Это произошло уже на боковой улиц, куда свернул с Калюмет Билли Келл. Когда я избавился от нищего, Билли уже переходил улицу примерно в квартале от меня. А еще дальше, в полуквартале от Билли, стояла привязанная к столбу лошадь старьевщика -- с выпирающими ребрами, покрытая паршой, понурившаяся от жары. Я и сам тут же, чисто автоматически, стремясь оказаться от нее подальше, перешел улицу, хотя мой дистроер был достаточно свежим. Уже тогда я должен был удивиться, почему Билли Келл проделал то же самое, но... Думаю, меня все-таки можно извинить, потому что без дистроера ни один марсианин не сумел бы пройти по этой узкой улочке, не напугав бедную старую клячу до приступа бешенства. Ведь у меня почти не было запаха, но когда я проходил мимо, лошадь все же вскинула голову и недовольно фыркнула бархатными ноздрями.
      Через пару минут Билли Келл остановился поболтать с группой из десяти или двенадцати подростков, сидевших развалясь возле ограды уныло выглядевшего церковного двора. Вероятно, они ждали его, потому что Билли при разговоре выглядел как вождь или советник.
      Я заскочил в подходящий проем, в котором не было двери.
      Они льстиво одаривали Брилла пристальным вниманием, таращили изумленные глаза и хохотали над его остротами. Мальчишки и девчонки, все они носили эти петушиные береты, которые теперь, кажется, стали символами принадлежности к подростковой среде. Голоса их были скрипучими и громкими, но говорили они на каком-то жаргоне -- мешанине слов с переставленными слогами, а то и вовсе несуществующих,-- и большей частью я не мог даже уловить смысла беседы. Когда Билли прощался с ними, я снова увидел тот странный жест -- вскинутую руку с вывернутой ладонью.
      Он еще некоторое время водил меня по лабиринту узких улочек и наконец вошел в неряшливо выглядевшую двухэтажную хибару, но как раз перед этим я и осознал то, что должен был понять, обходя лошадь. С надвинутой на лоб шляпой я прогуливался в полуквартале от Билли. Он уже поднимался по вытертым ступеням, когда налетел порыв ветра и с шорохом пронес мимо меня кучу мусора. Я уловил этот слабый запах, но и Билли, находящийся за полквартала, услышал его. Голова Билли по-совиному стремительно повернулась в мою сторону, глаза быстро распознали источник шума и мимоходом скользнули по мне. Трудно сказать, узнал он меня или нет,-- в дом он вошел с достаточно безразличным видом.
      Я уже встречал человеческие существа с такими же высокими мускульными реакциями, как у нас,-- у Анжело, к примеру, они временами бывают чрезвычайно быстрыми. Но я никогда не встречал человека, чей слух остротой был бы сравним с марсианским. И я уже тогда обязан был вспомнить, что у Намира есть сын.
      Хотя я и написал это, у меня до сих пор нет достаточных доказательств. Он мог повернуть голову по любой другой причине. То, что он обошел лошадь, могло оказаться обыкновенной случайностью или быть вызванной неприязнью к животным, встречающейся у землян. Но я думаю, что я прав, и о нем следует предупредить остальных Наблюдателей.
      В этом районе не было подходящего места, где бы я мог спрятаться. Но не было и причины, по которым мистеру Бену Майлзу нельзя было побродить по этому жалкому району, раз уж старика сюда занесло. Я как раз проходил мимо дома, когда оттуда донесся визг визгливой брани. Женский голос был настолько пьяным, что я разобрал лишь несколько слов.
      -- Мерзкий сопляк! -- далее последовал целый поток сквернословия.-- Стараешься быть тебе матерью -- и никакого проку... Проваливай! Не надоедай мне! Мне плохо...
      Раздался звук разбившейся бутылки, я оглянулся и вовремя -Билли как раз выходил из дома. Легкой неторопливой походкой он дошел до угла и исчез. Повинуясь внезапному порыву, я вернулся и принялся стучать в дверь. Я колотил в нее до тех пор, пока не раздались мрачные проклятья и не донеслось шарканье тапок по полу.
      -- Департаменты пожарной инспекции! -- крикнул я.
      -- Да?
      Мускулистыми руками она перегородила дверной проем. Зловонное дыхание. Прищуренные, красные, с бессмысленным взглядом глаза, но в общем-то не стара -- вероятно, около пятидесяти -- и неплохо одета. Враждебность на ее лице сменилась глупой самодовольной улыбкой. За спиной женщины я разглядел грязную переднюю, заваленную портновской утварью. Хозяйка, без сомнения, была человек -- в конце концов, сальваяне практически неспособны докатиться до запоев. Думаю, в трезвом состоянии она совершенно другая. Возможно, она сурово-представительна и упорно-трудолюбива -- портновское оборудование говорило о ней как о профессионале. Вероятно, пьянство было пагубной слабостью, бегством от душившей ее нищеты и крушения жизненных надежд. Годы подобного существования сразили ее, как болезнь: сделали напуганной, сварливой, одинокой, старой -- так много было грубыми строчками написано на ее лице. Бутылку (пустую) разбили о дверной косяк, повсюду валялись осколки, но полагаю, что Билли благополучно убрался раньше, чем она позволила себе подобную выходку.
      -- Маленькая случайность... -- она захихикала.-- Из-за этой жары я не очень хорошо себя чувствую.-- Она принялась бороться с выбившейся прядью коричнево-седых волос.-- Чем обязана такой честью, мистер?
      -- Профилактический осмотр, мэм. Сколько человек здесь проживает?
      Ее качнуло от двери.
      -- Только я и мальчик.
      -- Ага... Только вы и ваш сын, мэм?
      -- Усыновленный... Какое ваше дело черт побери?! Я вношу плату, никаких нарушений, разумеется, нет. Я уверена.
      -- Таков порядок. Могу я осмотреть проводку?
      Она пошатнулась и выпятила губы:
      -- Разве вас остановишь!
      Я посмотрел, как она тщетно пытается наклониться над осколками, и беспрепятственно отправился в путешествие по дому. Наверху обнаружил только две комнаты. Чистая комната, очевидно, принадлежала Билли. В другой же я, к сожалению -- а вернее, к стыду своему,-- задержаться надолго не смог. В комнате Билли ничего особенного не было. Разве что напрочь отсутствовали обычные мальчишеские безделушки. Койка, похожая на военную; стопка учебников безо всяких пометок, хотя Ферман и Анжело утверждали, что Билли является хорошим учеником. Если и присутствовал в комнате марсианский запах, то он был настолько слаб, что я не мог отделить его от своего собственного. Впрочем, и отсутствие его ясности бы не принесло, потому что Намир утащил достаточное количество дистроера, чтобы на долгое время обеспечить сразу двоих пользователей. Ясно было лишь одно: Билли -- это не Намир, поскольку никакое искусство смены личности не могло сделать Отказника коренастым и коротконогим.
      Когда я покидал дом, женщина все еще мучительно оправдывалась.
      -- Жаркая погода,-- говорила она.-- Я бы предложила вам немного выпить, до только нет ничего в доме, хотя обычно я люблю немного приложиться -- для пищеварения, иначе пища плохо усваивается.
      Расстались мы друзьями.
      Если я прав насчет Билли Келла, то, думаю, он добился неких отношений с этой женщиной с помощью уговоров и своей юной привлекательности. С целью получить себе временное имя и прикрытие в человеческом обществе он сыграл на ее одиночестве и несостоявшемся материнстве. Когда она произнесла слово "усыновленный", я ней явно ощущался страх перед властями. Официальное усыновление сопровождается такими формальностями, на какие, думается, ни он, ни она не решились бы пойти. И если он сын Намира, то когда она перестанет быть ему полезной, Билли Келл несомненно исчезнет -- без угрызения свести, без жалости, безо всяких объяснений. Глава VII
      Вернувшись в меблированные комнаты, я решил выполнить данное Розе обещание и поговорить с Анжело. Теперь, когда я выяснил подноготную Билли Келла, за это следовало взяться со всей серьезностью. Но каким образом вызвать Анжело на разговор? И как добиться нужного результата?..
      Анжело любил меня -- в этом я был уверен. Он внимательно выслушал мои монологи. Интерлюдии в лесу доставляли ему радость: он желал их и был способен участвовать в них, по-взрослому, хотя и с мальчишеской застенчивостью обращаясь со словами. Я покупал ему книги, а каких купить не мог -- брал в библиотеке. Он благодарил меня за все горячо и не без удовольствия. (Одна из книг была о Геке Финне -- как выяснилось он ее прежде не читал). Как-то у нас состоялась обширная, но так и не удовлетворившая его дискуссия о прочитанных книгах. Он купался в Марке Твене и Мелвилле<$FМелвилл Герман (1819-1891) -- американский писатель, автор романа "Моби Дик".>, он был поражен Достоевским, он забавлялся ветерком ложных выводов, дувшим сквозь немытую бороду Маркса...
      Но далеко не все в Анжело было открыто для меня -- целые области его мыслей и чувств были заперты и украшены невидимой табличкой: НЕ ПОСЯГАТЬ! И он не искал меня в те моменты, когда ему было плохо, а таких моментов, я знаю, хватало. Так что же, я просто должен дать ему совет не вступать в банду, совет, который наверняка уже мог дать ему Ферман?.. Мягкий юмор, присущий Анжело, делал такой поступок абсурдным. Ограничиться коротким, но строгим приказанием? На чем же остановиться в страхе перед его ленивой улыбочкой?.. Если бы он был марсианином, я, возможно, и знал бы, что делать. Ведь люди, я заметил, и сами до сих пор не придумали способа понимать себя.
      Я устало стоял в коридоре, до сих пор видя перед собой опухшее лицо "приемной матери" Билли Келла, как вдруг обнаружил, что из-за закрытой двери Фермана уже давно раздается его голос. И до меня медленно дошел смысл его слов.
      -- Любой опыт полезен. Может быть, "стервятники" и жестоки, но сможешь ли ты обойтись в этом мире без жестокости? Ведь ты должен защитить свою спину. С твоим-то умом, ты не можешь позволить себе не делать этого. Люди ненавидят ум, разве ты не знаешь?
      -- Но ведь все зависит от того, приносит ли он людям пользу.
      -- Не обольщайся, Анжело,-- сказал Ферман.-- Придумай новый механизм -- и они будут какое-то время тебе благодарны. Но любят они механизмы, а не мозг, их создателей. Его они просто боятся. У них может оказаться достаточно суеверного страха, чтобы поклоняться ему, как поклоняются дьяволу, но уважать его они не будут никогда. Я не говорил с тобой на эти темы, пока не убедился, что ты сможешь воспринять их. А я думаю, ты можешь.-Из-за двери донесся звук, похожий на добрый, хрипловатый смех Фермана.-- И разумеется, суеверный трепет, который будут испытывать перед твоим умом люди, вполне может быть использован.
      -- Что вы имеете в виду?
      -- О, это решится само собой.-- Донесся старческий вздох.-- Как бы то не было, помни: механизмы -- это все, чего хотят люди. Механизмы и простые идеи, которые вроде бы все объясняют, но оставляют нетронутые предрассудки. И они заплатят приличную цену, если механизм или идея окажутся достаточно блестящими. Я знаю их, Анжело.
      Это было не по-фермановски. Ферман не стал бы говорить о механизмах с таким пренебрежением. Трезвомыслящий, он, как и любой другой американец 960=х, был влюблен в механизм. Разве не прошла б[ac]ольшая часть его жизни в заботах и могучих машинах, изменивших лицо Земли?..
      -- Нет,-- продолжал голос Фермана,-- ты должен бороться все время, всю жизнь. И любым оружием, которое сумеешь присвоить. Я стар, сынок. Я знаю.
      -- И тогда я смогу добиться чего-то в жизни! -- легкомысленно воскликнул Анжело.-- Ну а если я не собираюсь вступать в борьбу ради борьбы...
      -- Тогда ты погибнешь... Иногда можно даже делать зло. Так, чтобы из него могла выйти польза. Но все это ты должен делать, не жалея своих сил. И к черту неудачников!
      Вот так, Дрозма, я понял, что Джейкоб Ферман мертв.
      Я постучал и вошел. Готовый к чему угодно, стремящийся вмешаться, как вмешиваются в события человеческие существа, когда чувствуют опасность для тех, кого любят. На время я прихватил с собой "мистера Майлза", чтобы он спокойно закрыл дверь и мирно зажег сигарету. Анжело, лениво восседавший на подоконнике, видел перед собой только "мистера Майлза". А что увидят остальные, находящиеся в комнате, меня абсолютно не волновало.
      Он сидел в кресле и держал ноги на подушечке, которую износил до дыр Ферман. Он даже курил пенковую трубку, выполненную в форме лошадиной головы. Безо всякой логики это взъярило меня еще больше: я мог использовать один из тех человеческих методов опознания нечеловечности, которые нам положено избегать.
      -- Надеюсь, не помешал,-- сказал я, поскольку помешал.-- Имею потребность в утешении философией.-- Ничто не интересовало меня сейчас меньше, чем философия.-- Выкиньте меня вон, если душа переселяется.
      Я уселся верхом на стуле возле окна. Ему, вероятно, следовало бы выкинуть вместе со мной и стул, но он не мог сделать ни того, ни другого. Однако физических проявлений страха не было, и это даже создавало некий комфорт.
      -- Кстати,-- сказал я,-- у вас красивая трубка. Вы, должно быть, любитель конины, не так ли?
      Я видел его глаза. Когда человеческое существо напугано, зрачки расширяются, но не во всю же радужную оболочку! После этого все мои сомнения испарились.
      Он произнес одновременно осторожным и беззаботным тоном-- О да, кстати... Философия, да?
      -- Философия! -- оживился Анжело.-- Мы уже разложили ее по полочкам, Бен... Леди и джентльмены, заходите сюда и изложите в двух словах ваши проблемы. Ферман и Понтевеччио, прибывшие к вам, несмотря на чудовищные расходы, разрешат ваши проблемы методом "гистерона-протерона". Они гуляют, они беседуют, они, как пресмыкающиеся, ползают на брюхе. За незначительную плату они видят прошлое, будущее и даже настоящее. Если вы не будете удовлетворены, вам вернут ваши деньги. О леди и джентльмены! Перед вами те пророки, именно те адвокаты невиданного мира,-Анжело был воодушевлен и дружелюбен, словно щенок, жующий мой ботинок,-- именно те, кто недавно разгадал одну из самых непостижимых загадок страдающего человечества -- кто сунул халат в чауде<$FЧауде -- густая похлебка из рыбы, моллюсков, свинины, овощей и т.п.> миссис Мэрфи...
      -- И кто же это сделал? -- спросил я.
      -- Дух,-- сказал Анжело.-- Прорицаю! Это произошло, когда она вышла из себя и в нее на время вселился мистер Мэрфи.
      Тот, кто изображал из себя Джейкоба Фермана, не говорил и не улыбался.
      Тогда я сказал:
      -- Предскажи будущее, прорицатель. "Энди" подхватил расстройство клапана, а может быть и карбюратора. Так вот, через какое время наступит момент, когда бензина станет так мало, что мы вернемся... к лошадям?
      На вдохе я вставил сальваянское слово, обозначающее лошадь, крайне редко употребляемое нами и только в качестве непристойности. Оно достаточно звукоподражательно, и Анжело должно было показаться, будто я всего-навсего прочистил горло. Фермановское лицо Намира не утратило ледяного спокойствия.
      Я несу полную ответственность за этот глупый промах, Дрозма. Мне следовало скрывать, что я узнал его. Я же утратил это явное преимущество в гневе, за который не может быть прощен ни один Наблюдатель.
      -- Очень хороший вопрос,-- сказал Анжело, расчесывая пальцами воображаемую бороду на своем круглом подбородке.-- Я бы сказал, сэр, что экстраполируемые возможности будут разрешаться в должном течении событий, не раньше.
      Я старался слушать его бессмыслицу и думал о том, что добросердечный, безвредный старик лежит сейчас где-то мертвый, спрятанный от людских глаз по одной-единственной причине -потому что его смерть могла принести пользу нечеловеку, ненавидящему его род лютой ненавистью. Хотелось бы знать, сохранилась ли у Намира до сих пор суицид-граната. Она наверняка была у него в тот далекий год, когда он ушел в отставку. Тут вполне бы подошла даже граната старого образца. Я не вижу причин, по которым она не разложила бы человеческое тело с такой же легкостью, как и марсианское. И если Намир употребил ее, человеческий закон никогда до него не доберется. Да мне ли не знать, что этого попросту нельзя допустить! Ведь американцы весьма аккуратны в делах, касающихся заключенных. Их трупы после казни, скорее всего, осматриваются и подлежат вскрытию. Человеческие преступники с помощью хирургии иногда уничтожают свои отпечатки пальцев. Мне хорошо было видно, что Намир к такому методу не прибегал -- его пальцы, говоря по-марсиански, выглядели вполне нормально. Они одни способны вызвать любопытство, а уж если в полицейских протоколах появятся описания наших не имеющих нервов, зато имеющих угловатую форму ребер... Нет, когда его загонят в угол... Знаете, Дрозма, я вряд ли могу разделить ваше ощущение, что он будет воздерживаться от любых поступков, способных привести его к предательству.
      Он стал существом без роду, без племени. Он создал закон для самого себя, без постижения причин, справедливости или сострадания. Кто другой мог бы с такой легкостью убить Фермана? (Теперь, когда я пишу эти строки, у меня уже есть доказательства. В тот день их не было, но их место заняла тошнотворная уверенность. Когда же я и в самом деле нашел решающее доказательство, оно стало лишь кровавой точкой в уже написанном предложении).
      Я снова принялся слушать Анжело, который продолжал бурлить, как маленький веселый фонтан в лучах полуденного солнца:
      -- ...и это изобретение, этот триумф гениальных Фермана-Понтевеччио -- чрезвычайно простая вещь. Позвольте мне кратко изложить рассуждение, которое привело к столь блестящему открытию. Дождевые черви любят лук. Они аллиотропны. Этот термин происходит, как знает каждый школьник, от латинского слова Allium, ботанический вид, включающий в себя обычный и огородный лук. Итак, черви аллиотропны... Пять долларов, пожалуйста.
      Поэтому мы предлагаем сконструировать легкие тележки... это не так-то просто сделать, хотя бы потому, что у нас нет средств... Тележки прикрепляются к хвостам заранее рассчитанного достаточного количества дождевых червей вида Limbricus terrestris. Луковицу надо будет нацепить на палку впереди червяков, которые ползут за ней, передавая таким образом тягу тележке. В случае остановки надо всего лишь спрыгнуть с тележки -- а она, естественно, движется с не слишком большой скоростью.-- выкопать яму и опустить туда луковицу. Тогда черви уйдут за ней под землю, но их упряжь будет устроена таким образом, что они никогда не смогу добраться до приманки. Таким образом устраняется необходимость в замене луковицы... Разумеется, хорошую упряжку червей надо как следует кормить и постоянно о ней заботиться. К тому же, сил у них для того, чтобы затянуть тележку под землю, будет недостаточно, но поскольку они все-таки будут пытаться сделать это, то тележка затормозиться и в конце концов остановится... Почему это старомодно? А зачем утруждать себя неэкономичными, ненадежными, опасными лошадьми? И зачем тратиться на кобылу, когда у ближайшего дилера можно приобрести плавный, мягкий и изящный червемобиль Фермана-Понтевеччио?
      -- Вы создали корпорацию?
      -- Пока нет, Бен. Мы могли бы предоставить вам акции на одних с нами условиях... А где вы пропадали целый день?
      -- Присутствовал на музыкальных занятиях Шэрон. У нее талант, Анжело.
      -- В самом деле? -- Шэрон в его мыслях места не было.-- Почему вы так думаете?
      -- Я вижу ее отношение к музыке. Она живет в ней. Она выглядит посвященной. Это мало где требуется. Искусство, науки. Политика -- но не так, как ее понимает обыватель. Религия -- опять же если у тебя есть к ней предопределенность.
      Намир-Ферман был погружен в рассеянность, трубка вынута изо рта.
      -- Изучение этики,-- добавил я.
      -- Посвятить себя изучению этики,-- проскрипел старческий голос.-- Звучит как лозунг насчет попечительства над ворами.
      -- Почему? -- поинтересовался мальчик.
      Намир притворился закашлявшимся, и под видом шумного выдоха я расслышал сальваянское слово, передать смысл которого на более вежливом английском языке можно только словами "Уходи!" Потом лицо Фермана заулыбалось, и в улыбке этой проскользнула толика добродушного осуждения.
      -- Сделал лишь первые шаги, Анжело. На твоем месте я бы не слишком ломал голову. Есть вероятность уйти в себя.
      Вот тут Намир совершил ошибку, и я обрадовался, увидев, как Анжело надел на себя маску подчеркнутого смирения, как бы говоря: "О'кей, мне ведь всего двенадцать".
      -- Больше смотри по сторонам, Анжело, набирайся опыта. Я уже сказал тебе, что жизнь есть борьба. Ты должен стремиться туда, в самый центр -- чем дальше, тем больше -- и ни в коем случае не прятаться в башню из слоновой кости.
      Да, как видно, старый железнодорожный инженер часто употреблял это выражение. Я видел, что перемены в поведении "Фермана" совершенно не беспокоят Анжело. По-видимому, общение с настоящим Ферманом никогда не отличалось особой сердечностью. Настоящий Ферман мог предложить мальчику свою нетребовательную любовь и терпимость, но вряд ли мог относиться к нему, как к сознательному человеку. И скорее всего нынешнее отношение к нему старика могло показаться Анжело капризом взрослого. Перемена личины, разумеется, была безупречной -- уж в чем-в чем, а в искусстве маскировки Намир просто ас. Он даже воспроизвел крошечный белый рубчик в проборе, который не всякий человеческий глаз и заметит-то.
      Я спросил Анжело:
      -- Скажи, разве Бетховен сражался с кем-нибудь, когда писал "Вальдштейна"?
      -- Не сейчас.-- Анжело слез со своего насеста.-- Могущественный мозг только что вспомнил, что его просили сходить в бакалейную лавку.
      Я тоже поднялся, подарив вежливый кивок тому, кого собирался убить.
      Я оправдывал свое намерение законом от 27140 года -- "вред нашим людям или человечеству". Мне было нужны только доказательства убийства Фермана, после этого я имел полное право действовать. Надо будет найти способ выманить Намира в безлюдное место и применить гранату, которой меня обеспечил Снабженец. После этого я мог бы спать спокойно... Так я думал. Я позволил себе не оглянуться, закрыл дверь и поспешил за Анжело, ожидая найти его по-прежнему полным веселого спокойствия.
      Он не был ни веселым, ни спокойным. Он начал было спускаться по лестнице, но вдруг вернулся, прежде чем я открыл рот, встревоженно посмотрел на мою дверь:
      -- Могу я зайти на минутку?
      -- Разумеется. Что придумал, дружок?
      -- О, только ветчину и яйца<$FВ оригинале здесь игра слов. Глагол cook имеет значение как "придумать", так и "стряпать" (пищу).>.
      В нем, однако, не было признаков веселья. Он заметался по моей комнате. Потом забавно -- как умел только он -- оттопырил верхнюю губу и подергал ее большим и указательным пальцем из стороны в сторону.
      -- Я не знаю... Может быть, иногда все чувствуют себя сразу двумя людьми...
      -- Конечно. Двумя, я то и больше. Во всех нас много душ.
      -- Но... -- он поднял глаза, и я увидел, что он искренне напуган.-- Но этого не могло быть... Не так ли, Бен? Я имею в виду... ну, там, в комнате дяди Джейкоба, это было, как...-- он принялся перебирать безделушки на моем комоде, по-видимому, только для того, чтобы я не видел его лица. Потом сказал жалобным голосом: -- Не надо мне ни в какую бакалейную лавку. Я только захотел... Я имею в виду, Бен, что существует мое "я", которое любит здесь... все: наших постояльцев, Шэрон, Билли, других ребят, даже школу. И... ну, особенно, леса, и... беседу с вами и всякую ерунду...
      -- А другому твоему "я" хотелось бы...
      -- Все бросить,-- прошептал он.-- Вообще все... И начать сначала. Там, в той комнате, я был, как... как разрезанный посередине. Но это же мое, не так ли? Нет никакого смысла. Я и в самом деле не хочу никуда уезжать. Если бы я мог...
      -- Думаю, это пройдет,-- сказал я, не найдя ничего лучшего, чем эти глупые слова, которые вряд ли могли ему помочь.
      -- Да, я догадываюсь,-- он собрался уходить.
      -- Подожди-ка минутку! -- я открыл комод, достал зеркало и принялся снимать с него упаковку.-- Тут вещь, на которую ты, возможно, захочешь посмотреть. Я привез его из Канады. Когда я изучал историю, Анжело, я в основном интересовался древней историей. Эта вещь была подарена мне другом, который занимался археологией...
      Дрозма, зеркало просто перепугало меня. Может быть, я предчувствовал свой испуг, потому никогда и не разворачивал его, до этого самого столь неудачного выбранного момента. Что это -результат катастрофы или забытое искусство? Что за хитрое искажение в бронзе, вызывающее громкий крик множества истин? Я увидел молодого Элмиса, разглядел искусного (нет, почти искусного!) музыканта, заметил легкомысленного юношу, которого так терпеливо вы учили. А потом упорного ученого, занимающегося историей. А потом невнимательного любовника и мужа... Не ловкого Наблюдателя... Никудышного отца...
      Как это может происходить и ничтожном хрупком предмете, принадлежащем давно погибшему минойскому миру? А если чуть повернуть зеркало... Нет, этого не выразить словами. Одно дело -- умом знать, что каждый придет к старости, что у каждого есть бесчисленное количество лиц -- для победы, стыда, смерти, надежды, поражения... Но совсем другое дело -- видеть их в сверкании бронзы. Я заблудился в нем, пытаясь отыскать, каким я был в Городе Океанов.
      И тут Анжело спросил:
      -- Что случилось?
      -- Нет, ничего.
      Мне уже не хотелось показывать ему эту вещь, но мои глупые неловкие пальцы сами собой разжались, и оно перешло в его руки, невинные и загорелые. А я забормотал:
      -- Это минойская культура, вероятно... Найдено на Крите, изготовлено еще до того, как родился Гомер... Видишь, патина была удалена... Я имею в виду, оно отполировано и таким образом до сих пор представляет собой зеркало, каким было и раньше...
      Он меня не слышал. Его вдруг затрясло. Лицо его сморщилось и исказилось, словно он увидел там что-то кошмарное.
      -- Все, отдай мне эту чертову штуку... Я сам еще до сих пор не смотрел в него. Я не знал, Анжело. Тут нечего пугаться...
      Но когда я попытался взять зеркало, он отдернул руки и продолжал вглядываться в него, явно против своей воли.
      -- Господи, что это?..
      Он начал смеяться, и смех этот был хуже всего. Я отобрал зеркало и бросил его в ящик.
      -- Мне бы следовало дать пинка, Анжело, но я и в самом деле не знал...
      Он вырвался из моих рук:
      -- Будьте осторожны!.. Вероятно, я обломлюсь.-- Он побежал к лестнице. А когда я последовал за ним, он выглянул из темного колодца лестничной клетки и сказал: -- Все нормально, Бен. Я получаю свое. Не обращайте внимания, хорошо?
      Не обращать внимания?
      Глава VIII
      Этой ночью я не мог спать, ни предаваться созерцанию. Я прислушивался к звукам, доносившимся из соседней комнаты, и они были очень похожи на те, которые рождает жизнь людей, но эти звуки были порождены моим врагом.
      Если Намир покинет комнату, я последую за ним. Обеспечь граната полную дезинтеграцию, я бы уничтожил его этой ночью в его собственной обители. Но без шума вряд ли удастся обойтись даже если я застану его спящим. К тому же останутся пятна, не обойдется без багровой вспышки и запаха газов. Да и горсточка остатков тоже потребует обязательной уборки.
      Я не разделся и не лег в постель. Я сидел возле окна и был вознагражден за это восходом луны, хоть и не был способен им насладиться. В полночь где-то над крышами прострекотал пассажирский коптер, последний до шести утра. Постепенно умирали звуки, рождаемые людьми: шаги припозднившихся прохожих, девичий смех за занавешенным окном, по Калюмет-стрит прошелестело несколько машин. Мартин-стрит, упирающаяся тремя кварталами к востоку в склад древесины, автомобилистов в такое время не привлекала. Где-то раскапризничался ребенок, потом его утихомирили. Около часа ночи до меня донесся шум лайнера "Чикаго -- Вена", далекий, высокий и одинокий.
      Скрип открывшейся калитки на заднем дворе показался не более чем намеком на шум. Было около двух часов. Луна уже поднялась, и мое лицо растворилось в непроницаемой тьме. Я видел, как он проскользнул, крадущийся, светлоголовый, переполненный ощущением опасности. Он миновал полосу лунного света, затем очень деликатно -- словно крылышко ночной бабочки -- поскребся в кухонное окно. Он прекрасно отдавал себе отчет в том, что мое окно открыто, но ведь я был в темноте.
      Вышел Анжело. Они не сказали друг другу ни слова, даже шепотом. Прокрались через двор. Анжело, несмотря на свою хромоту, двигался так же бесшумно, как и Билли Келл.
      Они пошли вниз по Мартин-стрит. Я позволил им набрать дистанцию, затем снял с окна решетку и прыгнул. Всего пятнадцать футов, но ведь мне следовало обойтись безо всякого шума. Они не оглянулись. Я быстренько отыскал лунную тень. Они тоже крались в тени, скользили по направлению к складу древесины, быстро и бесшумно, словно порождение тумана, оседающего на стенах домов, создающего ореолы вокруг уличных фонарей. Сидя у окна, я тумана и не замечал. Теперь я дышал им. Он был везде, спереди и сзади, снизу и сверху. И даже в мозгу моем висело туманное облако. Земля тоже умеет плакать, моя планета Земля...
      Едва я проскользнул за ними на территорию склада, до меня донеслось приглушенное бормотание дюжины голосов, в большинстве своем -- дисканты<$FДискант -- высокий детский голос.>, но было и несколько уже сломанных половой зрелостью -- как у Билли Келла. Передо мной темнел высокий штабель бревен, и я знал, что банда расположилась за ним. Мне повезло: я сумел взобраться на бревна без шума. Глянул поверх штабеля. Голоса обрели своих владельцев. Я услышал Билли Келла:
      -- Ты прошел все предыдущие испытания, как-нибудь справишься и с этим.
      И тут же слегка возбужденный скулящий голосок ободряющие добавил:
      -- Это же всего-навсего чертов грязный "индеец", Анжело, и ничего больше.
      Они шаркали ногами, и тот небольшой шум, который я производил, растворил в этом шарканье. Я забрался на верх штабеля, подполз к другому его краю, глянул вниз.
      У следующего штабеля стоял тощий парень, привязанный за талию к бревну. Его руки были скручены за спиной, рубашка лоскутами свисала через веревку на талии, лицо и грудь перепачканы. Он был единственным стоящим лицом ко мне. Его взгляд упирался в землю, но, если бы он и поднял голову, очертания моего тела в кромешной тьме он бы не разглядел. Парень ругался -- механически, с показной яростью, презрительно и не от боли. Я решил, что успею спрыгнуть со штабеля и предотвратить возможное несчастье. Пока же мне следовало постараться понять.
      Билли Келл обнял Анжело за плечи и потащил в сторону от других, ближе к моему укрытию. Жизнерадостные голоса остальных мальчишек тут же перестали для меня существовать.