— Он будет жить?
      — Да, — сказала Телдара, выходя из комнаты, куда они отнесли бесчувственное и, по всей видимости, безжизненное тело каталиста.
      Телдара внимательно присмотрелась к молодому человеку, который стоял перед ней. В суровых чертах лица черноволосого юноши не обнаружилось никакого сходства с больным. Но все же в темных глазах застыла такая искренняя, глубокая боль, и даже страх, что Телдара усомнилась.
      — Вы его сын? — спросила она.
      — Нет... Нет, — ответил молодой человек и покачал головой. — Я его... друг, — с тоской в голосе сказал он. — Мы много путешествовали вместе.
      Телдара нахмурилась.
      — Да, я поняла по телесным импульсам, что он долго был вдали от дома. Этот человек привычен к покою и тихой, размеренной жизни, его цвета — мягкие, серо-голубые. Но я заметила, что от его кожи исходят эманации огненно-красной ауры. Если бы это не было невозможно в наши мирные дни, — продолжала Телдара, — я сказала бы, что он участвовал в сражении! Но ведь никакой войны нет...
      Целительница замолчала и вопросительно посмотрела на Джорама.
      — Нет, — повторил он.
      — Следовательно, — продолжала Телдара, — я могу сделать вывод, что это признак внутренней борьбы. Это отражается на его флюидах. Более того, эта борьба нарушает всю гармонию его тела! И есть что-то еще, некая ужасная тайна, которую он хранит...
      — Все мы храним тайны, — нетерпеливо сказал Джорам, заглядывая через плечо Телдары в темную комнату. — Могу я к нему войти?
      — Погодите, юноша, — строго сказала Телдара и удержала его за руку.
      Телдара была крупной женщиной средних лет. Она считалась одной из лучших целительниц Мерилона. Ей случалось бороться с сумасшедшими, удерживая их в руках, пока животворные силы не восстановят порядок в их расстроенном рассудке. Она держала на руках новорожденных, когда они только являлись в этот мир, и умирающих, которые его покидали. Хватка у этой женщины была сильная, а воля — еще сильнее, и ее нисколько не устрашил мрачный взгляд Джорама. Она взяла его за руку и держала крепко.
      — Выслушайте меня, — тихо сказала Телдара, чтобы не беспокоить каталиста, лежавшего в соседней комнате. — Если вы его друг, вы должны вытянуть у него эту тайну. Как заноза отравляет тело, так эта тайна отравляет его душу и уже едва не погубила его. К тому же он последнее время плохо ел и мало спал. Наверное, вы этого даже не заметили?
      Джорам ничего не мог ответить, только мрачно смотрел на женщину.
      — Думаю, не заметили! — Телдара фыркнула. — Вы, молодые люди, вечно заняты своими заботами!
      — Что с ним случилось? — спросил Джорам, заглядывая в темную комнату.
      Оттуда доносилась успокаивающая музыка, которую Телдара прописала больному. Целительница оставила в углу арфу, и теперь невидимые пальцы пощипывали струны и извлекали из них мелодию. Эта мелодия должна была восстановить расстроенную гармонию в вибрациях, которые Телдара ощутила в пациенте.
      — В народе это называют Рукой Олмина. Крестьяне верят, что это рука божества опускается на жертву свыше, — строго ответила Телдара. — Мы, конечно, знаем, что это очень сильное нарушение естественного течения телесных жидкостей, которое приводит к голоданию мозга. В некоторых случаях оно проявляется в виде паралича, невозможности говорить, слепоты...
      Джорам встревожился и повернулся к целительнице.
      — Но этого не случилось с... — Он не смог продолжить.
      — С ним? С вашим другом? — подсказала Телдара. — Нет. Можете возблагодарить за это Олмина и меня. Ваш друг — сильный человек, иначе он бы давным-давно умер под тяжестью ужасного бремени, которое носит в себе. Его целительные энергии в порядке, и я смогла, с помощью домашней каталистки, — Джорам только сейчас заметил Марию, которая стояла в комнате, у постели больного, — восстановить его здоровье. Несколько дней у него еще останется слабость, но с ним все будет хорошо. Настолько хорошо, насколько это возможно, — добавила Телдара, выпуская руку Джорама. — Но до тех пор, пока его тело не очистится от этой тайны, она будет отравлять его душу. Проследите, чтобы он ел и спал.
      — Это случится с ним снова?
      — Непременно, если он не будет заботиться о себе. И в следующий раз... Что ж, если это случится с ним в следующий раз, то, возможно, других разов больше не будет. Принесите мой плащ, — велела Телдара слугам, которые тотчас же исчезли, отправившись на поиски плаща.
      — Я знаю его тайну, — сказал Джорам. Черные брови юноши сошлись над переносицей в одну линию.
      — Вот как? — Телдара посмотрела на него с удивлением.
      — Да, — сказал Джорам. — Почему это вас удивляет?
      Целительница помолчала немного, что-то обдумывая, потом покачала головой.
      — Нет, — уверенно сказала она. — Вы думаете, что знаете его тайну, но на самом деле это не так. Я чувствовала присутствие этой тайны своими руками. — Она подняла руки. — Тайна упрятана очень глубоко, настолько глубоко, что я не смогла прочесть ее в его мыслях.
      Телдара проницательно посмотрела на Джорама, прищурилась и сказала:
      — Вы думаете, что тайна, которую он хранит, — это ваша тайна, да? То, что вы — Мертвый. Может быть, он и скрывает это от мира, но этот секрет плавает на поверхности в его мыслях, и его легко прочтут те из нас, кто знает, как это делается. О, не беспокойтесь! Мы, Телдара, давали древнюю клятву сохранять тайны своих пациентов. Эта клятва пришла еще из старого мира, от одного из самых великих целителей по имени Гиппократ. Те, кто способен так глубоко заглянуть в сердце и душу, обязаны давать такую клятву.
      Протянув руки, Телдара позволила домашнему магу набросить плащ ей на плечи.
      — А теперь пойдите к своему другу. Поговорите с ним. Он уже давно разделяет вашу тайну. Дайте ему понять, что вы готовы разделить с ним его тайну.
      — Конечно, — сказал Джорам. — Но я... — Он беспомощно пожал плечами. — Я не представляю, что это может быть за тайна. Я думал, что знаю. Может быть, есть какая-нибудь подсказка?
      Телдара уже собиралась уходить.
      — Только одна, — сказала она, проверяя, что все травяные настои и отвары находятся строго на своих местах в деревянном сундучке, который целительница повсюду брала с собой; Все оказалось в полном порядке, и Телдара снова посмотрела на Джорама. — Зачастую подобные расстройства бывают вызваны каким-нибудь сильным потрясением. Подумайте, о чем вы говорили, когда с ним это случилось. Возможно, это даст вам подсказку. Но может быть, и нет. — Телдара пожала плечами. — Боюсь, один только Олмин знает ответ на ваш вопрос.
      — Спасибо, что помогли каталисту, — сказал Джорам.
      — Хотела бы я сказать то же самое вам! — Телдара кивнула на прощание и, приказав сундучку следовать за собой, поплыла по коридору, чтобы попрощаться с лордом Самуэлсом и леди Розамундой.
      Джорам смотрел ей вслед невидящим взглядом. Он снова представлял себе то, что произошло в библиотеке. Они с лордом Самуэлсом обсуждали, как можно доказать претензии Джорама на баронский титул. Юноша не смог вспомнить, что говорил каталист. Он со стыдом признался себе, что вообще не обращал тогда внимания на Сарьона. Он думал только о себе. О чем же они говорили как раз перед тем, как каталист упал без чувств? Джорам сосредоточился, вспоминая.
      «Да! — Его рука потянулась к груди. — Мы говорили об этих шрамах...»
 
      Гвендолин сидела у себя в комнате, одна, в темноте. Ее глаза опухли и покраснели от пролитых слез. Теперь, когда слез уже не осталось, девушка испугалась, что завтра утром ее лицо останется таким же опухшим и некрасивым, и принялась протирать его розовой водой.
      — Если даже я не смогу поговорить с Джорамом, он меня увидит, — сказала она себе, присаживаясь за туалетный столик.
      Луна озаряла Мерилон холодным перламутровым светом, усиленным магией Сиф-ханар. Лунный свет озарял и Гвендолин, но девушка не замечала его красоты. Наоборот, от этого холодного света ей сделалось зябко. Равнодушное око луны смотрело на ее слезы без жалости и сочувствия. В свете лунных лучей лицо Гвендолин казалось мертвенно-бледным.
      Темнота больше нравилась Гвендолин. Девушка встала и задернула штору — рукой, а не магией. Гвендолин так измучилась, что в ней больше не осталось магии.
      После того как Телдара заверила лорда Самуэлса, что с отцом Данстаблем к утру все будет в порядке, милорд запретил своей дочери разговаривать с Джорамом и позволять юноше обращаться к ней — до тех пор, пока вопрос о его наследстве не прояснится окончательно.
      — Я не обвиняю его в том, что он самозванец, — сказал лорд Самуэлс дочери, которая безутешно рыдала на груди у матери. — Я верю тому, что он рассказывает о себе. Но если это не будет доказано, он останется никем. Останется человеком без состояния, без имени — тем, что он есть сейчас. А сейчас он — всего лишь полевой маг, простой крестьянин. — Лорд Самуэлс беспомощно пожал плечами. — Вот пусть он и остается полевым магом, пока не сможет подтвердить свои права на что-то большее! Более того, на нем лежит пятно позора...
      — Это не его вина! — пылко воскликнула Гвендолин. — Почему он должен страдать за грехи своего отца?
      — Я знаю это, моя дорогая, — сказал лорд Самуэлс. — И я уверен, что, если он станет бароном, все будут думать точно так же, как и ты. Мне очень жаль, что так случилось, Гвен. — Лорд Самуэлс ласково погладил золотые волосы девушки. Он искренне любил свою дочь, и ему нестерпимо было видеть ее в таком горе. — Это моя вина, — добавил лорд со вздохом. — Я поощрял ваши отношения, не проверив всех фактов. Но тогда это казалось таким выгодным капиталовложением в твое будущее...
      — Все еще может уладиться, моя крошка! — Леди Розамунда убрала волосы с заплаканного лица дочери. — Послезавтра будет бал в императорском дворце. Та повитуха теперь служит у ее величества. Твой отец сумеет встретиться с ней, и мы выясним, сможет ли она опознать Джорама. Если она его узнает — о, тогда все будет просто чудесно! А если нет — подумай о молодых аристократах, которые соберутся вокруг тебя. Они будут счастливы помочь тебе выбросить из головы этого молодого человека.
      «Выбросить из головы этого молодого человека».
      Сидя в своей комнате, в одиночестве, Гвендолин прижала руки к разрывающемуся от боли сердцу и печально склонила голову.
      «Выгодное капиталовложение в твое будущее...»
      «Неужели я так бессердечна? — спрашивала она себя. — Неужели ничего больше не существует — только жажда богатства, легкой, счастливой, веселой жизни?»
      Оглядевшись в лунном свете, который все-таки просочился в комнату сквозь неплотные шторы, Гвендолин подумала: «Конечно... конечно, такой я и должна казаться — иначе мама и папа не говорили бы мне таких вещей».
      Она вспомнила, о чем говорила и о чем мечтала последние несколько дней, и почувствовала себя еще более виноватой.
      «Когда я мечтала о Джораме, — продолжала размышлять Гвендолин, — я представляла его в красивом костюме, а не в той простой одежде, которую он носит сейчас. Я представляла, как он парит в воздухе над своим поместьем, в окружении слуг, или как он скачет верхом, соревнуясь за королевский приз, или как он вместе со мной выезжает за город, раз в год, чтобы посетить свои владения, а крестьяне почтительно кланяются нам... — Гвендолин закрыла опухшие от слез глаза. — Но он сам — полевой маг! Крестьянин — один из тех, кто кланяется! И если он не сумеет подтвердить свои права на наследство, он так и останется крестьянином. Смогу ли я встать рядом с ним, ногами в грязь, и кланяться?»
      На мгновение девушкой овладели сомнения. Ей стало страшно. Она никогда не была в деревне, никогда не видела крестьян — полевых магов, но слышала о них от Джорама. Гвендолин представила, как ее белая кожа станет загорелой, потемнеет от солнца, светлые волосы спутаются на ветру, а тело согнется от усталости и тяжелой каждодневной работы. Она представила, как бредет домой по полям, идет, потому что у нее не остается магии для полета. Но рядом с ней будет идти Джорам, к их маленькой, убогой хижине. Он обнимет ее, поддержит, чтобы ей, уставшей, было легче шагать. Они вернутся домой вместе. Она приготовит простую еду — Гвендолин понадеялась, что сможет научиться готовить, — а он будет смотреть, как играют их дети...
      Девушка вспыхнула, теплая волна прокатилась по ее телу. Дети. Каталисты перенесут его семя в ее тело. Гвендолин не знала, как они это делают, потому что мать никогда не говорила с ней на эту тему. У женщин благородного происхождения не принято было о таком говорить. Но Гвендолин не могла удержаться от любопытства, и странно, что это любопытство разыгралось в ней именно сейчас, когда она представляла себе, как Джорам ест приготовленную ею пищу и в его темных глазах горят отблески огня в очаге...
      Тепло этого огня охватило тело Гвендолин, обволокло ее мягкой золотистой аурой, которая, как казалось девушке, сияла ярче холодного лунного света. Она снова уронила голову на руки и заплакала. Но эти слезы исходили уже из другого источника, гораздо глубже и чище, чем она могла себе вообразить. Это были слезы радости, потому что Гвендолин поняла — она любит Джорама искренне и самозабвенно. Она любит его как аристократа, но сможет полюбить и как простого крестьянина. Не важно, что с ними станет или куда они отправятся, ее место всегда будет рядом с ним, даже в деревне, среди полей...
      Если бы Гвендолин знала, насколько на самом деле тяжела и сурова та жизнь, которую она собиралась разделить с Джорамом, ее сердце, впервые познавшее настоящую женскую любовь, могло бы дрогнуть. Маленькая, убогая хижина, которую Гвен себе вообразила, была примерно в пять раз больше настоящего жилища, в каких ютятся полевые маги. Простой едой, которую представила себе Гвендолин, крестьянское семейство могло бы кормиться целый месяц. А дети, о которых она думала, в ее мечтах все родились и росли здоровыми и крепкими. В воображении Гвендолин не было места маленьким детским могилкам.
      Но в ее нынешнем настроении это не имело никакого значения. Наоборот — чем тяжелее оказалась бы крестьянская жизнь, тем больше Гвендолин обрадовалась бы, потому что это доказало бы силу ее любви к Джораму. Девушка подняла голову. Слезы блестели у нее на щеках. Ей уже хотелось, чтобы Джорам не сумел доказать свои права на баронский титул. Она представила его сломленным, всеми отвергнутым. Представила, как отец хватает ее за руку и оттаскивает от Джорама.
      — Но я вырвусь! — сказала она себе с почти священным трепетом в голосе. — Я побегу к Джораму, и он крепко обнимет меня, и мы будем вместе — раз и навсегда... Раз и навсегда, — повторила Гвендолин. Она упала на колени и сложила руки в молитве. — Прошу тебя, Олмин всемогущий, — прошептала девушка. — Прошу, позволь мне найти способ рассказать ему! Умоляю!
      Чувство умиротворения и довольства снизошло на Гвендолин, и она улыбнулась. Ее молитва была услышана. Еще не зная как, но она найдет завтра способ остаться с Джорамом наедине и сказать ему. Прислонившись головой к кровати, девушка закрыла глаза. Лунный свет проник сквозь тонкие шторы, дотронулся до губ Гвендолин и заморозил на них сладкую улыбку. Холодное сияние лунного света осушило слезы на щеках девушки. Мария, которая зашла проведать свою любимицу, вздрогнула, уложила Гвендолин в постель и пробормотала молитву Олмину.
      Ведь всем известно, что те, кто спит под лунным светом, поддаются его волшебству...
 
      Джорам провел эту ночь у постели каталиста. Лунный свет не сиял в его мыслях, потому что Телдара удостоверилась, что его беспокойное воздействие не будет тревожить ее пациента. Арфа в углу комнаты продолжала наигрывать успокаивающую мелодию — такую музыку наигрывает на своей дудочке пастух, приветствуя рассвет и радуясь окончанию ночного бдения. Над каталистом парил хрустальный шар, проливая на лицо больного мягкий свет, чтобы отогнать страхи, таящиеся в ночи. Рядом с ним висел еще один шар, в котором пузырилась жидкость, источая ароматический дым, очищающий легкие и кровь от загрязнений.
      Насколько все это помогало Сарьону, оставалось неясным, ведь Телдара сказала Джораму, что страшная тайна, которую хранит каталист, — тайна истинного происхождения Джорама — разъедает его хуже раковой опухоли. Никакие целебные травы не могут извлечь эту смертоносную отраву, никакой волшебный дар Телдаров не способен пробудить магию больного тела и заставить ее бороться с губительной напастью. Сарьон спал, усыпленный заклинанием Телдары, и не воспринимал ничего из того, что было вокруг него. Наверное, другого лечения его болезни и не существовало, и ничто другое не могло ему помочь. Но и это облегчение было лишь временным. Вскоре заклятие ослабеет, и каталист снова останется один на один с тяжким, губительным бременем.
      Но хотя успокаивающая музыка и ароматические травы мало помогали каталисту, для Джорама они стали настоящим благодеянием. Юноша сидел у постели человека, который так много для него сделал — и получил за это так мало благодарности. Джорам очень живо помнил чувство потерянности и одиночества, которое нахлынуло на него, когда он подумал, что каталист умер.
      — Ты понимаешь меня, отец, — сказал молодой человек, держась за руку каталиста, безвольно лежащую поверх одеяла. — Больше никто меня не понимает. Ни Мосия, ни Симкин. У них есть магия, у них есть Жизнь. Ты знаешь, Сарьон, каково это — жаждать магии! Помнишь? Ты однажды рассказывал мне. Ты рассказывал, как в детстве злился на Олмина за то, что он лишил тебя магии. Прости меня! Я был слепцом, таким слепцом! — Джорам прижался лбом к руке каталиста. — Благословенный Олмин! — воскликнул он, сдерживая слезы. — Я заглядываю себе в душу и вижу темное, отвратительное чудовище! Принц Гаральд был прав. Мне начало нравиться убивать. Мне нравилось ощущение силы, которое давало убийство! Теперь я понимаю, что это вовсе не сила. Это слабость и трусость. Я не могу встретить лицом к лицу своего врага, я должен подкрасться к нему незаметно, ударить в спину, ударить, когда он беспомощен! Я бы еще смирился, если бы стал для Гаральда тем отвратительным чудовищем, которое живет внутри меня. Но для тебя... и для Гвендолин... Ее любовь пролила свет в мою душу.
      Джорам поднял голову и с отвращением посмотрел на свои руки.
      — Как же я могу прикасаться к ней этими руками, запятнанными кровью? Ты прав, Сарьон! — Юноша порывисто встал. — Мы должны уехать! Но нет! — Он застыл на месте, полуобернувшись. — Как я могу? Она — мой свет! Без нее я снова погружусь во тьму! Правда... Я должен сказать ей правду. Всю правду! Что я — Мертвый. Что я — убийца. В конце концов, все будет выглядеть не так уж плохо, когда я объясню. Надсмотрщик убил мою мать. Мне угрожала опасность. Я только защищался. — Джорам снова присел рядом с Сарьоном. — Блалох был злым человеком и заслуживал не одной, а десяти смертей за те несчастья и страдания, которые он причинил другим. Я объясню ей, и она поймет. Она все поймет. И она простит меня, как простил меня ты, отец. Ее любовь и прощение и твое прощение очистят меня...
      Джорам замолчал, слушая мелодию арфы, которая теперь напоминала колыбельную. Такие песенки поют матери, убаюкивая своих детей. Но Джораму эта мелодия не принесла успокоения. Колыбельные Анджи были совсем другими — каждую ночь она пересказывала ему горькую историю об ужасной казни его отца.
      И хотя Телдара никак не могла этого знать, колыбельная навеяла Сарьону страшные сны. В волшебном сне он увидел себя, молоденького послушника, который нес по пустынным, безмолвным коридорам дитя, завернутое в королевское покрывало. Он слышал, как сам напевает эту колыбельную — последнюю, которую когда-либо услышит новорожденный младенец, — и голос его дрожит и срывается от рыданий.
      Сарьон застонал и заметался в постели, замотал головой на подушке, отказываясь... не желая принимать...
      Джорам, не понимая, в чем дело, испуганно посмотрел на каталиста.
      — Ты ведь простишь меня, отец? — прошептал он. — Мне так нужно твое прощение...

      — Тук-тук. Эй! Есть кто-нибудь дома? Я... Олмин милостивый! — Симкин ахнул и отпрянул к стене, хватаясь за сердце. — Мосия!
      — Симкин! — воскликнул юноша, который тоже вздрогнул от неожиданности.
      Двое молодых людей одновременно повернули за угол коридора и едва не столкнулись.
      — О боже! — Одетый с головы до ног в яркий зеленый атлас, Симкин извлек из воздуха оранжевый шелковый платок и принялся дрожащей рукой промакивать лоб. — Ты перепугал меня так, что я едва не выскочил из собственных штанов, мой милый мальчик, — как это случилось с герцогом Шербургским. Но тогда это была просто маленькая шутка маркиза — он переоделся в Дуук-тсарит. Любой бы сказал, что тот черный балахон, который он на себя напялил, не настоящий. Но барон был таким нервным мужчиной... Подумал, что колдуны арестовали его, лишили всей магии, и вот пожалуйста — его штаны упали на пол, выставив всем на обозрение баронские секреты. Случай этот вызвал целую сенсацию при дворе, но, по-моему, не стоило поднимать столько шума из-за чего-то настолько маленького. Я выразил свои соболезнования герцогине...
      — Это я-то тебя напугал? — сказал Мосия, когда у него появилась возможность вставить слово. — А ты, по-твоему, что сделал, выпрыгнув вот так из ниоткуда? И кстати, где ты был все это время?
      — Ну, то тут, то там, и далеко, и близко, и высоко, и низко... — весело затараторил Симкин, поглядывая в сторону гостиной лорда Самуэлса. — Не пойму, куда все подевались? В частности, где наш Мрачный и Печальный Влюбленный? Все еще вздыхает по девице или уже получил свое удовольствие и отвалил?
      — Заткнись! — гневно шикнул на него Мосия. Быстро оглядевшись, юноша схватил Симкина за руку и потащил его в библиотеку. — Идиот! Как ты можешь такое говорить? У нас и без того предостаточно неприятностей! — Он втащил Симкина в комнату и плотно прикрыл за собой дверь.
      — В самом деле? — спросил Симкин, приходя в восторг. — Какая приятная новость. А то я уже страшно заскучал. Что мы натворили? Нас застали в компрометирующем положении? Наши руки у нее под юбкой?
      — Да прекрати ты! — воскликнул обозленный Мосия.
      — Или у нее за корсажем?
      — Послушай меня! Вчера вечером лорд Самуэлс заявил, что Джорам не может подтвердить свои права на наследство, и едва не вышвырнул его из дома, но у Сарьона случился какой-то приступ или что-то еще, и им пришлось посылать за Телдарой...
      — У каталиста? Приступ? Ну и как наш старичок? — спокойно спросил Симкин, наливая себе порцию бренди из запасов лорда Самуэлса. — Фу, и это домашнее... — пробормотал он и поморщился. — Он мог бы позволить себе что-нибудь получше. Интересно, почему не позволяет? Ничего, будем к нему снисходительны. — Симкин осушил бокал. — Он не умер, надеюсь?