Осень царила в Ансалоне, осень царила в Утехе. Карамон уже в третий раз за вечер повторил, что никогда прежде не видел деревьев долины в уборах столь пышных и ярких, как нынче. Красным огнем полыхают клены, а листья берез осыпаются на землю червонным золотом, каким сияют новенькие монетки, которыми расплачиваются редкие приезжие из Палантаса. И Тика, жена Карамона, в третий раз кивнула, соглашаясь: и вправду никогда еще не был праздник осени так ярок в Утехе.
      Но когда он вышел из трактира – выкатить из погреба новую бочку темно-золотого эля, – Тика рассмеялась и покачала головой:
      – Слово в слово то же самое говорил он и в прошлом году, и в позапрошлом. С каждой осенью у него листья все ярче и ярче, скоро они станут всех цветов радуги!
      Посетители встретили ее слова дружным хохотом. Самые неугомонные принялись подшучивать над гигантом, когда он вернулся в трактир с огромной бочкой на плече.
      – В этом году все листья какие-то тускло-коричневые, – сказал один скучающим тоном.
      – И вдобавок сморщенные, – подхватил другой.
      – Ну да, и осыпаются слишком рано, даже не пожелтев-то как следует, – заявил третий.
      Карамон был глубоко уязвлен. С жаром принялся доказывать он маловерам, что все совсем не так, и даже потащил двоих вон из трактира к ближайшему клену. Пригнув книзу толстую ветку, он тыкал их в листья чуть ли не носами, приговаривая: «Ну, кто из нас прав?»
      Шутники – старинные завсегдатаи трактира – нехотя соглашались, что прав Карамон. Листья и в самом деле никогда еще не были так прекрасны, как в эту осень. После этого Карамон, надувшись от гордости, словно он собственноручно красил каждый листок, сопровождал посетителей обратно в трактир и ставил проспорившим бесплатную выпивку. Это тоже повторялось из года в год.
      Но нынешняя осень действительно была необычной для трактира под вывеской «Последний Приют». Никогда еще не случалось в этих краях такого наплыва постояльцев, и Карамон был склонен приписывать это оживление на дороге все тем же листьям. Действительно, многие приходили в долину в том числе и полюбоваться на удивительные деревья, что росли только здесь и нигде больше во всем Кринне. Не так давно установившийся мир побуждал к созерцанию прекрасного.
      Но основной целью путешественников были все же не деревья, тут не брался спорить даже романтик Карамон. Близившийся Совет Магов привлекал людей гораздо больше, чем разноцветные листья – как бы хороши они ни были.
      Ибо Совет Магов Кринна собирался крайне редко – только тогда, когда главы трех орденов – Белого, Черного и Алого – решали, что пора обсудить текущие дела. Но если уж виделась такая необходимость, созывались все – от недоучек-неофитов до седых стариков, о которых еще при жизни слагались невероятные легенды.
      Маги всего Ансалона съезжались этой осенью к Башне Вайрет, чтобы принять участие в Совете. Было приглашено и несколько умельцев из народа Серой Драгоценности, они не пользовались магией и не творили заклинаний, но были известны как искуснейшие мастера магических предметов и драгоценностей. Не менее почетными гостями были пятеро или шестеро гномов.
      Пытались прорваться на Совет и кендеры – но были вежливо повернуты назад еще у границ.
      «Последний Приют» назывался так недаром: он был и в самом деле последним трактиром на этой дороге, и в нем останавливались все, кто направлялся в колдовской Лес Вайрет, где высилась среди столетних деревьев один из четырех оплотов магии на всем материке – Башня Высшего Волшебства. А посему комнаты трактира долго не пустовали.
      – И все же они идут сюда любоваться листьями, – упорствовал Карамон в ежевечерних спорах с женой, – потому как любой маг мог бы просто перенестись к Башне, не утруждая себя дорогой и остановками в трактирах.
      На это Тика могла только улыбаться, пожимать плечами и кивать: да, должно быть, дело действительно в листьях. И тогда Карамон чувствовал себя невероятно польщенным до нового вечера – и нового спора.
      И никто не обращал внимания на то, что каждый из останавливавшихся в трактире магов – или волшебниц – так или иначе упоминал имя брата-близнеца Карамона, Рейстлина, причем упоминал с неизменным почтением. Рейстлин был известен как маг величайшей мощи – и еще большей гордыни. Своим поприщем он избрал темную сторону и едва не уничтожил мир, пытаясь в нем воцариться. Но под конец он одумался и успел спастись из когтей Тьмы – хотя для этого ему пришлось пожертвовать жизнью. Все это случилось около двенадцати лет назад, и с тех пор в «Последнем Приюте» комната Рейстлина всегда пустовала – как бы ни был велик наплыв постояльцев. В ней имелось множество всяческих безделушек (многие из них – наверняка волшебные), и некоторым особо почетным гостям изредка разрешалось взглянуть на бывшую обитель великого мага. Разумеется, ни один кендер никогда и близко не подпускался к лестнице на второй этаж.
      До начала Совета оставалось всего три дня, и в этот вечер – впервые за всю неделю – трактир был пуст. Последние постояльцы покинули его еще на рассвете, ибо путь к Лесу Вайрет был не столько долог, сколько извилист, – не путешественники вступали в него, а он впускал их. Или не впускал, и тогда можно было весь день пробродить у его границ, описывая круг за кругом.
      Итак, маги ушли, а обычные завсегдатаи еще не появлялись. Обитатели Утехи и соседних городов, обычно сходившиеся вечерами в трактире за кружкой зля или миской тушеного картофеля, предпочитали держаться подальше, пока не схлынет поток мимоезжих волшебников. В Ансалоне недолюбливали колдунов, даже тех, чей цвет одежд был незапятнанно бел.
      Когда Карамон впервые открыл двери трактира опасным постояльцам – в тот год Совет созывался первый раз после Войны Копья, – не обошлось без происшествий. Большинство трактиров отказалось принимать съезжающихся на Совет Магов, а окрестные жители сердито ворчали, что вот, мол, понаехало тут всяких. Один из завсегдатаев «Последнего Приюта» осерчал до такой степени, что напился и чуть не подрался с каким-то молодым магом из Алых.
      О том вечере толковали и по сей день, ибо это был один из немногих случаев, когда обычно благодушный Карамон вышел из себя. Пьянчужка был выволочен из трактира за шиворот, и его друзьям пришлось потрудиться, чтобы высвободить его, защемленного в развилке дерева, росшего перед трактиром.
      После этого случая, едва по Утехе прокатывалась весть о новом Совете, местные любители выпить и посудачить собирались в других заведениях, а Карамон принимал проезжих магов. Потом Совет завершался, маги разъезжались, завсегдатаи как ни в чем не бывало возвращались в «Последний Приют», и жизнь входила в обычное русло.
      – Сегодня, заявил Карамон, отрываясь от чистки ножей и многозначительно глядя на жену, – мы ляжем спать пораньше.
      Они были женаты уже двадцать второй год, и двадцать второй год Карамон утверждал, что он женился на самой прекрасной женщине Кринна. У них было пятеро детей – три мальчика, старшему из которых, Танину, исполнилось уже двадцать дет, Стурму было девятнадцать, шестнадцать – Палину; и две девочки – Лаура и Дезра, пяти и четырех лет от роду. Двое старших мечтали когда-нибудь удостоиться чести посвящения в рыцари и скитались по свету в поисках приключений. Младший, Палин, часами просиживал за книгами, пытаясь учиться магии. «Это ненадолго, – говорил, улыбаясь, Карамон. – Вот вырастет парень, и пройдет дурь». Что же до девочек... впрочем, эта история – не о них.
      – Было бы очень славно, – повторил Карамон, – лечь сегодня пораньше – ради разнообразия.
      Тика, намывавшая пол в общей зале, нагнула голову, чтобы спрятать улыбку, и притворно тяжело вздохнула.
      – Да, – сказала она, – это было бы и в самом деле славно. Я так устала за последние дни, что сегодня, наверное, усну, едва донесу голову до подушки.
      Карамон обеспокоено глянул на нее:
      – Но, может быть, ты все-таки не так сильно устала, дорогая? Палин явится на каникулы только через месяц, старшие отправились навестить Золотую Луну и Речного Ветра, девочки уже спят. В трактире ни души, только ты да я, и я думал, что нынче вечером мы... э-э... немного поговорим...
      Тика едва не смеялась в голос, старательно пряча лицо.
      – Нет-нет, я и в самом деле слишком устала, – проговорила она с новым тяжелым вздохом. – И надо еще сменить белье и поставить мясо на утро...
      Широкие плечи Карамона поникли, он отвернулся.
      – Что ж, – пробормотал он, – раз так... Иди ложись, я закончу все сам.
      Отшвырнув тряпку, Тика со смехом бросилась к мужу и обвила руками его могучую шею.
      – Ты дикий ненасытный медведь! – сказала она нежно. – Я смеялась.
      Конечно же, раз здесь только ты да я, мы пойдем в постель пораньше и «поговорим», как ты это называешь! Гаси огни и запри дверь. Оставшиеся дела могут подождать до утра.
      Карамон, ухмыляясь во весь рот, направился к двери. Но только он взялся за щеколду, как снаружи раздался тихий стук.
      – О, только не это! – выдохнула Тика, нахмурясь. – Кого это принесло в такой поздний час? – Она задула свечу на столе и прошептала:
      – Сделай вид, что не слышал. Может, они уберутся восвояси.
      – Как-то нехорошо, наверное... – пробормотал мягкосердечный Карамон. – Теперь по ночам холодновато...
      – Ты неисправим! – всплеснула руками Тика. – Есть же еще трактиры кроме нашего...
      Стук повторился, на этот раз более громкий, и чей-то высокий голос за дверью крикнул:
      – Эй, есть там кто-нибудь? Я понимаю, уже поздно, но я одна и боюсь бродить в темноте!
      – Это женщина, – сказал Карамон, и Тика поняла, что настаивать бесполезно.
      Если еще какого-нибудь странствующего рыцаря ее муж мог отправить среди ночи искать другой трактир, то оставить на улице женщину, да еще без спутников, – никогда.
      Тика злилась и потому не удержалась от ворчливого замечания:
      – Что за женщина может бродить по дорогам среди ночи? Уж конечно, какая-нибудь побирушка!
      – Ох, дорогая, – прошептал Карамон хорошо знакомым ей просительным тоном, – пожалуйста, не говори так. Может, она едет навестить больных родственников, и ночь застала ее посреди дороги, или...
      Тика зажгла свечу.
      – Можешь не продолжать. Открывай давай.
      – Сейчас, сейчас, уже иду! – обрадовано возгласил Карамон, но, снова взявшись за щеколду, еще раз обернулся к жене и прошептал:
      – Подбрось полено-другое в плиту. Она наверняка голодна.
      – Обойдется холодным мясом и сыром, – отрезала Тика, зажигая свечи в большом шандале на столе.
      Как большинство рыжих женщин, Тика имела крутой нрав, и, хотя волосы ее с годами поседели, характер трактирщицы не изменился. Карамон понял, что горячей еды незваной гостье не видать.
      – Она наверняка устала, – сказал он примирительным тоном, – и наверняка сразу уйдет наверх.
      – Посмотрим! – фыркнула Тика. – Откроешь ты ей наконец или так и оставишь замерзать за дверью?
      Карамон вздохнул и открыл дверь.
      И оказался лицом к лицу с ночной гостьей. Она выглядела совсем не так, как можно было бы ожидать, и даже Карамон, как ни добросердечен он был, глянув на нее, засомневался, а правильно ли он поступил, открыв ей.
      Посетительница куталась в тяжелый плащ, на голове у нее красовался шлем, а на руках были кожаные перчатки по самые локти, что наводило на мысль о драконе. Само по себе это не было удивительным или необычным, в последние дни через Утеху прошло много всадников верхом на драконах. Но цвет! И шлем, и плащ, и перчатки были синего цвета, столь темного, что в свете свечей он казался черным. Тускло отблескивали лоснящейся кожей синяя куртка и штаны, заправленные в высокие черные сапоги.
      Всадница синего дракона.
      Таких гостей в Утехе не видали со времен войны. Появись эта женщина среди бела дня, ее забросали бы камнями. Либо по меньшей мере связали бы по рукам и ногам. Даже сейчас, спустя двадцать пять лет, в Утехе еще живы были свидетели того, как синие всадники палили город и убивали их друзей и родных. И Карамон, и Тика оба сражались в Войне Копья. А каждый, кто выжил тогда, сохранил в сердце неистребимую ненависть к синим драконам и их всадникам – слугам Владычицы Тьмы.
      Глаза из-под темного шлема встретили взгляд оторопевшего Карамона.
      – Найдется у тебя комната на одну ночь? Я еду издалека и очень устала.
      Голос ее был тих, в нем действительно слышались усталость и... беспокойство: Гостья старалась держаться в тени и, дожидаясь ответа трактирщика, дважды обернулась через плечо. Причем взгляд ее был устремлен скорее вверх, чем назад.
      Карамон обернулся на жену. Тика способна с одного взгляда распознавать людей – умение, которое легко приобрести, двадцать лет принимая странников со всего света. Она коротко кивнула.
      Карамон отступил за порог и дал всаднице пройти. Она еще раз обернулась через плечо и проскользнула за дверь, по-прежнему стараясь держаться в тени. Карамону передалось ее беспокойство, и он выглянул наружу, прежде чем запереть за гостьей двери.
      В ясном ночном небе высоко висели две луны – красная и серебристая.
      Они стояли близко, но уже не так близко, как несколько ночей назад. Черная луна еще не всходила, а если даже взошла – ее могли видеть лишь служители Владычицы Тьмы. Но, верно, и она была где-то недалеко от сестер, если маги трех цветов собирались в эти дни вместе – добро, зло и нечто промежуточное.
      Карамон захлопнул дверь и задвинул тяжелую щеколду. Металл лязгнул, и женщина в синем плаще вздрогнула. Пальцы ее теребили застежку у горла, всадница никак не могла совладать с ней – массивной брошью, отделанной жемчугом, который тускло мерцал в неровном свете шандала. Руки женщины дрожали. Отстегнув наконец брошь, она уронила ее на пол. Карамон нагнулся за драгоценной вещицей, подкатившейся к его ногам. Всадница метнулась с нему с резким и испуганным жестом, словно не хотела, чтобы руки трактирщика касались ее броши.
      – Странное украшение, – сказал Карамон, хмурясь. Перехватив руку женщины, он заставил ее разжать пальцы, и показать застежку Тике.
      Рассмотрев драгоценность, он и сам не хотел лишний раз касаться ее.
      Тика взглянула и поджала губы. Быть может, она подумала о том, что ее умение распознавать людей на сей раз подвело ее.
      – Черная лилия.
      Матово отблескивающий черный цветок с четырьмя острыми лепестками и чашечкой, усеянной мельчайшими рубинами, словно сбрызнутой кровью. Легенды эльфов гласили, что черная лилия вырастает на могилах умерших не своей смертью. Она растет прямо из сердец невинных жертв, и если сорвать ее, то увидишь кровь, сочащуюся из стебля.
      Всадница сердито вырвала руку и приколола брошь обратно на плащ, утопив ее в густом мехе ворота.
      – Где вы оставили своего дракона? – мрачно осведомился Карамон.
      – Спрятала в долине внизу, – ответила женщина. Резким движением она стянула с головы шлем с плотной маской, защищающей лицо от ветра во время полета. – Не беспокойся, он не причинит вреда. Он во всем послушен мне и никому не желает зла. Даю вам в этом свое слово.
      Без шлема и маски женщина смотрелась совсем по-другому. Посреди трактира стояла не грозная, безжалостная всадница синего дракона, а просто женщина средних лет. Лицо ее было в морщинах, но их оставило скорее горе, чем прожитые годы. Длинные косы были совершенно седыми, словно она родилась с седыми волосами. В глазах ее не было ни холода, ни темного жестокого огня, какой обычно присущ всем слугам Такхизис. Они смотрели мягко, печально и... испуганно.
      – Мы верим вам, госпожа, – ответила Тика, мельком взглянув на молчащего Карамона. Сказать по чести, гигант вовсе не заслужил столь пренебрежительного взора.
      Нельзя сказать, чтобы трактирщик плохо соображал, – нет, этим он не грешил даже в юности, как ни утверждали обратное некоторые из его приятелей. Просто он слишком тщательно обдумывал все новое и необычное, с чем сталкивался, и потому слыл тугодумом. Но не раз доводилось ему изумлять друзей и жену каким-нибудь поразительно точным наблюдением или неожиданным выводом.
      – Вы вся дрожите, – продолжала Тика, в то время как ее муж стоял, широко расставив ноги, глядя в пустоту прямо перед собой. Она знала, что происходит с ее мужем в такие моменты, и не стала отвлекать его от размышлений. Она потянула гостью ближе к огню и придвинула ей кресло:
      – Садитесь здесь. Я сейчас подброшу дров. Быть может, немного горячего вина?
      Мне недолго растопить плиту на кухне...
      – Благодарю вас, не беспокойтесь. И не ворошите уголья. Я дрожу не от холода. – Последние слова прозвучали еле слышно. Женщина не села, а буквально упала в подставленное кресло.
      Тика едва не выронила из рук кочергу.
      – Так я права, вы бежали из плена, верно? И теперь за вами погоня?
      Всадница вскинула голову и в изумлении уставилась на улыбающуюся Тику:
      – Как вы догадались? Неужели по мне настолько видно?
      Вместо ответа Тика повернулась к мужу.
      – Карамон, – окликнула она. – Где твой меч?
      – Что? – переспросил гигант, возвращаясь к реальности. – Меч?
      – Мы поднимем на ноги городского голову, а если понадобится, то и весь город. Не беспокойтесь, госпожа, – говорила Тика, деловито развязывая передник. – Они не смогут снова схватить вас...
      – Стойте, остановитесь! – вскричала женщина, вскакивая с места.
      Кажется, обещание поднять весь город испугало ее больше, чем та опасность, от которой она убегала.
      – Погоди-ка, жена, – вмешался Карамон, опуская руку на плечо Тики.
      Стоило ему заговорить так – размеренно, негромко и повелительно, – как у Тики пропадало всякое желание спорить и бросать уничтожающие взгляды. – Не беспокойтесь, госпожа. Мы никому не скажем, что вы у нас, пока вы сами не попросите об этом.
      Вздох облегчения вырвался из груди синей всадницы. Она медленно опустилась в свое кресло.
      – Но, послушай... – начала было Тика.
      – Она не просто так приехала сюда, дорогая, – оборвал ее Карамон.
      – Ей не просто негде остановиться на ночь. Она ищет кого-то, кто живет поблизости. И я не думаю, что она чудом спаслась из какой-то ужасной темницы, – просто уехала, верно? – Голос его стал мрачен. – И, закончив здесь свое дело, вернется обратно.
      Женщина съежилась при последних его словах. Голова ее поникла, она прошептала:
      – Правда. Я действительно ищу одного человека, который живет в Утехе. Вы, наверное, знаете всех и каждого в округе, вы поможете мне? Я должна поговорить с ним и сегодня же ночью улететь обратно.
      Карамон шагнул к дверям и снял с крючка свой плащ.
      – Как его имя?
      – Погоди минутку, – остановила его Тика. – А что вам нужно от этого человека, госпожа?
      – Этого я не могу вам сказать. Карамон нахмурился:
      – Нет, так не пойдет. Я не могу поднять человека с постели среди ночи и повести его неизвестно к чему. Что я скажу его родным, если он больше к ним не вернется?
      Женщина подняла на него умоляющие глаза:
      – Я могла бы солгать вам, я могла бы сказать, что ничего подобного не случится, но это не так. Ужас в том, что я и сама толком не знаю, в чем дело. Я владею страшной тайной и должна передать ее одному-единственному человеку, живущему где-то здесь. Он один имеет право знать об этом! – Она подалась вперед, прижав к груди руки в синих перчатках. – Речь идет о спасении жизни – нет, больше, чем жизни! Души!
      – Как мы можем решать за кого-то, сердце мое? – сказала Тика мужу.
      – Позови этого человека, кто бы он ни был, и пусть решает сам.
      – Ладно. – Карамон набросил плащ на плечи. – Как его имя?
      – Маджере, – ответила женщина. – Карамон Маджере.
      – Карамон! – повторил Карамон, опешив.
      Женщина поняла его замешательство по-своему:
      – Да, я знаю, что прошу о невозможном, – быстро заговорила она. – Карамон Маджере, прославленный рыцарь Копья, один из величайших воинов Ансалона. Что общего может быть у него с такой, как я? Но если он только посмеется, скажите ему... Скажите ему, что я пришла поговорить о его сестре.
      – Сестре! – эхом откликнулся Карамон и привалился спиной к стене, чтобы удержаться на ногах. Трактир содрогнулся.
      – Упаси нас Паладайн! – Тика прижала ладони к мгновенно покрасневшим щекам. – Но... Китиара?..

      Карамон снял плащ и повесил мимо гвоздя. Плащ соскользнул на пол, и трактирщик не стал поднимать его. Женщина смотрела на все это с растущим изумлением.
      – Так вы не пойдете за этим человеком?
      – За ним недалеко ходить. Карамон Маджере – это я.
      Всадница сморгнула, взглянула на Тику, затем снова перевела взгляд на Карамона. Тот неловко пожал плечами:
      – Спросите кого угодно. Зачем бы мне лгать? – Он усмехнулся, погладив отросшее за последние годы брюшко. – Я понимаю, что не слишком-то похож на героя...
      Женщина внезапно улыбнулась:
      – Я ожидала встретить великого человека, быть может, владельца всех этих земель. И рада, что все так обернулось. Так мне будет... гораздо легче.
      Она еще раз оглядела огромную фигуру трактирщика.
      – Да, теперь я вижу, что это вы и есть. Она описала мне вас, как смогла. «Гигант, в котором смелости больше, чем сообразительности, всегда помнящий о том, что есть надо трижды в день». Прошу прощения, но это ее слова, а не мои.
      Лицо Карамона потемнело.
      – Я полагаю, вы знаете, госпожа, – медленно проговорил он, – что моя сестра мертва. Вернее, моя сводная сестра. И знаете, что она была Повелительницей Драконов в воинстве Темной Королевы. С чего бы это ей рассказывать вам обо мне? Когда-то она, вероятно, любила меня, но скоро, думаю, забыла вовсе.
      – Я знаю, кем была Китиара, быть может, лучше, чем многие другие, – ответила всадница. – Мы жили какое-то время вместе – недолго, всего несколько месяцев. Это было еще до войны, лет за пять... Но, может, вы позволите мне рассказать все с самого начала? Я столько проехала... Мне легче рассказывать по порядку.
      – Тогда не отложить ли нам разговор до утра?..
      – Нет, нет, – тряхнула головой всадница. – Мне лучше исчезнуть до рассвета. Так вы выслушаете меня? Если нет, то... то я просто уйду и оставлю вас в покое.
      – Пойду приготовлю немного липового отвара, – сказала вдруг Тика.
      Уходя на кухню, она чуть погладила мужа по руке. – Говорите без меня.
      Карамон тяжело опустился в соседнее кресло.
      – Что ж, я готов выслушать вас, госпожа. Как, кстати, ваше имя – если вы, конечно, можете назвать его?
      – Сара Дунстан. Я живу – или когда-то жила – в Соламнии. Вот там, в маленькой деревушке неподалеку от Палантина, и началась эта история.
      Тогда мне было около двадцати. Я жила одна в доме, доставшемся мне после смерти родителей. Чума, прошедшая по нашим землям, опустошила города и поселения, и я была одна из немногих выживших в те годы. На жизнь я зарабатывала ремеслом ткачихи – ему обучила меня мать. Ко мне несколько раз приходили свататься – невесты тогда были все наперечет, но я всем отказала. В деревушке меня прозвали за это гордячкой, а я просто еще не встретила того, кого смогла бы полюбить.
      Нельзя сказать, чтобы я была счастлива. Да и немногие были счастливы тогда, за несколько лет до войны. Никто не знал. Какую участь им готовит судьба, и никто не чувствовал себя уверенным в завтрашнем дне.
      Тика вошла с подносом. Над кружками поднимался пар, в зале запахло липовым цветом. Тика пристроилась рядом с. мужем и протянула ему кружку с отваром. Он отставил ее в сторону и, кажется, тотчас же забыл про нее.
      – Продолжайте, моя госпожа.
      – Не надо звать меня госпожой – я никогда не была ею. Я была просто ткачиха. Однажды, когда я, как обычно, сидела за станком, кто-то постучался ко мне в дверь. Я открыла. Сначала я подумала, что передо мной мужчина, но в следующий миг разглядела, что у моих дверей стоит молодая женщина в одежде воина. На бедре у нее висел длинный меч, а темные волосы были коротко острижены.
      Тика взглянула на мужа – речь шла, безусловно, о Китиаре. Но лицо Карамона оставалось неподвижно.
      – Она хотела просить меня о чем-то – наверное, принести воды, – но прежде чем успела сказать хоть слово, рухнула без чувств прямо мне под ноги.
      Я втащила ее в дом. Она была очень плоха. Я поспешила позвать одну старуху ведунью, она лечила меня когда-то. Это было до того, как целители Мишакаль вернулись в наши края, и деревенские травницы лечили всех сами, как могли.
      Когда я пришла с ведуньей, женщина – она назвалась Китиарой – уже пришла в себя. Она попыталась встать с постели, на которую я ее уложила, но была слишком слаба. Старуха осмотрела ее и велела больше не пытаться встать. «Это просто лихорадка, – сказала Китиара. – Дайте мне какое-нибудь снадобье от жара, и я пойду дальше». – «Это не лихорадка, и ты это знаешь сама, – ответила ей ведунья. – Ты ждешь ребенка, и, если не полежишь смирно хотя бы короткое время, у тебя будет выкидыш».
      При этих словах Карамон сделался бледен, как скатерти на его столах.
      Тика, не глядя, поставила на пол свою кружку – у нее задрожали руки. Она крепко сжала запястье мужа, и он взглянул на нее с благодарностью. А всадница продолжала рассказ:
      – "Иного это отродье и не заслуживает!" – крикнула Китиара и принялась браниться и сыпать проклятиями – я никогда не слышала таких слов ни от одной женщины. Я не знала, что и думать, но старуху все это ничуть не смутило: «Ты непременно потеряешь это отродье, но при этом умрешь и сама!»
      Китиара пробормотала что-то насчет того, что не слишком доверяет суждениям беззубых старых ведьм, но подчинилась – она и в самом деле была очень больна. Ведунья хотела увезти ее в свой дом, но я сказала, что сама буду ухаживать за ней. Может, это было и глупо, но я чувствовала себя такой одинокой... и к тому же в вашей сестре было что-то такое, что заставляло восхищаться ею.
      Карамон мрачно кивнул.
      Сара неловко улыбнулась и пожала плечами:
      – Она была сильна и независима, она была такой, какой, возможно, могла бы стать я, если была бы немножко смелее. Словом, она осталась у меня. У нее и в самом деле была лихорадка. И потом, она действительно ненавидела плод, зреющий в ее утробе, и не хотела, чтобы он появлялся на свет.
      Я ухаживала за ней. Она пролежала месяц или около того. В конце концов ей полегчало. Лихорадка измотала ее, она была такой слабой – вы сами хорошо знаете, как это бывает после долгой болезни. – Сара вздохнула. – Первое, что она спросила, когда немного поправилась: не сыщется ли у ведуньи какого-нибудь средства, чтобы избавить ее от ребенка.
      Старуха сказала Китиаре, что уже слишком поздно. Китиара пыталась спорить, но была еще слишком слаба. Но она по-прежнему не хотела ребенка.
      Она считала дни до его появления на свет и повторяла:
      «Как только этот ублюдок наконец вылезет из меня, я смогу уйти».
      Карамон издал странный звук: нечто среднее между смешком и фырканьем.
      Тика вздохнула.
      – Время родин приближалось. Китиара уже совсем выздоровела, и это было очень хорошо, потому что роды оказались долгими и тяжелыми. Два дня промучилась она в схватках и наконец разрешилась младенцем. Это был чудесный мальчишка – здоровый и крепкий. Сама же Китиара была чуть ли не при смерти. Старая знахарка невзлюбила ее – хоть и ухаживала за нею на совесть – и прямо сказала ей, что Китиара не протянет и нескольких дней и что она должна сказать кому-нибудь, кто отец ребенка, чтобы его могли разыскать и отдать новорожденного сына.
      И вот, в ночь после родин, когда Китиаре стало совсем плохо и она подумала, что умирает, она шепнула мне имя отца. Но взяла с меня клятву, что я никогда не скажу ему об этом. Еще она заставила меня поклясться памятью моей матери, что я исполню ее просьбу. «Отнеси этого мальчишку моим братьям. Их зовут Карамон и Рейстлин Маджере. Они воспитают из него настоящего мужчину. Карамон постарается, я знаю». Я обещала ей исполнить все. В тот час я пообещала бы ей луну с неба. Я была уверена, что она не доживет до утра. «Можешь ты дать мне что-нибудь, чтобы твои братья поверили моим словам, когда я принесу им ребенка? – спросила я ее. – Какую-нибудь безделушку, о которой они точно знают, что она твоя?» – "У меня нет безделушек. Все, чем я владею, – мой меч. Отнеси его Карамону и скажи ему... скажи ему... – Она обвела комнату тусклым взором, взгляд ее остановился на ребенке, вопившем в колыбели у очага. – Мой маленький брат когда-то кричал так же пронзительно, – прошептала она. – Бедный Рейстлин, он вечно болел... И тогда Карамон пытался отвлечь его забавными тенями на стене. Вот так. – Она подняла исхудавшую руку, сложила пальцы, и на стене появилась голова зайца. – И тогда Карамон говорил:
      «Смотри, Рейст, зайчик!»"
      Карамон шумно вздохнул. Тика нагнулась к самому его уху и что-то прошептала. Сара, глядевшая не на них, а на уголья в очаге, подняла голову и покраснела.
      – Простите. Я увлеклась своими воспоминаниями, забыв о том, что они гораздо больше ваши, чем мои. Я просто хотела...
      – Ничего, ничего, – махнул рукой Карамон. Лицо его было бледно, но он улыбался. – Воспоминания – тяжелый груз, особенно когда они... появляются вот так, внезапно, среди ночи. Но теперь я верю вам, Сара Дунстан. И прошу простить, что не верил до этой минуты. Такое могли, конечно, рассказать, только Кит... или Рейст...
      Сара обхватила ладонями горячую кружку, грея пальцы.
      – Что ж, в ту ночь Китиара, конечно, не умерла. Ведунья ворчала, что злая девчонка, наверное, продала душу Такхизис, коли сумела выжить. Позже я часто думала над этими словами, особенно, когда до меня доходили слухи о том, что Китиара снова избегла неминуемой смерти, сама убив многих. Быть может, и в самом деле такой ценой выкупала она свою душу у Властительницы Тьмы – в обмен на чужие. Наверное, поэтому Такхизис позволила ей уйти.
      – Что за ужасные вещи вы говорите! – поежилась Тика.
      – Ужасные или нет, но я видела, как это делается, – тихо отозвалась Сара. Карамон и Тика взглянули на нее с внезапным страхом – словно впервые вспомнив, откуда она пришла, всадница в синем плаще, сколотом черной лилией смерти.