Тика выступала впереди нее очень торжественно, с несколько затуманенным взором. Неясные мечты переполняли ее: а что, если великое таинство, совершаемое мужчиной и женщиной наедине, вовсе не так пугающе жутко, но, наоборот, сладостно и прекрасно?..
      Лорана высоко держала факел, споривший с гаснущим светом дня. Красота Золотой Луны заставляла людей перешептываться: когда проходила Лорана, они замолкали. Золотая Луна была человеком, ее прелесть была прелестью гор, лесов и небес. Эльфийская красота Лораны была таинственна, непонятна – словно бы из другого мира.
      Девушки подвели невесту к Элистану и повернулись лицом к западу, ожидая жениха.
      Яркие факелы освещали дорогу Речному Ветру. Впереди выступали Танис и Стурм, следом шел сам жених, суровый, как всегда, лишь глаза горели ярче факелов. На его черных волосах тоже покоилась корона из листьев, а подарок он нес завернутым в один из Носовых платочков Тассельхофа. Позади жениха шли кендер и гном. Шествие замыкали близнецы, причем Рейстлин вместо факела нес Посох Мага, чей волшебный кристалл испускал щедрое сияние.
      Мужчины подвели жениха к Элистану и отступили, встав рядом с Лораной и Тикой. Тика увидела подле себя Карамона. Она робко тронула его за руку, и великан, дружески улыбнувшись, спрятал в своей лапище ее узенькую ладошку.
      А Элистан, глядя на Золотую Луну и Речного Ветра, думал о немыслимом горе, ужасах и опасностях, выпавших на долю этим двоим, обо всем том горьком и трудном, что осталось у них за спиной. И как знать, сулило ли им будущее нечто иное?.. Волнение охватило его; какое-то время он никак не мог начать говорить. Жених и невеста, прекрасно понимая его состояние, ободряюще протянули ему руки, и он обнял обоих.
      – Это ваша любовь, ваша вера друг в друга зажгла в мире светоч надежды, – сказал он тихо, так. Что слышали только они двое. – Каждый из вас готов был отдать жизнь во имя этой надежды, каждый из вас не раз спасал другого от смерти. Вы видите: солнце еще сияет, но лучи его меркнут. Это знак для вас, друзья мои. Еще немало прошагаете вы во тьме, прежде чем займется настоящее утро. Но ваша любовь, подобно факелу, будет сиять вам в ночи…
      Элистан отступил на шаг и обратился к собравшимся. Его голос постепенно крепчал: он ощущал незримое присутствие Богов, благословлявших его устами эту чету.
      – Левая рука – рука сердца, – сказал он, соединяя левые руки Речного Ветра и Золотой Луны и держа свою левую над ними. – Пусть же любовь, обитающая в сердцах этих двоих, сольется и породит нечто большее, как два ручейка дают начало могучей реке. Река течет по земле, вбирая притоки, прокладывая новые пути, но неизменным остается ее стремление к вечному морю. Прими же их любовь, о Паладайн, величайший из Богов! Благослови ее и ниспошли мир этим двоим. Пусть царит он хотя бы в их сердцах, ибо в нашей истерзанной стране нет нынче места миру…
      В благословенной тишине мужья и жены заключили друг друга в объятия. Друзья соприкоснулись плечами, притихшие дети встали подле родителей. Сердца, полные скорби, обрели утешение. Величайший мир осенил собравшихся.
      – Произнесите же клятвы, – сказал Элистан. – И вручите дары, порожденные вашими руками и сердцами!
      Золотая Луна посмотрела Речному Ветру в глаза и негромко заговорила:
 
В небесах – драконов крылья,
Север войнами пылает.
«Время мудрости настало», -
 
 
Так мудрец нас поучает.
В самом сердце жаркой схватки
Мы отвагу сохранили,
И слова мои – не просто
Клятва женщины мужчине.
Двое нас. В дыму пожарищ
И в подземной тьме зловещей
Возвещали мы о мире
И о небе вековечном.
И в слиянии дыханья
У божественной святыни
Дарит людям обещанье
Клятва женщины мужчине.
 
      Потом заговорил Речной Ветер:
 
Во мраке наступающей зимы,
Готовом погасить последний отблеск лета,
Среди снегов, объятых вечным сном,
Мы скажем «да» весеннему рассвету.
Мы скажем «да» задорным ручейкам
И юным листьям старого валлина -
Они превыше и святей всего,
Что обещает женщине мужчина.
Нас двое. Наша клятва, что звучит
Из пасти ночи, из кромешной тьмы,
Подтверждена присутствием героев
И свята обещанием весны
Где ныне только тень драконьих крыл,
Увидят дети звездные равнины.
А ведь начало будущего – в том,
Что обещает женщине мужчина.
 
      Произнеся клятвы, они обменялись подарками. Золотая Луна застенчиво вручила жениху свое подношение. Руки воина дрожали, когда он разворачивал тонкую ткань. Это было кольцо, сплетенное из ее собственных волос пополам со столь же тонкими нитями золота и серебра. Золотая Луна доверила Флинту драгоценности, унаследованные ею от матери; старый гном отнюдь не утратил былого искусства.
      Что до Речного Ветра, то он умудрился когда-то отыскать среди развалин Утехи обломок ветви валлина, чудом избежавшей огня, и с тех пор сохранял его в своем заплечном мешке. И вот теперь он протянул Золотой Луне простое, гладкое деревянное колечко. Полированная древесина валлина была густо-золотой, ее пронизывали чуть коричневатые нити и завитки. Приняв его на ладонь, Золотая Луна невольно вспомнила ту ночь, когда они впервые увидели тысячелетние валлины, – ту самую ночь, когда, напуганные и измученные, они кое-как доплелись до Утехи, неся голубой хрустальный жезл… Золотая Луна тихо заплакала, вытирая слезы Тасовым платочком.
      – Благослови же, о Паладайн, эти дары, – сказал Элистан, – благослови эти символы самопожертвования и любви. Пусть в самом сердце тьмы они озарят им путь светочами любви. О великий и лучезарный Бог, Бог человека и эльфа, гнома и кендера! Даруй благодать двоим твоим детям. Пусть любовь питает их дух и разрастается в древо жизни, способное укрыть и защитить своими ветвями всех ищущих убежища. В соединении рук, в звучании клятв, в приношении даров эти двое – Речной Ветер, внук Странника, и Золотая Луна, Дочь Вождя, – ныне суть одно. В своих сердцах, перед людьми, перед судом Богов. Нарекаю вас мужем и женой!
      Речной Ветер взял у Золотой Луны свое колечко и надел на ее тонкий палец. Она тоже взяла свое кольцо у него с ладони, и он опустился перед нею на колени, как велел обычай кве-шу. Но Золотая Луна покачала головой.
      – Встань с колен, воин, – сказала она, улыбаясь сквозь слезы.
      – Это приказ? – спросил он тихо.
      – Последний приказ Дочери Вождя, – прошептала Золотая Луна.
      Речной Ветер поднялся, и Золотая Луна надела золотое кольцо ему на палец. Речной Ветер заключил ее в объятия. Их губы встретились, их тела прильнули одно к другому, их души слились. Народ разразился оглушительным криком; разом вспыхнуло множество факелов. Солнце спустилось за горы. Жемчужное сияние тлело в небесах, пока не сменилось глубокой сапфировой синью позднего вечера.
      Ликующая толпа на руках унесла с холма новобрачных, и праздничное пиршество началось. Прямо на поляне были расставлены обширные столы. Дети отбросили смирение и робость, владевшие ими во время обряда, шумели и носились, играя в битву с драконами. Сегодня им нечего было бояться, не о чем беспокоиться. Мужчины вскрыли пузатые бочонки эля и вина, захваченные в Пакс Таркасе, и начали поднимать тосты в честь жениха и невесты. Женщины вынесли на блюдах угощение – дичь, фрукты и овощи, добытые в лесу или принесенные опять-таки из Пакс Таркаса.
      – Ну наконец-то, – проговорил Карамон, усаживаясь за стол. Маритта и две другие женщины поставили перед ним большое блюдо Оленины. – Вот это, я понимаю, еда, – блаженно вздохнул воитель.
      – Послушай! – Флинт тут же подцепил вилкой шипящий кусок жаркого с его блюда. – Неужели ты все это съешь?
      Молча, не переставая жевать, Карамон вылил ему на голову кружку зля.
      Танис и Стурм сидели рядом, тихо разговаривая. Танис нет-нет да и косился на Лорану. Она сидела за другим столом и беседовала с Элистаном. Сегодня она была как-то особенно хороша, и Танис вдруг понял, что перед ним была уже совсем не та капризная влюбленная девочка, сбежавшая ради него из Квалинести. Пожалуй, ему по душе была подобная перемена. Потом он задумался: и о чем бы это таком она могла столь заинтересованно рассуждать с Элистаном…
      Стурм коснулся его руки, и Танис, вздрогнув, сообразил, что потерял нить разговора. Он покраснел и начал извиняться перед другом, но заметил выражение лица Стурма.
      – Что такое? – спросил он встревоженно, собираясь вскочить.
      – Тихо! Не двигайся, – шепнул Стурм. – Просто посмотри. Вон там… сидит отдельно от всех…
      Танис озадаченно посмотрел туда, куда указывал Стурм. И увидел мужчину, сгорбившегося над тарелкой. Человек ел рассеянно, словно бы не замечая вкуса еды. Когда к нему кто-нибудь подходил, он съеживался и нервно следил взглядом за подошедшим, пока тот не удалялся прочь. Неожиданно – быть может, ощутив на себе взгляд Таниса, – человек поднял голову и посмотрел прямо на полуэльфа, и тот, ахнув, выронил вилку.
      – Этого не может быть! – выговорил он придушенно. – Мы видели, как он погиб! Там, вместе с Эбеном! Никто не мог уцелеть…
      – Значит, я не ошибся, – мрачно сказал Стурм. – Ты тоже узнал его. А то я уж боялся, не схожу ли с ума. Пошли, расспросим его.
      Человек, однако, успел куда-то исчезнуть. И сколько они ни искали его в толпе – так и не нашли.
      А когда взошли серебряная и алая луны, женатые пары завели хоровод вокруг жениха и невесты, распевая свадебные песни. Неженатые плясали за пределами хоровода, а дети прыгали и шумели, наслаждаясь тем, что никто не гонит их спать. Ярко горели костры музыка и песни неслись в ночном воздухе. Золотая Луна и Речной Ветер стояли обнявшись, и глаза их сияли ярче звезд, ярче огня костров.
      Танис держался поодаль, наблюдая за друзьями. Вот Лорана и Гилтанас поплыли в старинном, изысканном эльфийском танце, в два голоса распевая радостный гимн. Стурм и Элистан обсуждали возможность путешествия на юг в поисках легендарного города у моря – Тарсиса Прекрасного. Быть может, там сыщутся корабли, способные вывезти беженцев из охваченной пожаром страны? Тика, совершенно потерявшая терпение – Карамон все ел и ел без конца, – принялась дразнить Флинта, пока гном не залился ярким румянцем, видимым даже сквозь бороду, и не пошел с ней танцевать.
      Но где же Рейстлин? Он очень мало ел на пиру, больше попивал свою травяную настойку. Танису показалось, что маг был более обычного бледен и тих. Танис решил поискать его. Общество циничного и угрюмого мага сегодня влекло его более музыки и смеха.
      И Танис побрел под лунами в темноте, каким-то образом зная, что идет в правильном направлении. И точно: вскоре он увидел Рейстлина, сидевшего на пне старого дерева, чьи почерневшие, раздробленные молнией останки еще валялись вокруг. Маг не сказал ни слова, и полуэльф сел рядом с ним.
      Он не заметил, как позади него между деревьями шевельнулась и замерла небольшая тень. Наконец-то Тас услышит, о чем эти двое беседуют наедине!
      Странные глаза мага были устремлены туда, где сквозь узкое ущелье меж двух высоких гор можно было рассмотреть горизонты южных земель. Ветер все еще дул с той стороны, но начинал уже менять направление. Постепенно холодало. Хилое тело мага сотрясалось в ознобе. Глядя на него при луне, Танис был поражен тем, как похож он был на Китиару. Ощущение их схожести возникло мгновенно и почти сразу пропало, добавив Танису тревоги и беспокойства. Он принялся подбрасывать на ладони кусок древесной коры…
      – Что ты видишь там, на юге? – спросил он Рейстлина.
      Маг покосился на Него.
      – Что вообще способны видеть мой глаза, Полуэльф! – прошептал он с горечью. – Только смерть, горе и разрушения. Я вижу войну… – И он указал вверх: – Созвездия еще не вернулись. Владычица Тьмы не побеждена…
      – Может, мы и не выиграли войну, – начал Танис, – но определенно победили в крупном сражении…
      Рейстлин закашлялся и скорбно покачал головой.
      – Неужели ты совсем не видишь надежды?
      – Надежда – это отрицание реальности, – ответил маг. – Это морковка, которую подвешивают перед носом битюга, чтобы он шел и шел вперед, пытаясь до нее дотянуться…
      Танис раздраженно отшвырнул кусок коры прочь:
      – Ты хочешь сказать, что мы должны попросту сдаться?
      – Я хочу сказать, что пора выбросить морковку и идти вперед с открытыми глазами, – ответил Рейстлин. Снова закашлялся и поплотнее закутался в свои одеяния. – Как, например, ты собираешься драться с драконами, Танис? Их ведь больше, чем ты в состоянии даже вообразить. А где у нас Хума? Где Копье? Нет, Полуэльф. Не говори мне о надежде.
      Танис не ответил. Замолчал и маг. Оба сидели неподвижно: один по-прежнему смотрел на юг, другой – вверх, в мерцающую звездную бездну.
      Тассельхоф опустился в мягкую траву под соснами.
      – Значит, надежды нет? – прошептал он горестно. Он был не рад, что решил проследить за полуэльфом. – Не верю! – сказал он и снова посмотрел на Таниса, поднявшего глаза к звездам. Кендер понял, что для Таниса надежды не было, и от этой мысли его затрясло.
      Со дня гибели старого мага Тас испытал никем не замеченную душевную перемену. Кендер впервые заподозрил, что за приключениями стояло нечто серьезное, нечто такое, за что люди готовы были пожертвовать жизнью. Он задумался о том, какое лично он имел ко всему этому отношение, и решил, что сам уже ответил себе в давнем разговоре с Фисбеном, – малые дела, для которых он был создан, некоторым образом влияли на то большое и важное, что определяло ход вещей.
      Но до сих пор ему и в голову не приходило, что, возможно, все зря, что сделать ничего не удастся, что, сколько бы они ни страдали, теряя друзей, подобных Фисбену, драконы победят все равно.
      – И все-таки, – тихо сказал он себе самому, – надо надеяться и пробовать что-то делать. Это важно – надеяться и пытаться. Может, это даже самое важное…
      Что-то тихо слетело с небес, мазнув кендера по носу. Тас подставил ладонь.
      Это было маленькое беленькое куриное перышко…
 
      «Песнь о Хуме» – последняя
      (и многие полагают – величайшая) работа эльфийского барда
      Квивалена Сота.
      Увы, только обрывки ее пережили Катаклизм.
      Говорят, однако, будто тем, кто внимательно ее изучает, приоткрывается грядущее этого мира.
 

ПЕСНЬ О ХУМЕ

 
Из деревень под нахлобученными тростниковыми крышами,
Где одна подле другой быльем зарастают могилы,
Где в детстве
Играл он в жестокие игры мечей,
Подобные незаметному торфяному пожару, готовому неожиданно вспыхнуть.
Осененный крыльями Зимородка,
Вышел Хума путем Розы,
В ясном сиянии Розы.
Противостоя. Драконам,
Удалился он к самому краю мира,
В Чащу, куда привел его Паладайн,
И там, познав муки духа и тела,
Он стал собою самим.
 
 
Тогда и предстал ему Белый Олень,
Посланец Первоначал Творенья,
И Время застыло в полете, когда у края лесов
Изголодавшийся Хума приложил стрелу к тетиве,
Благодаря Богов за щедрую милость…
Но загляделся на корону рогов,
Дивно изогнутых, подобно символу сердца,
И опустил лук,
И время возобновило свой бег.
И Хума пошел за Оленем, несшим в рогах
Юный сеет утра и росчерк орлиного когтя,
А перед ними возносилась Гора,
Окутанная ночными тенями,
И три луны замерли в небе.
 
 
Светало, когда Белый Олень
Покинул Хуму в роще у подножья Горы,
И тот не искал его более, ибо увидел
Конец тяжкой дороги и обещание зеленой весны
В глазах Женщины, вышедшей навстречу ему.
Святы были дни, что он с нею провел,
Свят был воздух, внимавший словами забытым песням любви,
И, заслушавшись, луны склонились над Великой Горой.
И она бежала его, уклончивая, как пламя,
Прекрасная, безымянная и оттого прекраснее вдвое.
И узнали они, что земля, полет облаков
И самая Чаща -
Просты и бесхитростны перед чащобами сердца.
И вот наконец она поведала ему свою тайну…
 
 
Не женщиной была она, не из племени смертных, -
Породил ее род могучих Драконов.
Потемнело небо над Хумой, качнулись луны,
Краткая жизнь травы казалась насмешкой над человеческим родом,
Меркнул свет над ощетинившейся Горой.
Но Женщина воззвала к Паладайну,
Воззвала к его мудрости, испрашивая ответа,
Желая отрешиться от Вечности
И серебряными руками взрастить рощу надежды.
Молился с нею и Хума. И вот вернулся Олень,
И на восток,
Пустынными полями, обращенными в золу,
Сквозь кровь и пожарища – ибо здесь промчались драконы -
Зашагал Хума, влекомый мечтой о Серебряной Драконице,
Ведомый Оленем, скачущим впереди.
 
 
И наконец в Храме
У самых пределов востока,
Там, где обрывался восток,
Ему предстал Паладайн в сиянии славы, в звездном венце.
И дал Хуме выбор – тягчайший из всех возможных,
Ибо знал Паладайн, что сердце рождает мечты,
Способные бросить нас за ускользающим светом,
В погоню за невозможным.
Вернувшись с невестой к людям,
Под родные тростниковые крыши,
Хума отказывался от тайны Копья.
И оставлял мир во власти драконов.
Взяв же Копье,
Избавит он мир от насилья и смерти -
И потеряет любовь.
 
 
Тяжкий выбор! И вспомнилось Хуме,
Как его баюкала Чаща, навевая мысли о вечном,
Как солнце ограждало его от беды.
А теперь черная луна кружила в небе над Кринном,
Высасывая жизнь из рощ, из Горы,
Из покинутых деревень.
Выбор его был подобен жаркой боли в ладони,
Что мерещится человеку, лишенному руки.
И она пришла к нему в ореоле сияющих слез,
И он увидел во сне, как рушится и воскресает мир,
Отраженный в гранях Копья.
В ее прощании были гибель и возрождение,
И напряжение сердца разорвало круг горизонта.
 
 
Хума принял Копье, и продолжилась история мира.
Бледный жар метнула его занесенная длань.
Три луны и солнце вместе выплыли в небо,
Ожидая чудес.
Хума устремился на запад, к Башне Верховного Жреца,
И Серебряная Драконица мчала его на крыльях.
Плыла под ними обугленная земля,
Где лишь мертвые шептали имя драконов,
А люди в Башне, окруженные крылатым врагом,
Криками умирающих и ревом хищного ветра,
Ждали последнего мига тишины,
Когда изменяют потрясенные чувства
И разум погружается в черноту.
 
 
Но далекий рог Хумы
Отразился эхом от бастионов.
И соламнийцы подняли взгляды
К пределам восточного неба, и даже драконы
Взвились повыше, предчувствуя
Какую-то ужасную перемену.
И в шуме их крыл, из сердца пустоты, в плаще мрака
Матерь Ночи слетела на землю, в солнечный свет,
И небо рассыпалось тьмою и серебром.
Лежал на земле Хума. И рядом с ним – женщина.
Изорвалось ее серебро, и трепет весны
Ушел из зелени глаз. Но имя свое
Успела она прошептать, когда Владычица Тьмы
Зависла в небе над Хумой.
Видели люди, смотревшие с бастионов,
Как тени играли на крыльях Матери Ночи,
Лишенных цвета:
Камышовая крыша, уголок лесной чащи
И серебро, облитое кровью.
И тьма, непроглядная до того,
Что глазу чудилось сияние.
Ни воздуха не было в ней, ни тени, ни света.
И Хума ударил Копьем,
В последний раз ударил Копьем
Прямо в чудовищную пустоту.
И соскользнул в сладостное забвение смерти,
В сияние вечного света.
Так Копьем, помноженным на узы братства
Готовых идти вперед до последнего вздоха,
Изгнал он драконов обратно в ничто, в никуда.
Тишина разлилась над страной, поющая тишина.
Земля дышала свободой, земля сияющих красок,
Овеянная светлыми ветрами.
А Рыцари упокоили Хуму, и с ним Копье,
В той самой рощице на ладонях Горы.
Когда же туда пришли поклониться паломники, то узрели,
Что Копье, и броня, и сам Победитель Драконов
Сокрылись от людских глаз.
Но в полнолуние,
Когда двойной сеет алой и серебряной лун обливает хребты,
В небе вновь бродят Женщина и Мужчина,
Мерцающие серебром и сталью, сталью и серебром -
Над тростниковыми крышами,
Над кормилицами-деревнями.
 
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

11.11.2004