что не расслышал замечания, и сидел, уставившись на языки пламени в камине, медленно потягивая из чашки темный, как смола, чай.
      — О, именем Бездны, прошу тебя, сядь! — сказал Стурм, бросив в Танина несколько кусочков хлеба. — Ты доходишься, что пол провалится, а что там под нами, одни боги знают!
      Танин лишь нахмурился, покачав головой, и продолжал расхаживать по комнате.
      — Клянусь бородой Реоркса, брат! — продолжал Стурм с набитым ртом так, что его трудно было понять. — Это местечко могло бы сойти за комнату в одной из лучших гостиниц в самом Палантасе, а ты думал, мы окажемся в темнице драконидов. Хорошая пища, отличный эль, — он долгим глотком запил сыр, — и наверняка мы нашли бы здесь приятную компанию, если бы ты не вел себя как болван!
      — Увы, мы не в Палантасе и вообще не в гостинице, — сказал Танин с сарказмом в голосе, поднимая с пола кусок хлеба. Раскрошив хлеб в руках, он стал раскидывать его по комнате, — Мы в Башне Высшего Волшебства в Вайрете. Сидим в заколдованной комнате, чертовы двери не открываются, нам не выйти. Мы не знаем, что эти колдуны сделали с отцом, а ты только и думаешь, что о сыре и эле!
      — Не только, — тихо ответил Стурм, с беспокойным взглядом кивнув в сторону младшего брата. Палин все еще сидел уставившись в огонь.
      — Да, — подхватил Танин мрачно, — я тоже думаю о нем! Он виноват в том, что мы здесь! — Танин вновь принялся расхаживать взад и вперед по комнате, всякий раз угрюмо пиная ножку стола. Увидев, как Палин вздрогнул от слов брата, Стурм вздохнул и вернулся к своим упражнениям в меткости, стараясь попасть кусочками хлеба между лопатками Танина.
      Двух старших братьев можно было принять за близнецов, так они походили друг на друга. В действительности между ними был год разницы в возрасте. Двадцатичетырехлетний Танин и двадцатитрехлетний Стурм выглядели, действовали и даже думали похоже. Карамон дал им имена в честь своего лучшего друга Таниса Полуэльфа и рыцаря-героя из Соламнии Стурма Светлый Меч. Танин и Стурм часто разыгрывали из себя близнецов, и самое приятное развлечение для них было, когда люди по ошибке принимали одного за другого.
      Рослые и сильные, они унаследовали от отца великолепное телосложение и открытое, честное лицо. От матери, разбившей в юности немало мужских сердец, братья получили рыжие кудри и лукавые зеленые глаза, которые повергали в такое смятение женщин. Тика Вэйлан, одна из красавиц Кринна и прославленная воительница, немного располнела с тех времен, когда кастрюлей дубасила по головам драконидов. Но разухабистые гуляки по-прежнему оборачивались ей вслед, когда она в пышной белой с низким вырезом блузе обслуживала столы. И мало кто покидал трактир «Последний Приют», не вздохнув от зависти к счастливчику Карамону.
      Глаза Стурма озорно блеснули, он взглянул на Палина — тот не смотрел на него, — тихо подкрался к поглощенному мыслями Танину и вытащил свой меч. Стурм воткнул меч в пол под ноги Танину в тот момент, когда брат повернулся и пошел. Споткнувшись о меч. Танин рухнул на пол с таким грохотом, что, казалось, содрогнулась вся Башня.
      — Ах ты, тупоголовый овражный гном! — заорал Танин, поднявшись на ноги и бросаясь на брата, пытавшегося увернуться. Схватив хохочущего Стурма за воротник. Танин повалил его на стол, который тут же опрокинулся на пол. Танин уселся верхом на Стурма, и началась их обычная шуточная потасовка. Такие разминки братьев превратили в щепки несколько трактиров в Ансалоне.
      Но тихий голос Палина помешал борьбе:
      — Прекратите немедленно, вы оба! Не забывайте, где вы находитесь! — напряженно произнес он, поднимаясь с места.
      — Я помню, где я нахожусь, — угрюмо посмотрел на брата Танин.
      Высокий, как старшие братья, Палин был хорошо сложен. Но склонный больше к учению, чем к боевым искусствам, он не развил такую мускулатуру, как у Танина и Стурма. Он тоже унаследовал волосы матери, но не ярко-рыжие, а другого оттенка, скорее темно-каштановые. Длинные волосы, зачесанные на пробор пряди, спускались по плечам мягкими волнами. Но было что-то в лице и руках Палина, напоминавшее порой его родителям то, что они хотели забыть. Стройный, с проницательным умным взглядом, который, казалось, видел каждого насквозь, Палин чем-то походил на своего дядю.
      Если не лицом, то выражением глаз. А уж руки Палина были совсем как у Рейстлина. Тонкие, изящные, с ловкими, проворными пальцами, перебирающими хрупкие колдовские инструменты с таким искусством, что Карамон часто разрывался между гордостью за сына и грустью, глядя на его манипуляции.
      Сейчас руки Палина были сжаты в кулаки, и он свирепо смотрел на братьев, лежащих на полу среди пролитого эля, кусков хлеба, разбитой посуды, недоеденного сыра и обломков стола.
      — Тогда попытайтесь вести себя по крайней мере с достоинством! — резко проговорил Палин.
      — Я помню, где я нахожусь, — повторил Танин сердито. Поднявшись на ноги, он подошел к Палину и с укором посмотрел ему в глаза. — И я помню, кто нас сюда привел! Эти проклятые деревья, которые нас чуть не прикончили…
      — Ничто в Вайретском лесу вам не грозит, — произнес Палин, с отвращением глядя на беспорядок на полу. — Я говорил вам, но вы же не слушали меня. Этим лесом управляют волшебники балини. Он защищают их от незваных гостей. А нас сюда пригласили. Деревья нас пропускали, не причинив никакого вреда. Голоса, которые вы слышали, нашептывали, чтобы поселить страх в вашем сердце. Лес волшебный…
      — Послушай, Палин, — перебил Танин «голосом Старшего Брата», как это называл Стурм. — Почему ты просто-напросто не бросишь все это свое колдовство? Ты причиняешь, боль отцу и матери, отцу больше всего. Ты видел его лицо, когда мы прискакали сюда! Одни боги знают, чего стоило ему вернуться в это место.
      Вспыхнув, Палин отвернулся, кусая губы.
      — Оставь братишку в покое, понял, Танин! — сказал Стурм, прочитав страдание на лице младшего брата.
      Стерев со штанов эль, Стурм Как-то стыдливо пытался восстановить стол — безнадежная затея, учитывая, что тот превратился в щепки.
      — У тебя были задатки хорошего воина, братишка, — сказал Танин убеждающе, положив руку на плечо Палина и не обращая внимания на Стурма.
      — Давай, малыш. Скажи им всем, — Танин неопределенно махнул рукой, — что ты передумал. Тогда мы сможем уехать домой из этого проклятого места.
      — Мы понятия не имеем, зачем они нас сюда пригласили, — возразил Палин, сбрасывая с плеча руку брата. — Возможно, я здесь вообще ни при чем! С какой стати? — произнес он запальчиво. — Я еще только учусь. Я буду готов выдержать испытание лишь через несколько лет… благодаря отцу и матери, — добавил он шепотом. Танин не расслышал этого, но невидимый наблюдатель слышал все.
      — Да? И я, получается, чуть ли не людоед, — сердито возразил Танин.
      — Не отворачивайся, когда я разговариваю с тобой, Палин…
      — Да оставь ты меня в покое!
      — Эй вы оба… — вмешался было миротворец Стурм, но в этот момент три брата внезапно обнаружили, что они в комнате не одни.
      Позабыв все ссоры, братья действовали мгновенно. Стурм, положив руку на рукоять меча, вскочил на ноги с быстротой кошки и присоединился к Танину, который заслонил собой безоружного Палина. Незваный гость, как все волшебники, не имел при себе ни меча, ни щита, ни доспехов. Однако Танин мгновенно нащупал скрытый под одеждой кинжал, а в памяти уже крутилось несколько защитных заклинаний, которые он сумел кое-как выучить.
      — Кто вы такой? — резко произнес Танин, таращась на стоящего в центре запертой комнаты человека. — Как вы проникли сюда?
      — Что касается того, как я проник сюда, — располагающе улыбнулся незнакомец, — то в Башне Высшего Волшебства нет стен для тех, кто знаком с магией. А зовут меня Дунбар Помощник Властелинов из Северного Эргота.
      — Что вам нужно? — тихо спросил Стурм.
      — Нужно? Всего лишь убедиться, что вам здесь удобно, — ответил Дунбар. — Вы мои гости.
      — Вы… волшебник? — изумленно спросил Танин, и даже Палин, казалось, был слегка ошеломлен.
      Среди собратьев-волшебников, преимуществом которых были умственные способности, но не мускульная сила, этот человек безусловно был исключением. Высокий, как Танин, с могучей грудной клеткой, которой позавидовал бы и Карамон. Под блестящей черной кожей на груди вздувались мускулы. Он мог бы, казалось, подхватить здоровяка Стурма на руки и с легкостью носить по комнате, как ребенка. Одет он был не в мантию, а в яркие шаровары. Единственный намек на то, что он волшебник, пожалуй, исходил из висящих на поясе мешочков и белого кушака, опоясывающего мощный торс.
      Дунбар захохотал так, что посуда задребезжала.
      — Да, я волшебник, — сказал он.
      Он проговорил слова команды, и сломанный стол с невероятной скоростью сложился из обломков, пролитый эль исчез с пола, разбитый кувшин вновь стал целым и прыгнул на стол, где вскоре запенился свежим напитком.
      Появились жареное оленье бедро, ароматная буханка хлеба и разные другие лакомства, от чего у Стурма потекли слюнки, и даже Танин охладил свой пыл, хотя и продолжал смотреть с подозрением.
      — Располагайтесь, — пригласил Дунбар, — и давайте перекусим. Не беспокойся за отца, — добавил он, когда Танин открыл было рот, чтобы что-то сказать. — Он совещается по важным вопросам с главами двух других Орденов. Садитесь! Садитесь! — Он усмехнулся, белые зубы блеснули на черном лице. — Или, может быть, мне заставить вас сесть?.
      На это Танин отпустил рукоять меча и подвинул к себе стул, но есть не стал, а сидел, враждебно взирая на Дунбара. Стурм, однако, принялся за еду с большим аппетитом. Только Палин остался стоять, скрестив руки на груди.
      — Прошу, Палин, — сказал Дунбар более мягко, взглянув на юношу, — располагайся. Вскоре мы присоединимся к твоему отцу, и ты узнаешь причину, почему мы пригласили вас сюда. А пока прошу разделить со мной, хлеб-соль.
      — Благодарю, господин, — сказал Палин, почтительно поклонившись.
      — Дунбар, Дунбар, — махнул рукой волшебник. — Вы мои гости. Не будем соблюдать условности.
      Палин сел и начал есть, но было очевидно, что делал он это лишь из вежливости. Дунбар и Стурм, однако, наверстали то, чего не съел Палин, и Танин вскоре оставил взятую на себя роль защитника, соблазнившись запахом лакомств и видом того, как другие наслаждаются едой.
      — Вы… вы сказали, главы двух других Орденов, госп… Дунбар, — осмелился произнести Палин. — Вы…
      — Глава Ордена Белых Мантий. Да. — Дунбар откусил кусок хлеба сильными зубами, запив его долгим глотком эля. — Я занял этот пост после отставки Пар-Салиана.
      — Глава Ордена? — Стурм взглянул на великана с благоговением. — Но в какой области вы колдуете? Чем вы занимаетесь?
      — Держу пари, это посерьезней, чем отдирать крылья у летучих мышей, — пробормотал Танин с набитым мясом ртом.
      Папина это, похоже, шокировало, он, нахмурившись, посмотрел на брата.
      Но Дунбар лишь снова захохотал.
      — Здесь ты прав! — воскликнул он. — Я Морской волшебник. Мой отец был капитаном корабля, дед тоже. Но мне это не интересно. Мое искусство — магия, а сердце принадлежит морю, вот я и вернулся к нему. Теперь я управляю волнами и могу поднять ветер или утихомирить шторм. Могу накрыть судно врага мертвым штилем так, что мы обгоним его, или пустить пламя на палубу противника, когда мы атакуем. И когда необходимо, — Дунбар усмехнулся, — могу сменить кого-то у трюмовой помпы или покрутить шпиль вместе с лучшими из людей. Это держит меня в форме, — он ударил себя в широкую грудь. — Я знаю, что вы оба, — он взглянул на Стурма и Танина, — вернулись с войны против минотавров, которые совершали набеги на северное побережье. Я со своей стороны тоже старался остановить этих пиратов. Скажите, а как вы тогда…
      И все трое погрузились в обсуждение кампании. Даже Танин увлекся разговором и вскоре в ярких подробностях описывал засаду, помешавшую минотаврам сровнять с землей город Каламан. Дунбар слушал внимательно, задавал умные вопросы, делал комментарии и, казалось, был очень доволен.
      Но хотя проницательный взгляд колдуна сконцентрировался на воинах, его внимание в действительности было сосредоточено на младшем из братьев.
      Увидев, что все трое заняты разговором и что о нем, по-видимому, забыли, Палин наконец-то перестал делать вид, что ест, и вернулся к созерцанию огня, не замечая, что Дунбар следит за ним.
      Лицо Палина было бледным и задумчивым, тонкие руки сплелись на коленях. Он был так погружен в свои мысли, что шевелил губами, и, хотя говорил очень тихо, один из присутствующих, в комнате слышал его слова.
      — Зачем они привели меня сюда? Знают ли они секреты моего сердца?
      Скажут ли об этом отцу? — И наконец:
      — Как я могу причинить ему боль, ему, уже столько страдавшему?
      Кивнув самому себе, словно он нашел ответ на какой-то невысказанный вопрос, Дунбар вздохнул и обратил все свое внимание на перипетии битвы с минотаврами.

      — Вы ошибаетесь, — сказал Карамон спокойно. — Мой брат мертв.
      Юстариус, удивленно приподняв брови, посмотрел на Даламара, тот пожал плечами. Они не ожидали подобной реакции — этого спокойного отрицания.
      Юстариус пристально глядел на Карамона, словно не зная, что сказать.
      — Ты говоришь так, как будто у тебя есть доказательства.
      — Да, есть, — ответил Карамон.
      — Какие же? — с сарказмом в голосе поинтересовался Даламар. — Двери в Бездну закрылись — и не без помощи твоего брата, — оставив его в ловушке на той стороне. — Эльф понизил голос. — Ее Темное Величество никогда не убьет Рейстлина. Ведь он помешал ее выходу в наш мир. Ярость Темной Госпожи безгранична. Она будет наслаждаться мучениями Рейстлина вечно. Смерть была бы спасением для него.
      — Так и случилось, — тихо сказал Карамон.
      — Сентиментальная болтовня, — взорвался Даламар, но Юстариус опять опустил свою ладонь на руку эльфа, и тот, сдержав себя, умолк.
      — В твоем голосе чувствуется уверенность, Карамон, — убежденно произнес Юстариус. — Очевидно, ты знаешь то, чего не знаем мы. Поделись с нами тем, что тебе известно. Понимаю, тебе тяжело говорить об этом, но мы должны принять одно важное решение, поэтому все, что ты расскажешь, может повлиять на наши действия.
      Карамон, нахмурившись, размышлял:
      — Это имеет какое-либо отношение к моему сыну?
      — Да, — был ответ Юстариуса.
      Лицо Карамона потемнело. Взгляд остановился на мече, рука рассеянно теребила рукоять.
      — Хорошо, я расскажу вам, — проговорил Карамон с неохотой, однако твердым голосом, — то, о чем, кроме меня, не знает никто: ни жена, ни Танис. — Он помолчал, собираясь с мыслями. Прикрыв ладонью глаза, Карамон продолжил:
      — Я онемел от горя после… после того, что случилось в Палантасе. Я ни о чем не мог и не хотел думать. Легче было жить как во сне. Я двигался, говорил, но не чувствовал ничего. Так было легче. — Он пожал плечами. — Дел вокруг было много, город совершенно разрушен, — Карамон взглянул на Даламара, — почти мертвый город. Почтенная Крисания нанесла сильный удар. А потом Тас захватил крепость во время наводнения.
      — Тут Карамон невольно улыбнулся, вспомнив ужимки веселого кендера, но улыбка быстро угасла. Карамон покачал головой. — Я понимал, что когда-нибудь мне придется подумать о Рейстлине. Я должен буду все прояснить для себя. — Подняв голову, Карамон устремил взгляд на Юстариуса. — Мне пришлось заставить себя понять, кем был Рейстлин и что он сделал. Я осознал, что он злой, порочный, что он подвергнул опасности весь мир ради своей жажды власти, и невинные люди страдали и погибали по его вине.