56

– Как? Мы уже больше не в театре?

– И ты тоже в деле?

– Кажется, Казо не доехал.

– Король послал меня за фильмом.

– Да? Это с фонариком, что ли? И без предупреждения?

– Мы думали, что вы уже свалили. Ведь так договаривались, или нет?

– Кто договаривался?

– Только тронь меня, все расскажу дочке вьетнамца!

– Держи его!

Инспектор Жозеф Силистри нажал на «стоп» как раз в том месте, где начинались тумаки.

– Ты узнаешь эти голоса?

– Мужские – да, а вот с девушкой сложнее.

– Ну и?

– Тот, что помоложе, это Клеман.

– А второй?

– Второй… знаете, я не хотел бы говорить глупости, но…

– Хочешь прослушать еще раз?

– Да, не помешало бы.

– Это Леман, – ответил Жереми. – Это голос Лемана. Я его узнаю.

Так инспектор Силистри и опознал голос Лемана: дав послушать запись Жереми Малоссену, «постановщику в пространстве» саги о семье Малоссенов.

– Ты уверен?

– На все сто.

Инспектор Силистри стал расспрашивать его об этом Лемане.

– Он зашибал в Магазине в то самое время, когда Бенжамен играл там в крайнего. Именно с Леманом Бен разыгрывал свой номер со слезами.

– Тот самый Леман, которого ты пригласил в свой спектакль играть самого себя?

– Да, поэтому-то Клеман и упоминает о театре.

– А имя Казо тебе о чем-нибудь говорит?

– Нет, ни о чем.

– А голос девушки? Совсем не узнаешь?

– Нет.

– Ну да ладно. Ты оказал неоценимую услугу своему брату.

– Его выпустят?

– Ну, не сразу. Ему же не только смерть Клемана шьют.

– А этой записи достаточно, чтобы свалить Лемана?

– Нет, ее нельзя использовать как доказательство.

– А что же делать?

– Да ничего. Ты знаешь, меня же отстранили от дела. А вот попортить кровь господину Леману, это не лишнее. Ты знаешь его телефон?

В последующие недели кровь господина Лемана, в самом деле, испортилась. Началось все с ночного телефонного звонка. Леман давно уже сладко спал. Ругаясь на чем свет стоит, он схватил трубку. Голос, который он тут же узнал, сказал ему:

– Как? Мы уже больше не в театре?

У Лемана не хватило духу даже переспросить. Он бросил трубку, будто обжегся. Бессонная ночь. Следующие несколько ночей инспектор Жозеф Силистри дал ему поспать спокойно. Воспоминание понемногу сгладилось. Показалось! Да, конечно, померещилось!

А потом телефон снова зазвонил.

– Как? Мы уже больше не в театре?

– Кто это? Что это такое?

Убитый страхом, Леман ожидал уже чего угодно. Но то, что он услышал, было страшнее, чем что бы то ни было. Он услышал в ответ собственный голос:

– И ты тоже в деле?

– Что это? Что это такое? Кто говорит?

Никто уже не говорил. Прерывистое молчание повешенной трубки.

И так далее, в том же духе.

Пока Леман не разбил свой телефон вдребезги.

Через неделю его разбудил домофон. Кто-то шестью этажами ниже звонил к нему в квартиру. Кто-то звонил ему из парадной его собственного дома. Который час? Боже мой, который сейчас час? Натыкаясь на мебель, он добрался до трубки.

– Что такое?

– Король послал меня за фильмом… – ответил голос Клемана.

Господин Леман сбежал из дома.

Он спрятался в гостинице на улице Мартир. Он заплатил наличными и не сообщил своего имени. Он думал, что умрет на месте, когда однажды вечером, проходя мимо бюро администратора, услышал, как привратник позвал его:

– Господин Леман?

Он не сообразил ответить, что он не господин Леман.

– Вам письмо.

В письме только эти несколько слов:

«Только тронь меня, все расскажу дочке вьетнамца».

– Зачем ты это делаешь, Жозеф? Почему бы тебе его прямо не допросить?

Жервеза удивлялась. Полицейские обычно так не работали. Старый Тянь этого бы не одобрил.

Силистри защищал свой метод.

– Ничего, пусть этот тип поверит в привидения. Когда Леман хорошенько промаринуется в собственном страхе, он выложит нам все, вот увидишь.

Жервеза не верила Силистри.

– Я тебе не верю. Достаточно его допросить, и он все тебе расскажет, ты сам это знаешь. Зачем ты это делаешь?

– Нет, так просто он не сдастся. Жилистый, упрямец.

– Все равно не верю. Ты не работаешь, а мстишь, Жозеф.

Жервеза пояснила:

– Ты озлоблен. Ты злишься и бросаешься на этого Лемана, потому что он тебе попался под горячую руку. Кто же тебе так насолил, а?

Но так просто Силистри говорить не заставишь. Нужно было сказать ему то, что он сам должен был сказать. И Жервеза это сделала:

– Успокойся, Силистри. Отец моего ребенка не Титюс.

– Откуда тебе знать?

– И не ты, я уверена.

Аргумент сработал.

– Но кто-то же должен быть…

– Так ли уж это необходимо?

– Что?

Силистри посмотрел на Жервезу. Потом он посмотрел на жену Малоссена, которая присутствовала при споре в качестве беспристрастного арбитра.

– Так ли уж необходимо знать, кто это? – уточнила Жервеза.

Силистри привлек арбитра в свидетели:

– Вы слышали?..

Жена Малоссена прекрасно слышала.

– Жервеза в чем-то права. В рождении детей столько таинственного. Тайной больше, тайной меньше…

«Святой союз монашки и феминистки…» – подумал инспектор Жозеф Силистри, когда вышел на улицу. Только этого не доставало! Он много месяцев охранял Жервезу… и для чего? Чтобы в конце концов услышать, что личность насильника не имеет значения. «Что ни говори, Жервеза, а я оторву Титюсу яйца!» Ярость, ослеплявшая инспектора Силистри, не давала ему сомкнуть глаз. Он спал теперь не больше Лемана, то есть вообще не спал. Да, Леман! Не заняться ли нам наконец Леманом… Он как лунатик побрел к новой норе Лемана.

57

– Мари-Анж, Мари-Анж, какого ж вы сваляли дурака, подставив беднягу Малоссена.

Два раза в неделю инспектор Адриан Титюс проводил добрые полчаса в камере племянницы в розовом костюме. Всегда в одно и то же время дня.

– Как мы отстали. Все эти салоны, они вышли из моды несколько веков назад.

Он вынимал откуда-то из недр своей куртки термос, наливал чай, раскладывал пирожные, доставая их из плетеной корзины.

– Угощайтесь, пожалста. Я о своих клиентах забочусь.

Сначала она не притрагивалась к чаю. Оставляла без внимания и пирожные. Она сохраняла бдительность, замкнувшись в своих розовых доспехах.

– А костюмчик-то уже провонял, давно не меняли?

Как-то раз он принес ей другой костюм, того же розового цвета.

– Примерьте.

Она не шелохнулась.

– Это от моей жены. Она, знаете, портниха.

В следующий раз на Мари-Анж уже был чистый костюм.

– Давайте тот, мы его приведем в порядок.

Он сразу выложил карты на стол в первое свое посещение:

– Мари-Анж, Мари-Анж, какого же вы сваляли дурака, подставив беднягу Малоссена. Вы его не знаете. Вы его никогда не видели. Выходит, верить вам нельзя, и дело принимает весьма интересный оборот. Зачем подставлять простака, которого вы не знаете ни по папе, ни по маме?

Она молчала.

– Я вот все спрашиваю себя, спрашиваю… – нашептывал инспектор Титюс, разливая чай.

Она следила за каждым его движением.

– Если бы он был известной персоной, это еще можно было бы понять. Отливать на статую, это, конечно, очень забавно. Статуи у нас никогда не просыхают. Всегда остается капля недоверия:

«Кажется, Этот совсем не тот, кем кажется». Мелкие радости для лакеев и лизоблюдов.

Мало-помалу она стала придвигаться поближе к чаю. Затем выпила чашечку. Потом попробовала пирожное. И все это – не спуская с него глаз. Молча.

– Только вот Малоссен – никакая не знаменитость. Его знают только свои и его собака.

Они неторопливо ели пирожные, потягивая чай из чашек.

– Семья, которую вы не знаете, но о которой вы так подробно рассказали ребятам Лежандра… Собака, мать, братья, сестры, никого не забыли.

Чаще всего их свидания заканчивались обоюдным молчанием.

– Вот я и подумал…

Инспектор Адриан Титюс начинал разговор с того, на чем остановился в прошлый раз.

– Так вот, я и подумал, что если вы не знаете Малоссена, значит, вы знаете кого-то другого, кто его знает. Кого-то, кому он не по душе. Кого-то, кто вам много о нем рассказывал.

Он улыбнулся ей.

– Ну обманщица…

В руках у него, как обычно, была плетеная корзина. Он достал оттуда две белые пластиковые баночки.

– Сегодня у нас мороженое.

Она невольно бросила взгляд на этикетки с маркой изготовителя. И осталась довольна.

– Следовательно, вы сплавляли эти татуировки вовсе не Малоссену, а тому, другому, кто вам о нем рассказывал.

В тот день они съели по порции мороженого, не разбавив свое молчание более ни словом.

В следующий раз он говорил немного дольше.

– Значит, Малоссена вы не знаете. Вы его сдали вместо кого-то другого, того, кому вы поставляли свои татуировки и кто знает его. Вот здесьто вы и прокололись, Мари-Анж. Раз он знает Малоссена, этот другой, и знает очень хорошо – от собаки и до младших сестер, – мы его быстро отыщем.

Она поставила чашку, не допив.

Титюс, напротив, выцедил и сахар со дна своей.

– Это была ваша инициатива, скажете, нет? Он не давал вам распоряжений насчет Малоссена, этот другой, на тот случай, если вас заметут. И он был прав. Тем самым, Мари-Анж, вы нам не тропинку показали, а целую магистраль.

И, уже перед тем как выйти, вспомнил:

– Держите. Это от жены.

Он положил три шелковых прямоугольника на ее ложе Правосудия.

– Ах! Любовь, любовь! Любовь и обман… Должно быть, он вам сильно мозги-то задурил, что вы могли допустить такую ошибку, вы! А ведь вы умеете держать себя в руках. Вам показалось недостаточным покрывать его своим молчанием, захотелось к тому же еще и сдать кого-нибудь вместо него. И чтобы это доставило ему удовольствие. Малоссен… Он его так ненавидит? Она невозмутимо пила свой чай.

– Тогда я подумал вот о чем. Если вы способны на такое ради этого везунчика, значит, вы можете пойти и гораздо дальше.

Ей ничего не оставалось, как решительно продолжать пить свой чай и заедать пирожными, облизывая кончики пальцев.

– Например, взять его вину на себя.

Тут она поспешила отставить чашку с блюдцем, пока они не задрожали в ее трясущихся руках.

– Вы не хирург, Мари-Анж. Это не вы.

Глаза ее по-прежнему ничего не выражали, но вот руки… она не знала, куда их девать. Она стала их вытирать о батист салфетки.

– Это он – хирург. Тот, другой. Это ему вы везли тело Шестьсу в ту ночь, когда вас приперли. План Бельвиля на коже человека: отличный подарочек для любителя. Это был его день рождения или что?

Титюс снова наполнял чашку, как только Мари-Анж ставила ее на стол.

– Вы его загонщица, Мари-Анж, вот и все.

И он добавил, почти с симпатией:

– Его любимая загонщица.

Титюс долго качал головой.

– У этого мерзавца в жилах сопли, наверное!

Инспектор Адриан Титюс наблюдал, какие опустошительные разрушения творил ураган правды в мятущемся взгляде Мари-Анж. Снаряды взрывались в синеве ее глаз и падали горящими осколками, поджигавшими сердце. Любому другому она вцепилась бы в горло, но этот полицейский вдруг заговорил с ней о человеке, которого она любила. Чертов проныра! Противник в их весе. Она ничего ему не сказала, не проронила ни единого слова, и вот он, путем лишь своих логических умозаключений, дошел до того, что уже говорит ей о ее любви! Наполняет ее камеру этой страстью! Да он шаман, этот узкоглазый полицейский!

Инспектор Адриан Титюс охотно разделил бы это мнение. Но инспектор Адриан Титюс мыслил себя рядовым полицейским, живущим прозаической реальностью фактов. Никакого колдовства, Мари-Анж, ты уж извини… Вся его осведомленность, его дедуктивные способности были заложены в анонимном письме, спрятанном здесь, под сердцем, во внутреннем кармане его куртки.

О чем говорилось в этом письме?

О том, что Титюс пересказывал теперь своими словами Мари-Анж.

Господа полицейские,

К сожалению, должен вам сообщить, что в лице мадемуазель Мари-Анж Куррье вы держите под стражей самую выдающуюся лгунью ее времени. В ее словах нет ни капли правды. Она не повинна ни в одном из преступлений, которые себе приписывает. Обманывая вас, она преследует одну цель: скрыть настоящего преступника.

Если через две недели (считая с даты на почтовом штемпеле) вы не вернете мне мою обманщицу, ждите новых жертв, и на этот раз я начну с вас, с полицейских. Вы себе не представляете, как я соскучился по моей обманщице. Правда жизни так угнетает, господа… И раз уж вы так дорожите этой своей правдой, я предлагаю вам ее в обмен на мадемуазель Куррье. Полное и обстоятельное признание. Таковы условия сделки: освободите ложь – и вы получите правду. А будете держать ее за решеткой, я стану косить ваши ряды. Сразу по истечении назначенного срока.

Можете рассматривать это письмо как ультиматум.

Инспектор Адриан Титюс знал это письмо наизусть, и, надо сказать, стиль его не очень-то ему нравился. «Господа полицейские»… «Мадемуазель Куррье»… «Освободите ложь – и вы получите правду»… Этакий чистюля. Таково было мнение инспектора Титюса. Он не смог удержаться, чтобы не поделиться впечатлениями с Мари-Анж. Обходными путями, разумеется.

– Это он вас одевает?

Да, этот розовый костюм – от него, и она носила его, только чтобы сделать ему приятное.

– А перманент? Тоже? Его идея?

Шлем респектабельности на озорной головке шлюхи. Жалкое зрелище…

– Новый взгляд на старый… покрой. Уверен, что он и разговаривает так же, как одевает, этот пижон.

При этих словах она так и подскочила, будто ужаленная.

– Ну вот. Круг подозреваемых сужается, как говорится: чистюля, который говорит так же, как одевает вас.

Каждую неделю Титюс отчитывался перед Жервезой, стараясь не попасть в тот же день и час, что и Силистри.

– Сначала она сомневалась, стоит ли пить со мной чай, а потом подумала: почему бы и нет? Лгунья и при том азартная, ты была права, Жервеза, ей нравятся дуэли. Только зря она согласилась на печенье. Когда рот забит, голова уже не варит. Желудок выбрасывает то, что мозг пытается спрятать.

Титюс говорил все это бесстыдно уставившись на живот Жервезы. Нет, это, конечно, не Святой Дух надувал сей монгольфьер.

– Жервеза, а не допросить ли мне Силистри, как-нибудь за обедом.

– Прекрати, Адриан. Ты прекрасно знаешь, что это не Жозеф.

– Ничего я не знаю, Жервеза. Но раз это не я…

– Похоже, вы об этом сожалеете.

Последнее замечание исходило от жены Малоссена. С тех пор, как она поселилась у Жервезы, жена Малоссена превратилась в ее двойника. Она одна заменяла ей всех ее ангелов-хранителей. Титюс спросил:

– А в морду не хотите?

На следующий день, войдя в камеру Мари-Анж, он зашел с другого конца.

– Вы знаете, что я не имею права приходить сюда и доставать вас?

Пункт предписания.

– Меня отстранили от дела, Мари-Анж. За вас отвечает Лежандр. Я хожу сюда нелегально.

Теперь она уже помогала ему накрывать. Подставки, блюдца, чашки, ложечки, миленькие батистовые салфетки с вышивкой… Каждый день они вдвоем играли в «дочки-матери».

– Давно ли инспекторы стали навещать подозреваемых в их камерах, а? Где это видано?

Сегодня в ассортименте у них были конфитюры из редких фруктов.

– Знаете, чего мне стоит наше знакомство! Каждый раз под двойным напряжением. Подкуп служителя. Еще охране отвалить, и психиатру.

Он разливал чай.

– Цена истины…

Он тактично не включил сюда стоимость их маленьких чаепитий.

– И все это – лишь для того, чтобы сказать вам, что вы можете выставить меня, если захотите.

Очевидно, она этого не хотела.

– К тому же «последовательные следователи Лежандра» верят не мне, а вам.

Но в этот день тема их разговора была несколько иной.

– Как вы догадались, что Жервеза беременна, Мари-Анж? Только потому, что ее вырвало на вас? Или женщины издали чуют материнство в соперницах?

Она брезгливо улыбнулась.

– У меня одна проблема, – признался он.

Теперь он поставил свою чашку. Он долго размышлял, прежде чем сказать:

– Я хочу знать, кто может быть отцом этого ребенка.

Она схватила заварочный чайник и налила ему, изящно придерживая крышку проворными пальцами.

– Спасибо, – сказал он.

Потом спросил:

– У вас нет соображений по этому поводу?

Она смотрела на него.

– А вот у меня есть.

Казалось, ее это заинтересовало. Тем более что он оставил ее в покое, переключившись на кого-то другого.

– Чудовищное подозрение. Я из-за этого ночей не сплю.

И правда: лицо его осунулось и посерело, веки заметно отяжелели, взгляд стал шальным и злобным. Раздражение невысыпавшегося.

– Как бы вы это объяснили, Мари-Анж? Я месяцами расследую дело садиста, который режет шлюх на куски, уж я наслушался воплей, насмотрелся на трупы, отсмотрел километры ужасов, записанных на пленку, я набрался кошмаров по горло, хватит до конца моих дней, и, подумайте только, мне не дает уснуть то, что я не смог прижучить хозяина этого несчастного сперматозоида!

Он резко поднял голову.

– Хотите, скажу, кто он, эта сволочь?

Его трясло от ярости, и он ушел, так и не назвав имени. Дверь камеры с грохотом захлопнулась за ним.

58

Утром шестнадцатого дня, выйдя из своего дома на улице Лаба, старший инспектор Жюльен Перре, методичный следователь дивизионного комиссара Лежандра, направлялся на набережную Орфевр. Как раз в тот момент, когда, подставив спину пасмурному небу, он наклонился, чтобы вставить ключ в замок своего «ситроена-15» (он предпочитал коллекционные модели), он почувствовал ледяное прикосновение лезвия, мягко вошедшего в спинной мозг, точно над пятым позвонком. Инспектор тут же перестал чувствовать свои руки, ноги, и вообще что бы то ни было. Естественно, не мог он осознать и того, что последовало затем: а именно, что его добили и транспортировали тело в багажнике его же машины, при этом не слишком аккуратно – поскольку за рулем сидел какой-то неизвестный, которому сам хозяин ни за что не доверил бы свой автомобиль.

В это время, дивизионный комиссар Кудрие торчал в приемной своего бывшего кабинета, что, впрочем, никак не было связано с этим новым преступлением. Битый час он ждал, пока зять соблаговолит принять его. Для тестя это, конечно, было слишком долго, но для начинающего пенсионера, проводящего дни напролет с удочкой в руках в ожидании клева, – терпимо. Если что и удивляло его в новизне обстановки, так это не упразднение стиля ампир и не размах обновления, привнесенного Ксавье (так звали его зятя), а то, что все это было до такой степени прогнозируемо. Ксавье всегда останется Ксавье. Застекленные проемы, стеклянные двери, алюминиевые рамы, свет, свет, свет, и ни одного знакомого лица на этом этаже дома на набережной… Именно это дивизионный комиссар Кудрие и готовился увидеть, размышляя по пути от гостиницы до набережной Орфевр.

– Зачем вам останавливаться в гостинице, господин комиссар, поедемте ко мне, – предложил инспектор Карегга, встретивший его в аэропорту.

– Вы, случаем, не влюбились за это время, Карегга?

Шея инспектора Карегга, затянутая в меховой воротник летной куртки, покраснела.

– Ну так не упускайте своего шанса. Встретили меня, и на том спасибо.

И пока инспектор Карегга не успел повторить свое приглашение, комиссар поинтересовался:

– Где вы сейчас трудитесь?

– В юридическом отделе, комиссар.

– Бумажные дела…

Дивизионного комиссара Кудрие самого два-три раза заносило туда на поворотах собственной карьеры, и каждый раз при одинаковых обстоятельствах: смена начальника.

– Можете не волноваться: это не надолго, инспектор.

– Отец, извините, что заставил ждать, я правда очень занят… Эти выборы, меры безопасности против терроризма, вся эта политическая дребедень, которая наслаивается на текущие дела, да вы и сами лучше моего это знаете, присаживайтесь, прошу вас.

Дивизионный комиссар Лежандр указал тестю на какой-то прозрачный ушат, посаженный на хромированную трубку.

«Он сажает меня на биде?»

Дивизионный комиссар Кудрие присел с большой осторожностью. Неприятное ощущение. Как будто проваливаешься куда-то. Он покрепче ухватился за свой видавший виды кожаный портфель.

– Как Мартина и дети?

– Хорошо, отец, понемногу все налаживается. У близнецов явный прогресс в немецком. В конце концов, мы пришли к решению взять репетитора. Это, конечно, подразумевает некоторые дополнительные расходы, но ничего не оставалось. Ситуация грозила принять катастрофический оборот.

– А что Малоссен?

Дивизионный комиссар Кудрие задал вопрос так, будто речь шла о третьем внуке.

На том конце стеклянного стола воцарилось молчание.

– Сколько пунктов обвинения у него на шее на этот раз? – не унимался Кудрие.

Напор оказался все же не слишком силен, чтобы сломать лед.

– В последний раз, когда мне пришлось им заниматься, – продолжал Кудрие, – его подозревали в том, что он убрал жениха своей сестры Клары и подослал в Шампронскую тюрьму убийцу перерезать горло некоему Кремеру. Для него это совсем немного. Вот в предыдущие разы…

– Отец!

– Да?

Дивизионный комиссар Лежандр вложил большую надежду в последовавшую за этим фразу.

– Я не намерен говорить с вами о Малоссене.

– Почему?

Надежда не оправдалась.

– Послушайте, отец…

– Да, Ксавье?

– У меня правда совсем нет времени, совсем.

Насколько помнил дивизионный комиссар Кудрие, у Ксавье никогда не было времени для него. И для Мартины тоже. Как, впрочем, и для детей. Как будто время поглотило его сразу, как только он вышел из материнской утробы. Стоило войти в помещение, где он находился один, он вскакивал, как будто его застали в сортире на горшке. Нет времени… Неутолимая мечта о карьере сожрала все его время. Нет времени, но зато хороший аппетит.