Сергей ПЕРЕСЛЕГИН. Проектирование будущего как ресурс для настоящего
      Источник: Русский Журнал
 

 
      Одним из основополагающих (может быть, и самым важным) принципом естествознания является постулат причинности, согласно которому причина всегда предшествует следствию, "стрела времени" направлена только вперед и события всегда развиваются из абсолютного Прошлого в абсолютное Будущее.
      Человек, разумеется, подчиняется закону причинности, но живет и действует в совершенно противоположной парадигме. Будучи разумными существами, мы способны предвидеть Будущее, и это Будущее, явившееся нам в вещих снах, пророчествах, прогнозах, сценариях и расчетах, управляет нашим "сегодня" и нередко протягивает свои руки в незыблемое, казалось бы, "вчера".
      Мы совершаем или же не совершаем определенные поступки, руководствуясь той оценкой, которую они вызовут в Будущем у нас, у наших детей и внуков, у "всего прогрессивного Человечества". Говорят, что физик-теоретик, который не может объяснить смысл диссертации своей одиннадцатилетней племяннице, к защите не готов. Смог же Льюис Кэрролл объяснить трем девочкам квантово-механический подход к реальности, обернув ее в лучшую сказку XIX столетия? И точно также: политик или бизнесмен должен быть в состоянии объяснить ребенку содержание и логику своих решений. В конце концов, эти решения создают мир, в котором этот ребенок будет жить.
      Я думаю, что многих деятелей, скопивших состояние в 90-е, преследует в ночных кошмарах вовсе не образ неотвратимого карающего российского (а то и бывшего советского) правосудия, а заданный тихим и спокойным голосом вопрос: "Отец, почему вы уже продали страну, которая принадлежит нам?"
 

 
      Будущее невозможно предвидеть. И дело здесь даже не в том, что оно "сложнее, чем мы можем себе вообразить". Дело как раз в антипричинности – прогнозы сразу же начинают оказывать воздействие на настоящее, модифицируя его, а тем самым меняя и Будущее. Кроме того, прогнозы (это было известно еще в античности) контекстуальны, а не текстуальны. Иными словами, пусть вы и знаете с абсолютной точностью некоторые детали Будущего, уверены ли вы, что правильно понимаете, в какой именно контекст должны быть вписаны эти детали? И станете ли вы частью этого желаемого контекста или у вас обнаружится на него аллергия? Представьте себе, например, что Э.Томас, главный конструктор "Титаника", получил в свое время прогноз, где черным по белому была изложена абсолютная правда: этот корабль станет самым знаменитым судном ХХ века, о нем будут писать книги, снимать фильмы и сочинять музыку…
      Нужно еще иметь в виду, что мы совершенно не готовы принять реалии новых времен во всем их разнообразии – вместе со сноубордами, "фабриками звезд", "прокладками с крылышками" и японскими мультиками-страшилками. Тем более мы никак не желаем учитывать в своих планах, проектах и программах роды и аборты в тринадцать лет и заказные убийства нерефлективных родителей в пятнадцать. И единственной реакцией на предсказание реального Будущего (даже если это предсказание удалось донести "до тех, кому положено" не расплескав) является ответ: "Возьмите миллион, миллиард, триллион – в общем, сколько вам там надо, и сделайте так, чтобы этого не было".
      Нам всегда хочется вписать локусы будущего в привычный мир, но ростки, крепкие и шустрые, как борщевик, размножаются делением, подобно раковым клеткам. И пугают. Даже самых креативных из родителей.
      "Вот вам от потопшей Америки на сто триллионов чек".
 

 
      О Будущем бесполезно мечтать. В самом лучшем случае такие мечты относятся к категории маниловщины и не содержат в себе никакого осмысленного содержания. В худшем же мы начинаем требовать от Будущего, чтобы оно если и не отвечало нашим представлениям о рае земном, то по крайней мере было бы лучше настоящего, причем именно с нашей сегодняшней точки зрения. Поэтому наши мечты начинаются с "не". Пусть не будет бедности, войны, преступлений, расовой ненависти и все станут "белыми и пушистыми". В свое время Марк Твен заметил, что люди почему-то видят рай как сочетание филармонии с воскресной школой, хотя большинство из них не так чтобы очень любят симфоническую музыку, а уж воскресную школу ненавидят все поголовно.
      Еще хуже дело обстоит с мечтами прагматиков, которые в искоренение пороков и всеобщее торжество справедливости верят слабо. Такие люди требуют от Будущего, чтобы оно продолжало настоящее и по возможности не несло никаких перемен, кроме тех, которые получили "одобрение всех 750 министров". Подобные мечтатели соорудили из подручного материала и сейчас навязывают всему миру концепцию "устойчивого развития", которая трещит по всем швам и поглощает все больше и больше ресурсов только для того, чтобы "поддерживать впечатление гармонии".
      Мечты не столько приближают Будущее, сколько защищают от него.
 

 
      Итак, предсказывать Будущее бессмысленно, а мечтать о нем бесполезно. Но Будущее создается сегодня – создается нашими действиями (а главным образом – бездействием), поэтому его можно проектировать или конструировать.
      Слова эти воспринимаются как синонимы, хотя в них заложена разная логика. Будущее может создаваться проектно.
      Мы понимаем проектирование Будущего как эффективную форму "упаковки" всех видов деятельности, направленных на разрешение одного или нескольких базовых мировых противоречий. Поскольку все развитые нации, государства и культуры сталкиваются сейчас с вызовами глобализации, терроризма, ресурсной недостаточности в форме демографического, кадрового или энергетического кризиса, а также с вызовом экзистенциального голода (1), они вынуждены как-то реагировать на эти вызовы.
      Современной формой такой реакции являются национальные и наднациональные программы развития, а также институциональная деятельность. По мере продуцирования новых и новых программ и усложнения институциональной среды возникает необходимость в специфическом интегрирующем механизме, регулирующем процессы взаимодействия в пространстве управления. Среди таких механизмов наиболее простым и изученным является мегапроект. Такой проект обязательно содержит в себе какую-то рабочую онтологию как необходимое условие согласования разнородных институционально-программных конструкций, целевую "рамку", как обоснование общественных затрат, сценарную схематизацию развития, как инструмент управления, определенные представления о последовательности реализации ("дорожную карту") и оценку времени осуществления.
      Анализ, произведенный исследовательскими группами "Конструирование Будущего" и "Санкт-Петербургская Школа Сценирования", диагностировал наличие по крайней мере семи глобальных и трех локальных проектов Будущего. Речь идет об американском и европейском постиндустриальных проектах, японском и российском когнитивных проектах, неоиндустриальных проектах Китая, Индии, мировой исламской общности, о локальных образах Будущего, целенаправленно создающихся в Исландии и Ирландии, о локальном в пространстве, но вечном иудейском проекте, малозначимым звеном которого является государство Израиль.
      Конструирование Будущего не столь системно, как его проектирование, но и затрат требует меньших. Кроме того, всякий проект Будущего – и именно в силу своей системности – содержит "родимые пятна" настоящего и прошлого. Он укоренен в настоящем и, развиваясь, отрицает себя. Можно с уверенностью сказать, что Будущее возникнет в ходе выполнения перечисленных выше проектов, но при этом ни один из них не будет реализован.
      Конструирование менее амбициозно: речь идет не о Будущем в целом, не об ответе на глобальные вызовы, не о разрешении мировых противоречий, а лишь о деталях, элементах, инновациях. Конструирование – попытка сделать Будущее богаче настоящего, что-то к нему добавив. Иногда это "что-то" быстро обретает всеобщую значимость – так произошло с персональными компьютерами и мобильными телефонами. Иногда остается одним из многих камушков в мозаике. Но всегда возможностей становится чуть (или не чуть) больше. Эти возможности не упаковываются в тот или иной проект, а по отношению к уже существующим проектам оказываются "джокером", "дикой картой", "тузом из рукава", возникшим спонтанно и исказившим всю "заранее рассчитанную и утвержденную" конфигурацию причин и следствий.
      В известном смысле конструирование Будущего – это улыбка проектировщика Будущего, муха, нарисованная Мастером на незаконченной картине старательного, но посредственного художника.
 

 
      И проектирование Будущего, и даже конструирование его начинается с понимания пространства возможностей. Анализируя сегодняшний день, изучая долговременные тренды развития, принимая во внимание развертывающиеся на наших глазах инновационные локусы, учитывая, что одинаковые причины влекут за собой одинаковые следствия, мы составляем представление о так называемом неизбежном Будущем.
      Нужно совершенно точно понимать, что с неизбежным Будущим ничего поделать нельзя. Оно возникнет обязательно, и с этим надо считаться и в практической деятельности управленца, и в теоретических расчетах.
      Но Реальное Будущее гораздо богаче неизбежного, и, кроме того, оно управляемо. Любой выбор включает неизбежное Будущее в себя, оно – инвариант, воспроизводящийся при любых сценарных преобразованиях, но в остальном версии Будущего могут отличаться сколь угодно сильно. Говорят, что 5% добавок превращают воду в суп. Вряд ли нужно больше реалий, чтобы полностью переменить картину грядущего, во всяком случае, в ее оценочной части.
      И конструктор Будущего, и его проектировщик работают именно с "добавками". Правильной является очень простая постановка вопроса: чем именно нужно дополнить неизбежное Будущее, чтобы результат получился лучше настоящего (как правильно заметил выдающийся английский военный теоретик Б.Лиддел-Гарт – "хотя бы только с вашей личной точки зрения": всякие операции над Будущим субъективны).
      Эту мысль можно и нужно усилить: работа с Будущим – это всегда проявление волюнтаризма, это зачеркивание одних возможностей ради других, это игра с мировым порядком в странную игру, соединяющую элементы шахмат, покера и китайской боевой гимнастики ушу, это навязывание своей картины мира всем окружающим. С точки зрения многих российских и западных интеллигентов, операции над Будущим вообще аморальны.
      Но заниматься этим приходится даже тем, кто не очень склонен к этому, не умеет, стесняется, боится и ежечасно спрашивает себя "по Ф.Достоевскому": "Тварь я дрожащая или право имею?" Потому что иначе будет сконструировано Настоящее, причем в пользу тех, кто на данный момент сильнее и энергичнее. Здесь нет ничего личного. В 90-е годы к власти в России пришли бандиты, и пришли именно потому, что интеллигенция сетовала на ушедшее "прекрасное далеко" и ничего себе не предполагала про грядущее. Она ополчилась на всех и вся и засела в НИИ, словно стены, выстроенные при Сталине, должны были помочь. Не помогли. Науку – на всякий случай – обесточили на двадцать лет. И не потому, что бандиты такие уж плохие управленцы. Они про науку не думали и про энергетический кризис не знали. Они взяли власть и поделили ресурсы. Страна жила в настоящем двадцать лет, и это настоящее перестало нравиться детям олигархов. Олигархи послали их учиться за границу, а там как раз случился кризис мечты, и дети, вернувшись, сказали: нужно жить здесь.
      – Почему, сынок?
      – Здесь еще остались люди…
 

 
      Будущее – само по себе ресурс. Оно стремится стать настоящим, превратиться из великого множества возможностей в единственную целостную Реальность. Даже неосуществленные варианты прошлого оказывают давление на действительность, что же говорить о Будущем, версии которого не утратили надежды осуществиться. Человек, социальная группа или страна, поймавшие в свои паруса "ветер грядущего", будут развиваться быстро и успешно, хотя это будет очень рискованное развитие.
      Надо отметить, что наша эпоха имеет свои особенности, уникальные именно с точки зрения конструирования/проектирования Будущего. Если не "никогда", то, во всяком случае, очень давно конфликт Настоящего и Будущего не принимал столь острую форму.
      Современный мир является настолько комфортным и упорядоченным (по крайней мере в развитых государствах европейской культуры), что очень велико искушение представить его еще и безопасным, а потом продлить эту безопасность из вечности в вечность. Это тот самый "конец истории", шутка Ф.Фукуямы, воспринятая всерьез: Будущего нет, есть только продолженное настоящее, замаскированное под "устойчивое развитие" и для вкуса приправленное нанотехнологиями, информационными технологиями, биотехнологиями и прочим "мейнстримом", в который уже вложены деньги.
      Эта "картинка" часто ассоциируется с Соединенными Штатами, но в действительности принадлежит Европейскому союзу, который вообще пропалывает все новое и тормозит все странное. Зарегламентированность в ЕС такая, что даже самые отпетые ненавистники российской Родины нет-нет да и возвращаются вдохнуть "нашего русского произвола". Европейцы, конечно, погорячились. Они никак не смогли "съесть тот факт", что вместе с мусульманской культурой предыдущей фазы развития к ним в страны ворвется пассионарность, врежется своим культурным шоком в их истеблишмент, сломается через поколение об европейскую систему и начнет на ней паразитировать. Раз взяли – кормите. Приемные дети далеко не всегда благодарны новоиспеченным родителям с их умильными лицами родственников, обязательными воскресными школами и чистыми носовыми платками. Тем более не терпят они унижения лицемерием. А в Европе такого сколько угодно. Принято казаться политкорректными, а на самом деле считать, что арабы – виновники всех бед во Франции. И почему бы арабам не жечь машины? Скушно! Пока они еще не голосующее большинство, а дальше видно будет.
      Заметим здесь, что европейский постиндустриальный проект обречен на мучительную раздвоенность: как "европейский", он должен чтить и поддерживать "продолженное настоящее"; как "проект", он играет с вариантами Будущего и, сверх того, подозревает, что "устойчивое развитие" с "неизбежным Будущим" вообще несовместно.
      Именно в этом заключен конфликт Будущего с Настоящим: цивилизация находится на переломе, индустриальная фаза развития исчерпала себя, устойчивых решений здесь вообще нет. Собственно, после 11 сентября 2001 года это стало ясно последнему слепому политтехнологу с неполным средним образованием. Соединенные Штаты бросились упаковывать все тренды, несовместимые с продолженным настоящим, в деятельность: так возникла "антитеррористическая коалиция" с войнами в Афганистане и Иране, так возникли нынешние инициативы в области энергетики. Европа принялась активно "раскачивать вагон" – говорить об энергосбережении, сеять рапс, насаждать безопасность "ценой всего". Свободой пожертвовали сразу, а сейчас пришел черед и комфорта. Главное, что и первая, американская, стратегия, и вторая, европейская, совершенно бесполезны, и их адепты сами это прекрасно понимают.
      Главным конфликтом следующего десятилетия станет борьба (пост)индустриального "продолженного настоящего" с неизбежным Будущим, относящимся к иной фазе развития. Этот конфликт, в рамках которого будут функционировать глобальные и локальные проекты, программы развития и прочие "хотелки", скорее всего, примет вид противостояния концепций "глобальной безопасности" и "глобальной свободы".
      Как говорило в свое время "Армянское радио": "Войны не будет. Но будет такая борьба за мир, что камня на камне не останется".
      Метафора 2010-х годов – "Борьба за Мир".
 

 
      Из всего сказанного следуют очень простые выводы.
      Во-первых, главный ресурс Будущего заключается в том, что оно есть, и оно радикально отличается от настоящего.
      Во-вторых, Будущее управляет сегодняшним днем и проецирует нам свои этические и эстетические императивы. Имеющий уши да услышит.
      В-третьих, Будущее и само управляемо, причем мы в состоянии разобраться в пределах этого управления: принять Неизбежное Будущее и достроить его до того варианта, который устраивает нас.
      В-четвертых, если мы этого не сделаем, Будущее достроят для нас и за нас. Ибо не имеющий своего Проекта обязательно становится частью чужого.
      В-пятых, мы живем в очень неустойчивом мире, в котором трудно рассчитывать на долгую и спокойную жизнь, но зато индивидуальная активность далеко не всегда бессмысленна и обречена на неудачу.
      По-моему, понимание этого представляет собой ценный ресурс. По мнению Г.П.Щедровицкого, "развитие само по себе является дефицитным ресурсом". Как и понимание того, что мы обречены на развитие.
      Примечание:
      1. Под экзистенциальным голодом понимается потеря обществом трансцендентной "рамки", редукция социально значимого потребления к материальному потреблению. Экзистенциальный голод проявляется в страхе смерти, страхе изменений (инновационном сопротивлении), ощущении бессмысленности существования, синдроме хронической усталости. Общества, утратившие экзистенцию, тяготеют к точной регламентации всех сторон жизни и деятельности (ритуальности), формализации общения, смещению баланса деятельностей в сторону контроля и эстетизации, навязчивому продуцированию всевозможных мер по обеспечению безопасности, повышенному вниманию к проблеме продления жизни вплоть до физического бессмертия. Для таких обществ характерен кризис первичных форм социальной организованности – семьи и рода.
      Пространства страхов. (Трансграничное сотрудничество и постиндустриальные войны)
      «Вы уверены, что рано или поздно пограничники не проникнутся пониманием того, что все границы – условность! И провести их (а затем охранять, конечно!) можно где угодно: по пространственно-временному континууму, в фазовом пространстве системы отношений,
      по битовым полям инфомира и даже – мембрана не дрогнет сказать! – по уровням самого Альфабета!»
      Я. Юа, А. Лазарчук
      «Сосед – значит враг. Посмотрите на это поле, рядом с моим. Его хозяина я ненавижу больше всех на свете. После него злейшие враги мои – жители вон той деревни, что лепится по горному склону с другой стороны долины, пониже березовой рощи. В ущелье, стиснутом горами, только и есть что две деревни – наша и та; они и враждуют одна с другой. Стоит нашим парням встретиться с их парнями, как сейчас же начинается перебранка, а там и потасовка. И вы хотите, чтобы пингвины не питали вражды к дельфинам…»
      А.Франс
      – 1 -
      Во времена моей советской молодости я хорошо понимал, что такое граница. Эта условная линия на карте разделяла две неэквивалентные экономики, два слабо стыкующихся правовых пространства, две социальные системы, построенные в различной логике, исповедующие несопоставимые ценности и задающие альтернативные версии коллективного бессознательного. Было вполне очевидно, что слишком тесное трансграничное взаимодействие представляет собой фактор риска для обеих систем. В этих условиях «граница» в лице представляющих ее социальных институтов (таможня, паспортный контроль, валютный контроль, пограничные войска, нейтральная полоса, пограничная зона) играла вполне понятную роль регулятора такого взаимодействия.
      В наши дни ситуация коренным образом изменилась. Не вдаваясь в дискуссию на тему, насколько современный мир является геоэкономически открытым, а насколько он геополитически замкнут, подчеркнем, что для подавляющего большинства стран нет принципиальных различий между областями по одну и по другую сторону государственной границы. Кроме того, возникновение Интернета привело к тому, что в отношении информационных потоков границы стали до определенной степени проницаемыми.
      Не вдаваясь в дискуссию на тему, насколько современный мир является геоэкономически открытым, а насколько он геополитически замкнут, подчеркнем, что для подавляющего большинства стран нет принципиальных различий между областями по одну и по другую сторону государственной границы.
      Вообще говоря, в теории все современные границы (между «цивилизованными государствами, конечно) границами не являются, так как обязаны поддерживать режимы свободного перемещения рабочей силы, капиталов, товаров и услуг. Об этом много говорят, в это, по-видимому, верят, но на практике до трансграничной прозрачности очень и очень далеко.
      В самом деле, если свободное перемещение является одним из неотъемлемых прав человека, то визовый режим между любыми странами должен иметь чисто информационный характер: я извещаю страну такую-то о своем намерении посетить ее. В действительности, такая логика характерна только для «туристских стран», таких как Турция, Египет, Тунис, Кипр, но не для «развитых и цивилизованных» государств Европы и Северной Америки, где консульские органы имеют право отказать вам в выдаче визы, причем даже не обязаны объяснять причину. Говорят, что это делается во имя борьбы с терроризмом. Но, во-первых, террористическая угроза, отнюдь, не является основанием нарушения прав человека. Во-вторых, в отношении реального терроризма все меры приграничного контроля довольно беспомощны – история «антитеррористической» борьбы такого серьезного учреждения, как гестапо (действующего в условиях военного положения!), убедительно это доказывает.
      Сомнительно, чтобы кто-то этого не понимал. Тогда со всей очевидностью встает вопрос: зачем современному цивилизованному миру система пограничного контроля? Или, другими словами, что именно (и от чего / кого) защищает граница?
      Ухудшение качества образования – во всех «развитых странах» без исключения – привело к резкому падению астрономической и географической грамотности. Средний выпускник школы конца 1960-х – начала 1970-х годов имел четкое представление о Земном шаре, как небесном теле, знал, что такое плоскость эклиптики и наклон земной оси, понимал, почему происходит смена времен года, мог объяснить, что такое «тропики» и «полярные круги» и как связаны между собой соответствующие широты. Современные же люди, воспитанные в постсоветской или, хуже того, болонской системе1, с большим трудом воспринимают такое элементарное понятие, как часовые пояса. Иными словами, они не видят Землю единым целым, их представление с астрономического уровня, минуя географический, упало до локального. Но локальное мировосприятие в своем естественном развитии приводит к классической средневековой картине мира, в центре которой находится огороженное упорядоченное, подчиненное определенному закону пространство обитания (Мидгарт, Ойкумена). Мидгарт окружают дикие земли, населенные людьми с песьими головами, великанами, циклопами и т.д. Конечно же, современный человек (если он не американец) знает, что окружающие страны населяют такие же люди, как он сам. Но это знание «живет» в сознании, как некая вырванная из контекста, информация, оно не онтологично и не влияет на мировосприятие. А вот средневековые архетипы вполне деятельны.
      В известном смысле государственная граница является лишь представлением совершенно иной границы: границы современного постиндустриального и средневекового традиционного в сознании человека. Граница есть пространство удержания страха. Страха перед чужим.
      Глобализация перемешала культурные коды и цивилизационные принципы, но – до известного предела. По-прежнему существуют национальные отличия, все более ярко проявляются культурные и религиозные идентичности. Между тем, в основе любой идентичности лежит страх инаковости, страх сравнения своих и чужих культурных кодов (вдруг последние окажутся лучше). И основное назначение границ – управление страхами, удержание их в определенных «рамках». Таможенные и визовые правила призваны гарантировать, что из внешнего мира не придет ничего чужого и чуждого2.
      – 2 -
      Современное прочтение глобализации сводится к лозунгу: «Одинаковые страхи – объединяйтесь». Европейский Союз разрушил границы между исторически сложившимися государствами Старого Света только для того, чтобы возвести Шенгенскую визовую стену, защищающую Европу от русских, китайских, индийских и арабских идентичностей. Россия ужесточает пограничный режим и достает из нафталина понятие «погранзоны», надеясь удержать свое каноническое пространство. Соединенные Штаты полны решимости отгородить североамериканский материк от любых террористов, даже изобретенных британскими спецслужбами. Все страны без исключения осуждают Китай за введение цензуры в Интернете, при этом жестко цензурируя собственное электронное пространство: вызывающая оскомину повсеместная борьба с пропагандой нацизма и детской порнографией в Сети представляет собой не что иное, как акт культурного геноцида – уничтожаются культурные коды, вызывающие повсеместный страх.
      Преступление Третьего Рейха перед современным миропорядком заключается, отнюдь, не в том, что он развязал мировую войну, тем более, что в этом деле у Германии было немало помощников, среди которых выделяются Советский Союз, США, Франция и Великобритания. И не в том, что господствующей идеологией Германии был национал-социализм, являющий собой всего лишь крайнюю форму разрешенного и даже поощряемого в большинстве современных государств национализма. Я полагаю, что даже воинствующий и кровавый антисемитизм Гитлера рассматривается в качестве «отягчающего обстоятельства», но не основного «состава преступления». Суть непреходящей ненависти глобализированного мирового сообщества к нацисткой Германии – в предельной культурной инаковости Рейха, в его цивилизационной чуждости современному миру.
      Ситуация с «детской порнографией» еще более интересна: практически, она стала поводом к глобальному цензурированию всеобщей Сети, а наказание, предусмотренное законодательствами ряда стран (США, например), больше, чем за непредумышленное убийство. Швейцарская прокуратора требует от 6 до 15 месяцев тюрьмы авиадиспетчерам Skyguide, погубившим российский самолет, на борту которого находился 71 человек, в том числе 47 детей. Если бы речь шла не об убийстве этих детей, а о распространении их откровенных снимков, возмущению мировой общественности не было бы предела, а в приговорах фигурировали бы такие сроки, как 8 – 10 лет.
      Реальная проблема заключается в том, что в возрастном пространстве также существуют границы, и эти границы тоже нужно охранять. Дети – иные. Они исповедуют другие ценности. Они по-другому мыслят и действуют. И они – вызывают страх. Единственным способом управления этим страхом в современном цивилизованном мире оказался тотальный контроль над детством (естественно, под предлогом защиты его: впрочем, американцы и Югославию бомбили только для того, чтобы защитить сербов, да и Советский Союз когда-то расстрелял законное правительство Афганистана исключительно в целях защиты этого правительства), и сексуальные ограничения – важнейшая составляющая этого контроля.
      Однако, страхи – страхами, а бизнес – бизнесом: пространства разных страхов объединяются единой геоэкономической логикой товарных, человеческих и финансовых потоков. Здесь, однако, тоже далеко не все соответствуют тому благостному образу, который существует в современной экономической литературе.
      Трансграничная напряженность непрерывно растет, и границы не в состоянии ее удерживать. Неизбежен прорыв напряженности в виде глобальной войны или взаимообусловленной цепи макрорегиональных войн – на Ближнем Востоке, в Азиатско-Тихоокеанском регионе, на североамериканском континенте и т.д.
      Трансграничные области обладают самым высоким производящим потенциалом – и именно потому, что в них скрещиваются культурные и цивилизационные коды, квалификации и компетенции. Само собой разумеется, именно межкультурное взаимодействие должно лежать в основе экономической эксплуатации приграничных и трансграничных районов. Такие проекты и в самом деле существуют (мне случилось принять участие в разработке проекта постиндустриального российско-китайского университета в городе Сунь Фунь Хэ, на границе Приморского Края и КНР), но в жизнь они претворяются крайне медленно, если претворяются вообще.
      Вместо этого приграничные районы зарабатывают на примитивной торговле ресурсами. Но вместе с газом и нефтью идентичность не переносится, так что «граница страхов» при этом не пересекается. Зарабатывают они и на обыкновенной контрабанде – рыбой, икрой, золотом, наркотиками – всем тем, что находится в государственной монополии или табуируется государством.
      Соединенные Штаты Америки, обобщив опыт трансграничной контрабанды, превратили ее в экономический институт, призванный укрепить положение доллара. Пусть США имеют с некоторой страной «Х» отрицательный торговый баланс. Тогда американское правительство «рекомендует» правительству «Х» провести приватизацию национальных активов, используя для этого «горячие» (то есть, ничем на самом деле не обеспеченные) американские доллары, находящиеся «на руках». После этого активы акционируются, выставляются на международные торги и скупаются по почти нулевым ценам транснациональными компаниями, имеющими штаб-квартиру в США. Таким образом, «горячие» доллары обретают вещественное содержание: отныне они обеспечены природными ресурсами «Х». Если же правительство «Х» рекомендации не следует, начинается следующий акт трансграничного сотрудничества – трансграничная война.
      – 3 -
      Трансграничная война за ресурсы, следовательно, бывает двух типов. Можно вести ее в геополитическом ключе, имея целью поставить тот или иной ресурс под свой непосредственный контроль. Так США действовали в Афганистане, который принято считать богатым ураном. Можно действовать геоэкономически, способствуя «оранжевой» или иной «цветной» революции, приватизации и акционированию ресурсов и, в конечном счете, скупке собственности. Так США действовали на Украине, где удалось обойтись без войны3, и в Ираке, где кровь льется до сих пор. Но, заметим, все эти действия не изменили к лучшему ситуацию с дефицитом платежного баланса и государственного бюджета США. В логике нашей статьи американская стратегия сравнительно безопасна (операции над культурными кодами не ведутся вообще, или ведутся в одном направлении), но и бесперспективна.
      В ближайшее время – имеется в виду следующее, второе, десятилетие XXI века – следует ожидать принципиально иных и гораздо более содержательных трансграничных конфликтов, «прописанных» в языках, культурах, цивилизационных принципах.
      «Пространства страха» одновременно глобализируются и обособляются. Трансграничная напряженность непрерывно растет, и границы, все-таки потерявшие изрядную долю своей неприступности, не в состоянии ее удерживать. Это проявляется в участившихся террористических актах «нового» типа, в перетекающих одна в другую локальных войнах, в ожесточенной культурной экспансии. Все сильнее и сильнее экономическая и политическая реальность отличается от социально значимых представлений о ней, это рассогласование, не рефлектируемое «немыслящим большинством», но ощущаемое им, в свою очередь способствует нарастанию страхов и трансграничной напряженности. Обратная связь замыкается.
      В этих условиях неизбежен прорыв напряженности в виде глобальной войны (Соединенные Штаты против всего мира?) или взаимообусловленной цепи макрорегиональных войн – на Ближнем Востоке, в Азиатско-Тихоокеанском регионе, на североамериканском континенте и т.д.
      Социокультурным результатом этой новой большой войны станет эмансипация «немыслящего большинства», разрушение «пространства страхов» и обретение народными массами так называемых современных демократий не только суверенитета, но и ответственности за свое существование и развитие.
      1 Болонская система – процесс интеграции существующих в Европе систем образования. Свое название получил от итальянского города, в котором в 1999 г. 29 министров европейских стран приняли соответствующее решение. В России споры вокруг Болонской системы продолжаются до сих пор. – Прим. «РЭО».
      2 Сама по себе процедура стояния в очередях, собеседования в консульстве, заполнения документов, получения визы, прохождения валютного, паспортного и таможенного контроля может рассматриваться как примитивная форма социокультурной переработки. Полной смены культурных кодов при этом, конечно, не происходит, но модифицируются они значительно. Приезжий – турист, иммигрант или бизнесмен – попадает в зависимость от чужого административного механизма. Он перестает вызывать страх, потому что сам начинает его испытывать. – Прим. авт.
      3 Речь идет о событиях т.н. «оранжевой революции» в конце 2004 – начале 2005 гг., в ходе которой власти США поддерживали коалицию во главе с В.Ющенко. – Прим. «РЭО».
      Переписывая историю заново
      Источник: Русский журнал
      Подходящий к концу год был богат на яркие события. Может быть, даже слишком богат. У каждого найдется своя шкала, чтобы оценить их по степени значимости. Наверное, многие поставят на первое место начало новой холодной войны между Россией и Западом. Это действительно очень важно, но, на мой взгляд, не так уж ново. Холодная война вернулась в самом начале 2000-х, когда Россия прекратила бесконечное отступление на международной арене и начала вспоминать о том, о чем не забывала никогда, – о положении великой державы и вытекающих из него привилегий и обязательств.
      Тем не менее в 2006 году в отношениях между Россией и остальным миром действительно произошло немало интересного и значительного. Отметим, прежде всего, "газовый конфликт", случившийся в первых числах января, в самый разгар новогодних каникул. В споре России и Украины из-за тарифов на энергоносители обращают на себя внимание несколько стратегически существенных факторов. Прежде всего, это быстрота и точность реакции российского Министерства иностранных дел, ранее ему несвойственная (на принятие решения ушло всего 3-5 часов, а не обычные 72 часа, требуемые для того, чтобы аппарат успел отработать ситуацию). Во-вторых, это неофициальная договоренность, достигнутая Россией и Германией, причем речь идет не об официальной позиции Берлина, выраженной канцлером А.Меркель (эта позиция была довольно невразумительной и, во всяком случае, неконструктивной), а о чрезвычайно резком, даже грубом политическом заявлении Г.Шредера, де-факто исключающем Украину из числа субъектов европейской политики.
      Газовый кризис 2006 года можно интерпретировать двояко. Можно рассмотреть январские события в свете столкновения индустриальных и постиндустриальных методов принятия решений. В индустриальной парадигме действовали официальный Берлин и Соединенные Штаты Америки. Напротив, "газовщики" России и Германии, а также, что намного более удивительно, российский государственный аппарат принимали решения в логике "быстрого мира" и дипломатии реального времени. Америка, со своими ядерными авианосцами и глобальной мощью, безнадежно опаздывала с политической реакцией на события и местами выглядела смешно.
      С другой стороны, можно вспомнить пакт Молотова-Риббентропа и сказать, что произошел новый "раздел Польши". Конечно, "раздел" в этот раз произошел по линии Керзона: Польша включена в германскую сферу влияния; что же касается Украины, то бывший канцлер, а ныне руководитель германской энергетики, дал ясно понять, что пока не было Украины, не было и проблем с русским газом. Имеющий уши да услышит?
      В прошлый, позапрошлый и так далее "польские разделы" Россия получила больше, но надо трезво смотреть на вещи: еще три года назад вообще ни о каком "дележе" не было и речи. Да и сегодня дело не в Украине и даже не в Польше. Все гораздо серьезнее. Исторически раздел Речи Посполитой всякий раз является прелюдией к заключению русско-германского союза, который впоследствии оборачивается русско-германской войной. Это "последствие" иногда приходит буквально через несколько лет, иногда случается поколением позже. Впрочем, тот же исторический опыт доказывает, что для Германии такое развитие событий более опасно, чем для России.
      Эту "картинку" можно раскрашивать в разные цвета: радоваться, что после десятилетия унижений Россия вновь обретает себя, огорчаться воссозданию "империи зла" и духа холодной войны, ужасаться "кровавому и коррумпированному преступному путинскому режиму", гордиться великолепной (без всяких натяжек) работой российской государственной машины в январском кризисе. Но с января 2006 года Россия и для друзей, и для врагов вновь является одним из мировых центров силы. Во всяком случае, в энергетике.
      В течение последующих месяцев Россия примеряла новую роль. Была обнародована концепция "энергетической сверхдержавы", и было объявлено о начале программы развития ядерной энергетики страны. В это же время трудолюбиво разрабатывается концепция "суверенной демократии", в рамках которой начинается перестройка политической системы страны. Как следствие, происходит целый ряд пертурбаций: сколачивается "с миру по нитке" "Справедливая Россия", единороссы объявляют себя "партией реального действия" и быстренько придумывают доктрину, рождается и умирает законопроект "Мокрого-Жидких" (о назначаемости мэров губернаторами) – политическая жизнь бьет ключом.
      Одновременно разворачиваются и другие события, более опасные. Лето 2006 года отмечено нарастанием конфликта России и Грузии. Международное общественное мнение заняло прогрузинскую позицию (правда, боюсь, не только публика, но и политики не смогли бы объяснить, в чем именно эта позиция заключалась), в России махровым цветом распустились антигрузинские настроения и между делом прикрыли казино. Из чего лично я делаю вывод, что вся "разборка" была инспирирована с целью вульгарного передела московской собственности.
      Конец года отмечен двумя странными политическими убийствами. Первой жертвой стала Анна Политковская, одна из героинь эпохи перестройки. Ее, отставшую от времени на десятилетие, навсегда застрявшую в тех годах, о которых очень хочется поскорее забыть, мало кто любил. Но от "не любить" до "убить" – очень большое расстояние. Не боюсь признаться, что совершенно не понимаю мотивов убийства Политковской. Для Запада и немногочисленной российской демократически настроенной общественности все очень просто: преступный режим убирает своих противников. Но, даже оставляя в стороне моральную сторону дела, замечу, что эта гипотеза явно преувеличивает политическое значение Политковской, да и журналистов вообще. В век виртуальной реальности и Интернета журналист, даже владеющей действительно важной и эксклюзивной информацией, перестает быть субъектом политического действия, потому что понятие подлинности исчезло: компромат сейчас можно создавать из ничего и превращать в ничто. А поэтому за информацию не убивают. И за позицию не убивают тоже, потому что пространство позиций плотно и любая востребованная точка зрения обязательно будет кем-то занята.
      Убивают по глупости. Но дураков и непрофессионалов в режиме чрезвычайного розыска обычно находят. Убивают из-за денег. Но Политковская в серьезных денежных делах как будто не "засвечивалась".
      Проходит чуть больше месяца, и на первых страницах европейских газет начинает стремительно раскручиваться "дело Литвиненко", которое, разумеется, сразу же связывают со смертью Анны Политковской. Здесь разыгрывается уже полная фантасмагория с эпидемией радиофобии, несколькими международными скандалами, предсмертной запиской с подозрительно отточенными формулировками, вмешательством премьер-министров и парламентариев.
      Вновь не вырисовывается ответ на вопрос, кому выгодно. Уж, во всяком случае, не России. Но и не Великобритании: смерть Литвиненко породила слишком много вопросов, неприятных для ее истеблишмента. Начиная хотя бы с выявившейся неспособности английской медицины поставить правильный диагноз.
      Сам способ убийства выглядит на редкость вычурно. Полоний-210 – сильный альфа-излучатель, обладающий очень высокой токсичностью. Его не очень сложно получить: достаточно облучить висмут сильным нейтронным потоком. Нейтронных же излучателей по всему миру предостаточно, тем более что в последнее время нейтронным облучением стерилизуют зерно. Так что технически этот яд легко доступен и может быть изготовлен химиком или физиком средней квалификации, учителем средней школы например. С другой стороны, он относительно дорог и очень сложен в применении. Отравить им массу людей, и себя в том числе, проще простого, избирательно отравить одного человека – почти невозможно. Наконец, у полония-210 есть особенность, очень неприятная для любого преступника, – он оставляет четкие радиоактивные следы. Если и есть менее удачный яд для политического убийства, я, признаться, его не знаю.
      Трагическая история с Политковской и Литвиненко совсем уж неожиданно закончилась болезнью Егора Гайдара, отравление которого не вписывается, кажется, ни в какую логику, даже "кровавого путинского террора". Во всяком случае, не подлежит сомнению, что политические убийства конца 2006 года, кто бы ни был их исполнителем и заказчиком "на самом деле", использованы Западом как инструмент воздействия на Россию. И это вполне в логике новой холодной войны.
      В той же предсказуемой логике "оранжевая контрреволюция" на Украине – приход к власти правительства Януковича и новый передел сфер влияния в стране. После "газового кризиса" другого решения за Украину не было. Как не было альтернативы и у Польши: в логике новой биполярности она просто обязана демонстрировать антироссийскую позицию. Другой вопрос, что никто не требовал от Леха Качиньского (и от его братца, партийного лидера) окончательно терять чувство меры и блокировать переговоры между Россией и Европейским союзом? Хотя почему же "никто"? Соединенные Штаты Америки выиграли несколько важных "очков", публично продемонстрировав неработоспособность политических и экономических механизмов Европейского союза. Не говоря уже о том, что в любом конфликте между "старой" и "новой" Европой США имеют возможность занимать выгодную позицию арбитра. Впрочем, на "польском фронте" игра еще не закончена и очередь хода сейчас – за ЕС.
      В логику новой холодной войны укладывается и саммит НАТО в Риге. Далее – молчание, потому что комментариев это театральное действо не заслуживает. Российское правительство его и не комментировало, что похвально.
      При всей важности событий, происходящих в России и "вокруг России", содержание 2006 года для меня определяется не ими. Хочу сразу оговориться: "важность" события есть понятие субъективное. Изменение роли России в международном пространстве не было для меня неожиданностью, в отличие, например, от решения президента Украины Виктора Ющенко объявить голодомор геноцидом украинского народа. Правда, депутаты поправили президента, исключив из законопроекта административную ответственность за отрицание голодомора, но мне страшно уже то, что такая строка в законопроекте была.
      Проблема, конечно, не в голодоморе, не в оценке сталинских репрессий и даже не в русско-украинских взаимоотношениях. Тревогу и страх вызывает сама тенденция устанавливать историческую правду административно-судебным способом. Украина, страна очень близкая нам, двигается по пути Австрии и еще десяти государств, где, как известно, отрицание Холокоста считается уголовным преступлением. И это не формальный, а действующий закон. Доказательством тому – процесс над известным историком-ревизионистом Дэвидом Ирвингом (его книга "Разгром конвоя PQ-17" считается классикой военно-исторической науки). Ирвинг, известный ученый и уже очень немолодой человек, получил срок. В тюремной библиотеке он нашел свои книги. Сейчас их изъяли.
      Я могу понять политиков, запрещающих людям свободно обсуждать и толковать прошлое. Не понимаю только одного: у них-то какие могут быть претензии к Гитлеру или Сталину?
      Нужно, наконец, понять, что свобода дискуссий, мнений, позиций – это не политическая, а экзистенциальная ценность. И перед европейской культурой нет преступления страшнее, чем ограничить право личности на сомнение в правильности устоявшейся оценки событий. Если Ирвинг считает, что Холокоста не было, он не только имеет право, но и обязан громко говорить об этом, а долг остальных, если они с ним не согласны, аргументированно отстаивать свою точку зрения.
      Отступление великих европейских народов, к которым теперь присоединилась и Украина, от принципов, некогда сформировавших европейскую общность и современное мышление, слишком важное событие, чтобы его можно было оценить по горячим следам. Но, я думаю, в книгах будущих историков "процессу Ирвинга", как и указу Ющенко, будет уделено должное внимание. Большее, чем безобразно раздутой СМИ "карикатурной войне", случившейся весной и летом 2006 года, и совершенно тривиальному криминально-этническому столкновению в Кондопоге осенью того же года.
      Весьма существенным итогом года представляется мне также крупнейшее поражение, которое "цивилизованные страны" понесли в 2006 году от террористов. Я не хочу вдаваться в подробности подготовки известных террористических актов в Лондоне, тем более что они имеют на себе явный отпечаток работы "чьих-то" спецслужб. Замечу лишь, что реакция "международной общественности" на воображаемые или предполагаемые теракты выглядит традиционно неадекватной. Интересно, кто-нибудь подсчитал реальные экономические, политические и гуманитарные потери, вызванные непрерывным ужесточением контроля в аэропортах? В конечном итоге принятые меры понижают связность цивилизации, то есть саму основу существования современного мира. Если такое положение дел не победа террористов, то я, право же, не знаю, что должно считаться победой! Полный паралич воздушных трасс?
      Во всяком случае, уже сегодня я на месте террористов не столько устраивал бы реальные попытки захватывать и взрывать самолеты, сколько распускал бы слухи об этом. Затраты меньше, а экономический, политический и моральный эффект вполне адекватен.
      Среди прочих мировых событий выделяются конфликты вокруг ядерных программ Северной Кореи и Ирана, наглядно свидетельствующие о том, что время жизни "Договора о нераспространении ядерного оружия" (ДНЯО) подходит к концу.
      Остальные события перечислим "в строчку". В 2006 году Израиль опять воевал с Ливаном: Израилю удалось добиться поставленных целей, но политически дорогой ценой. Во Франции продолжали жечь автомашины, хотя и не столь эффективно, как в 2005 году. В Кот-д'Ивуар с переменным успехом прошел государственный переворот. В Таиланде переворот носил военный характер и завершился успешно, несмотря на отдельные "помарки". А вот в Венгрии правительство сохранило власть, несмотря на сильнейшее народное возмущение. В Японии сменился премьер-министр, но политика страны осталась политикой Д.Коидзуми. Три или четыре раза за год японские руководители официально объявляли миру, что Япония, конечно, может делать ядерное оружие, но не делает и делать не будет. Первый раз я поверил, второй – усомнился? Россия зачем-то подписала протокол с США относительно вступления в ВТО. По-моему, вступление в эту организацию постепенно становится в нашей стране излюбленной народной игрой, где важен не результат, а участие. В США республиканцы утратили большинство в сенате, что привело, в частности, к отставке Д.Рамсфельда. На повестку дня встал вопрос о коренном изменении американской политики после 2008 года.
      Но "проблема-2008" – это уже совсем другая история.
      Наталья Архангельская. Конец демократии, или Государство любителей зеленого чая (интервью с Сергеем ПЕРЕСЛЕГИНЫМ)
      Источник: Эксперт
      Демократию хоронят уже не первый год и даже не первое десятилетие, но она до сих пор выживала, демонстрируя богатые возможности к адаптации и подтверждая тем самым донельзя затертую, но до сих пор не опровергнутую формулу Черчилля о том, что эта форма правления – очень плоха, но ничего лучше до сих пор не выдумали. И тем не менее тучи над демократическим способом правления сгущаются, интеллектуалы развитых стран уже придумали термин «постдемократия» и спорят друг с другом, какие формы может принять эта новая реальность. Эксперт-политолог Сергей Переслегин тоже убежден, что в XXI веке и демократия, и прочие способы управлять государством, как, впрочем, и сама структура государства, изменятся радикально. На сей раз процесс необратим еще и потому, что его подстегивают три фактора: эгоизм элит, всеобщий кризис систем управления и развитие информационных технологий.
      – Демократия – всего лишь форма правления, известная очень давно, практически с начала традиционной фазы. Уже Аристотель в этой проблеме разобрался досконально. Он рассмотрел три основные формы правления: демократия – власть народа, аристократия – власть лучших и монархия – власть мудрого правителя. И он же впервые указал, что все три формации имеют обязательную тенденцию развития: демократия неизбежно вырождается в охлократию, аристократия – в олигархию, а монархия – в тиранию. Позднее, в кружке Сципиона Африканского в Риме, обсуждалась тема комбинации этих форм управления. И они пришли к выводу, что система управления Рима уже включала в себя все три элемента. С одной стороны, власть консулов – практически царская. В критической ситуации консула может заменить диктатор с полномочиями по условиям военного времени. Кстати, Цезарь был диктатором, а не императором, как это ошибочно утверждается. Иными словами, есть царская власть – либо консул, либо диктатор. Есть сенат, представляющий собой аристократическую ветвь управления, и есть народное собрание, выбирающее консулов и прочих иерархов, включая и самое высшее лицо в Риме, то есть цензора. Это был человек, имевший право из списков сословий, начиная с сената, исключать людей за поведение, не достойное данного сословия.
      – То есть высший моральный авторитет?
      – Кандидат в цензоры должен в обязательном порядке пройти все ступени госуправления, включая и консульство, оставив по себе хорошую память. Звание цензора – это высшая почесть, какой можно было достичь в Риме. Все эти ветви власти складывались в сложную систему сдержек и противовесов, но и она со временем развалилась – как раз по той схеме, которую предсказал Аристотель, а именно: демократия переросла в охлократию и тут же столкнулась с сенатом. Консулы потеряли власть, которую перехватили полководцы, ставшие императорами.
      – Даже эта система оказалась нестабильна?
      – Причем принципиально нестабильна. И дело не в том, что люди плохие или институты негодные. Проблема в другом. Что такое вообще управление? Вот есть некая социум-система, которая живет тем, что преобразует информацию в полезный для жизни ресурс. Это происходит в четыре этапа: присвоение информации – познание, воспроизводство информации – обучение, превращение информации в другие формы ресурсов – производство или экономика, собственно управление – структурирование и упорядочивание информации. Социум-систем без управления не бывает, в какую бы глухую древность мы ни ушли. Инструментом управления становится группа людей, которая считает себя вправе выступать от имени социума. То есть находится кто-то, кто говорит: я буду вашим кандидатом, и я поведу вас туда-то и туда-то. Сам механизм управления сводится к двум информационным каналам: директивному, по которому правитель передает распоряжения, и индикативному, по которому докладывается о том, что происходит в обществе. Между двумя этими объектами существует информационный усилитель – государственный аппарат. Если он работает в спокойной обстановке, то есть ему ничто не угрожает и росту его численности ничто не препятствует, то он спокойно занимается трансляцией информации туда-обратно, как умеет. Именно как умеет, потому что, сколько бы мы ни включили в аппарат новых людей, все равно наступит момент, когда он захлебнется информацией. Вот мой любимый пример из истории позднего Третьего рейха: последнее совещание по перспективной модели истребителя проводилось в марте 45?го, модель требовала доработки, и было решено собраться в сентябре. Это выглядит смешно, но именно это происходит сейчас в России и любой другой стране – везде то же самое, потому что на аппарат сваливаются проблемы, на обработку информации по которым у него объективно нет времени.
      – А что же пользователи директивного канала?
      – Они живут своей жизнью. Это, как мы сказали, ряд людей, следовательно, ряд неэквивалентов, несовпадающих позиций. И с распадом единого родового канала восприятия на индивидуальные человеческие каналы и появлением информационного метаболизма в управленческом механизме неизбежно возникают партии. Под партиями я имею в виду «часть целого». При этом каждая партия прекрасно понимает, что она – часть, и не выражает позицию в целом. Возникает противоречие, которое, по третьему закону диалектики, не может исчезнуть, но развивается и усиливается. В итоге, каковы бы ни были первоначальные отношения между партиями, наступает момент, когда различия в позициях становятся для них важнее, чем единство. Они теряют картинку единого общества. И с этого момента партийная борьба переходит в гражданскую – в любой общественной формации. При этом чем быстрее вы развиваетесь, тем скорее нарастают противоречия в слое управленцев и тем быстрее наступает эпоха гражданских войн. Возьмите историю Франции, это прекрасная иллюстрация: 1789, 1830, 1848, 1870?й. В 1914?м, правда, вместо гражданской случилась мировая. Можно сказать, повезло. Ну, и дальше: 1948?й, 1968?й.
      – Обострение противоречий?
      – Обострение противоречий, выражающееся гражданской войной. И практически всегда эти войны заканчиваются приходом диктатора. Что же он делает? Поскольку война сжигает накопленную разность потенциалов в обществе, оно резко упрощается. А раз оно упростилось, снова возникает возможность интегрировать всех в единый тоннель реальности. Это и делают приходящие диктаторы. Причем не важно, будет ли это император Наполеон или генерал де Голль. Формально у них были разные позиции, но реально они делали одну и ту же работу: восстанавливали тоннель реальности. Так вот: сегодня этот, казалось бы, универсальный алгоритм уже не работает. Почему? Потому что в какой-то момент элита сообразила, что всякая политическая борьба рано или поздно переходит в стадию гражданской войны, разрушая государственность с последующей ее реконструкцией. Но уже на другом уровне и чаще всего – с другими элитами.
      – Сработал инстинкт самосохранения?
      – Да. На сегодняшний день построена идеальная абсолютная система, исключающая периоды нестабильности. Сказанное касается всех крупных стран: России, США, Великобритании, Франции. Обратите внимание: в Европе 1968 год был последним годом активной революции. В Америке в том же году тоже были напряженные события: стрельба в университетах, ввод в них войск из-за студенческих волнений против войны во Вьетнаме или против присутствия чернокожих за партами. Этому периоду посвящена прекрасная книга Генриха Боровика «Год неспокойного солнца». Между прочим, тогда же состоялись единственные президентские выборы в Америке, когда был весьма близок к победе Юджин Маккартни, не принадлежащий ни к одной партии. Внесистемный элемент. А для Америки появление третьей силы – это уже кризис кризисов: она не появилась даже в период Великой депрессии. Так что конец шестидесятых был критическим периодом для всего цивилизованного мира, после чего там и начали выстраивать идеальную систему сдержек и противовесов. Идеальную в том смысле, что ни о какой политической борьбе речь уже не идет. А раз нет политической борьбы, нет и теоремы о ее усилении: элиты живут и благоденствуют, и все идет как по маслу.
      – Куда же делись все противоречия?
      – Вот именно. Марксизм они в молодости не изучали и потому этим фундаментальным вопросом не задались. Они попытались все снивелировать, забыв, что противоречие есть продукт развития, развитие – неотъемлемый признак социосистемы, а задача управления – управлять развитием. Грубо говоря, противоречия – это плата, которую общество платило за развитие. Да, описанный цикл: подъем – гражданская война, революция – реставрация, диктатура – демократизация, начало нового подъема и так далее – неэкономичен, но живущая по нему система развивается. А убрав политическую борьбу, мировая элита аннулировала и развитие. Социосистема выделена из остального мира по самому факту, что находится в информационном противоречии с окружающей средой. То есть не существует информационного баланса между цивилизацией и средой, и поэтому цивилизация принуждена развиваться. А остановка развития означает кризис всех четырех социосистемных процессов, перечисленных выше. А ведь индустриальная экономика в принципе не может не развиваться, потому что построена на кредитах: чтобы развиваться, надо взять кредит и отдать больше денег, чем вы взяли. Поэтому вы обязаны развиваться, наращивать рынки. То есть жертва развития есть жертва всей социосистемы. И вышло следующее: чтобы избавить себя от сравнительно мелких, локальных неприятностей, элита спровоцировала кризис всей социосистемы в целом именно потому, что управление перестало выполнять свою функцию. Я утверждаю, что нынешняя элита сейчас приобрела статус английской королевы. Она царствует, имеет власть. Созданная ею система эту власть сохраняет. Но она не управляет. Она имеет власть ценой отказа от того, чтобы этой властью воспользоваться.
      – Но ведь противоречия должны накапливаться?
      – Естественно. И это означает неизбежное возникновение контрэлиты, которая не находится во властной позиции, но хочет ее занять. То, что мы называем националистической войной – война ли это, которую Буш якобы ведет с бен Ладеном, или та, что мы здесь ведем с чеченцами, – это на самом деле борьба с возникновением контрэлитного проекта. На чем он может сегодня возникнуть, понятно. В мире есть две силы, которые категорически не устраивает современная система управления: левоисламские радикалы, или политический ислам, и раздробленный после гибели СССР, но никуда не девшийся по причинам, которые вызвали когда-то его появление, левый проект.
      – Но у нас он как-то совершенно стерся, этот левый проект. Или это не Зюганов?
      – Зюганов – правый социал-демократ времен Второго интернационала. А правые социал-демократы вошли в элиту уже после Первой мировой войны. В чем проблема левого проекта? В том, что на какое-то время, после краха СССР, эта идея была закрыта как таковая. Было указано, что классовых противоречий нет, что все это полная ерунда, но доказать угнетенному управляемому классу, что у него нет классовых противоречий с классом управляющим, очень трудно. Мы кожей чувствуем, что неприязнь к тем, кто находится выше по социальной лестнице, внизу сильно накапливается. При наличии партии левого типа это противоречие выливалось в определенные политические действия. И кстати говоря, далеко не всегда деструктивные. Сейчас им негде консолидироваться, но они копятся. Для меня союз марксизма с исламом абсолютно противоестествен, он страшен для обеих сторон. И не дай бог, если они вкупе победят: первое, что мы будем иметь потом, – это гражданскую войну между победителями. Но сейчас, именно из-за принципиального разгрома левого движения, его новый ренессанс возможен только на базе ислама. И ренессанс этот весьма вероятен, потому что обе политические силы отвечают на вопрос о справедливости. Ислам с самого начала зарождался как религия справедливости, и возникновение этого проекта как реальной политической угрозы будет страшной проблемой для нынешней системы управления: поскольку она не в силах управлять вообще, то и не сможет предпринять адекватных действий по уничтожению этого проекта.
      – Это касается и России, и Европы, и Америки?
      – Да, но с определенными нюансами, естественно. Сегодня сложилась ситуация, которую можно назвать антиреволюционной. Перефразируя Ленина, я бы сказал, что низы не только могут, но и очень хотят жить по-старому (я имею в виду страны золотого миллиарда), а вот верхи не могут управлять так, чтобы низы жили по-старому. Копятся противоречия, в производстве возникает общий кризис, размывается средний класс. И возникает ситуация гораздо более рискованная, чем обычная революционная ситуация, поскольку желания низов консервативны. Вы спросите: при чем здесь демократия? Да очень просто: современная система управления, при отсутствии реального политического движения, не является ни аристократией, ни демократией, ни монархией, хотя может иметь любую форму. Элиты нашли баланс в точке «ноль». И в этом плане современная система управления, разумеется, не демократична, но и не автократична, она никакая. А поскольку закрыто управление, то вопрос о том, что является формой этого управления, в значительной мере потерял смысл. И только в странах, которые сейчас пытаются сделать скачок в развитии, элита начинает чувствовать: что-то не так.
      – Это Китай?
      – Нет, я, как ни странно, говорю о США. Эта страна сейчас в критическом положении, и интеллектуальная верхушка это осознает. Вот есть понятие – национальный характер. И мы говорим: как Россию ни ставят на колени, она всегда поднимается, это правда. Но Америка в этом смысле продвинулась дальше: она ни разу не доходила в своем кризисе до того, чтобы встать на колени. Они всегда вовремя находят источник развития, который позволяет им подняться. Сейчас американская элита, на восемь лет поставив во власть младшего Буша, довела ситуацию до невменяемости, вывести из которой смогли бы только новый Рузвельт или Кеннеди. Но поскольку такая кандидатура не просматривается, они предпочли бы оставить Буша еще на один срок.
      – А в других странах?
      – Посмотрим на ситуацию в России: мы тоже готовы оставить все как есть, но наш президент не хочет оставаться из самых разных соображений. Путину не хочется делать выбор, потому что следующие четыре года будут очень тяжелыми для страны, и кого бы он ни выбрал, все равно будет ощущение, что он ошибся. Он бы предпочел, чтобы у нас была настоящая демократия, и этот вопрос решился бы без него, поскольку в 2012 году народ скорее всего позовет его снова. Путину придется искать преемника – такого, который не нарушил бы созданную систему сдержек и противовесов, осознавая при этом, что контролировать ситуацию ему не под силу.
      – Но преемник может попытаться перехватить реальные рычаги власти.
      – Нынешняя вертикаль выстроена Путиным, и места для политической борьбы в ней нет: преемнику не за что будет уцепиться. И выстроена, заметьте, из лучших побуждений. Из соображений стабильности. Но при этом Путин, как и лидеры «восьмерки», упускает из виду, что нестабильность развития есть его имманентное свойство. И придуманные термины вроде пресловутого «устойчивого развития» – абсолютно бессмысленны.
      – Каковы варианты развития событий в России после 2008 года?
      – В «оранжевую версию», несмотря на то что она активно обсуждается, я не верю по целому ряду причин, в основном технического характера. У нас другая страна. Во-первых, очень большая. Во-вторых, не настолько сильно влияние флеш-молодежи. На Украине по сути были использованы флеш-технологии, мы же к этому просто не готовы. Молодежи-то много, но она гораздо менее политизирована. Есть вариант неуправляемого политического кризиса, вызванного ренессансом левого движения, но это может случиться не на выборах 2008-2012 годов, а позже. К столетию Октябрьской революции, например, – у нас в стране любят круглые даты.
      – А самый вероятный сценарий каков, на ваш взгляд? Преемник сидит тихо, а рядом с ним Путин в роли Дэн Сяопина, который через четыре года возвращается к власти?
      – И, заметьте, при этом опять-таки ничего не делается. В этом-то и кризисность правления Путина. Вообще-то я к нему отношусь с большим уважением, для меня он – великий закрыватель Америк. Россию, которая до него была подвержена всем ветрам, он снова сделал самостоятельным государством, со своим представлением о собственных интересах. Он зачеркнул все чужие стратегии, которые нам пытались прислать отовсюду, иногда даже с добрыми намерениями. Но собственной, российской стратегии он так и не открыл.
      – А как же наши национальные проекты?
      – Увы. Все наши национальные проекты таковыми не являются. Потому что любой проект имеет начало и конец; и не может быть, например, проектом доступное жилье: получается, когда мы его завершим, нам доступное жилье больше не будет нужно? Ясно ведь, что строительство жилья – это процесс, который не решается в проектной форме. Я уже не говорю о том, что наши проекты делятся на две категории, и первая – это те, которые в принципе неразрешимы на уровне индустриальной фазы развития цивилизации. То есть те, которые связаны с фазовым кризисом, поразившим все цивилизованные страны. Взять хотя бы образование: ни увеличением ассигнований, ни модернизацией технической базы не решишь той проблемы, что дети не хотят учиться. Очевидно, что современная школа получает намного больше, чем в двадцатые годы – в пересчете на любые сопоставимые цифры. Но тогда дети учиться хотели, и школа работала. Поэтому первая категория – это задачи, которые неразрешимы в принципе. Вторая категория – это задачи, которые просто не нужно решать. Медицина, например. В конце шестидесятых – начале семидесятых на Западе произошло то, что условно называется «фитнес-революция»: переход к здоровому образу жизни. А медицинская индустрия в мире по объему своему сопоставима с нефтяной, и, как всякая индустрия, она стремится к развитию. Иными словами, этот бизнес заставляет людей болеть. Люди в значительной мере нездоровы потому, что создана огромная индустрия, которой выгодно, чтобы человек болел. А это означает, что самым лучшим способом реформы здравоохранения является полное его уничтожение.
      – Смелое утверждение.
      – Вовсе нет. Естественно, останутся всякого рода частные предприятия по решению конкретных задач: травматическая хирургия, военная медицина, педиатрия. Но огромное количество, я думаю, до 95 процентов медицины просто уйдет. Ну, вот вы, заболевши гриппом, можете пойти к врачу. Он вам, наверное, выпишет больничный. А если вы самостоятельный бизнесмен или работаете не на зарплате, вам больничный зачем? Или вы не знаете, чем лечиться от гриппа?
      – Но у нас эта фитнес-революция несколько запоздала.
      – У нас она прошла в другой логике. В ходе перестройки появилось довольно большое поколение людей – процентов сорок, наверное, – которое оказалось в ситуации, что им больничный все равно никто не оплатит. Вот, скажем, я, странствующий эксперт: я могу болеть, могу не болеть, но зарабатывать мне приходится в любом случае. В таком же положении предприниматель. Возникла категория людей, для которых болезнь – это удар по собственному карману. И как только эта категория возникла, сразу же выяснилось, что здоровый образ жизни в России – система людям вполне понятная. Они стали вкладываться в здоровье, а лечатся в основном пенсионеры.
      – Вернемся к демократии: что же будет после нее, на ваш взгляд?
      – Повторюсь: мы переживаем кризис не демократии, а управления вообще – всех его форм. Более того, это еще и кризис того представления о социосистеме, которое сейчас главенствует в мире в форме national state. Отсюда и вывод: за пределами фазы у нас, возможно, возникнет нечто иное. Хотя, я думаю, называться оно все равно будет государством и объединяться наверняка будет в структуру имперского типа. А вне государства возможна другая структура, типа той, что предлагают американцы – комьюнити на произвольной идентичности.
      – Например?
      – Ну, например, партия филателистов.
      – Она уже есть.
      – Я говорю о другом – о том, что сообщество филателистов возьмет на себя реальную часть управления. При отсутствии компьютерной сети это сообщество разобщено и не может занимать управленческую позицию в принципе. Не случайно же все управление в мире завязано на территорию: люди голосуют по городам, областям, штатам, республикам и так далее. Потому что место жительства фиксировано – оно видно. Но при наличии компьютерной сети вы можете рассматривать нахождение людей не в физическом пространстве, а в любом из сетевых подпространств. И вот тогда у вас вместо географических общностей могут возникнуть совершенно другие: государство филателистов, государство любителей зеленого чая, государство специалистов по военной истории и так далее. Эти конфигурации крайне нестабильны – в каждый момент времени они переходят одна в другую, другая в третью. Это не просто комьюнити, это комьюнити на произвольных идентичностях. Американцы – те, кто занимается постдемократией, – сейчас пытаются создать такую модель, понять, как она в принципе может работать. Они эту задачу, разумеется, не решили, но по крайней мере ее поставили, за что им большое спасибо. Заметьте к тому же, что общество возникает очень демократичное, каждый в нем может высказаться по любому вопросу. Здесь же рассматривается и идея электронной демократии, кстати, частично реализованная в Малайзии: все управление страной или комьюнити происходит в электронном режиме – через сеть. И каждый гражданин участвует в этом управлении, в пределах своей компетенции. Правда, там все проще: решения выдаются в жесткой электронной форме и подвержены критике со стороны любых внешних структур. И поскольку это государство исламское, а там, как известно, существует обратная связь между населением и управлением, в самой структуре она задана: власти к конструктивной критике прислушиваются. Есть и другие схемы – управление без управления. В логике Суньцзы, если угодно. Ведь любая угроза – война или спад производства – в конечном счете отражается отдельными людьми, и считается, что согласованные действия этих людей в критической ситуации требуют координации извне. Но в сущности это не обязательно. Андрей Лазарчук написал знаменитый роман «Солдаты Вавилона», где приводится легенда, смысл которой таков: когда в Вавилоне произошло смешение языков, варвары осадили город, считая, что уж теперь-то они легко его возьмут. В Вавилоне, и правда, никто из солдат не понимал приказов командира и даже слов соседа, но зато каждый знал свое место в строю.
      – Откуда?
      – Из предыдущих воинских тренировок. И когда начался штурм, каждый из них делал то, что нужно. Атака была отбита. Вот это совершенно особая структура управления, которая означает: в каждой проблеме, которая возникает передо мной, я принимаю решение сам. И мне не важно, в Москве или в Нью-Йорке находится мой император.
      – Это какая-то полная атомизация человеческого сообщества.
      – Напротив, такая ситуация возможна только при чрезвычайно тесной спаянности человеческого сообщества. Ведь для того, чтобы солдат защищал свой участок стены, он должен быть абсолютно уверен, что рядом с ним будут стоять такие же солдаты. А в рамках общества в целом каждый человек, принимая самостоятельное решение, должен знать, что, во-первых, его решения будут поддержаны окружающими и, во-вторых, окружающие могут мыслить ситуацию в рамках своей картины мира, но так, что его решение найдет в их решениях свое место. В малых масштабах эта система уже работает и называется «от домена к стае». Согласно этой концепции сейчас происходит переход от домена, где имеется один лидер, а остальные так или иначе следуют за ним в общем движении, согласуя свои позиции, к конструкции стаи. А стая как раз отличается тем, что в рамках небольшой группы – максимум двадцать человек, а обычно пять-восемь – решения принимаются способом, изложенным выше. То есть каждое мое решение не зависит от остальных, но я уверен, что остальные смогут это решение поддержать и найти ему место в своих решениях. Таким образом, стая превращается в единую структуру, несмотря на отсутствие руководителя. Более того, даже если стая теряет связь внутри себя – мобильники не работают (кстати, простейший способ был ликвидировать оранжевую революцию в Киеве – просто выключить мобильники), – ее члены будут действовать слаженно, чувствуя друг друга, несмотря на отсутствие связи и управления.
      – Но в стае бывает лидер.
      – В стае бывает лидер, но в разных ситуациях он может быть другим. В данный момент времени лидером является тот, кто обладает информацией. Вот я вам предложил три возможных решения. Первое решение – это общество на произвольных идентичностях, второе – электронная демократия, которая представляет собой, с одной стороны, абсолютную общность, где каждый принимает участие в управлении, а с другой – не включает в себя никаких существующих форм представительной демократии. Этот формат управления скорее возвращает нас к эпохе народного собрания, чем к чему-то современному. И третье – это структура по типу армии Вавилона, стаи или целого общества, настолько кристаллизованного, что оно реагирует как целое. Структура управления без управления, или на своем месте я сам оператор.
      – А спасти демократию в каких-то привычных формах невозможно? Или это отработанный материал?
      – У меня есть большие сомнения в жизнеспособности современного государства. И ладно бы только у меня, но у большинства западных социологов тоже. Есть понятие государства как формы классового управления, существующего в любом расслоенном обществе – по Марксу. Ну, Маркс говорил об экономических классах, а я имею в виду информационные, но это не суть важно. И вот в этом смысле оно пока неотменимо. И есть понятие national state. Это государство, имеющее фиксированные границы, общую территорию, как правило, титульную нацию, государственный язык и общую систему законов. Вот эта конкретная форма государственности, похоже, обречена на уничтожение. По крайней мере, я не вижу, как она могла бы справиться с кризисом управления. Россию, кстати, этот кризис задевает меньше, чем других, потому что здесь никогда не было national state. Мы сейчас пытаемся представить миру нашу страну именно в таком виде, и совершенно напрасно: Россия – это империя. А империя – это не государство, а форма сосуществования разных общностей. В наше время это форма сосуществования разных national states. В этом отношении Советский Союз был хрестоматийным примером: он объединял массу наций. И Россия в сущности находится в той же ситуации. Ну, что, в самом деле, общего между Россией и Чечней? А сколько народов проживает у нас в Сибири? Поэтому России безразлично, будут ли в государстве будущего объединяться территории, как сейчас, или те или иные формы комьюнити, как предполагают американцы. Есть всего три начала управления: имперское, оно же космическое, полисное – союз самоуправляющихся территорий. И есть номос: национальное государство – это, по сути, развитие идей первичного номоса. А Россия – это развитие идей первичного космоса. Поэтому кризис номосов на ее территории ей совершенно безразличен – это не ее проблемы. Для нас мелковаты и номос, и полис – с помощью этих форм мы управлять не можем. Мы, как страна, живем в трех фазах развития по крайней мере: архаичной, индустриальной и постиндустриальной. И номос – не наш путь. Все нации текут через нас.
      – А почему же тогда утверждают, что империи в принципе не живучи и обречены на развал?
      – Империя как форма управления в современную эпоху оказывается более живуча, потому что не управляется жестко, из единого центра: это вовсе необязательно централизованная структура во главе с императором. Ганзейский союз был несомненной империей. Сегодняшнее Британское Содружество наций так и называется – империя, хотя понятно, что власть королевы над Канадой или Австралией невелика. Хотя кое-какие возможности для управления она сохраняет и общность имперского типа между этими территориями есть. А сколько веков прожила Священная империя германской нации? Так что Россия останется империей, объединяющей другие структуры. Какие – мы сейчас пытаемся представить. Это могут быть, кстати, диаспоры: нечто подобное сейчас пробует отстроить Китай. Очень интересно – империя из зарубежных диаспор. Для России сильно изменится предмет управления, но сама структура останется, как была. При условии, конечно, что мы вообще преодолеем постиндустриальный период, что неочевидно. Это касается всех: фазовый барьер с первого раза можно и не преодолеть, что и случилось с Римской империей. Если хоть кому-то это удастся, остальные за ним подтянутся, как это было в индустриальную эпоху. Я ранее говорил, что такой шанс есть у четырех стран, каждая из которых имеет свои конкурентные преимущества: США, Европа, Япония и Россия. Но кто будет первым, сказать трудно. Если они договорятся между собой, это был бы идеальный вариант, но пока каждый надеется, что ему удастся втащить остальных в свой собственный проект. Посмотрим.
      "Гринпис" – преступление против сотен тысяч людей (20.04.06)
      Источник: regnum.ru
      18 апреля представители организации "Гринпис" выступили с докладом, в котором утверждается, что данные о числе погибших в результате Чернобыльской катастрофы занижены в несколько раз. В частности, экологи утверждают, что с чернобыльской аварией могут быть связаны до 270 тыс. случаев онкологических заболеваний, причем 93 тыс. из них – с летальным исходом. А с учетом сердечно-сосудистых, кишечных, эндокринных и респираторных заболеваний, вызванных радиацией, общее число жертв катастрофы, по мнению все тех же экспертов, уже превысило 200 тыс. человек.
      Данные утверждения прокомментировал эксперт центра стратегических разработок "Северо-Запад", президент гуманитарного фонда "Энциклопедия", школа сценирования" Сергей Переслегин.
      "Эти цифры на порядок расходятся с данными ООН, согласно которым, от онкологических заболеваний, вызванных катастрофой на Чернобыльской АЭС, могут умереть еще до 4000 человек, – заявил он. – Цифры, приведенные "Гринписом", озвучены в канун 20-летия Чернобыльской аварии, и, как представляется, озвучены не просто так. Не секрет, что катастрофа уже давно породила серьезные финансовые последствия. Для понимания масштаба вращающихся средств: только стоимость постройки нового саркофага, на котором настаивают экологи из "Гринпис", составит около одного миллиарда долларов. Такого же порядка суммы выплачиваются в качестве компенсаций людям, считающимся пострадавшими в результате Чернобыльской аварии. Понятно, что увеличение числа официально признаваемых жертв приведет к резкому увеличению финансовых потоков, брошенных в том числе и на экологические программы. Страшнее другое: вовсе не возможные финансовые последствия способны стать итогом зеленой кампании, а прямой вред здоровью многих сотен тысяч и миллионов людей, проживающих в Европе и западных областях России. Другими словами, экологов не останавливает даже то, что их действия наносят чудовищный ущерб здоровью людей. Массовая истерия, паническое спонтанное переселение из районов, которые объявлены зелеными не иначе, как "зонами экологического бедствия", сотни тысяч человек, убежденных в своей скорой, неминуемой и мучительной смерти – все это возможные прямые последствия неосторожных заявлений "Гринписа". Фактически проведенная "Гринписом" пресс-конференция нарушает правила врачебной этики и в случае неподтверждения приводимых экологами цифр может и должна рассматриваться как преступление против личности, против сотен тысяч людей".
      По словам Сергея Переслегина, цифры, приведенные зелеными на своей конференции, вызывают очень большие сомнения.
      "По всей видимости, представители "Гринпис" включили в число жертв катастрофы абсолютное большинство людей, подверженных тем или иным заболеваниям, из числа проживающих на территориях, на которых был обнаружен хотя бы малейший намек на повышение радиационного фона после Чернобыльской катастрофы (понятно, что в течении жизни все мы чем то болеем и причин тому может быть огромное количество). Эти действия наносят непоправимый ущерб будущему тех людей, о которых якобы заботятся гринписовцы, и должны быть признаны безответственными, а в случае подтверждения некорректности приведенных цифр – преступными", – сделал вывод Сергей Переслегин.
      Во втором десятилетии XXI века возможен распад Индии и Китая (19.10.06)
      Источник: www.rosbalt.ru
      Во втором десятилетии XXI века возможен распад Индии и Китая. Об этом в ИА «Росбалт» в ходе обсуждения темы «Россия и новые центры силы в эпоху глобализации» заявил политолог, эксперт ЦСР «Северо-Запад» Сергей Переслегин.
      По его мнению, кризис для этих держав придется на 2009-2010 годы. Эксперт видит причину возможного в ближайшем будущем кризиса в том, что страны переживают период индустриального развития, в то время как в мире наблюдается кризис индустриального развития.
      Переслегин согласен с тем, что целостность стран обеспечивается экономическим ростом и быстрым развитием, но он отмечает, что когда развитие остановится, избежать распада будет очень сложно. Слишком быстрый индустриальный рост приводит к социальному расслоению, которое в Индии будет усугублено культурным. Политолог предрекает два кризиса: кризис мощностей и транспортный кризис. Оба кризиса, по мнению Переслегина, Индия и Китай самостоятельно решить не могут.
      По мнению эксперта, когда возникнет опасность распада, нужно будет любым способом избежать гражданской войны, и если надо, то воспользоваться опытом советских лидеров в Беловежской Пуще. Переслегин считает, что Индия и Китай последовать опыту Беловежской Пущи не захотят.
      Отметим, что обсуждение перспектив Индии среди новых центров было связано с презентацией нового проекта ИА «Росбалт» «Мировые интеллектуалы в Санкт-Петербурге». Как уже сообщалось, в рамках проекта в Санкт-Петербургском государственном университете выступят представители мировой интеллектуальной элиты со всего мира. Первым лекцию прочтет Мувашар Явед Акбар – известнейший индийский писатель и журналист, главный редактор газет The Asian Age и Deccan Chronicle – изданий общенационального масштаба, выходящих миллионными тиражами. Господин Акбар – эксперт по вопросам взаимоотношений сторонников ислама и индуизма, посвятил ряд своих работ проблемам взаимоотношений сторонников традиционных идеологий в Южной Азии.
      Где в современной науке располагается познание?
      Сергей Переслегин
      Руководитель теоретического отдела Санкт-Петербургской школы сценирования
      Семантический спектр понятия «наука» очень широк.
      Его «нижней границей» является формальное определение: «наука – это деятельность, практикуемая сообществом людей, которых соответствующие, легитимные социальные институты (список должен прилагаться) признают учеными».
      Его «верхней границей» служит другое определение: «наука – это объективированная, то есть допускающая трансляцию неопределенному числу лиц, форма присвоения знания».
      «Современная наука» есть система, созданная в рамках Nation State, как механизм повышения социальной конкурентоспособности. В настоящее время она утратила «рамку» управления со стороны государства, а также рассталась с целеполаганием (вследствие кризиса государственности в эпоху глобализации).
      В кризисном состоянии «наука», понимаемая как социальное (социосистемное) явление, начинает тяготеть к одной из границ, разрывая связь с другой. В современной науке низка связность, причем это касается и ее внутридисциплинарных связей, и тем более – междисциплинарных связей, и, конечно, связей типа «наука – остальное общество».
      Современное научное мышление существует около трехсот лет и основывается на понятии «факт».
      Это явление отсутствия «транспорта и системы дорог» в науке можно рассматривать в логике кризиса конкурентоспособности, «фазового кризиса» (предел сложности) или корпоративного кризиса Грейнера (несоответствие деятельностной структуры организационно-управленческой).
      Как следствие, «современная наука», понимаемая в узком смысле, как сообщество, превратилась в Голем (административную систему), никак не связанный с процедурой познания (присвоения информации). Современная наука, понимаемая в широком смысле, как форма познания в свою очередь, утратила сколько-нибудь действенные организационные структуры, а вслед за этим потеряла внутреннюю и внешнюю связность.
      «- Г-голубчики, – сказал Федор Симеонович озадаченно, разобравшись в почерках. – Это же п-проблема Бен Б-бецалеля. К-калиостро же доказал, что она н-не имеет р-решения.
      – Мы сами знаем, что она не имеет решения, – сказал Хунта, немедленно ощетиниваясь.
      – Мы хотим знать, как ее решать.
      – К-как-то ты странно рассуждаешь, К-кристо… К-как же искать решение, к-когда его нет? Б-бессмыслица какая-то…
      – Извини, Теодор, но это ты очень странно рассуждаешь. Бессмыслица – искать решение, если оно и так есть. Речь идет о том, как поступать с задачей, которая решения не имеет. Это глубоко принципиальный вопрос, который, как я вижу, тебе, прикладнику, к сожалению, не доступен. По-видимому, я напрасно начал с тобой беседовать на эту тему».
      Аркадий и Борис Стругацкие. Понедельник начинается в субботу: Сказка для научных работников младшего возраста. М.: "Детская литература", 1965
      Одной из форм потери связности является расширение противоречия между фактологическим и феноменологическим подходами. Это противоречие может быть разрешено через компактификацию или через коммуникацию. Интересным способом решения проблемы связности может быть сценирование науки, или применение к «современной науке» формальных эволюционных правил.
      Современное научное мышление существует около трехсот лет и основывается на понятии «факт». Факт, являясь «кирпичом» данного способа познания, не существует сам по себе – нужна верификация, проверка его истинности или ложности.
      Способ верификации определяет форму научной рациональности. Онтологическая рациональность: факт есть то, что соответствует представлению об устройстве мира. Все гуманитарные науки находятся внутри онтологической рациональности. Для онтологической рациональности обязательны ссылки на «классиков», причем содержанием научной дискуссии становится сравнение авторитетов (буквально, на уровне инвектив Т.Лири и Р.Уилсона об «альфа-самцах», которые меряются… «понятно чем»).
      Эта рациональность включает в себя два совершенно разных этапа развития науки: мифологический, где критерий истины – онтологическая полнота и схоластический (Аристотелевский), где критерий истины – текст.
      Научное знание в онтологической рациональности дисциплинарно. Так как «классиком» является создатель дисциплины – по построению.
      Онтологическая рациональность столкнулась с неразрешимыми проблемами, когда процесс получения научного знания стал технологизироваться.
      Технология – это либо проекция информационного пространства на материальное или социальное (ускоряющая технология), либо проекция информационного пространства на пространство технологий (управляющая технология). В любом случае технология представляет собой форму объективации присвоенной информации, то есть технологическое знание является производным от знания научного.
      Новая рациональность получила название гносеологической: факт принимается истинным, если он соответствует правилам организации знания. Очень быстро гносеологическая рациональность свелась к натурфилософской: факт есть то, что может быть проверено опытным путем. Здесь сразу возникло много философских проблем, например, является ли фактом то, что нельзя пощупать?
      То, что в современном обществе называют «наукой» и на что выделяются деньги, не имеет отношения к процессу познания, поскольку развивается в отсутствие как ценностных ориентиров, так и целевой рамки, которая может быть поставлена лишь извне.
      В XIX столетии оформилась диалектическая рациональность: истинно то, что построено в соответствии с методом. Согласно К.Марксу, а также Ч.Дарвину, А.Смиту, З.Фрейду и многим другим: методологическое преобразование истинных фактов истинно. Классическая рациональность работает с объектом. Неклассическая рациональность проблематизирует существование объекта. Проблематизируя методологическую рациональность, мы неизбежно приходим к ценностной, аксиологической схеме: «истинно то, что помогает достигнуть блага». Это и есть стадия идеала.
      Науку можно рассматривать, как гуманитарную технологию, управляющую процессом познания. В настоящее время, управление наукой со стороны государства потеряно. Поэтому наука, как сообщество, превратилась в структуру, которая хочет «жить и питать» своих адептов. Связи этой системы с наукой, как формой познания, полностью разорваны. У административной системы просто другие функции.
      То, что в современном обществе называют «наукой» и на что выделяются деньги, не имеет отношения к процессу познания, поскольку развивается в отсутствие как ценностных ориентиров, так и целевой рамки, которая может быть поставлена лишь извне.
      «- А вы что же, не собираетесь соединять науку с жизнью? – сразу настораживалось начальство и с опаской разглядывало человека, только что вышедшего из лесу.
      – Нет, не собираюсь. Сегодня пришла пора не соединять, а спасать жизнь от науки. Это будет антинаучно-непопулярный журнал. Журнал нового типа. Он будет соединять науку не с жизнью, а с мыслью. Они до сих пор были оторваны. Журнал так и будет называться: «Наука и мысль».
      Борис Штерн. Записки динозавра. М., "Альтерпресс", 1995.
      Разумно предположить, что наука есть форма познания, имманентная Nation State и в отрыве от него не существующая. Институтами познания в индустриальном мире является научная лаборатория, а процесс передачи информации (коммуникации) происходит через книгу- инструкцию (делай по правилам!). Напомним, что в предыдущей фазе науку заменяла схоластика, а институтом познания была школа. Учитель транслировал ученику: «Делай как я!» Средневековая по своей сути современная школа нетронутой дошла до наших дней, но с появлением индустриальных технологий и многочисленных источников информации о том, как делать, она перестала интегрировать детей в современный социум, и авторитет Учителя, а следом, кстати, и авторитет Правительств у учеников резко снизился. Эти же ученики перестали пополнять ряды научных сотрудников, которые обычно составляли среду вокруг очарованного познанием Странника – лидера научной школы.
      Изобилие книг, в том числе популяризирующих науку, не привело ни к повышению уровня образования населения, ни к возрастанию компетенций у специалистов. Эта проблема была отрефлектирована в США и странах Запада, и возник, как ответ на вызов Познания с большой буквы, Think tank «умный танк», «фабрика мысли», обеспечивающая совместное мыследействие многих ученых из разных областей знания. «Делай, чтобы получилось, к черту подробности!» – девиз этого нового научного института. Где-то впереди маячит knowledge reactor (знаниевый реактор) – безудержное превращение продуктов совместного мыследействия ученых, писателей, политиков, студентов и бизнесменов в необходимые технологии.
      Праксеологически «наука» это нечто, прямо или опосредовано повышающее конкурентоспособность данного социума. То есть в рамках социосистемного определения наука превращает информацию в нужные здесь и сейчас ресурсы. Лженаука превращает информацию в ресурсы, здесь и сейчас ненужные, и в этом смысле «вертолеты» Леонардо Да Винчи, безусловно, относились к лженауке.
      Таким образом, сегодня, тематическое планирование научных исследований есть стратегическая задача, то есть попытка достичь цели, имея заведомо недостаточные ресурсы.
      Значит, России придется определить направление главного удара и массировать силы и средства на этом направлении. Для этого понадобится «технология отрезания»: «убрать все, без чего можно обойтись».
      «Форсайтные исследования» – модное направление, его задача делать технологические прогнозы и исследовать вызовы все ускоряющегося прогресса.
      Научные исследования должны повышать или, по крайней мере, не понижать связность позиции. Связность может быть вычислена в «модели дерева» или в «карте исследований», это удобная и наглядная форма планирования.
      Эффективной конверсией от такого планирования может стать решение проблемы междисциплинарности.
      Необходимо применять механизм сценирования развития науки, там, где не «работает» стратегия. «Дерево», «карта местности», «дорожная карта»1 в ближайшее время должны заменить пространные тексты тематических планов.
      При массировании сил и средств на главном направлении необходимо учитывать темпы операции: иными словами выигрыш времени на главном направлении должен превышать проигрыш его на тех направлениях, которые остались недофинансированными.
      В этой логике существующие НИИ следует рассматривать исключительно как структуры, управляющую недвижимостью и иным имуществом (включая управление знаниями). Исследовательские группы должны быть изъяты из-под контроля НИИ и превращены в мобильные. Так на позиционном фронте в 1917-1918 гг. перебрасывали только людей, а имущество считалось находящимся в ведении участка фронта. Корпус был не тактической или оперативной, а чисто административно-хозяйственной единицей – ему принадлежали орудия, траншеи, проволока, средства связи, но не батальоны.
      В предположении, что научные сотрудники будут часто перебрасываться с направления на направление, информационную мобильность следует включить в необходимую компетенцию для современного ученого.
      При тематическом планировании должны быть выделены резервные позиции – 10 – 20% общего объема плана.
      Необходим реестр ученых и отдельный реестр «держателей направлений» «генералов». Без всего этого стратегическое планирование невозможно.
      Следует учесть, что ученых бессмысленно встраивать в административные мотивационные протоколы. А институт менеджеров в науке служит чему угодно только не науке, Познанию и конкурентоспособности страны. Этот институт необходимо строить заново, и давать менеджерам образование офицеров Русского Генерального Штаба, например. Обязательно нужен переход к проектной форме: дедлайн и конкретная форма представления результатов, удобная как для Пользователя, так и для автоматизированной системы. Те исследователи, которых по каким-то причинам нельзя перебросить или нецелесообразно перебрасывать рассматриваются как элементы ландшафта, на них создаются знаниевые инфраструктуры. В такой системе управления неизбежно возникает расслоение и появляется «научный пролетариат». Темы, которыми не занимается никто, следует архивировать.
      Вариант, рассмотренный выше – фантастический.
      Альтернативой «стратегической модели» является логика глобальной конкурентоспособности – все, что лучше нас делают немцы, американцы и прочие – покупаем, занимаемся только тем, что получается, или тем, чем ни занимается никто в мире.
      Заметим, что последнее может быть предсказано с помощью научного и технологического форсайта. «Форсайтные исследования» – модное направление, его задача делать технологические прогнозы и исследовать вызовы все ускоряющегося прогресса. Следует помнить, что форсайт – это не прогноз, а сшивка картин мира научников, политиков и бизнесменов. Такая сшивка, будь она выполнена по методикам «с чужого плеча», по книгам -инструкциям и с помощью сертифицированных специалистов ЮНИДО2 может привести к тому, что Россия так и останется «догоняющей Португалию» при всем ее научном потенциале и не утраченной тягой к Познанию. Следовательно, необходим форсайт, свой собственный и, нет разницы, будет он использовать концепцию «научного биогеоноценоза» и построение «трофической пирамиды знаний» или эволюционную логику развития науки и технологии, в любом случае выбор «структурообразующего метода» требует политической воли, как требует ее и полная модернизация российского научных институтов заточенных под прошлый век.
      1 Под «дорожной картой» понимается инструмент эффективного технологического/геополитического/научного и пр. планирования, который помогает определять потребности в определенной продукции, отдельном товаре и т.п., развивать различные планы проектов, которые гарантировали доступность нужных технологий в необхо-димый момент в будущем. Дорожная карта не является прогнозом научных и технологических прорывов в бу-дущем, а скорее это интеграция требований по обеспечению будущих технологических потребностей. – Прим. «РЭО».
      2 ЮНИДО – (UNIDO – United Nations Industrial Development Organization) – организация по промышленному развитию при ООН, оказывающая содействие в индустриализации развивающихся стран. Возникла в 1966 г. и насчитывает ныне 137 государств. – Прим. «РЭО».
      Капитализация будущего
      Сергей Переслегин
      Руководитель теоретического отдела
      Санкт-Петербургской Школы сценирования
      О низкой капитализации российских территорий, предприятий, властей и культурных элит написаны десятки статей. К сожалению, авторы большинства из них не очень хорошо знают, что такое капитализация, зачем надо ее увеличивать и во всех ли случаях имеет смысл это делать.
      Сугубо формально капитализация «чего-то» есть возрастание (рыночной?) стоимости этого «чего-то»: предприятия, территории, страны, группы и даже отдельного человека. Здесь возникает сакраментальный вопрос «что такое стоимость»? Вообще-то, он давно и окончательно решен К.Марксом, но кто в наши дни перечитывает «Капитал»?
      Гораздо интереснее другое: допустимо ли говорить о капитализации в отсутствии рынка? Логически можно обосновать оба взаимоисключающих ответа, поэтому обратимся к практике: «Чего я никак не могу понять, так это зачем вы переименовали КГБ? Бренд, от которого вы добровольно отказались, знал весь мир» – простое рассуждение, доказывающее, что даже стоимости, существующие вне рынка и вне рыночной логики, могут обладать высокой капитализацией. В некоторых отношениях такие стоимости даже «лучше» рыночных: их капитализацию нельзя сбить, играя на понижение.
      «Нерыночной» является очень высокая капитализация «Джоконды». Кстати, данный актив французского государства абсолютно неликвиден: «таких денег не бывает». Этот пример наводит на мысль, что высокая капитализация – далеко не всегда благо. Нередко рынок переоценивает те или иные сущности, снижая их ликвидность или даже делая их практически бесполезными.
      Крайне высокая цена земли в «мировых городах» Соединенных Штатов, таких как Нью-Йорк, Сан-Франциско, Лос-Анджелес, привела к «бегству индустрии» из этих городов. В американских мегаполисах оказались экономически неэффективными все формы производственной деятельности, не исключая производства наркотиков. Сейчас такие города специализируются на управлении «мировым хозяйством», являясь площадкой размещения головных офисов транснациональных корпораций. Иными словами, «перекапитализация» американских городских территорий породила определенную форму глобализации и, в известном смысле, превратила США в «заложника глобализации»: при сегментировании мирового рынка, тем более, при его распаде экономика Соединенных Штатов столкнется с серьезнейшим кризисом, и начнется этот кризис именно в «мировых городах».
      Слишком дорогая земля, слишком дорогая вода, слишком дорогое небо…
      И невероятно дорогая рабочая сила.
      С другой стороны, низкая капитализация территорий вызывает «бегство капитала». «Если рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше, то капитал ищет территорию с наибольшей капитализацией», – этот экономический закон был сформулирован на методологической школе 2003 года в Паланге руководителем ЦСИ ПФО С.Градировским. «Недокапитализированные» территории не способны удерживать капитал, «недокапитализированные предприятия» не могут сохранить кадры, «недокапитализированные страны – сберечь население.
      В этом отношении показателен геоэкономический баланс[1] Сахалинской области. Востребованными ресурсами этой территории являются углеводороды. Пусть добыто 100 единиц углеводородов, следовательно, ресурсная «рамка» области уменьшилась на 100 единиц. Как они распределятся? Считается, что пойдут на рост потребления и производства. Действительно, на Сахалине возникнет инфрастуктура, обслуживающая нефтяной комплекс. Кроме того, за счёт налогов, полученных от торговли нефтью, повысится общее потребление. Но приблизительно лишь 5 единиц пойдет на «потребление», и – по логике геоэкономического баланса – столь же примет производство. Остальные 90 единиц превратятся в капитал, но не в Сахалинской области, а на нефтяном рынке Северной Америки. Почему нельзя капитализировать эти «условные единицы» на месте? Потому что там их некуда вложить. Территория недокапитализирована, рабочая сила дешева, потребление близко к нулю, производства тоже не густо… Скажем, было его пять единиц. Ну, еще столько же в качестве инвестиций территория примет, ну, может быть, примет вдвое… Остальные «единицы» здесь нельзя превратить в любую другую форму капитала, то есть, заставить работать. Поэтому они «убегут» вне всякой зависимости от системы законов, порядочности губернаторов и олигархов и прочих экономически незначимых обстоятельств.
      Слишком дешевая земля, слишком дешевая вода, слишком дешевое небо.
      И абсолютно негодная рабочая сила.
      Объединим оба закона капитализации в одно утверждение:
      Все формы капитала, включая человеческий и социальный, перемещаются в области с наибольшей капитализацией; все формы деятельности перемещаются в области с наименьшей капитализацией.
      Из этого утверждения можно вывести два важных следствия:
      Во-первых, глобализация представляет собой процесс, не только не разрешающий, но, напротив, доводящий до нестерпимого предела известное марксовское противоречие между трудом и капиталом, «размещая» весь труд в одном секторе земного шара, а весь капитал – в другом. Подобная ситуация предельно конвенциональна[2]: необходимо не только безотказное функционирование в общемировом масштабе четырех «свобод перемещения» (капитала, товаров и услуг, информации, людей), но и всеобщее добровольное соблюдение определенных межрегиональных договоренностей, выгодных, однако, лишь определенным странам. Скажем, одновременный отказ Китая, Малайзии, Кореи и Таиланда поставлять бытовую электронику на рынки Европы и США вызовет ощутимый кризис потребления в странах с «перекапитализированной» экономикой. Невозможно до бесконечности обеспечивать доллары, эмитированные в Соединенных Штатах, и евро, выпускаемые Евросоюзом, cаудовской нефтью и тайваньскими процессорами.
      Во-вторых, никакие социальные и экономические программы, направленные на «выравнивание регионов», не будут иметь успеха. Пока работает обобщенный принцип капитализации, инвестиции, направленные в «депрессивные» области, тем или иным способом (в условиях России, например, в «коробках из-под ксерокса») перетекут в области с растущей капитализацией. Другой вопрос, что процесс этот не мгновенен, и в нестационарных экономических моделях, на современной Земле нигде не реализованных, промежуток времени между приходом и «бегством» инвестиций может стать важным ресурсом развития.
      Обобщенный принцип капитализации позволяет построить один очень интересный баланс – между деятельностью и капитализацией – и целенаправленно управлять им.
      В «фазовой» рамке его можно представить как соотношение между индустриальной и когнитивной фазами развития цивилизации[3] на данной территории. Такое соотношение допускает управление через создание индустриально-информационных агрегированных структур некорпоративного типа, то есть через механизм сращивания «знаниевого» капитала с производственным (а не с финансовым, как это происходит в перекапитализированной экономике США).
      В более привычной «системе координат» речь идет о балансе между инновационными и так называемыми «традиционными» областями экономики. Инновационная деятельность носит амбивалентный характер: с одной стороны она уменьшает капитализацию территории, обесценивая основные производственные фонды, с другой – повышает ее, увеличивая стоимость оборотных фондов и человеческого капитала. То есть, меняя соотношение между инновационными и «привычными» способами хозяйствования, можно управлять капитализацией территории, поддерживая на приемлемом уровне ее инвестиционный и производственный потенциалы.
      Обычно считают, что капитализация (раз уж это рыночное понятие, связанное с изменением цен активов, с движением капиталов) всегда выражается в денежной форме. То есть, капитализация территории, корпорации, государства – это своеобразная «валюта баланса».
      В действительности, дело обстоит гораздо сложнее.
      Рассмотрим топливно-генерирующую компанию, поставляющую «тепло и свет» в города и поселки некой области. Среди потребителей есть аккуратно расплачивающиеся корпоративные потребители, более или менее выгодные городские кварталы и совершенно нерентабельные «депрессивные» населенные пункты. Их население платить ничего не может, да если бы оно и платило, компании все равно было бы выгоднее «отрезать» этих потребителей и сэкономить на обслуживании и транспортным потерях. То есть, если отказаться от обслуживания части потребителей, прибыль корпорации возрастет и, следовательно, ее капитализация вырастет.
      Однако, ни руководство компании, ни ее акционеры не пошли на такой шаг, справедливо полагая, что «денежный выигрыш не компенсирует неденежный проигрыш». Анализ убедил их, что капитализация корпорации (в том числе, и понимаемая, как возможность с выгодой продать ее акции) в этом сценарии упадет.
      Мы приходим к пониманию существования «неденежных» форм капитализации. Впрочем, и в рассмотренных выше примерах: ни КГБ, ни знаменитая картина Леонардо да Винчи не могут быть оценены исключительно в долларах или евро.
      Нерыночной формой капитализации является власть. Топливно-генерирующая компания, принимая на себя социальные функции (а как иначе можно назвать обслуживание заведомо неплатежеспособных и невыгодных клиентов?), тем самым де факто принимает участие в управлении территорией. Ее формой капитализации оказывается участие менеджеров и акционеров в принятии тех или иных решений и влияние на позицию органов власти. Из сугубо производственной она переходит в управленческую позицию, что свидетельствует об очень высоком уровне капитализации.
      Формой капитализации может быть также понимаемая в очень широком смысле безопасность. Речь может идти о безопасности корпорации от государства, о безопасности самого государства, о высокой или низкой безопасности жизненных стандартов на определенной территории.
      Наконец, высшей нерыночной капитализацией территории или корпорации становится субъектность, понимаемая здесь как возможность и право стратегировать: заявлять и осуществлять значимые проекты, вести культурную и социальную деятельность, быть представленным в истории[4].
      Заметим, что и власть, и безопасность, и субъектность (то есть, проектность) объекта не могут быть определены в реальном времени. Речь идет о характеристиках, длящихся из некоторого прошлого в некоторое будущее; в известном смысле все оценки неденежной капитализации подразумевают оценку настоящего из будущего. Но, в действительности, с денежной капитализацией дело обстоит точно также! Речь, ведь, идет о предполагаемом обращении активов на рынке: мы оцениваем капитализацию актива не по сегодняшней, а по завтрашней его стоимости[5].
      Предполагая, что главным содержанием исторического процесса на данном этапе развития является фазовый переход[6], мы приходим к выводу, что сейчас нам надо рассматривать не одну, а три принципиально разные капитализации:
      Во-первых, индустриальная капитализация, определяемая уровнем развития производственного и финансового капитала.
      Во-вторых, традиционная капитализация, определяемая уровнем безопасности территории в условиях весьма вероятной постиндустриальной катастрофы[7] с неизбежной социальной и технологической деструкцией.
      Наконец, когнитивная капитализация[8], определяемая представленностью территории в создающемся пространстве «когнитивного Будущего» (в первом приближении, уровнем развития высших форм капитала – человеческого и социального, частными проявлениями которых являются знаниевый, культурный, цивилизационный, фазовый капитал).
      Капитализация всегда имеет дело с будущим, а это значит, что, воздействуя на будущее, можно в очень широких пределах менять капитализацию.
      Так, собственно, акторы и поступают.
      Например, декапитализация территории, брендов, технологий, ассоциированных с СССР, была осуществлена под предлогом того, что у этой страны нет Будущего. Декапитализация «грязных» промышленных производств 1960-х гг. была проделана через концепцию экологического кризиса (косвенным следствием, с которым организаторы проекта не могут справиться до сих пор, стала политическая капитализация экологических движений). Декапитализация производства фреонов имела своим источником заявления о разрушении (опять-таки, в непроверяемом будущем) озонового слоя. Современные разговоры о глобальном потеплении обладают, разумеется, той же природой, равно как и «прогнозы» о неизбежном разделении России на три и более частей. Кстати, такие прогнозы имеют обыкновение проектно сбываться. Так что к ним следует отнестись серьезно.
      Со своей стороны, я рекомендовал бы начать в мировом информационном пространстве работу по представлению США и Европейского Союза как стран, лишенных «когнитивного Будущего». Тем более что этот прогноз, скорее всего, сбудется даже без активной проектной деятельности – ввиду перекапитализации соответствующих территорий.
 

____________________

 
      [1] Геоэкономический баланс – способ изображения взаимосвязи финансовых, человеческих и товарных потоков, проходящих через границу определенной территории и вызывающих на ней структурные изменения. Понятие геоэкономического баланса введено руководителем ЦСР «Северо-Запад» В.Княгининым.
      [2] Подобная ситуация предельно конвенциональна – ситуация существует только благодаря добровольному соблюдению всеми участниками рыночной игры определенных (не всегда гласных) обязательств, и не зависит от объективных законов природы или экономики. Термин введен С. Переслегиным. Прим.- «РЭО».
      [3] Когнитивная фаза развития (когнитивное Будущее) – уклад, при котором отдельный человек, коллектив или сообщество могут произвольно оперировать текущими эко- и социосистемами, глобальными ресурсами и знаками (смыслами), извлеченными из любой из существовавших и существующих культур, что, в свою очередь, может произвольно (и необратимо) изменять глобальную среду обитания. Когнитивная фаза следует за индустриальной. Термин введен С. Переслегиным. Прим. – «РЭО».
      [4] Строго говоря, «национальное государство» (National State) представляет собой результат нерыночной капитализации так называемой национальной корпорации, способ включения этого элитного слоя в историю.
      [5] Сугубо формально: для того, чтобы принять решение о продаже актива, выставить его на торги и найти покупателя, потребуется время, за которое цена его может измениться. То есть, грубо говоря сегодняшняя котировка акций определяет вчерашнюю капитализацию актива, его сегодняшнюю капитализацию оценит завтрашнее состояние котировок.
      [6] Фазовый переход – смена фазы развития, то есть коренное изменение жизненного уклада, экономических механизмов, форм познания, механизмов управления, обучающих институтов. Он сопряжен с массовым "отсевом" обществ, оказавшихся неспособными справиться с этой задачей. Термин введен С. Переслегиным. Прим. – «РЭО».
      [7] Постиндустриальная катастрофа – разрешение индустриальной фазы развития вследствие невозможности преодолеть постиндустриальный фазовый барьер. Может носить локальный характер или же обрести глобальные формы. В первом случае речь идет об острейшем экономическом кризисе с массовым свертыванием производства. Во втором – о хаотизации и новой феодализации мира, его частичном «откате» в «доиндустриальную» фазу. Термин введен С. Переслегиным. Прим. – «РЭО».
      [8] Когнитивная капитализация – переход от индустриальных (рыночных, имеющих денежное выражение) к постиндустриальным (как правило, не сводимым к деньгам) формам капитала – знаниевому, социальному и т.п.). Термин введен С. Переслегиным. Прим. – «РЭО».
      «Не обнажай в корчме…» (Современная литература как генератор архетипов и паттернов)
      Сергей Переслегин
      Санкт-Петербургская школа сценирования
 

 
      Между предельными позициями лежит целый спектр возможностей, да и сами эти позиции: «Мир есть текст» и «Книга только отражает мир», – не выглядят абсурдными, хотя вера во всемогущество литературы сродни вере в Бога, а убежденность в ее бессилии, как правило, диктуется личными обидами «потерянных поколений» (на Марс не слетали, страну развалили, светлого Будущего не предвидится…). Обе реакции естественные, но какие-то… детские?
      Первое ключевое понятие – детский.
      Детские книги оказывают очень сильное влияние на людей, вплоть до определяющего. Российский список «школьного чтения» за последние 25-30 лет расширился за счет хорошей переводной литературы, но принципиально не изменился. Крах СССР, как это ни странно, почти не повлиял на детское чтение на постсоветском пространстве. Эту картинку можно раскрашивать в разные цвета (например, ужаснуться, как же недалеко мы ушли от эпохи тоталитаризма, или посокрушаться, что книги-то хорошие, да дети их не читают, или влезть в бутылку с узким горлышком, доказывая, что А.Гайдар пропагандирует сталинские ценности, а Дж.Толкиен – общечеловеческие), но, возможно, перспективнее пристально взглянуть на те паттерны 1, которые транслирует современная детская литература:
      Возьмем, к примеру, Дж.Роллинг с ее феноменальной – и заслуженной – популярностью. О чем говорят книги «поттеровского цикла», чему они учат? Тому же, чему и «Чучело», и «Голубятня на желтой поляне», и «Оборотень», и «Рыцари сорока островов», и «Хранители»: честь выше страха, дружба и преданность значат больше, чем послушание и преуспевание, ум способен выручить почти всегда, а там, где бессилен ум, поможет сердце. Инновацией же является нравственная асимметрия – у Дж.Роллинг добро относительно, в то время как зло абсолютно. Оказывается, условность добра, невозможность переложить нравственный выбор на некий «абсолютный авторитет» ничего не меняет: переход на сторону зла не становится более нравственным от того, что добро какое-то… сомнительное2.
      Если книга оказывает значительное влияние на ребенка, то вряд ли мы погрешим против истины предположив, что литература тем сильнее воздействует на человека, чем больше в нем от ребенка. Из этой, скажем так, теоремы вытекает ряд следствий, почти все они нелицеприятные, однако… Вид Homo выделяется из общей биологической «палитры» не только наличием разума, но и прямо-таки неправдоподобно долгим взрослением. Детеныши разных высших млекопитающих ведут себя почти одинаково: тигренок гораздо больше похож на котенка, щенка или енотика, чем на взрослого тигра. Общими для всех детенышей поведенческими особенностями являются низкий коммуникационный порог и способность играть. Напрашивается связать эти детские черты с креативными способностями и «вообще интеллектом». Тогда получается, что человеческий разум – это затянувшееся детство?
      Для человека характерно (и, в частности, за счет очень высокой продолжительности периода взросления) сохранение «детских» черт во взрослой психике. Здесь важна мера: чуть больше этих черт, и человек оказывается неспособным к деятельности – возникает безответственная инфантильная особь, в биологических сообществах обреченная, в мире людском иногда выживающая… к сожалению. Чуть меньше – и человек роботизируется, теряя всякую потенцию к развитию и, следовательно, к творчеству. Литература играет свою роль в поиске баланса.
 

 
      Детская литература подчиняется собственным законам и слабо зависит от социальной, национальной и прочих «рамок»; она транслирует некое общечеловеческое начало. Воспитанные эволюцией в логике беспощадной внутривидовой конкуренции, крупные приматы некогда были вынуждены перейти к социальному существованию и придали смысл понятию «целого», будь то род, племя или иной коллектив. Точно так же им пришлось поставить «разум», то есть, триединство способностей к творчеству, коммуникации и совместной деятельности, выше физической силы. Возникновение представлений о «целом», их рефлексия в индивидуальном и общественном (обобществляющемся?) сознании привело к появлению внелогических правил поведений, что, в свою очередь, породило культуру как специфический человеческий феномен3 и превратило биоэволюцию в социальное развитие. Любая детская литература всегда содержит в себе «память былых времен», мифологию самой мифологии. Что бы ни был призван транслировать исторически/политически/национально/конфессионально конкретный текст, между строк будет читаться:
      «И во веки веков, и во все времена//Трус-предатель всегда презираем.// Враг есть враг, и война все равно есть война,//И темница тесна, и свобода одна,//И всегда на нее уповаем…»
      В этом отношении детская литература принадлежит Культуре в общечеловеческом смысле этого понятия, в то время как «взрослая литература» принадлежит частным культурам, то есть она исторически, социально (и так далее) обусловлена. Она «бьется» на элитарную и массовую (деление гораздо более общее, нежели общепринятое – на художественную и публицистическую, или, еще того хуже – на развлекательную и серьезную)4. И та и другая «взрослая» литература решает три социальные задачи: «раскрывает глаза на», то есть ярко и образно отражает проблемное настоящее, дописывает, переписывает, переформатирует прошлое, и создает образ еще не существующего, но витающего в воздухе, то есть сочиняет Будущее.
      Детская литература принадлежит Культуре в общечеловеческом смысле этого понятия, в то время как «взрослая» литература принадлежит частным культурам, то есть она исторически, социально (и так далее) обусловлена.
      Эти задачи соответствуют трем основным базовым процессам, протекающим в обществе: сохранению культуры, развитию культуры, ароморфозу культуры (под «ароморфозом» мы здесь понимаем спонтанное изменение, появление новых форм и сущностей, революцию в культуре).
      О русскоязычной элитарной литературе в логике поставленных в начале статьи проблем сказать просто нечего. На актуальные вопросы она не отвечает, поведенческих паттернов не транслирует и общественные запросы не удовлетворяет. Просто потому, что ее почти никто не читает. В том числе – и элиты. Или даже, прежде всего – элиты.
      В обществе, в котором до любой революции далеко, у определенной специфической группы людей принято и престижно публиковаться в малотиражных «толстых» журналах и принимать в них традиционные литературные позы, изучать образцы прошлого и ругать настоящее, как несоответствующее высоким идеалам литературы и образования. Гуманитарная интеллигенция сегодняшней России как раз и уповает на прекрасные воспоминания и занимается «литературной археологией», за что ей спасибо, потому что культура таким образом сохраняется, а преемственность поколений ее потребителей не разрывается. Однако, в деятельностную «рамку» высокая литература не выходит и, по сути, представляет собой рафинированную и очень скучную игру для взрослых. Для весьма специфического взрослого «комьюнити».
      Среди массовой литературы принято выделять в самостоятельные «жанры» детектив и фантастику. Также отдельной строкой учтем публицистику, тем более, что именно в России книги non-fiction регулярно возглавляют списки бестселлеров. Выключим из рассмотрения такое специфическое «блюдо», как «женский роман» (о причинах популярности этого жанра надо спрашивать психиатров и сексопатологов, к социальным проблемам тема не относится).
      Сразу же отметим, что литература, обращенная «в сегодня», даже очень массовая и успешная, обладает очень слабым трансляционным потенциалом. Связано это с заполненностью соответствующих областей информационного пространства. Книга В.Пелевина «Generation P» весьма точно отражает политтехнологические реалии конца 1990-х гг. Как выразился один из профессионалов в этой области: «дотошный и занудливый производственный роман». Нет никакого сомнения, что «Generation P», появись оно лет на десять раньше, самым активным образом участвовало бы в построении «посттоталитарной демократии» в России: из этого текста пришли бы узнаваемые фигуры акторов, «коронные» фразы, паттерны делового и личного поведения. Но на рубеже веков политтехнологическая «ниша» была уже застроена, и роман смог только отразить ее в зеркале, в меру кривом, в меру магическом.
      Бестселлеры никогда не отражают ни прошлого, ни будущего. Они всегда текущи и всегда «над пропастью во ржи»; напряженно дрожит их проблематика и будоражит нас, мешая потреблять без смысла в пустоте капиталистического бытия. Бестселлеры актуальны, и они отражают конфликт поколений. Ну, если не конфликт поколений, то, хотя бы, диалектический противовес добра и зла. Массово продаваемые книги отражают интерес читателя к героям и ситуациям, метафорам и онтологиям, которые представлены в этих книгах. «А что я им вру, что ли?» – спрашивает герой В.Пелевина. Популярные книги о настоящем показывают только одно: вся наша жизнь имеет смысл, такая как она есть: с благородными бандитами Устиновой, с трансцедентными проститутками Пелевина, с учениками кудесника Е.Лукина, с японскими «Звонками» из будущего и колодцами из прошлого, с ошибками в химии и геологии умненькой Ю.Латыниной, с Поттерами всех мастей во всех школах и во веки веков, аминь…
      Эту литературу потребляют, как умеют, причем для одних потребление – это рефлексия над Пелевиным, а для других – мечта стать героиней бандитского прикола Д.Донцовой. Каждый жует хлеб в соответствии с имеющимися зубами, а кто-то и совсем не ест. Про всю эту литературу, «настоящую» по сути и по дате выхода говорят, что она плагиат… Наверное, с Гомера, Библии, Корана, Книги перемен и т.д. В действительности, это – бесконечная рекурсия сегодняшнего бытия. Сто тысяч отражений. Такая литература ничего не формирует. Ее формируют процессы в обществе, политике, культуре. Она – результат, а не причина чего-то. Она есть, как у нас есть компьютеры и термоутюги…
      Книги о сегодняшнем дне – они всегда вторичны по отношению к текущей Реальности. Ругая «чернуху», «порнуху» и (не знаю, каким бы термином определить творчество автора «Голубого сала»5? может быть, «грязнуха»?), современной российской интеллигенции стоит вспомнить замечательную детскую сказку В.Губарева «Королевство кривых зеркал» и фразу оттуда: «А я, между прочим, только твое отражение».
      В этом смысле – литература не столько социальный конструктор, сколько социальный индикатор, «градусник». Температура у нас, конечно, повышенная, аж зашкаливает. Но, во всяком случае, социальный организм борется.
 

 
      Литература, обращенная в прошлое, способна переформатировать реальности. Дело в том, что критически анализируя минувшее, она и настоящее ставит под сомнение. А квантовые свойства истории в том и заключаются, что усомнившись в текущей Реальности, можно сменить эту Реальность. Тогда, насколько можно судить по аналогии с теорией тоннельного перехода, одно общество скачком сменится на другое – с другой историей и другими идентичностями.
      В этой логике самой опасной попыткой переписать историю является деятельность В.Суворова и «суворовцев», не устающих доказывать, что Германия напала на Советский Союз в рамках справедливой оборонительной войны. Далеко не безобидной игрой оказывается и пресловутая «новая хронология», которую студенты МГУ давно «припечатали» к полу формулой: «Через Греко-Палестину, пряча ладан в ятаган,// Делал хадж на Украину // Римский папа Чингисхан». Откровенно говоря, мне трудно понять, какая Реальность может получиться из мифологической Вселенной Фоменко. Боюсь, несовместимая с существованием разумных существ…
      А вот Реальность В.Суворова легко представима, и для многих она привлекательна. Ведь автор «Аквариума» и «Ледокола» борется, отнюдь, не с мифами о Второй Мировой войне6. Его задача гораздо шире – вычеркнуть из Истории целую эпоху тоталитарных войн. Для того, чтобы сделать это, нужно – буквально действуя по Фоменко – отождествить социализм с фашизмом, уничтожив «по дороге» всякую разницу между ними.
      Еще раз подчеркнем, историческая литература воздействует на настоящее через реинтерпретацию прошлого. Историческая аналитика (в том числе и расплодившиеся ныне «альтернативки», часто лежащие на грани между публицистикой и фантастикой) укрепляет текущую Реальность, обогащает ее новыми сущностями, добавочными гранями и цветами. Военная мемуаристика, широко издающаяся в РФ с 1998 года, разнообразные критические, аналитические и справочные издания, обращенные к истории нацистской Германии, отвечают на актуальные вопросы о «нас – сегодняшних», о диалектике побед и поражений, об исчезающих из истории и человеческой памяти уникальных культурах нацистской Германии и сталинского Советского Союза.
      К нацизму или неонацизму все это не имеет никакого отношения. нацисты книжек не читают и чужими исчезнувшими культурами не интересуются. У них совершенно другие паттерны поведения.
 

 
      Переписывая историю своего «бывшего», осознавая правды и неправды прошлых лет, примеряя себя в «туда и обратно», человек развивается и становится способным понять, где он во времени со своей маленькой свободой, а где мир с его хитросплетением родов, племен и судеб. Полезно путешествовать даже на чужой машине времени с путанными траекториями возврата. Полезно примерять наряды дедов и мечи самураев, искусства древних королей и традиции друидов. Полезно собирать пазлс из событий: нет-нет да и поймешь, как развивается цивилизация и как можно вычислить будущее по нехватающим в картинке квадратикам. Опасно только потерять точку отсчета и затеряться во времени.
      Ролевики и реконструкторы, любители играть в стратегии на картах быстрее въедут в Будущее, чем те, кто читает про то, как живется и умирается сейчас. Почему? Потому что в играх они насмотрелись не существующего, но возникающего, не реального, но вероятного.
 

 
      Если информационные ниши, отвечающие за сегодняшние паттерны поведения и виды деятельности застроены, то относительно завтрашнего дня все не так очевидно. Иными словами, текст может транслировать образы и стили, соотносимые с Будущим – неизбежным, возможным или вероятным. Традиционно книги, соотносимые с Иной Реальностью, нежели Текущая, принято относить к фантастике.
      Бестселлеры никогда не отражают ни прошлого, ни будущего. Они всегда текущи и всегда «над пропастью во ржи»; напряженно дрожит их проблематика и будоражит нас, мешая потреблять без смысла в пустоте капиталистического бытия.
      Разговор о современной российской (да и мировой) фантастике уместно начать с констатации кризиса этого литературного направления, и вряд ли мы погрешим от истины, если свяжем этот кризис с отсутствием в обществе четких представлений о будущем, да и серьезного интереса к этой теме.
      «Общество потребления» учит жить сегодняшним днем, и от количества «первых учеников» рябит в глазах. Х.Мураками сунулся было к жаббервогам – плохо приняли его же собственных героев. Из Будущего – ему за попытку спасибо! Произведение ругают. Жанр нарушен.
      В СССР пророки были как-то не в чести, а вот фантастика проросла с обочин из-под запретов, своим учителем считая М.Булгакова…Фальстарт Советов породил и фальстарт образов Коммунистического будущего. Девальвация прошла. М.Булгаков остался. И.Ефремова забыли или почти забыли. Стругацкие погрустнели, но прикинулись онтологией для тех, кто сегодня стал элитой страны. Нерефлективной, капитализированной по шею, упертой, но элитой… Нового образа Будущего нет. Встречаются пока под этим. Сделано на совесть…
      «В общем и целом» для современной фантастики характерно отсутствие нового (в сравнении с классическими текстами советского периода) видения Реальности – хоть как целостного Представления, хоть как набора деталей, значимых не только для антуража.
      Тем интереснее отдельные исключения – нечастые, что здесь, что на Диком Западе.
      Д.Симмонс в своей тетралогии7, новаторской как по форме, так и по содержанию, глубоко обсуждает проблемы новой трансценденции. Для того чтобы определить содержание «Илиона», не пересказывая книгу целиком, в моем распоряжении нет достаточного количества терминов. Скажем так: изображены не самые очевидные черты умирающей цивилизации, некогда владевшей сверхтехнологиями.
      В.Виндж подробно и тщательно анализирует физически нетривиальную вселенную в «Пламени над бездной», не забывая по ходу дела иронизировать по поводу современных Интернет-чатов. В той же книге автор работает с негуманоидной психикой, более того, с распределенной негуманоидной психикой. Интерес с точки зрения создания новых паттернов представляет и дилогия «Война миру» – «Затерянные в реальном времени».
      Российские (советские) авторы, когда-то лидировавшие на «рынке образов Будущего», сейчас почти не представлены на нем. Разумеется в «Опоздавших к лету» А.Лазарчука выстраивается метафорическая модель нестационарных информационных объектов, там же проводятся сложные аналогии между макро- и микровселенными, рассматриваемыми в вероятностном формализме, но этот роман относится не к нашему времени, а к началу 1990-х годов. В известном смысле, «Опоздавшие…» – последний советский фантастический роман. Что, впрочем, не мешает ему активно транслировать образы и паттерны.
      Несколько более современным (по времени написания) является обстоятельный разбор Г.Л.Олди и А.Валентиновым мифологических динамических сюжетов в «Троянском цикле». Наконец, совсем недавно вышел «Портрет кудесника в юности» Е.Лукина, а этот насквозь ироничный текст способен формировать и образы Будущего, и общественные запросы.
      Это не все, конечно, но почти все.
      Слишком большой процент фантастов предпочитают выполнять хорошо оплачиваемые социальные заказы из настоящего. Литература Будущего замерла перед рывком – родиться или нет. Предыдущая фантастика родилась в застенках «Железного занавеса». Фэнтази наших дней заменила детям мечту о кровавых битвах и белоснежных победах. Так, завернувшись в метафору, формируется современная «пятая колонна»: мы сделаем ваше Будущее из Прошлого, потому что иначе его больше не из чего делать. Р.Желязны и А. Азимов умерли в подозрительно похожем сюжете.
 

 
      В современном детективе страсть к качественному выполнению «запросов потребителя» проявляется гораздо сильнее, чем в фантастике. В этом жанре практически невозможно создать что-то оригинальное: любая находка немедленно тиражируется в десятках и сотнях наименований.
      За последние два года постепенно начали «умирать» бандитские сериалы. Во-первых, это поле деятельности уже застроено, во-вторых, реальность и книжные представления о ней потеряли в какой-то момент всякую корреляцию (вообще говоря, чем более стремится автор детектива изобразить «реальную жизнь», по их мнению, сплошь состоящую из заказных убийств, наркотиков и групповых изнасилований, тем более неправдоподобной получается «картинка»), в-третьих, читателю просто надоело. Зато неожиданно стал модным исторический интеллектуальный детектив,
      Литература удовлетворяет два альтернативных общественных запроса: на отражение действительности и на уход от действительности. Она не способна выполнить заказ на преобразование человека и общества, но честно пытается это сделать.
      восходящий к А.Пересу-Реверте, если не к самому У.Эко. Упомяну через запятую «Дантов клуб»
      Литература удовлетворяет два альтернативных общественных запроса: на отражение действительности и на уход от действительности. Она не способна выполнить заказ на преобразование человека и общества, но честно пытается это сделать.
      М.Перла, «Непогребенного» Ч.Паллисера, «Экслибрис» Р.Кинга. Из российских авторов назову, конечно, Х. Ван Зайчика с его детективом-Отражением «Евразийская симфония». Хотелось бы надеяться, что эта мегакнига с подзаголовком «Плохих людей нет» способна транслировать смыслы в и Будущее, и в настоящее…
 

 
      Пора подводить итоги.
      Литература может что-то транслировать, только если она претендует на массовость и при этом работает с контекстом, в которое вписано «сегодня». Такой контекст, обычно, создается прошлым (историческая публицистика, мемуаристика, аналитика, «альтернативные» исследования), будущим (это принято относить к фантастике) или восприятием читателя (детская литература).
      Литература трудно управляема в тоталитарном мире. На самом деле в рыночной экономике она тоже плохо управляема, потому что креативность можно продать, но ее не удается купить. Можно заставить сотню авторов писать роман, прославляющий «Макдональдсы», можно даже заставить публику покупать эти романы, но, вот, чтобы еще их читать…8 Что же поделать с тем, что речь Президента о «так называемых мокрецах» всегда стилистически безобразна…
      Поскольку литература не управляема, она ничего не транслирует, транслируют отдельные авторы. В меру сил, возможностей и разумения. Авторы, кстати, обычно осознают свою ответственность и приравнивают перо не к штыку, а к мечу, который, как известно, является оружием благородного боя. Ибо сказано: «не обнажай в таверне».
      Литература удовлетворяет два альтернативных общественных запроса: на отражение действительности и на уход от действительности. На «самость» общества и человека и на их «инаковость». Литература не способна выполнить заказ на преобразование человека и общества, но честно пытается это сделать.
      Сегодня литературу потребляют. Потребление эстетизируется. Что попало люди есть не хотят. Подросли стили публицистики и журналистики. «И желания становятся старше, и в возможностях больше свободы». Список бестселлеров, разумеется, не случаен, но предсказать, станет ли та или иная книга бестселлером, не представляется возможным. Точно также, как нельзя предсказать, кто из родившихся сегодня на планете Земля детей обретет бессмертную славу. Но, конечно, у первенцев королей и властителей шансов больше – в этом случае можно практически гарантировать попадание в число хорошо продаваемых книг литературных первоисточников кассовых фильмов. Успех влечет за собой успех.
      Список бестселлеров будет меняться (очень медленно) в направлении повышения интеллектуальной насыщенности текста и целостности авторской картины мира. Весьма вероятно появление крупных мультимедийных проектов, совмещающих фильм (сериал), игру и книгу. Можно ожидать и создание литературных «римейков» по мотивам блестящих текстов 1960-х годов и даже более раннего периода.
      Хотелось бы надеяться, что будет преодолен смысловой кризис российской фантастики, но пока соответствующего тренда что-то не видно.
      «Сквозь нынешний день, не лишенный надежды,// И завтрашний выглядит необозримым.// Но небо уже самолетов не держит,//Но небо уже наливается дымом»…
      1. “Pattern” (англ.) – регулярно повторяющееся в пространстве и времени явление. Также – лежащие в основе явления форма, образец, шаблон. – Прим. «РЭО».
      2. В текстах «поттерианы» чувствуется сильное влияние советской литературы второй половины XX века. В своей «веселой» ипостаси Хогвартс воспринимается (во всяком случае, моим поколением) как специализированная школа чародейства при НИИЧАВО. По мере развертывания событий и взросления героев возникают совсем другие ассоциации. «Мальчик со шпагой». «Дикая собака динго». «Завтра была война…» Почему-то никто еще не обратил внимание, что Дж.Роллинг пишет, по существу, военную прозу, книгу о детях, которые научились умирать раньше, чем целоваться. – Прим. авт.
      3. Интересующимся данной темой автор рекомендует ознакомиться с работами А.Веркора «Люди или животные» и С.Лема («Культура как ошибка»). – Прим. авт.
      4. Термины «элитарная» и «массовая» ни в коем случае не надо понимать как мало- и многотиражная. Тиражная политика современных крупных издательств – это отдельная тема, далеко выходящая за рамки данной статьи. Несколько упрощая, скажем, что тираж книги и ее востребованность связаны слабой корреляционной, но, отнюдь, не функциональной зависимостью. – Прим. авт.
      5. Произведение Владимира Сорокина. – Прим. «РЭО».
      6. В отличие, например, от Д.Мельтюхова, который в своем «Упущенном шансе Сталина» занимается именно разбором тонкостей военной истории. Собственно, именно у Мельтюхова суворовские экзерсисы обретают некий смысл и входят в соприкосновение с реальным историческим материалом. – Прим. авт.
      7. «Гиперион», «Падение Гипериона», «Эндемион», «Восход Эндемиона». – Прим. авт.
      8. Поэтому литература не способна ФОРМИРОВАТЬ потребности. Она принципиально отличается от рекламы тем, что реклама – это «по умолчанию ложь», а книга, все-таки, «по умолчанию правда». – Прим. авт.
      Города и их бренды
      Сергей Переслегин
      Руководитель теоретического отдела
      Санкт-Петербургской школы сценирования
 

 
      В старой Империи1 границу между деревней и городом проводили в административно-правовом пространстве, причем вопрос присвоения городского статуса входил в компетенцию правительств союзных республик. Формально при этом надлежало руководствоваться размерами населенного пункта, но, вот, со скольких человек начинается город – советской науке было доподлинно неизвестно: в БСЭ указываются цифры от нескольких сот до несколько десятков тысяч человек.
      «Энциклопедия» информирует об особом правовом статусе городов, о «городских землях», огражденных «городской чертой», но эти признаки не только конкретны и преходящи, но и предельно архаичны. «Городская черта» – это же просто «стена», «ограда», отделяющая цивилизованное, освоенное, охраняемое пространство от агрессивной внешней среды. Особый юридический статус городской земли восходит к европейскому средневековью с известной его формулой: «городской воздух делает свободным».
      В советско-марксистском подходе делается упор на то, что основная часть населения города не занимается сельским хозяйством. Если включить нужное число уточнений, это будет верно, но определение остается неконструктивным – что-то вроде «комбинация – форсированный вариант с жертвой», а «картина – кусок полотна, с одной стороны замазанный краской». Кроме того, под него попадает, например, исправительно-трудовая колония. Если вдуматься, это не так уж и абсурдно, но все-таки настораживает…
      Город действительно сохраняет прошлое, запечатлевая его в своей структуре, архитектурных сооружениях, архивах. Городской ландшафт «схватывает» настоящее и сохраняет его для будущего.
      Эвристично определение В.Л.Глазычева: «город есть пространство возможностей», неутилитарное место обитания, самовоспроизводящаяся система деятельностей, не сводимая к материальному производству и его непосредственному обеспечению. Такой подход раскрывает город как единство двух объектов: «земного», материального, и «небесного», информационного, объясняет «прописанность» города в знаковых пространствах, указывает на важнейшее свойство города – соединять реальное с экзистенциальным. Это свойство налагает обязательное требование на архитектуру города – по крайней мере, одно из городских зданий в обязательном порядке должно иметь выход в «тонкий мир», в социальное трансцендентное. В разные эпохи роль такого «знакового здания» могли играть Храм, Собор, Суд, Ратуша, Университет, Горком Партии. Одним из признаков кризисного характера современной эпохи является отсутствие в современной городской застройке однозначно воспринимаемого экзистенциального символа.
      В логике В.Л.Глазычева город отличает от деревни именно «застроенность» информационного уровня, наличие собственных, принадлежащих только этому месту знаков, однозначно «читаемых» всеми людьми, принадлежащими данной культуре. Многие города Древнего Мира и возникали первоначально как храмовые, культовые центры географически распределенного сообщества: Ниппур в Месопотамии, Дельфы в Элладе, Мекка на Аравийском полуострове.
      Особый статус город имеет в социосистемном формализме.
      Социосистема есть способ существования носителей разума. В своем развитии она проходит несколько последовательных фаз: архаичную, традиционную, индустриальную, когнитивную. Социосистема связывает материальное, знаковое и коммуникативное пространства, тем самым обеспечивая конвертацию информации в материальный ресурс, в конечном итоге – пищевой.
      Четыре вида деятельности: познание (присвоение новой информации), обучение (воспроизводство информации), управление (структурирование информации), производство (конвертирование информации) – обязательны для социосистемы вне всякой зависимости от ее особенностей, происхождения, фазы развития.
      Естественным является вопрос о минимальной социосистеме, способной устойчиво воспроизводить себя. Таких «первичных», «базисных», «фундаментальных» социосистем за всю историю человечества оказалось всего две: город и национальное государство, причем только город представлен во всех фазах развития. Не зря Библия приписывает его создание уже второму поколению людей: «И познал Каин жену свою; и она зачала и родила Еноха. И построил он город; и назвал город по имени сына своего: Енох»
      Город является фундаментом любой социальности, поскольку представляет собой минимальную систему, поддерживающую и воспроизводящую все четыре базовые деятельности или, что то же – связывающую три «человеческих» пространства. При этом город, в отличие, хотя бы, от национального государства, ограничен территориально, фиксирован, конкретен. Другими словами, он не только связывает пространства между собой, но и структурирует каждое из них.
      Эта пространствосвязующая функция является важнейшим проявлением города.
      Толкование города, как социальной ячейки, поддерживающей четыре социосистемных процесса, приводит к неожиданным выводам относительно деревни. Именно универсальность города делает его плохим конвертором информации в иные формы ресурсов. В этой логике деревня должна рассматриваться как высокоэффективный и высокопроизводительный преобразователь уже накопленной социосистемой информации в пищу. Она не занимается познанием и не требует управления. Воспроизводство информации происходит в деревне внутри отдельного хозяйства – как конверсия от основной деятельности. Деревня, однако, полностью зависит от города в отношении орудий труда и практически лишена способности к выживанию в быстропеременных средах.
      В целях «включить деревню в коммунистическое строительство» советская власть инсталлировала в ней все социосистемные функции в форме триады «сельсовет – школа – клуб», что, наряду с формальной коллективизацией, превратило деревни в «плохие города», сразу же начавшие терять население. В перспективе это привело к острому продовольственному кризису. Советская власть преуспела также в строительстве «индустриальных деревень» – «городов», выстроенных вокруг структурообразующего предприятия и культивирующих единственный вид деятельности. Опыт показал, что такие «квазигорода» либо быстро деградируют, либо развиваются в «нормальный город», даже если для этого полностью отсутствуют условия.
      В настоящее время можно говорить о продолжении процесса социокультурной переработки городом деревенского населения, но в ином масштабе и в иной логике – Мировой Город поглощает Мировую Деревню.
      Город создал деревню, как механизм своего продовольственного обеспечения. По мере роста производительности труда ценность деревни непрерывно падала, и в какой-то момент «содержание» деревни городом становилось нерентабельным. Начинался массированный процесс социокультурной переработки: города разрушали деревню, сгоняли ее жителей с земли и адсорбировали «ионизированное» население, за несколько лет превращая его в городское. В каких-то случаях этот процесс мог идти в два этапа: сначала создавались «рабочие предместья», своего рода «индустриальные деревни», затем, в следующем поколении, они объединялись с городом в единую неутилитарную структуру.
      В настоящее время можно говорить о продолжении процесса социокультурной переработки городом деревенского населения, но в ином масштабе и в иной логике – Мировой Город поглощает Мировую Деревню.
      Способность «уплотнять» и структурировать информационное пространство, «привязывая» информацию к земле, но не к отдельным людям-носителям привела к быстрой анимализации древних городов. Города начинали «вести себя»: у них возникал характер, появлялись особые предпочтения, желания, или, напротив, отвращение к чему-то или кому-то, вокруг этих личностных проявлений, усиливая их, создавалась специфическая городская мифология – города рождали Богов и сами становились Богами… пары Вавилон – Мардук, Афины – Афина, Дельфы – Аполлон, Иерусалим – Яхве – лишь наиболее известные. По видимому, информационные оболочки города были первыми информационными объектами2, с которыми столкнулось человечество, и, во всяком случае, первыми информационными объектами, обладающими душой (эгрегорами). Римляне не случайно ввели понятие «гения города». Впрочем, уже древние шумеры знали о существовании невидимой, но действенной субстанции, связанной с городом, защищающей его, но переходящей при падении города к победителю.
      Одушевленность города может рассматриваться как одна из его наиболее существенных характеристик. Можно с полным основанием заключить, что «смерть» информационного объекта, отождествляемого с городом (или его отсутствие ab initio, с самого начала, ab urbe condita), низводит город до статуса индустриальной застройки.
      Города не вечны, но живут достаточно долго, и с этим связана еще одна их важная функция, времясвязующая. Иногда приходится слышать, что города – источники инноваций, в то время как село сохраняет традиции. В действительности, село не может сохранять ничего из сферы культуры – это противоречит его базовой функции информационного конвертора. Город же действительно сохраняет прошлое, запечатлевая его в своей структуре, архитектурных сооружениях, архивах. Городской ландшафт «схватывает» настоящее и сохраняет его для будущего.
 

 
      Современная городская среда обладает тремя важнейшими качествами:
      комфортностью, определяемой согласно социомеханике3 уровнем развития ускоряющих (физических) технологий и обеспечивающей комфортное существование жителей города, согласование их материальных потребностей с природными условиями;
      трансцендентностью, связанной со степенью неутилитарности среды. Трансцендентность определяется уровнем развития управляющих (гуманитарных) технологий и обеспечивает духовные/экзистенциальные потребности жителей города;
      системностью, которая понимается в нескольких смыслах:
      – Как представленность в городе всех четырех базовых социосистемных процессов;
      – Как связность материального, информационного и социального Представлений города;
      – Как связность между комфортностью и трансцендентностью, то есть между пространствами гуманитарных и физических технологий;
      – Как связность между различными видами деятельностей, представленных в городе;
      – Как наличие информационного объекта (гения, голема, эгрегора или динамического сюжета), ассоциированного с городом.
      Можно с полным основанием заключить, что «смерть» информационного объекта, отождествляемого с городом (или его отсутствие ab initio, с самого начала, ab urbe condita), низводит город до статуса индустриальной застройки.
      Городская среда включает в себя научную, образовательную, административную, производственную среды. Линейные комбинации этих «первичных сред» образуют «вторичные городские среды»: хозяйственную, культурную, социальную, политическую.
      Пространствосвязующую функцию несет на себе «базовое» городское здание: дворец, ратуша, мэрия, храм, собор, университет, фабрика…
      Одушевленность города представлена, во-первых, в самой структуре улиц и площадей и, во-вторых, в том особенном здании или сооружении, которое является символом, знаком этого города (для Москвы – Кремль, для Санкт-Петербурга – Медный Всадник, для Лондона – Тауэр, для Парижа – Эйфелева башня и т.д.).
      Времясвязывающая функция может быть задана историческим центром города, его архивами и библиотеками.
      Вышесказанного достаточно, чтобы ответить на вопрос о городских брендах. Собственно, бренд – это количественная оценка стоимости информационного объекта. Любой город может быть брендирован, поскольку представляет собой информационный конструкт, причем древнейший и «сильнодействующий». И, конечно, реальная цена брендов Санкт-Петербурга, Парижа или Нью-Йорка оставляет далеко позади пресловутую троицу: «Мальборо», «Кока-кола», «Будвайзер».
      В сущности, стоимость национальных брендов, о которой некоторое время назад написали едва ли не все новостные ленты Интернета («Путин в четырнадцать раз беднее Буша» и т.д.) складывается именно из стоимости брендов национальных городов. И в этой логике естественно возникает вопрос: сколько же, все-таки стоит бренд Мирового Когнитивного Города?
      1 Автор имеет в виду СССР. – Прим. «РЭО».
      2 Под «информационным объектом» понимается информация, способная к саморазвитию, создающая собственные организационные структуры и не зависящая непосредственно от носителя. Простейшие информационные объекты описаны А.Лазарчуком и П.Леликом в 1985 г. и С.Переслегиным в 1986 г. – Прим. "РЭО".
      3 См. С.Переслегин, А.Столяров, Н.Ютанов «О механике цивилизаций». «Наука и техника», № 7 (51), 2001 – 1 (52) 2002.
      «Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что»: будущее российского инновационного комплекса
      Сергей Переслегин
      Руководитель теоретического отдела Санкт-Петербургской школы сценирования
      Инноватика – это вечная российская тема, наряду с дураками, дорогами и реформой местного самоуправления. В течение всей своей индустриальной истории Россия неизменно сталкивается с двумя взаимосвязанными кризисами: инфраструктурной недостаточностью и технологическим отставанием. За три столетия, минувшие с начала петровских преобразований, были испробованы все разумные, многие экстремистские и некоторые фантастические способы восстановления научно-технического равновесия с Западом, не исключая социалистической революции, глобальной войны и гонки ядерных арсеналов. Проблемы, однако, устойчиво воспроизводятся вновь и вновь.
      Сегодня Россия в очередной раз решает, что лучше: оперативно импортировать весь комплекс технологий (лучше, вместе с носителями, а, заодно, системой образования и государственным языком, тем более что позитивный опыт такого заимствования имеется), или построить свою собственную инновационную систему – это мы тоже делали с впечатляющими результатами. Особенность ситуации состоит в распространившемся за последние десятилетия постмодернистском подходе к принятию решений, в рамках которого принято не говорить «да» и «нет», не покупать «черного» и «белого», и вообще, по возможности, ничего не делать. Когда российский министр финансов А.Кудрин называет разговоры об инновационной экономике «болтовней», он, конечно, грубит, но при этом говорит почти всю правду.
      Постановка задачи: технологические пределы
      Перед нами стоит несколько простых вопросов:
      что такое инновация?
      какие бывают инновации?
      какие инновации нужны именно сейчас и именно здесь?
      как их получить?
      Совокупность ответов представляет собой техническое задание на проектирование национальной инновационной системы (НИС)1
      Предварительно необходимо ответить на вопрос, должна ли НИС стать одним из модулей мирового инновационного процесса, или же она будет претендовать на автономию? Требуется также понять, на какой «элементной базе» можно построить современную инновационную систему, что подразумевает, в частности, критический анализ современной науки в части ее технологизации.
      К началу XXI столетия процесс глобализации в полной мере охватил научные исследования и технологическое развитие. Считается, что это привело к интенсификации креативной деятельности и повышению ее эффективности за счет отказа от дублирования исследований, развития страновой специализации и международной кооперации. В действительности произошло выделение так называемого исследовательского «мэйнстрима»: нескольких «модных» направлений (водородная энергетика, нанотехнологии и т.д.), которые потребляют все больший и больший объем ресурсов. Принадлежность ученого к «мэйнстриму» гарантирует получение и рост финансирования, «конвертируемость» полученных результатов и их востребованость, наконец, обеспечивает абсолютную мобильность исследователя, который сможет найти себе работу в любом уголке мира.
      Страна, не развивающая у себя «мэйнстримные» технологии и исследования, утрачивает способность к международному информационному обмену (теряет единый «язык») и покидает мировое информационное пространство, превращается в «изгоя».
      Однако даже во времена Средневековья человеческому сообществу требовалось развивать не единицы, а десятки и сотни направлений исследований. Это обеспечивалось «пестротой» и многоукладностью мира – с одной стороны, войной и торговлей – с другой. В эпоху глобализации вариабельность мира свелась к минимуму: все делают одно и тоже. Но вполне может оказаться, что мы «ищем, не там, где потеряли, а там, где светло».
      Сегодня Россия в очередной раз решает, что лучше: оперативно импортировать весь комплекс технологий (лучше, вместе с носителями, а, заодно, системой образования и государственным языком), или построить свою собственную инновационную систему.
      В 2001 г. исследовательской группой «Конструирование Будущего» была предложена гипотеза, согласно которой в жизнеспособном развивающемся обществе «в среднем» (усреднение производится в масштабе поколения, то есть на уровне 20 – 25 лет) должен соблюдаться детальный баланс между двумя принципиально различными типами технологий. К первому типу относятся технологии, способствующие выживанию и процветанию Человека Разумного, как биологического вида, существующего во вполне определенной материальной среде и использующего в своих интересах ресурсы этой среды. Несколько упрощая, можно сказать, что эти технологии конвертируют информацию/знания в иные вещественные ресурсы (прежде всего – в пищевые). Ко второму типу технологий принадлежат социальные механизмы, создающие и поддерживающие гармонию между человеком и «второй природой»: искусственной средой, образованной совокупностью технологий первого типа. Другими словами, технологии первого типа заключают в себе объективные возможности истории и отвечают на вопрос «что происходит?», а технологии второго типа управляют субъективными вероятностями и отвечают на вопрос «как именно это происходит?»
      Всякий дисбаланс между ускоряющими (физическими) и управляющими (гуманитарными) технологиями заключает в себе риск. Если дисбаланс становится нестерпимым, и мир подходит к одному из двух Пределов Развития: Пределу Сложности, для которого характерна дефициентность управляющих технологий, или Пределу Бедности, где недостает технологий ускоряющих, тогда речь идет о перспективе полномасштабной социальной катастрофы, то есть о взрывном разрушении общественных институтов с последующей технологической деструкцией (первичным упрощением), восстанавливающей утраченное равновесие2.
      Если принять гипотезу исчерпанности индустриальной фазы развития и близости цивилизации к соответствующему фазовому барьеру, придется признать, что технологический дисбаланс уже достиг критического порога. Такой же вывод следует из формального анализа соответствия «ускоряющего» и «управляющего» технологических пространств.
      В этих условиях участие России в общемировой гонке за приоритетное владение несколькими технологиями так называемого «мейнстрима» бесперспективно. Оно опасно, поскольку только приближает общество к Пределу Сложности и первичному упрощению в форме войны или социального катаклизма. Оно не нужно, поскольку технологии «мейнстрима» по определению продаются на рынке, и, значит, если они нужны, их дешевле и проще купить за нефть3. Наконец, оно бессмысленно, поскольку в этой области работают практически все западные знаниевые корпорации и человеко-машинные системы; шансов опередить их нашей уникальной «ручной сборкой» нет никаких.
      Постановка задачи: расширенное воспроизводство инноваций
      На первый и даже на второй взгляд, нам угрожает, прежде всего, Предел Сложности, недостаточность пространства гуманитарных технологий. В действительности, все обстоит еще интереснее: вблизи барьера технологические пределы смыкаются. В условиях стихийного развития науки в течение всего XX столетия и избирательного, продиктованного модой и рядом полуслучайных обстоятельств расцвета технологического «мейнстрима» пространства гуманитарных и физических технологий оказались полностью разбалансированными. В результате в некоторых знаниевых областях технологическое развитие Земли избыточно и соответствует оформленной когнитивной фазе, при этом ряд технологий, критических для постиндустриального перехода, отсутствует даже в проекте.
      Одной из таких технологий является массовое производство инноваций.
      Определим «инновацию» как форматированный укрупненный распакованный смысл, не актуализированный ранее и обладающий заданным юридическим статусом на некоторой территории в течение определенного промежутка времени.
      (1) Здесь «форматирование» означает, что смысл представлен в форме, допускающей трансляцию, то есть передачу неопределенному числу лиц.
      (2) «Распаковку» следует понимать как установление семантического спектра всей системы понятий, ассоциированных с данным смыслом.
      (3) Использование фундаментального информационного понятия «смысл» подразумевает, что инновация имеет деятельностное содержание и обладает способностью устанавливать связи.
      (4)Юридический статус инновации устанавливается в определяемом законом порядке. Легитимизация, разумеется, не сводится к патентованию. И не только потому, что гуманитарные технологии не могут быть запатентованы, но и ввиду пассивности, «недеятельности» патента. Легитимизация описывает пространство, где данная инновация «имеет право на реализацию»4.
      Не все инновации могут обращаться на рынке. Часть инноваций допускает непосредственное или опосредованное субъектное применение (существует физическое или юридическое лицо, или группа лиц, которым эта инновация нужна, и они готовы – в той или иной форме – за нее платить), такие инновации могут быть потреблены и оплачены. К ним относятся:
      Изобретения (например, «кубик Рубика»);
      Технологии (в частности, «непрерывная выплавка стали»);
      Ноу-хау (скажем, «Microsoft Windows»);
      Бренды (любой рекламный дискурс).
      Инновации альтернативного типа могут быть утилизированы, но не потреблены. Они не допускают субъектного применения и не могут быть оплачены в рыночном смысле этого слова:
      Гуманитарные технологии (одним из примеров служит майорат);
      Идеи (полет или вакцинация или сценирование Будущего);
      Социальные практики (шариат);
      Цивилизационные принципы («развитие», «гармония», «милосердие»).
      Инновационная система есть совокупность инновационных институтов, действующих в связном юридическом пространстве, заданная вместе с форматами, описывающими их деятельность. Целевой «рамкой» инновационной системы является создание и утилизация инноваций, функциональным содержанием – управление инновационной деятельностью. Другими словами, мы имеем дело с социальной «машиной», производящей инновации.
      Экономика является инновационной, если она, в частности, обеспечивает расширенное воспроизводство инноваций (то есть ее инновационная система обладает чертами автокаталической системы по И.Пригожину: она открыта, неравновесна, способна к самовоспоизводству и развитию). Экономика Европы 1820-х или 1910-х гг., не говоря уже о 2000-х гг., не может быть признана инновационной, хотя первые две обладают некоторыми чертами такой экономики и являются ее локусом.
      Индустриальная экономика инновационна настолько, насколько она развивается быстрее, нежели экспонента с показателем, равным ставке рефинансирования центрального банковского учреждения страны. Для России в последние три-четыре года это требование выполняется (хотя превышение не очень велико), поэтому А.Кудрин все-таки прав не до конца: в российской экономике есть измеримая инновационная составляющая.
      Следует подчеркнуть, что инновационная экономика всегда имеет коэффициент полезного действия ниже 100 процентов, так как в обязательном порядке содержит процесс внутреннего обращения инноваций. В этой связи бессмысленен излюбленный чиновниками и олигархами вопрос: «А почему я должен за «это» платить?» Покупая бензин для машины, мы оплачиваем не только ту его часть, которая производит полезную для нас работу (вращает колеса), но и ту, которая идет на нагрев окружающей среды. Общество устроено так, что за быстрое экономическое развитие приходится переплачивать, финансируя не только то, что нужно «здесь и сейчас», но и то, что, возможно, нигде и никогда не понадобится. Кстати, в этой логике сосредоточение исследований на нескольких «мэйнстримных» направлениях – сродни попыткам создать вечный двигатель второго рода.
      Инновационная устойчивость государства есть величина, характеризующая долю нововведений (долю реализованных инноваций в общем числе произведенных инноваций), которую она может «переварить» без парадигмальной катастрофы.
      Более существенным является то обстоятельство, что инновационная экономика носит (по крайней мере, вблизи фазового барьера) необходимо государственный характер. Дело в том, что бизнес, во-первых, не может оплачивать инновации «не рыночного типа» – по определению. Во-вторых, даже с инновациями рыночного типа дело обстоит очень сложно: между фактом создания инновации и фактом ее рыночной оплаты может пройти очень много времени. Иными словами, рынок платит «не тогда» и, как правило, «не тем». Что это не справедливо – полбеды, беда заключается в том, что разрывается индустриальная цепочка деятельностей: обращение инноваций теряет связь с обращением финансов, то есть с утилизацией и оплатой инноваций. Пока этот разрыв сохраняется, ни о каком «расширенном воспроизводстве» не может быть и речи. Государство является единственным экономическим «игроком», способным замкнуть инновационный цикл, взяв на себе его издержки в настоящем во имя прибыли в (далеком) будущем.
      Все динамично развивающиеся инновационные системы, хотя и включают в себя частный бизнес, носят государственный характер, причем это прописывается в национальном законодательстве, а в Южной Корее даже включено в текст Конституции.
      Инновационная экономика способствует развитию и, следовательно, дестабилизирует общество. Инновационная устойчивость государства есть величина, характеризующая долю нововведений (долю реализованных инноваций в общем числе произведенных инноваций), которую она может «переварить» без парадигмальной катастрофы. В этой логике классическое ленинское определение революции должно быть модифицировано: взрыв происходит, когда «низы не хотят жить по-старому, а верхи не могут управлять по-новому».
      Инновационную устойчивость можно повысить последовательной институциализацией инноваций: создание института всегда позволяет «упаковать» инновацию в традицию, либо представить ее, как традицию, либо, наконец, превратить ее в традицию.
      Подведем предварительные итоги:
      В современном глобализированном мире нарушен детальный баланс между технологиями физического (ускоряющего) и гуманитарного (управляющего) типов. Нарастание разрыва между технологическими пространствами угрожает цивилизационной катастрофой – первичным упрощением с деструкцией индустриальной фазы развития и наступлением новых Темных Веков.
      Неконтролируемое развитие ограниченного числа «мейнстримных технологий» способствует нарастанию технологического дисбаланса.
      В этих условиях выходом может стать создание инновационной системы, способной к массовому производству разных инноваций, и инновационной экономики, использующей инновации в качестве своеобразного «топлива».
      Такая экономика с необходимостью будет носить государственный характер, функционировать «над рынком» (хотя некоторая часть инноваций и инновационных технологий будет обращаться на рынке), потреблять часть совокупного общественного ресурса и способствовать дестабилизации общества5.
      Эти жертвы оправдываются быстрым экономическим развитием (быстрее экспоненты с показателем, равным ставке рефинансирования), возможностью «сшить» между собой «ускоряющее» и «управляющее» технологические пространства, произвести критические технологии фазового когнитивного перехода и, в конечном счете, избежать глобальной цивилизационной катастрофы.
      1. Здесь и далее использованы материалы ранних версий доклада «Инновационная политика России», создаваемого ЦСИ ПФО – Здесь и далее прим. авт.
      2. С. Переслегин, А.Столяров, Н.Ютанов «О механике цивилизаций». Наука и технология в России», № 7 (51), 2001 г. – 1 (52), 2002 г.
      3. Не случайно умный и ироничный Ван Зайчик, фантаст и синолог, в своей «Евразийской симфонии» называет западные страны «технологическим придатком» Ордуси.
      4. Предложенное определение опирается на теорию семантических спектров, разработанную русским ученым и философом В.Налимовым.
      5. Есть все основания полагать, что такая дестабилизация уже происходит в наиболее быстро развивающихся «проектных» странах – США, Германии, Японии, России, Китае, Южной Корее, Иране, Малайзии – что вызовет во втором десятилетии XXI в. цепь локальных войн, интегрирующихся в мировой конфликт.
      Пространства страхов. (Трансграничное сотрудничество и постиндустриальные войны)
      Сергей Переслегин
      Руководитель теоретического отдела Санкт-Петербургской школы сценирования
      «Вы уверены, что рано или поздно пограничники не проникнутся пониманием того, что все границы – условность! И провести их (а затем охранять, конечно!) можно где угодно: по пространственно-временному континууму, в фазовом пространстве системы отношений,
      по битовым полям инфомира и даже – мембрана не дрогнет сказать! – по уровням самого Альфабета!»
      Я. Юа, А. Лазарчук
      «Сосед – значит враг. Посмотрите на это поле, рядом с моим. Его хозяина я ненавижу больше всех на свете. После него злейшие враги мои – жители вон той деревни, что лепится по горному склону с другой стороны долины, пониже березовой рощи. В ущелье, стиснутом горами, только и есть что две деревни – наша и та; они и враждуют одна с другой. Стоит нашим парням встретиться с их парнями, как сейчас же начинается перебранка, а там и потасовка. И вы хотите, чтобы пингвины не питали вражды к дельфинам…»
      А.Франс
      – 1 -
      Во времена моей советской молодости я хорошо понимал, что такое граница. Эта условная линия на карте разделяла две неэквивалентные экономики, два слабо стыкующихся правовых пространства, две социальные системы, построенные в различной логике, исповедующие несопоставимые ценности и задающие альтернативные версии коллективного бессознательного. Было вполне очевидно, что слишком тесное трансграничное взаимодействие представляет собой фактор риска для обеих систем. В этих условиях «граница» в лице представляющих ее социальных институтов (таможня, паспортный контроль, валютный контроль, пограничные войска, нейтральная полоса, пограничная зона) играла вполне понятную роль регулятора такого взаимодействия.
      В наши дни ситуация коренным образом изменилась. Не вдаваясь в дискуссию на тему, насколько современный мир является геоэкономически открытым, а насколько он геополитически замкнут, подчеркнем, что для подавляющего большинства стран нет принципиальных различий между областями по одну и по другую сторону государственной границы. Кроме того, возникновение Интернета привело к тому, что в отношении информационных потоков границы стали до определенной степени проницаемыми.
      Не вдаваясь в дискуссию на тему, насколько современный мир является геоэкономически открытым, а насколько он геополитически замкнут, подчеркнем, что для подавляющего большинства стран нет принципиальных различий между областями по одну и по другую сторону государственной границы.
      Вообще говоря, в теории все современные границы (между «цивилизованными государствами, конечно) границами не являются, так как обязаны поддерживать режимы свободного перемещения рабочей силы, капиталов, товаров и услуг. Об этом много говорят, в это, по-видимому, верят, но на практике до трансграничной прозрачности очень и очень далеко.
      В самом деле, если свободное перемещение является одним из неотъемлемых прав человека, то визовый режим между любыми странами должен иметь чисто информационный характер: я извещаю страну такую-то о своем намерении посетить ее. В действительности, такая логика характерна только для «туристских стран», таких как Турция, Египет, Тунис, Кипр, но не для «развитых и цивилизованных» государств Европы и Северной Америки, где консульские органы имеют право отказать вам в выдаче визы, причем даже не обязаны объяснять причину. Говорят, что это делается во имя борьбы с терроризмом. Но, во-первых, террористическая угроза, отнюдь, не является основанием нарушения прав человека. Во-вторых, в отношении реального терроризма все меры приграничного контроля довольно беспомощны – история «антитеррористической» борьбы такого серьезного учреждения, как гестапо (действующего в условиях военного положения!), убедительно это доказывает.
      Сомнительно, чтобы кто-то этого не понимал. Тогда со всей очевидностью встает вопрос: зачем современному цивилизованному миру система пограничного контроля? Или, другими словами, что именно (и от чего / кого) защищает граница?
      Ухудшение качества образования – во всех «развитых странах» без исключения – привело к резкому падению астрономической и географической грамотности. Средний выпускник школы конца 1960-х – начала 1970-х годов имел четкое представление о Земном шаре, как небесном теле, знал, что такое плоскость эклиптики и наклон земной оси, понимал, почему происходит смена времен года, мог объяснить, что такое «тропики» и «полярные круги» и как связаны между собой соответствующие широты. Современные же люди, воспитанные в постсоветской или, хуже того, болонской системе1, с большим трудом воспринимают такое элементарное понятие, как часовые пояса. Иными словами, они не видят Землю единым целым, их представление с астрономического уровня, минуя географический, упало до локального. Но локальное мировосприятие в своем естественном развитии приводит к классической средневековой картине мира, в центре которой находится огороженное упорядоченное, подчиненное определенному закону пространство обитания (Мидгарт, Ойкумена). Мидгарт окружают дикие земли, населенные людьми с песьими головами, великанами, циклопами и т.д. Конечно же, современный человек (если он не американец) знает, что окружающие страны населяют такие же люди, как он сам. Но это знание «живет» в сознании, как некая вырванная из контекста, информация, оно не онтологично и не влияет на мировосприятие. А вот средневековые архетипы вполне деятельны.
      В известном смысле государственная граница является лишь представлением совершенно иной границы: границы современного постиндустриального и средневекового традиционного в сознании человека. Граница есть пространство удержания страха. Страха перед чужим.
      Глобализация перемешала культурные коды и цивилизационные принципы, но – до известного предела. По-прежнему существуют национальные отличия, все более ярко проявляются культурные и религиозные идентичности. Между тем, в основе любой идентичности лежит страх инаковости, страх сравнения своих и чужих культурных кодов (вдруг последние окажутся лучше). И основное назначение границ – управление страхами, удержание их в определенных «рамках». Таможенные и визовые правила призваны гарантировать, что из внешнего мира не придет ничего чужого и чуждого2.
      – 2 -
      Современное прочтение глобализации сводится к лозунгу: «Одинаковые страхи – объединяйтесь». Европейский Союз разрушил границы между исторически сложившимися государствами Старого Света только для того, чтобы возвести Шенгенскую визовую стену, защищающую Европу от русских, китайских, индийских и арабских идентичностей. Россия ужесточает пограничный режим и достает из нафталина понятие «погранзоны», надеясь удержать свое каноническое пространство. Соединенные Штаты полны решимости отгородить североамериканский материк от любых террористов, даже изобретенных британскими спецслужбами. Все страны без исключения осуждают Китай за введение цензуры в Интернете, при этом жестко цензурируя собственное электронное пространство: вызывающая оскомину повсеместная борьба с пропагандой нацизма и детской порнографией в Сети представляет собой не что иное, как акт культурного геноцида – уничтожаются культурные коды, вызывающие повсеместный страх.
      Преступление Третьего Рейха перед современным миропорядком заключается, отнюдь, не в том, что он развязал мировую войну, тем более, что в этом деле у Германии было немало помощников, среди которых выделяются Советский Союз, США, Франция и Великобритания. И не в том, что господствующей идеологией Германии был национал-социализм, являющий собой всего лишь крайнюю форму разрешенного и даже поощряемого в большинстве современных государств национализма. Я полагаю, что даже воинствующий и кровавый антисемитизм Гитлера рассматривается в качестве «отягчающего обстоятельства», но не основного «состава преступления». Суть непреходящей ненависти глобализированного мирового сообщества к нацисткой Германии – в предельной культурной инаковости Рейха, в его цивилизационной чуждости современному миру.
      Ситуация с «детской порнографией» еще более интересна: практически, она стала поводом к глобальному цензурированию всеобщей Сети, а наказание, предусмотренное законодательствами ряда стран (США, например), больше, чем за непредумышленное убийство. Швейцарская прокуратора требует от 6 до 15 месяцев тюрьмы авиадиспетчерам Skyguide, погубившим российский самолет, на борту которого находился 71 человек, в том числе 47 детей. Если бы речь шла не об убийстве этих детей, а о распространении их откровенных снимков, возмущению мировой общественности не было бы предела, а в приговорах фигурировали бы такие сроки, как 8 – 10 лет.
      Реальная проблема заключается в том, что в возрастном пространстве также существуют границы, и эти границы тоже нужно охранять. Дети – иные. Они исповедуют другие ценности. Они по-другому мыслят и действуют. И они – вызывают страх. Единственным способом управления этим страхом в современном цивилизованном мире оказался тотальный контроль над детством (естественно, под предлогом защиты его: впрочем, американцы и Югославию бомбили только для того, чтобы защитить сербов, да и Советский Союз когда-то расстрелял законное правительство Афганистана исключительно в целях защиты этого правительства), и сексуальные ограничения – важнейшая составляющая этого контроля.
      Однако, страхи – страхами, а бизнес – бизнесом: пространства разных страхов объединяются единой геоэкономической логикой товарных, человеческих и финансовых потоков. Здесь, однако, тоже далеко не все соответствуют тому благостному образу, который существует в современной экономической литературе.
      Трансграничная напряженность непрерывно растет, и границы не в состоянии ее удерживать. Неизбежен прорыв напряженности в виде глобальной войны или взаимообусловленной цепи макрорегиональных войн – на Ближнем Востоке, в Азиатско-Тихоокеанском регионе, на североамериканском континенте и т.д.
      Трансграничные области обладают самым высоким производящим потенциалом – и именно потому, что в них скрещиваются культурные и цивилизационные коды, квалификации и компетенции. Само собой разумеется, именно межкультурное взаимодействие должно лежать в основе экономической эксплуатации приграничных и трансграничных районов. Такие проекты и в самом деле существуют (мне случилось принять участие в разработке проекта постиндустриального российско-китайского университета в городе Сунь Фунь Хэ, на границе Приморского Края и КНР), но в жизнь они претворяются крайне медленно, если претворяются вообще.
      Вместо этого приграничные районы зарабатывают на примитивной торговле ресурсами. Но вместе с газом и нефтью идентичность не переносится, так что «граница страхов» при этом не пересекается. Зарабатывают они и на обыкновенной контрабанде – рыбой, икрой, золотом, наркотиками – всем тем, что находится в государственной монополии или табуируется государством.
      Соединенные Штаты Америки, обобщив опыт трансграничной контрабанды, превратили ее в экономический институт, призванный укрепить положение доллара. Пусть США имеют с некоторой страной «Х» отрицательный торговый баланс. Тогда американское правительство «рекомендует» правительству «Х» провести приватизацию национальных активов, используя для этого «горячие» (то есть, ничем на самом деле не обеспеченные) американские доллары, находящиеся «на руках». После этого активы акционируются, выставляются на международные торги и скупаются по почти нулевым ценам транснациональными компаниями, имеющими штаб-квартиру в США. Таким образом, «горячие» доллары обретают вещественное содержание: отныне они обеспечены природными ресурсами «Х». Если же правительство «Х» рекомендации не следует, начинается следующий акт трансграничного сотрудничества – трансграничная война.
      – 3 -
      Трансграничная война за ресурсы, следовательно, бывает двух типов. Можно вести ее в геополитическом ключе, имея целью поставить тот или иной ресурс под свой непосредственный контроль. Так США действовали в Афганистане, который принято считать богатым ураном. Можно действовать геоэкономически, способствуя «оранжевой» или иной «цветной» революции, приватизации и акционированию ресурсов и, в конечном счете, скупке собственности. Так США действовали на Украине, где удалось обойтись без войны3, и в Ираке, где кровь льется до сих пор. Но, заметим, все эти действия не изменили к лучшему ситуацию с дефицитом платежного баланса и государственного бюджета США. В логике нашей статьи американская стратегия сравнительно безопасна (операции над культурными кодами не ведутся вообще, или ведутся в одном направлении), но и бесперспективна.
      В ближайшее время – имеется в виду следующее, второе, десятилетие XXI века – следует ожидать принципиально иных и гораздо более содержательных трансграничных конфликтов, «прописанных» в языках, культурах, цивилизационных принципах.
      «Пространства страха» одновременно глобализируются и обособляются. Трансграничная напряженность непрерывно растет, и границы, все-таки потерявшие изрядную долю своей неприступности, не в состоянии ее удерживать. Это проявляется в участившихся террористических актах «нового» типа, в перетекающих одна в другую локальных войнах, в ожесточенной культурной экспансии. Все сильнее и сильнее экономическая и политическая реальность отличается от социально значимых представлений о ней, это рассогласование, не рефлектируемое «немыслящим большинством», но ощущаемое им, в свою очередь способствует нарастанию страхов и трансграничной напряженности. Обратная связь замыкается.
      В этих условиях неизбежен прорыв напряженности в виде глобальной войны (Соединенные Штаты против всего мира?) или взаимообусловленной цепи макрорегиональных войн – на Ближнем Востоке, в Азиатско-Тихоокеанском регионе, на североамериканском континенте и т.д.
      Социокультурным результатом этой новой большой войны станет эмансипация «немыслящего большинства», разрушение «пространства страхов» и обретение народными массами так называемых современных демократий не только суверенитета, но и ответственности за свое существование и развитие.
      1 Болонская система – процесс интеграции существующих в Европе систем образования. Свое название получил от итальянского города, в котором в 1999 г. 29 министров европейских стран приняли соответствующее решение. В России споры вокруг Болонской системы продолжаются до сих пор. – Прим. «РЭО».
      2 Сама по себе процедура стояния в очередях, собеседования в консульстве, заполнения документов, получения визы, прохождения валютного, паспортного и таможенного контроля может рассматриваться как примитивная форма социокультурной переработки. Полной смены культурных кодов при этом, конечно, не происходит, но модифицируются они значительно. Приезжий – турист, иммигрант или бизнесмен – попадает в зависимость от чужого административного механизма. Он перестает вызывать страх, потому что сам начинает его испытывать. – Прим. авт.
      3 Речь идет о событиях т.н. «оранжевой революции» в конце 2004 – начале 2005 гг., в ходе которой власти США поддерживали коалицию во главе с В.Ющенко. – Прим. «РЭО».
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

13.10.2008