Да, да, да... Нужно пересмотреть еще раз все, хотя и без того ясно, что чаша весов перетягивает в пользу здравого смысла. А здравый смысл - это временное возвращение в Америку.
      Но что сказать Дарье? Что сказать всем? Ведь он же объявил о своем желании... Рассказать так, как есть, так, как он думает, невозможно. Никого не убедят его доводы. У них же другие взгляды на жизнь!
      "Но есть еще способ: не говорить ничего. И это самое лучшее..." подсказал один Трофим другому Трофиму.
      Они, почти слившись теперь вместе так плотно, что не всякий психолог смог бы отличить одного от другого, вернулись единым, хотя все еще двоящимся Трофимом в Дом приезжих.
      В кинематографе это можно бы показать очень наглядно и операторски выразительно. Сначала идут крупным планом два Трофима, наплывая один на другого. Потом - постепенно сливаются... Но... что возможно в комбинированных съемках новейшего искусства кино, к сожалению, недоступно прозе.
      Этот абзац, также не имеющий никакого отношения к нашему повествованию, приведен здесь исключительно для того, чтобы дать Трофиму возможность дойти до дому и несколько притормозить крутой поворот сюжета на развилке двух финальных дорог: ложной и действительной.
      Тейнера не было дома. Он отдавал последний визит Стекольникову и засиделся у него за полночь. Пелагея Кузьминична спала. Ключ был под лестницей в условленном месте. Трофим вошел в свою комнату и зажег свет. На столе лежала телеграмма из Нью-Йорка, от Эльзы.
      Из этой труднопонимаемой даже для знатока английского языка семейно зашифрованной телеграммы Трофиму стало ясно, что на ферме дела идут сверх ожидания хорошо. И что "первое" (в расшифровке - молоко), за что опасался Трофим, оказалось "тяжелее и веселее". Это обозначало увеличение надоя, жирности и цены. Далее говорилось об успехах "второго" и "третьего", то есть мяса и овощей. И, наконец, говорилось, что "дерево начинает приносить хорошие плоды". Это нужно было понимать так: муж Анни, Юджин, делает без него успехи в хозяйничанье на ферме.
      Сообщение о "дереве, начавшем приносить хорошие плоды", затемнило все и решило исход раздумий, начавшихся на берегу Горамилки. Ведь он до последней минуты считал себя главным колесом фермы. А теперь, оказывается, ему есть замена. Вспышка ревности заставила Трофима действовать так быстро, что он и сам не ожидал от себя такой прыти.
      Судорожно собрав самые необходимые вещи в небольшой чемодан, Трофим сел к столу и хотел было написать письмо, адресованное всем. Но в коридоре послышался шум.
      Трофим решил, что это возвратился Тейнер, поэтому погасил свет.
      Шум повторился. Трофим прислушался. Это, оказывается, молодой кот вздумал играть с половой щеткой. Трофим махнул рукой на письмо и, не включая электричества, вышел из комнаты. Тихо, чтобы не скрипнуть наскоро уложенными половицами, он прошел по коридору, спустился по лестнице и направился в сторону, противоположную от села.
      Теперь он, уже не двоясь, убегал цельным старым зверем через молодой березняк. Воровато оглядываясь, Трофим поднялся на увал, чтобы, минуя село, выйти на шоссе.
      Он напрасно оглядывался. Его никто и не собирался догонять. Тудоиха, спавшая чутким старушечьим сном, была первым свидетелем его побега. Но она даже и не подумала будить телефонным звонком Петра Терентьевича.
      Пелагея Кузьминична всегда считала излюбленные ею русские пословицы неопровержимыми. И одна из них сбывалась сейчас.
      Все еще не теряя из глаз Трофима, она складывала новую строку своей были-небыли:
      - ...и тихой лунной ночью он тайно покинул Бахруши, не вильнув даже хвостом на прощанье за хлеб-соль спящему селу...
      L
      С увала Трофим увидел белесую, освещенную луной ленту шоссе. Оно жило довольно напряженно и ночью. То и дело проходили грузовые машины.
      Вскоре Трофим вышел на шоссе и, подняв руку, остановил большой "МАЗ" с дощатой надстройкой на кузове, доверху заполненном свежей капустой.
      - До города, если можно, - сказал Трофим молодому водителю. Отблагодарю.
      - Пожалуйста! - пригласил водитель, открывая дверцу. - Вдвоем-то веселее будет.
      Сев в машину, Трофим почувствовал облегчение. Только так, а не иначе, мог поступить он. Побег для него был самым лучшим исходом.
      Водитель, доставлявший из Бахрушей капусту на колхозный рынок, узнал Трофима, когда тот стоял на обочине с поднятой рукой. Водителю показалось странным, что Трофим ночью "голосует" на шоссе в трех километрах от Бахрушей.
      - Куда путь держите? - как бы между прочим спросил водитель, притормаживая машину перед переездом через железную дорогу.
      - В аэропорт, - ответил Трофим, - к утреннему самолету.
      - Такси-то бы вам проще вызвать, а то вон какой крюк придется делать.
      - Что сделаешь! Так уж случилось, молодой человек. Не собирался лететь, да одночасно собрался.
      - Не поладили с кем или что?
      - С самим собой не поладил, молодой человек. Вот и уехал ночью... Бежал, можно сказать.
      - А как же теперь Сережа? - неожиданно спросил водитель.
      - Какой Сережа? - Тут Трофим заглянул в лицо водителю и сказал: - Тем лучше, что вы из Бахрушей. Теперь и письмо не надо писать. Я, государь мой, не мог по-другому... Оказывается, я весь там и не уезжал оттуда. А здесь был кто-то другой в моей плоти. Вы чей будете, молодой человек?
      - Меня зовут Алексей. Я двоюродный брат главного механика Андрея Логинова.
      - Это хорошо, что вы его двоюродный брат.
      - А что же тут хорошего? Жених-то вашей внучки он, а не я, - пошутил водитель.
      - А то хорошо, - сказал Трофим, - что я через вас могу передать часы с музыкой. Сережа любил их слушать. Я ему их раз по двадцать заводил. Передадите, Алексей... как вас по батюшке?
      - Иванович. Передам. Отчего не передать, коли мальчик любит музыку. Только потом отцепите. Руки у меня на руле...
      - И Дарье Степановне передайте, Алексей Иванович...
      - А ей что передать?
      - Даже не знаю. То, что видели. То, что слышали от меня. Сбег, мол... серый. По-волчьи сбег, и, как полагается, ночью.
      В кабине воцарилось молчание. "МАЗ" шел быстро, на прямой передаче. Минуемые деревни, заводские поселки спали. Из города еще не начался встречный поток машин. В открытые окна кабины врывались сосновые запахи. Слегка свежело. Где-то за лесом вспыхивали и гасли алые зарева доменных печей. Сливали шлак.
      Луна смешливо поглядывала на Трофима, и он отвернулся от нее.
      - А что передать Петру Терентьевичу? - спросил Алексей.
      Трофим, раскуривая трубку, помедлил с ответом и наконец сказал:
      - Ничего ему не надо передавать. Он меня знает лучше, чем я себя. А Тейнеру, который приехал со мной, скажите, что я его буду ждать в Москве в том же отеле. И если он захочет прихватить мои оставшиеся пожитки, пускай прихватывает, а если нет, пускай ими распорядится по своему усмотрению Пелагея Кузьминична Тудоева. Вот и все.
      Машина въехала в пригород. Начались объезды строительств, огороженных временными заборами. Трясло. Наконец показалась первая стоянка такси.
      - Я, пожалуй что, здесь сойду, - сказал Трофим и тронул Алексея за руку.
      - Как угодно, Трофим Терентьевич, - ответил тот и затормозил машину.
      Трофим стал рыться в бумажнике. Алексей, заметив это, предупредил:
      - Не беспокойтесь, с гостей не берем.
      - Тогда хоть вот это. - Трофим протянул зажигалку и, забыв отцепить часы, обещанные Сереже, сошел с подножки, а затем, сняв шляпу, пожелал: Счастливо торговать!
      - Счастливого пути! - послышалось из кабины тронувшейся машины, нагруженной капустой.
      LI
      К половине восьмого Сашуня закончила тщательную перепечатку на хорошей бумаге заявления Трофима.
      Теперь старательная девушка перечитывала и подчищала резинкой написанное. Она торопилась, чтобы работу сделать в срок и удивить Трофима Терентьевича чистотой письма.
      Сашуня накануне читала черновик этого заявления матери и бабушке. Та и другая остались довольны не только тем, что Трофим Терентьевич прозрел под конец жизни, но и слогом заявления, в котором пело каждое слово.
      Радовалась и Саша. Ей впервые в жизни довелось писать бумагу в такую высокую инстанцию. Саше было очень приятно, что она сумела сохранить правые поля страницы такими же ровными, как и левые, и от этого страницы выглядели почти что книжными.
      Пробило восемь часов. "Шесть часов по московскому времени", - объявил репродуктор. В комнатах правления уже началась жизнь. Петр Терентьевич, наверно, уже давно объезжает участки. День наступил, а заявление все еще лежит на столе, как будто до него теперь нет никому никакого дела.
      Зачем же ее торопили? Зачем же она проснулась до восхода солнца и бежала по росе, не жалея своих новых синих замшевых туфелек?
      Ах, Сашуня, Сашуня, тебя очень оскорбит, когда ты узнаешь, что произошло этой ночью, и разве теперь до твоих семи аккуратно перепечатанных страниц! Послушай, что говорят в Бахрушах.
      Алексей, отвозивший в город капусту, вернулся и рассказал о ночной встрече с Трофимом.
      Бахрушин выслушал Алексея молча. Тудоиха уже побывала на зорьке у Петра Терентьевича.
      - Иначе и не могло быть, Алексей, - сказал он, попросив водителя "замахнуть его" к Дарье Степановне.
      Она, и только она, беспокоила Петра Терентьевича. Он, и только он, первым должен рассказать ей о случившемся. Всякий вестник не только приносит весть, но и смотрит, какое впечатление она произвела на извещенного.
      Дарья для Петрована не просто родня, но и знатный человек в колхозе. И без того все эти дни она была на языке у каждого.
      Нужно внушить ей спокойствие и уверенность в неизбежности клятвоотступничества Трофима.
      Рассказав Дарье о побеге, он повторил:
      - Иначе и не могло быть, Дарья. И тебе незачем принимать все это близко к сердцу. Разве он имеет к тебе какое-то отношение!
      - Имеет, - твердо сказала Дарья. - Я поверила ему.
      Теперь она, не стесняясь Петра Терентьевича, дала волю слезам. Молча, не мигая, она смотрела в открытое окно, за которым так недавно стоял Трофим и протягивал Сергуньке свои большие трясущиеся руки.
      Не притворялся же он... Иначе как бы она могла разрешить ему брать в свои волчьи лапы такого любимого ею и Петрованом внука!
      Пусть она в своем отношении к нему ничем, кроме разрешения видеться с внуком, не уронила себя в глазах односельчан. И пусть Петровану не нужно оберегать ее в этом. Людям нечего сказать о ней худого. Но ведь себе-то самой Дарья Степановна должна сказать, что она не поверила ни Тудоевой, ни Петровану, ни Тейнеру и наперекор всем хотела видеть его лучше.
      Но виновата ли она?
      - Мне стыдно за себя, Петрован, но я не раскаиваюсь, что поверила ему. Все-таки хоть на сутки, всего на одни сутки да просыпался в нем человек и побеждала наша правда. Это хорошее знамение... Не для него, а для других. Для того же Тейнера... Ведь не все же, кого очеловечит наша жизнь, захотят вернуться в свою волчью или в какую-то другую - лисью там или трусливую заячью - шкуру. Я не раскаиваюсь, Петрован, хотя мне и стыдно.
      - Ну вот и хорошо. И очень хорошо, - сказал Бахрушин. - Выревемся дома, а на людях слез не покажем. И не потому, что мы прячемся, а потому, что и у нас, кроме добрых глаз, есть и злые. Зачем их радовать? Ни к чему. Главное, что ты все поняла и лучше меня объяснила все это... За что-то же я и люблю тебя.
      Поговорив и успокоившись, они отправились на виду у всего села, ведя за руки Сергуньку в гости к тете Ляле. Там он познакомится с другими внуками дедушки Петра. Внучата приедут сегодня на большом автобусе. Вот будет веселье! "Хорошо быть дедом, - думает Петр Терентьевич. - Честное слово, хорошо. Это как бы второе отцовство. Только более осмысленное. Увесистое. Громкое".
      LII
      Джон Тейнер, узнав о событиях минувшей ночи, позвонил Дудорову и сказал:
      - Имею честь доложить, Григорий Васильевич. Четвероногое сегодня ночью приняло нормальное положение. Оно хотело подарить Сереже антикварные часы с музыкой, но забыло их отцепить при выходе из машины. Подробности можете узнать у Петра Терентьевича. Сожалею, что беглец не успел заплатить колхозу за гостиницу и рассчитаться за продукты с Пелагеей Кузьминичной. Но ничего. Это сделаю я.
      Повесив трубку, Тейнер принялся звонить Стекольникову.
      - Федор, алло, дорогой Федор! Держись за стул, на котором ты сидишь... Слушай последние известия...
      Далее началась информация об исчезновении Трофима, выдержанная в манере газетной информации о происшествиях.
      - Если сегодня ночью я тоже сбегу и прихвачу кое-что из ценного имущества отеля де Бахруши, это уже никого не удивит. Он скомпрометировал и меня. Теперь в Бахрушах никто не поручится, что я, вернувшись, не напишу антисоветскую книгу... Пожалуйста, пожалуйста, пусть все думают самое худшее обо мне... Я люблю делать сюрпризы. Извини, я иду фотографировать разбросанные вещи в комнате сбежавшего мистера и позвоню тебе еще.
      Знатный свинарь Пантелей Дорохов после появления большой статьи о нем в областной газете стал еще более уверен не только в правильности выращивания свиней своим методом, но и во всем остальном.
      О побеге Трофима он своему сыну говорил так:
      - Значит, передумали его засылать в глубокий тыл... Или его раскусили наши... Недаром же почтальонша Ариша сказывала о шифрованной телеграмме, которую он получил вчера ночью и тут же бежал.
      Кирилл Андреевич после известия о побеге раздавил "маленькую" перцовой.
      - Я теперь опять высвободился из-под ига капитализма, - радовался он, - и ни за что не отвечаю.
      Бдительный, как и Дорохов, и осторожный в словах, главный агроном Сергей Сергеевич Сметанин оценивал побег как "не тае", заслуживающее пристального изучения.
      Машинистка Сашуня, узнав, что ее работа пропала даром, хотела переслать напечатанное ею "куда следует", но потом ограничилась тем, что первый экземпляр отдала Петру Терентьевичу, второй - Дудорову, а третий милиционеру, который квартировал в Бахрушах.
      Борис, внук Дарьи, созвав сверстников, назначив тайный и секретный разговор в лопухах, рассказывал о том, как беглец тайными тропами сквозь джунгли пробирается на свою ферму.
      Вскоре возникла игра. Сначала тянули жребий, кому быть фермером, а потом, закрыв глаза и считая до ста, давали фермеру убеждать... Убежавшего искали и, найдя, снова тянули жребий.
      А Сергунька все-таки ждал гренд па. Его не отвлекло веселье в бахрушинском доме, связанное с приездом новых маленьких знакомых. Настоящая живая белка, подаренная ему дедом Петей вместе с клеткой, где она презабавно бегала в колесе, хотя и заставляла его весело смеяться, но время от времени Сережа поглядывал на Ленивый увал. Поглядывал и ждал: не покажется ли там гренд па?
      Сережа, верящий всем бабушкиным сказкам, не мог поверить, что гренд па был волком, притворявшимся человеком, что он снова обернулся волком и убежал в свое заморское логово. Если бы он был волком, то Сережа заметил бы когти, или зубы, или хотя бы злые глаза. А они были добрыми и хорошими глазами.
      Нет, Сережа не мог поверить этому. Он ждал гренд па...
      Детская острая память не хотела расставаться с тем хорошим, что врезал в нее Трофим. Почти настоящая доменная печь... Часы, в которых сидел маленький музыкант, наигрывавший на крохотных гусельках... Настоящая щука, которую мог поймать и мог пожалеть только он...
      И вдруг теперь все его называют волком! Даже веселый дядя Джон, который приходил прощаться с бабушкой...
      Бабушка добавила к белке четырех белых голубей, которых хотел подарить гренд па. А дядя Андрей сколотил очень хорошую голубятню. Это они сделали затем, чтобы Сережа не ждал больше гренд па. А он все равно будет ждать...
      А дни шли. Дни шли, но он не приходил...
      LIII
      Настал день отъезда Тейнера. Перед Домом приезжих собрались колхозники. Стихийно возник маленький митинг.
      Такого рода самодеятельность радовала Григория Васильевича Дудорова.
      - Не организовано, а лучше и не придумаешь! - делился он своим впечатлением с Петром Терентьевичем.
      Выступавшие Тудоиха, Андрей Логинов, зоотехник Володя, брат Андрея Логинова, Алексей, желали приятному гостю счастливой дороги и выражали уверенность, что их знакомство не будет омрачено.
      "Шибко беспартийная" Пелагея Кузьминична не позабыла наказать Тейнеру в своей речи:
      - Когда доведется тебе в Америке встретить гостей из наших мест, русского ли, татарина, украинца ли или всякого другого советского человека, не забудь, как я тебя тут ублажала, как блинчики да творожнички тебе выпекала, как бельишко твое не стиральной машинкой, а своими старыми руками стирала... Я не о том говорю, чтобы и твоя Бетсинька нашим людям варила, парила, жарила. У них и своего провианту хватит, а к тому говорю, что ты за ними всех нас видь - и меня, твою бабку старую... Теперь подойди ко мне, вертопрах, дай я тебя при всех поцелую в твою маковку. Стоит она этого, а почему стоит - сам знаешь.
      И Тудоиха поцеловала Тейнера в голову. И все хлопали ей так, что было слышно в селе.
      Тейнер в ответ целовал руки Пелагее Кузьминичне, и от этого аплодисменты, как принято говорить, перешли в овацию.
      Молодой коммунист Андрей Логинов приветствовал в лице Тейнера американский народ и борцов за мир. Он, между прочим, заканчивая речь, сказал:
      - Наши колхозники, встречаясь с вами, будто заглядывали через ваши рассказы в ту Америку, которую нельзя не любить, особенно мне. Техника для меня не только моя профессия, но и сам я. Дорогой мистер Джон Тейнер, вы даже не представляете, каким борцом за мир и дружбу народов вы были здесь в ваших встречах с колхозниками. Нечего приукрашивать правду, многое в вас непонятно нашим людям, но ведь и вам, глубокоуважаемый Джон Тейнер, тоже кое-что непонятно в нас. Для лучшего понимания уклада нашей жизни разрешите преподнести вам книгу на английском языке "Происхождение семьи, частной собственности и государства", написанную Фридрихом Энгельсом, а приложением к ней позвольте вам подарить для вашего автомобиля сконструированную мною маленькую лебедку, на которой с одной стороны написано по-английски: "Мэйд ин Бахруши", а с другой стороны по-русски: "Сделано в Бахрушах". Гарантирую - из любой грязи вытащит.
      Добрым хохотом ответили люди на речь главного механика. Смеялся и Тейнер, принимая подарки Логинова.
      - Позвольте и мне... Позвольте и мне, - обратился к провожающим Тейнер. - Я имел в виду тоже сделать подарок. Но так как некоторые люди забывают отцеплять свои подарки до того, как они уедут, я отцеплю его сейчас.
      Тейнер снял свою небольшую кинокамеру и подал ее Андрею.
      - Наконец-то и я приступил к подрывной деятельности, - сказал Тейнер. - Я сейчас завербовал вас, дорогой Андрей, корреспондентом американского телевидения. После того, как вы устанете снимать одну особу, имя которой я не знаю, как и все присутствующие здесь, я прошу вас продолжить начатый мною фильм о строительстве на Ленивом увале. За лебедку спасибо. Я давно имел на нее зуб, как и вы на мой аппарат. Теперь мы ничего не имеем друг против друга.
      Снова раздался смех.
      - За книгу тоже спасибо. Хотя мне до этого разные лица подарили уже семь таких книг, но я возьму с собой и эту.
      Тейнера сменили на крыльце Дома приезжих пионеры. Они протрубили в горн и стали читать вразбивку и вместе сочиненные, видимо, не без участия взрослых стихи.
      Пусть эти стихи непригодны для печати, но в данном случае без них нельзя.
      - Кто весельем заряжен?
      - Мистер Тейнер! Мистер Джон!
      - Кто в работе напряжен?
      - Неустанный дядя Джон.
      - Детворой кто окружен?
      - Наш индеец смелый Джон!
      - Кто стиляга и пижон?
      - Страшный модник мистер Джон!
      - В луже кто снимал "кошон"?
      - Кто-то... но не мистер Джон.
      - Кто в лесу сказал обжоре:
      "Много есть нехорошо"?
      - Деликатный мистер Джо!
      Рифмы все. Стих завершен.
      Путь счастливый, мистер Джон,
      Приезжайте к нам ужо,
      Будем ждать вас в Бахрушо!
      Хорошо?
      - Нет, нет, ребята! - возразил сияющий Тейнер. - Есть еще рифмы. Есть, есть... Например: "свежо" - "поражен"... Я тоже могу сочинять стихи. Да, да... Что вы на это скажете:
      - Очень мило и свежо!
      Я приятно поражен,
      Им ответил мистер Джон.
      Я вас тоже уважо...
      Оператор телевидения, как ему и положено, опоздал, но все же прощание с детьми было снято и записано на пленку.
      Тейнеру это было, видимо, приятно, и он чуточку позировал.
      Появление телевизионной аппаратуры лишило проводы некоторой доли непринужденности, и Елена Сергеевна Бахрушина сказала, наверно, меньше, чем она собиралась, но все же не так уж мало и не столь уж официально.
      Она привезла ящик с продуктами в дорогу Тейнеру. В обращении к нему вместо "мистер Тейнер" она, оговорившись, сказала "товарищ Тейнер".
      Несколько смутившись этим, сделав вынужденную паузу, она решила не исправлять оговорку, а подтвердить ее:
      - Дорогой товарищ Джон Тейнер! В этом ящике и еда и питье. Припасенного мною вам хватит до Нью-Йорка, если даже вы будете угощать в дороге кого-то другого, кто многовато ест. Но я прошу вас, Джон, не угощать моими продуктами посторонних. В этом ящике нет ничего, что может испортиться в дороге. И мне будет очень приятно, если кое-что вы сумеете довезти до дому и угостить вашу жену, Бетси, вашего отца, мистера Тома Тейнера, и вашу маму, миссис Джой Тейнер, и ваших детей - Джекоба, Китти и младшего, которого зовут дорогим для меня именем Питер. Для вашего маленького Пети тут лежит особый кулечек, на котором нарисован петушок. До свидания, веселый человек Джон Тейнер. Не позабудьте оставить адрес. Я надеюсь, что у Петра Терентьевича еще будет возможность поехать в Америку. И если это случится, то уж я не отстану от него, потому что в Америке теперь у меня много знакомых и есть где остановиться. Так что этот ящик обойдется вам недешево...
      Тейнер поклонился, потом поцеловал руку Елене Сергеевне.
      А она, такая наряженная, надушенная, в розовой шали, накинутой на плечи, так живописно теперь подчеркивающей ее зардевшиеся щеки, была довольна собой и сказанным ею.
      Бахрушин, стоявший поодаль в толпе провожающих, нескрываемо любовался женой. Ему было приятно сегодня все: и речи, и шутки, и даже рискованное кружевное платье жены, и еще более рискованные высокие, тоненькие каблучки ее туфель. Теперь это кстати: она выражала свое уважение отъезжающему не только словами, но и своим нарядным платьем, надетым в честь его проводов. А проводы проходили самым лучшим образом. Да и как могло быть иначе, если все от души и без всякой натяжки!
      Водитель Алексей Логинов, брат главного механика, и тот к месту сказал, подавая автобус:
      - Мне, мистер Тейнер, повезло. Я отвожу в аэропорт второго нашего гостя из Америки. Отвожу и надеюсь, что вы не будете мне предлагать чаевых, совать зажигалки и не позабудете проститься со мной за руку.
      Тейнер тут же нашелся:
      - Я? Зажигалки? Да что я, сумасшедший? Другое дело - очки...
      Алексей и мигнуть не успел, как на его носу оказались тейнеровские очки с затемненными стеклами.
      - Это я не сую, а надеваю на ваш нос профессиональную принадлежность. Она позволит вашим глазам не только не уставать, но и различать гостей не по одной лишь нумерации: первый, второй, - но и по тому, как они уезжают.
      - Спасибо. Я это знаю и понимаю, мистер Тейнер. Поэтому и подал не фургон с капустой, а настоящую карету на сорок два места.
      На приглашение водителя Алексея Логинова откликнулось слишком много желающих проводить Тейнера в аэропорт. Именно этого и боялся теперь Бахрушин. Но обошлось все благополучно.
      От ребят поехали только двое выбранных "индейцев". Тудоиха нашла, что он уже "провоженный ею" здесь. К ней присоединилась и Елена Сергеевна. Поехали главным образом мужчины.
      Автобус, недавно купленный Петром Терентьевичем для субботних и воскресных поездок колхозников в театр, в цирк, сослужил еще одну хорошую службу.
      В аэропорту Стекольников уже ожидал прихода автобуса.
      Он приехал сюда с председателем райисполкома и редактором районной газеты, показывая этим, что Тейнер для них не просто турист.
      Обменявшись любезностями и выражениями надежды на потепление отношений между США и СССР, сказав, точнее, сформулировав все необходимое для официальных лиц, какими были и председатель райисполкома и редактор газеты, они пожелали Тейнеру счастливой дороги, успехов его книге и подчеркнули, что побег его злополучного спутника ни в какой степени не омрачает приятного впечатления, которое оставляет о себе прогрессивный представитель американской печати.
      Редактор газеты спросил:
      - Не угодно ли мистеру Тейнеру сделать заявление, которое будет опубликовано в газете?
      Тейнер поблагодарил за честь, оказываемую ему, продиктовал появившемуся для этой цели сотруднику газеты благодарность за прием, за предоставленные ему широкие возможности знакомиться с жизнью советской деревни и, наконец, за проводы и надежды, которые он пока еще не оправдал.
      Вскоре объявили посадку на самолет. А через несколько минут большая стальная птица поднялась в синеву, и на душе у Петра Терентьевича стало немножко грустно.
      Месяц тому назад он ожидал Тейнера с опаской, а теперь, столкнувшись с ним и попривыкнув к нему, он сожалел, что месяц пролетел так быстро. Так быстро, что он не успел сказать Тейнеру и десятой доли из того, что следовало бы.
      Впрочем, кто может знать, как воспользуется Тейнер тем, что увидал и узнал в Бахрушах?
      Все же нужно надеяться на лучшее. Надеяться, но... не обольщаться.
      В жизни случается всякое...
      LIV
      С дороги, а потом из Нью-Йорка пришли в Бахруши веселые телеграммы о благополучном прибытии Тейнера и благодарности от всей его семьи за вкусные подарки.
      О Трофиме - ни слова, ни намека.
      Один он летел в Америку или вместе с Тейнером - неизвестно. Впрочем, не все ли равно? Тейнер напишет об этом в письме. Но письмо от Тейнера не приходило.
      Время шло, а почтальонша Ариша неизменно сообщала:
      - Из Америки ничего.
      Щедрая осень уже подводила предварительную черту итогов года.
      Бахрушин по вечерам, запираясь с бухгалтером, подсчитывал предстоящие затраты по переселению на Ленивый увал.
      Днем и ночью на Ленивом увале шла стройка. Работали пришлые и свои. Все, начиная с главного агронома Сметанина и секретаря парткома Дудорова, хоть по два часа да трудились на увале.
      Дом приезжих стал конторой строительства. Как будто и не жили в нем гости из Америки. Только тесовый туалет с архитектурными излишествами в виде вырезанных петушков и деревянного кружева давал повод бахрушинским острякам для соленых шуток о том, что на родной земле Трофим все же оставил кое-что, являющееся самой короткой характеристикой его личности.
      А Тейнер продолжал хорошо звучать в Бахрушах. И не только фотографическими снимками, раздаренными в колхозе, не только памятными встречами, но и своим именем. "Тейнером" почему-то называли теперь большой прицеп. Прозвище "Тейнер" получил пришлый проворный каменщик-весельчак. "Тейнером" называли и киносъемочную камеру, которую он подарил Андрею Логинову.
      Приезд американских гостей, казавшийся еще недавно событием, стал теперь маленьким эпизодом в жизни колхоза.
      Строительство поглотило все.
      Строительство живо касалось всех и каждого. Строились и перестраивались заново перевозимые на увал жилища людей.
      Не обошлось и без драм. Бахрушинцы хотя и переезжали всего лишь на другой берег Горамилки, но покидали с грустью привычные дворы, где жили многие годы их отцы и матери, деды и бабки. Каждый куст, камень, колодец на дворе вдруг становился дорог.
      Мало ли что в Новом Бахрушине будут на улицах водоразборные колонки, а по желанию можно провести за свой счет воду в дом; люди привыкли ко вкусу воды из своего колодца. Ломка русской печи - большое событие. Дедушка спал на ней. Мальчиком или девочкой играли они на печке в студеные дни. А теперь кирпичи да мусор.
      В городе с лёгкой душой меняются обжитые старые квартиры на новые, а в деревне возникает масса причин, заставляющих не только вздыхать, а иногда и выть на всю улицу, оплакивая старую, съеденную зеленым мхом, лишайником тесовую крышу.
      До Тейнера ли теперь, тем паче до Трофима ли в Бахрушах.
      Петр Терентьевич тоже, может быть, не вспоминал бы о Трофиме, но его беспокоило, что тот сбежал, не только не простившись, но даже не написав благодарственного письма хотя бы для проформы. И если он не сделал этого, то не увез ли он камень за пазухой. Злой силе ничего не стоит подбить Трофима на подлое дело. И он, продажная душа, выищет самое худое в Бахрушах. Хоть бы тот же, ныне снесенный, старый коровник с лозунгом "Перегоним Америку". Или босого Тудоева, вздумавшего косить перед аппаратом... Вот тебе и наглядные картины колхозного строительства первого года семилетки! Ничем ведь не брезгуют прислужники "холодной войны".
      LV
      Когда первый ранний снежок, падая на талую землю, пугал зимой, забеливая поля, лес и крыши, пришло письмо из Америки. Его принесла Ариша и без обиняков сказала:
      - Волк подал голос...
      Это письмо, как и первое, было напечатано на пишущей машинке. Но на другой, хотя также по всем правилам и без ошибок.
      Вот оно:
      "Октября 31 дня 1959 года,
      город Нью-Йорк
      Когда ты, проклявший меня брат, и ты, дважды обманутая мною первая и последняя жена Дарья Степановна, получите это письмо, меня уже, наверно, здесь не будет.
      Ты добился своего. Теперь в моей душе пусто, как в старом погребе. Я расстался с чертовой мельницей, где черти проигрывают друг друга в карты, но я не вышел из игры стриженым дураком и рассчитался со всеми сполна и в полную силу. И, само собой, с Тейнером.
      Тейнер не схотел мне отдать половину того, что он должен был получить за меня и за мою встречу с тобой.
      Но я не из тех котят-подслепышей, которых можно обсчитать хотя бы на один цент. Я заявил шефу компании о своем отказе признавать правдой тейнеровское "аллилуйя" колхозу имени Коммунистического труда, которому Тейнер, может, и не сознавая того, присягнул на воскресной гулянке в дальнешутёмском лесу под влиянием водки и своего друга по реке Эльбе коммуниста Стекольникова Ф.П.