– Будь ты проклят! - только и смог произнести Мойн Ранкель.
      Вытерев текущую из носа кровь, он пустился в долгий путь назад.
      – Цена слишком высока! - возмутился Сморг.
      – Шестьдесят процентов! Он сошел с ума! - проверещал Гликор.
      – Да, сошел,- отпарировал осажденный со всех сторон Мойн Ранкель.- И сделка, честно говоря, дурно пахнет. Но помните, что Лозлан очень стар и, скорее всего, долго не протянет.
      На самом деле он не имел ни малейшего понятия о возрасте Лозлана, но выглядел тот старым, и не следует забывать, что Мойн Ранкель был политиком.
      – Мне это не нравится, - проворчал Сморг.
      – Мне тоже. Но разве у нас есть выбор? Оставить наши дома, наш любимый архив? Я знаю, это не лучшее из соглашений, но повторяю, это наш единственный шанс. Наш единственный шанс.
      – Но все наши ценности… - заговорил один из старших писцов.
      – Да, свалить в груду на деревенском лугу, - ответил Мойн Ранкель. Он подробно объяснил возбужденной толпе план Лозлана и вытащил мешок с черными кристаллами. - Лозлан сказал, что у каждого должен быть при себе кристалл, и, когда появится дракон, мы должны встать вокруг лужайки. Он настаивает, чтобы все мы, без исключения, присутствовали в решающий момент, иначе магия не будет иметь успеха. Кристаллы начнут действовать сами по себе точно в нужное время.
      – Ты просишь нас довериться этим жалким кусочкам угля? - вопросил Гликор.
      – Нет. Я прошу вас довериться мне! - последовал ответ Мойна Ранкеля.
      Не так-то просто оказалось заслужить доверие честной компании - спор длился много часов. Но рано утром решение было, наконец принято: с помощью Лозлана, Богов и странных на вид черных камешков они постараются уничтожить дракона.
      Сразу же начались приготовления. Обычные дневные дела были заброшены, когда Мойн Ранкель бичом прошелся по деревне, собирая у людей ценные вещи. С большим трудом удавалось убедить столь скаредных людей, как эти, расстаться со своими драгоценностями, несмотря на то, что ставкой была их жизнь. Приходилось уговаривать, а иногда прибегать к откровенным угрозам, чтобы заставить граждан выполнить свой гражданский долг. Мойн Ранкель был уверен, что большинство жителей что-нибудь да утаивает.
      Удивительно, однако, сколько богатств смогло накопить за все эти годы столь скромное на вид поселение. Все с удивлением глядели на увеличивающуюся груду сокровищ на деревенской лужайке. Небольшая горка предметов роскоши вызывала тайную гордость - и в то же время подтверждала подозрения, которые давно были у деревенских жителей по отношению друг к другу.
      Когда наступил судьбоносный день, люди бродили туда-сюда по улице вокруг лужайки, не очень-то представляя, чем заняться, и нервно проверяли карманы - на месте ли черные кристаллы.
      Трудно сказать точно, когда началась попойка. Страх и близость завлекли взбудораженных горожан внутрь трактира. Пока тянулось утро, эль лился все щедрее и щедрее. Даже Сморг и Гликор поддались чарам пенистого напитка. Мойн Ранкель и сам несколько удивился, обнаружив кружку в собственной руке.
      Вскоре все сошлись на том, что при других условиях сборище могло бы быть весьма приятным. Многие в холодном медовом зелье обрели свою давным-давно утраченную храбрость; кто-то даже стал вести себя слишком самоуверенно, что показалось Мойну Ранкелю совершенно неуместным. В целом, однако, он не возражал против эля, полагая, что тот поможет людям в решающий момент сохранить мужество, а ему это было на руку.
      Вскоре суровое испытание превратилось в праздник. Начались танцы, послышались песни и смех. Даже самые строгие увлеклись празднованием - так они не веселились с самого основания деревни. Люди рассудили, что, если этому дню суждено стать последним, почему бы не сделать его самым лучшим? Это изречение превратилось в девиз. Эль тек рекой.
      – Что может быть лучше?!
      Тяжело поверить, что эти слова сорвались с губ Гликора.
      – Вы превзошли самого себя! - прокричала одна из женщин Мойну Ранкелю, закружившись со своим партнером в неистовом танце.
      Ко второй половине дня о драконе крепко-накрепко позабыли.
      Первым предвестием того, что веселью конец, было что-то неуловимое в воздухе, что-то неопределимое. Сморг, Гликор и Мойн Ранкель первыми заметили это, а вскоре его почувствовали все и застыли на месте, вспомнив, для чего они здесь собрались. Мойн Ранкель заставил людей занять свои места и не смотреть вверх. Дракон пока был просто пятнышком на линии горизонта, но стремительно приближался.
      С каждой секундой люди пугались все больше. Мойн Ранкель молился, чтобы у них не сдали нервы и они не бросились бежать в разные стороны.
      – Стойте на месте! - прокричал он.
      Непонятно, по какой причине, но они сделали, как сказал Мойн Ранкель, вероятно, просто оцепенели. Услышав шум ветра, поднимаемый огромными крыльями чудовища, он в последний раз глотнул эля и взглянул наверх.
      Мойн Ранкель стоял, замерев от страха, глядя прямо в глаза дракона, который был теперь настолько близко, что мог бы, дохнув, сжечь их всех. Но дракон не стал нападать сразу. Его внимание привлекла груда сокровищ, и он завис в воздухе прямо над ней.
      «Пока все идет так, как и предсказывал Лозлан, но почему,- в отчаянии недоумевал Мойн Ранкель.- черные кристаллы не начинают действовать?»
      Внезапно дракон посмотрел на жителей, словно понимая, что попал в ловушку. И тогда, когда неописуемый страх заполнил душу каждого, Мойн Ранкель почувствовал, как что-то зашевелилось в его кармане. Посмотрев по сторонам, он увидел, что из карманов всех присутствующих исходит сверхъестественное сияние, и тут понял, чем точно в нужный момент приводятся в действие кристаллы. Это был страх.
      Мойн Ранкель осыпал Лозлана проклятиями, когда ужасной силой его и всех остальных отбросило на каменные стены находящихся за ними зданий. Разноцветные пучки лучей чистой энергии вырвались из всех карманов и прямо над серединой лужайки образовали огромную полупрозрачную сферу вокруг твари. Дракон открыл пасть, и в голове у Мойна Ранкеля не осталось сомнений в том, что случится дальше. Он закрыл глаза.
      Прошло несколько секунд, а Мойн Ранкель все еще оставался в живых. Наконец он осмелился медленно приоткрыть глаза, и взгляду его предстало зрелище, которого ему никогда не забыть: сфера Лозлана волновалась, а внутри нее дико корчился дракон, на которого обратился им же и порожденный огонь. Мойн Ранкель отчетливо видел, как существо кричит от боли, но ни один звук не проникал за пределы магической сферы. Прошло много минут, пока не прекратилась агония дракона.
      И тогда сфера стала сразу распадаться. Когда кристаллы пришли в состояние покоя, Мойн Ранкель и остальные по стенам сползли на землю. Обгорелое, все еще тлеющее тело дракона упало наземь не больше чем в десяти футах от задыхающегося Мойна Ранкеля. Искры опалили ему одежду и руки.
      Все кончено. Чудо произошло, и дракон лежал мертвым посреди деревенской лужайки рядом с грудой уцелевших сокровищ. Жители ринулись подбирать свое добро, но не успели они до него добежать, как сокровища исчезли. Мойн Ранкель понял, что таков был план Лозлана с самого начала. Он почти слышал, как маг смеется.
      В изумлении поселяне разглядывали огромную, дымящуюся тушу и смотрели друг на друга. Эль опять пошел по кругу, и вскоре кто-то вонзил свой меч в безжизненное тело. Его примеру последовали другие, пока это не превратилось в неистовство. К закату зазвучали рассказы о личной храбрости. Все превозносили своего великого предводителя Мойна Ранкеля, который привел их к победе.
      Вот как оно началось, ежегодное празднество на деревенской лужайке - время свободы, упадка нравов и излишеств, - и проводилось каждый год в течение семнадцати лет. Многие из первых участников еще оставались в живых и собирались в этот день, их звездный час, упиваться допьяна напитком, действующим сильнее, чем эль, - воспоминаниями о воображаемых подвигах. Это был самообман, который в действительности поддерживал жизнь в Лозлании - деревушка теперь, по последнему требованию Лозлана, носила его имя. Все очень тихо и старомодно.
      Солнце все утро то скрывалось, то вновь выглядывало из-за облаков. Погода могла быть какой угодно. Для Мойна Ранкеля, стоявшего у черного хода своего дома, это не играло никакой роли. Сегодня он будет отдыхать и расслабляться, невзирая на погоду. Если пойдет дождь, он останется под почти не протекающей крышей. Если нет - замечательно проведет время в гамаке. Очень важно - для человека его лет - достаточно отдыхать. До празднования оставалось два дня. Последние семнадцать лет не были особенно благосклонны к предводителю лозланцев. Его некогда величественная, внушавшая робость фигура несколько округлилась, и он определенно лишился былой подвижности. Его ум, однако, оставался по-прежнему проницательным. Он удерживался у власти все эти годы, несмотря на все увеличивающееся количество угроз со сторон все увеличивающейся толпы недоброжелателей. Неблагодарные глупцы. Откуда ему было знать, что Лозлан протянет так долго?
      Непредсказуемое солнце выглянуло из-за облаков, открыв многообещающий клочок голубого неба. Мойн Ранкель счел гамак подходящим для дневного отдыха и посмотрел на шелестящие прямо над головой листья. Он рассудил, что день весьма благоприятен для глубоких раздумий, особенно для человека такого потенциала. Надо было решить немало вопросов.
      На вечер была назначена встреча в архиве, и Мойн Ранкель ожидал, что на него непременно набросятся с градом упреков. Так всегда случалось, когда подходил срок ежегодных выплат Лозлану. Обремененные чрезмерными налогами деревенские жители давным-давно перестали испытывать благодарность за свое спасение и теперь ожесточенно нападали на Мойна Ранкеля, обвиняя его в своем крайне стесненном финансовом положении. Ежегодные урезания шестидесяти процентов годовых для Лозлана оказались непосильной ношей для маленькой деревушки. Теперь многие считали, что Мойну Ранкелю следовало тогда поторговаться подольше.
      «Что необходимо,- думал про себя лозланский предводитель, неуклюже переворачиваясь, поудобнее устраиваясь в гамаке,- так это какое-нибудь новое доказательство моей руководящей роли, которое произвело бы впечатление на людей».
      Требовалось хорошенько поразмыслить об этом. Вскоре Мойн Ранкель заснул.
      Через несколько часов он открыл глаза. Солнце опять отбилось от облаков, его лучи проникали сквозь качающиеся листья, из-за чего Мойн Ранкель, лежа без движения, прищурился. Шум ветра, пение птиц, жужжание насекомых и шуршание маленьких зверьков в кустарнике слились в убаюкивающую колыбельную. Предводитель опять было задремал, когда вдруг что-то привлекло сонное внимание.
      Непривычный звук.
      Широко открыв глаза, он внимательно прислушался. Да, опять. Так хорошо слившийся со звуками леса, что его легко можно было не заметить. Это была странная музыка.
      Мойн Ранкель сел, схватился за меч и отправился в ближайший лес. Он собирался найти источник звука.
      Остановился предводитель на открытом участке леса, расчищенном под пашню. Странная, волнующая музыка доносилась из-за небольшого холма, откуда-то из-за густой растительности прямо перед ним. Не славящийся особенно легкой походкой Мойн Ранкель, подойдя ближе, постарался ступать осторожнее. Теперь он различил, что нарушитель тишины играет на каком-то струнном музыкальном инструменте, причем весьма умело. Когда предводитель находился всего лишь в нескольких футах, музыка внезапно стихла. Мойн Ранкель остановился и стоял не дыша, не совсем представляя, что делать, и чувствовал себя весьма глупо. Он задержал дыхание на несколько долгих секунд, пока не началась другая мелодия - в ней звучали слова.
      Много лет предводителю не доводилось слышать столь совершенного пения. У голоса был приятный тембр, он был сочен и искусен. Слова, едва различимые и странно влекущие, казалось, обращались прямо к Мойну Ранкелю.
      – Насмерть стоять иль на шаг отступить, слово промолвит - мечом поразить.
      «Как уместно», - подумал Мойн Ранкель. Он слушал, стараясь не шуршать листьями, прикованный к месту и очарованный. Да, песня действительно отражала самую суть его неприятностей. Столь чудесной музыки предводитель никогда не слышал. «Но кто выбрал для песни именно эти слова и почему? Когда песня закончится, я выясню это». Подавив в себе желание захлопать в ладоши, Мойн Ранкель взмахнул мечом и ринулся вперед сквозь кустарник. Певец оказался стройным молодым человеком лет двадцати или даже меньше, с копной светлых волос, ниспадающих на плечи. Юноша вскочил на ноги, уронив инструмент на землю, и в его янтарных глазах промелькнул страх.
      – Кто вы? Чего вы хотите? У меня нет денег,- с дрожью в голосе произнес молодой человек.
      – Кто я? Ну, я человек с мечом, который обнаружил незнакомца в лесу около своего дома. А теперь - кто ты и что здесь делаешь? - Мойн Ранкель нахмурил бровь, повторяя жест Лозлана, который он считал самым устрашающим.
      – Я навещаю.
      – Навещаешь кого?
      Менестрель на мгновение запнулся, потом ответил:
      – Я навещаю этот край. - Увидев, что этого недостаточно, он быстро добавил: - Просто прохожу мимо.
      – На пути куда? - потребовал ответа глава Лозлании.
      – В большие города к северу, искать работу. Там, откуда я иду, настали тяжелые времена. Немногие могут позволить себе мои услуги, - сказал юноша, показывая на инструмент; его тон сталь чуть высокомернее. - Вам нет нужды угрожать мне мечом. Как видите, я безоружен.
      Юноша вел себя слегка вызывающе, напомнив Мойну Ранкелю себя в том же возрасте. Он подозревал, что рассказ незнакомца не во всем правдив, но музыка менестреля была, без сомнения, даром Богов, ничего подобного никогда не доводилось слышать в этой крохотной, закрытой от всего мира деревушке. Обнаружить подобный талант в такой дыре должно послужить к чести предводителя. Мойн Ранкель принял решение.
      – Вероятно, я составил о тебе неправильное мнение,- сказал он, вкладывая меч в ножны.- Как тебя зовут?
      – Аурэль, - ответил юноша.
      – Если ты ищешь работу, - продолжал Мойн Ранкель, - может быть, у меня и найдется что-нибудь для тебя. Твоя музыка поражает воображение. Просто очаровывает.
      – Да, так говорят, ваша милость, - подтвердил менестрель, слегка поклонившись.
      – Что ж, знаю я публику, которая, прожив без культурных событий много лет, по достоинству сможет оценить твой талант. Толпа не очень большая, имей в виду, но, тем не менее благодарная.
      – Сочту эту возможность улыбкой удачи.
      – Ну, хватай свой инструмент и следуй за мной. Несомненно, ты голоден.
      – Даже не можете представить себе как, - согласился Аурэль, поднимая музыкальный инструмент и следуя за своим новым работодателем.
      – Как называется эта штука, на которой ты играешь? - спросил Мойн Ранкель, пока они с трудом пробирались сквозь кусты.
      – Я называю его слиттером. Я сам его создал.
      Такого чудного и сложного инструмента Мойн Ранкель никогда не видел. У слиттера был двойной гриф и два комплекта резонирующих струн. Музыка возникала, если играть с обоих концов против середины. Чем больше Мойн Ранкель смотрел на инструмент, тем больше удивлялся, что кому-то пришло в голову смастерить столь замысловатое устройство.
      – А скажите мне, ваша милость, у вашей деревни есть название? - поинтересовался по дороге Аурэль.
      – Она называется Лозлания, - ответил Мойн Ранкель и добавил про себя: «А может, когда-нибудь станет называться Ранкелия».
      – Какое благозвучное имя, - отметил юноша.
      Менестрель с жадностью накинулся на еду, и некоторое время оба ели молча.
      – У вас хорошее настроение, ваша милость, - наконец сказал Аурэль, глядя, как Мойн Ранкель запивает ужин несколькими хорошими глотками эля.
      – Да, сейчас у лозланцев счастливые времена. Через несколько дней в деревне состоится ежегодное празднество в честь нашего чудесного спасения - благодаря мне - от страшной опасности,- Он прожевал особенно жесткий кусок мяса. - В мои намерения входит, чтобы ты выступил на этом празднестве.
      – Весь в предвкушении, ваша милость.
      – Более чем уверен, Аурэль, что ты окажешься самым лучшим развлечением в этих местах за многие годы, - сказал Мойн Ранкель, заново наполняя их кружки и делая еще один хороший глоток,- И, скорее всего, ты будешь последним.
      – Что вы хотите этим сказать? - спросил юноша.
      – Наша деревня одна из нескольких деревень, затерянных глубоко в этих лесах, далеко от остального мира, далеко друг от друга. Мы специально стремились к полной изоляции для того, чтобы ничто не отвлекало нас от нашей важной работы. Два поселения были разрушены неописуемым ужасом. - Мойн Ранкель остановился, чтобы опять промочить горло. - Благодаря мне с нами все хорошо. Вскоре мы достигнем нашей цели, и люди разойдутся по всему Ансалону, распространяя наши изделия. Тогда эта середина ничего вновь станет серединой ничего. Что ты об этом думаешь, менестрель?
      – Странная мелодия, - последовал ответ.
      – Ты сможешь ее сыграть? - со смехом спросил Мойн Ранкель, слегка опьяневший.
      – Конечно, ваша милость, - сказал Аурэль и потянулся к инструменту.
      И опять музыка, казалось, разговаривала с Мойном Ранкелем, пробирая до глубины души. Молодой менестрель, вплетая свой голос в замысловатый узор звука, пел о далеких людях и местах, хотя с таким же успехом мог петь и о Лозлании. Очевидно, во всех маленьких деревушках есть похожие люди в похожих ситуациях. Но прозорливый предводитель знал то, чего парнишка знать не мог,- кое-что делало Лозланию единственной в своем роде.
      Когда песня закончилась, несколько строчек припева задержались в памяти Мойна Ранкеля:
      Так было давно решено, мужество нам дано, коль успеха не суждено, так было давно решено,
      Казалось, слова что-то предвещают Мойну Ранкелю. Теперь он был уверен, что выступление Аурэля окажется именно тем, что деревне необходимо услышать.
      – А чем именно занимаются люди в Лозлании? - спросил Аурэль, продолжая разговор с того места, где он прервался.
      – Мы делаем то, что должны, - уклончиво ответил Мойн Ранкель.
      – Как и все мы, ваша милость. Я не собираюсь навязываться.
      Мойн Ранкель с улыбкой поднялся:
      – Ты должен простить старика за подозрительность. К нам редко заглядывают незнакомцы. Мы - деревня переводчиков и писцов.
      – А что вы переписываете?
      – Древние книги, малоинтересные для большинства людей.
      – И скоро задача будет выполнена, ваша милость?
      – Надеюсь дожить до того дня.
      – А о чем эти книги? Кто их написал? - Мелодичный голос Аурэля успокаивал и расслаблял, как и его музыка.
      – День был долгим, а рано утром у меня дела. Время ложиться спать, - ответил лукавый политик. Мойн Ранкель был не из тех людей, которых легко расслабить.
      Мойн Ранкель остановился перед входом в архив. Он знал, что ждет его внутри. Это был день выплаты Лозлану процента от доходов деревни. Деревенские старейшины всегда присутствовали при вручении кожаных мешков Мойну Ранкелю, который в свою очередь относил их магу. Годы шли, и старейшины постепенно забывали о том, что на них тоже лежит ответственность за принятое всеми семнадцать лет назад решение, поэтому количество оскорблений, обрушивавшихся на того, кого все винили в непосильном финансовом бремени, увеличивалось. Мойн Ранкель вдохнул побольше свежего воздуха и распахнул большую деревянную дверь.
      – А, вот и он, - пробормотал один из них.
      – Пришел отнести своему волшебнику наши заработанные потом и кровью денежки,- последовало еще одно замечание.
      – Вы были бы грудой пепла, если бы не эти деньги, - откликнулся Мойн Ранкель, как обычно защищаясь.
      – Может, человеку лучше превратиться в пепел, чем всю жизнь трудиться в поте лица, а получать какую-то жалкую долю своего заработка! - не остался в долгу Сморг.
      – Тогда, может, стоит тебе пойти вместо меня и объяснить Лозлану, что вы решили больше ему не платить?
      Теперь был черед Гликора нанести удар.
      – Люди утратили веру в тебя, Мойн Ранкель. После праздника мы спросим у людей, по-прежнему ли они хотят выбрать тебя для того, чтобы вести нас в будущее.
      Впервые за все время на памяти присутствующих Мойн Ранкель не нашелся что ответить. Он знал, учитывая состояние дел, что ему никогда не выдержать этого голосования. И всем в зале это было известно. Мойн Ранкель взвалил кожаные мешки на плечо и посмотрел своим недругам в глаза.
      – Посмотрим, - сказал он, отвернулся и направился к двери.
      – Мойн Ранкель! - раздраженно выкрикнул Гликор. - Ты сам напросился.
      – Да, такова цена спасения неблагодарных глупцов,- спокойно ответил Мойн Ранкель.
      Он вышел из здания, трясясь от злости, и направился по хорошо знакомой тропе в лес. Он совершенно не представлял, как ему вывернуться из ситуации.
      «Скоро я уже не смогу удерживаться у власти. Но должен же быть какой-то выход!» - Мойн Ранкель, погруженный в размышления, шел вперед, к своему дому.
      Недалеко от дома Мойна Ранкеля извивался журчащий ручеек, пробираясь через лес в поисках моря. У ручья Мойн Ранкель застал Аурэля, сидевшего на бережку. Юноша, сжимая в руках свой странный инструмент, пристально вглядывался в тихие водовороты у ног. Когда озабоченный лозланский предводитель подошел ближе, менестрель заиграл самую обворожительную мелодию:
      Сила тому не верна, кто не вершит дела, запомни эти слова, коль победа не суждена.
      И внезапно Мойн Ранкель как бы прозрел. Он понял, как ему следует поступить.
      – Восхитительно, просто восхитительно! - воскликнул он.
      – Самому мне больше нравится журчание ручья, - заметил Аурэль.
      – Да… Полагаю, оно очень похоже на музыку.
      – Но, в отличие от музыки, которая только дает, ручей еще и забирает,- прозвучал странный ответ менестреля.
      Мойн Ранкель - не большой любитель философствовать - перешел к насущному для него вопросу:
      – У меня есть к тебе предложение. Дело в том, что наша деревня многие годы страдает от невыносимой ситуации. Жадный старый маг несправедливо наложил на деревенских жителей дань. Если поможешь мне разделаться с этим сумасшедшим чародеем, я озолочу тебя, дам тебе больше, чем можно представить даже в самых смелых мечтах.
      – Если таково желание вашей милости, - скромно ответил любезный юноша.
      – Да, таково, - подтвердил Мойн Ранкель. - И непременно захвати свой инструмент. По дороге я все объясню.
      Молодой человек без слов перекинул уникальный инструмент через плечо и последовал за Мойном Ранкелем по заросшей тропе, ведущей на север, к жилищу Лозлана.
      После того как Мойн Ранкель объяснил свой план, они шли молча. Каким-то образом у этой мало подходящей друг другу пары получалось понимать друг друга без слов. Казалось, Аурэль излучает некую ауру спокойствия. Оно снизошло и на Мойна Ранкеля и дало ему крайне необходимую передышку от гнета треволнений последних лет.
      «Как удачно, - думал Мойн Ранкель, - что этот замечательный молодой человек вошел в мою жизнь».
      Они вышли на открытое место перед жилищем Лозлана. Обиталище старого мага больше не было окутано туманом, лишь кое-где виднелись обрывки прозрачной дымки. Мойн Ранкель и Аурэль почти подошли к дверям, когда те распахнулись и в них появился Лозлан.
      Если семнадцать лет были не особенно благосклонны к Мойну Ранкелю, то к старому магу время отнеслось с крайней жестокостью. Морщины исказили черты его лица так, что оно казалось лишь отчасти человеческим. Лозлан стоял сгорбившись, опираясь на палку, трясся и на вид был очень немощен. Теперь глаза чародея казались розовыми и светились не так ярко. Мойн Ранкель все эти годы часто задавался вопросом, сколько магии этот изможденный чародей израсходовал и сколько в нем еще осталось.
      – Я привел к тебе кое-кого, - начал Мойн Ранкель. Он знал, что обычные правила вежливости безразличны магу, который уже перевел свой взгляд на Аурэля.
      – Зачем? - Слабый голос Лозлана все еще сохранял чары свернувшейся кольцами змеи.
      – Потому что у него есть необыкновенный дар, доставляющий наслаждение. Я подумал, что тебе это может быть интересно.
      Лозлан долго разглядывал менестреля, затем перевел взгляд на кожаные мешки, лежавшие на плече Мойна Ранкеля. Никто не знал, что морщинистый чародей делал с деньгами. Предводитель лозланцев подозревал, что магу доставляет удовольствие просто отбирать их у деревенских жителей.
      – Очень хорошо, входите,- нелюбезно сказал Лозлан. Аурэль сел у стены напротив Лозлана и Мойна Ранкеля. Стул, выбранный менестрелем, как и остальные предметы скудной обстановки, видал и лучшие дни.
      – Я утратил интерес к примитивным увеселениям этого мира, - сказал Лозлан, - и теперь посвящаю все свое внимание делам, недоступным вашему уму и даже воображению.
      Мойна Ранкеля всегда лишала присутствия духа способность чародея читать его мысли.
      Он сменил тему:
      – Думаю, ты скоро согласишься, что нашему молодому гостю есть чем похвастать.
      Мойн Ранкель кивнул менестрелю, который уже настраивал свой инструмент, готовясь играть.
      На древе засохшем не зреют плоды.
      Деяния прошлого видел ты.
      Время исчезло, стерлись черты.
      Что можешь сказать ты? Что думаешь ты?
      Песня, самая захватывающая из всех, которые Аурэль пел до этого, лилась и лилась, набирая силу, заполняя собой всю комнату. Мойн Ранкель видел, что она глубоко взволновала Лозлана. Маг медленно раскачивался в такт из стороны в сторону. Музыка продолжала звучать:
      Внемли словам молодого певца.
      Правда стучится в ваши сердца.
      Тем, кому рок посылает гонца,
      я эту песню спою до конца.
      Лозлан поднялся, как бы для того, чтобы похлопать, но на лице его не было и тени удовольствия. Вместо этого его рот приоткрылся, когда он взглянул вниз и обнаружил меч Мойна Ранкеля, выступающий у него из груди. Он попытался заговорить, но не мог. Маг зашатался и повернулся к Мойну Ранкелю, стараясь сохранить равновесие и явно собираясь наложить смертельное заклинание на своего убийцу. Поняв, что это невозможно, он вновь попытался сказать что-то, затем упал на пол.
      Едва Лозлан перестал сопротивляться, странный покой снизошел на него. И тогда, неожиданно взглянув на Мойна Ранкеля, он улыбнулся и произнес одно слово. После этого его глаза несколько раз вспыхнули и померкли.
      Мойн Ранкель стоял без движения. Прошло несколько секунд, прежде чем он осмелился вдохнуть полной грудью. Предводитель лозланцев был изумлен тем, как просто все получилось. Столкнувшись с безвыходной ситуацией, он вышел из нее победителем.
      Мойн Ранкель почувствовал себя еще лучше, обнаружив под полом драгоценности жителей деревни и все те деньги, которые они отдавали в течение семнадцати лет.
      Аурэль, которому была обещана значительная доля найденного, помог донести, сколько они смогли поднять, до дома Мойна Ранкеля. В последний момент тому вспомнилось последнее слово Лозлана.
      «Глупец».
      Мойн Ранкель только рассмеялся.
      Ветер разнес запах благовоний, жарящегося мяса и крепкого эля далеко в лес. До Мойна Ранкеля доносились крики и смех. Праздник был в самом разгаре. Предводителю не терпелось рассказать о смерти Лозлана и получить заслуженное одобрение. Он ускорил шаг.
      Сморг передал переполненную кружку человеку, поставлявшему свитки, необходимые для их праведного предприятия. В нескольких футах группка женщин смеялась над чьей-то неудачей. К кузнецу и его спутнику подошел Гликор. Поставив свою кружку между кружками этих двоих, глава архива, без приветствия или приглашения, начал свою первую жалобу за этот день. И отнюдь не последнюю.
      – Этот напиток сварен не так, как надо. И никогда не бывает правильно сварен.
      – Я сыт по горло этим местом, - добавил Сморг.
      – А кто - нет? - мрачно согласился Гликор.
      – Всё эта бесконечная бедность, которую мы вынуждены терпеть, - пробормотал спутник Сморга.
      – Ну, отнюдь не моя вина, что мы находимся в таком печальном положении, - сказал Гликор.
      Сморг расправил свои могучие плечи:
      – Не понимаю, почему бы нам просто не уйти из деревни. Мы уже перевели и скопировали столько, что можем завалить пергаментом весь Ансалон.
      – Мы об этом уже говорили, - огрызнулся Гликор, разозлившись по-настоящему. - Пусть думают те, у кого есть мозги, Сморг. Нам приказали переписать и распространить все учение Черной Владычицы, и мы не можем сделать меньше! Мы останемся, пока все не будет записано!
      – Не все с этим согласны! Многие скажут, что мы уже выполнили свои обязательства.
      В преддверии того, что нынешнему главе уже недолго осталось пребывать у власти, начались ссоры из-за его места. Гликор, зная, что спорить бессмысленно, встал и отошел к небольшой группе людей, обсуждавших один раздел недавно переписанного и сохраненного манускрипта. Они, как и Гликор, были одеты в черное. Все лозланцы всегда одевались в черное.
      То, как счастлив Мойн Ранкель, было заметно по тому, как он шел - живо скакал по тропе, ведущей в деревню.
      «Пусть недруги поднимут меня на смех, - презрительно думал Мойн Ранкель. - А потом я позову Аурэля. После выступления менестреля расскажу людям о судьбе Лозлана и о том, что удалось найти часть их достояния. Надо только сообразить, какую именно. И опять окажусь спасителем. Кроме того, я невероятно разбогатею. Неплохой денек сегодня выдался!»
      Подойдя к деревне, Мойн Ранкель сунул руку в карман, чтобы нащупать черный кристалл. Хотя нападения дракона все ожидали в последнюю очередь, у лозланцев вошло в привычку носить в этот день магические амулеты Лозлана.
      Деревушка выглядела точно так же, как семнадцать лет назад. Те же люди, все то же. Единственное, что изменилось, так это трава на деревенской лужайке. Она буйно и красиво разрослась в том месте, где они похоронили останки золотого дракона.
      Мойна Ранкеля приветствовали неодобрительными выкриками и свистом. Он с безразличным видом ответил на приветствия и подставил кружку под свободно льющуюся струю благословенного напитка.
      Обычный праздник: старые истории, забытые танцы, напыщенные хвастуны, бездарные стихи и совершенно ужасное пение - очередная годовщина, посвященная убийству дракона.