42

Пленка начиналась приглушенным восклицанием:

«Но это же дверь графа Царева!»

Которое тут же перебивает голос Барнабе:

«Не теряйте времени на восторги, Клеман».

Тем не менее в холле Клеман опять не удержался от того, чтобы не вскрикнуть удивленно:

«Куклы Трынки! Это то, что вы называли безделушками, Барнабу?»

Сердитый шепот Барнабе:

«Вы хотите весь дом всполошить? Живо поднимайтесь, и никаких комментариев насчет медальонов Бергмана».

Клеман его поддразнивал:

«Я больше интересуюсь Ренуаром, чем Бергманом».

«Марш наверх!»

Жюли услышала, как Клеман шагает по ступенькам. Она представила, как он поднимается в кабинет старого Иова, освещая себе путь фонариком, крайне возбужденный кинематографичностью происходящего. Что он только себе не напридумывал, карабкаясь по лестнице из «Правил игры» к своей судьбе. Жюли услышала, как он прошептал:

«Вот я на месте. Дверь кабинета. С той самой табличкой».

И раздраженный ответ Барнабе:

«Ну так входите, раз уж вы на месте!»

Жюли четко расслышала поворот ручки.

Перешептывания Барнабе и Клемана стали едва слышны: надо осмотреться в джунглях кабинета, сориентироваться, отыскать три возможных тайника. «Нет, – шептал Клеман, – нет, это не здесь. – Хорошо, посмотрите на каминной полке…»

Тихо-тихо, пока вдруг не раздается женский голос:

«Что вы здесь делаете?»

И мгновенная, невероятная реакция Клемана:

«Дьявол, как вы красивы! Он говорил, что вы красивы, но я не думал, что настолько! Спрячьте оружие, вы можете пораниться».

Стоп. Перематываем назад. Включаем.

– Дьявол, как вы красивы! Он говорил, что вы красивы, но я не думал, что настолько! Спрячьте оружие, вы можете пораниться.

«Невероятно, – подумала Жюли. – Клеман сделал вид, что узнал эту девицу. Моментальная реакция. Ни капли удивления».

Заинтригованная этим «он», девица засомневалась:

«Кто вы?»

Клеман повел игру дальше:

«Не знаю, должен ли я это говорить, но ему особенно нравятся ваши веснушки».

Девица хихикнула:

«Мне лучше знать, что ему нравится… Что ты-то здесь забыл?»

Очередной мгновенный ответ:

«Да я за фильмом пришел, что же еще!»

За несколько минут до смерти Клеман играл. Клеман играл свою роль. Клеман снимался в своем собственном фильме. Клеман Судейское Семя играл свою жизнь. Все его чувства были обострены близостью опасности, и он произносил возможные реплики совершенно неизвестного ему сценария. Попутно он передавал Барнабе как можно больше информации. Он описывал свою собеседницу!

«Вы хромаете? У вас болит колено? Он мне не говорил, что вы хромаете.

– Фильм отправили еще позавчера.

– Отправили, но не получили. Поэтому я здесь.

– Как это – не получили? Казо сам его повез, позавчера».

Стоп. Назад:

– Казо сам его повез, позавчера.

Дальше. Голос Клемана зазвучал жестче: «Тогда почему вы еще здесь? Если фильм отправили, значит, и сами должны были вернуться. Вас же ждут! Или что, прокатить нас вздумали?»

Невероятно!

«Это наше личное дело. При чем здесь Король?»

Назад!

– При чем здесь Король?

… здесь Король?

Потом внезапно вклинивается мужской голос.

«С кем ты разговариваешь?»

И вдруг сорвавшийся голос Клемана:

«Как? Мы уже больше не в театре?»

Мужской голос:

«И ты тоже в деле?»

Женский голос:

«Кажется, Казо не доехал».

Клеман накручивает:

«Король послал меня за фильмом».

Стоп! Стоп! Назад! Снова!

– Как? Мы уже больше не в театре?

– И ты тоже в деле?

Еще раз!

– Как! Мы уже больше не в театре?

Он его знает. Клеман знает этого типа!

– И ты тоже в деле?

И тот тоже знает Клемана.

– Как! Мы уже больше не в театре?

Клеман его знает, но не настолько хорошо, чтобы вспомнить его имя.

Голос девицы:

– Кажется, Казо не доехал.

И Клеман сразу в ответ:

– Король послал меня за фильмом.

Но голос его заметно дрожит. Он не ожидал встретить там этого парня. Но, если его послали за фильмом, он должен был знать, что там был этот тип. И тот сразу это просек.

Голос парня:

«Да? Это с фонариком, что ли? И без предупреждения?»

Запаниковавший Клеман:

«Мы думали, что вы уже свалили. Ведь так договаривались, или нет?»

Голос парня:

«Кто договаривался?»

Крик Клемана:

«Только тронь меня, все расскажу дочке вьетнамца!»

Голос девицы:

«Держи его!»

Затем серия глухих ударов.

И тишина.

Жюли, склонившись над магнитофоном еще раз прокручивает назад.

– С кем ты разговариваешь?

– Как! мы уже больше не в театре?

– И ты тоже в деле?

– Кажется, Казо не доехал.

– Король послал меня за фильмом.

– Да? Это с фонариком, что ли? И без предупреждения?

– Мы думали, что вы уже свалили. Ведь так договаривались, или нет?

– Кто договаривался?

– Только тронь меня, все расскажу дочке вьетнамца!

– Держи его!

«Дочка вьетнамца? – подумала Жюли. – Жервеза? Жервеза… При чем тут Жервеза?»

– Жюльетта, как по-твоему, кто эта дочка вьетнамца?

Жюли встала.

– Теперь мне правда пора, Барнабе.

– Возьми переговорное устройство, чтобы мы могли говорить не только здесь. Взгляни на диване, под подушкой, слева. Я приготовил, специально для тебя.

И пока Жюли надевала микрофон, он еще спросил:

– А Король? Жюльетта, что это за Король?

43

Конечно, вряд ли выстроилась бы очередь королей, которые бы так интересовались работой старого Иова. Таких был всего один, и Жюли прекрасно себе представляла Его Величество: громкий смех в два ряда фарфоровых зубов, ворот рубашки открывает выгоревшее руно волосатой груди, цепь, браслет и печатка – полный комплект, крепкие объятия и прямые речи. Сорок лет преданных идеалов растекались лужей раскаяния у ног Сюзанны: «Я Король Живых Мертвецов, это известно, я сам испортил свою пленку и не смог тебя завоевать…» И крик: «Я хочу это увидеть, Сюзанна! Хоть стоя на коленях, как провинившийся школьник, со словарем на башке… мне нужно увидеть этот фильм!» Ни Сюзанна, ни Жюли тогда не оценили истинных размеров этой необходимости. Король хотел увидеть Уникальный Фильм старого Иова. Любой ценой. Под этими развалинами копошился призрак настоящего киномана, он возвещал о себе. Сюзанна выставила Короля Живых Мертвецов, и тому пришлось прибегнуть к собственным средствам. А средства у него имелись значительные… Барнабе настаивал:

– Так что с этим Королем? У тебя есть какие-нибудь догадки?

Жюли предложила меняться: личность Короля на его парижский адрес, баш на баш.

В такси, которое везло Жюли к Королю Живых Мертвецов, Барнабе все еще торговался:

– А дочка вьетнамца?

Жюли расхаживала теперь с Барнабу в голове. Под повязкой, скрывавшей ее ожоги и делавшей ее похожей на цирковую «женщину-змею», были спрятаны наушники. В огромных черных зеркальных очках змея смотрела глазами мухи.

– Дочка вьетнамца? Понятия не имею.

Барнабе яростно трещал ей в уши.

– Жюльетта, я же дал тебе адрес Короля!

– А я тебе открыла, кто он.

– Жюльетта. Кто эта дочка вьетнамца?

– Барнабе, о чем этот фильм?

– Если я не хочу, чтобы его видели, стану я рассказывать!

– Даже мне?

– Особенно тебе.

– Я не знаю, кто эта дочка вьетнамца, Барнабе.

– Вы разговариваете сама с собой?

Этот вопрос доносился снаружи. В зеркале заднего вида маячила встревоженная физиономия шофера такси.

– Вы говорите сама с собой?

Женщина с глазами мухи внушала ему смутные опасения.

– Я ненормальная, – ответила Жюли.

– Ненормальная? – переспросил водитель.

– Сумасшедшая. У меня в голове сидит собеседник, – пояснила Жюли.

– Что? – не понял водитель.

– С кем ты разговариваешь? – спросил Барнабе.

– Собеседник, – повторила Жюли шоферу такси. – Он спрашивает, с кем я говорю. Как вас зовут?

– Рэмон.

– Я разговариваю с Рэмоном, – ответила Жюли Барнабе, уставившись в затылок водителю сквозь свои черные очки.

– Ну… нельзя сказать, что мы разговариваем по-настоящему, – поправил водитель, глядя прямо перед собой. – Правда, нельзя сказать, что мы разговариваем…

– А что это такое – «разговаривать по-настоящему»? – спросила Жюли, уже на взводе.

– Ты мне задаешь этот вопрос? – спросил Барнабе.

– Тебя, Гамлет, не вызывали! – отрезала Жюли. – Куш, а то я тебя отменю.

Водитель, который собрался было накатать эту обмотанную туристку на кругленькую сумму, сменил курс, срезая, как покороче.

Выходя из такси возле его дома – естественно, частный особняк, авеню Анри-Мартен, – Жюли поняла, что у нее никогда уже не будет возможности поговорить с Королем Живых Мертвецов.

Она сразу вычислила журналистов, растворившихся в толпе зевак перед входом. Она знала, зачем они здесь, со своей аппаратурой и микрофонами. И откуда эта толпа, сдерживаемая полицией. И эти подавляемые всхлипывания. Запахло кончиной звезды: есть, где поживиться. Судя по тому, что слышала Жюли, некролог актера и продюсера уже давным-давно был готов.

– Он так пил! Чему тут удивляться.

– Надо сказать, он еще долго продержался.

– Личный рекорд.

– Говорят, он не мылся уже семь лет.

– Да что ты?

– Клянусь. Напудренный, надушенный и загорелый поверх корки грязи.

– Короче, настоящий король.

– Лохмотья богача на спине босяка.

– Это как раз было в его последнем интервью: тяга к нищенству.

– Ну так он умер или нет, в конце концов?

– Он погиб. Если не хуже.

– «Он погиб. Если не хуже» – это, кажется, из «Зеленого фрака» Флера и Кайаве[30].

– Браво, Жанно!

Жюли, отменив Барнабе, прислушивалась и присматривалась. Кажется, Король умирал сейчас в Американском госпитале в Нейи. Что с ним случилось? Никто не знал. Увезли на «скорой». Событие удалось хранить в секрете, в течение всей ночи. Может быть, он уже умер? Тело ждали с минуты на минуту.

– Какова бы ни была эта болезнь, что уносит его, она отнимает у нас звезду, да, гаснет настоящая звезда… и собравшаяся толпа…

Тип, который нашептывал это в свой микрофон с величайшим сожалением в голосе, в другой руке держал булочку с шоколадной начинкой.

Жюли снова подключила Барнабе.

– Барнабу?

– Кто эта дочка вьетнамца? – не унимался Барнабе.

– Сейчас это не так важно, Барнабе, Король умирает.

Она описала толпу возле его дома, повторила произносимые слова.

– Ящик Пандоры, – отозвался Барнабе. – Он увидел фильм и умер от этого.

«Нет уж, Барнабе, – подумала Жюли, – больше я не стану тебя спрашивать, что на этой пленке, из-за которой такой сыр-бор».

– Я сейчас туда, собираюсь войти. Рассмотрю все поближе. Позже я тебя опять подключу.

– Незачем. Я здесь.

Она вздрогнула.

– Что?

– Я здесь. Рядом с тобой.

Она не удержалась от того, чтобы не поискать его взглядом в окружающей толпе.

– Тебе очень идет этот плащ, Жюльетта.

– Забирай свою игрушку, Барнабу.

Она вырвала наушники и швырнула крошечный прибор в урну. Глубоко вздохнула, затянула на талии пояс своего серого плаща, подняла воротник, послюнявила палец, размазала себе по щекам тушь для ресниц, скорбно надула губки, надела огромные очки и, замаскировавшись таким образом под нечто безутешное, стала пробираться сквозь толпу. Но ее собратьев трудно провести. Аппараты застрекотали, освещая ей вспышками проход. Она торопилась пройти, вжав голову в плечи, опустив лицо и энергично работая локтями. Все расступались перед ней. И полиция – тоже, по инерции.

В холле метрдотель вздумал ее «завернуть». Она судорожным жестом пресекла эти попытки и прошла прямо. Незаметно проскользнув мимо нее, метрдотель первым достиг внушительной двери и распахнул ее перед посетительницей.

Благородное собрание обратилось было к ней. Но так как в безутешных вдовах здесь не было недостатка, взгляды тут же покинули Жюли и разговоры возобновились; каждый смотрел через плечо своего визави в поисках более значимого собеседника. Взгляды – прячущиеся, устремленные вдаль, косые, алчные… Жюли проходила перед глазами кинематографа. Она искала. Она нашла. Сначала Сюзанну. Та одиноко стояла у окна, вся в черном, как пиковый туз, отрешенно глядя в сад, полная неподдельной печали, которая, однако, тут же обратилась бы просветленным смехом, если бы кто-нибудь бестактно потревожил ее. Сюзанна… Так, Сюзанна здесь. И Жюли была ей за это признательна. Немного тепла к этому ледяному лету. Она продолжила поиски. Вдали, в самом конце диагонали блестящего паркета, она заметила Рональда де Флорентиса. Точно такой, каким она видела его в больнице Святого Людовика, у постели Лизль: львиная грива, зевесова мощь. Он сидел в глубоком кресле: старость, ничего не попишешь. Интересно, сколько ему могло быть лет? Он ведь одного поколения с Иовом? Но все такой же деловой. Так, пойдем поздороваемся. Поравнявшись со старым продюсером, Жюли обошла его сзади и, наклонившись к его уху, спросила:

– Рональд?

Он подскочил, будто очнувшись.

– Кто здесь?

Да, старый человек. Спал себе спокойно.

– Это я, Рональд, я – Жюльетта.

Он обернулся, не веря своим ушам.

– Жюльетта? Крестница Иова?

– Да, это я.

– Что ты здесь делаешь, моя красавица? Полиция тебя уже обыскалась!

– Знаю, Рональд, знаю. Но я не убивала старого Иова. Можно вас на пять минут?

– Конечно, конечно!

– Наедине, Рональд.

Нетерпеливый жест:

– Никогда в жизни не говорил и не спал с двумя сразу.

Секрет его успеха.

– Рональд… отчего умер Король?

– Невозможно узнать.

– Как это невозможно?

– Его жена нашла его здесь вчера вечером в каком-то странном состоянии. Она сразу позвонила в клинику Нейи.

– В странном состоянии?

– Она была напугана. Онемела от ужаса. Пришлось дать ей снотворное. И в больнице молчат как рыбы.

– Убийство?

– Нет. Врач выдал разрешение на похороны. Король скончался два часа назад. Видишь, ждем, когда привезут тело.

– Самоубийство?

– Тоже нет.

– Давно вы с ним виделись?

– Мы встречались каждый день, последний раз во вторник вечером.

– Вы что-то готовили?

– Покупку и распространение. Очень трудно было все это провернуть. Сложности всякие. Это меня совсем измотало. Международный проект. Все в деле. Американцы, японцы, Европа… Событие всемирного масштаба. Исключительная культурная акция. Творение творений.

– Вы можете мне еще что-нибудь сказать?

Какой-то высокий молодой человек приблизился, держа в руке стакан, в котором пузырилось, растворяясь, лекарство. Рональд строго пригвоздил его к месту:

– Я разговариваю.

Человек исчез. Испаряющийся секретарь.

Рональд взглянул на Жюли.

– Ты знала, что Иов всю жизнь снимал один фильм?

«О боже мой…» – подумала Жюли. И ответила:

– Конечно!

Рональд вспылил:

– Конечно! Как это «конечно»? Даже я этого не знал!

– Только родные были в курсе, мне кажется…

– Родные! Разве семьдесят пять лет дружбы не стоят всех родных вместе взятых!

Несколько голов обернулось. Львиный взгляд вернул их в прежнее положение.

– А какое отношение имеет к этому Король? – спросила Жюли.

– Он нам как раз и продал фильм Иова.

«Ну вот, – подумала Жюли, – так я и знала…» На свой страх и риск она задала еще один вопрос:

– С согласия Иова?

Рональд де Флорентис посмотрел на нее так, будто она с луны свалилась.

– Естественно, с его согласия. Контракт в двести страниц. Глухо со всех сторон, не подступишься. Ты знаешь Иова!

«Вот именно, – подумала Жюли, – я знаю Иова».

– И о чем этот фильм? – спросила она рассеянно.

– Как раз этого никто и не должен был знать до самого просмотра, – отрезал Рональд. – Никто, так записано в контракте. Секретность в данном случае – нерв продвижения на рынке. Если хочешь, чтобы все пришли смотреть, нужно, чтобы никто ничего не знал заранее.

– И вы закупили по баснословной цене фильм, о котором никто или почти никто ничего не знает?

– Прежде чем прийти ко мне, Король уже предлагал его нескольким продюсерам. Три-четыре человека, из тех, кто решает, видели этот фильм. А в нашем деле появление этих четверых говорит само за себя.

– Вы тоже к ним относитесь?

– Нет. Я всего лишь посредник. Я свожу финансирование с тем материалом, который мне предлагают, вот и все. И можешь не сомневаться, меня так и распирает от любопытства. Семьдесят пять лет в друзьях! Уникальное творение! И ничего мне не сказать! Ни показать! И продать все этому…

Но тут он вдруг вспомнил, что находится в доме этого… И ждет, когда привезут тело этого…

Жюли стало его жаль.

– Вы купили нечто, чего вы не видели?

– Да, через посредников. При том – не какая-нибудь мелкая сошка. Открылись все краны легальных денежных потоков. Они хотят превратить это в событие века.

Затем прибыл Король. В гробу. Завинченном наглухо. Напоминавшем его собственный дом. Все стали подходить по очереди. Кроме Сюзанны.

Жюли пошла за ней к выходу.

На улице она шла за ней, на некотором расстоянии.

А потом обогнала ее на лестнице в метро, на станции «Помп».

И, подвернув лодыжку, развалилась прямо перед ней, крича от боли с итальянской несдержанностью.

Сюзанна бросилась к ней.

– Как дети? – спросила Жюли в промежутках между двумя потоками ненормативной лексики из самого сердца Рима.

– Жюли? – удивилась Сюзанна, склонившись над ее лодыжкой.

– Как дети? – повторила Жюли ей на ухо.

– Хорошо, – прошептала Сюзанна, – очень хорошо. Кто-то подкинул кассету матери Бенжамена. По ней определили, что вы невиновны, и запись – тому подтверждение. Но они там не слишком торопятся. Вы их знаете…

– Кассета?

Подошел какой-то прохожий, заявив, что он врач. Но едва он прикоснулся к лодыжке Жюли, как тут же вскочил как ошпаренный.

Жюли подняла страшный крик, сдабривая итальянскую речь перцем ругательств:

– Ma che vvole'sto stronzo? Guarda che me la rompe davverto la caviglia! Aoh!.. A'ncefalitico! Ma vvedi d'anna affanculo! Le mani addosso le metti a quella pompinara de tu' sorella![31]

Целителя смело ураганом римского бешенства.

– Мне пора встретиться с Жервезой, – быстро заговорила Жюли.

– Это просто. Она заходит к нам время от времени. Кажется, она очень привязалась к Верден.

– За вами следят, Сюзанна.

– А за кем сейчас не следят. Вас ведь тоже разыскивают.

– Этот мнимый врач…

– Это был полицейский?

– Или поклонник. Он шел за вами уже десять минут.

– Ну вот, спугнули мою судьбу.

– Сюзанна, мне нужно встретиться с Жервезой. И как можно скорее.

44

Вместе с инспекторами Титюсом и Силистри, шагавшими по правую и по левую руку от нее, Жервеза шла по гулкому коридору женской тюрьмы, сосредоточенно следя за связкой ключей, болтавшейся на бедре надзирательницы.

Надзирательница объясняла:

– Она ни с кем не разговаривает, никогда. С тех пор как ее привезли, она еще ни слова не сказала.

Руки у нее были из тех, что без труда могут повесить быка на вешалку.

– И к тому же опасная.

Надзирательница покачала буйволовой головой.

– Пришлось изолировать.

Жервеза почувствовала нотки страха в ее голосе.

Племянница разделалась с тремя своими сокамерницами. Одной выбила глаз, другой рассекла до кости щеку, третьей сломала руку. Внезапно, ни с того ни с сего, продолжая хранить молчание сфинкса. В камере всё в крови, а на ее розовом костюме – ни пятнышка.

Одиночка.

– Люди Лежандра не смогли вытянуть из нее ни словечка. Уже несколько недель прошло, а они все еще не знают, кто она такая.

При этих словах инспекторы Титюс и Силистри испытывали то, что они называли «маленькими радостями отстранения». Так как дивизионный комиссар Лежандр запретил им проводить допросы, Титюс и Силистри передали карты роботам нового патрона. «Методические допросы».

Лежандр оттянулся на своих методиках. Его инспекторы возвращались, падая от усталости. Очевидно, заключенная никогда не спала. Глаза у нее были теперь как у инквизитора, но в них читалась тщетность допросов, двусмысленность любого предположения. Взгляд узницы возвращал вам ваши же заблуждения. Инспекторы приходили от нее с кругами под глазами и с желанием исповедаться. Они сомневались – методически, конечно, – но уже в собственном методе. С отчаяния дивизионному комиссару Лежандру пришлось прибегнуть к помощи любимой троицы своего тестя. В очередной раз Жервеза вытащила Титюса из объятий Таниты, а Силистри из постели Элен, и все трое шли сейчас за надсмотрщицей-кетчисткой по бетонному полу тюрьмы, который отдавался в ушах обычным тюремным набатом.

– Ты слышишь? – спросил Силистри.

– Что это? – не понял Титюс.

– Эхо наших шагов, слышишь?

– Слышу.

– Именно этот звук сделал меня честным.

Это была правда. Когда Силистри угнал свою очередную машину, папаша Божё сам отвел сопляка в тюрьму, предварительно вздув его как следует. Один знакомый сторож оставил их в тюремном коридоре на целый день. Шестьсу сказал только одно: «Слушай».

– Это здесь.

Надсмотрщица указывала на дверь камеры. Титюс первым приник к глазку. Племянница сидела, как обычно, на краю кровати, прямо, уставившись на дверь, в своем безупречном розовом костюме. Первое впечатление Титюса подтвердилось. Решительно, у нее был накрахмаленный вид тех теток из модных бутиков, которые приходили проверять работу Таниты, его возлюбленной модистки. Светловолосые и загорелые, в шикарных костюмах, с побрякивающими браслетами на запястьях, точеными ножками и сухим тоном, они поучали Таниту, небрежно расправляясь с ее великолепно-ничтожными ситцами, умудряясь превратить легкость шелка в тяжесть свинца. Они требовали, чтобы мир соответствовал их раз и навсегда вырезанным лекалам. Стоя у них за спиной, Титюс показывал, как дает им пинка, каждой по очереди, а Танита тем временем показывала им свои эскизы, с ангельским простодушием выдерживая их каменные взгляды.

Силистри же видел нечто иное в этой женщине, которая вросла в свой костюм, как рыцарь в доспехи: гроза подчиненных, зам по кадрам, распорядительница людских ресурсов, безразличная поставщица безработицы, разделывающая ваше предприятие с той же теплотой, что и мясник тушу в холодильнике. Одна из тех подтянутых дамочек-вурдалаков, о которых Элен вечерами, в приступе философской усталости, говорила: «Нет, все-таки лучше быть женщиной, которую бьют, чем женщиной, которая бьет».

В общем, Титюс и Силистри сходились во мнении, что племянница была совершенно обычной. Каждая эпоха кроит норму по своей мерке. И сегодня эта норма становилась безмятежно убийственной.

Силистри посторонился, уступая место Жервезе.

– Нет.

Жервеза не захотела смотреть в глазок.

– Откройте, – сказала она надзирательнице. Кетчистка открыла. Не без некоторого колебания, но открыла.

– Вы останетесь здесь.

Оба инспектора подчинились беспрекословно.

– Закройте за мной, – обратилась она к кетчистке. – И глазок тоже.

Кроме кровати, привинченной к стене, в камере был еще табурет, привинченный к полу, и небольшой столик, привинченный к другой стене. «Ограничивать передвижения предметов – значит ограничивать свободу человека», – подумала Жервеза. На столе лежали блокнот и шариковая ручка, оставленные в распоряжении племянницы методичными инспекторами комиссара Лежандра. «На случай, если вы предпочтете общаться с нами письменно».

Листы остались нетронутыми.

Жервеза села на табурет.

Ее колени касались коленей племянницы.

Жервеза молчала.

Две вечности, одна против другой.

Жервеза наконец заговорила, но не для того чтобы прервать молчание. Она всего лишь сдернула вуаль, скрывавшую слова. Теперь они могли взлететь или остаться там, где были.

– Здравствуй, Мари-Анж, – сказала Жервеза.

Племянница не отреагировала. Установление личности стирало в пыль ее молчание, но она стойко держала удар.

– Я не хотела верить, что это ты, – добавила Жервеза, – но когда мне показали антропометрические снимки…

Честно говоря, Жервеза не сразу узнала ее на тех фотографиях. Сначала было впечатление абсолютной банальности. Лицо как лицо. «Невозможно быть до такой степени обыкновенной», – сказала себе Жервеза. И решила взять подборку фотографий домой. Она разглядывала их целую ночь, но так ничего и не высмотрела, кроме маски предпринимательницы. Но маска как-то не клеилась к лицу. Жервеза решила переснять фотографии. Она сделала то же, что сделал бы ее отец Тянь, будь он на ее месте. Она отправилась к Кларе Малоссен. Жервеза и Клара уединились под красной лампой проявочной. Сидя на руках у Жервезы, Верден светила двум женщинам своим испепеляющим взглядом. Начали с того, что племянницу увеличили. Глаза, губы, уши, скулы. Напрасно. Нос был переделан, брови выщипаны, губы намеренно прикушены. Если это лицо и было когда-нибудь кому-нибудь знакомо, то племянница постаралась сделать его неузнаваемым.