Киев. В недалеком будущем — мать городов русских.
      Старик осторожно отложил гусли в сторону. Песня кончилась и хотя в воздухе еще жил звук они легли на мягкую волчью шкуру рядом со стариком, как знак того, что все кончилось.
      В головах у слушателей еще гремели мечи, лилась кровь, гремели медные трубы славы. Глаза дружинников горели, кулаки стискивали ножки кубков, словно рукояти мечей. Сейчас даже не самый сильный чувствовал себя Святогором или Ильей Муромцем
      Хорошо старик пел. Песня брала за душу. Его хотелось слушать и слушать. Кто-то из молодых не выдержал тишины.
      — Спой еще!
      — Все пропето — отозвался старик. Рука его легла на струны знаком отказа.
      — Спой про Гаврилу Масленникова!
      Старик покривился, словно вместо меда хлебнул жидкого пива.
      — Я про него песен не знаю!
      — Не знаешь?
      — Не пою — поправился Старец.
      — Чем же он тебе не угодил? — густо пробасили из темноты. Голос был тягучий как мед и по нему старик узнал говорившего. С Добрыней ссориться было не с руки. Только вчера он подарил ему серебряный крест, снятый с кого-то из заезжих рыцарей. Пусть кривой да помятый — видно добром заезжий отдать не хотел — но ведь серебряный.
      Гусляр сложил руки на столе. Узловатые пальцы оплели чашу с медом. Разговаривал он вроде как сам с собой, но кругом было тихо — все ждали песни и слова его услышали все.
      — Ну удалец, ну молодец… Нынче он в чести у князя. Хоть и крещеный. Князь таких любит.
      — Каких это «таких»?
      Старый седоусый воин, знавший еще Рюрика, раздвинул локтями серебряную посуду, поудобнее умащиваясь на столе. В голосе гусляра он не уловил должной почтительности. Он сидел между двумя факелами и лицо его было скрыто в тени.
      — Да таких, какой он сам.
      У гусляра было лицо неудачника — человека, которому в жизни повезло гораздо меньше, чем он того заслуживал. Но глаза на лице у него было еще ничего. В говорившем он узнал Асмунда.
      — Удалых? Смелых?
      Гусляр улыбнулся, и каждому в кружале стало ясно, что он знает что-то, что не знают другие.
      — Да которые из грязи, да ни из чего себя сами сделали.
      Дружинники быстрые на удар в бою и тугодумные на слово замешкались, было, а потом, не спеша, полезли из-за столов. Старец пел хорошо, но за такие слова о князе никому бы не поздоровилось.
      Хозяин кружала, которому драка была не к чести, а в убыток рассудительно сказал, возвращая спокойствие в комнату.
      — Из народа, значит. От простых людей.
      Слава Богам люди еще помнили что князь Владимир, Светлый Киевский князь, был робичем, сыном рабыни. Он кивнул головой, и отроки потащили к столам новую перемену блюд. По воздуху поплыли блюда с лебедями и жареной рыбой.
      — Это первых людей, бают, Боги делали, а сейчас каждый, что хоть чего-нибудь стоит себя сам делает из того, что под руку подвернется…
      Гусляр опомнился и поспешно согласился.
      — Вот, вот… Наш-то князь Владимир и сам как Род. Вон ему Залешанин под руку попался, так он и из него человека сделал.
      — Ну с Залешаниным понятно, а Гаврила то тебе чем не люб? Его не то что Владимир, и Круторог и киевляне с журавлевцами любят, а ты о хороших людях петь не желаешь.
      Асмунд положил перед собой метательный нож и уставился на старика, жутковато встряхивая седыми усами. Под его взглядом старец вернул гусли на колени и запел…
      Голос его соколом взлетел вверх, прославляя доблесть Гаврилы Масленникова, и добрался до второго поверха.
      В небольшой комнате над пиршественным залом сидели двое. Один в платье варяжского купца, второй — в одежде дружинника. Простой не украшенный меч лежал рядом с ним на лавке, пальцы рук тревожно сцеплены. Дружинник напряженно смотрел в лицо Купца, а тот слушал доносившийся снизу шум.
      — И что, это все здешние развлечения? — спросил он.
      — Да, барон. С развлечениями тут не густо — ответил дружинник. Он напряженно улыбнулся и словно это требовало извинения пояснил..
      — Певцы нравятся князю, и всей этой тупой сволочи. Поэтому нам приходится терпеть этот вой.
      Словно не веря, барон стукнул носком сапога в пол и переспросил.
      — Ни турниров, ни менестрелей, ни танцев?
      — Да, барон. Только песни, охота да пиры. На которых, впрочем, тоже много поют.
      Дружинник знал, зачем они встретились и нервничал. То, о чем говорил барон, к цели встречи отношения не имело. Он боялся его. Этот страх рождал злость.
      — Так вы говорите он любит пение, этот варвар? — притворно удивился барон.
      — Жизнь тут тяжела…
      — Почему бы вам не попробовать усладить его уши нашими певчими?
      Чернак скрипнул зубами. По лицу его черной молнией мелькнуло угрюмое недовольство.
      — ТАКОЕ пение ему не нравится.
      — Что еще скажешь?
      — Проповедники, посланные Римом трудятся тут без помех. Черный люд привыкает к нам и у нас уже есть союзники в окружении князя. Слава Богу его бабка оставила нам неплохой задел… Я думаю еще несколько лет и власть Рима…
      Чернак размашисто перекрестился впервые за все это время.
      — Креститься ты еще не разучился — сказал барон — Это уже хорошо. А что касается всего остального.
      Барон цинично улыбнулся. Он-то уж прекрасно понимал что такое власть.
      — Человек убивший родного брата из-за власти, вряд ли захочет отдать ее кому бы то ни было. Даже…
      Он поднял глаза вверх и взял в руки крестик.
      — Так что не тешьте себя иллюзиями. Все это не просто «просто», а «предельно просто». Пока мы еще не в христианской стране.
      Он пригубил вино и, как бы между прочим спросил.
      — Я надеюсь, Чернак, что отнюдь не свойственное всем христианам милосердие помешало вам выполнить поручение Совета?
      Это было тонкое издевательство. Барон, хотя и знал меньше дружинника, все же понимал, что хвалиться Чернаку нечем. Разоренный караван, в котором не оказалось княжны, был не только не никому не нужен, но и вреден. Неудача только привлекала внимание других.
      — В конце концов не мне вам рассказывать что будет с вами, если вы не найдете княжну.
      Барон Йонас Пашкрелве улыбнулся любезно, но холодно.
      — Вы ведь и сами выполняли уже распоряжения Совета, касающиеся ослушников. Не так ли?
      Чернак кивнул.
      — Выполнял. Враги императрицы в этой части света…
      Барон не дослушав его поднял палец.
      — Не все они были врагами. Кое-кто просто заблуждался или был не достаточно расторопен в выполнении приказов.
      Он немного посидел молча, давая собеседнику, возможность свыкнуться с мыслью, что нерасторопность тоже является смертным грехом, потом поднялся с кресла, подошел к висевшей в углу иконе, взял ее в руки, посмотрел, хмыкнул, вернулся назад. Чернак смотрел на него угрюмо. Мысли в черепе вертелись самые гадкие. Все ведь было сделано на совесть, казалось все предусмотрел, все проверил, но… Да, как и было приказано он перехватил караван. После резни в живых осталось всего трое-четверо хазар, но так нужная барону княжна исчезла. Ее и какого-то хазарина той же ночью нашли в городе. Люди Чернака могли бы взять ее там, но вмешался пещерник… В глазах барона, не признававшего случайностей это не было оправданием, поэтому он и промолчал о неудаче, постигшей его в городе. Злить барона было совсем не с руки. Чернак понимал, что тот может сломать его как сухую ветку. На его стороне была не просто сила. Он был человеком других сфер и мало кто посмел бы спросить «почему» он сделал это. Нужно срочно было подставлять чужую шею. Слава Богу Чернак уже знал чью.
      — Женщины сказали, что из каравана исчез пещерник, которого принесли откуда-то с гор. Она могла исчезнуть вместе с ним.
      Барона словно подбросило.
      — Пещерник?
      Несколько мгновений он смотрел на него расширяющимися глазами, потом оттолкнул тарелку. Кубок с вином опрокинулся. Тяжелая волна хиосского прокатилась по синей скатерти. Чернак вскочил, уберегая штаны.
      — Какой он? Они описали его?
      Чернак закатил глаза, словно вспоминал. Лицо стало рассеянным.
      — Седой, крепкий. Еще не старый… Они почти не видели его. Он жил в отдельном шатре.
      Увидев возбуждение барона Чернак понял, что спасен. Он выкатил глаза, словно только что сам догадался, кем на самом деле мог оказаться пещерник.
      — Неужели… Неужели это был Наш Враг?
      — Тот должен быть рыжим с зелеными глазами, а этот седой? Или я ошибаюсь?
      Барон смотрел на него и Чернак за каждым глазом чувствовал по стальному лезвию.
      Он замешкался на мгновение. Предусмотрев множество тонкостей он забыл об очевидном. Тот кто помог княжне скрыться действительно был не рыжим, а седым. К сожалению подтвердить это могли слишком многие.
      — Ему же столько лет — нашелся он — Ведь он стар.
      Барон недоверчиво поднял бровь.
      — В конце концов седина равняет всех — и рыжих, и черных..
      — Наши записи говорят другое…. Но вы правы. Проверить все равно стоит.
      Услышав это, он уже не мог спокойно сидеть. Предчувствие удачи охватило его, подняло с лавки и пустило по комнате. Он нетерпеливо дошел до окна. Несколько секунд он молчал.
      — Его надо найти! Надо. Надо найти!..
      Город за стеклом помрачнел и расплылся. Набежавший с запада ветер опрокинул тучи и они брызнули дождем. Капли прочертили первые кривые дорожки по стеклу. Дождевых штрихов становилось все больше и больше. Спустя несколько мгновений стекло стало рябым от брызг. Здания пропали, занавешенные дождевыми нитями и барон перевел взгляд на стекло. Большая капля, много больше других медленно сползала вниз, к ручью бегущему по подоконнику. Сделав движения вперед она замирала, казалось в раздумье, и вдруг рывком продвигалась еще на один маленький шажок к желанной цели. Барон приложил к стеклу палец, закрыл глаза. В дрожании капли он, казалось, уловил напряженность раздумья — куда идти? Потом это чувство покинуло его также внезапно как и пришло. Он приоткрыл глаза. Капли на стекле не было. Только тянулась вниз мокрая дорожка.
      — Последний шаг — подумал он — И вслух добавил — Надо найти. Надо.
      Голос у него за спиной тут же ответил.
      — Мы ищем. Сделано все возможное…
      — Сделайте так же и не возможное. Если мои предчувствия меня не обманывают, то нам придется иметь дело с человеком, о котором говорят хроники. Можете быть совершенно уверенными, что уж он-то постарается сделать все, даже не возможное чтоб достичь своей цели…
      Чернак поклонился. Теперь без подобострастия. Как равный равному.
      — Все будет так, как вы приказываете. Лучшие из лучших уже идут по его следам..
      — Возможно, этого мало…
      — Тогда объясните, барон. Что все-таки нам нужно?
      Барон отвернулся от окна. Взгляд его стал подозрительным и колючим.
      — Нам нужна княжна и все, что есть на ней и на ее спутниках. Ты знаешь ровно столько, сколько тебе необходимо чтобы решить задачу. Лишнее знание редко удлиняет жизнь.
      Чернак понял, что пока уцелел. Он поклонился барону и вышел. Несколько минут барон сидел в одиноком раздумье, потом хлопнул в ладоши. Рядом возник слуга и тот знаком приказал заменить скатерть. Знание полученные им конечно же стоили скатерти. Может быть и следующая встреча добавит что-либо в его копилку…

      Не рядясь, Избор купил четырех коней. Он не торговался, но все равно время на их покупку ушло изрядно. Город был не большой, и торговали там все больше смирными крестьянскими лошадками, и что бы найти приличного коня, да не одного, а четырех пришлось походить, да и рановато было для нормального торга.
      Купив коней он оставил их Гавриле и сам пошел за телегой. Выезжать верхом с запасными лошадьми он не решился. Их все-таки искали. Вокруг все время вертелись остроголвые, заглядывали в лицо, но Избор ходил спокойно — штаны, снятые с одного из них он спрятал и теперь на нем были обычные портки из домотканой ткани, таких же как у четырех из пяти жителей этого городишки.
      С телегой оказалось проще, чем с лошадьми. Он купил ее прямо с маленькой крестьянской лошадкой и мешками. Неумело правя он подкатил к закоулку, где его ждал Гаврила.
      — Садись — сказал Избор освобождая место на передке — Вожжи бери..
      Гаврила отошел от стенки, обошел телегу и скучным голосом спросил.
      — А почему я? Самому зазорно, что ли? Руки отсохнут?
      — Не в моих руках дело, а в морде твоей. — объяснил Избор — Уж больно она к этой телеге подходит.
      На лице у Гаврилы появилось озадаченное выражение. Он словно раздумывал, обидеться ему или нет. Избор понял, что малость перегнул палку.
      — У тебя вон и борода и глаза черные… Деревенский ты. А на меня глянь…
      Он развел руками и повернулся. Одет-то он был как крестьянин, но в фигуре не было крестьянской расхлябанности, да и лицо… Еще у хазар он сбрил обгоревшую бороду и теперь лицо покрывала щетина, которой до бороды еще расти и расти. Его можно было принять за горожанина, за беглого монаха, но никак ни за крестьянина.
      — Ну ладно — согласился Гаврила — Только на счет морды ты зря…Рожей бы назвал — и то не так обидно.
      — Подожди. Сочтемся еще.
      Гаврила потряс телегу рукой, глянул на упряжь. Все было нормально. Можно было трогать.
      — А чего ждать? Прямо сейчас и сочтемся. С такой харей как у тебя в ворота лучше и не соваться. Чем мурло-то прикроешь?
      Избор улыбнулся. Гаврила, хоть и был похож на крестьянина, но характер имел твердый.
      — А вот.
      Избор достал из-под мешков тряпицу, подвязал ей лицо, одел треух. Гаврила цыкнул зубом, но промолчал. Даже в такой одежде вид у Избора был слишком гордый. Он потыкал рукой в мешки, так, на всякий случай.
      — Оружие где?
      — Под мешками, на дне в сене.
      — Достать-то успеешь в случае чего?
      — Успею. Ты их пока кулаком займешь, а там и я…
      Гаврила вздохнул и сообщил.
      — Давно собирался я этот городишко разнести. Князь тут сволочь, да все как-то недосуг было. Может быть сейчас получится.
      Он сел на телегу, разобрал вожжи. Гаврила перекрестился. Слегка хлопнул вожжами лошадь. Застоявшийся конек попробовал, было заартачиться, но Гаврила приструнил его.
      — Ну, с Богом!
      Телега не спеша покатилась вдоль высоких, в косую сажень заборов. Избор прошел немного рядом, потом запрыгнул в телегу. Ища взглядом остроголовых Гаврила спросил.
      — Ты креститься умеешь?
      — Насмотрелся. А зачем тебе?
      — Через ворота поедешь — крестись….
      — Неужто помогает? — усмехнувшись, спросил Избор, трогая под мешками лезвие своего меча.
      — А вот посмотрим. — серьезно ответил Гаврила — Посмотрим…
      Город уже окончательно проснулся. Навстречу двигались телеги, возы с сеном, шли люди, тащили на плечах мешки и корзины с живностью.
      Тележные колеса, поскрипывая, месили дорожную пыль. Гаврила ерзал, устраиваясь поудобнее. С крестьянской основательностью трогал мешки, жадно втягивая носом запахи и стараясь разобраться что везет.
      — Что с телегой делать будем, когда выберемся?
      — Ты выберись сперва.
      — С Божьей помощью…
      — Вон ты кого в помощники-то взял. У тебя, я смотрю, губа не дура.
      — Что губа! Я и сам не дурак. Так как с телегой-то?
      Избор об этом не думал. Он почему-то посчитал, что княжна захочет ехать вернем, а не трястись в телеге. Для того и купил коней. А телега…
      — Не знаю. Бросим, как надобность минет.
      — Не жалко? За нее ведь деньги плочены.
      Телега слова доброго не стоила, но Гаврила уже считал ее своей. Он постучал по краю.
      — Не жалко?
      — Жалко, конечно, только жизнь дороже.
      В Гавриле всколыхнулось что-то большое и широкое как степь.
      — Ну и хрен с ней, с телегой-то — сказал он — Нешто мы бедные? Да и за княжной не пропадет…
      Избор промолчал. Гаврила был настолько прост, что ему в голову не пришло, что княжна уже за все заплатила. Не смотря на ранний час, на базаре нашлись люди, которым приглянулись ее золотые подвески. Заплатили за них хорошо. После покупки необходимого даже кое-что осталось. Этот остаток Избор, ни секунды не колеблясь, ссыпал в свой кошель.
      Мимо них проплывали высокие, в сажень, заборы. Где-то за ними перекликались люди, лаяли собаки… Все вокруг было настолько мирным, что не хотелось верить в то, что около ворот придется проливать чью-то кровь. Избор дотронулся до меча и ненароком коснулся узелка с драгоценностями. Прикосновение вернуло спокойствие и ощущение удачи.
      — Все будет хорошо — сам того не желая сказал он. Гаврила повернулся и вопросительно посмотрел на него. Еще находясь под впечатлением чувства защищенности Избор повторил.
      — Все будет хорошо. Не бойся.
      Гаврила серьезно посмотрел на него.
      — А я и не боюсь. Не умею.
      Просто взять и выехать из ворот, как хотел Избор, не получилось. Около них царила суматоха, словно за воротами было не чистое поле, а княжеская сокровищница, из которой вот прямо сейчас, на глазах у всех свора колдунов уволокла меч-кладенец. Княжеские дружинники не стояли без дела. Выезжающих трясли так, что вверх летели пух, солома, перья и благой мат.
      Гаврила подмигнул Избору и встал последним в недлинной череде стремившихся выехать из города. Вместе со всеми он теперь медленно двигался к цели. Их конек пристроился к какой-то телеге и хрумкал сенцо. Едва телега уезжала вперед, он тоже двигался следом. Видя такое благоразумие, Гаврила бросил вожжи и начал смотреть по сторонам. Мимо прошел дружинник со злым от усердия лицом.
      — Никак у князя что пропало? — остановил его Гаврила. — Что народ то пытают?
      — Дай вам волю весь город по кускам развезете — зло сказал дружинник, приглядываясь к тому что лежит на телеге.
      Избор перевернулся со спины на живот и дружелюбно улыбаясь посмотрел на него.
      — У нашего князя не пропадет. Он сам смотрит как бы чего у других урвать. Что случилось-то? Разбойников что ль пугаем?
      Дружинник оглянулся и вполголоса ответил.
      — Гость княжеский ищет кого-то.
      — Кого?
      Гаврила подался вперед и застыл с раскрытым ртом. Глупая жадность на его лице была неподдельна, но Избор решил не перебарщивать.
      — И награду обещали? Если так, то и я бы поискал…
      — Бабу ищут.
      Гаврила разочарованно закрыл рот, вытер слюну испачкавшую подбородок.
      — Что ж ее искать? Или она, особенная какая?
      — А вот это уже не твоего ума дело.
      — Оно, конечно. — согласился Гаврила — Только у меня баб тут нет. Не особенных, ни обыкновенных.
      — Кони зачем?
      — На продажу. Нам-то телеги хватает.
      — В мешках что?
      — Смотри.
      Он ловко раскрутил горловины мешков. В первых трех было зерно, а из четвертого пахнуло хлебом и мясом. Дружинник для очистки совести потыкал еще в сено, наваленное на дно телеги и махнул рукой.
      Ворота наехали на них, тень от них окатила прохладой и они оказались за городскими стенами.
      Они отъехали с пол поприща. Избор обернулся и увидел как из города выезжает следующая телега.
      — Обошлось — сказал он. Посмотрел на Гаврилу и полюбопытствовал — А ты и впрямь ничего не боишься?
      — Я в своей жизни всякого навидался. — вздохнул Масленников.
      — Ну я тоже кое-чего видел.
      — Кое что — может быть, но уж точно не то, что я.
      Избор промолчал, и Гавриле пришлось продолжить.
      — Меня раз один колдун заколдовал, так вот что бы с его колдовством справиться и своего добиться пришлось свой страх в порошок стереть.
      Он вздохнул еще раз и вздох этот был тяжелее первого.
      — Страх-то в себе стер, а вот человеком до сих пор не стал…
      — Слышал я об этом что-то — сказал Избор — Только подробностей не знаю.
      — Ну значит ты последний такой — равнодушно откликнулся Гаврила — Все кругом знают, что ежели я запах пота учую — зверею. Сам не свой делаюсь.
      Он стегнул лошадь, сплюнул в пыль и спросил.
      — А разве это жизнь?
      Избор промолчал.
      — Я тогда молодой был, пугливый… — продолжил Гаврила — Ну а как в пот бросит, так хоть святых выноси. Вот потому и пришлось по разным местам походить, чтоб к страху привыкнуть.
      — Привык?
      — К тому с чем сталкивался — привык, а с тем, что не знаю… Как к нему привыкнешь? Потому и не люблю я слов таких — «никогда» и «ничего». Такие слова не каждому говорить дано — они ко многому обязывают.
      Он замолчал, размышляя о чем-то своем, и Избор посчитал, что разговор этот ему не интересен, но ошибся.
      — Верно такие слова не Бог, а Сатана выдумал!
      Избор, разлегшись на телеге, смотрел в небо. Солнышко уже начало припекать.
      — Скажешь тоже. Слово как слово.
      Гаврила бросил вожжи. Конек, почувствовав волю начал прибавлять.
      — Ты яблоки любишь?
      — Ну люблю.
      — Представь себе яблоко. — Скомандовал Гаврила. В глазах его была насмешка, словно он заранее был уверен в неудаче.
      Избор представил.
      — Ну как?
      — Легко.
      — А лавку?
      Избор повидал много лавок и ему не трудно было выполнить просьбу Гаврилы. Он представил себе ту, отполированную многими задами доску, коричневую от времени и толщиной больше похожую на половинку пальмового бревна, которой он отбивался от варягов в Царьградской корчме. Тогда…
      — Получается?
      — А то!
      Лавка оказалась крепкой и сломалась только к концу драки, когда в корчму заглянул отряд стражников. Потом все вместе били стражников, а потом — пили мировую
      — А теперь представь себе «ничего».
      Избор вернулся мыслью из далекого Царьграда и попытался сделать это, но вместо этого перед глазами встала заснеженная степь, над черным, проколотым звездами небом. Ветер гнал по ней облака снега, скручивал их в жгуты… Избор тряхнул головой и из памяти выкатилось огненно-жаркое солнце над бескрайними песчаными волнами. Жажда. Шорох песка под ногами…
      — Ну что? Не выходит?
      — Нет — признался озадаченный Избор.
      — Вот то-то… Бог, когда нас создавал, каждому дал понимание того, что сам создал. Вот и выходит, что-то, что представить не можешь — то от Сатаны!
      Конек, почувствовав волю, припустил побыстрее. Телега, наехав на камень подпрыгнула и Гаврила замахав руками еле удержался. Избору стало смешно, что Гаврила рассуждает о таких тонких материях.
      — Ну, Гаврила! У тебя, оказывается, ума палата.
      Масленников не поверил его бодрому тону. И оказался прав, потому что Избор закончил.
      — Только жалко, что ключ потерял.
      Он поднялся, посмотрел вперед. Там стоял крепенький дубок, все нижние ветки которого были увешены тряпочками и бусами. Двадцать лет новой веры еще не до конца искоренили старые привычки в народе. Дорога около дубка ветвилась. Одна уходила на восток, к солнцу, мимо леса, а вторая, видно не выдержав соблазна, струилась к уже зазеленевшим кустам. Там, над деревьями покрытым зеленым пухом поднимался сытый дымок.
      Избор соскочил с телеги. Ноги пружинисто коснулись земли и он по давно заведенной привычке, попробовал не скользко ли… Сделал несколько шагов, вернулся, разбросав мешки вытащил меч. Исин и княжна должны были ждать их тут, и если они не спали с другой стороны дуба… Он обошел ствол.
      Они там не спали. Их там вообще не было.
      Избор коснулся лезвием щеки. Холодок металла кольнул уже обросшую щетиной кожу. Гаврила вскочив на телегу из-под ладони оглядывал землю вокруг. Он набрал в грудь воздуху и хотел, было крикнуть, но Избор остановил его. Его взгляд зацепился за дым. Он кивнул головой.
      — Нас зовут.
      — Кто? — не понял Гаврила.
      — Не знаю. Только дым этот точно для нас.
      Он спрятал меч под мешки, взял коня под уздцы и пошел по дороге ведущей в лес.
      Гаврила догнал его.
      — Что бы там ни было, постараемся сперва разобраться по-хорошему.
      — Что это ты такой добрый? — подозрительно спросил Гаврила. — Не растрясло тебя?
      Избор оглянулся. Телега, ехавшая следом повернула к солнцу. Ее колеса скрипели так явственно, словно она ехала рядом с ними.
      — Город слишком близко. Мало ли что.

      Тот, кто первым проторил эту дорогу, не любил прямых линий. Дорога петляла из стороны в сторону, словно первый проложивший ее бежал за оторвавшимся колесом, поймал его и потом проделал весь этот путь сидя на телеге. Но в конце концов она привела-таки их к кустам огораживающим лес. Тут пахло не только дымом, но и людьми, разведшими костер. Не таясь, Избор и Гаврила выехали на полянку. Одного взгляда было достаточно, что бы понять что случилось. Избор досадливо дернул щекой, а Гаврила перекрестился. Слепцы исцелились. Увечные не только ходили, но и плясали. Если там раньше были немые, то они тоже излечились и добродушно переругивались между собой.
      — Нищая-то братия не глупее нас оказалась…Тоже сообразили как из города сбежать — сказал Гаврила. Он тоже соскочил с телеги и ласково поглаживал кулак.
      — Да какие они нищие-то? Разбойники.
      — Сам вижу.