В них он окончательно стал великим писателем и заразил нас тем, что еще долго будет переживаться (и не в одной России) как "розановские настроения". Но философское обоснование этой фарфоровой башни, циклопические камни ее метафизических устоев были обтесаны и выложены уже тогда и явлены миру впервые на тех памятных заседаниях в зале Географического общества у Чернышева моста27...
      Да, эти заседания памятны. Обширный зал был всегда битком набит народом. "Широкая публика" уже интересовалась этими темами. Провинциалы, молодежь, дамы - все как водится. Но главный интерес собраний был, конечно, в "очной ставке" представителей церкви - не только в рясах, но и в клобуках - с представителями интеллигенции, встрече двух лагерей, не встречавшихся по крайней мере с времен Петра (а до Петра какая была у нас "интеллигенция"?). Протопресвитер и царский духовник Янышев - и поэт-философ Н. М. Минский; рьяный архимандрит Антонин28, глава духовной цензуры, который сжег бы, кажется (по его речам судя), на костре всякого инакомыслящего, спокойно пропускал все "жупелы" того же Розанова в органе собраний "Новом пути" (к ужасу цензора светского), - и рядом с ним рьяный "декадент", ницшеанец и "неохристианин" Д. С. Мережковский, об исключительном пророческом таланте которого не дают никакого понятия его сравнительно тусклые книги; бледный в черных своих облачениях, под черным куколем епископ Феофан29 - и изящно-парадоксальная в своей боттичеллиевской наружности поэтесса Гиппиус (обыкновенно она сидела рядом)... Да, это были совсем особенные собрания и совсем особая обстановка. Для Василия Васильевича эти первые собрания были незабвенным временем; он никогда не мог говорить о них равнодушно, а до самых последних дней оживлялся при каждом о них напоминании. И это слишком понятно: эти собрания как бы конкретно воплощали все то, чем он внутренне жил и о чем волновался. Здесь он мог прямо, "в упор" спрашивать церковь - церковь, при мысли о которой, от судеб которой он никогда не мог оторваться, - "вопрошать" ее и о "сладчайшем" идеале, и горьких плодах реальности. И он это делал с энтузиазмом, с отвагой, с упорством, из заседания в заседание. Вместе с Д. С. Мережковским он был, конечно, душою этих собраний - той двигательной силой, которая влекла и тревожила и эти длинные рясы, и эти куцые пиджаки, волновавшиеся рядом друг с другом. Какова была тогда сила этих волнений, показывает тот факт, что один из самых горячих участников прений, с церковной стороны, заболел временным душевным расстройством (еп. Антонин)... Но скромную по существу натуру Василия Васильевича (он был глубоко скромным человеком, несмотря на свою громадную минутами самоуверенность) как нельзя лучше характеризует тот факт, что сам он лично почти не выступал на собраниях. Его знаменитые доклады читал обычно С. А. Андреевский30 или кто-нибудь другой, из привычных членов, а Василий Васильевич, сидя где-то в сторонке, только густо краснел, как школьник, на самых резких местах. В нем еще была вообще (в те годы) эта юношеская способность к смущению. Помню, как однажды, коснувшись в домашней беседе, с глазу на глаз, Христа и поставив вопрос с подразумеваемым ответом (который читатель может найти в его позднем "Апокалипсисе"): "Кто же Он был?" - он вдруг невероятно смутился, покраснел, расстроился и не мог справиться с собой. Смущение еще увеличилось, когда вошедшее в комнату близкое Вас. Вас. лицо с укоризной посмотрело на него... Так философское "новаторство" еще плохо ладило с психологическою традиционностью русского человека. Другой такой же припадок овладел Вас. Вас., когда однажды Д. С. Мережковский попробовал определить истинное отношение, возможное между Розановым и Тем же Лицом, заключив свою мысль в следующие прекрасные слова: "сколько бы Розанов ни отрекался от Христа, - но Христос не отречется от него"... Я думаю, что эти слова действительно лучше всего определяют такое соотношение, и та острота, с которой почувствовал их тогда Розанов, сама свидетельствует об этом. И опять-таки вспоминаются его последние дни... Одно ли "бытовое тяготение" привлекало его основы, в сознаваемом чувстве конца земного пути, к тому, что он только что безмерно отвергал? Историческая роль, выпавшая на долю человека, - это одно, сам человек, в его личной глубине и в смутном сознании условий правдивости этой роли, другое.
      Собрания оборвались скоро: такой парадокс вообще не мог долго продолжаться. На минуту их спасло "честное слово" Янышева Николаю II, что на собраниях нет ничего преступного. Но в конце второй зимы (весной 1903 года) собрания были запрещены, а вслед за тем запрещено даже печатание их отчетов в "Новом пути", и журнал (где у Розанова был отдел "В своем углу") захирел31. Для Розанова все это было большим ударом, и я редко видел его в состоянии такого негодования, в каком он был тогда на ближайших (частью литературных) виновников этого крушения (нововременец Меньшиков)32. Действительно, внешне он уже никогда не находился больше в таких благоприятных условиях для самообнаружения: "своего угла" ему так и не пришлось еще раз дождаться ни на кафедрах собраний, ни в журналистике, хотя он столько мечтал о нем. Возобновленные несколько лет спустя, после революции 1905 года, петербургские собрания, лишенные церковного элемента и окрашенные политической нетерпимостью (тогда все старались быть как можно "левее", не предвидя от сего никаких последствий), были уже чужды и скучны Василию Васильевичу и с каждым годом становились чуждее и скучнее, пока дело не окончилось памятной инсценировкой Мережковскими и А. В. Карташевым "исключения" Розанова из собраний33. Будущий министр исповеданий в кабинете Керенского показал себя уже тогда прекрасным специалистом по истерике...34
      Позднейшие московские религиозно-философские собрания (имени Влад. Соловьева) были духовно ближе Вас. Вас., и он часто говорил о них с симпатией35. Последние годы его вообще тянуло в Москву и удерживали в опустевшем Петербурге только материальные соображения. "Да, конечно, я встретил бы там больше сочувствия, - говорил он мне, когда я звал его переехать в Москву, - но "Новое время"..." Нельзя сказать, чтобы положение его в газете отвечало уже не говорю его дарованиям, но хотя бы той огромной работе, которую он для нее сделал за много лет. Даже заработок его там был, в сущности, несправедливо мал, и ему постоянно приходилось искать дополнительных. Так, устроился он на несколько лет (через гремевшего тогда священника Г. С. Петрова36) в "Русском слове" (псевдоним "В. Варваринъ"), пока те же Мережковские и Философов не изгнали его и оттуда...37 Как "Варваринъ", Василий Васильевич был, конечно, гораздо свободнее, чем как "Розановъ", и благодаря характеру газеты, и благодаря своей маске, - но писание издалека ли, литературная ли усталость или отсутствие у "Русского слова" необходимой для В. В. бытовой подпочвы, но статьи его в этой газете были не так значительны... Вообще десятилетие после 1904 года было, как мне кажется, временем относительного ослабления розановского таланта (конечно, очень относительного: этого таланта хватило бы на десяток хороших писателей), точно, отойдя от минутно наметившейся общественной роли, он тогда еще не сосредоточился на самом себе38.
      Это сосредоточение наступило в последние годы... Сидя по преимуществу дома (он был большой домосед) долгими вечерними часами, за любимым своим занятием - переборкой, рассматриванием, определением и описанием древних монет (у него была одна из лучших не только в России, но даже в Европе частных коллекций греческих, римских и восточных монет), В. В. имел обыкновение набрасывать на чем попало, на клочке бумаги, на обороте транспаранта, на вашем письме, приходившие ему в голову, вечно бродившие в нем мысли. Он был, действительно, "литератор" - человек, непрерывно рождающий мысли, новые и старые, в обточенной оболочке литературного слова. Мне кажется, не было минуты, когда он был бы не способен к такому творчеству, и не было темы, которую он пожалел бы или затруднился бы взять материалом для такого обтачивания. Это, впрочем, доказывают и сборники его записей - "Уединенное" и два тома "Опавших листьев". При жизни В. В. вышло только три таких книги, но материала у него должно было быть на много томов, еще в Петербурге, как-то раскрыв ящик своего письменного стола, куда он сбрасывал эти исписанные лоскуты, он показал мне целое бумажное море, прибавив, что у него есть уже "тома на четыре" - таких, как "Уединенное". Это было очень давно (пожалуй, еще до войны), и с тех пор и до смерти В. В. глубина и объем этого моря должны были сильно возрасти39. Следовало бы московским писателям (Москва, мне кажется, умеет больше ценить Розанова) тем, кто понимает его значение, - образовать особый розановский кружок, который занялся бы разысканием, собиранием и возможным напечатанием всего оставшегося после него материала. Ведь многое из лучшего, что он написал, так и осталось лежать еще в рукописи40. Осталась ненапечатанной и большая работа В. В. 90-х годов - эпохи первых его "египетских" увлечений и расцвета под символическим заглавием "Лев и Овен". Эту рукопись он тщетно предлагал тогда по очереди всем "толстым" журналам: они были слишком тощи, чтобы ее вместить. Между тем это, вероятно (судя по беглому просмотру), одна из главных его работ. Она написана в золотую его пору и ведет мысль розановскими путями, начиная от "Диалогов" Платона, через восточные культы, в глубину любимого Египта, символы которого он начинал тогда разгадывать с таким страстным энтузиазмом41 (он скопировал собственноручно множество сложных египетских рисунков в целый лист из материалов Публичной библиотеки - интересно, сохранились ли эти рисунки?). Со временем придется, конечно, подробно изучить каждую черту его мысли, каждую его складку. Потому что другого такого мыслителя, как Розанов, мы еще не скоро наживем... И, мне кажется, пора уже теперь приступить к этой сложной работе, не откладывая ее.
      Последние годы я, не живя в Петербурге, реже видался с Вас. Вас. и реже переписывался с ним. Гигантские пачки его писем прежних годов разбухали уже медленно. Но он, по-видимому, до конца оставался все таким же неутомимым "переписчиком" - любителем переписки, готовым каждую минуту к длинному, одушевленному ответу. Правда, что подпись в его письмах часто фигурировала посередине письма и, вслед за предполагавшимся окончанием, бесконечный "постскриптум" удваивал и утраивал не только длину письма, но часто и его интерес. В этом отношении В. В. был типично-русским человеком. Точно так же, когда он, прощаясь с вами и после долгих поцелуев, уходил в переднюю, надевал калоши и шубу, - это еще не значило, что он сейчас уйдет: нередко именно тогда-то и завязывался самый одушевленный разговор. Собеседник В. В. был вообще живой и неистощимый: я даже не могу представить его себе не расположенным к разговору - он всегда был готов еще и еще раз вернуться к излюбленным темам, распространить какой-нибудь "восточный мотив", а более всего рассказать и показать свои монеты. Чудесно отчеканенные на греческих экземплярах фигуры богов и символы культа давали ему неистощимую тему... Новые монеты, начиная с Византии, он презирал так же, как всю эту современную скуку...
      Война, потом революция надломили Василия Васильевича. Что-то страшное случилось с ним осенью 1917 года, закрытие "Нового времени", потеря заработка и всего состояния повлекли его в отъезд из Петрограда "в каком-то беспамятстве" (писал он мне) и тяжелое разрушение его здоровья, до тех пор сравнительно очень крепкого42. Сергиев Посад приютил его в последние месяцы его жизни43, и он умер 23 января (5 февраля) 1919 года здесь, возле той Москвы, где провел когда-то молодые студенческие годы44. Жизнь сложилась так, что он жил в Петербурге, но внутренне Москва, я думаю, была ему ближе. А может быть, еще ближе то Троице-Сергиево, куда привела его судьба, как Константина Леонтьева, в последние дни... Он и лежит теперь там, возле своего учителя-друга, и, думается, он сам не захотел бы избрать себе другое место45. Именно там - близ стен старой русской лавры - он всегда увидал бы для себя надежное пристанище после того долгого, бурного плавания по духовному морю, которое выпало на его дело...
      1919, март.
      КОММЕНТАРИИ
      1 Имеется в виду время правления министров народного просвещения гр. Д. А. Толстого и И. Д. Делянова, когда под внушением влиятельного критика "Русского вестника" и газеты "Московские ведомости" М. Н. Каткова в русской школе был принят классический метод образования, то есть введены классические языки - греческий и латынь. Розанов был учителем истории и географии в уездных гимназиях и прогимназиях Московского учебного округа с 1882 по 1893 год.
      2 Знакомство Розанова с Перцовым следует отнести не позднее начала ноября 1896 года. Первое письмо Перцова к нему написано 7 ноября, последнее - Розанова к Перцову, нам известное, - относится к лету 1918 года.
      3 Консервативный период 1890-х годов, или, как называл его Розанов, "катковско-леонтьевский", проходил под известным влиянием эстетики К. Н. Леонтьева (1831 - 1891), с которым он состоял в переписке в последний год жизни мыслителя. Статья Розанова ""Легенда о Великом Инквизиторе" Ф. М. Достоевского" печаталась в журнале "Русский вестник" (1891, No 1 - 4), выходила отдельными изданиями в 1894, 1902 и 1906 годах.
      4 После переезда в Петербург в 1893 году с семьей Розанов поступил чиновником в Государственный контроль и, получая мизерное жалованье, очень нуждался. Свой семейный бюджет он старался поддержать печатанием статей в консервативных изданиях, но материальное положение выправилось только с оставлением государственной службы и принятием в мае 1899 года предложения А. С. Суворина стать постоянным сотрудником газеты "Новое время".
      5 Перцов намекает на полемику 1891 - 1892 годов между Розановым (см.: "Почему мы отказываемся от наследства?" - "Московские ведомости", 1891, 7 июля; "В чем главный недостаток "наследства 60 - 70-х годов"?" - там же, 14 июля; "Два исхода" - там же, 1901, 29 июля; "Европейская культура и наше отношение к ней" - там же, 16 августа, и др.) и Михайловским (см.: "Письма о разных разностях" - "Русские ведомости", 1891, 25 июля, и др.).
      6 Имеется в виду известная полемика между Розановым и Соловьевым в 1894 году. См. статьи Розанова "Свобода и вера" ("Русский вестник", 1894, No 1); "Ответ г. Владимиру Соловьеву" (там же, 1894, No 4) и статьи Соловьева "Порфирий Головлев о свободе и вере" ("Вестник Европы", 1894, No 2) и др.
      7 "Литературная нянька" - критик, литературовед и философ Н. Н. Страхов (1828 - 1896), один из последних крупных писателей так называемого консервативного направления, опекал Розанова с самого начала его сотрудничества в журналах.
      8 Источник цитаты не найден.
      9 Читателям Розанова имена молодого философа Федора Эдуардовича Шперка (ок. 1870 - 1897) и публициста Ивана Федоровича Романова (1861 - 1913), печатавшегося в периодических изданиях под псевдонимом Рцы, известны по книгам "Уединенное" и "Опавшие листья". "Трех людей я встретил умнее или, вернее, даровитее, оригинальнее, самобытнее себя: Шперка, Рцы и Фло<ренско>го. Первый умер мальчиком (26 л.), ни в чем не выразившись; второй был "Тентетников", просто гревший на солнышке брюшко..." (Розанов В. В. Уединенное. СПб., 1912, стр. 227).
      10 С П. А. Флоренским Розанов фактически был знаком с cентября 1903 года, когда получил от него, московского студента, письмо с признанием в ученичестве, но переписка возникла лишь в 1908 году и велась вплоть до личных встреч в Сергиевом Посаде в 1917 - 1918 годах.
      11 В Государственном контроле, куда Розанов был приглашен министром Т. И. Филипповым (1825 - 1899), известным славянофильствующим деятелем, другом Ап. Григорьева, К. Н. Леонтьева и других, были собраны литераторы, называвшие себя последователями славянофильской традиции.
      12 Портрет Розанова, исполненный мирискусником Л. С. Бакстом в 1902 году, находится до сих пор в запасниках Третьяковской галереи.
      13 Перцов намекает на увлечения Розановым египетской культурой и религией, вылившееся в ряде статей 1899 года и повлиявшее на его творчество, особенно в так называемой теме пола.
      14 Истребитель либералов (нем.).
      15 "Ослабнувший фетиш. (Психологические основы русской революции)" (СПб.,1906). Тщетно Розанов пытался напечатать эту статью в периодике, предлагая даже в "Русское богатство". Позднее он включил ее и в сборник "Когда начальство ушло" (СПб., 1910).
      16 "Христианство активно или пассивно?" ("Новое время", 1897, 28 октября); "Кроткий демонизм" ("Новое время", 1897, 19 ноября); "Женщина перед великою задачей" ("Биржевые ведомости", 1898, 1 и 3 мая).
      17 В разгар революции (франц.).
      18 Имеется в виду К. А. Скальковский, постоянный сотрудник "Нового времени".
      19 Спенсер Герберт (1820 - 1903) - английский социолог, позитивист.
      20 С обер-прокурором Синода Константином Петровичем Победоносцевым (1827 - 1907) и главноуправляющим по делам печати Михаилом Петровичем Соловьевым (1842 - 1901) Розанов был лично знаком; с последним находился в дружеской переписке и личном общении.
      21 Постоянным сотрудником "Нового времени" Розанов оставался вплоть до закрытия газеты в ноябре 1917 года.
      22 Ср. письмо М. П. Соловьева 18 мая 1898 года: "Василий Васильевич! Под гнетом духа любострастия пишете Вы последние статьи Ваши. Ваш М. Соловьев" (ОР РГБ, ф. 249, М 4208, л. 15). Обращение к теме пола вызывало у его консервативных читателей болезненную реакцию.
      23 О "воскресеньях" Розанова, собиравшихся в 1905 - 1906 годах, можно прочитать в воспоминаниях Андрея Белого, Вл. Пяста, Б. Садовского, Д. Лутохина.
      24 Сергей Павлович Дягилев (1872 - 1929), редактор журнала "Мир искусства"; Дмитрий Владимирович Филосбофов (1872 - 1910) вел литературный отдел журнала; Александр Николаевич Бенуа (1870 - 1960) вел художественный отдел; Вальтер Федорович Нувель (1871 - 1949), любитель-композитор, вел музыкальный отдел. С мирискусниками Розанова связывали теплые отношения.
      25 Это определение Д. С. Мережковского 1899 года широко распространилось в литературе о Розанове.
      26 Доклад "Христос - Судия мира" был прочитан в Религиозно-философских собраниях и опубликован в "Новом пути" (1903, No 4) под заглавием "Об основаниях церковной юрисдикции, или О Христе - Судии мира". Доклад "О Сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира" был прочитан на заседаниях Религиозно-философского общества 21 ноября 1907 года и опубликован в "Русской мысли" (1908, No 1), затем в книге "Записки С.-Петербургского Религиозно-философского общества" (СПб.,1908, вып. 2). См. эти статьи в книге Розанова "Темный Лик. Метафизика христианства" (СПб., 1911).
      27 Там происходили заседания Религиозно-философских собраний в 1901 1903 годах.
      28 Протопресвитер Янышев Иоанн Леонтьевич (1826 - 1910); Антонин (в миру Александр Андреевич Грановский; 1865 - 1927), старший цензор в Санкт-петербургской духовной академии (1899 - 1903), с 1903 года - епископ Нарвский, после революции - "обновленец".
      29 Епископ Феофан (в миру Василий Быстров; 1873 - 1943) - инспектор Санкт-петербургской духовной академии, после революции - в эмиграции.
      30 Андреевский Сергей Аркадьевич (1847 - 1918) - поэт и литературный критик. По профессии криминалист. Почитатель таланта Розанова.
      31 22-е заседание оказалось последним, и вскорости, 5 апреля 1903 года (заседания открылись 29 ноября 1901 года), последовало запрещение Религиозно-философских собраний. Записки, а потом и стенографические отчеты заседаний публиковались как приложения в журнале "Новый путь" в течение 1903 года. Отчет о предпоследнем, 21-м заседании в наши дни опубликовала итальянская исследовательница Paola Manfredi (см.: "Russica Romana", 1996, vol. III, p. 301 - 328). При подготовке стенографических записей к печати в них по цензурным соображениям делалось много исправлений и пропусков.
      32 Роль М. О. Меньшикова в запрещении Религиозно-философских собраний нам неизвестна. Вероятно, Перцов припомнил другое выступление Меньшикова, относящееся к тому же времени: он раскрыл псевдоним протоиерея А. П. Устьинского, корреспондента Розанова по проблемам семьи, брака и развода, письма которого Розанов печатал за подписью: "прот. А. У-ский" (см.: Меньшиков М. О. Тоже стиль модерн. - "Новое время", 1903, 23 марта, стр. 2 - 3). Событие это вызвало тяжелые последствия для священника: А. П. Устьинскому запрещено было печататься, вести переписку с Розановым (чего он не исполнил) и он был заключен на три месяца в монастырь для покаяния.
      33 Имеется в виду известный инцидент исключения Розанова из состава Религиозно-философского общества на заседании 26 января 1914 года под председательством Карташева.
      34 Карташев Антон Владимирович (1875 - 1960) - историк русской церкви; во Временном правительстве был назначен обер-прокурором Синода с июля 1917 года, позднее собственным приказом назначил себя министром вероисповеданий и эту должность исполнял только десять дней. На заседании Религиозно-философского общества 26 января 1914 года, во время дебатов по поводу исключения Розанова из состава членов, вел себя крайне несдержанно.
      35 В Религиозно-философском обществе им. Вл. Соловьева (1905 - 1918 годы) Розанов не принимал участия и мог присутствовать на заседаниях только в какой- нибудь приезд в Москву в качестве гостя.
      36 Священник Петров Григорий Спиридонович (1867 - 1925) широко выступал как в печати, так и перед аудиториями с конца XIX века. Его проповедничество было окрашено в либеральные тона. В 1907 году был лишен сана священника. Розанов был лично с ним знаком, был очарован его талантом, но в начале 10-х годов "раздружился". Ср. его характеристику: "Петров одна из самых отвратительных фигур, мною встреченных за жизнь. Но: какова слабость человеческой природы: постоянной льстивостью и "вниманием во все мои идеи" он подкупил на много лет меня. <...> Раз он проговорился мне: "Я (в сочинениях) балаболка". Я промолчал, но был поражен: неужели он видит?! Тайна его успеха лежала в чарующем тембре голоса, одновременно властительного, великолепного и что-то шепчущего вот лично Вам, я думаю, таков был Авессалом. <...> Жил он (жена?), как кокотка, кушеточки, диванчики, тубареточки, шелк, бархат, цветы - камелии, альбомы из серебра etc. и всегда даст курсисточке 10 р. "на родителей", чем очаровывал бедняжек. Но - целомудрен и лично одевался скромно. Такого честолюбия я ни в ком не видел..." (ОР РГБ, ф. 249, М 3874, л. 1).
      37 Розанов сотрудничал с "Русским словом" с конца 1905 по 1912 год. Назревавшая ссора между ним и кругом Мережковского к 1912 году перешла в открытое противостояние. Мережковский и его друзья поставили редактору "Русского слова" Ф. И. Благову ультиматум: или они, или Розанов, - и Благов предпочел Мережковских.
      38 Трудно согласиться с этими словами: как раз к 1909 - 1910 годам у Розанова оттачивается форма "маленького фельетона", в которой, по моему мнению, просматриваются знаменитые "опавшие листья". Они, как известно, стали записываться именно в это время. "Ослабление" наступило в 1914 - 1915 годах и было вызвано скорее всего остракизмом, возбужденным в обществе бывшими друзьями Розанова.
      39 Продолжение издания "опавших листьев" Розанова сейчас осуществляет А. Н. Николюкин. Им уже изданы произведения этого жанра за 1914 и 1915 годы и находятся в печати "опавшие листья" за 1916 год. Они изданы под розановским названием "Мимолетное". Осталось издать "опавшие листья" за 1913 год (частично изданы в периодике) под заглавием "Сахарна" и за последние, 1917 - 1918 годы, что, вероятно, и исполнится. Наряду с "Апокалипсисом нашего времени", писавшимся с октября 1917 года до тех пор, пока рука писателя держала перо, Розанов писал и "опавшие листья". Формальное различие между тем и другим циклами: очерки "Апокалипсиса" всегда имеют заглавие, тогда как "опавшие листья", как правило, такового не имеют и часто начинаются с отточия. Тем не менее Розанов однажды говорил Э. Ф. Голлербаху в письме от августа 1918 года, что ""Апок." есть "Опав. листья" - на одну определенную тему - инсуррекция против христианства" (см.: "Звезда", 1993, No 8, стр. 113).
      40 В творческом архиве писателя (РГАЛИ, ф. 419) находится много писем Розанова, которые были собраны после его смерти. Это усилия собирателей Розановских кружков в Петрограде (В. Р. Ховин, Э. Ф. Голлербах и другие) и Москве (П. А. Флоренский). Кроме того, много потрудился над собиранием "материалов для биографии" земляк Розанова по Нижнему Новгороду поэт Борис Садовской (ЦГИА г. Москвы, ф. 418, оп. 292, ед. хр. 266, л. 1). Но усилия были прерваны упомянутым в предисловии выступлением Л. Д. Троцкого.
      41 "Лев и Агнец" - большой труд, который Розанов писал в 1897 году. Местонахождение рукописи остается неизвестным. "Хищное" и "кроткое" мира сего - вот основные символические темы этого сочинения. Об этом сочинении Розанов рассказывает в январском письме 1898 года А. А. Александрову, редактору "Русского обозрения" (см.: Розанов В. В. О себе и жизни своей. М., "Московский рабочий", 1990, стр. 677 - 679), а также в письме к редактору "Вестника Европы" М. М. Стасюлевичу (РГАЛИ, ф. 1167, оп. 2, ед. хр. 12). Основные идеи неизданной рукописи скорее всего "рассосались" в последующих статьях, посвященных египетским и семитическим темам.
      42 В последние месяцы жизни Розанов, пережив небольшой удар, находился на одре болезни и немощи. См. выдержки из заключения врача Аркадия Владимировича Танина, записанного под диктовку священником Павлом Флоренским 9 марта 1919 года: "Движения правой руки и ступни левой ноги были затруднены. Мне казалось, что была некоторая затрудненность речи, выражавшаяся в шепелявости. Общее состояние <...> сердца было удовлетворительно, сознание было вполне ясное. Вообще В. В. Розанов до последней минуты сохранил полную ясность сознания... Когда я был у него во второй раз <...> мною было [найдено] расстройство зрения в форме <...> выражавшееся в том, что больной видел только правую сторону предметов. Поэтому он <...> видел только правую половину слов на правой стороне страницы. Кроме того, у него было расстройство мочеиспускания в форме частых неудержимых позывов на мочу. Болезнь была мною диагностирована как тромбоз артерии в правой половине мозга на почве артериосклероза <...> Мною был назначен <...> кроме того, массаж левой руки. Вначале, под [воздействием] этого лечения, замечены некоторые улучшения: движения руки стали свободнее и расстройство зрения стало как будто [меньше]. Но потом вновь наступило ухудшение. Кроме того, под влиянием плохого питания общее истощение организма и <...> слабость все более увеличивались <...> Деятельность сердца также постепенно слабела. И когда я последний раз был приглашен к больному, накануне его смерти, то пульс был уже настолько слаб, что не оставалось никакого сомнения в близкой кончине больного, о чем я и сообщил его родным. Сознание все время оставалось ясным" (Архив священника Павла Флоренского).
      43 Розанов выехал из голодного Петрограда в конце августа (или начале сентября) 1917 года и, таким образом, прожил в Сергиевом Посаде около одного года и пяти месяцев.
      44 Розанов учился в Московском Императорском университете в 1878 1882 годах, снимая комнаты на 3-й Мещанской улице, меблированные комнаты в Брюсовом переулке, Денежном переулке, в Козихинских переулках.
      45 Розанов был похоронен на территории Гефсиманского скита, слева от церкви Черниговской Божией Матери, подле могилы К. Н. Леонтьева. В 1923 году могилы двух мыслителей наряду с другими могилами были срыты. В 1991 году была восстановлена могила Леонтьева по найденной плите, и в 1992 году была восстановлена могила Розанова, определенная по точной записи в дневнике Пришвина, посетившего кладбище в конце 1927 года с дочерью писателя Татьяной Васильевной Розановой. На могилах установлены дубовые православные кресты. С 1989 года 5 февраля на могиле совершается молебен настоятелем церкви Черниговской Божией Матери с братией, которые и ухаживают за могилами. Из Москвы ежегодно уже по традиции в этот день приезжает группа почитателей, посещает Лавру, могилу, дом Розанова и в районной библиотеке им. В. В. Розанова встречается с читателями.