– Что вам нужно? – Она невольно плотнее запахнула платье, словно тонкая ткань могла защитить ее от Синистрада. – Зачем вы явились сюда? Это моя комната!
      Синистрад окинул взглядом постель с легкими занавесками и кисточками на углах балдахина, шелковые простыни, благоухающие лавандой, – Иридаль каждое утро усыпала постель лепестками и бережно стряхивала их вечером.
      – С каких это пор муж не может войти в комнату своей супруги?
      – Оставьте меня!
      Холод, сжимавший сердце Иридаль, казалось, сковал ей губы – она говорила с трудом.
      – Не беспокойтесь, сударыня. Я десять лет не приходил сюда за тем, чего вы так боитесь, но сейчас пришел не за этим. Подобные забавы претят мне не меньше, чем вам, – они уподобляют нас животным, совокупляющимся в своих вонючих норах. Однако это приближает нас к предмету нашей беседы. Наш сын возвращается.
      – Наш! – воскликнула Иридаль. – Это ваш сын! Я не имею к нему никакого отношения.
      – Вот и прекрасно, – сухо усмехнулся Синистрад. – Я очень рад, что вы так думаете, моя дорогая. Надеюсь, вы не забудете об этом, когда мальчик будет здесь, и не станете вмешиваться в наши занятия.
      – А разве я могу чем-то вам помочь?
      – Не изображайте страдания, вам это не идет. Не забывайте, я все ваши уловки наизусть знаю. Вы будете вздыхать, плакать, потихоньку обнимать мальчишку, думая, что я не увижу. Предупреждаю вас, Иридаль, я увижу все! У меня и на затылке глаза имеются. Мальчик – мой. Вы сами только что признали это. Не забывайте же об этом!
      – Плакать! Не бойтесь, сударь, плакать я не стану. У меня давно не осталось слез.
      – «Не бойтесь»? Я ничего не боюсь, и меньше всего – вас, дорогая женушка!
      – насмешливо ответил Синистрад. – Но вы можете помешать мне, смутить мальчика. А у меня нет времени на все эти глупости.
      – Так почему бы не запереть меня в темницу? Я уже и так живу словно в тюрьме!
      – Я подумывал об этом, но решил, что, если запретить мальчику видеться с матерью, он может проявить к ней нездоровый интерес. Нет, будет куда лучше, если вы будете мило улыбаться ему. Пусть он поймет, какое вы слабое, безвольное существо.
      – Вы хотите, чтобы он презирал меня! Синистрад пожал плечами:
      – Это не обязательно, дорогая. Лучше всего, если он вообще не будет думать о вас. Кстати, у меня, по счастью, есть способ заставить вас вести себя прилично. Заложники. С ним прибудут три человека и гег. Можете гордиться, Иридаль: у вас в руках целых четыре жизни!
      Иридаль побледнела. Колени у нее подогнулись, и она рухнула в кресло.
      – Я всегда знала, что вы низко пали, Синистрад, но вы никогда не опускались до убийства! Я не верю, что вы пойдете на это!
      – Ну, не совсем так. Это вы думаете, что я никогда не опускался до убийства. Вы меня просто плохо знаете. Всего хорошего, сударыня. Я позову вас, когда придет время встретить нашего сына.
      Он поклонился, прижав руку к сердцу. Это был традиционный жест прощания с супругой, но Синистрад даже его сумел превратить в насмешку. Раскланявшись, он удалился.
      Иридаль трясло. Она сжалась в кресле, глядя в окно сухими глазами…

***

      – …Отец говорит, что вы дурной человек. Юная Иридаль стояла у окна отцовского дома и смотрела на улицу. Рядом с ней, почти касаясь ее, но не переступая границ дозволенного, стоял молодой мистериарх. Он был красив, как злодей из сказок, что рассказывала Иридаль ее нянька: гладкая белая кожа; прозрачно-карие глаза, которые, казалось, хранили множество тайн; улыбка, обещающая открыть эти тайны тому, кто сумеет расположить его к себе. Черная ермолка с золотой каймой (знак того, что Синистрад достиг Седьмого Дома – высшей степени среди магов) острым углом спускалась к переносице. Эта ермолка придавала ему особенно мудрый вид и сообщала его чертам выразительность – иначе лицо Синистрада могло бы показаться бесцветным, оттого что у него не было ни бровей, ни ресниц. Он родился безволосым.
      – Ваш отец прав, Иридаль, – мягко ответил Синистрад. Он коснулся ее волос
      – единственная вольность, которую он себе позволял. – Я дурной человек. Я этого не отрицаю.
      В голосе Синистрада слышалась меланхолия, от которой сердце Иридаль растаяло, как таяло ее тело от одного его прикосновения.
      Она повернулась к Синистраду, сжала его руки и улыбнулась ему.
      – Нет, любимый! Пусть весь мир говорит, что ты плохой, – это оттого, что они тебя не знают! Одна я знаю, какой ты на самом деле.
      – Но я в самом деле плохой, Иридаль, – сказал он мягко и серьезно. – Я говорю тебе это теперь, чтобы ты после не упрекала меня за это. Выйдя за меня, ты обвенчаешься с тьмой.
      Он наматывал на палец прядь ее волос, притягивая Иридаль все ближе и ближе. Его слова и серьезный тон, которым он говорил все это, причиняли боль сердцу Иридаль, но это была сладкая боль. Тьма, что висела над ним – мрачные слухи, мрачная репутация среди прочих мистериархов, – придавала ему некий романтический ореол. А Иридаль прожила на свете всего шестнадцать лет, и жизнь ее была такой серой и прозаичной! Матушка ее умерла, и Иридаль жила с отцом, который души в ней не чаял. Воспитывала ее старая нянька. Отец не хотел, чтобы суровые ветра жизни касались его нежной дочери, и потому держал ее взаперти, в мягком коконе любви и заботы.
      А теперь из этого кокона вылупилась яркая, блестящая бабочка, и ее слабые крылышки принесли ее прямиком в паутину Синистрада.
      – Если ты плохой, – сказала Иридаль, обвивая руками руку Синистрада, – это оттого, что мир сделал тебя таким. Люди отказывались прислушиваться к тебе, мешали исполнению твоих гениальных планов. Когда я буду с тобой, я выведу тебя к свету!
      – Значит, вы согласны стать моей женой? Вы готовы пойти против воли отца?
      – Я уже взрослая. Я вольна выбирать, кого хочу. И я выбрала тебя, мой возлюбленный.
      Синистрад ничего не сказал – лишь улыбнулся своей таинственной улыбкой и поцеловал локон, намотанный на палец…

***

      Иридаль лежала в постели, ослабев после родовых мук. Нянька обмыла новорожденного и, закутав его в одеяльце, принесла показать матери. Казалось бы, такая радость! Но старая нянька, носившая на руках еще саму Иридаль, плакала, отдавая младенца матери.
      Дверь спальни отворилась. Иридаль застонала и прижала к себе ребенка так сильно, что он запищал. Нянька подняла голову, нежно пригладила вспотевшие волосы молодой женщины и вызывающе посмотрела на вошедшего.
      – Оставь нас, – сказал Синистрад няньке, устремив взгляд на жену.
      – Не оставлю я моего ягненочка!
      Мистериарх перевел взгляд на няньку. Та осталась на месте, хотя рука, гладившая светлые волосы Иридаль, задрожала. Иридаль взяла руку няньки, поцеловала ее и слабым голосом приказала ей удалиться.
      – Никуда я не пойду, деточка! – Нянька расплакалась. – Ты только подумай, что он замыслил! Ужас-то какой!
      – Убирайся! – рявкнул Синистрад. – Не то сейчас испепелю тебя на месте!
      Нянька пронзила его ненавидящим взглядом, но вышла. Она знала, кто пострадает, если она будет упорствовать.
      – Теперь, когда с этим покончено, ее следует отослать, сударыня, – сказал Синистрад, подойдя к постели. – Я не потерплю, чтобы мне противоречили в моем собственном доме!
      – Сударь, прошу вас, не надо! У меня ведь нет никого, кроме нее!
      Иридаль вцепилась в ребенка. Она умоляюще смотрела на мужа.
      – И еще мне понадобится ее помощь в воспитании нашего сына! Посмотрите! – Она откинула одеяло, показывая красное сморщенное личико, зажмуренные глазки, стиснутые кулачки. – Он такой красивый, правда?
      Она отчаянно надеялась, что, увидев плоть от плоти своей, Синистрад смягчится.
      – Да, он мне подходит, – сказал Синистрад, протянув руки к ребенку.
      – Нет! – Иридаль отшатнулась. – Только не это! Пожалуйста, не надо!
      – Я сообщил вам о своих намерениях в тот день, когда вы сказали мне, что беременны. Я говорил вам, что женился на вас исключительно ради этого и что совокуплялся с вами именно ради того, чтобы вы родили мне сына. Отдайте ребенка!
      Иридаль заслонила младенца своим телом. Ее волосы закрывали его как бы сияющей занавесью. Она не смотрела на мужа, словно, глядя на него, давала ему тем самым некую власть над собой. Она даже зажмурилась, словно это могло заставить его исчезнуть Но это не помогло. Когда она закрыла глаза, Синистрад представился ей, как наяву, таким, каким он был в тот ужасный день, когда все ее иллюзии окончательно рассыпались прахом. В тот день, когда она сообщила ему радостную весть, что носит его дитя. А он холодно и бесстрастно сказал ей, что он собирается сделать с этим ребенком.
      Иридаль должна была знать, что он что-то замышляет. Она знала, но не хотела признать этого. В первую брачную ночь радужный сон кончился, и осталась лишь серая пустота. Он совокуплялся с ней без любви, без страсти, быстро, деловито, не отводя глаз от ее лица, словно ждал чего-то. Он являлся к ней каждую ночь. Днем она его почти не видела. Иридаль начала бояться этих ночных посещений. Однажды она попыталась отказать ему – она сказала, что хочет любви. В ту ночь он взял ее силой, причинив ей боль. С тех пор она уже не смела отказывать ему. Быть может, именно в ту ночь она понесла. Через месяц она поняла, что беременна.
      С того дня, как Иридаль сказала об этом Синистраду, он больше не приходил в ее спальню.
      Ребенок заплакал. Сильные руки схватили Иридаль за волосы, откинули ее голову назад и вырвали у нее младенца. Иридаль выползла из постели. Она тянулась за Синистрадом, умоляя вернуть младенца. Но она была слишком слаба. Она запуталась в окровавленных простынях и рухнула на пол, но все же успела вцепиться одной рукой в край его одеяния.
      – Мой сын! Отдай мне моего сына! Синистрад посмотрел на нее сверху вниз, с холодным отвращением.
      – Я объяснил вам, кто я такой, в тот день, когда сделал вам предложение. Я никогда не лгал вам. Если вы решили, что я не такой, каким являюсь на самом деле, это ваша вина, а не моя.
      Он наклонился, вырвал край одеяния из слабых пальцев Иридаль и, не оглядываясь, вышел из комнаты.
      Он вернулся вечером и принес с собой другого младенца – настоящего сына несчастных короля и королевы Волькаран и Улиндии. Синистрад отдал его Иридаль, словно щенка, подобранного на дороге.
      – Мне нужен мой сын! – воскликнула она. – Зачем мне ребенок какой-то бедной женщины!
      – Делайте с ним что хотите, – ответил Синистрад. Все шло по плану, и он был в хорошем расположении духа. – Можете его растить, можете утопить – мне все равно.
      Иридаль сжалилась над малышом и, надеясь, что любовь, которой она одарит его, воздается ее родному сыну, принялась заботиться о нем. Но младенец не смог приспособиться к здешнему разреженному воздуху. Через несколько дней он умер, и вместе с ним умерло что-то в душе Иридаль.
      Через месяц она пришла в кабинет к Синистраду и тихо, спокойно объявила ему, что уходит к отцу. На самом деле она собиралась спуститься в Срединное царство и забрать своего ребенка.
      – Дорогая, это невозможно, – ответил Синистрад, не отрывая глаз от книги, которую он изучал. – Этот брак развеял темное облако, которое окутывало меня прежде. Мне теперь верят. А для того чтобы исполнить мои планы покинуть это царство, мне понадобится поддержка всей нашей общины. Они должны повиноваться мне без рассуждении. Я не могу допустить скандала, который вызовет наш развод.
      Он поднял голову, и Иридаль поняла, что все ее тайные замыслы известны ему.
      – Вы не остановите меня! – воскликнула Иридаль. – Я тоже искусна в магии, не менее вас, сударь, хоть вы и посвятили всю свою жизнь утверждению своей гордыни! Я поведаю всему миру, кто вы такой! Они не последуют за вами – они восстанут и уничтожат вас!
      – Вы правы, дорогая. Мне вас не остановить. Но, быть может, вы захотите обсудить это с вашим отцом?
      Синистрад заложил книгу пальцем и махнул рукой. С соседнего стола приплыла по воздуху шкатулка черного дерева. Синистрад открыл ее, достал оттуда серебряный медальон на черной бархатной ленте и протянул его Иридаль.
      – Что это? – Иридаль воззрилась на него с подозрением.
      – Подарок, дорогая. Любящей жене от любящего мужа.
      Улыбка Синистрада ножом врезалась ей в сердце.
      – Откройте, откройте!
      Иридаль взяла медальон. Пальцы у нее онемели, так что она чуть не уронила его. Внутри был портрет ее отца.
      – Осторожней, не разбейте! – небрежно сказал Синистрад, возвращаясь к работе.
      Иридаль с ужасом увидела, что портрет живой и смотрит на нее с жалостью и отчаянием…

***

      Шум за окном оторвал Иридаль от печальных дум. Она с трудом поднялась с кресла и выглянула в окно. Дракон Синистрада кружил в облаках, разгоняя их хвостом, так что они разлетались в клочья и таяли в небе. «Словно мечты…» – подумала Иридаль. Ртутный дракон явился по велению Синистрада и теперь парил над замком, ожидая своего повелителя. Это был огромный зверь с серебристой блестящей шкурой, узким жилистым телом и горящими красными глазами. Крыльев у него не было, но летал он быстрее любого своего крылатого собрата из Срединного царства.
      Ртутные драконы – твари раздражительные и непредсказуемые, самые умные и хитрые из всех драконов. Лишь самые могущественные маги могут подчинить их себе. Но и тогда дракон знает, что его держат в плену, и постоянно пытается вырваться на волю. Поэтому маг должен все время быть начеку. Иридаль смотрела в окно. Дракон ни на миг не оставался неподвижным. Он то сворачивался спиралью, вздымая голову выше самой высокой башни замка, то, молниеносно распрямившись, обвивался вокруг его основания. Когда-то Иридаль боялась его. Если бы дракон сбросил с себя магическую узду, он уничтожил бы их всех. Но теперь ей все равно…
      Появился Синистрад. Иридаль невольно отпрянула от окна, боясь, что он увидит ее, если поднимет голову. Но Синистрад не смотрел в ее сторону. Он был озабочен куда более важными делами. В небе показался эльфийский корабль, корабль, на котором летел его сын. Ему надо было обсудить с прочими членами Совета последние детали его плана. Потому он и вызвал дракона.
      Синистрад, мистериарх Седьмого Дома, свободно мог перенестись в ратушу мысленно – достаточно было дематериализовать свое тело и восстановить его в нужном месте. Именно так он попал в Срединное царство. Однако это было слишком утомительно и к тому же могло произвести впечатление лишь в том случае, если в том месте, где он появится, кто-нибудь будет. Эльфы куда больше испугаются, если он прилетит на огромном драконе. Что они понимают в тонком искусстве заклинаний!
      Синистрад оседлал дракона, которого он называл Горгоном, и тот тут же взмыл в небо и исчез. Синистрад ни разу не обернулся. Да и зачем? Ему нечего было бояться, что Иридаль ускользнет от него. Поздно. Вокруг замка не было стражи, не было в замке и слуг, приставленных следить за нею и доносить мужу обо всем, что она делает. Даже если и нашлись бы люди, готовые выполнять такую работу, в этом не было нужды. Иридаль томилась в плену у собственного позора и страха.
      Она стиснула в руке медальон. Портрет уже не был живым. Отец Иридаль умер несколько лет тому назад. После того как Синистрад захватил в плен его душу, тело его быстро увяло. Но в глазах его по-прежнему была жалость.
      Замок был безмолвен и пуст – почти так же безмолвен и пуст, как сердце Иридаль. «Надо одеться», – устало сказала она себе, снимая ночную рубашку, в которой она теперь ходила целыми днями: сон давал ей хотя бы призрачное ощущение свободы.
      Отвернувшись от окна, Иридаль увидела себя в висящем напротив зеркале. Ей всего двадцать семь циклов – а вид у нее такой, словно она прожила уже сотню. Ее волосы, некогда цвета земляники с медом, теперь сделались белыми, как облака, что плыли за окном. Иридаль взяла гребень и вяло принялась расчесывать спутанные кудри.
      Сейчас прибудет ее сын. Она должна произвести на него хорошее впечатление. Иначе Синистрад будет недоволен.

Глава 45. НОВАЯ НАДЕЖДА, ВЕРХНЕЕ ЦАРСТВО