Литература, обращенная в прошлое, способна переформатировать реальности. Дело в том, что критически анализируя минувшее, она и настоящее ставит под сомнение. А квантовые свойства истории в том и заключаются, что усомнившись в текущей Реальности, можно сменить эту Реальность. Тогда, насколько можно судить по аналогии с теорией тоннельного перехода, одно общество скачком сменится на другое – с другой историей и другими идентичностями.
      В этой логике самой опасной попыткой переписать историю является деятельность В.Суворова и «суворовцев», не устающих доказывать, что Германия напала на Советский Союз в рамках справедливой оборонительной войны. Далеко не безобидной игрой оказывается и пресловутая «новая хронология», которую студенты МГУ давно «припечатали» к полу формулой: «Через Греко-Палестину, пряча ладан в ятаган,// Делал хадж на Украину // Римский папа Чингисхан». Откровенно говоря, мне трудно понять, какая Реальность может получиться из мифологической Вселенной Фоменко. Боюсь, несовместимая с существованием разумных существ…
      А вот Реальность В.Суворова легко представима, и для многих она привлекательна. Ведь автор «Аквариума» и «Ледокола» борется, отнюдь, не с мифами о Второй Мировой войне6. Его задача гораздо шире – вычеркнуть из Истории целую эпоху тоталитарных войн. Для того, чтобы сделать это, нужно – буквально действуя по Фоменко – отождествить социализм с фашизмом, уничтожив «по дороге» всякую разницу между ними.
      Еще раз подчеркнем, историческая литература воздействует на настоящее через реинтерпретацию прошлого. Историческая аналитика (в том числе и расплодившиеся ныне «альтернативки», часто лежащие на грани между публицистикой и фантастикой) укрепляет текущую Реальность, обогащает ее новыми сущностями, добавочными гранями и цветами. Военная мемуаристика, широко издающаяся в РФ с 1998 года, разнообразные критические, аналитические и справочные издания, обращенные к истории нацистской Германии, отвечают на актуальные вопросы о «нас – сегодняшних», о диалектике побед и поражений, об исчезающих из истории и человеческой памяти уникальных культурах нацистской Германии и сталинского Советского Союза.
      К нацизму или неонацизму все это не имеет никакого отношения. нацисты книжек не читают и чужими исчезнувшими культурами не интересуются. У них совершенно другие паттерны поведения.
 

 
      Переписывая историю своего «бывшего», осознавая правды и неправды прошлых лет, примеряя себя в «туда и обратно», человек развивается и становится способным понять, где он во времени со своей маленькой свободой, а где мир с его хитросплетением родов, племен и судеб. Полезно путешествовать даже на чужой машине времени с путанными траекториями возврата. Полезно примерять наряды дедов и мечи самураев, искусства древних королей и традиции друидов. Полезно собирать пазлс из событий: нет-нет да и поймешь, как развивается цивилизация и как можно вычислить будущее по нехватающим в картинке квадратикам. Опасно только потерять точку отсчета и затеряться во времени.
      Ролевики и реконструкторы, любители играть в стратегии на картах быстрее въедут в Будущее, чем те, кто читает про то, как живется и умирается сейчас. Почему? Потому что в играх они насмотрелись не существующего, но возникающего, не реального, но вероятного.
 

 
      Если информационные ниши, отвечающие за сегодняшние паттерны поведения и виды деятельности застроены, то относительно завтрашнего дня все не так очевидно. Иными словами, текст может транслировать образы и стили, соотносимые с Будущим – неизбежным, возможным или вероятным. Традиционно книги, соотносимые с Иной Реальностью, нежели Текущая, принято относить к фантастике.
      Бестселлеры никогда не отражают ни прошлого, ни будущего. Они всегда текущи и всегда «над пропастью во ржи»; напряженно дрожит их проблематика и будоражит нас, мешая потреблять без смысла в пустоте капиталистического бытия.
      Разговор о современной российской (да и мировой) фантастике уместно начать с констатации кризиса этого литературного направления, и вряд ли мы погрешим от истины, если свяжем этот кризис с отсутствием в обществе четких представлений о будущем, да и серьезного интереса к этой теме.
      «Общество потребления» учит жить сегодняшним днем, и от количества «первых учеников» рябит в глазах. Х.Мураками сунулся было к жаббервогам – плохо приняли его же собственных героев. Из Будущего – ему за попытку спасибо! Произведение ругают. Жанр нарушен.
      В СССР пророки были как-то не в чести, а вот фантастика проросла с обочин из-под запретов, своим учителем считая М.Булгакова…Фальстарт Советов породил и фальстарт образов Коммунистического будущего. Девальвация прошла. М.Булгаков остался. И.Ефремова забыли или почти забыли. Стругацкие погрустнели, но прикинулись онтологией для тех, кто сегодня стал элитой страны. Нерефлективной, капитализированной по шею, упертой, но элитой… Нового образа Будущего нет. Встречаются пока под этим. Сделано на совесть…
      «В общем и целом» для современной фантастики характерно отсутствие нового (в сравнении с классическими текстами советского периода) видения Реальности – хоть как целостного Представления, хоть как набора деталей, значимых не только для антуража.
      Тем интереснее отдельные исключения – нечастые, что здесь, что на Диком Западе.
      Д.Симмонс в своей тетралогии7, новаторской как по форме, так и по содержанию, глубоко обсуждает проблемы новой трансценденции. Для того чтобы определить содержание «Илиона», не пересказывая книгу целиком, в моем распоряжении нет достаточного количества терминов. Скажем так: изображены не самые очевидные черты умирающей цивилизации, некогда владевшей сверхтехнологиями.
      В.Виндж подробно и тщательно анализирует физически нетривиальную вселенную в «Пламени над бездной», не забывая по ходу дела иронизировать по поводу современных Интернет-чатов. В той же книге автор работает с негуманоидной психикой, более того, с распределенной негуманоидной психикой. Интерес с точки зрения создания новых паттернов представляет и дилогия «Война миру» – «Затерянные в реальном времени».
      Российские (советские) авторы, когда-то лидировавшие на «рынке образов Будущего», сейчас почти не представлены на нем. Разумеется в «Опоздавших к лету» А.Лазарчука выстраивается метафорическая модель нестационарных информационных объектов, там же проводятся сложные аналогии между макро- и микровселенными, рассматриваемыми в вероятностном формализме, но этот роман относится не к нашему времени, а к началу 1990-х годов. В известном смысле, «Опоздавшие…» – последний советский фантастический роман. Что, впрочем, не мешает ему активно транслировать образы и паттерны.
      Несколько более современным (по времени написания) является обстоятельный разбор Г.Л.Олди и А.Валентиновым мифологических динамических сюжетов в «Троянском цикле». Наконец, совсем недавно вышел «Портрет кудесника в юности» Е.Лукина, а этот насквозь ироничный текст способен формировать и образы Будущего, и общественные запросы.
      Это не все, конечно, но почти все.
      Слишком большой процент фантастов предпочитают выполнять хорошо оплачиваемые социальные заказы из настоящего. Литература Будущего замерла перед рывком – родиться или нет. Предыдущая фантастика родилась в застенках «Железного занавеса». Фэнтази наших дней заменила детям мечту о кровавых битвах и белоснежных победах. Так, завернувшись в метафору, формируется современная «пятая колонна»: мы сделаем ваше Будущее из Прошлого, потому что иначе его больше не из чего делать. Р.Желязны и А. Азимов умерли в подозрительно похожем сюжете.
 

 
      В современном детективе страсть к качественному выполнению «запросов потребителя» проявляется гораздо сильнее, чем в фантастике. В этом жанре практически невозможно создать что-то оригинальное: любая находка немедленно тиражируется в десятках и сотнях наименований.
      За последние два года постепенно начали «умирать» бандитские сериалы. Во-первых, это поле деятельности уже застроено, во-вторых, реальность и книжные представления о ней потеряли в какой-то момент всякую корреляцию (вообще говоря, чем более стремится автор детектива изобразить «реальную жизнь», по их мнению, сплошь состоящую из заказных убийств, наркотиков и групповых изнасилований, тем более неправдоподобной получается «картинка»), в-третьих, читателю просто надоело. Зато неожиданно стал модным исторический интеллектуальный детектив,
      Литература удовлетворяет два альтернативных общественных запроса: на отражение действительности и на уход от действительности. Она не способна выполнить заказ на преобразование человека и общества, но честно пытается это сделать.
      восходящий к А.Пересу-Реверте, если не к самому У.Эко. Упомяну через запятую «Дантов клуб»
      Литература удовлетворяет два альтернативных общественных запроса: на отражение действительности и на уход от действительности. Она не способна выполнить заказ на преобразование человека и общества, но честно пытается это сделать.
      М.Перла, «Непогребенного» Ч.Паллисера, «Экслибрис» Р.Кинга. Из российских авторов назову, конечно, Х. Ван Зайчика с его детективом-Отражением «Евразийская симфония». Хотелось бы надеяться, что эта мегакнига с подзаголовком «Плохих людей нет» способна транслировать смыслы в и Будущее, и в настоящее…
 

 
      Пора подводить итоги.
      Литература может что-то транслировать, только если она претендует на массовость и при этом работает с контекстом, в которое вписано «сегодня». Такой контекст, обычно, создается прошлым (историческая публицистика, мемуаристика, аналитика, «альтернативные» исследования), будущим (это принято относить к фантастике) или восприятием читателя (детская литература).
      Литература трудно управляема в тоталитарном мире. На самом деле в рыночной экономике она тоже плохо управляема, потому что креативность можно продать, но ее не удается купить. Можно заставить сотню авторов писать роман, прославляющий «Макдональдсы», можно даже заставить публику покупать эти романы, но, вот, чтобы еще их читать…8 Что же поделать с тем, что речь Президента о «так называемых мокрецах» всегда стилистически безобразна…
      Поскольку литература не управляема, она ничего не транслирует, транслируют отдельные авторы. В меру сил, возможностей и разумения. Авторы, кстати, обычно осознают свою ответственность и приравнивают перо не к штыку, а к мечу, который, как известно, является оружием благородного боя. Ибо сказано: «не обнажай в таверне».
      Литература удовлетворяет два альтернативных общественных запроса: на отражение действительности и на уход от действительности. На «самость» общества и человека и на их «инаковость». Литература не способна выполнить заказ на преобразование человека и общества, но честно пытается это сделать.
      Сегодня литературу потребляют. Потребление эстетизируется. Что попало люди есть не хотят. Подросли стили публицистики и журналистики. «И желания становятся старше, и в возможностях больше свободы». Список бестселлеров, разумеется, не случаен, но предсказать, станет ли та или иная книга бестселлером, не представляется возможным. Точно также, как нельзя предсказать, кто из родившихся сегодня на планете Земля детей обретет бессмертную славу. Но, конечно, у первенцев королей и властителей шансов больше – в этом случае можно практически гарантировать попадание в число хорошо продаваемых книг литературных первоисточников кассовых фильмов. Успех влечет за собой успех.
      Список бестселлеров будет меняться (очень медленно) в направлении повышения интеллектуальной насыщенности текста и целостности авторской картины мира. Весьма вероятно появление крупных мультимедийных проектов, совмещающих фильм (сериал), игру и книгу. Можно ожидать и создание литературных «римейков» по мотивам блестящих текстов 1960-х годов и даже более раннего периода.
      Хотелось бы надеяться, что будет преодолен смысловой кризис российской фантастики, но пока соответствующего тренда что-то не видно.
      «Сквозь нынешний день, не лишенный надежды,// И завтрашний выглядит необозримым.// Но небо уже самолетов не держит,//Но небо уже наливается дымом»…
      1. “Pattern” (англ.) – регулярно повторяющееся в пространстве и времени явление. Также – лежащие в основе явления форма, образец, шаблон. – Прим. «РЭО».
      2. В текстах «поттерианы» чувствуется сильное влияние советской литературы второй половины XX века. В своей «веселой» ипостаси Хогвартс воспринимается (во всяком случае, моим поколением) как специализированная школа чародейства при НИИЧАВО. По мере развертывания событий и взросления героев возникают совсем другие ассоциации. «Мальчик со шпагой». «Дикая собака динго». «Завтра была война…» Почему-то никто еще не обратил внимание, что Дж.Роллинг пишет, по существу, военную прозу, книгу о детях, которые научились умирать раньше, чем целоваться. – Прим. авт.
      3. Интересующимся данной темой автор рекомендует ознакомиться с работами А.Веркора «Люди или животные» и С.Лема («Культура как ошибка»). – Прим. авт.
      4. Термины «элитарная» и «массовая» ни в коем случае не надо понимать как мало- и многотиражная. Тиражная политика современных крупных издательств – это отдельная тема, далеко выходящая за рамки данной статьи. Несколько упрощая, скажем, что тираж книги и ее востребованность связаны слабой корреляционной, но, отнюдь, не функциональной зависимостью. – Прим. авт.
      5. Произведение Владимира Сорокина. – Прим. «РЭО».
      6. В отличие, например, от Д.Мельтюхова, который в своем «Упущенном шансе Сталина» занимается именно разбором тонкостей военной истории. Собственно, именно у Мельтюхова суворовские экзерсисы обретают некий смысл и входят в соприкосновение с реальным историческим материалом. – Прим. авт.
      7. «Гиперион», «Падение Гипериона», «Эндемион», «Восход Эндемиона». – Прим. авт.
      8. Поэтому литература не способна ФОРМИРОВАТЬ потребности. Она принципиально отличается от рекламы тем, что реклама – это «по умолчанию ложь», а книга, все-таки, «по умолчанию правда». – Прим. авт.
      Города и их бренды
      Сергей Переслегин
      Руководитель теоретического отдела
      Санкт-Петербургской школы сценирования
 

 
      В старой Империи1 границу между деревней и городом проводили в административно-правовом пространстве, причем вопрос присвоения городского статуса входил в компетенцию правительств союзных республик. Формально при этом надлежало руководствоваться размерами населенного пункта, но, вот, со скольких человек начинается город – советской науке было доподлинно неизвестно: в БСЭ указываются цифры от нескольких сот до несколько десятков тысяч человек.
      «Энциклопедия» информирует об особом правовом статусе городов, о «городских землях», огражденных «городской чертой», но эти признаки не только конкретны и преходящи, но и предельно архаичны. «Городская черта» – это же просто «стена», «ограда», отделяющая цивилизованное, освоенное, охраняемое пространство от агрессивной внешней среды. Особый юридический статус городской земли восходит к европейскому средневековью с известной его формулой: «городской воздух делает свободным».
      В советско-марксистском подходе делается упор на то, что основная часть населения города не занимается сельским хозяйством. Если включить нужное число уточнений, это будет верно, но определение остается неконструктивным – что-то вроде «комбинация – форсированный вариант с жертвой», а «картина – кусок полотна, с одной стороны замазанный краской». Кроме того, под него попадает, например, исправительно-трудовая колония. Если вдуматься, это не так уж и абсурдно, но все-таки настораживает…
      Город действительно сохраняет прошлое, запечатлевая его в своей структуре, архитектурных сооружениях, архивах. Городской ландшафт «схватывает» настоящее и сохраняет его для будущего.
      Эвристично определение В.Л.Глазычева: «город есть пространство возможностей», неутилитарное место обитания, самовоспроизводящаяся система деятельностей, не сводимая к материальному производству и его непосредственному обеспечению. Такой подход раскрывает город как единство двух объектов: «земного», материального, и «небесного», информационного, объясняет «прописанность» города в знаковых пространствах, указывает на важнейшее свойство города – соединять реальное с экзистенциальным. Это свойство налагает обязательное требование на архитектуру города – по крайней мере, одно из городских зданий в обязательном порядке должно иметь выход в «тонкий мир», в социальное трансцендентное. В разные эпохи роль такого «знакового здания» могли играть Храм, Собор, Суд, Ратуша, Университет, Горком Партии. Одним из признаков кризисного характера современной эпохи является отсутствие в современной городской застройке однозначно воспринимаемого экзистенциального символа.
      В логике В.Л.Глазычева город отличает от деревни именно «застроенность» информационного уровня, наличие собственных, принадлежащих только этому месту знаков, однозначно «читаемых» всеми людьми, принадлежащими данной культуре. Многие города Древнего Мира и возникали первоначально как храмовые, культовые центры географически распределенного сообщества: Ниппур в Месопотамии, Дельфы в Элладе, Мекка на Аравийском полуострове.
      Особый статус город имеет в социосистемном формализме.
      Социосистема есть способ существования носителей разума. В своем развитии она проходит несколько последовательных фаз: архаичную, традиционную, индустриальную, когнитивную. Социосистема связывает материальное, знаковое и коммуникативное пространства, тем самым обеспечивая конвертацию информации в материальный ресурс, в конечном итоге – пищевой.
      Четыре вида деятельности: познание (присвоение новой информации), обучение (воспроизводство информации), управление (структурирование информации), производство (конвертирование информации) – обязательны для социосистемы вне всякой зависимости от ее особенностей, происхождения, фазы развития.
      Естественным является вопрос о минимальной социосистеме, способной устойчиво воспроизводить себя. Таких «первичных», «базисных», «фундаментальных» социосистем за всю историю человечества оказалось всего две: город и национальное государство, причем только город представлен во всех фазах развития. Не зря Библия приписывает его создание уже второму поколению людей: «И познал Каин жену свою; и она зачала и родила Еноха. И построил он город; и назвал город по имени сына своего: Енох»
      Город является фундаментом любой социальности, поскольку представляет собой минимальную систему, поддерживающую и воспроизводящую все четыре базовые деятельности или, что то же – связывающую три «человеческих» пространства. При этом город, в отличие, хотя бы, от национального государства, ограничен территориально, фиксирован, конкретен. Другими словами, он не только связывает пространства между собой, но и структурирует каждое из них.
      Эта пространствосвязующая функция является важнейшим проявлением города.
      Толкование города, как социальной ячейки, поддерживающей четыре социосистемных процесса, приводит к неожиданным выводам относительно деревни. Именно универсальность города делает его плохим конвертором информации в иные формы ресурсов. В этой логике деревня должна рассматриваться как высокоэффективный и высокопроизводительный преобразователь уже накопленной социосистемой информации в пищу. Она не занимается познанием и не требует управления. Воспроизводство информации происходит в деревне внутри отдельного хозяйства – как конверсия от основной деятельности. Деревня, однако, полностью зависит от города в отношении орудий труда и практически лишена способности к выживанию в быстропеременных средах.
      В целях «включить деревню в коммунистическое строительство» советская власть инсталлировала в ней все социосистемные функции в форме триады «сельсовет – школа – клуб», что, наряду с формальной коллективизацией, превратило деревни в «плохие города», сразу же начавшие терять население. В перспективе это привело к острому продовольственному кризису. Советская власть преуспела также в строительстве «индустриальных деревень» – «городов», выстроенных вокруг структурообразующего предприятия и культивирующих единственный вид деятельности. Опыт показал, что такие «квазигорода» либо быстро деградируют, либо развиваются в «нормальный город», даже если для этого полностью отсутствуют условия.
      В настоящее время можно говорить о продолжении процесса социокультурной переработки городом деревенского населения, но в ином масштабе и в иной логике – Мировой Город поглощает Мировую Деревню.
      Город создал деревню, как механизм своего продовольственного обеспечения. По мере роста производительности труда ценность деревни непрерывно падала, и в какой-то момент «содержание» деревни городом становилось нерентабельным. Начинался массированный процесс социокультурной переработки: города разрушали деревню, сгоняли ее жителей с земли и адсорбировали «ионизированное» население, за несколько лет превращая его в городское. В каких-то случаях этот процесс мог идти в два этапа: сначала создавались «рабочие предместья», своего рода «индустриальные деревни», затем, в следующем поколении, они объединялись с городом в единую неутилитарную структуру.
      В настоящее время можно говорить о продолжении процесса социокультурной переработки городом деревенского населения, но в ином масштабе и в иной логике – Мировой Город поглощает Мировую Деревню.
      Способность «уплотнять» и структурировать информационное пространство, «привязывая» информацию к земле, но не к отдельным людям-носителям привела к быстрой анимализации древних городов. Города начинали «вести себя»: у них возникал характер, появлялись особые предпочтения, желания, или, напротив, отвращение к чему-то или кому-то, вокруг этих личностных проявлений, усиливая их, создавалась специфическая городская мифология – города рождали Богов и сами становились Богами… пары Вавилон – Мардук, Афины – Афина, Дельфы – Аполлон, Иерусалим – Яхве – лишь наиболее известные. По видимому, информационные оболочки города были первыми информационными объектами2, с которыми столкнулось человечество, и, во всяком случае, первыми информационными объектами, обладающими душой (эгрегорами). Римляне не случайно ввели понятие «гения города». Впрочем, уже древние шумеры знали о существовании невидимой, но действенной субстанции, связанной с городом, защищающей его, но переходящей при падении города к победителю.
      Одушевленность города может рассматриваться как одна из его наиболее существенных характеристик. Можно с полным основанием заключить, что «смерть» информационного объекта, отождествляемого с городом (или его отсутствие ab initio, с самого начала, ab urbe condita), низводит город до статуса индустриальной застройки.
      Города не вечны, но живут достаточно долго, и с этим связана еще одна их важная функция, времясвязующая. Иногда приходится слышать, что города – источники инноваций, в то время как село сохраняет традиции. В действительности, село не может сохранять ничего из сферы культуры – это противоречит его базовой функции информационного конвертора. Город же действительно сохраняет прошлое, запечатлевая его в своей структуре, архитектурных сооружениях, архивах. Городской ландшафт «схватывает» настоящее и сохраняет его для будущего.
 

 
      Современная городская среда обладает тремя важнейшими качествами:
      комфортностью, определяемой согласно социомеханике3 уровнем развития ускоряющих (физических) технологий и обеспечивающей комфортное существование жителей города, согласование их материальных потребностей с природными условиями;
      трансцендентностью, связанной со степенью неутилитарности среды. Трансцендентность определяется уровнем развития управляющих (гуманитарных) технологий и обеспечивает духовные/экзистенциальные потребности жителей города;
      системностью, которая понимается в нескольких смыслах:
      – Как представленность в городе всех четырех базовых социосистемных процессов;
      – Как связность материального, информационного и социального Представлений города;
      – Как связность между комфортностью и трансцендентностью, то есть между пространствами гуманитарных и физических технологий;
      – Как связность между различными видами деятельностей, представленных в городе;
      – Как наличие информационного объекта (гения, голема, эгрегора или динамического сюжета), ассоциированного с городом.
      Можно с полным основанием заключить, что «смерть» информационного объекта, отождествляемого с городом (или его отсутствие ab initio, с самого начала, ab urbe condita), низводит город до статуса индустриальной застройки.
      Городская среда включает в себя научную, образовательную, административную, производственную среды. Линейные комбинации этих «первичных сред» образуют «вторичные городские среды»: хозяйственную, культурную, социальную, политическую.
      Пространствосвязующую функцию несет на себе «базовое» городское здание: дворец, ратуша, мэрия, храм, собор, университет, фабрика…
      Одушевленность города представлена, во-первых, в самой структуре улиц и площадей и, во-вторых, в том особенном здании или сооружении, которое является символом, знаком этого города (для Москвы – Кремль, для Санкт-Петербурга – Медный Всадник, для Лондона – Тауэр, для Парижа – Эйфелева башня и т.д.).
      Времясвязывающая функция может быть задана историческим центром города, его архивами и библиотеками.
      Вышесказанного достаточно, чтобы ответить на вопрос о городских брендах. Собственно, бренд – это количественная оценка стоимости информационного объекта. Любой город может быть брендирован, поскольку представляет собой информационный конструкт, причем древнейший и «сильнодействующий». И, конечно, реальная цена брендов Санкт-Петербурга, Парижа или Нью-Йорка оставляет далеко позади пресловутую троицу: «Мальборо», «Кока-кола», «Будвайзер».
      В сущности, стоимость национальных брендов, о которой некоторое время назад написали едва ли не все новостные ленты Интернета («Путин в четырнадцать раз беднее Буша» и т.д.) складывается именно из стоимости брендов национальных городов. И в этой логике естественно возникает вопрос: сколько же, все-таки стоит бренд Мирового Когнитивного Города?
      1 Автор имеет в виду СССР. – Прим. «РЭО».
      2 Под «информационным объектом» понимается информация, способная к саморазвитию, создающая собственные организационные структуры и не зависящая непосредственно от носителя. Простейшие информационные объекты описаны А.Лазарчуком и П.Леликом в 1985 г. и С.Переслегиным в 1986 г. – Прим. "РЭО".
      3 См. С.Переслегин, А.Столяров, Н.Ютанов «О механике цивилизаций». «Наука и техника», № 7 (51), 2001 – 1 (52) 2002.
      «Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что»: будущее российского инновационного комплекса
      Сергей Переслегин
      Руководитель теоретического отдела Санкт-Петербургской школы сценирования
      Инноватика – это вечная российская тема, наряду с дураками, дорогами и реформой местного самоуправления. В течение всей своей индустриальной истории Россия неизменно сталкивается с двумя взаимосвязанными кризисами: инфраструктурной недостаточностью и технологическим отставанием. За три столетия, минувшие с начала петровских преобразований, были испробованы все разумные, многие экстремистские и некоторые фантастические способы восстановления научно-технического равновесия с Западом, не исключая социалистической революции, глобальной войны и гонки ядерных арсеналов. Проблемы, однако, устойчиво воспроизводятся вновь и вновь.
      Сегодня Россия в очередной раз решает, что лучше: оперативно импортировать весь комплекс технологий (лучше, вместе с носителями, а, заодно, системой образования и государственным языком, тем более что позитивный опыт такого заимствования имеется), или построить свою собственную инновационную систему – это мы тоже делали с впечатляющими результатами. Особенность ситуации состоит в распространившемся за последние десятилетия постмодернистском подходе к принятию решений, в рамках которого принято не говорить «да» и «нет», не покупать «черного» и «белого», и вообще, по возможности, ничего не делать. Когда российский министр финансов А.Кудрин называет разговоры об инновационной экономике «болтовней», он, конечно, грубит, но при этом говорит почти всю правду.
      Постановка задачи: технологические пределы
      Перед нами стоит несколько простых вопросов:
      что такое инновация?
      какие бывают инновации?
      какие инновации нужны именно сейчас и именно здесь?
      как их получить?
      Совокупность ответов представляет собой техническое задание на проектирование национальной инновационной системы (НИС)1
      Предварительно необходимо ответить на вопрос, должна ли НИС стать одним из модулей мирового инновационного процесса, или же она будет претендовать на автономию? Требуется также понять, на какой «элементной базе» можно построить современную инновационную систему, что подразумевает, в частности, критический анализ современной науки в части ее технологизации.
      К началу XXI столетия процесс глобализации в полной мере охватил научные исследования и технологическое развитие. Считается, что это привело к интенсификации креативной деятельности и повышению ее эффективности за счет отказа от дублирования исследований, развития страновой специализации и международной кооперации. В действительности произошло выделение так называемого исследовательского «мэйнстрима»: нескольких «модных» направлений (водородная энергетика, нанотехнологии и т.д.), которые потребляют все больший и больший объем ресурсов. Принадлежность ученого к «мэйнстриму» гарантирует получение и рост финансирования, «конвертируемость» полученных результатов и их востребованость, наконец, обеспечивает абсолютную мобильность исследователя, который сможет найти себе работу в любом уголке мира.