Глава 6

Через час в комнату Лизетт зашла Элиза.

— Он что-то подозревает, — сообщила она. — Приказал мне немедленно убраться из замка.

— Будь это так, майор арестовал бы вас и расстрелял, как Поля и Андре.

— Подозревает, — повторила Элиза. Увидев, в каком отчаянии Лизетт, она вспомнила слухи о ее отношениях с Полем Жильесом и впервые задумалась об их достоверности. — Теперь майор никого не допустит в замок, разве что специально устроит ловушку. Прощайте, Лизетт, мне пора уходить.

— Где фотоаппарат? — спросила Лизетт.

Элиза нахмурилась.

— У меня в сумке.

— Но вас же обыщут. Отдайте его мне, я спрячу.

— Это слишком опасно.

— Отдайте его мне, — повторила Лизетт с настойчивостью, удивившей Элизу. Сейчас перед ней была совсем другая Лизетт — решительная, целеустремленная.

Элиза наклонилась к сумке, стоявшей возле ее ног, и расстегнула «молнию».

— Он здесь. — Она протянула Лизетт банку из-под сухого молока.

— Пленка заряжена?

— Да, но…

— Кому ее передать?

— Вам это не удастся, вы не сможете проникнуть в столовую.

— Попытаюсь. И если у меня получится, я должна знать, кому передать пленку.

В этот момент в холле послышались голоса и топот сапог. Элиза метнулась к двери.

— Мне надо уходить, меня уже ищут.

— Кому передать пленку?

— Жан-Жак, бар «Кандид», Байе. Прощайте, Лизетт, удачи вам.

Элиза пробежала по коридору и спустилась по лестнице. Через несколько секунд хлопнула дверь и наступила тишина.

Лизетт опустилась на кровать и открыла банку. Пошарив пальцами в порошке, девушка наткнулась на что-то твердое. Глаза ее заблестели. Она сделает то, что не успела Элиза. Поможет союзникам выяснить планы немцев, и тогда грош цена этим планам. Смерть Поля и Андре не останется неотомщенной, даже если это будет стоить ей жизни.

Через пять дней тело Андре Кальдрона похоронили на церковном кладбище. Перед этим Дитер сообщил графу, что никому из обитателей Вальми не разрешено присутствовать на похоронах. Этот запрет более всех возмутил графиню.

— Но ты же почти не знала Кальдрона, — удивился граф.

— Это дело принципа, — спокойно возразила Элоиза де Вальми, надевая маленькую черную шляпку на гладко причесанный шиньон. — Он умер в Вальми, и мой долг присутствовать на его похоронах. Никто не смеет запретить мне этого, а уж тем более майор Мейер.

— Дорогая, поверь, я понимаю твои чувства. Но с Мейером лучше не связываться.

Элоиза де Вальми опустила на лицо темную вуаль. Она выглядела так, словно собралась на обед в отель «Ритц», а не на похороны владельца деревенского кафе. Ее длинные, стройные ноги были обтянуты черными шелковыми чулками, которые графиня не надевала три года, надеясь сделать это в день освобождения Франции. Однако смерть Поля Жильеса и Андре Кальдрона на территории замка потребовала от Элоизы соблюдения всех приличий. Черный костюм от Бальмена графиня купила во время последней поездки в Париж, перед самым началом войны.

— Он не позволит тебе пойти на похороны, — предупредил граф. — Майор требует, чтобы его приказы исполнялись неукоснительно.

Элоиза молча взяла свой молитвенник. Анри смотрел на нее с трепетной нежностью. Жена всегда восхищала его. Она не выносила скандалов и склок и по возможности избегала их, но сейчас, чтобы выполнить свой нравственный долг, была готова противостоять Мейеру.

— Я давно не говорил, что люблю тебя. — Граф подошел к жене и нежно поцеловал ее в висок. — Но я действительно люблю тебя, дорогая. Всем сердцем.

На щеках графини появился легкий румянец.

— Спасибо, Анри. — Увидев, что муж следует за ней к двери, Элоиза заметила: — Нет, Анри, не ходи со мной. Мне хочется сделать это самой.

Возле лестницы графиня на секунду остановилась, стараясь унять легкую дрожь, а затем спустилась вниз, внешне совершенно спокойная.

Дитер прекрасно понял намерения графини. Она была такой же храброй и решительной, как и ее дочь. Распахнув дверь столовой, майор осведомился:

— Куда вы собрались?

— На похороны Андре Кальдрона. — Мелодичный, высокий голос Элоизы прозвучал отчужденно и холодно. Прежде она по-своему благоволила к майору, даже пригласила отобедать с ними, надеясь, что он отличается от других немцев… поскольку не нацист. Но увы, ошиблась.

Дитер смотрел на графиню с восхищением и раздражением. Эта пятидесятилетняя женщина поразительно сохранилась. Майор представил себе Лизетт в таком возрасте, но при мысли о ней ему стало не по себе.

— Я запретил обитателям Вальми присутствовать на похоронах, — резко проговорил он.

Элоиза не удостоила его даже взглядом.

— Мне известен ваш приказ, майор Мейер.

— И вы отказываетесь выполнять его?

— Если вы намерены помешать мне присутствовать на похоронах человека, застреленного вами, вам придется применить физическую силу.

Дитер вздохнул. Интересно, что сказала бы графиня, узнав, что тот, кого она собиралась проводить в последний путь, выдал ее дочь как участницу Сопротивления?

— Ладно, я прикажу, чтобы вас отвезли на машине.

— Неужели вы полагаете, что я отправлюсь на похороны вашей жертвы в немецкой машине? Да лучше я поползу туда на коленях! — Стуча высокими каблуками по плитам холла, графиня с горделивым видом направилась к двери.

Дитер вернулся к отчету, надеясь завершить работу над ним. Но ему не удавалось сосредоточиться. Его мысли то и дело возвращались к Лизетт. Невыносимое нервное напряжение заставило майора стремительно покинуть замок. Он зашел в конюшню, где стоял «хорх», и велел шоферу везти его во Вьервиль.

Система оборонительных сооружений все еще оставалась неудовлетворительной. Нужны были бетон, сталь, вращающиеся башни для дотов, чтобы расширить секторы обстрела.

В памяти Дитера всплыло лицо Лизетт, и он тяжело вздохнул. Когда же его страсть к ней хоть немного поутихнет? Майор мог бы забыться с другой женщиной. Не отправиться ли на выходные в Париж? Однако эта мысль не вдохновила Дитера. Его уже не привлекали женщины, с которыми легко расставаться. Майора влекло к Лизетт.

Он вспомнил, как билось сердце девушки под его ладонью, ласкавшей ее грудь, вспомнил тихий гортанный смех, мягкие чувственные губы, а затем неистовую ненависть и едва сдерживаемый гнев. Английский летчик здесь был ни при чем; Лизетт так страдала из-за того, что считала себя виновной в смерти Поля Жильеса. Если бы она по глупости не влезла в Сопротивление, то ему, Дитеру, не пришлось бы устранять Жильеса.

А может, сказать Лизетт, что он знает об ее участии в Сопротивлении? Однако это грозило окончательным разрывом. После гибели учителя Дитер видел девушку всего один раз. Лизетт сама попросила о встрече, и на мгновение в нем вспыхнула надежда, что она пришла мириться. Но Лизетт лишь сообщила, что Поля Жильеса похоронят в Вальми.

— Почему, черт побери, в Вальми? — взорвался майор.

— У несо нет семьи. Он погиб в Вальми, поэтому здесь и будет похоронен. — Лизетт была до крайности напряжена, голос дрожал, как натянутая струна.

На ней было платье, которого Дитер раньше не видел: облегающее, из черной шерсти, с длинными рукавами и вырезом под горло. Никаких ювелирных украшений, волосы зачесаны назад, собраны в узел и завязаны бархатной лентой. Лизетт выглядела просто потрясающе. У Дитера перехватило дыхание, но, оправившись, он спросил:

— Разве в Вальми есть кладбище?

— Да, а рядом со сторожкой есть маленькая часовня. Всех де Вальми всегда хоронили на их земле.

— А теперь здесь похоронят Поля Жильеса?

Лизетт вздрогнула, услышав гнев в голосе Дитера.

— Да, — ответила она.

Дитер не мог спокойно выносить ее близость.

— Ну и хороните его в Вальми! — крикнул он и быстро вышел из комнаты, охваченный злостью и ревностью.

Из Сент-Мари-де-Пон пришел священник, и Поля Жильеса похоронили на фамильном кладбище Вальми.

На следующий день Дитер велел шоферу остановить машину возле часовни и, сам не понимая зачем, направился к могиле Жильеса. Там он увидел только что посаженные цветы: голубые гиацинты, розовато-лиловый лунник и ярко-желтую форсайтию. Полуразрушенные стены часовни были закрыты глицинией, ломоносом, кустами дикой розы, и Дитер подумал, что летом дворик часовни будет напоен благоуханием. Здесь было так тихо, что Дитер слышал отдаленный шум моря и щебет птиц в буковой роще. Спустя много лет в этом месте похоронят Лизетт, ее детей и внуков. Майор вернулся к машине, неотступно терзаясь мыслями о Лизетт. Но все кончено. Да, у него помутился разум, но сейчас он опять здоров.

«Хорх» плавно затормозил на скалах Вьервиля. Дитер вышел из машины, ощутил под ногами влажную траву и устремил взгляд на море. Ла-Манш. Водная преграда, защищающая Англию. Прохладный западный ветер гнал волны на пляжи, покрытые галькой. Майор попытался сосредоточиться на своей главной задаче — обороне побережья и атлантическом валу, — но опять убедился, что не может выбросить из головы Лизетт, как многих ее предшественниц. На зрелого, опытного тридцатидвухлетнего мужчину внезапно, как удар грома, обрушилась безумная страсть, от которой ему не удавалось избавиться. Дитер нахмурился. Он не прощал слабости другим, значит, должен преодолеть ее в себе. Отныне Лизетт для него не существует.

Лизетт спрятала банку с сухим молоком глубоко в буфет, туда, где стояли такие же банки. Там она не вызовет подозрений, не то что в ящике туалетного столика. После ухода Элизы отец решил, что проникнуть в охраняемую столовую невозможно, и Лизетт не пыталась разубедить его. Она сама со всем справится.

Нога уже почти зажила, и доктор Оже больше не появлялся в замке. Велосипед Лизетт починила сама, выпрямив молотком руль и вставив спицы в колесо. Наступил март, и в укрытых от ветров уголках сада зацвели тюльпаны. Лизетт подрезала розовые кусты, спиливала пораженные болезнями и замерзшие ветки деревьев, работала в саду до наступления сумерек. Это отвлекало ее от тяжелых, разрывающих сердце мыслей.

Дитера она видела редко, но, встречая его, тут же представляла себе окровавленные тела Поля и Андре со связанными за спиной руками. Дитер уезжал в Париж, в штаб-квартиру Роммеля в Ла-Рош-Гюйон, совершал инспекционные поездки. Но в его отсутствие оставалась такая же строгая охрана. Теперь часовые стояли и у дверей замка, поэтому никто не мог войти или выйти, минуя их. Лизетт оказалась узницей.

Дважды она ездила на велосипеде в Байе, и оба раза чувствовала, что за ней следят, поэтому не заходила в бар «Кандид». Выпив в уличном кафе рюмку анисовой настойки, она возвращалась домой. Элиза была права: Дитер что-то подозревал. Он выжидал, надеясь выйти через Лизетт на других участников Сопротивления, как будто ему было мало смерти Поля и Андре. Лизетт жаждала отомстить за них.

К тому времени как она добралась до Сент-Мари-де-Пон, нога разболелась так сильно, что девушка едва сдерживала слезы. Поездка и на этот раз оказалась бесплодной, однако Лизетт понимала, что должна установить контакт со связным, названным Элизой. Доехав до замка, она прислонила велосипед к стене возле кухни, прошла через пустынный нижний этаж и поднялась в свою спальню.

Было уже пять часов вечера. Мать, наверное, отдыхала, а отец совершал привычную прогулку. Мари предупредила, что пойдет навестить мадам Шамо, заболевшую бронхитом. Устав от очередной бесполезной поездки, Лизетт не раздеваясь легла в кровать и закрыла глаза. Она решила не наведываться в Байе до тех пор, пока не отснимет пленку. Внезапно в памяти Лизетт всплыло лицо Дитера, мужественное и заботливое. У нее возникло странное чувство полного единения с другим человеческим существом.

— Я люблю тебя, — прошептала она, — люблю тебя… люблю…

Под окном послышались торопливые шаги.

— Уезжаете в Кан, господин майор? — прозвучал голос лейтенанта Гальдера.

Лизетт открыла глаза. Ее прошиб пот. Значит, это был сон, а она-то уже поверила, что ужас больше не повторится, что Дитер обнял ее, поцеловал, вышел из комнаты… и не было никакого обыска в деревне, летчика не нашли и не арестовали.

— Да. Проведены дополнительные аресты. Если вторжение произойдет здесь, то местные маки должны быть первыми проинформированы об этом. Хочу сам послушать, что они говорят.

У Лизетт перехватило дыхание. Она не слишком хорошо владела немецким, но следующий вопрос поняла прекрасно.

— А что рассказал летчик, которого мы поймали в деревне?

— Как и можно было ожидать, он ничего не знает о местном Сопротивлении. Два дня назад его расстреляли. — Голос Дитера звучал равнодушно и казался Лизетт совершенно незнакомым и враждебным.

Лейтенант снова заговорил, но девушка больше ничего не услышала. Шаги офицеров затихли, а она уставилась в потолок, окаменев от боли.

Расстреляли. Как Поля и Андре. Интересно, английского летчика тоже застрелили в спину? Лизетт охватила дрожь. Ведь мысленно она уже отдалась Дитеру и даже сейчас, на каком-то примитивном, неконтролируемом уровне, принадлежала ему. К горлу ее подступил комок. Лизетт спустила ноги с кровати, борясь с тошнотой и ненавидя себя.

Значит, сейчас он едет в Кан. Его не будет часа два, а то и больше. Если уж она решила пробраться в главную столовую, делать это надо немедленно.

Но как? Лизетт после ухода Элизы ежедневно задавалась этим вопросом. Помочь ей мог только неизвестный Жан-Жак, но Лизетт не удалось установить с ним контакт. Значит, надо раздобыть ключ, а он есть у одного Дитера. Дубликата не было даже у часовых. Мучаясь от головной боли, Лизетт прижала пальцы к вискам. Став его любовницей, она получит возможность завладеть ключом. Ведь придется же ему снимать китель и галифе. Перед глазами Лизетт поплыли красные круги, она вскочила на ноги и отогнала эту мысль. Нет, она не станет его любовницей. Никогда, никогда, никогда!

Внизу раздался шум двигателя. Девушка ждала, когда он стихнет вдали. Дитер уехал. Лизетт надеялась испытать радость и облегчение, но чувствовала только холод, боль и ужасающую опустошенность.

Она поняла, что уже не заснет. Стоило только закрыть глаза, и перед ее мысленным взором появлялись тела Поля и Андре, лицо английского летчика, бросившего на нее мимолетный взгляд перед тем, как его отправили в Кан, на смерть. А еще пылающие, властные глаза Дитера, убеждающего ее забыть об арестованных… и обо всем, что случилось.

Лизетт решительно вышла из комнаты. Она приготовит чай, потом погуляет вокруг замка и убедится, все ли решетки на окнах столовой заперты. Ведь однажды они оказались незапертыми, и не так уж невероятно, что такое может повториться еще раз. Но тут она вспомнила выражение лица лейтенанта Гальдера в тот момент, когда он узнал, каким образом Полю и Андре удалось убежать. Его ошеломило, что самая важная и секретная комната замка охранялась с такой беспечностью. Конечно, ничего подобного больше не допустят и ее вылазка бесполезна. Наверняка решетки заперты, а солдаты могут заметить, что она чем-то интересуется. Однако Лизетт сознавала, что пора действовать.

Подойдя к лестнице, она увидела, что в холле никого нет, кроме молоденького часового. Девушка с ненавистью посмотрела на него сверху. Он оскверняет ее дом своим присутствием. Украдкой наблюдая за часовым, Лизетт заметила, как он сменил позу и посмотрел на часы. У нее учащенно забилось сердце. Часовому скучно, его начальник уехал в Кан. А вдруг…

«Господи, прошу тебя, сделай так, чтобы он оставил пост!» — мысленно взмолилась Лизетт.

Часовой еще раз взглянул на часы, а затем, чуть пожав плечами, направился к входной двери. Девушка увидела, как он вытащил из кармана пачку сигарет, распахнул тяжелую дубовую дверь и шагнул на порог.

Лизетт затаила дыхание. Если он останется на пороге, ей ничего не удастся сделать. Часовой огляделся в поисках укромного местечка, где можно тайком покурить, и быстро шагнул вперед.

Дверь главной столовой осталась без охраны, но она была заперта. Сердце Лизетт забилось еще быстрее. Вот если бы здесь сейчас была Элиза, она сумела бы воспользоваться ситуацией, отпереть замок и проникнуть в комнату. Лизетт быстро спустилась по ступенькам. Ноги ее дрожали, ладони покрылись потом. Ведь проявили же они один раз беспечность, оставив незапертой решетку окна. А вдруг и сейчас дверь открыта…

В холле стояла такая тишина, словно замок совершенно опустел. Если бы только при ее прикосновении красивая ручка на резных дверях повернулась…

Лизетт стремглав пробежала через холл и схватилась за дверную ручку, истово молясь про себя. Закрыв глаза, она нажала на ручку и потянула дверь на себя. И та, как всегда, легко открылась. Девушка запыхалась, кровь стучала у нее в ушах. Чудо свершилось! Господь дал ей шанс! Фотоаппарат. Ей нужен фотоаппарат!

Быстро повернувшись, Лизетт понеслась по коридору к кухне. Часовой не покинет надолго свой пост. Выкурит сигарету, может, две, и вернется. У нее есть, наверное, минут пять; она должна взять фотоаппарат, вернуться в столовую и сфотографировать все, что удастся найти. Распахнув дверь кухни, Лизетт бросилась к буфету.

Девушка нащупала банки с цикорием и с сушеной морковью. Господи, неужели нельзя действовать быстрее? Отыскав нужную банку, Лизетт сорвала крышку, высыпала прямо на пол сухое молоко, вытащила фотоаппарат и прижала его к груди. Сколько же прошло времени? Минута? Две? Девушка помчалась назад к столовой так быстро, словно за ней гнался дьявол. Время! Ей нужно только время!

Дверь главной столовой оставалась открытой, в холле по-прежнему никого не было. Лизетт судорожно вздохнула. У нее есть несколько минут! Всего несколько минут! Она скользнула в столовую и дрожащими руками закрыла за собой дверь. Необходимо успокоиться, чтобы действовать быстро и эффективно. На стене висела карта побережья, на столе рядом с пресс-папье и чернильницей лежала стопка бумаг. Хорошо, что не надо разбираться в бумагах и определять, какие важные, а какие нет.

Лизетт поспешно обогнула длинный стол. Бумаги были сложены очень аккуратно, в таком же виде они должны остаться и после ее ухода. Ни в коем случае нельзя допустить небрежность, ибо это сведет на нет все ее усилия. Она окажет своей стране неоценимую помощь, если в руки союзников попадут все планы, тщательно разработанные Дитером Мейером.

Поверх стопки бумаг лежала сопроводительная записка на имя фельдмаршала Роммеля. Глубоко вздохнув, Лизетт навела фотоаппарат на первую страницу и нажала кнопку затвора…

— Идиотка! — прозвучал позади нее тихий голос Дитера. — Ты просто пустоголовая маленькая дура.

Лизетт обернулась так резко, что часть бумаг слетела на пол. Она потеряла дар речи. Дитер направлялся к ней, и, несмотря на охвативший ее ужас, девушка заметила, что ни в его лице, ни в голосе нет злости, только глубокая усталость.

— Неужели ты вообразила, Лизетт, что дверь оставлена открытой случайно, а часовой так же случайно покинул пост именно в тот момент, когда ты решила спуститься?

Лизетт с трудом перевела дыхание.

— Но ведь однажды решетка окна оказалась незапертой… и я рискнула, так же как Поль и Андре.

Дитер остановился в двух ярдах от девушки.

— Ты попала в ловушку так же как Поль и Андре.

Лизетт съежилась под взглядом Дитера.

— Я не понимаю тебя, — прошептала она. Глаза ее расширились, лицо смертельно побледнело.

Дитеру хотелось обнять и успокоить ее, но он холодно сказал:

— Не думай, что Жильес и Кальдрон воспользовались чьей-то оплошностью. И решетку, и окно оставили открытыми специально, чтобы они попытались сбежать… Мне нужен был повод, чтобы застрелить их при попытке к бегству.

Лизетт казалось, что ужас ее достиг предела. Однако ужас напоминал бездонную пропасть, глубину которой невозможно измерить. Отшатнувшись, она наткнулась на стол, и еще часть бумаг слетела на пол.

— Но зачем? — задыхаясь, прошептала Лизетт. — Зачем тебе это понадобилось?

Молча посмотрев на нее, Дитер присел на край стола.

— Я сделал это ради тебя, — мрачно сообщил он. — Ответственность за смерть этих людей лежит на тебе, Лизетт. Виной всему твоя глупая, наивная попытка проявить героизм во имя Франции.

Девушка замерла. Пауза явно затянулась, и Дитер понял, что следующие его слова еще больше поразят Лизетт.

— Поль Жильес был руководителем местной ячейки Сопротивления, а ты — его связной. Как по-твоему, если бы учитель попал в гестапо, через какое время я получил бы приказ арестовать тебя?

— Поль Жильес ни за что бы не выдал меня, — заявила Лизетт, и от ее уверенности у Дитера защемило сердце.

— Да, Поль Жильес молчал, а вот Кальдрон выдал тебя сразу.

Майор увидел, что девушка вздрогнула, но попыталась скрыть свои чувства. И тут он понял, что проиграл битву с собой, поскольку ему никогда не забыть Лизетт. Это сверх его сил.

Дитер встал и шагнул к ней:

— Выслушай меня, Лизетт, и попытайся понять. Я убил этих людей ради тебя. Жильес и Кальдрон умерли бы в любом случае через несколько дней или недель от пыток. А так их смерть наступила быстро, без мучений здесь, в Вальми.

— Без мучений! — Лизетт отпрянула. — Боже мой… без мучений! Да что такое ты говоришь? Ты убил их! Убил Поля, Андре и англичанина! Ты зверь! И ничем не отличаешься от гестаповских садистов из Кана! Ты убийца, грязный нацист!

Озлобленный создавшейся ситуацией, угнетенный страхом за жизнь Лизетт, разочарованный ее нежеланием понять его, Дитер потерял контроль над собой. Он поднял руку и с такой яростью ударил девушку по лицу, что она рухнула на колени.

— Боже мой! — воскликнул Дитер, ненавидя себя за то, что сделал, а Лизетт за то, что она довела его до этого. — Неужели ты не способна понять? Кальдрон предал тебя, и он мертв! А Поль Жильес сам предпочел бы умереть в Вальми, чем сидеть в камере, опасаясь выдать под пытками тебя и других!

Лизетт всхлипывала, слезы заливали ей глаза, щека покраснела.

— А летчик? Его смерти ты тоже найдешь оправдание? — задыхаясь, спросила она.

Дитер опустился перед девушкой на колени и с такой силой схватил ее за плечи, что она вскрикнула от боли.

— Да черт с ним, с этим летчиком! — взревел он. И когда Лизетт зарыдала, жадно впился в ее рот губами.

Обняв Лизетт, Дитер понял, что для него нет пути назад. Он слишком сильно желал ее. Дитер подмял ее под себя. Он уже не обращал внимания на ее слезы и кулачки, молотившие его по плечам. Дитер всегда получал то, что хотел, а он страстно хотел Лизетт. Майор уже смирился с тем, что семья будет против этого брака, что друзья осудят его, что ему придется нарушить устав. И все это ради того, чтобы Лизетт стала его женой. А она все разрушила, отвернулась от него. Нет, так дальше продолжаться не может.

Обхватив запястья Лизетт, он закинул руки ей за голову. Расстегнув брюки, а затем задрав юбку и бежевую комбинацию Лизетт, Дитер добрался до кружевных трусиков.

Желание сжигало его. Он слышал крик девушки, видел ее отчаяние. Глаза Дитера потемнели, стали почти черными. Грубым движением он раздвинул ноги Лизетт, глубоко вошел в нее и задрожал от облегчения.