ПИСЬМА НАШИХ ЧИТАТЕЛЕЙ
      М. ПЕРЕЛЬМАН
      "Развлекательная литература" и научный сотрудник
      Лет пятнадцать назад - в школьные годы - я впервые прочел "Эрроусмита" Синклера Льюиса. Профессор Готлиб надолго стал моим идеалом, все в нем казалось мне достойным подражания. И поэтому особенно удивила меня одна деталь: в кабинете профессора была библиотечка детективов, и он читал эти романы, когда случались какие-либо затруднения в работе. А мне тогда казалось, что ученые должны думать лишь над "вечными проблемами", читать Шекспира, Гёте, Толстого.
      Сейчас я уже знаю, что все обстоит не так просто. Вкусы бывают разными и у крупных ученых и у рядовых научных работников. Эйнштейн любил Достоевского и Моцарта; Энрико Ферми, крупнейший физик-ядерник, и не менее крупный Стефан Банах почти ничего не читали и не любили музыку; из автобиографии Чарлза Дарвина мы узнаем, что к концу жизни он полностью утратил интерес к литературе и искусству и почти ничего не мог читать (хотя очень сожалел об этом).
      А вот Планк, Гейзенберг и Альварец - все отличные пианисты, и, говорят, на их исполнительской манере очень заметно отразился их стиль работы в физике.
      Так что, видимо, здесь имеется полный простор для индивидуальных склонностей, и наука, которая вообще требует разносторонности и принципиально не может унифицировать свои методы исследования, оставляет самые широкие возможности и для выбора занятий в свободное время.
      Однако здесь есть и некоторые закономерности. Зайдите в библиотеку любого научно-исследовательского института. - У стола выдачи и у стенда новых поступлений всегда толпятся особо нетерпеливые: они должны первыми просмотреть оглавления специальных журналов, выяснить, не появилась ли новая работа, перекликающаяся с их собственной или с работой товарища, найти "зацепку" для нового эксперимента или расчета, а то и просто обнаружить очередную сенсационную гипотезу. Журналы, наиболее перспективные в этом отношении, прямо из рук рвут.
      Это вполне естественно. Но интересно другое: вместе с этими журналами, безусловно необходимыми для работы, ученые так же жадно хватают "Науку и жизнь", "Технику - молодежи", "Знание - сила" и даже (тайком от окружающих) "Юный техник" и лихорадочно листают их, начиная с конца, пока не дорвутся до очередного научно-фантастического рассказа. После этого счастливец начисто выключается из обстановки, пока не дочитает до конца.
      Это почти всеобщая страсть в научной среде. Журналы, по мнению многих, рассчитанные на подростков и юношей, в действительности с не меньшим интересом читают взрослые.
      И если провести статистическое обследование, то, вероятно, наибольшее в процентном соотношении число читателей фантастики окажется среди научных работников. К фантастике следует добавить детективы (Синклер Льюис был прав!) и географическую литературу: великолепная серия, выпускаемая Географгизом, пользуется в среде ученых колоссальной популярностью.
      Вот тут и возникает любопытный вопрос. С одной стороны, подобную литературу принято считать "второсортной"; с другой же стороны, ученые-интеллектуалы как-никак представляют собой достаточно развитую и мыслящую часть современного общества. Возникает довольно странное противоречие. Так в чем же дело? Не правы критики и литературоведы, специалисты но "лирике"? Или, наоборот, "физики" нуждаются в эстетическом довоспитании?
      Вопрос этот не однажды ставился почти всерьез; говорили на эту тему, когда шла пресловутая дискуссия "физиков" и "лириков" и когда в "Комсомольской правде" спорили по поводу статьи И. А. Полетаева (которого, по-моему, неверно поняли так, будто он отрицает всякую ценность поэзии и искусства и признает лишь "эстетику машин"). Появились Позднее в "Литературной газете" письма студентов - "естественников" и "гуманитариев", призывающих, так сказать, к взаимообучению. Мне кажется, эти дискуссии чаще всего порождаются непониманием конкретной обстановки и неверным представлением о современных ученых. На деле "физики" вообще (и физики в частности) гораздо более образованны (в широком смысле слова), чем привыкли думать "гуманитарии". Почти в каждом коллективе научных работников, соединенных общностью тематики или научного воспитания, существуют любимые писатели, любимые книги, которые непременно упоминаются и цитируются на полуофициальных диспутах или совсем неофициальных "трепах". Диапазон тут очень широк и иногда неожидан: это могут быть стихи и сказки Киплинга, "Записки Пикквикского клуба" Диккенса, рассказы Бабеля, "Алиса в стране чудес" Льюиса Кэррола и, уж конечно, "Золотой теленок" Ильфа и Петрова... Так что вряд ли справедливо будет применять к современным "физикам" известное прутковское изречение о специалисте, который подобен флюсу, ибо полнота его одностороння.
      Но почему же при всей широте диапазона индивидуальных интересов вкусы большинства ученых совпадают в одном - в любви к "развлекательной" литературе? Здесь, мне кажется, есть несколько причин.
      Существует проблема, грозящая стать в ряды "мировых" или "вечных": что делать человеку "от шести вечера до полуночи", то есть от конца рабочего дня до отхода ко сну? У научного работника, правда, не существует столь резкого разграничения между работой и отдыхом. Научная работа требует полной отдачи, и в хорошо работающей лаборатории семичасовой рабочий день всего лишь фикция: Никто, конечно, не принуждает работать больше, чем положено по закону, но, помимо юридических законов, существуют еще и законы творчества. А по вечерам, дома, надлежит, по незыблемым, хоть и неписаным правилам, обрабатывать и продумывать утренние эксперименты, штудировать новые (и не новые) научные статьи...
      Но все же - что делать потом?
      Читать? Ну, разумеется. Я уже говорил, что "физики" читают подчас не меньше, чем "лирики". Но "серьезное" чтение - это тоже труд, а иногда хочется - да и необходимо! - дать мозгу отдых. Лучшее средство для этого, конечно, спорт - панацея XX века; поэтому среди научных работников так много если не подлинных спортсменов, то, во всяком случае, людей, увлекающихся теми видами спорта, которыми можно заниматься иногда, без систематических и обременительных тренировок, - приверженцев альпинизма, лыж, пеших походов, парусных яхт (Эйнштейн говорил, что он слишком ленив для любого другого физического занятия, кроме паруса).
      Но занятия спортом не всегда и не для всех возможны.
      Что же остается? Забивать "козла" интеллект не позволяет; преферанс немногим лучше, да еще и требует терпения. Периодически вспыхивают в научной среде эпидемии элементарнейших игр типа "крестики и нолики", но эти игры годны в основном для того, чтобы скоротать время между двумя замерами или передохнуть перед новой атакой на занудливый интеграл. Более стойко держится интерес к шахматным блицтурнирам; но пока еще не все лаборатории оборудованы шахматными часами, а квартиры - партнерами.
      А время надо как-то убить; надо провести его, не перегружая мозг, а, наоборот, стараясь разрядить нервное напряжение. И тут приходят на помощь все роды и виды настоящего, хорошего юмора. И хорошие, умные, отлично построенные детективные и приключенческие книги. Это, с точки зрения ученых, вовсе не второсортная литература; это необходимое переключение, разрядка, отдых. Поэтому не надо удивляться и обижаться за авторов, которых принято считать "серьезными", если они оказываются среди любимых книг ученого рядом с детективами и сборниками пародий. Да, ученые одинаково охотно читают Бабеля - и Сименона, Ильфа и Петрова - и Саббатини.
      Тем же целям разрядки великолепно служат всевозможные, по преимуществу необидные, шутки, розыгрыши, пародии, издавна бытующие в среде ученых; эта общая атмосфера подлинного интеллектуализма великолепно передана в кинокартинах "Девять дней одного года" и "Им покоряется небо".
      С фантастикой дело обстоит, как я понимаю, иначе. Она не только разрядка. Ее функция в среде ученых гораздо сложнее.
      Недаром же многие фантасты - это профессиональные ученые, иногда с мировой известностью (например, Артур Кларк, Лео Сцилард).
      Попробуем разобраться в причинах такого острого интереса к фантастике среди ученых.
      Любая "серьезная" книга может резонировать с настроением читателя в том случае, если он сам пережил или переживает нечто подобное или, хотя бы может представить себя в схожей ситуации. Мысли и настроения, скажем, даже Ивана Карамазова, Гамлета, Дон-Кихота или доктора Астрова могут - редко или часто - быть созвучны нашему настроению.
      Тогда эти книги необходимы, они объясняют наши неосознанные стремления и помогают осмыслить их и либо руководиться ими, либо от них избавляться.
      Но искать аналогии собственным мыслям и переживаниям в литературе прошлых веков все же нелегко. Слишком многое изменилось в мире, даже в глазах одного поколения, и не на все могут дать ответ даже самые глубокие произведения прошлого.
      Каждому интересней, да и полезней, при прочих равных условиях, прочесть книгу о своих современниках, которые ему как-никак ближе и понятней.
      Еще интересней, конечно, читать о своих товарищах по профессии. Ученые хотят этого ничуть не меньше, чём другие люди. Может быть, им это даже важнее. Ознакомившись со статьями какого-либо ученого, его коллега почти всегда может воссоздать в воображении основные черты характера, склада ума их автора. Неспециалисту трудно себе представить, какая отчетливая печать индивидуальности обычно лежит даже на "сухой" статье по математике или теоретической физике.
      Но этого, конечно, мало. О крупном ученом хочется знать побольше. Не случайно в научных кругах бытует и передается из поколения в поколение масса историй и анекдотов из жизни больших ученых. К сожалению, этот "научный фольклор" редко записывается и еще реже попадает в печать. Книг 66 ученых - не официальных биографий, а живых, конкретных, детальных зарисовок характера и среды - обидно мало, и все они читаются и перечитываются по многу раз. Именно живые, неповторимые детали, характеризующие людей науки и их дела, в первую очередь привлекают читателей к таким книгам, как, например, "Атомы у нас дома" Л. Ферми, "Ярче тысячи солнц" Р. Юнга или "Встречи с физиками" А. Ф. Иоффе; именно это делает такие книги не менее увлекательными, чем художественные произведения. Книги такого рода с громадным интересом читаются и молодежью; они привлекают молодежь в науку.
      С еще большим увлечением должны были бы читаться романы и повести об ученых. Но их, к сожалению, почти нет.
      А нужно учесть, что почти во всех странах мира число научных работников удваивается примерно каждые 7-10 лет, так что недалеко то время, когда научные специальности станут ведущими не только по значению для человечества (это уже произошло), но и по количеству занятых в них людей.
      В связи с этим возникнут - и уже возникают - совершенно новые, неизведанные в художественной литературе коллизии.
      Например, ранее в науку шли одиночки, обычно полностью преданные делу, люди, работающие ради идеи и мало заботящиеся о мирских благах. Теперь же, как и во всякой массовой профессий, в науке встречаются люди с весьма различными характерами, и устремлениями, и, конечно, с крайне неодинаковой степенью одаренности.
      Немало написано (хоть и не всегда глубоко) о том, как талантливый, но непрактичный ученый сталкивается с карьеристом или новатор с консерватором.
      Я бы сказал, что этого рода конфликтам уделено в общем незаслуженное внимание: ведь карьеристов и стяжателей не так уж много, а прослойка консерваторов заметно тает с каждым годом. Гораздо более глубоким, серьезным (и более массовым!) является конфликт между потенциями и желаниями.
      Он, конечно, сам по себе не нов - аналогии ему можно сыскать, пожалуй, даже в античной греческой драме, - но ведь важно то, как этот извечный конфликт решается в конкретной обстановке. А как раз конкретные условия новы и совершенно отличны от обстановки, в которой действуют, скажем, Моцарт и Сальери.
      Посмотрите на первокурсников физических и математических факультетов: вы встретите целую толпу абсолютно уверенных в себе будущих Эйнштейнов, Резерфордов и Галуа.
      А затем поговорите с ними через несколько лет. Тогда вы увидите людей, точно осознавших свои силы и делающих то, что они, и именно они могут, честных тружеников науки.
      Увидите тех, кто не смог и не захотел ограничить себя, не потерял первоначальной веры в свои возможности; из них выйдут и гении, чьи имена останутся в истории науки, и несчастливцы, которые будут изобретать вечные двигатели на современном уровне. Вы встретите также людей, глубоко уязвленных тем, что их бывший однокурсник, получавший не бог весть какие оценки на экзаменах, смог "пробиться", а они не смогли (ну, разумеется, потому, что он ловкач, а они честные) ; их жизнь исковеркана, и теперь они будут коверкать жизнь другим.
      Ну, и, наконец, вы узнаете, что есть и явные неудачники, но у них хватило мужества и воли осознать, что они ошиблись, и выбрать другую специальность Вот вам драмы, драмы, о которых никто, в сущности, не писал.
      А сколько можно найти драм другого рода, где действуют не рядовые труженики, а титаны науки! Тут и разительный пример Планка, Эйнштейна, Шредингера, заложивших фундамент, и построивших первые этажи квантовой механики, и затем до конца жизни воевавших с нею; и Лоренца, не соглашавшегося с теорией относительности, которая основывалась в значительной степени на его же собственных работах. Перечень историй такого рода, представляющих благодарнейший материал для психолога и писателя, можно было бы без труда продолжить. Такие и несколько иные истории сплошь и рядом случаются в любом из научных коллективов, и они очень характерны для нашей эпохи.
      Конечно, для того чтобы писать об ученых, нужны обширные специальные знания, здесь нельзя ограничиться чтением популярных брошюр (иначе получится вот такое нагромождение наивнейших ошибок и нелепиц, как у Натана Рыбака в романе "Пора надежд и сомнений").
      Еще лучше, конечно, если об ученых пишет их собрат.
      Но опыт показывает, что ученые, уходящие в литературу, редко становятся писателями-реалистами. Можно назвать Митчела Уилсона, Д. Кронина, Ч. Сноу, Д. Гранина; но это единичные случаи, а не массовый процесс.
      Иначе обстоит дело в фантастике. Во-первых, большинство фантастов, как уже говорилось, пришло в литературу именно из науки. Во-вторых, ученые, вполне естественно, являются главными героями большинства научно-фантастических романов. Поэтому и герои и обстановка изображаются здесь в общем вернее и точнее, чем во многих реалистических романах, - даже если эта обстановка отличается от той, которую можно видеть сейчас. Это не означает, конечно, что во всех фантастических романах можно встретить убедительно очерченные характеры героев, но в принципе, мне кажется, у фантастов тут много преимуществ и более надежные перспективы.
      И, кстати, дело не только в том, что большинство писатeлей-фантастов на личном опыте понимают психологию ученого и условия его работы. По-моему, научная фантастика может шире, чем другие жанры, пользоваться еще одним козырем, особенно важным для ученых.
      Мне кажется, произведения искусства тогда наиболее действенны, когда они либо полностью захватывают все наши чувства (кино), либо оставляют необходимый простор для домысливания, фантазирования. Наверное, этим частично объясняется тяга к произведениям с подтекстом, где многое лишь подразумевается, основное содержание часто надо искать между строк, например, к прозе Хемингуэя, где много смысловых синкоп.
      Ученым постоянно по ходу работы приходится домысливать чужие исследования, восстанавливать пропущенные там звенья, ну и, уж конечно, разгадывать всякие загадки и подвохи в своей науке. Поэтому ученого должен, естественно, привлекать в книгах, так сказать, "выброс на дофантазирование" - необходимые умолчания, художнический такт, который подсказывает, что не все надо договаривать до конца.
      И вот эта возможность додумывать реализуется особенно широко и увлекательно в научно-фантастических романах (в лучших из них, конечно).
      Но есть и другие причины, по которым ученые (и, конечно, не только ученые) любят научную фантастику.
      Иногда - особенно в трудные минуты -- неодолимо тянет прочесть что-нибудь оптимистическое, светлое, прочесть о человеке, сильном физически и духовно, о человеке, который наверняка справился бы с тем, что ты сегодня не смог сделать в лаборатории, о человеке, который никогда не отступит перед препятствием. Конечно, в таких случаях достаешь с полки Джека Лондона, Сент-Экзюпери либо Александра Грина.
      Но чаще всего хватаешься за научную фантастику, чтобы вернуть утраченное равновесие, чтобы добиться необходимого спокойствия и уверенности в себе.
      Ведь в научной фантастике таится такой мощный заряд оптимизма, как, пожалуй, ни в каком другом жанре. Даже когда там изображены трагические события. Возьмем, например, многие романы и рассказы Станислава Лема или книги И. Ефремова "Туманность Андромеды" и "На краю Ойкумены". Конечно, я не хочу сказать, что вся фантастика должна быть насквозь оптимистична, но в принципе фантастика говорит о героизме, о людях сильных, умных, смелых, благородных - о тех, кто прокладывает пути в будущее.
      Ну, и, наконец, изображение будущего; это тоже привлекает к фантастике всех и в первую очередь опять-таки ученых. Ученый-исследователь всегда живет как бы впереди своего времени; он прочно связан с настоящим, и в то же время он какой-то частью своей личности находится в будущем - в том будущем, которое, конечно, лучше настоящего и в котором, конечно, уже хоть частично свершились его мечты.
      И когда ученый читает научно-фантастическую книгу, он ощутимо представляет себе это будущее, он хоть на время дышит его атмосферой.
      В общем, мне кажется, в наши дни существенно меняется оценка различных литературных жанров, иначе выглядят перспективы их дальнейшего развития. И прежде всего это касается научной фантастики: на наших глазах она становится полноправным жанром литературы, научно-фантастические книги приобретают все новых - и притом уже не детского возраста - читателей. И это понятно. Жизнь и психология ученого должны стать объектом такого же пристального внимания писателей, как жизнь любого другого человека. Научные истины надо стараться понять, а не подменять их бестактной гримировкой специалиста по взрывчатым комарам под Эйнштейна, как это сделано в фильме "Каин XVIII" (в чем, уж конечно, неповинен Евгений Шварц!). Наука на наших глазах изменяет облик мира, и давно пора, чтобы это понимали все писатели и художники, а не только фантасты.
      М. ПЕРЕЛЬМАН,
      научный сотрудник Института кибернетики
      АН Грузинской ССР