На это Василий сказал:
      - Мне, Линочка, понимаете, тридцать семь... И я, прежде чем сделать такое ответственное предложение, объяснил в дирекции завода и в завкоме мое семейное положение. И мне сказали, что на той же неделе могут дать квартиру. Отдельную. Две комнаты. А если, понимаете, две комнаты мне покажутся тесноватой квартирой и я захочу, сказали мне там, то они могут помочь мне возвести коттедж личного пользования. За мои любезные, но с их долгосрочной ссудой и предоставлением некоторых материалов.
      - Свой-то бы дом лучше, - перебила Серафима Григорьевна. - Горновой Бажутин со Стародоменного вон какую домину в Садовом городке сгрохал. А чем хуже его знатный сталевар Киреев?
      - Ну, так у Бажутиных не семья, а коммуна. Столько работников - они горы свернут, - заметил Василий. - Да им никак и нельзя без большого дома.
      - Это так, - не стала спорить Серафима Григорьевна. - Но и малой семье в своем доме не худо. Квартира - она и есть квартира. А дом - это дом. И луковую грядку можно посадить, и кур завести, а если охота будет, то и боровка в клетушку запереть. Соглашайся на дом, Василий Петрович.
      - Мама, - остановила ее Ангелина, - так сначала же главный вопрос надо решить, а потом уж и о доме говорить...
      - А главный-то вопрос твои щеки решили. Вон как горят. Подойди к жениху да уткнись в его широкую грудь. Стоит он того. А слова говорить не будем. Лучше посмотрим, что за коробочка у него, которая, видать, ему руки жжет.
      - Мама! - оговорила Ангелина мать. - Всему же есть край!.. Я согласна, Василий Петрович, - сказала она Кирееву и подошла к нему и припала, как велела мать, к его широкой груди.
      - Большего я ничего и не желаю, Линочка, - сказал Киреев. - Спасибо, что так все просто и хорошо. Это для вас. Наверно, глупости купил. Зато ото всей души, от чистого сердца.
      - Э-э-э! - удивилась Серафима Григорьевна, рассматривая серьги, броши и часы. - По-царски ты, парень... Только не следовало бы такие деньги бросать, если ты дом строить собрался. Теперь каждый рубль считать надо.
      - Мама! - еще раз остановила ее дочь. - Нельзя же так...
      На столе как-то сами собой появились закуски и то, что предшествует им. Сели всей новой родней за стол. Пригласили и тещу по первой, покойной жене Василия - Марию Сергеевну.
      - Что ж, - сказала она, - от жизни не уйдешь. Поздравляю тебя, Василий, и тебя, Ангелина. Желаю вам счастья.
      Так началась вторая семейная жизнь Василия Петровича Киреева.
      Вскоре он переехал на временную квартиру, предоставленную дирекцией большого металлургического завода. Старая семья - Ваня, Лида и Мария Сергеевна - остались в прежней квартире. И все это находили правильным. Дети уже подросли. Они были привязаны к Марии Сергеевне, а что касается некоторых тонкостей переживаний, особенно младшей, Лидочки, то тут уже ничего не поделаешь. Это неизбежно. И Лидочка понимала, что, любя отца, нельзя желать ему пожизненного вдовства.
      Дом решено было строить рядом с садовыми участками. Земельные власти отвели Кирееву пятнадцать соток земли, примыкающей к садовым шестнадцати соткам. Не отбирать же их.
      К тому же Серафима Григорьевна резонно доказывала:
      - Если бы мы не строили дом, так садовые-то сотки были бы нашими. Зачем же мы теперь должны попускаться ими?..
      И землеустроители не стали спорить. Принималось во внимание и то, что Василий Киреев был "фондовым" рабочим, и если какие-то там сотки в нарушение закона окажутся лишними, то невелик грех, Киреев за день возместит эту земельную поблажку сверхплановой сталью.
      Василий задумался над этими поблажками. Куда ему столько земли?.. А тещенька, умница-разумница-наставница, опять на Бажутиных кивнула. У них и спортивная площадка, и лагерь палаточный для гостей, и баня... говорилось и о том, что при малом участке куда ни ткнись - везде изгородь рядом. Кашляни - у соседа слышно. В своем дому - не как в коммунальной квартире. Живешь будто в витрине магазина - в исподнем во двор не выйдешь.
      И это верно. Уж городить так городить. Натура у Василия Петровича широкая. Знакомых много. Будет где гостям разгуляться. Не для себя же лично это все. То Юдин с семьей, то Веснин, то подручные пожалуют в подвыходной. Приезжай! Милости просим! Ешь, пей, закусывай! Хоть хоровод затевай... Да и у детей своя компания. Тоже надо где-то и в городки поиграть, и мяч побросать. Весело будет у него, как у Бажутиных. Сирени можно насадить, цветы развести - ни один гость без букета домой не уедет, без ягод не погостит. Особенно ребятье. Жалко, что ли? Лакомься, рви, а такой, как Афоня Юдин, может и варенье сварить у него. Пожалуйста...
      Малина, смородина что твой сорняк: воткни черенок, вкопай корень - вот тебе и ягоды. Работы на вечер, а удовольствия не на один год.
      Нет, не для себя Василий Петрович берет такой большой участок. Жил он с людьми, для людей все эти годы - так и будет жить...
      ...Весело начиналось строительство дома. Радостно было ходить Василию по такому большому и такому милому сердцу участку. Любо было ему копать ямки, а затем ставить в них и утрамбовывать со щебенкой столбы будущей ограды.
      Большой дом вырастет у Василия Петровича. На всех хватит. Летом здесь, как на даче, будут жить его дочка Лидочка и сын Ванечка.
      С улыбкой засыпал Василий Петрович рядом с милой Линочкой. Счастливым просыпался он, любуясь робко зацветающей женской красотой...
      Ах!.. Маловаты листки, коротковаты строчки для этой большой любви хорошего человека Василия Петровича, превосходного сталевара Киреева, нежного мужа и покорного зятя. И ста страниц недостанет, чтобы рассказать на них, как пришло счастье в большое и чистое сердце, истосковавшееся по любви...
      VII
      Дирекция завода помогла возведению дома, но Василию Петровичу, и Лине, и Серафиме Григорьевне досталось строительство нелегко. В замысле всякий дом кажется прост и дешев, а стоит начать, как появятся такие трудности, такие расходы, которые никак нельзя было предвидеть.
      Не обошлось и без услуг Кузьки Ключа. Не все легко и просто можно достать. А Ключу только скажи - из-под земли выроет, со дна моря достанет. На пустом лесном складе для него и тес и доски. У кого-то перебой с материалами, а у Кузьмы Наумовича Ключникова всегда полный ассортимент. Конечно, за это особая плата. И если она кажется высокой, то Ключ не навязывается, можете сами достать, если достанете.
      В большую копеечку влетело строительство. Пришлось кое-что попродать, кое-где призанять. Почти два года строил дом Василий Петрович. Работал вечерами, прихватывал ночи, не знал выходных. Ангелина не отставала от мужа, трудилась не покладая рук. Муж - за одну ручку пилы, жена - за другую. Только земли да шлаку перетаскала она на чердак тысячи ведер. Одной замазки вымазала она добрых две старые квашни. На каждую работу не наймешь со стороны. Ссуда ссудой, заработки заработками, но и у них есть дно...
      Возьмите вы тех же стекольщиков-"леваков". Они готовы раздеть-разуть, особенно когда дело идет к осени. Вот и приходится самим. А центральное отопление? Не нанимать же слесарей, если есть свои руки. Мелкие трубы Лина нарезает, крупные - он, а монтаж ведут вместе. Кажется, просто, а не легко. Поворочай радиаторы, посгоняй сгоны, понавертывай сотни муфт, погни "утки" - подводки к батареям... Хочется-то ведь как лучше. А это "лучше" требует и рук и времени.
      Простое, кажется, дело - окраска дверей и окон. Простое, если одно окно или одна дверь. А попробуй во всем доме произвести окраску. Даже малой кистью так намахаешься, что своя-то кисть руки готова отвалиться к вечеру. И красить надо тоже не как попало. Не сухо, не сыро. Без ласин и слез. Заслезилась дверь - вот тебе и счищай весь слой. Снова подшпаклевывай да снова крась. А хватки малярной у него нет, а уж про Линочку-то и говорить нечего. Но стараются, работают и учатся на ходу. Для своего ведь гнезда. Хоть и устает Василий, работая за полночь, зато сколько радости любоваться на белую дверь, на застекленную раму, ощутить первое тепло тобой же установленной батареи центрального отопления и ступать босыми ногами по ласковым сосновым половицам. Забудешь, ходя по ним, как они были добыты, с какими трудами настланы и что за них заплачено.
      А пахнет-то, пахнет-то как от стен. Будто в бору, а то и на Пицунде, где когда-то любовался древнейшими соснами Василий Киреев.
      Или взять печь. Конечно, можно было сложить плиту с духовкой. Но русская печь привычнее Серафиме Григорьевне. И пироги в ней как пироги, а в случае чего и окорок можно запечь. Круглый день тепло. Обед не разогревай, щи так славно томятся в вольном жару. Начнешь их есть - горшком пахнут. Какая прелесть! Ну а плита при русской печи - сама собой. Под шестком. Нужно скороварку, скородумку по летней поре, сунул щепу в подтопок - и пожалуйста.
      В доме Василия Петровича все предусмотрено Серафимой Григорьевной. И кладовки, и чуланы, и подпол, и сенцы, и две комнаты для Ивана с Лидией.
      Случалось, конечно, что эта предприимчивая тороватость хлопотуньи Серафимы Григорьевны претила Василию, шибала в нос кержацким скопидомством, кулацкой запасливостью. Бывало, и семейно спорили. Спорили не то чтобы пыль до потолка, а семейно - на степенной основе. И всегда получалось так, что Василий напрасно начинал прения.
      Если кур завели, то как им жить без курятника! Или свинье - без свинарника. Можно, конечно, и не заводить кур, только зачем в городе яйца покупать? Вози их. Да береги, чтобы не раздавить. А тут они под рукой и всегда свеженькие. Без штемпеля знаешь, какого числа снесены. То же и свинина. Сколько после обеда всякого добра остается! Не вываливать же в помойку? Или, того смешнее, не отдавать же это все чужой свинье. И если опять взять в рассуждение коренных коммунистов Бажутиных. Покойный Корней Бажутин чуть ли не с пятого года в партии состоял, а Евграф даже член бюро, а свою свинью держит, и никто даже не думает на вид ставить или намекать на какие-то там разные кержацкие, кулацкие замашки.
      Жизнь - это жизнь. И если ты живой человек, то как ты можешь обойтись без бани! Ванна, душ - это ж купание, а баня - мытье, все тело с богом разговаривает, и все хвори выпариваются.
      Не Серафима же Григорьевна придумала баню. Уж на что царей взять всякие брызгальные фонтаны могли завести, а мылись в бане. И уж если такой дом срублен, то смешно поодаль от него баньку не поставить. Хоть бы два метра на три. Самую крохотную. Без предбанника.
      И опять здравый смысл на тещиной стороне. Только два на три метра это не баня, а собачья конура. Три на четыре - это еще можно терпеть. И постирать есть где. И все такое. Зимой тоже лыжи с палками надо куда-то поставить. Не в дом же тащить.
      Себе Серафима Григорьевна, как ее ни упрашивали, взяла комнатку самую маленькую. "Мне не телиться", - заявила она Василию Петровичу, и тот высоко оценил скромность новой тещи, все более и более доверяясь ей и советуясь с ней о каждом своем шаге. А Серафима Григорьевна, всячески ублажая своего зятя, затмевала его первую тещу Марию Сергеевну. Хоть и знала Серафима Григорьевна, что Мария Сергеевна не будет жить в новой семье Василия, а предусмотрела место и для нее.
      Если захочет она пожить с внучками Ванечкой и Лидочкой на даче милости просим, хлеб да соль.
      Тягостными были дни строительства дома, да хороши награды за труды.
      Каждая скобочка улыбается Василию Петровичу, каждый сучок стенного бревна подмигивает. А дом покрякивает, осаживается. Всякое бревно в своем пазу паклю уплотняет, тепло бережет.
      Стены рублены хотя и по-старому, а все в доме по-новому, на уровне новейшей санитарной техники. Даже вместо выгребной ямы специальный резервуар с дозатором и рассасыванием смывных вод по дренам в верхних почвенных слоях. Дважды разумно: и за выгреб платить не надо, а растения получают добавочную подкормку.
      Жить да радоваться. Любоваться молодым садом. Наслаждаться, глядючи в изумрудные глаза своей женушки. Гладить нежный пепел ее волос. А на работе побольше отдавать внимания своей мартеновской печи. Годы строительства дома поубавили его сталеварскую славу...
      Маловато занимался он и сыном Иваном. А ведь он продолжатель отцовского дела. Будущий сталевар. В заводе на хорошем слуху. Пусть не делегатом, а всего лишь гостем, но все же он был в Большом Кремлевском дворце на Всесоюзном слете трудовой юности. На слете передовиков, соревнующихся за звание ударников и бригад коммунистического труда. Передовой, значит, парень. Вот только дома тише воды, ниже травы. По всему видно - что-то в доме ему не по душе. Но молчит. В чем дело? Надо как-нибудь поговорить с сыном начистоту и о семейных и о заводских делах...
      Впрочем, о заводских делах Иван не молчал. Недавно прямо сказал отцу:
      - Пап! Нам новую печь отдают. В полное наше распоряжение. А распоряжаться некому. Тебя комсомольцы хотят. И в дирекции тебя, пап, называют. "Пора, говорят, уж..."
      - Что пора-то? - насторожился тогда Василий Петрович.
      - "Пора, говорят, заводу внимание уделять..."
      Это прозвучало как упрек. Как справедливый упрек. Конечно, давно пора кончать с домоустроительством. Надо бы постоять у печи с сыном и с его дружком Мишей Копейкиным. И вообще заняться молодежью в цехе, как он это делал всегда. Да нет времени. То весенние работы в саду, то подготовка к зиме. Дрова, уголь и все такое... Добудь, доставь, сложи. Пустое дело свинарник утеплять, а месяца нет. Вот и теперь: осталось только опрыснуть кусты и деревья, а тут - бац! - губка! Грибок! И снова все к чертовой этой самой... в тартарары!..
      - Ангелина! За что же это все, моя милая? - жалуется ей Василий. Неужели, понимаешь, опять в колья-мялья и снова за пилу, за топор? Шутка ли - вырубить полы, подвести новые венцы... В месяц не уложишься... А деньги? Долги еще не выплачены. Крыша покраски требует. Электрическую линию нужно менять. А это все немалый расход, особенно если поручить работу пройдохе Кузьке Ключу. Глаза бы его не видели, а как обойтись без него? Для этого Ключа ничего нет запретного. Все откроет, все найдет и рабочую силу добудет на полном законном основании.
      Ангелина молчит и слушает мужа. Потому что ей нечего ответить ему и нечем помочь. Да и какие бы слова ни сказала она, все равно полы и венцы нужно менять, крышу красить, тянуть вместо временных новые провода. И от этого никуда не уйдешь, так же как не обойдешься без Кузьки Ключа.
      Лина молча хлопает ресницами, разглядывает свои обветренные и погрубевшие на работе руки и потом советует:
      - Может, садовый домик продать? Или "Москвича"? Все равно старенький.
      Эти мысли приходили в голову и Василию Петровичу. Но как можно расстаться с "Москвичом" и ежедневно ходить два километра до трамвайной остановки, а потом минут сорок стоять в переполненном вагоне? Это же потеря добрых двух часов в день. А на "Москвиче" сел - и через двадцать минут на заводе. Час сорок минут - разница. А за этот час и сорок минут многое можно сделать в своем хозяйстве.
      Нельзя было продать и садовый домик. Как можно было оторвать Прохора Кузьмича Копейкина от любимых садовых занятий? К тому же у Копейкина без малого шесть лет прожил в сиротские годы Василий, а теперь сам же упросил Прохора Кузьмича поселиться в этом домике.
      На этой странице нужно бы подробнее рассказать о старике и старухе Копейкиных, об их появлении в садовом домике, об их внуке Мише и другой родне. Но теперь пока не до них. Вернемся к невеселым раздумьям Василия Петровича.
      Нет, нельзя продать садовый домик, окончательно решил Василий. Ведь вместе с этим домиком нужно было отдать участок, на котором буйно цвели яблони и так хорошо плодоносили кусты новейшего сорта черной смородины "Лия-великан". Кроме того, пришлось бы лишиться пристроенного к дому курятника и вольера для кур из отличной сетки.
      Так поступить было никак невозможно.
      Вечер прошел в еще более тоскливом раздумье. Не радовал обещающий хорошее утро закат. Не успокоила веселая чекушка водки, а за нею и другая, принесенная стариком Копейкиным.
      - Уляжется, ушомкается, - утешал Прохор Кузьмич, - все станет на свое место.
      Но этого пока даже не предвиделось. Ночь прошла почти без сна. Лина украдкой плакала.
      Не такая простая штука домовой грибок...
      VIII
      На другой день, в понедельник, Василий Петрович работал озлобленно. Ожесточенно. Широко размахиваясь, он кидал большой лопатой в зев мартеновской печи вместе с добавками и свои думы о доме. А они, эти черные думы, не сгорая, возвращались из печи в голову Василия нагретыми, нестерпимо и беспощадно воспаляя ее...
      Работа и на этот раз не заглушала его горя.
      Василий не замечал, как неподалеку от него стоит и откровенно любуется им его товарищ по саперному батальону Аркадий Михайлович Баранов. Они не виделись более пятнадцати лет. В давней переписке друзья редкий год не давали обещания встретиться где-нибудь на берегу Черного моря или провести отпуск здесь, на Урале. Побродить. Порыбачить. Вспомнить "минувшие дни и битвы, где вместе рубились они"... Да все как-то эта встреча переносилась из года в год. А нынче случилось так, что Аркадий приехал в этот большой город, где ему предстояло жить и работать.
      Прямо с вокзала Баранов, оставив вещи в камере хранения, направился по старому адресу Киреева и, узнав, что Василий на заводе, не стал откладывать встречу на вечер.
      - Никак, Василий Петрович, этот товарищ к тебе. Судя по всему - это корреспондент из газеты, - предупредил Киреева его первый подручный Андрей Ласточкин.
      Василий даже не пожелал оглянуться, орудуя лопатой. Ему хотелось устать, вымотаться. Но Ласточкин опять обратился к нему:
      - А может, из министерства?
      - Да ну тебя, понимаешь... - огрызнулся Киреев, а потом все-таки оглянулся.
      Лопата выпала из его рук. Он заорал на весь цех, заглушая гул пламени:
      - Аркадий! Неужели это ты?..
      Они заключили друг друга в долгие объятия. Светлому костюму Баранова угрожала гибель. Едва ли химическая чистка снимет коричневый отпечаток пятерни Василия на спине пиджака Аркадия Михайловича. Но разве тот или другой могли думать об этом? Разве могли об этом думать два фронтовых товарища, поочередно спасавшие один другого от верной смерти?
      Печь была оставлена на первого подручного. Ласточкин уже не раз подменял Киреева и был созревшим сталеваром.
      Найдя в цехе уголок, где потише, друзья наскоро переговорили, как и зачем приехал Баранов, и Василий потребовал:
      - Немедленно ко мне! Такси за углом. Вот записка теще.
      Баранов попробовал отказаться:
      - Стесню. В гостинице удобнее. Сегодня же приеду. Проведем вместе вечер.
      Но Василий был неумолим:
      - Ты что? Разве это возможно?.. У меня же, понимаешь, дом в сорок хором. Разве я могу допустить?.. Не обижай. Да и, кроме того, ты теперь, понимаешь, нужен мне...
      - И ты мне, Василий, тоже нужен.
      - Ну вот, видишь... По рукам?
      Иначе не могло и быть.
      - Еду!
      - Такси за углом, - еще раз напомнил Киреев.
      Домовая губка мигом вылетела из головы. Встреча развеяла мрачное состояние Василия. Баранов всегда был добрым советчиком. Даже заочно. В письмах. С ним советовался Василий и перед тем, как вступить в брак с Линой.
      Он и теперь наверняка поможет.
      Плавка пошла веселее. Вслед за оживившимся сталеваром оживленнее заработали и подручные.
      Им хотелось верить, что наступает перелом в работе Василия Петровича, что киреевская бригада снова засверкает на заводе и не их, а они будут брать на буксир товарищей.
      Когда-то успехи сталевара Киреева в общем итоге выплавки по цеху покрывали отставание некоторых других. А теперь нередко приходится другим покрывать недоданное Киреевым. Хотя одна печь и не делает погоды, но ее успех или неудачи сказываются - и довольно заметно - на выполнении заводского плана.
      Большой металлургический завод, где работал Василий Петрович, принадлежал к старым уральским заводам, хотя от старого теперь не осталось и фундамента. Начав реконструироваться еще в тридцатых годах, завод достраивался, перестраивался, расширялся и, далеко перешагнув свои прежние границы, вырос в могучее передовое предприятие.
      Металл, как известно, был и остается показательнейшим мерилом роста промышленности. Особенно тяжелой. По цифрам выплавки чугуна и стали всегда можно судить об уровне роста ведущих отраслей народного хозяйства.
      И как бы много ни было у нас доменных и мартеновских печей, все же задувка каждой новой печи становится не только событием завода, где она появилась, но и заметным явлением в стране.
      Взять, например, мартеновскую печь, на которой работает наш Василий Петрович. Каждая ее плавка составляет в среднем триста пятьдесят тонн стали. Нетрудно, переведя эту сталь в металлические изделия, представить, что можно произвести из этих трехсот пятидесяти тонн!
      На страницах романа не принято заниматься техническими описаниями и экономическими расчетами. Однако же если техника и экономика становятся лидерами трудовой жизни нашей страны, то как обойтись без них?
      Современная сталеплавильная печь - сложнейшее и громаднейшее сооружение. То, что мы видим в кинохронике или на страницах журналов, где нередко показывают работу сталеваров, - это чаще всего заслонка печи, снятая крупным планом, или ее желоб, по которому мчится слепящий поток сваренной стали. Но это всего лишь, говоря фигурально, электрическая лампочка, по которой нельзя составить представление об электрической станции.
      Высокая механизация, а за последние годы и автоматизация сталеплавильного дела не заменили сталевара, его умения, его мастерства, а иногда и особой одаренности в производстве стали. Пусть нет в наши дни каких-то "тайн" в плавке металла, пусть приборы, вспомогательные механизмы, автоматические устройства значительно помогают сталевару и облегчают его труд. Но и теперь сталевар остается магом и волшебником, творцом и художником в искусстве производства стали, особенно редких марок специального назначения.
      Сталь испокон веков была предметом легенд, сказов, таинственных историй. Сталеплавильное дело, процессы в мартеновской печи, кристаллизация стали при остывании слитков до сих пор еще хранят немало "белых пятен".
      Так только кажется, что стоит мартеновскую печь залить жидким чугуном, завалить вышедшим в лом металлом, дать необходимые по рецептуре той или иной марки стали добавки - и все.
      Нет. Как и любое мастерство, сталеплавильное дело требует не одной лишь квалификации, но и вдохновения.
      Вот и сейчас, уже в первой половине плавки, было видно, что выпуск металла мартеновской печи Василия опередит плановое время. Зря толкуют некоторые шибко умные говоруны, что техника - это одно, а человеческая душа - другое. Можно, конечно, доказывать, что жар человеческой души не помогает плавке. Можно! Однако всякий коренной мастер, будь он сталеваром или кузнецом, знает, какому теплу обязаны его удачи. Не зря же говорится, что без "струмента" и блохи не убьешь, без души и гвоздя не скуешь.
      Василий, безусловно, был в своем деле поэтом. Пусть муза большого внутреннего огня за последние годы редко посещала его, но сегодня он будет неразлучен с нею. Она не оставит его.
      Так веселее же гуди, пламя! Закипай, милая! Гуляй, золотая, огневая пурга! Варись, нержавеющая, нетемнеющая... А потом разлейся, бесценная! Остынь дорогими слитками. Стань добрыми изделиями! Радуй, любимая-несравненная, людей! Так кипи же, кипи-закипай, красавица, веселей в честь дорогого фронтового дружка-товарища, распрекрасного мужика Аркадия Михайловича!
      - Эй, Андрей! Кинь еще десяток лопат и прибавь факел...
      Андрей Ласточкин выполняет приказание. Таким он давным-давно не видел Василия Петровича Киреева. Радуется молодой коммунист Ласточкин "классной" плавочке. Верит, горячая голова, в крутой подъем умолкнувшей славы. Верят и остальные, вместе с первым подручным любуясь одухотворенным лицом Василия Петровича, любуясь веселым словом его команды.
      - Значит, пойдет дело...
      Нет, Андрей Ласточкин! Это преждевременная радость. Домовой грибок очень серьезное заболевание...
      IX
      Добраться на такси до Садового городка не составило труда и не заняло много времени. Аркадий Михайлович сразу узнал дом Василия по снимку, который был прислан ему в прошлом году.
      Серафима Григорьевна также сразу узнала Баранова. Тоже по снимку. Даже не по одному.
      - Милости прошу, - пригласила она его и начала расспрашивать: - Какими судьбами? Надолго ли?
      Узнав, что Баранов собирается провести у них свой отпуск, она не выразила большого удовольствия. Зато приезду Баранова невыразимо радовался Прохор Кузьмич Копейкин. Они тоже были знакомы по письмам к Василию. Симпатизируя друг другу заочно, очно они подружились сразу же, что называется, "по гроб жизни".
      Пока Баранов переодевался с дороги в отведенной ему на втором этаже светелке, Серафима Григорьевна принялась изрекать:
      - Несчастья, как и болезни, редко приходят в одиночку. Сегодня ни с того ни с сего обезножела коза. Будто кто ей подсек ноги. Еле вывели ее с Лидкой на луг. Вчера ночью хорь в курятник подрылся, молодую несушку сожрал. А теперь дружок у Василия Петровича обнаружился.
      - Серафима Григорьевна, - увещевал Копейкин, - нельзя же все это на одну нитку низать. Аркадий Михайлович Васю без чувств с минного поля вынес, от смерти спас.
      - Я ничего не говорю против этого, Прохор Кузьмич. Только до гостей ли теперь нам...
      Серафима Григорьевна, опасаясь при Копейкине выражать недовольство приездом гостя, перешла к разговорам о работах в саду.
      Аркадий Михайлович Баранов, одногодок Василия Петровича, познакомился с ним в первый год войны и провоевал вместе, с небольшими госпитальными промежутками, более трех лет.
      Тот и другой служили в саперных частях. Тот и другой подрывались на минах.
      После войны Баранов работал в партийных органах Курска, Воронежа, потом в главке, потом где-то еще, а кем именно - Баранов не уточнял. Поэтому в семье Киреевых его и знали главным образом по фронтовым фотографическим снимкам, где он и Василий то в шинелях и шапках, то в гимнастерках и пилотках были сняты на привалах, в строю, во время вручения орденов и на вокзале, при расставании. Баранов Серафиме Григорьевне и Ангелине представлялся военным человеком.
      А теперь он приехал совсем другим. Только лицо оставалось тем же, что и на снимках. Моложавое лицо. Улыбчатое, но со строжинкой. И глаза простые, но зоркие. "Проскваживающие такие глаза", - как их определила Ожеганова.
      Нельзя было составить о нем суждения и по одежде. С одной стороны, как будто все по моде, до последней пуговицы и ботинка с узким носком. А с другой - это все было как бы для порядка, а не по существу. Едва ли он замечал, что на нем, как сшито и скроено. Бывают такие люди, которым не до себя...
      Напившись чаю и подзакусив, Баранов попросил Серафиму Григорьевну показать ему, так сказать, владения.
      Серафима Григорьевна, польщенная вниманием к хозяйству, которое она считала своим личным, повела за собой Баранова и начала с сада.
      X
      Хотя Серафиме Григорьевне и было без пяти минут сорок шесть годиков, она все еще не переставала баловать себя молодящими нарядами и прибавлять бедрам крахмальную пышность. Не теряла Ангелинина мамаша виды на возможные перспективы. Надеялась. Вот и теперь она выпестрилась в цветастое. Как бы из уважения к зятеву товарищу, а также в смысле "знай наших".
      Если бы не начавшие стекленеть и жухнуть зеленые глаза, если бы не провал щек и предательская дряблость кожи, то еще бы она могла покуковать годок-другой-третий, а там бы видно было. Ее плечи можно и по сей день показывать на люди. На суставах рук еще и не думают завязываться старческие узлы. И сумей бы она бросить свои заботы да поднакопить где-нибудь в Сочи пять-шесть кило веса, то при ее-то среднем росте да при складном костяке можно и в обтяжном походить, и покрасоваться на высоком каблуке. Нога у нее меньше дочерниной. Тридцать третий номер. Редкие копытца... Ну да что об этом вздыхать! Либо хозяйство вести, либо себя блюсти. Эти два зайца бегут в разные стороны. Но тем не менее...
      Тем не менее почему же не набить себе цену затейливым фасоном, ладной вытачкой, модной складочкой? Почему не подкрасить проседь? Химия - добрая чудесница. Обо всех заботится. На все у нее своя продукция. Даже уши можно так подрозовить, что и растворителем не смоешь.
      Это к слову. А теперь по ходу дела.
      - У нас, Аркадий Михайлович, изволите видеть, два сада. Даже три, разгороженные в один. Это вот старые сады. Бывшие садовые участки - дочкин и зятев. Тут уже яблоки были, а смородины - не обобрать. С малиной тоже еле справились. А это, прошу вас, новый сад. Его мы заложили, как начаться строительству.
      Так говорила Ожеганова, показывая себя и свои владения.
      Баранова неожиданно заинтересовала неизвестная для него плантация:
      - А это что, Серафима Григорьевна?
      - Смородиновый питомничек, - ответила она. - Кустики из черенков выращиваем.
      Аркадий Михайлович остановился:
      - Интересно. Тут, я думаю, их никак не меньше пятиста.
      - Нет, тысяча двести, - поправила Серафима.
      - Куда же столько? - спросил в простоте Баранов.
      - Ну, так ведь тому куст, другому два... Глядишь, и две тысячи кустов не цифра. А смородина редкая, "Лия-великан". Не поверите, чуть не по волоцкому ореху случаются ягоды. Разбирают эти кусты, только успевай выкапывай...
      - Торгуете, стало быть, кустиками?
      Ожеганова замялась:
      - Торговать не торгуем, а услуги оказываем. Конечно, кое с кого приходится и деньгами брать... Дом-то ведь выпил нас, Аркадий Михайлович. Вот и приходится тишком от Василия Петровича то смородиновыми кустиками лишнюю копейку добыть, то цветами крышу покрасить. Помогать ведь надо хозяину. Жалеть надо его. Так вот я и свожу концы с концами. Да и зачем же земле даром пропадать? Негосударственно.
      - Что и говорить, - усмехнувшись, согласился Баранов. - А это? обратил он внимание на вольер, где расхаживали белые куры.
      - Курицы, Аркадий Михайлович. Неужели вы такой уж городской житель, что кур не признали?
      - Пока еще курицу с голубем не путаю. Просто удивился количеству. Двадцать?