…Оглядываясь сегодня назад, на эти прожитые мною, будто внутри сочиненного кем-то романа, невероятные девять месяцев, я все чаще ловлю себя на мысли о том, не приснилась ли мне вся эта история в некоем растянувшемся до фантастических размеров сне в ночь с 11 августа 2000 года на 12 мая 2001-го? Во всяком случае, если бы я услышал ее из чьих-нибудь посторонних уст, я не поверил бы ни единому слову, это уж точно!
      О существовании атомной подводной лодки К-141, известной ныне всему миру под именем «Курск», я впервые услышал лишь утром 14 августа 2000 года, когда главный редактор газеты «Молодежная правда» Владимир Гусаков прочитал нам на планерке официальное заявление пресс-службы ВМФ России о том, что во время проводившихся в Баренцевом море учений Северного флота на атомном подводном ракетном крейсере «Курск» возникли «временные неполадки» и лодка легла на грунт.
      — Врут, суки! — прочитав информацию о том, что с моряками субмарины поддерживается полноценная акустическая связь и с надводных кораблей им подается по шлангам воздух, выругался он. — Ребят уже, наверное, рыбы гложут, а эти нам, как всегда, лапшу на уши вешают. Руку даю на отсечение, что там или ядерный реактор взорвался, или произошло что-то не менее серьезное. По моим данным, дно Мирового океана уже давно напоминает эдакое своеобразное кладбище сельхозтехники; разница только в том, что на мехдворах наших бывших колхозов ржавеют списанные за неимением запчастей трактора и косилки, а в морских и океанских глубинах — затонувшие российские подлодки. Думаю, вы еще не успели забыть историю гибели АПЛ «Комсомолец»?.. Вот и давайте, пока не выяснятся истинные причины и объемы аварии на «Курске», попробуем собрать статистическую информацию о том, как часто происходят ЧП с нашими атомными субмаринами. И вообще — тащите все любопытное о наших подводниках и подводном флоте. Пока история с «Курском» будет оставаться открытой (а я думаю, что она протянется не меньше месяца, а то и двух), это будет для всех тема номер один.
      — Ну еще бы! — ухмыльнулась, покачивая длинной ногой, Машка Усламова. — Когда в воздухе начинает пахнуть трупами, газеты перестают писать даже о сексе.
      — Молодец, правильно понимаешь, — посмотрел на нее с прищуром Гусаков. — Только на этот раз пахнет не в воздухе, а под водой. А потому будь готова в любой из ближайших моментов вылететь в Видяево, на базу подводников.
      — Слушаюсь, товарищ адмирал! — ернически козырнула она рукой с зажатой между пальцами сигаретой, и, закончив минут через десять планерку, мы разошлись по своим отделам...
 
      Надо признаться, что поначалу я и подумать не мог, что буду заниматься этим самым «Курском» — ведь всего только два дня назад, то есть в пятницу 11 августа, я впервые перешагнул порог «Молодежной правды» не как ее читатель, а как полноправный сотрудник редакции и, понятное дело, не имел еще ни своих собственных архивных наработок, ни необходимых для их создания связей. Да и вообще я в эти дни ходил, что называется, со съехавшей крышей — мало того что меня, всего лишь каких-то полтора месяца назад получившего диплом журналиста, взяли на работу в одну из самых популярных газет России, так практически в этот же самый день мне подарила свою любовь красивейшая девушка Марьинского района, а может быть, и целой Москвы!
      Вообще-то, надо признаться, у меня по женской части как-то не очень раньше ладилось, хотя я вроде и не урод, и не дебил. Рост — метр восемьдесят, не хромой, слава богу, и не горбатый, разве что год назад выписали очки (+ 1,5), но и то я их надеваю только при чтении. А вот поди ж ты — все мои друзья вокруг постоянно с бабами, а я — один...
      Было, правда, и у меня за время учебы на журфаке два или три небольших романчика, но это так — не столько я кого-то пленил и обольстил, сколько сами мои партнерши решили поэкспериментировать на предмет того, что я из себя представляю. Чего это, мол, за чувак такой, все время один да один? Вроде, не голубой и с квартирой, надо его посмотреть поближе...
      Меня зазывали в общагу на какой-нибудь импровизированный день рождения, где было много водки и дешевого красного вина, но мало закуски, и, стараясь побыстрее раскрепоститься и стать таким же веселым, как остальные, я в основном налегал на выпивку и почти не закусывал (хотя и любил всегда как следует поесть). Понятно, что к концу вечеринки я уже был пьян, как зюзя, и наутро совершенно не помнил того, каким образом меня уложила в свою кровать затеявшая весь этот сабантуй однокурсница и, главное, как я себя проявил с ней в постели. Я тяготился неясностью и, хотя страстно желал повторения ночного эксперимента, чувствовал себя все время скованным, не знал, как себя вести, о чем говорить и, главное, что позволить себе в обращении с подругой, и наш (так толком и не завязавшийся) роман как-то сам собою разваливался.
      Но вот что касается Ленки, то здесь все обстояло совершенно иначе. Познакомились мы с ней еще в детском саду, расположенном неподалеку от станции метро «Водный стадион», и целый год воспитательницы и нянечки говорили про нас не иначе как «жених и невеста». Мы и вправду так сильно с ней сдружились, что, расставаясь перед выходными, она спрашивала:
      — А ты не станешь гулять до понедельника с другой девочкой?
      — Не-е-е, ну их! — изо всей силы тряс я из стороны в сторону головой и в свою очередь выяснял: — А ты меня будешь ждать, если я вдруг съем на улице сосульку и заболею ангиной?
      — Ну конечно, — уверяла она.
      — А если я надолго заболею? — не унимался я. — На две недели?
      — Да хоть на полгода! — успокаивала она. — Но лучше все-таки ешь не сосульку, а конфету, — и совала мне в руку какую-нибудь из завалявшихся в ее карманах карамелек.
      Но однажды сложилось так, что я не вернулся в свою группу ни после выходных, ни через две недели, ни через полгода, ни до самого окончания садика. Дело в том, что наша пятиэтажка неподалеку от станции метро «Водный стадион» попала под снос, и родителям предоставили квартиру в новом доме аж на бульваре Яна Райниса — причем я узнал обо всем этом, только когда меня провезли через всю Москву на метро и троллейбусе, а затем ввели в новую квартиру и сказали:
      — Вот здесь мы теперь и будем жить. У тебя будет даже своя собственная комната. Правда, хорошо?..
      Я прошелся по всем трем комнатам, оглядел просторную кухню, туалет и ванную. Квартира была, без сомнения, намного лучше нашей прежней. К тому же из моего окна можно было следить, как по обеим сторонам густого, как настоящая роща, бульвара пробегают голубые и красные троллейбусы.
      — А как же я буду отсюда ездить в свой садик? — спросил я, вспомнив полуторачасовую поездку через весь город.
      — А зачем тебе в него ездить? Ты пойдешь в другой, здесь есть поблизости, папа уже обо всем договорился.
      — Надолго? — уточнил я.
      — До школы, — пожала плечами мама.
      — Значит, я не вернусь в свой старый садик и через полгода? Здесь ничуть не хуже, чем в старом. К тому же тебе осталось ходить в него меньше года, ты уже почти школьник, — закрыла тему мама, и я понял, что даже если Ленка выполнит свое обещание и прождет меня полгода, то мы с ней больше уже все равно никогда не увидимся, и тихонько заплакал.
      Не знаю, может, это кому-нибудь и покажется надуманным, но, несмотря на то, что это произошло в весьма раннем возрасте, мы с ней практически ничего из этой истории не забыли и узнали друг друга сразу, едва только увиделись на межрайонных школьных соревнованиях по волейболу, хотя к тому времени уже и миновало лет десять. Ну да — я тогда как раз заканчивал девятый класс и начинал подумывать о журналистской карьере. Собственно, и на этих-то соревнованиях я присутствовал не как игрок своей школьной сборной, а именно как спортивный обозреватель, явившийся на матч, чтобы написать о нем репортаж в стенгазету. А вот Ленка приехала сюда в составе своей волейбольной команды — я увидел ее одетой в выцветшую желтую футболку, под которой отчетливо угадывались небольшие кругленькие груди, и в белые спортивные трусики с голубыми полосками по бокам. Русые волосы были заплетены в две озорные короткие косички, глаза слегка подведены тушью, и при виде этого чуда мое сердце мгновенно сорвалось с удерживавших его креплений и рухнуло в какую-то непроглядную пропасть. «Как субмарина в океанскую бездну», — еще успел тогда придумать я сравнение. (А начав сочинять заметки, я уже ко всему, что происходило не только вокруг, но и внутри меня самого, подходил как к материалу для своих будущих репортажей, автоматически подбирая выигрышные метафоры и эпитеты и занося их в свой репортерский блокнотик.)
      — Ну вот, — укоризненно покачав головой, произнесла она, когда, столкнувшись у входа в спортивный зал, мы минуты полторы, онемев от неожиданности, разглядывали друг друга. — Я так и знала, что ты однажды все перепутаешь. Сколько, я тебе говорила, буду ждать? Полгода. А ты на сколько исчез?
      — Но зато я не гулял с другими девочками, — покаянно произнес я...
      В тот день мы проболтали с Ленкой часа, наверное, два подряд, из-за чего я напрочь пропустил игру своей волейбольной сборной и оставил школьную стенгазету без обещанного репортажа. Когда же наши отыграли и был объявлен матч Ленкиной команды, она попросила меня уйти, так как побоялась, что мое присутствие будет отвлекать ее от игры и она из-за этого начнет делать много ошибок.
      Расставаясь, мы обменялись телефонами, и уже вечером того дня два раза звонили друг другу и каждый раз не меньше часа трепались, рассказывая, что интересного произошло с нами за эти прошедшие годы. А потом начали регулярно встречаться, и в течение двух с половиной месяцев ежевечерне неслись на Пушкинскую площадь, чтобы, бродя потом по Бульварному кольцу или сидя в зале кинотеатра «Ударник», шептать друг другу слова о своей любви, сплетать пальцы и до онемения губ целоваться, слыша краем уха недовольное ворчание сидящих за спиной зрителей.
      Расстались мы только в конце июня, когда, окончив девятый класс, она поехала на месяц отдохнуть к бабушке под Самару, пообещав, что к началу августа обязательно возвратится в Москву.
      — Только дай мне слово, что ты не будешь тут без меня играть с другими девочками, — потребовала она, надувая губки, как в садике.
      — Ни за что! — поклялся я, ударяя себя в грудь. — Но только и ты пообещай, что будешь ждать меня, если я вдруг переем мороженого и к твоему возвращению залягу недели на две в больницу.
      — Да хоть на полгода! — бездумно уверила она, счастливо зажмуривая глаза и прижимаясь к моей груди. — Главное, что в начале августа я уже снова буду в Москве...
      Однако к началу августа в Москве уже не стало — меня.
 
      ... Случилось так, что мы встретились только через шесть лет — в день моего трудоустройства в «Молодежной правде»...
      — Что с тебя возьмешь? — вздохнула Ленка. — Ты, видно, не можешь, чтоб не перепутать. Сколько я говорила тебе, готова ждать? Полгода. А ты на сколько опять пропал? — и, потрясенно закрыв глаза, сама же себе ответила: — На шесть лет! С ума сойти...
      — На шесть? — изумился я и сам, только теперь охватывая взором промелькнувшее время. — Действительно, аж не верится... Я искал тебя, ходил в ЖЭУ. Но никто ничего не говорит: куда переехали, по какому адресу? А тут еще и мои старики квартиру разменяли...
      — И где ты сейчас живешь?
      — Возле метро «Фрунзенская». А ты?
      — У «Братиславской». Там сейчас целый новый район выстроили. Марьино называется...
      Я и не заметил, когда мы успели войти в вагон метро на станции «Каховская», где неожиданно встретились, восприятие действительности возвратилось только тогда, когда слух уловил прозвучавший в динамиках остаток фразы: «...следующая станция — «Люблино».
      — Красивое название, правда? — повернула ко мне лицо Ленка.
      — Как будто специально для поэтов, — согласился я и тут же проиллюстрировал сказанное пришедшими в голову строчками: — Если сердце влюблено, надо ехать — в Люблино.
      — Ты начал писать стихи? — широко распахнула она глаза от удивления.
      — Нет, к сожалению. Это у меня так, случайно вырвалось, — смутился я от жжения незаслуженной славы. — Хотя, вообще-то, конечно, я тоже имею отношение к печатному слову, — и, вынув из внутреннего кармана куртки, я протянул ей свои новенькие малиновые корочки с вытесненной золотыми буквами надписью «ПРЕССА».
      — «Молодежная правда», — прочитала она, раскрыв их. — И давно ты в этой газете?
      — Первый день, — признался я.
      — Так у тебя сегодня начало трудовой жизни?
      — У меня сегодня вообще начало жизни, — сказал я...
 
      В памяти смутно засело, как шли потом мимо марьинских прудов и выгнутых мостиков к Ленкиному дому и как я покупал по дороге в каком-то магазинчике шампанское и конфеты, а она стояла рядом и ждала... Еще смутно помню, как, переступив порог ее квартиры, мы набросились друг на друга с объятиями, уронив куда-то на пол пакет, и, едва добредя в таком сплетенном положении до дивана, упали на него, впиваясь друг в друга неистовыми поцелуями и в нетерпении сбрасывая на пол одежду...
      Эта ночь была одновременно и бесконечной, и мгновенной. Устав от накатывающих одна за другой волн любовной страсти, мы наконец вспомнили, что у нас есть чем подкрепить свои силы, и, найдя на полу в коридоре выкатившуюся из пакета бутылку, устроили на кухне запоздалый ужин. Я на удивление аккуратно (и вместе с тем не лишив шампанское его торжественного выстрела) откупорил бутылку, Ленка приготовила какие-то необычайно вкусные бутерброды (хотя сейчас я, хоть убей, даже не припомню, с чем именно они были), и мы точно так же, как только что друг на друга, набросились на еду. Однако стоило нам насытиться, как наши руки опять случайно соприкоснулись, и это высекло разряд такой энергетической силы, что нас буквально швырнуло в объятия друг друга, и, не заметив, как, мы опять очутились в постели.
      И так было несколько раз за ночь...
      На следующий день, 12 августа, была суббота, дел у меня не было, и возвращаться к себе в одинокую квартиру на 3-й Фрунзенской улице мне не захотелось, поэтому я остался у Ленки. Помогал ей готовить обед (а точнее — только мешал своими поцелуями), листал какие-то книжки, потом она повела меня показывать свой район...
      Остался я у Ленки и на следующий день, благо это было воскресенье, а уехал от нее только утром наступившего затем понедельника — причем поехал уже не к себе домой, а прямиком в редакцию.
      Собственно, с этого дня как раз и начала разворачиваться информационная кампания по освещению аварии на российском атомном подводном ракетоносце «Курск», произошедшей субботним днем в Баренцевом море, и, наряду с версиями возможных причин случившегося, на страницах почти всех российских газет косяками пошли материалы о катастрофах и столкновениях, происходивших с нашими субмаринами с самого момента создания подводного флота России. Я чуть не офонарел, читая, как подводные лодки, словно телеги на базарной площади, то и дело заезжали друг другу в бока оглоблями, ломая ограждение рубок и оставляя глубокие борозды на бортовой обшивке. Я уж не говорю про нескончаемые поломки и пожары, почему-то всегда настигавшие наши подлодки при возвращении на базу...
      Я и сам не заметил, как эта тема увлекла меня настолько, что я начал собирать по ней материалы, печатавшиеся не только в эти дни, но и намного лет раньше в различных морских сборниках и флотских журналах, а потом вдруг припомнил, как мой школьный товарищ Борька однажды рассказывал, что его родной дядька, полжизни прослуживший на АПЛ Северного флота, уйдя в звании капитана первого ранга в запас и переехав в Москву, устроился работать в пресс-центр Министерства обороны России.
      Борькин дядюшка познакомил меня с некоторыми людьми из Всероссийского клуба подводников и Управления подводных лодок ВМФ России. И в результате у меня за довольно непродолжительное время образовался весьма богатый по содержанию архив материалов, связанных со столкновениями и авариями не только наших, но и иностранных субмарин.
      Открывалось мое скорбное собрание с упоминания об аварии, случившейся еще в 1908 году под Севастополем, когда подводная лодка «Камбала», вышедшая в ночную торпедную атаку, угодила под форштевень эскадренного броненосца «Ростислав». Из всего экипажа спасся только один человек — некий лейтенант Аквилонов, стоявший на мостике.
      Затем в 1935 году на учениях в Финском заливе дизельная подводная лодка Б-3 «Большевик» была протаранена линкором «Марат», к управлению которого полез находившийся на корабле нарком обороны К. Е. Ворошилов. Спасти не удалось никого, подлодка погибла.
      Однако эпоха настоящих подводных ДТП и разного рода аварий в полной мере начинается с пятидесятых годов. Привожу здесь лишь несколько примечательных случаев.
      Так, 14 декабря 1952 года в Японском море бесследно исчезла наша дизельная подводная лодка С-117 (серии «Щ») с пятьюдесятью человеками на борту.
      В ноябре 1956 года в Суурупском проливе Балтийского моря затонула подводная лодка М-200. Погибли 27 человек.
      В августе 1957 года в Черном море затонула советская дизельная подводная лодка М-351 типа «Уиски» (по натовскому справочнику, «Джейн»), которая через трое суток была поднята на поверхность с глубины около 80 метров спасательным судном «Бештау», и все подводники были спасены.
      Особняком в этом ряду стоит один из первых атомных ракетоносцев серии К-19 (проект 658-го класса «Отель-II») с баллистическими ракетами на борту, получившей от моряков кличку «Хиросима». Это был самый несчастливый из всех атомоходов советского флота. Началось с того, что при спуске на воду не разбилась брошенная о его борт бутылка шампанского. И дальше пошло: еще у заводской стенки вышел из строя реактор, потом, 4 июля 1961 года, во время проводившихся в Северной Атлантике учений произошла разгерметизация первого контура на неотключаемом участке главной энергетической установки (ГЭУ), из-за чего образовалась течь, приведшая к срабатыванию аварийной защиты реактора. Чтобы не допустить оплавления активной зоны, нужно было снимать с нее остаточное тепловыделение, постоянно подавая в реактор холодную воду. Из-за того, что штатная система для проливки активной зоны реактора на лодке была не предусмотрена, пришлось прямо по ходу аварии монтировать систему нештатную, что потребовало длительного нахождения экипажа в необитаемых помещениях реакторного отсека. В результате весь личный состав получил значительные дозы радиации, а 8 человек, принявшие на себя по 5000-6000 бэр, погибли. Затем, утром 15 ноября 1969 года, находясь на боевом дежурстве в Баренцевом море, «Хиросима» на глубине 60 метров столкнулась с американской субмариной «Гэтоу». Неся на себе гигантскую вмятину, К-19 вернулась на родную базу, а «Гэтоу», получив пробоину в корпусе, легла на грунт и, с трудом восстановив плавучесть, какое-то время спустя возвратилась домой. Еще три года спустя, 24 февраля 1972 года, при возвращении с боевого дежурства из Северной Атлантики, на этой же К-19 возник пожар в восьмом и девятом отсеках. Из-за него в соседнем десятом отсеке оказались загерметизированны двенадцать человек экипажа, которых удалось спасти только через двадцать четыре дня, когда лодку отбуксировали на базу. Но двадцать восемь человек команды погибли... Одно слово — «Хиросима».
      8 сентября 1967 года в Норвежском море при возвращении с боевого похода атомной подводной лодки К-3 (класс «Ноябрь») в первом ее отсеке произошло возгорание гидравлики. Во время перехода личного состава в соседний отсек пожар через открытую переборочную дверь перекинулся дальше. Выделение угарного газа было настолько интенсивным, что уже буквально через несколько минут люди перестали отвечать на запросы с центрального поста, и это вынудило руководство лодки дать указание открыть дверь из третьего отсека во второй и посмотреть, что там происходит. Этого краткого мгновения оказалось достаточно, чтобы произошло загазовывание и третьего отсека, где люди тоже начали терять сознание. Весь дальнейший путь до базы лодка шла в надводном положении с загерметизированными первым и вторым отсеками. Погибших было тридцать девять человек.
      24 февраля 1968 года в глубинах Тихого океана исчезла советская ракетная лодка К-129 (натовская классификация — «Гольф») с 98 членами экипажа на борту. Спасатели ВМФ СССР так и не смогли обнаружить ее местонахождение, зато в США координаты погибшей субмарины были хорошо известны. Американцы утверждали, что получили их со спутника-шпиона, но наши подозревали столкновение, так как 28 февраля в порт Йокосука (Япония) пришла американская подлодка слежения «Суордфиш» (типа «Скейт») с повреждением ограждения боевой рубки.
      В октябре этого же года, почти в том же самом месте, где сегодня случилась авария с «Курском», произошло столкновение советской АПЛ К-131 с английской атомной многоцелевой подводной лодкой «С-50» («Конкерро»), занимавшейся скрытным слежением в наших водах. Несмотря на то, что в корпусе К-131 застрял кусок металла и россыпь цветных зеркальных стекол от ходовых огней «англичанки», британские власти длительное время скрывали этот факт от общественности своей страны.
      Авария на АПЛ К-219 показательна в другом отношении. Эта авария случилась 6 октября 1986 года во время боевой службы в Северной Атлантике. Причиной послужил взрыв ракеты в одной из шахт. Лодка всплыла в надводное положение, в четвертом отсеке возник и не утихал пожар, начала поступать забортная вода. По причине потери плавучести экипаж лодки был снят и эвакуирован на суда спасения, в рубке остались только командир и девять членов команды. Нарастающий дифферент на нос вынудил их вскоре покинуть лодку, которая затонула на глубине почти 6000 метров. Причина взрыва ракеты осталась невыясненной, но в числе возможных называлось и столкновение с американской подлодкой «Аугуста».
      В 1988 году советский исследовательский корабль «Келдыш» нашел место, где затонула К-219 и опустил вниз камеры с дистанционным управлением, чтобы посмотреть, что с ней стало. Когда оборудование передало изображение, исследователи увидели лежащую на песчаном дне подлодку со взломанными ракетными шахтами. Это с трудом поддается осмыслению, но на дне океана, на глубине почти шести километров, лодка была самым банальным образом обворована, и все ее ракеты с ядерными боеголовками исчезли!..
      11 февраля 1992 года на входе в Кольский залив наш атомоход К-276 «Кострома», проект 945 (тип «Сиерра») столкнулся в Баренцевом море с американской подводной лодкой «Батон Руж» (типа «Лос-Анджелес»). После подученных в результате столкновения повреждений американцы еле дотянули до Норвегии, где намеревались восстановить свою боеспособность. Однако повреждения были таковы, что лодку пришлось вывести из боевого состава ВМС США как не подлежащую ремонту. «Кострома» же после длившегося целый год ремонта рубки снова вышла в море. К счастью, на этот раз обошлось без человеческих жертв.
      В марте 1993 года российская АПЛ К-407 «Борисоглебск» класса «Дельта-4» (проект 667 БДРМ) столкнулась в Баренцевом море с американской подлодкой «Грейлинг», совершавшей скрытное слежение за нашим ракетоносцем.
      Всего же за период с февраля 1967-го по 1993 год в результате попыток скрытного слежения американских подлодок за нашими произошло двадцать официально зарегистрированных столкновений, причем одиннадцать из них — непосредственно у российских берегов. Несколько раз подобных аварий удалось избежать едва ли не чудом. Так, 3-4 декабря 1997 года во время утилизации стратегических ракет РСМ-52, выстреливавшихся в воздух с российской подводной лодки проекта 941 (тип «Тайфун»), еле удалось изгнать из этого района американскую АПЛ типа «Лос-Анджелес», совершавшую опасные маневры вблизи нашего подводного ракетоносца. Для этого пришлось даже сбросить на нее две предупредительные гранаты.
      Ну и самое последнее на сегодняшний день ЧП — то, о котором нам доложил в понедельник на планерке Гусаков: 12 августа 2000 года в Баренцевом море затонула российская атомная подводная лодка К-141 «Курск», проект 949-А, класса «Антей» (по натовской классификации, «Оскар-II»), имеющая на своем борту 24 крылатые ракеты П-700 «Гранит» (по 12 на каждом борту) и 28 торпед (533 мм и 650 мм). Водоизмещение лодки: 23860 тонн подводное, 14700 тонн надводное. Габариты: 154 метра х 18,2 метра х 9,2 метра. Два атомных реактора типа ОК-650 по 190 МВт каждый, две паровые турбины по 98000 лошадиных сил каждая. Десять отсеков, одна всплывающая камера в рубке. Надводная скорость 30 узлов в час, подводная — 28.
      Основные версии причин катастрофы — столкновение с американской субмариной, подрыв на мине Второй мировой войны, попадание в нее ракеты с российского крейсера «Петр Великий», столкновение при всплытии с надводным судном и — взрыв торпед внутри самой лодки. По уточненным впоследствии данным, погибло сто восемнадцать человек...
      Что же касается общемировой картины, то за последние сто лет в истории подводного плавания погибло свыше двухсот подводных лодок (из них около сорока — после Второй мировой войны), на которых утонуло около пяти тысяч человек. Причем, эта цифра не учитывает потери подводных лодок во время ведения боевых действий...
 
      ... Короче, вовсе к тому не стремясь, я вдруг снискал себе репутацию обладателя одного из самых полных досье по авариям на подводных лодках, чем заслужил даже благодарность Гусакова, отдавшего под публикацию моей хроники весьма щедрые объемы газетной площади в двух августовских номерах и затем еще несколько раз допечатывавшего факты из нее в течение сентября-октября, когда в делах с «Курском» наступало затишье и нужно было срочно чем-то удерживать читательское внимание.
      Гусаков вообще старался делать все быстрее и интереснее других изданий. Так, например, мы первыми опубликовали полученный из Видяево от командированной туда Исламовой список членов экипажа «Курска», якобы купленный ею у одного из морских офицеров за восемнадцать тысяч рублей.
      — Врет ведь, кокетка, — прочитав на летучке полученное сообщение, привычно выругался Гусаков. — Список она наверняка добыла от какого-нибудь штабиста через постель, а денежки оставила при себе... Но куда деваться? Дело сделано, так что придется еще и премию давать.
      И, предваренный Машкиным рассказом о восемнадцатитысячной сделке с одним из военных чинов, добытый ею в Видяево список был тут же опубликован на страницах «Молодежной правды». Опубликование этого списка одновременно в мурманском приложении «Молодежной правды» и у нас вызвало откровенное недовольство командования ВМФ России, и особенно — Северного флота. Нашу газету обвинили в неполноте приведенного перечня членов команды, а также в нецелесообразности его обнародования в данное время. «Никто не делает из этого военной тайны, — подчеркнула в своем очередном обращении пресс-служба ВМФ, — однако мы считаем некорректным опубликование списка моряков, находящихся сейчас на лодке, в то время как идут напряженные спасательные работы...»
      Но, впрочем, негодующие окрики нам приходилось выслушивать не только по поводу опубликования списка. Примерно в те же дни мы поместили у себя стихотворение малоизвестного поэта с московской окраины Марьино — Геннадия Милованова (опус которого, честно говоря, я выбрал из кучи аналогичных стихов главным образом за то, что, взглянув на обратный адрес, увидел там тот же самый район Москвы, в котором жила Ленка), и оно вызвало ничуть не лучшую реакцию, чем и опубликование списка:
 
Тонут люди в Баренцевом море.
Бьются волны о пустой причал.
И надрывно в безутешном горе
Чайки белокрылые кричат.
Гибнут люди в холоде и мраке,
Не дождавшись помощи извне;
Для кого-то снова на бумаге
Все они, как видно, не в цене.
Да и беды, видно, не случайны,
А признаться в этом не с руки;
Потому-то так живучи тайны
И уму, и сердцу вопреки.
Будут речи, почести и гроши
На помин измученной души.
Но вдвойне мучительней и горше,
Если тонут — в океане лжи...
 
      — Вы опять очерняете нашу армию! Когда это прекратится?! — звонили нам в редакцию в день опубликования стихотворения «возмущенные читатели».
      — Мы тонем не во лжи, а в секретности, — уточнил ситуацию один наш знакомый офицер-подводник...
      А между тем в других средствах массовой информации тоже стали в это время появляться материалы, перекликающиеся со стихотворением Милованова. Слишком уж многое в гибели «Курска» было шито белыми нитками, чтобы не заподозрить руководство ВМФ в сокрытии каких-то нелицеприятных для него тайн! Так, например, несколько дней спустя мы опубликовали статью Зинаиды Лобановой «Как нам врали», в которой она, буквально по пунктам, разбирала всю ту «странную разноголосицу», которая слышалась в официальных сообщениях об аварии подлодки.
       «Все это очень напоминает Чернобыль, —писала она. — И не потому, что сначала все боялись экологической катастрофы, а уж потом только — за людей. А потому, что нам постоянно врали. По неискоренимой «совковой» привычке — замять дело, не доводить до широкой общественности.
       Да, мы теперь знаем в лицо тех, кто, не стесняясь, врет в объективы телекамер. Но в этом мало радости. Ведь нас держали за дураков, не давая самой необходимой информации».
       Время катастрофы.
      Сообщения о несчастье на подводной лодке появились на информационной ленте только в понедельник. Тогда датой трагедии называли воскресенье. На самом деле, трагедия произошла в субботу, примерно около 11 часов утра, о чем первыми сообщили западные информационные агентства.