Дурбанский лес.

Разбойничий привал.

      Через три или четыре поприща Шумон, шедший лицом к ветру уловил запах дыма. Он закрутил головой, стараясь определить, откуда он, но не смог — ветер налетал порывами и запах то появлялся, то исчезал. Прекратив молиться, брат Така обеспокоено спросил:
      — Что, опять гудит?
      — Нет, — успокоил его Шумон. — Дым. Дымом пахнет.
      Брат Така остановился и принюхался. Налетевший ветер принес с собой запах гари и какого-то варева.
      — Точно. Похлебку варят, — сообщил он Шумону. — Где-то рядом.
      «Этого еще не хватало», — подумал Шумон. — «Неужели и впрямь альригийцы?»
      — Постой тут, — предложил он монаху, — а я посмотрю, что там такое.
      — Э-э-э нет, безбожник, — разом насторожившись, монах покачал головой. — Один ты никуда не пойдешь!
      Шумон усмехнулся, вспомнив о камне в мешке, и пожал плечами.
      — Ну, как хочешь. Пойдем вместе. Только имей в виду. Если Дьявол встретится, я с тобой не побегу и искать тебя не буду.
      — Не пугай, — насупился монах. Упоминание о Дьяволе охладило его рвение. — Я с молитвой.
      Не ответив, Шумон крадучись пошел вперед. Запах дыма становился явственнее. Вместе с ним сжали доноситься и звуки — металлический звон, смех.
      Стараясь не шуметь, Шумон пробрался сквозь кусты. Их заросли сбегали в большой овраг, на дне которого журчал неширокий — в два шага перешагнуть — ручей. Снизу поднималась сырость, но те, кто бродил по оврагу не боялся сырости и холода… Прямо под ними четверо из них сидели у костра, над которым висел котелок с каким-то варевом. Ветер донес до Шумона обрывки разговора:
      — А жрать я хотел — тут никаких слов не подберешь. Сорок поприщ с седла не слезая проскакал. Они из меня все вытрясли. Спрашиваю его: «Сколько стоит твоя тухлятина?» — «Пять монет» — говорит и интересуется — «А ты жрать— то сильно хочешь?» А по мне, наверное, видно было, что у меня на уме кроме еды нет ничего. «Конечно, — говорю — еще как хочу!» А он, собака, смеётся и говорит: «Ну, раз так, тогда семь монет!»
      У меня аж дыхание сперло от такой наглости. «Что ж, ты, говорю, бандит, прохожих обираешь?» Смеется, собака, зубы скалит. Ну, думаю, смейся, смейся. И я с тобой посмеюсь. «Давай, говорю, весь лоток за золотой?» У него глаза заблестели — давай, говорит, согласен. Еще бы ему не согласиться! Ну и купил я весь лоток. Не пожалел нашего золотого.
      Смех заглушил конец разговора.
      Хрустнувшая позади ветка заставила безбожника отвлечься. В спину осторожно засопел брат Така.
      — Что там? — неожиданно робко спросил он.
      — Посмотри.
      Шумон отодвинулся, освобождая место. Дав монаху насмотреться, он заметил:
      — Это не лес, это черт знает что. Тут людей как у эркмасса на кухне в день тезоименинства.
      — Может ловчие? — неуверенно предположил монах.
      — С такими то рожами? — усмехнулся безбожник. — Скорее уж бродяги. Как это их гнев Божий обошел?
      Люди внизу, казалось, ничего не боялись. И это не было похоже на браваду. Они держались совершенно естественно. Ни в разговорах, ни в их поведении Шумон не заметил никакой нервозности. Это заставляло думать, что перед ним либо ничего не боящиеся горожане, либо издревле живущие в этом лесу разбойники, почему-то понятия не имеющие о том, что твориться вокруг них.
      Шумон не успел поделиться своими соображениями с монахом, как люди у ручья зашевелились — видно варево уже поспело, и потянулись к костру. Через мгновение из-за деревьев вышли еще двое. Глаза одного из них были завязаны черной тряпкой. Он медленно шел вперед, ведомый своим спутником.
      — Слепой, — шепнул Шумону в ухо брат Така, а от костра кто-то крикнул:
      — Эй, Хамада, Ефальтий, где вы там?
      Эти два слова «Хамада» и «слепой» слились в голове Шумона в единый образ.
      Конечно, это были разбойники. Мало кто из горожан не слыхал о Слепом Хамаде, вожаке шайки фальшивомонетчиков.
      Дальнейшее сидение в кустах становились не только бессмысленным, но и опасным. Шумон пополз назад. Добравшись до брошенных мешков, он поднялся на ноги.
      — Стражников бы сюда, — мечтательно сказал брат Така, — мы б их прижали…
      Он тряхнул головой и улыбнулся своим мыслям, представляя, что тут начнется, если вдруг прямо с неба на разбойников посыплются стражники… Мысли Шумона были куда как менее радостными.
      — А вот им, что нас с тобой прижать никакой помощи ненужно. Своими силами обойдутся.
      Безлесный овраг еще щедро освещался солнцем, а в лесу потихоньку станови лось все темнее и темнее. Сумерки пока были ощутимы только у земли, глаза переставали отличать мелкие детали, и трава казалась ковром, стелящимся под ноги. Это означало, что скоро двигаться можно будет только на ощупь.
 

Дурбанский лес.

Часовня.

      Осторожно пробираясь в сгустившихся сумерках они прошли еще два поприща и вышли на засеку, сплошь устланную поваленными деревьями. Она осталась в память о бунте приверженцев Просветленного Арги произошедшем пять лет назад.
      Тогда фанатики из секты Просветленного подняли фермеров Внешнего Пояса Обороны, разоренных трехлетними недородами, и штурмом овладели Гэйлем. Этот бунт, обычный, рядовой по меркам Империи, какие случались чуть не ежегодно, был жестоко подавлен Императором.
      Выбитые из Гэйля повстанцы отошли в лес, к городу Справедливости, построенному Аргой где-то в глубине леса, соорудив эту засеку, в надежде отгородится ей от Императорской кавалерии. Это, однако, не помогло. Город Арги после пятнадцатидневной осады был захвачен и разрушен. Сам Просветленный погиб. Отдельными вспышками восстание продолжалось еще около года, но к началу полевых работ постепенно сошло «на нет», оставив после себя скрытые где-то в лесу развалины города Справедливости и эту засеку. Стволы лежали на ней в беспорядке, топорщась щетиной хотя и полусгнившие, но все еще способные выполнить свое предназначение — задержать любого, кто попытается пройти через них. Засека была шириной шагов в сто и уходила в обе стороны куда-то в глубину леса
      — Верно идем? — спросил Шумон.
      — Вернее некуда. Перейти надо, а там упремся…
      Брат Така не рискнул переходить преграду спиной вперед и, несмотря на приближающуюся ночь, в полный голос читая «Дневное покаяние», стал прыгать через стволы. Подгнившие деревья скрипели, грозили острыми сучьями, но остановить путешественников не смогли.
      — Вот и дошли, — удовлетворённо сказал монах на другой стороне. — За засекой еще три поприща и все. Отдых!
      Когда они вышли к часовне из-за кромки леса, отчетливо выделявшейся на сиреневом небе, показался Лао, добавив свой скупой свет к лучам заходящего солнца.
      Часовня стояла внутри легкой решетчатой ограды. Ажур металлических прутьев окружал сад и несколько низких домиков расположившихся внутри неё.
      Из-за деревьев виднелась крыла большого двухэтажного дома. Около ворот брат Така сбросил с плеч мешок и достал большой ключ. Запор щелкнул, монах плечом отодвинул створку, пропуская вперед Шумона:
      — Входи, безбожник, — голос его был весел. — Неси грешную плоть в святое место.
      Заперев дверь, он обычным образом, лицом вперед пошел к часовне. Здесь, за оградой, монах чувствовав себя в полной безопасности. Чувство зависимости от безбожника, угнетавшее его на протяжении всего пути исчезло, и он, по-хозяйски оглядывая постройки, уже не обращал внимания на Шумона.
      Поужинав, после вечерней пляски и охранительной молитвы, совершенных братом Такой они улеглись на длинные жестокие скамьи, предназначенные в обычное время для гостей, приглашаемых на богослужения. Через незакрытые ставни в часовню вливался свет Лао и Мульпа, падавший на мозаичный пол и груду скамеек, сложенных в углу до лучших времен. Несколько минут эхо бросало от стены к стене скрип скамеек и покряхтывание людей, устраивающихся на ночь, а потом наступила тишина.
      — Эй, безбожник, — негромко окликнул Шумона брат Така и задал вопрос, который мучил его с полудня, — Ты почему не сбежал сегодня? Там, у Парных холмов?
      — Куда торопиться? Успею, — откликнулся безбожник. — Будут еще возможности.
      Брат Така почувствовал, что он улыбается.
      — Что же это за возможности такие? — оскорбился он. — Другого случая у тебя не будет. Это я тебе обещаю.
      — Это почему же?
      — Я сильнее. И удар у меня покрепче будет.
      «Зазнался монах, — подумал Шумон, — осаживать его надо».
      — Есть сила духа, и есть сила тела… — наставительно сказал он.
      — Знаю, знаю, — откликнулся Брат Така.
      — Так вот у тебя сила тела больше, чем сила духа, а у меня наоборот. А куда телу против духа? Это самое главное!
      «Эка занесло его, — подумал монах, — если его не укоротить, так он черти что о себе возомнит».
      — Силу духа даёт только Вера, — сказал он таким тоном, каким обычно говорят с ущербными людьми, — а у тебя её как раз и нет!
      Шумон пропустил его тон мимо ушей и ответил по существу:
      — Вера есть у всех. Только каждый верит в своё. Ты веришь в шестивоплощенного Карху и тень его, а я в силу Духа и разум человеческий.
      — Да ты глуп, безбожник, — удивленно произнес монах. Он ответил так быстро, что Шумон понял — тот его и не слышал. — Как же можно верить в разум и не верить в Карху? Ведь наша способность размышлять от него.
      Он поднялся со своего скрипучего ложа и сел. Шумон же закинув руки за голову, спокойно ответил:
      — Тут, брат, опять-таки вопрос в точке зрения. Ты веришь в то, что Карха дал нам разум, а я думаю, что наш разум дал нам Карху.
      — Зачем? — удивился нелепости такого предположения монах.
      — Зачем? — переспросил Шумон. — А зачем костыль хромому?
      Он понимал, что не в силах убедить монаха в своей правоте, но все же начал говорить ему о своем видении мира. Безбожник говорил об этом, как давно продуманном, взвешенном в правильности чего ничуть не сомневался.
      Глядя на ночной свет, он излагал монаху свое понимание мира и причин меняющих его, ничуть не сомневаясь, что тот ничего не поймет. Не захочет понять.
      Нанизывая слово на слово, аргумент на аргумент, он видел, как на лице монаха все отчетливее читалась обидная мысль: «Если кто из нас тут и хром умом, то это точно не я». Шумон видел все это, и постепенно им все сильнее овладевало желание погасить эту улыбку превосходства, не сходившую с губ монаха, а когда заныл отбитый монахом кобчик, он решился.
      — Вот мы говорим о силе духа, — сказал Шумон, — матерью её может быть не только Вера, но и Знание.
      Брат Така скривился. Наслушавшись глупостей, он не хотел более умножать их число.
      — Я думаю, что жизнь даст нам возможность проверить, чья сила духа крепче — моя, основанная на Вере, или твоя, рожденная знанием, — сказал он с вызовом.
      — Остаётся только встретиться с Дьяволом, и он решит этот вопрос? — усаживаясь на лавке, вкрадчиво спросил Шумон.
      — Да. Когда-нибудь это непременно случится, — важно кивнул головой монах, — и тогда ты увидишь…
      — Это произойдет даже скорее, чем ты думаешь, — нехорошо улыбаясь, сказал Шумон.
      Он пошарил рукой под лавкой. Достав свою дорожную сумку, вынул из неё камень. В рассеянном свете он показался брату Таке каким-то ненастоящим — слишком уж легко держал его Шумон. Предчувствуя, что сейчас произойдет что-то страшное, он смотрел на него не в силах отвести глаз.
      — Есть Знание, и есть Вера, — раздельно произнес Шумон. — Есть я, и есть ты. А сейчас посмотрим, кто из нас чего стоит.
      Он резким движением руки перевернул камень и перед монахом ни из чего возник Дьявол…
      Далее события пошли в темпе и направлении, совсем неожиданном для Шумона. В то же мгновение монах вскочил на ноги. Дыхание его пресеклось. Несколько мгновений он неподвижно стоял, упершись глазами в ужасную фигуру. Даже в слабом свете, наполнявшем часовню, Шумон увидел, как побледнело его лицо и зрачки, расширившись, совсем скрыв радужную оболочку.
      Показывая свою власть над нечистью Шумон подбросил камень на ладони.
      Дьявол качнулся вперед. Монах дико вскрикнул и сломя голову выбежал из часовни.
      Когда брат Така исчез, Шумон повернул камень и Дьявол пропал.
 

Дурбанский лес.

Двор часовни.

      Оскорбленное достоинство безбожника ликовало!
      Это было почище, чем тот пинок, который он получил сегодня днем. Это была победа. Полная и не двусмысленная, тем более, что оспорить её было уже некому.
      Несколько мгновений он, остывая, сидел на лавке, и вскоре на смену ликованию пришло раскаяние.
      Покачивая камнем, безбожник прищурясь смотрел в распахнутую дверь, все больше укрепляясь в мысли, что поступил он не просто не разумно — такой веский аргумент, как личный Дьявол, следовало бы приберечь напоследок, но и просто нехорошо.
      Память о том, что он сам испытал там, у Парных холмов была еще свежа, и с запоздалым раскаянием Шумон представил себе, что почувствовал монах в тот момент, когда увидел Дьявола.
      — Хорошо сбежал, — подумал он вслух. — А ну как помер бы? Что тогда?
      Представив себе, возможные последствия своего поступка он только головой покачал. Ночной лес был полон опасностей. Там брата Таку подстерегали и звери, и разбойники и даже деревья. У него были шансы вернуться из леса живым, но никак не здоровым, а это означало задержку… Не мог же он бросить раненого? Шумон выбежал из часовни.
      Мульп заливал двор желтоватым светом, в котором отчетливо было видно и ограду, и деревья подступившего к ней леса. На ограде Шумон разглядел развивающийся на одном из штырей кусок материи. Забыв об осторожности, он закричал:
      — Эй! Монах! Вернись!!!
      Ветер отнес его голос в лес, и он пропал там, утонув в темноте.
      Шумон кричал долго. Звал монаха, убеждая его, что в часовне нет ничего страшного, каялся, но тот не возвращался — то ли не слышал, то ли не верил безбожнику.
      Проклиная себя за несдержанность, Шумон пошел назад, к часовне. Рядом с оградой заверещала какая-то птица и он, представив, что брат Така сидит сейчас так же вот в каких-нибудь кутах и с ужасом ждет погони, вновь закричал:
      — Вернись, брат, вернись!
      Обеспокоенный судьбой брата Таки он не заметил, как тот неслышно подкрался сзади и ударил его по голове своим тяжелым, как кувалда, кулаком.
 

Дурбанский лес.

Стоянка разбойников.

      Лицо монаха качалось прямо перед его глазами.
      Одна половина его была сизо-лилововй, от огромного синяка, а вторая просто залита кровью. Шумон видел его, но помочь ничем не мог — разбойники связали и руки и ноги, так что болтать он ими мог только вверх и вниз. Единственное, чем он мог достать монаха, так это голосом.
      — Така, Така, — шепотом позвал он монаха. — Ты живой?
      Лошадь, на которой они оба висели, встрепенулась и фыркнула, словно была заодно с разбойниками. Шумон повернулся к ней, чтоб посмотреть, нет ли неприятностей с той стороны. Ждать их сейчас приходилось отовсюду. Положение у книжника было скверное — между разбойниками и монахом. Все они были опасны.
      Срочно нужны были союзники, да вот где их брать?
      Разбойники в союзники не годились, монах, честно говоря, тоже, но выбирать было не из чего. С монахом он мог, по крайней мере, поговорить.
      Шумон вздохнул.
      Не оставалось ничего другого, как совершить чудо и примириться с братом Такой. Правда, договориться с ним после того, что случилось меж ними в этой часовне, могло оказаться еще сложнее, чем договориться с Хамадой, но что делать? Делать-то что? В голове крутилась одна и та же мысль — иного выхода не было.
      Лошадь проявила здравомыслие, прекратив фыркать, и не начав ржать. «Значит Така, — решил Шумон. — Начну с него. Не такое уж сложное дело— монаха обмануть».
      Когда он повернул голову, то встретил взгляд монаха. Глаза у того, едва он увидел книжника, загорелись, и в горле заклокотало.
      Брат Така вроде бы еще не понял где находится, но уже знал главное — его враг, враг его Веры был совсем рядом — рукой достать, ножом дотянуться. Хотя Шумон и понимал, что монах сейчас не опаснее червя или гусеницы, но по спине все же пробежала волна холодной дрожи. Это продолжалось всего мгновение, ощущение, едва появившись, сразу исчезло.
      — А-а-а-а-а, — заорал Брат по Вере, готовясь сказать что-то безжалостно-грозное, но кто-то невидимый в темноте, подскочил к нарушителю тишины и наотмашь, без жалости хрястнул того по голове. Шумон охнул, а монах страшно лязгнув зубами, перекусил свой крик. Вопль оборвался.
      После этого Шумон окончательно понял, что с разбойниками ему не договориться. Нет, он и сам считал, что орать нечего, но затыкать рот монаху таким способом — это уже слишком.
      В следующий раз монах очнулся быстро. И снова увидел Шумона. Урок, однако, пошел ему на пользу.
      — А-а-а-а-а, — протянул он страшным шепотом. — Живой, дьяволов прихвостень! Нет у тебя силы против истинной веры!
      Едва слышный голос монаха чудесным образом передавал весь накал бушевавшей в нем ненависти. Он не мог не попробовать разорвать веревки, дернулся. Шумон сочувственно поморщился, представив, что вот-вот выскочит какой-нибудь разбойник и прежним способом отправит монаха в небытие, но обошлось. Началась игра.
      — Убью, гадину!
      Шумон вытаращил глаза.
      — Меня-то за что? Разбойников убивай, Хамаду… Я, что ли тебя так отделал?
      Монах попробовал перегрызть веревку, но быстро понял, что в этом случае он не сможет говорить с книжником, а сдержаться он не мог.
      — Ты, тварь, хуже их. Ты дьяволов пособник!
      — Нет никакого дьявола! И не было никогда! — шепотом отругнулся Шумон. — Дурак ты… Я же тебе уже говорил.
      Монах задергался так, что лошадь оступилось.
      — Я-то может и дурак, да с Кархой на одной стороне, а ты..
      — И Кархи нет и Пеги твоего нет.
      Монаха уже нельзя было разозлить больше и он, задохнувшись, ответил тем же злым шепотом.
      — Моего?
      Злоба выпрыгнула из него плевком. Он плюнул, но не попал в Шумона.
      — Твоего! Твоего, паскуда! Ты дьявола в часовню привел!
      Шумон молчал и только головой качал недоуменно.
      — Ты что, заговариваешься? Видно сильно тебя по голове саданули…Чего ты несешь? Какого Дьявола?
      Монах продолжал шепотом сквернословить, и он не прерывал его, только языком цокал. Когда монах иссяк, он сказал с сожалением:
      — Если бы в злых духов верил, то сказал бы, что ты злым духом одержим…
      — Сам ты злой дух!
      — Да сколько тебе говорить, что нет ни злых духов, ни Кархи, ни Дьявола…
      — Дьявола нет? — чуть менее задиристо спросил монах. — И не было скажешь? Да я же ведь его своими глазами видел! Или, скажешь, почудилось мне?
      Шумон кивнул.
      — Ну… После того, как тебя по голове бьют многое может показаться, — ответил безбожник. — Голова-то не болит?
      Монах упрямо мотнул головой и закусил губу от боли.
      — Вот. Болит… Ты хоть помнишь, как мы в часовню пришли? — спросил он, постепенно забирая нить разговора в свои руки.
      — Все помню, — вздыбился монах. — Все до тонкости помню. И спор помню..
      — Правильно, — в голосе Шумона мелькнуло одобрение.
      — И чем закончился…
      Шумон хмыкнул, словно сдержал смех.
      — Да… Птичка вовремя прилетела! А то могли бы и подраться с тобой.
      Монах поперхнулся, а Шумон, словно и не заметив этого, продолжил.
      — Хорошо, что послание Старшего Брата тебя успокоило…
      — Врешь! — шепотом взорвался монах. — Не было никакой птицы, а у тебя Дьявол в мешке!
      Шумон затих, словно затаился, потом сказал.
      — Как же они тебя приложили…
      — Что ты мне зубы заговариваешь? Ты же своими руками из мешка своего поганого Дьявола Пегу вытащил!
      Монаха передернуло от отвращения, как он вспомнил, что произошло в часовне.
      Тучи над ними разошлись, и Мульп высветил сочувственно сморщенное лицо эксбиблиотекаря.
      — Досталось тебе, — тихонько сказал безбожник. — Они же, гады, всю память тебе отбили…Ты хоть имя-то свое помнишь?
      — Все я помню.
      — А мое?
      — Прислужник Дьявола!
      — Хватит тебе, — резко оборвал его Шумон. — Я серьезно… Похоже, что у тебя из головы много чего выскочило… Говори как меня зовут!
      — Безбожник Шумон..
      — Ну, слава Кархе! А кто тебя в лес отправил?
      Монах застонал.
      — Руки бы только развязать… Придавлю тебя, гада….
      — Забыл, значит, — грустно прошептал безбожник… — Ладно я тебе все сам расскажу.
      Он бесстрашно придвинулся, сколько мог к монашескому уху и зашептал.
      — Нас отправил сюда Старший Брат Атари. Помнишь?
      — Да я…
      Не давая ему сказать ничего больше, Шумон продолжил.
      — Мы идем, чтоб проверить, что твориться в лесу и на болотах. Помнишь?
      — Помню, только ты…
      — Дошли мы до часовни, спать устроились и тут спорить начали..
      — Да, да!
      — А потом в часовню птица залетела. Это Атари письмо прислал….Помнишь?
      Монах словно о стену грянулся.
      — Нет. Не было никакого письма!
      — Как «не было», если ты его читал?
      — О чем письмо? — недоверчиво спросил монах.
      — Ты мне ничего не сказал, — вздохнул Шумон.
      — А-а-а-а-а-а!
      — Только вот что передал.
      Он наклонил голову, показывая на шею. Така прищурился. Ожерелье. На простой веревке изображение второго и четвертого воплощений Кархи. Монах поперхнулся криком. Помнил он этот оберег. Старшего Брата украшение…
      — Наверное, Атари мне прислал… — продолжил Шумон. Глаза монаха осоловели. Безбожник его понимал. Спорить можно со словами, а с вещью, которую видишь своими глазами, не поспоришь. Рукой трогать можно, и удивляться, а вот спорить — нет.
      — А разбойники, — наконец спросил он, сбитый с толку. Глаза у него стали спокойнее. Из них исчезла ненависть. — Разбойники были?
      — Были, были. И сейчас есть! — успокоил его книжник.
      — Так что ж мне привиделось все? — спросил монах. — Все, все?
      — Не знаю я, что тебе привиделось, но разбойники вокруг нас настоящие, а вот стражников что-то не видно…
 

Дурбанский лес.

Заповедник «Усадьба».

      Утром следующего дня, все еще находясь под впечатлением вчерашней дискуссии, Сергей у самых дверей столкнулся с Давидом, продолжавший вчерашний спор профессором Никитиным.
      — Юрий Александрович! Ну как вы не хотите понять простой вещи? — всплескивал руками Давид. — Так ведь будет лучше для всех! Для всех, понимаете? И для них тоже! Их потомки всем нам еще спасибо скажут!
      — А с чего ты взял, что потомки скажут спасибо? — простодушно поинтересовался Сергей, встревая ва разговор. Собственной позиции у него еще не было, и поэтому он мог спорить с кем угодно только ради самого процесса спора. — Может быть наоборот, они скажут спасибо им, за то, что не пустили на свою землю наглых пришельцев? Можешь ты, положа руку на сердце, сказать, что на 100 % уверен в будущем?
      Давид промолчал.
      — Ну, конечно же, нет! — продолжил Сергей. — Ведь его еще нет! Да что там «будущее»! Мы и в прошлом не уверенны. Единственно, что сейчас есть, так это настоящее… Давай в нем и останемся.
      — Через 100 лет их потомки скажут нам спасибо, что мы сохранили драконов, сберегли их от истребления, — Возразил Давид.
      — А еще через 200 лет, возможно, проклянут за то же самое, — парировал Сергей. Давид замолчал. Профессор переводил взгляд с одного на другого, и кивал с таким видом, словно отдавал инициативу в руки Сергея.
      — Это вопрос вероятности, — добавил Кузнецов. — Вероятно и то и другое.
      — Хорошо, — вдруг согласился Давид. — Я так понимаю, что ты за то, что бы оставить аборигенам выбор? Они сами должны выбирать сами?
      — Конечно!
      — В таком случае нужно, что бы у них остался предмет выбора.
      — То есть? — не понял Сергей.
      — Драконы. Они должны прожить еще как минимум 300 лет, чтобы их потомки нынешних туземцев могли решить, нужны им они или нет?
      — Они сами уже чьи-то потомки, — ответил Сергей. — Решать можно в любой момент… Не совершить бы непоправимого.
      Из-за угла показался сам Игорь Григорьевич. Давид шагнул ему навстречу.
      — Шеф! Одну минуту… Мы тут спорим, кто имеет право на решение. Мы, как более умные, или они, как хозяева?
      Игорь Григорьевич посмотрел на раскрасневшиеся лица.
      — Вообще-то право на решение имеет тот, кто готов нести ответственность за его последствия, а что касается всего остального… Вы смотрите только с двух сторон. С нашей, и с Имперской… А есть еще и третья сторона.
      Он пальцем провел по притолоке, собирая пыль.
      — Да. Есть еще и третья сторона. Драконы не их и не наши… Простите за выспоренную фразу. Драконы принадлежат Вселенной… И не нам и не им решать исчезнут они или нет. Целый вид… Я бы на себя такой ответственности не взял.
      Он посмотрел на Давида, явно ожидая возражений, но тот молчал. Тогда Игорь Григорьевич удовлетворенно кивнул и обратился к Сергею.
      — А вы, Сергей как освободитесь — зайдите… У меня для вас маленький сюрприз.
      Никто ему не возразил и прежней задумчивости Игорь Григорьевич прошествовал дальше.
      — Вот она диалектика, — сказал с легкой завистью Сергей, когда спина начальника скрылась за поворотом.
      Давид согласно покачал головой.
      — Вот голова у шефа… Не голова, а…
      Он тряхнул рукой, подбирая подходящее слово.
      — Два головы, — сказал тогда профессор Никитин. — А то и две с половиной…
      Сергей кивнул.
      — Вселенная… Это тебе не наши масштабы — «от озера до леса».
 

Заповедник «Усадьба».

Кабинет Главного Администратора.

      Кабинет Главного Администратора был элегантно пуст. Пара стульев да стол — шеф любил разговоры с глазу на глаз. Зато по стенам кабинета чего только не висело — алебарды, пращи, ножи. Вся база знала о горячей страсти шефа к холодному оружию.
      Одну из стен кабинета занимала карта Дурбанского леса с обозначенной тонкой желтой нитью границей заповедника. На её зеленом фоне несколько огоньков стояло неподвижно, а кое-какие медленно перемещались вдаль границы.
      Шеф молча смотрел на карту. Вошедший Сергей присоединился к нему. Ему было о чем сказать, но он не решился нарушить молчание.
      — О чем вы там беседовали?
      — Обсуждали нравственные аспекты нашего нынешнего существования, — улыбаясь ответил Кузнецов.
      — В каком разрезе?
      — В разных.
      — И о захвате земли тоже?
      — Тоже, — согласился Сергей. Шеф хрустнул пальцами.
      — Я слышал слово «непоправимое».
      — Кое-кто считает, что, пытаясь избежать одного непоправимого, мы совершили другое непоправимое
      — А что думаешь ты?
      — Я считаю, что беспокоиться нет смысла. Если Земля прикажет уйти — мы уедем, — успокоил его Сергей.
      — Уйдем, — согласился Игорь Григорьевич, — но прецедент останется…
      Он оторвался от карты, повернулся к нему.
      — А ты чего такой улыбчивый сегодня? Дел что ли нету?
      — Дел — как грязи на болотах. Тут другое… Вы говорили, что у вас есть сюрприз для меня. Так вот у меня тоже есть сюрприз для вас.
      Игорь Григорьевич кивнул на кресло. Сергей уселся, переплетя пальцы. Улыбка все еще блуждала по губам.
      — Ну, и что? Что еще у нас тут произошло? — вздохнув, спросил Шеф. Сергей покачал головой, формулируя свое беспокойство.
      — Да есть тут проблемы научного свойства….
      Шеф поднял бровь.
      — Научного?
      «Не все ж ему меня озадачивать, — подумал Сергей, — вот я его…»
      — Да. Есть трения среди ученых. Новый мир не знает своего имени.
      Шеф, человек трезвый и практичный и непривыкший к поэтическим иносказаниям, да и не ждавший их от Сергея только сказал.
      — Ну, ну…
      — Звери не знают, как их зовут, — улыбаясь, объяснил Кузнецов.
      Игорь Григорьевич оглянулся на карту, хотел видно что-то сказать о ней, но передумал.
      — А им это нужно? Зверям-то? — повернувшись к Сергею спросил он. — Или среди них уже есть говорящие?
      Сергей смешался, не зная улыбаться ему или нет. К шуткам шеф склонности не имел, хотя… Чтобы не рисковать решил ответить серьезно.
      — Говорящих там нет, но должны же мы их как-то называть?
      Шеф откинулся в кресле, внимательно оглядывая собеседника.
      — Ты уверен, что это нужно решать именно тебе? Точнее прямо сейчас? Ты — егерь, начальник системы безопасности. Есть ученые….
      — Это может стать проблемой как раз для системы безопасности.
      — Подробности…. — насторожившись, потребовал Игорь Григорьевич.
      — Вчера профессор Гвадзабия дискутировал по этому поводу с профессорами Стельмаховым и Лу.
      Сергей замолчал, дожидаясь вопроса. Дождался.
      — Ну?
      — Пришлось разнимать.
      Игорь Григорьевич посмотрел на него с недоумением, и Сергей улыбнулся еще шире, показывая, что немного преувеличил, описывая ситуацию. Шеф понял, кивнул.
      — Причина?
      — Ученые мужи не смогли договориться о том, какой системы нужно придерживаться, выбирая названия животным.
      — Да, это повод, — облегченно рассмеялся шеф. — Есть же латынь, в конце концов…
      Сергей пожал плечами.
      — Вот Гвадзабия так же и сказал.
      — Я рад, что хоть кто-то из них мыслит столь же здраво. Так вот…
      Он повернулся к карте, но Сергей остановил его.
      — Не вздумайте сказать так при Лу. Он считает, что называть еще раз уже названных туземцами животных не только глупо, но и безнравственно и что от этого попахивает остатками Имперского мышления, недопустимого для гражданина Земной федерации.
      — Имперского? — переспросил шеф. — Прямо так и сказал?
      Сергей кивнул.
      — Ну, это он ошибся. Следовало бы сказать «неоколониального».
      Сергей вспомнил, что означает это слово, и в который раз подивился эрудиции Шефа. Держать в голове слова, которыми теперь не пользуется никто, с его точки зрения было глупо, но поскольку это делал его непосредственный начальник, что слово «глупость» трансформировалось у него в слово «странность».