После того, что случилось с погребом, кузнец не удивился бы ничему, а уж тому, что увидел — и подавно. Прямо у порога лежал кто-то заваленный камнями, досками и кусками угля. Поцур Кувалда уже повидал на своем веку покойников и сразу понял, что этому уже ничего не поможет — из-под кучи вытекла и засохла кровавя лужа. Над ней лениво крутились мухи. Этим вообще ничего. Эти все переживут.
      Издалека долетел конский топот и звяканье. На всякий случай Поцур отодвинулся внутрь, в темноту, не переставая искать глазами и удивляться переменам во дворе. Много чего изменилось там — исчезла поленница, от стены сарая осталась только чадящая куча бревен, и даже предполагать не стоило, что же стало с самим сараем. Во дворе не осталось ни травы, ни цветов, ни собачьей будки, ни даже деревьев. Вместо всего это лежало крошево из бревен и камня, придавленной кое-где остатками забора. Звяканье приблизилось и в проломе стали видны закованные в железо всадники. По флажку, что торчал над трубачом, узнал малую дружину эркмасса.
      Пока Поцур смотрел на всадников, цепляясь когтями за куртку, кот запрыгнул на плечо и с непотребным мявом сиганул наружу.
      Сверху тут же посыпалась какая-то труха, ручейком заструился песок, в лицо пахнуло дымом, но он был слаще того, чем он дышал последние два дня. Кузнец вздохнул, наслаждаясь, потом посмотрел назад.
      Ну, ладно… У эркмасс свои дела — у него свои.
      Позади остались покосившиеся стены погреба. Залетевший в щель солнечный луч высветил покосившиеся, выбившиеся из пазов доски и бревна, разбитые кувшины и кадки. Из темноты нудно и муторно тянуло рассолом. Поцур содрогнулся и чихнул. Этот запах преследовал его уже три дня — все время, что он сидел в погребе.
      Что тут произошло, он и сейчас не понимал, но очень надеялся на то, что все-таки поймет.
      Должен же кто-то за все это ответить и заплатить?
      Ухватив доску руками, он начал расшатывать её, освобождая выход. Дерево пружинило, трещало, упиралось и, наконец, не выдержало. С сухим хрустом доска обломилась, и Поцур не устояв на ногах выпал в дыру. Лежал он там не более мгновения и подскочил как ужаленный. Рядом со знакомым уже покойником лежало еще двое.
      Несколько мгновений хозяин смотрел на три пары хороших, со стальными подковками покойницких сапог и ноги сами собой начали отплясывать благодарственную. Вот это называется, повезло! Да еще как повезло-то!!!
 

Апприбатский лес.

Берег Эйбера.

      Река катила волны, словно ей никакого дела не было до того, что тут делается. Правду сказать она уже и смотрелась не так ужасно, как два дня назад. Прихорашиваясь, вода унесла или выбросила на берег все, что в ней каким-то чудом очутилось — стволы деревьев, спутанные, словно передравшиеся между собой коты, клубки кустов, трупы животных. Мути и то поубавилось. Местами, там где помельче, река проглядывалась до самого дна. Некоторые воины не смотря на запрет уже пили воду, правда, через окуренные священным дымом платки с вышивкой Третьего воплощения Кархи и — ничего. Брюхом не маялись. Картину портили только деревья, что кронами рухнув воду, уцепились корнями за берег и лежали так, взывая к людской жалости. Река бурлила, обтекая их, ворчала маленькими водоворотами, и эркмасс Кори с сожалением думал, что нет тут ни одного ствола, котиорый мок бы стать мостом с одного берега на другой.
      К несчастью для города то, что случилось, случилось на той стороне реки. Вон она, башня-то… Стоит. Нелепище железное. Не иначе как дьявол воткнул. Эркмасс угрюмо посмотрел на неё. Ничего… Посмотрим… Самое время посмотреть на то, что Карха послал им по милости своей или, это тоже возможно, то, что Пега по своему общеизвестному коварству в Империю сунул. Самое время было кончать привал. Он уже видел, как десятники переминаются с ноги на ногу, понимая, что не может отдых длиться вечно. Эркмасс поднялся, но, команду кончать дневку перебил чей-то голос.
      — Человек! Человека нашли!
      Кусты на самом берегу колыхались, переливаясь зеленью. Из них, спинами вперед, выдрались двое латников серого десятка. На ходу они развернулись и, повернувшись, поволокли находку к эркмассу. Губы латников блестели, один утирался свободной рукой. Серые шли, чуть отстранившись друг от друга, а между ними висела находка. По всему видно только что храбрые латники выловили её из реки — с человека текло, и босые ноги распухли от речной воды и побелели.
      — Живой?
      — Дышит!
      С незваного гостя текла вода. Похоже было, что у него все-таки хватило сил вылезти из воды наполовину и теперь половина его одежды была грязной и сухой, а вот вторая половина расползлась почти в тесто — кожа размякла, краску с этой половины смыло… Голова болталась как у тряпичной куклы, которые делают бедняки для своих детей. За спутанными волосами лица не было видно. По одежде, похоже, из благородных, только не ясно как этот благородный сюда попал?
      Гостей, конечно, не гонят, но это если добрый гость. Его, конечно, могла принести река, но кто скажет, река его принесла или, может, он спустился с той башни, не иначе как колдовством поднявшейся в самой середине леса? А может быть это и не колдуны вовсе, а альригийцы? Может быть и впрямь это все альригийские происки? Если это самый настоящий альригиец? Уж больно кстати он тут выплыл, как знал.
      Кори повелительно махнул рукой и латник, ухватив за волосы, поднял голову незнакомца. Лицо тонкое. Хоть на нем и слой засохшей грязи толщиной с палец, все равно видно благородного человека, даром, что без сапог. Ну, да после того, что тут случилось можно было встретить вещи и поудивительнее. Вроде утром виденной по дороге деревянной часовни Братства, что неведомым образом занесло на верхушку гром-дерева. И ничего. Стоит, не падает Божьим соизволением. Так что дворянин без сапог это не самое удивительное.
      Несколько мгновений эркмасс смотрел, а потом, повернувшись к лесу, приказал.
      — В обоз. И лекаря ему…
      Башню было видно и отсюда. Кори нашел место, где деревья стояли не так часто и, приставив ладонь ко лбу, засмотрелся. Двадцать вздохов он оглядывал её, все прикидывая на что же она похожа, и так и не подобрал нужного слова. Ни на что она не была похожа! Правы были Братья, когда говорили о нечеловеческой природе. Не было в ней ничего привычного глазу — ни лестниц, ни бойниц, ни зубцов… От нее просто веяло скорбью, дерзостью и колдовством. Кто бы её не воздвиг, он не мог сделать этого без помощи колдовства. За одну ночь такого без колдовства не построишь.
      Мелкий камень позади хрустнул под чьим-то шагом. Кори бросил взгляд за спину. Та-а-ак. Племяник и Брат.
      — Что зубами стучишь? — спросил он увязавшегося следом племянника. — Боязно?
      — Боязно, — не побоялся признаться юноша. — Как это они?
      — А вот придем — узнаем. Колдовство, конечно.
      На фоне неба башня стояла так, как ни один нормальный строитель её не поставил бы — с наклоном.
      «Словно не строил, — мелькнула мысль, — а бросил и воткнул».
      — Мозги у них там… — непонятно сказал эркмасс. — Или у их каменщиков руки кривые?
      — Колдуны, — отозвался Младший Брат Пэх, хотя его никто и не спрашивал. — Колдунов, что ли не видел?
      Они втроем смотрели на нее, и не могли понять, из чего её сделал неведомый строитель. Никто не мог даже определить цвет. Под бегущими по небу облаками она меняла цвет от угольно-черного до темно-коричневого.
      — Это место не для благочестивых… — сказал, наконец, Младший Брат. — Страх и суета суть его.
      Ни страха ни суеты эркмасс не испытывал и от этих слов только плечами пожал.
 

Эпицентр.

Периметр.

      Покрутившись вокруг непонятных железных развалин Десятый нашел-таки себе место, устроившее его если не на сто, то на девяносто процентов точно. Отпустив обеих «крыс» мародерствовать среди окружавшего железного хлама, он встал на небольшом пригорке, чье подножье устилали размолотые в щепу и обугленные бревна. С возвышенности открывался неплохой вид на окрестности. Неплохой в том смысле, что отсюда он мог видеть практически весь сектор, выделенный для наблюдения и Седьмого, что стоял на таком же пригорочке в двух тысячах пятисот шестидесяти двух метрах и десяти сантиметрах.
      Во все стороны от него тянулось заваленное бревнами и плющенным железом поле, ограниченное вдалеке стеной из поваленных деревьев. За стеной стоял уже зеленый лес. Столбы солнечного света сквозь прорехи облаков падали на него, заставляя диафрагмы бортовой оптики срабатывать, уменьшая потоки света. За эти дни атмосфера очистилась, пожары попритихли, прибитые ливнями, и оптические датчики добросовестно прошаривали пространство.
      Люди, создавшие их позаботились и о том, чтоб они постоянно ждали схватки, и чтоб уцелеть в ней, наблюдали за врагами.
      А враги были.
      Точнее их не могло не быть. Не Седьмой, не Десятый не представляли себе мира без врагов.
      Таких миров не бывало, и быть не могло, и даже если сейчас по какой-нибудь нелепой случайности врагов не было рядом, это всего лишь означало, что они где-то хорошо спрятались и поэтому нужно быть настороже, ожидая нападения в любой момент.
      Со своего места Десятый уже обнаружил какие-то искусственные сооружения, почему-то не входящие, ни в одну известную фортификационную классификацию. Там, правда, с течением времени ничего не менялось. Каменные, судя по отраженному сигналу стены, оставались на своем месте, не предпринимая никаких попыток изменить своего положения, но это ничего не значило. Он знал, что это не может продолжаться вечно, и не ошибся.
      Долгожданные враги обнаружились на шестой день.
 

Апприбатский лес.

Берег Эйбера.

      Когда Эвин открыл глаза, ночное небо стало дневным. По голубому куполу над его головой, догоняя друг друга, бежали волны белых облаков, а над ними в неизмеримой человеком вышине сверкал Божественный свет. От того, что он видел, веяло теплом и спокойствием. Стоило бы удивиться этому — последнее, что он помнил была ночь, смерть Бомплигавы и падение в реку — но его удивило другое.
      — Живой, — прошептал он. — Неужели опять живой?
      Сил нашлось не так много, чтоб вскочить и плясать от радости, но все же их достало на то, чтоб повернуть голову и удивиться еще больше. Вокруг не было не только ночи, но и реки. Сейчас он лежал в телеге посреди леса, и не мог вспомнить, как очутился тут. Он помнил, что боролся с водой, боролся не для того, чтоб победить, а для того, чтоб выжить и, кажется, выжил, но на это ушли все силы. Несколько вздохов Лоэр оценивал их, но тут ноздри уловили слабый запах съестного и руки сами собой начали ворошить сено, отыскивая еду.
      Ломоть хлеба, завернутый в листья, нашелся на самом дне и он, вонзив зубы в него, мельком подумал, что не ел, наверное, дня три, если учуял его на такой глубине.
      Когда треск, что стоял за ушами стих, он прислушался к тому, что твориться рядом.
      Вокруг стояла тишина, только шумели листья, да позвякивало где-то рядом железо. Он много наслушался в своей жизни железного звона и даже по этой малости мог угадать, что звон этот мирный, не военный. Ухватившись за деревяшку, он бесстрашно потянул себя наверх, разглядывая то, что появлялось над стенкой телеги. Деревья, деревья, лошадь. Лошадь трясла головой и уздечка на морде мирно звякала… Та-а-а-ак, а это что? Он оттолкнулся ногой и присел.
      Мирным был тут только железный звон, да может быть эта телега — войне, по большому счету, нет разницы, на чем ездить — можно и на такой вот простой телеге. Только приметы мира на этом и кончились.
      Сама телега, оказывается, стояла посреди воинского лагеря — палатки, брошенные прямо на землю копья, мешки, разбитые сундуки, охапки сена. В некоторых местах трава была смята и вырвана с корнем, обнажая серый пласт земли, словно кто-то могучий хлестнул по ней бичом. В воздухе витал сладковатый запах близкой смерти и гари.
      — Эй! — позвал он. Голос был его не просто слаб, его почти не было. — Живые есть? Подойдите!
      Он повидал на своем веку разные военные лагеря и отлично представлял суету, какая неизбежно сопровождает жизнь в таком месте, только тут ничего такого не было. Что-то ему подсказывало, что никто ему не ответит, и он не ошибся. С трудом перевалившись через борт коснулся земли. На дрожащих ногах дошел до груды мешков и опустился рядом. Хлеб, мясо, фляга с вином.
      Жуя и прихлебывая, человек вертел головой, размышляя над тем, что же тут произошло.
      Судя по тому, что ни одной живой души не было, то произойти могло многое. Только ничего из того, что пришло в голову не объясняло того, что люди исчезли, а столько добра побросали. Вокруг лежала не только еда, лежало оружие — копья мечи, рассыпанные стрелы.
      Жаль было уходить от мешков, но любопытство толкало его отойти подальше и посмотреть, что же тут произошло. Уж больно все более и более нелепыми становились предположения, что рождались в голове. Он понял это, когда сообразил, что ищет глазами следы трёхпалых лап, что свидетельствовали о пребывании на поляне дьявола Пеги или кого-нибудь из его подручных приспешников. Ум тщился хоть как-то объяснить тишину и разруху.
      Присев на корточки перед полосой взрытой земли Эвин растер в пальцах прах. Земля не успела подсохнуть, липла к пальцам. Кто бы не оставил этот след он оставил его совсем недавно. Человек покрутил головой, выбирая оружие. Выбрать было из чего. Подобрав с земли копье, он оперся на него и тяжело передвигая ноги пошел туда, куда указывали сломанные ветки. Возможно, что ответ был как раз за кустами.
      Тут запах недалёкого пожара смешивался с запахом раздавленной зелени и близкой воды. Волоча копье за собой он крался сквозь кусты, стараясь не треснуть сучком, не шевельнуть ветку. Нехорошо вокруг было и тихо так, словно не лес вокруг стоял, а раскинулось кладбище.
      Через двадцать ползучих шагов Эвин вышел к воде. Это был один из притоков Эйбера — маленькая речушка, но одного взгляда на берег хватило, чтоб понять, что совсем недавно тут творились нешуточные дела. Вдоль всего берега, насколько хватало глаз, лежали люди. Он присмотрелся повнимательнее и понял, что, скорее всего, ошибается. Скорее всего, там лежали трупы — именно на такую мысль наводила их неподвижность. Десятка два трупов. Кто-то на берегу, а кто-то наполовину в воде.
      Эвин не стал выскакивать на берег, а напротив, прилег в кустах и стал со всем вниманием рассматривать это удивительное поле боя.
      Странным тут было многое.
      Во-первых, те самые полосы взрытой земли. Отчетливо видно было, что они уходили с этого берега в воду и появлялись на другом берегу. Там они обрывались около откоса, словно тот, кто их оставил, одним прыжком преодолел высоту в четыре человеческих роста.
      Второй странностью было то, что большая часть трупов лежала головами к этому берегу. Такое могло быть только если сила, умертвившая воинский отряд, появилась на том берегу и преследовала их до собственного лагеря.
      Третьей странностью было то, что ни в одном из трупов он не увидел ни одной стрелы.
      Вот этого-то быть никак не могло.
      Что-то жуткое было во всем этом.
      Получалось так странно, что… Выходит, что сперва три десятка человек неплохо вооруженных и обученных (дуракам и неумехам не доверят такого оружия, что лежало рядом с ними) что-то напугало так, что они разом, не помня ни себя, ни воинской чести бежали от появившегося на том берегу врага, а потом этот неведомый враг, каким-то неведомым оружием в один момент положил их так, как они бежали — одной шеренгой, не дав сделать лишнего шага. Сколько же для этого времени надо? Вздох? Два?
      Да и интересно чем их так приложило? Случалось ему видеть людей, убитых сразу несколькими стрелами, но так чтоб безо всяких стрел… Да и по другому как? Секирой? Мечом? Только со своего места он не мог рассмотреть ни одной рубленой раны.
      «Нда-а-а-а-а, — подумал Эвин. — Что-то больно много неведомого вокруг объявилось, хоть в три горла ешь, в три руки хватай…»
      Он не почувствовал страха. Только растерянность. Как человек сведущий в военном деле он искал разумное объяснение и не находил его, а объяснять такую простую штуку как смерть чудом — глупость. Эдак можно зайти вообще неизвестно куда….
      Противный берег почти не было видно. Он выходил к реке высоким обрывом и поэтому единственное, что удалось рассмотреть над желтоватым глиняным склоном — зеленую полосу кустов и черные на фоне светлого неба, безлистные ветки деревьев. Полоса зелени была не шире ладони, и за ней могло скрываться все что угодно.
      Взгляд человека перебегал от покойников к верхушкам деревьев на том берегу и обратно. Некоторое время Эвин боролся с собой, но, не выдержав искушения, осторожно, то и дело оглядываясь, спустился вниз. Прячась за камнями, он подобрался к первым четверым, что лежали головами в воде. Мельком глянув им в лица, около которых вертелись мелкие рыбешки, отвернулся. Этим уже не поможешь, а вот остальные….
      Шестерым следующим он тоже не помог. Склонившись над телами, он нашел у всех одно и тоже — в спине у каждого оказалось маленькая круглая дырка, словно кто-то, пустив в них стрелы, потом подошел и вытащил их. То, что кто-то пожалел свои стрелы, странным не было. Удивительным было другое. Он не взял ничего кроме них. Рядом лежало оружие, несколько кошельков, а ведь тела даже не переворачивали.
      Не боясь перепачкаться в чужой крови, Эвин сунул в рану палец и не нащупал конца. Он перевернул труп и удивился еще больше. Какая стрела? Никакой стрелой тут не пахло. Маленькая дырочка в спине на груди превратилась в дыру, куда пролез бы и кулак.
      Конечно маленькую дырку в спине мог бы сделать искусный пращник, но… Вот именно «но»! Откуда тут возьмется такой искусник, если пращами в Империи не пользовались уже лет двести. Она оставалась только у дикарей, но какой дикарь мог устрашить Имперских лучников, так, чтоб те бежали без оглядки, да вдобавок не утащить с собой в свое болото добычи?
      Нет такого дикаря, и быть не может!
      К тому же не в человеческих силах было метнуть такой маленький камушек с такой силой, чтоб он насквозь пробил панцирь, а панцирь на латнике был неплохой гариванской работы. Что могут такие панцири, Эвин знал по собственному опыту. Эта сталь выдерживала удар стрелы, пущенной, правда, из простого лука, с полусотни шагов. Он прикинул расстояние до берега. Тут, правда, было поменьше, но пробить насквозь… Нет. Невозможно.
      Так ничего и не решив он пошел к крайним. Эти лежали друг на друге, словно прикрыли своими телами того, чьи ноги торчали из-под кучи.
      Эвин бесцеремонно толкнул верхнего и услышал стон….
 

Южная окраина Империи.

Имперский город Игон-га.

      Из башенного окна хорошо было видно, как конный отряд с оранжевыми значками на копьях скакал на строй Императорской панцирной пехоты. Кони неслись лавиной, и до Императора долетел многоголосый вой, которым Зундская кавалерия пугала врагов. До первого ряда неподвижно стоящих пехотинцев оставалось не более полусотни шагов как они, повинуясь неслышной команде рассыпались и серией точных перемещений образовали прямоугольник, ощетинившийся во все стороны копьями. Стена копий, возникших на пули кавалерийского отряда блеснула колючим железным блеском и заставила лаву разделиться, обтекая пехотинцев слева и справа. Грохот копыт, ослабленный расстоянием, долетел до Императора и он с удовольствием ударил кулаком по стене.
      — Молодцы!
      — Это еще не всё, государь! — самодовольно отозвался Эсхан-хэ. — Смотри, смотри. Такого еще никто не может!
      Конная лава еще продолжала обтекать пехотинцев, не решаясь приблизиться, как внутри прямоугольника родилось беспорядочное вроде бы движение, словно ветер налетел на колосящееся поле. По людским головам, остриям копий словно пробежала волна и из нее брызгами выскочило десятка два лучников..
      — Игонганские лучники, — объявил Эсхан-хэ. — Три стрелы в воздухе. А четвертая — в сердце врага! Если тут был настоящий бой, то, считай, половины всадников уже не было бы.
      Он стоял самодовольный, словно сам учил лучников стрелять, натаскивал их в иных полезных воинских приемах, и именно его попечением только и происходило это чудо. На глазах Императора лучники разом пустили стрелы, к каждой из которых была привязана красная лента и те на уровне голов всадников плотным роем ушли к окоему.
      — Второй залп — и другой половины нет!
      Придворные вокруг зашумели, закивали головами. Что такое три стрелы в воздухе тут понимал каждый.
      — В настоящем бою они себя покажут!
      Адента не ответил. Не успел. Шум прорезал чей-то крик и топот ног.
      — Государь! Государь!
      Довольно улыбаясь Император отвернулся от окна, где лучники продолжали пускать стрелы по разбегающимся кавалеристам. Через зал, мимо скамеек и напольных факелов к нему бежал человек в форме Императорской птичьей почты. Адента прищурился.
      — Птичья почта, государь! — прокричал гонец, не дойдя до телохранителей, загородивших Императора. — Красное письмо!
      — Пропустите его.
      Не дойдя десяти шагов до Императора, он, как и полагалось по этикету, упал на одно колено и протянул Императору руку с посланием. Правило припадать на колено в десяти шагах от Императора ввел отец Аденты, после того, как наёмный убийца, переодевшись гонцом птичьей почты, так же вот подобрался, чтоб окончательно решить вопрос о прохождении границы по Замским болотам. Хорошо телохранители не спали, вовремя сообразили, что к чему….
      Эсхан-хэ, отвернувшись от окна, за которым имперская панцирная пехота, легкие лучники и кавалерия совершали установленные уставом эволюции, смотрел, как Император идет к гонцу. Жаль, что Адента не видит как носятся по полю отмуштрованные войска, ну да ничего. Главное он успел показать. Он был доволен, но все же в его ощущении довольства жизнью изрядное место занимала уверенность, что все то, что только что его отряды показали Императору на смотре ополчения, куда лучше они показали бы на поле битвы. Тут, конечно все красиво и ленточки красные и все такое, но только настоящий бой покажет кто прав, а кто нет, когда грудь в грудь, удар на удар!
      Император разорвал скреплявший пергамент красный шнурок и застыл, углубившись в чтение.
      «Вот бы война», — подумал Эсхан-хэ, видя как темнеет лицом Адента. Лицо Императора и впрямь покраснело, брови сошлись над переносицей. Несколько мгновений государь думал о чем-то скверном — все вокруг увидели, как сжались кулаки и смялся пергамент и покрасневшее лицо стало страшным.
      «Заговор! — подумал Эсхан-хэ. — Нашелся же кто-то нам на радость!»
      Но он ошибся. В тишине, воцарившейся в зале раздался грохот… Закончив построение, ополченцы разом ударили в щиты. Император вздрогнул, возвращаясь в этот мир, произнес:
      — У нас объявился противник. Будет тебе настоящий бой!
 

Окрестности Имперского города Саар.

Опушка Апприбатского леса.

      Этот поворот он помнил. Сразу за ним, за строем деревьев, открывался вид на Саар, который, как он считал, мог тронуть за душу и убийцу и разбойника. Город с того места выглядел аккуратным, чистеньким, словно нарисованный рукой безгрешного Брата по Вере — чистые, вымытые свежим воздухом крыши под желтой соломой, серые каменные и коричневые бревенчатые стены, солнечный свет должен был сделать этот вид еще более очаровательным, не смотря на серое небо. Эвин ускорил шаг и выбрался на вершину.
      Та-а-а-ак.
      То, что он увидел, не разжалобило бы ни разбойника, ни убийцу, да и, пожалуй, никого другого, включая сюда и самого безгрешного Брата… Вместо аккуратного городка внизу лежала куча развалин, еще дымящая и чадящая старыми углями.
      — Нда-а-а-а-а, — произнес Эвин. — Это кто ж тут так расстарался?
      Отвечать на этот вопрос было некому.
      Трое раненых, что он подобрал у реки, все еще были без сознания. Двоим из них неизвестный пращник угодил в руки, а одному — в голову. Он как мог, перевязал их, положил на рану нужные травы и теперь на той же телеге, в которой очнулся, вез их в город. Один из уцелевших, судя по всему, был предводителем разгромленного отряда. Именно ему камень угодил в голову, но добротно сделанный шлем спас жизнь человеку превратив смерть в её подобие — потерю сознания. Зато у него были все шансы остаться в живых. У двоих его товарищей дела шли хуже — раны покраснели и теперь лекарям, что наверняка жили в городе, хватит работы с ними.
      Хотя, если судить по тому, что случилось с городом, работы у лекарей и так хватало.
      За спиной послушался стон, кряхтение. Кто-то из его спутников начал оживать.
      — Ты кто? — Спросил раненый. — Демон? Я тебя не знаю…
      Вопрос был задан таким тоном, словно раненый и впрямь имел право спрашивать его. Эвин оторвался от вида развалин и повернулся. Человек сверкал глазами из-под помятого шлема, а тот сидел на нем так плотно, что Эвин не решился снять его с раненого. Так и ехал неизвестный герой в своем железе.
      — Я Эвин Лоэр, пальский дворянин, — отозвался Эвин. Доспехи у говорившего были под стать шлему — самые лучшие, так что может быть он и впрямь имел право так спрашивать.
      — Ты демон?
      — Сроду не был демоном, — отозвался он, внимательно глядя в глаза раненому. Слышал он о том, что душа человека живет в голове, где-то за глазами и от сильного удара, бывает, перестает себя помнить и понимать, а теперь вот и сам в этом убедился. Не врали, выходит, знающие люди.
      Раненый попытался подняться, но сил у него не хватило. Эвин поддержал его плечом, посадил так, чтоб он видел, что твориться впереди, объяснил.
      — Подъезжаем к Саару. Только тут все как-то…
      — Да знаю я все, — страдальчески поморщился раненный. Он ощупал железо у себя на голове, что-то нажал в завитках, украшавших его, там щелкнуло, и шлем соскочил-таки с головы. Раненый уронил его в телегу, освобождая руки, быстро и привычно коснулся пояса, и Эвин, не дожидаясь вопроса, кивнул, показывая за спину, где лежали несколько мечей и кинжалов. Кряхтя от боли тот повернулся и, порывшись в груде оружия, достал свой меч и кинжал. Как Эвин и думал — самые богато украшенные.
      — Я — эркмасс Саара. Кори. Где ты нашел меня? Где остальные?
      Эвин хлопнул лошадь по спине, и та потихоньку перебирая ногами, двинулась к городским развалинам.
      — В лесу нашел. Ты и твои люди лежали на берегу. Все живые тут. Вас таких трое. Остальные — мертвы.
      Видно удар по голове не прошел даром. Лицо эркмасса задергалось.
      — Откуда ты взялся?
      — Не знаю.
      — Это тебя достали из реки?
      Эвин вспомнил Бомплигаву, свой прыжок в окно, загоравшиеся развалины корчмы и в душе вспыхнуло ощущение славно сделанной работы.
      — Наверное. Во всяком случае в реку я падал и не помню как выбрался… А что случилось с тобой?
      Эркмасс сжал зубы и выругался.
      Несколько мгновений он тяжело дышал, борясь с собой. По бледному лицу поплыли пятна, словно тени от листьев, но потом он справился, повернулся к лесу и указал рукой на необычную башню, что почти на четверть торчала над верхушками деревьев.
      — Вон что случилось! Колдуны или чародеи, а может быть и те и другие поставили в лесу свой замок и выпустили в лес демона, охраняющего дорогу к нему.
      Эвин насторожился. Про демонов все больше говорили, а так, чтоб кто-нибудь видел их своими глазами или шкуру принес… Такого не бывало. Если такого поймать, то себе на всю жизнь обеспечен.
      — Ты его видел?
      — Я с ним дрался!
      Эркмасс ударил по телеге.
      — Это он нас….
      Эвин вспомнил дыры в груди оставшихся на берегу трупов и подумал:
      — «Ну, если только демон. Демон, конечно, может то, что никому другому не под силу»
 

Южная окраина Империи.

Имперский город Игон-Га.

      Походные трубы вспороли утреннюю тишину военного лагеря, возвращая ему жизнь, отнятую вчера вечером. Хватило одного звука, чтоб лагерь ожил. По пропитанной росой траве забегали люди. Молодцы из провиантской команды выкатили котлы, и к ним стала выстраиваться очередь. В походной кузне загремело железо, потянуло гарью, и только когда мимо него прошагала ночная смена часовых, на траву, пробив неплотный туман, упали первые лучи поднявшегося солнца.
      Каждый раз, когда Эсхан-хе наблюдал, как после ночного спокойствия в войска возвращается жизнь, он вспоминал легенду об оживлении Кархой Сутулого Вениша и сам чувствовал себя немножечко Богом. Это добавляло ему бодрой уверенности в том, что все ему по силам, что нет такого врага, которого он бы не разгромил и нет такой крепости, которую он не взял бы, прикажи ему Император.
      Сегодня такого приказа не было, но он обязательно будет. Враг он ведь никуда не пропадает. Он только меняет личину….
 

Южная окраина Империи.

Имперский город Саар

      Император Адента Эмирг расположился с небольшой свитой в том крыле дворца, которое почти не пострадало, загороженное Холмом Сияния. К счастью из его окон не было видно разрушений — под окнами императорских покоев раскинулся цветущий луг и озеро чистой воды, полное ручных птиц, но из памяти того, что видел, не вычеркнешь. Чтоб добраться до дворца эркмасса Императору пришлось проехать через весь город, по всем развалинам и сам Пузатый Кава, корчмарь, клялся, что своими глазами видел слезы на Императорских глазах.
      Город все еще пах дымом и где-то в развалинах догнивали трупы горожан. Запахи носились над городом как напоминание о том, что тут произошло. Вроде бы все было как прежде — плыли по небу тучи, из них моросил дождь, каменные стены, что остались кое-где, обозначали черту города, солнце по прежнему вставало там, где положено и проходило свой путь над Сааром, только Саар был уже другим. Кроме запаха беды его наполнили монахи Братства и ополченцы, приведенные Императором.
      Эсхан-хэ, готовясь к неизбежным схваткам, гонял войска на расчищенном от развалин плацу, а вечерами, и по утрам Братья совершали там охранительные пляски. Да и башня, конечно…