Простак в стране чудес

Пелам Гренвилл Вудхаус

Простак в стране чудес

1

Дж. Г. Андерсон[1] поднял телефонную трубку.

– Дайте мне портье, пожалуйста, – попросил он.

Ему дали.

– Фиппс? Это мистер Андерсон.

– Ну, ну, ну! – зачастил бодрый голос, ликующе подвывая, словно радостная гончая, взявшая след анисового семени. – Славный старичина Андерсон! Превосходнейший мой стариканчик! Самого вам распрекрасного утра, любезный Дж. Г.! Но это не Фиппс. Фиппс отлучился приложить лед к голове. У него жар. А это Поттер. П, следом О, затем Т, за ним Т, потом Е, а на самом кончике – Р. Поттер.

– Поттер, – проскрежетал мистер Андерсон, словно фамилия задела его за живое. Бросив трубку, он откинулся в кресле и прикрыл глаза: молился, что ли.

Каждый год, когда наступало лето с цветами и пчелами, обращая мысли неуемных американцев к алым слаксам и пестрым спортивным шортам, а мысли их жен – к цельным купальникам, мистер Дж. Г. Андерсон, владелец отеля «Вашингтон» в Бессемере, штат Огайо, обычно уезжал в штат Мэн и посвящал весь свой опыт и талант управлению недавней своей покупкой – гостиницей «Приозерной», что в пяти милях от городка Скивассетт. В этом сезоне в помощь себе он привез, среди прочего штата, обходительного и любимого всеми Сирила Фотерингей-Фиппса, известного под прозвищем Простак, другими словами – того самого молодого человека, который вышел сейчас, чтобы поискать льда для больной головы. Служил Фиппс портье.

2

Пролетай над гостиницей «Приозерная» смекалистая птичка, она, окинув своим птичьим глазом территорию и затаив дыхание, пронзительно присвистнула бы от восторга, решив, что мистер Андерсон проявил недюжинный здравый смысл, вложив наличные в столь привлекательную собственность.

«Да, местечко недурственное, – одобрила бы птичка. – Красивая у него недвижимость». Озеро, широкое и живописное, стоило, несомненно, любых денег, а вдобавок были еще лужайки, деревья, цветы, теннисные корты, площадки для гольфа, летний театр и раскиданные там-сям уютные бунгало для гостей, предпочитавших уединение. Но одно из этих бунгало, с сожалением заметила бы птичка, сгорело дотла, и, по-видимому, совсем недавно: на его месте торчал обгоревший остов, над которым еще вились легкие клубы дыма.

Солнце светило, озеро поблескивало, деревья шелестели, цветы цвели, и каждый номер в гостинице был сдан, да еще по высокой цене. При таком раскладе мистер Андерсон, казалось, должен бы, пусть и лишившись одного бунгало, пребывать в веселом, беззаботном настроении. Но этим августовским утром он сидел в своем кабинете, нахмурив лоб и сумрачно глядя. Даже в хорошие свои дни он немного походил на статую Эпштейна, изваянную в особо мрачном настроении, а сегодняшний день хорошим отнюдь не был. Дж. Г. провел беспокойную ночь, не в силах отделаться от угнетающей мысли, что ему приходится обитать на одной планете с Мэрвином Поттером и Сирилом Фотерингей-Фиппсом. Если джентльмену и христианину дозволяется не любить двух других джентльменов и христиан, то Дж. Г. Андерсон не любил Мэрвина Поттера и Сирила Фотерингей-Фиппса. Если же вы попытались бы подбодрить его, указав, что на свете существует всего лишь один Мэрвин Поттер и один Сирил Ф.-Ф., он буркнул бы в ответ, что и этих с избытком хватает.

Стук в дверь – эдакая веселенькая, бравурная россыпь – прервал его раздумья. Не успел Андерсон ответить: «Войдите», – как в дверях появилась фигура, при виде которой, будь его совесть хоть чуточку нечиста, он бы опасливо вздрогнул. Сморгнув, он вгляделся снова, но увидел то же, что и в первый раз, – человека в полной полицейской форме, при полицейском поясе и пистолете.

Лицо под кепи было на редкость красивое – худощавое, живое, тонкой и четкой лепки. Глаза, сейчас чуть налитые кровью, вот уже несколько лет приводили женщин в трепет, какого не случалось после смерти Рудольфа Валентино. То был Мэрвин Поттер, всемирно знаменитая звезда экрана, обожаемая всеми, кроме Дж. Г. Андерсона. Уехав из Голливуда, он намеревался блеснуть в спектакле на Бродвее, и последние две недели был постояльцем «Приозерной», хотя мистеру Андерсону казалось, что живет он тут целую вечность. Несчастный хозяин полагал, что из всех моровых язв, какие насылает непостижимое Провидение, чтобы он преждевременно поседел, красавчик-актер – самая тяжкая.

Иная поклонница Мэрвина Поттера, увидев своего идола так близко, сомлела бы от восторга и незамедлительно хлопнулась в обморок или хотя бы, самое малое, вытаращилась на него в блаженном экстазе. Во взгляде мистера Андерсона на экстаз, а уж тем более на блаженство, и намека не было. Держался он холодно и почти сурово.

Мы уже упоминали, что ночь Андерсон провел неспокойную. А почему? Потому что около трех к нему в спальню вторглись этот самый Поттер и Сирил Фотерингей-Фиппс, чтобы, по их словам, преподнести ему маленький дар. В знак уважения. После нескольких любезных слов Поттера, который, видимо, назначил себя церемониймейстером, Сирил Фотерингей-Фиппс вложил в руку Андерсона скользкую и весьма крупную лягушку.

Потом милая парочка удалилась, заливаясь хохотом, словно пьяные послы, которые, вручив верительные грамоты правящему монарху, торопятся пропустить парочку рюмашек до закрытия бара.

Лишь очень и очень снисходительный наниматель отнесся бы невозмутимо к такому поведению мелкого служащего. Фиппс был отличным портье, вежливым, усердным, любезным, но после такой ночной выходки даже безупречное двухлетнее досье не спасло его от молний хозяйского гнева. Юридические закавыки мешали Андерсону претворить в жизнь самое жаркое желание: содрать шкуру с Сирила Ф.-Ф. ржавым ножом и окунуть молодца в кипящее масло, но в границах отпущенных ему возможностей он намеревался покарать наглого портье со всей суровостью.

Постояльца владелец отеля наказывать не может, но мистер Андерсон все-таки одарил актера неприязненным взглядом. И в кабинете воцарился дух Эдгара Аллана По: застонали-завыли ветры, запахло семейным проклятием.

– Доброе утро, – натянуто кинул мистер Андерсон.

– Доброе! – откликнулся Поттер. – Добрее некуда!

Он хлопнулся на стул, позаимствовал сигаретку мистера Андерсона и воткнул себе в петлицу розу, стоявшую на столе. Если в радиусе пятидесяти миль и существовал еще один такой же жизнерадостный человек, как этот беглец из Голливуда, его еще потребовалось бы долго искать.

– Ну что за наш прекраснейший мир! – воскликнул он. – Что, не это не так? А лично я лучших миров и не видывал. Но вы удивляетесь, почему я тут, хотя, конечно же, радуетесь от всей души! Так вот, когда мы сейчас болтали по телефону… Господи, что за чудесное, что за дивное изобретение! Поистине великий ум, не устаю повторять я, когда в разговоре всплывает имя – Александр Грэм Белл. Да, так вот, вспомнил. Я хочу кое о чем вам рассказать. Нет, не про то, что мир прекрасен. Один такой, знаете, секретик. Хочу поделиться. Потому и прискакал.

Тревожная мысль стукнула мистера Андерсона.

– Надеюсь, в вестибюле за стойкой вы сидели не в этом наряде?

– Именно в нем, – заверил счастливчик, выпуская веселое кольцо дыма. – Грандиозный имел успех! Так приятно видеть любовь публики. Испытывал, знаете ли, трепет писателя, раздающего автографы. Вообще-то этот костюм – неотъемлемая часть секрета. Андерсон, бедный мой старый пень, у вас – неприятность. Ночью я спалил свое бунгало. Дотла!

Каменное лицо мистера Андерсона окаменело вовсе, будто высеченное Гатзоном Борглэмом на выступе скалы. Как часто случалось в обществе Поттера, он попытался сообразить, кого он напоминает себе больше всего: Иова? Да, Иова, после того как бедняга потерял всех верблюдов и покрылся нарывами. Хотя что там! Бедам Иова с его бедами не сравниться. Ведь ему приходится общаться с Мэрвином Поттером.

– Мне так и сообщили, – коротко бросил он.

– A-а, так они не утаивают от вас неполадок? Прибегают к своему боссу с разными мелкими печалями? Похвально, похвально. Мне нравится этот дух доверия и откровенности.

– Конечно, вы курили в постели?

– Да, вывод справедливый. – Мэрвин поправил розу и позаимствовал еще одну сигарету. – К тому же я, если не заблуждаюсь, был «под мухой». Вчера я обручился. Сами понимаете, как бывает, когда сердце молодо, а веселый бог любви творит свои проделки. Ты танцевать готов! Петь! Настроение самое разудалое. Ты тянешься к животворящей Иппокрене, источнику вдохновения, и празднуешь, пока глаза не выскочат из орбит. Ах, любовь, любовь! – заливался Мэрвин. – Может ли что еще сравниться с ней? Но я не должен отнимать у вас время восторгами влюбленного. Вам не терпится послушать о зловещем событии. Изложу самую суть, отметая утомительные прелюдии. Проснувшись от освежающего сна, я увидел, что пожар уже полыхает вовсю, а меня самого вытаскивает из пламени этот достойный восхищения молодой человек.

– Что-что?

– Очевидно, он заметил пламя из окна своей спальни и решил, что самое правильное – прибежать и протянуть руку помощи. Я спасся на грани. Теперь, когда на досуге я воссоздаю всю сцену, то припоминаю, что, проснувшись, почувствовал какое-то тепло, даже жжение, и увидел языки пламени вокруг моей кровати. Но мне как-то в голову не пришло, что следует что-то предпринять. Я попросту свернулся калачиком и задремал снова. Но тут ворвался наш доброволец пожарный и выдернул меня из постели словно пробку из бутылки. Я, помню, еще подосадовал. В отличие от барышни из «Королевы мая» не люблю, когда меня будят спозаранку. Но теперь, разумеется, понимаю, что все сложилось крайне удачно.

– Удачно?

– Ну да. Еще минута-другая, и вы потеряли бы меня навеки.

– А-ах… – разочарованно вздохнул Андерсон.

Мэрвин потянулся за новой сигаретой.

– Не годится, конечно, самому себя хвалить, но поверьте, в минуту испытаний я проявил себя с наилучшей стороны. Многие, обнаружив, что их поджаривают, будто гренки с сыром, потеряли бы голову. А вот я сохранил присутствие духа: спас пару бутылочек виски. Но вот мой гардероб, увы, погиб! Когда тебя касается рука Божья, ты не станешь тратить время на розыски носков и брюк. Не задумываясь над приличиями, я вылетел как был, в розовой пижаме. Вот почему вы и видите меня в костюме, который показался вам маскарадным. Я взломал дверь в вашем летнем театре и позаимствовал этот наряд из тамошней костюмерной.

Потом мы отправились к Фиппсу и отметили событие. Выпадают минуты, когда человеку выпить позарез. Да и, по правде говоря, случаются ли когда другие? Ну вот, дорогой мой, – заключил Мэрвин, поднимаясь. – Вот и все, что я зашел рассказать вам.

Мистер Андерсон зарычал. Все время рассказа он стойко молчал, потому что не мог перебить посетителя, но теперь, улучив момент, вцепился в него.

– Да неужели? А я-то воображал, вы явились объяснить свое поведение!

Мэрвин наморщил лоб, явно теряясь в догадках.

– Поведение? Какое?

– Вы что ж, забыли? – чуть не скрипел зубами Андерсон. – Освежу вашу память. В три часа ночи вместе с моим портье вы вломились ко мне в спальню и сунули мне лягушку.

– А, конечно! – Лицо Мэрвина прояснилось. – Теперь мне все ясно. Дорогой мой, не нужно благодарностей! Оставьте лягушку у себя. Сделайте ее своим постоянным спутником. Мне показалось, что Фиппс выглядел прекрасно. А вам?

– Прошу прощения?

– Ну, ночью. Розовый такой, свежий. Чистый воздух Мэна и ваша отеческая забота сотворили чудеса. Когда я два года назад познакомился с ним в Лондоне, он был весь такой изможденный и осунувшийся. Я снимался в Лондоне, и клуб «Трутни» устроил в мою честь обед, на котором председательствовал Фиппс. Конечно, мы подружились. Спелись, словно братья Уорнер. Обаятельнейший малый. Вообще-то фамилия его Фотерингей-Фиппс, с черточкой посередке. А как, кстати, вы с ним познакомились? От Лондона до Скивассетта путь долгий.

Мистер Андерсон был совсем не расположен болтать с Мэрвином Поттером, да еще на такую прегадостную тему. В манере его добавилось холодности.

– Видимо, вам это любопытно, – начал он, – и у вас полно свободного времени для пустых разговоров, а для меня, должен заметить, все по-другому. Я… э… а…

– Попробуйте еще разок, с самого начала, – посоветовал Мэрвин.

Мистер Андерсон медленно сосчитал про себя до десяти.

Тревожась за его давление, доктор рекомендовал ему именно такое средство в минуты стресса. «Когда какой-нибудь негодяй загоняет вас в угол, – наставлял доктор, – и под воротничком у вас становится жарко, самое главное – успокоиться. Иначе, – объяснял все тот же доктор, – вы попросту лопнете по швам, вас хватит удар. Не успеете вы проговорить: «Эй, да что такое?», как у вас закружится голова и вы навсегда распрощаетесь со своей суповой тарелкой». У этих медиков встречается такая странная манера выражаться…

– Два года назад, – сызнова завел мистер Андерсон, чеканя слова, чтобы все было ясно и не пришлось повторять, – я познакомился с дядей Фиппса, лордом Бинхэмтоном. Лорд Бинхэмтон увлекается сиамскими кошками. В Бессемере проходил ежегодный съезд соответствующего общества. Лорд Бинхэмтон как раз находился в Нью-Йорке, у тестя, и решил поприсутствовать на съезде. Остановился он в моем отеле.

– Неужели все остальные были переполнены? – поразился Мэрвин.

Мистер Андерсон снова сосчитал до десяти, на этот раз – еще медленнее.

– Так мы и познакомились. Лорд сказал мне, что у него есть в Англии племянник, для которого он старается найти работу, и убедил меня нанять его, – заключил мистер Андерсон, темнея лицом при воспоминании о том, на что толкнул его сладкоречивый сын Англии. Как и многие опрометчивые поступки, этот тоже случился после обильного и вкусного обеда: он размяк и был готов оказывать услуги всем подряд, – а теперь дивился, как он мог это пойти на такое даже и после лукуллова пиршества.

Мэрвин покивал.

– Понятненько. Так вот оно как! А я удивился, когда встретил Фиппса здесь.

– Больше вы его здесь не встретите. – Мистер Андерсон взялся за телефон. – Дайте мне портье… Фиппс? Это мистер Андерсон. Немедленно зайдите ко мне.

– Зачем это он вам понадобился? – неодобрительно покачал головой Мэрвин. – Фиппс вряд ли что сумеет добавить к моему рассказу. Кроме того, ему требуется полный покой. У него голова трещит.

– Постараюсь, чтобы она затрещала еще сильнее. – Андерсон мрачно положил трубку.

Герой экрана наконец заметил его мрачность.

– Судя по некоторой сдержанности, вы недовольны Фиппсом.

– Вот именно.

– Вы считаете, что ночью он вел себя… э… несколько фамильярно?

– Вот именно.

– И намереваетесь уволить его?

– Точно.

Мэрвин весело рассмеялся.

– В ваших угрозах, Дж. Г., нет ничего пугающего! Фиппс крепко вооружен, они легким ветерком пролетят мимо. Уволить его, ха-ха! Да скорее всего он и сам поднимается сюда, чтобы плюнуть вам в глаз и протянуть заявление об отставке. Он ведь получил наследство.

– Что!

– От какого-то вроде бы дедушки, если я правильно понял. Миллионера, по-моему. Так что вы легко можете понять, почему он пребывал ночью в некотором возбуждении. Новость ему сообщили под вечер. А я обручился в тот самый день, и девушка моя, говоря по-старинному, настоящая душенька, так что и я был возбужден. Надеюсь, я не слишком сложно объясняю? Улавливаете картинку? С одной стороны, в отменнейшем настроении из-за своего нежданно свалившегося богатства, а с другой – я, в таком же настроении, оттого что влюблен. Оба, короче, в отличнейшем настроении!

Если бы птичка, о которой мы упоминали раньше, случайно присела на подоконник и заглянула в окошко, то заметила бы разительнейшую перемену в Андерсоне после слова «наследство». Из угрюмой статуи Эпштейна хозяин превратился в мягкого, доброго Дж. Г. Андерсона.

– Ну и ну, – проворковал он на манер лесной голубки, общающейся с лесным голубком. – Наследство! И большое?

– Такое, что и в мечтах не пригрезится. Потому-то он и подарил вам лягушку. «Смотри-ка, Поттер, – сказал Фиппс, ныряя под куст и появляясь с этим земноводным, если я не путаю ученые термины, – какой прекраснейший экземпляр! Пригодится». – «Ты хочешь взять лягушку себе?» – спросил я. «Само собой», – откликнулся он, прибавив, что намерен обучить ее простым трюкам и выступать с ней по телевизору. Но я отговорил его. «Зачем тебе дрессированная лягушка? Ты теперь богат. Прояви широту натуры. Прояви щедрость. Отщипни чуток от своего богатства, Фиппс. Многие будут до смерти радешеньки заиметь такую лягушку. Надо делиться, Фиппс, надо делиться». После короткого спора он принял мою точку зрения. Тут ненароком всплыло ваше имя, и он согласился подарить лягушку вам, правда, добавив, что вы – отпетый мерзавец, которого в менее терпимом обществе давным-давно расстреляли бы на месте. Но все равно, прибавил он, вам нужнее. Да, умилился я, вот она, широкая душа! Ладно, а теперь мне пора бежать. Нужно съездить в Скивассетт, подкупить одежек. Я уже говорил, – осведомился Мэрвин Поттер, вставая из-за стола, – что наш мир – лучший из миров? Да? Тогда мне прибавить больше нечего. Самого доброго утра вам, Дж. Г. Андерсон!

3

Несколько минут после ухода посетителя мистер Андерсон сидел, погрузившись в раздумья. Мысли его занимал Сирил Фотерингей-Фиппс, но больше он не испытывал леденящего ужаса, нападавшего на него, когда он размышлял о портье прежде. Тогда у него возникало ощущение, что он исследует не душу Фиппса, а заглядывает в черную яму с шипящими змеями. Сейчас, словно парящие по воздуху пушинки чертополоха, в голову вплывали мысли, что, если ему пойдут навстречу, он, пожалуй, сможет распрощаться с отелем «Вашингтон», а заодно и с городком Бессемер, штат Огайо.

Городишки вроде Бессемера вполне милы, если такие вам нравятся, но им присущ один недостаток – в зимние месяцы тут становится холодновато. У мистера Андерсона кровь с течением лет становилась все жиже, и его все больше тянуло на юг. Если ему удастся сбыть «Вашингтон», он купит уютную гостиничку где-нибудь во Флориде и будет уезжать отсюда еще до первого снега. «Приозерная» летом и гостиничка во Флориде зимой… чего еще желать человеку, страдающему ознобышами? И кому же еще сплавить «Вашингтон», как не амбициозному портье, который только что унаследовал огромное состояние? В первый раз за это утро мистер Андерсон обнаружил, что взгляды его целиком и полностью совпадают со взглядами Поттера. Да, наш мир и вправду чудеснейший из миров. Поттер ничуть не преувеличил его прелести.

Мистер Андерсон с головой нырнул в мечты и даже чуть было не замурлыкал веселенький мотивчик, когда, как случалось и прежде, его перебил стук в дверь, на этот раз – робкий, просительный, словно бы царапался пес, вернувшийся в старый дом после ночного загула.

В кабинет просочился Сирил Фотерингей-Фиппс. Бочком, на подкашивающихся, как всегда в присутствии босса, ногах. Пусть на него и свалилось богатство, но Дж. Г. Андерсон все равно пугал его до посинения.

Высокий, стройный англичанин именно того типа, какой распространен в клубе «Трутни» на Довер-стрит в Лондоне. Членом этого заведения Фиппс оставался до сих пор, хотя уже два года как встал под знамена мистера Андерсона. Характер у него был самый приятный, волосы – цвета сливочного масла, лицо – простодушное, симпатичное, из тех, что пробуждают в женщинах материнские инстинкты. Но такие свойства, как известно, – палка о двух концах. У мужчин-нанимателей, которых по утрам донимает печень, такие вызывают лишь раздражение. В дни, когда Дж. Г. Андерсон чувствовал себя неважно, это приятное, почтительное лицо приводило его в ярость, о чем он не стеснялся даже и вслух упомянуть.

Однако в хорошее утро Дж. Г. утешался мыслью, что его портье хотя и умственно отсталый, с интеллектом ниже, чем у морского моллюска, уроненного в детстве, но весьма декоративен.

Декоративным Сирил Фиппс был; что же касается разума, он первый согласился бы: да, не из тех он, у кого затылок распух от мозгов. У одних – распух, у других – нет, с этим приходится мириться, сказал бы он. Простаком его прозвали в Итоне, прозвище перешло и в Оксфорд, да что там – даже и в клуб «Трутни», где уровень интеллекта не особо высок. Простак. Чуть только взглянешь на него, сразу понимаешь – да, прозвище меткое и неизбежное. «Mot juste»[2], – говорите вы себе.

Солнечная улыбка далась мистеру Андерсону нелегко, но он силой вынудил непривычные к тому губы изобразить ее подобие. При воспоминании, что этот молодой человек посмел обозвать его нехорошим словом, улыбка начала было сползать, но Дж. Г. Андерсон, ухватив ее за самый кончик, водрузил на место. Он был полон решимости излучать тепло и ласку, пусть они хоть задушат его.

– Входите, Фиппс, входите! – радостно воскликнул он. – Слышал, у вас голова болит. Худо, худо. Надо бы вам взять выходной. Да вы присаживайтесь, Фиппс, присаживайтесь. Я хочу побеседовать с вами, дорогой друг.

Простак сел, да и вряд ли ноги смогли бы держать его дольше. Бьющая через край сердечность Андерсона обескуражила его. С содроганием припоминая темные делишки минувшей ночи, он ожидал от хозяина самой едкой язвительности. Сам он не присутствовал при взрыве атомной бомбы на Бикини, но читал о нем и ему рисовалось нечто подобное.

Ведь если припомнить все факты… После двух лет неизменной почтительности – «Да, мистер Андерсон», «Конечно, мистер Андерсон», «Совершенно верно, мистер Андерсон», «О, разумеется, мистер Андерсон» – он рухнул с высоких стандартов угодливой корректности: вломился в святилище да еще всучил владыке лягушку, хотя оснований считать, что тот любит этих рептилий, у него не имелось ни малейших. «Как пал ты с небес, Люцифер, сын зари!» – воскликнет сейчас Андерсон. И еще много чего добавит.

Так думал он, и что же? Ошеломляющая сердечность, пожалуй, вышибла б из седла человека и покрепче.

– Сигарету, мой дорогой? – предложил мистер Андерсон после короткой паузы, в течение которой сокрушался, что из-за несметного богатства, свалившегося на портье, лишен возможности запустить тому в голову серебряной чернильницей.

– Спасибо, нет! Правда, спасибо, – откликнулся Простак, принимая трубку мира. Наивная его натура с готовностью откликалась на доброту. Он успокоился, перестал теребить клубный галстук и приготовился поболтать всласть. Стало быть, он ошибался, предполагая, что наниматель послал за ним, чтобы выпотрошить голыми руками. По тому, как покатила беседа, больше похоже, что мистера Андерсона одолело одиночество; с кем не бывает. Он жаждал общения, и, пробежавшись по списку приятелей, воскликнул: «Фиппс! Вот кто мне нужен! Этот веселый остроумный юноша всегда так и сыплет забавными историями. Приглашу-ка я Фиппса, и мы с ним посмеемся. Говорите что хотите, но никто не сравнится со славным стариной Фиппсом».

– Не хотите ли выпить? – со слащавой сердечностью осведомился мистер Андерсон.

Простак слегка содрогнулся.

– Нет, спасибо пребольшое. – Молодому человеку со слабыми мозгами не под силу кутить на широкую голливудскую ногу с субъектом вроде Мэрвина Поттера – на следующее утро он непременно будет не в себе. Простак предпочел бы, чтобы в его присутствии не упоминали о выпивке. Правда, тот, кто втыкал раскаленные иглы в его череп, на минуту взял передышку, но все равно Простак не мог спокойно слышать об алкоголе.

– Что ж, приступим, – заявил мистер Андерсон, не любивший топтаться вокруг да около. – Поттер сказал мне, вы унаследовали деньги.

– Да, сэр…

– Большие деньги.

– Верно, сэр. От моего дедушки по материнской линии. Он… э… дал дуба в прошлую среду.

– Ай-а-а-ай!

– Да, сэр.

– Н-да, как ни крути, всякая плоть – прах.

– Точно, сэр.

– Сегодня мы здесь, а завтра, как говорится, там. Ваш дедушка американец?

– Да, сэр. В общем. Да, именно американец. Его звали П. Миддлмэсс Поскитт. Нажил бешеные деньги продажей бумажных выкроек. Хотя как можно на этом нажиться, не понимаю. Он улучил свободную минутку и произвел на свет двух дочерей – Эмералд и Руби. Эмералд вышла замуж за моего дядю Теодора. Вот я бы на такое ни в жизнь не решился, он прямо каймановая черепаха! В Англии его называют Бич Божий.

– Как я понимаю, вы про лорда Бинхэмтона?

– Ну да. Ой, я и позабыл, что он ваш приятель! Обаятельнейший человек, наверное, когда отдыхает с приятелями. Но с этой стороны он мне неизвестен. Мне он с самого раннего детства представлялся бесом в человеческом образе. Или злодеем из детектива. Со страниц Эдгара Уоллеса.

– Я думаю, он громче лает, чем кусает.

– Может быть, хотя точно не скажу. Не хочу зря наговаривать, кусать он меня никогда не кусал, хотя иногда и казалось – вот-вот цапнет. Но я что-то начал вам рассказывать?

– Вы рассказывали, что у вашего дедушки были две дочери.

– А, ну да. Так вот, вторая, Руби, вышла замуж за моего отца, и у них родился сын, то есть я. Так странно!.. – продолжал Простак, обретя природную говорливость и глядя на Дж. Г. Андерсона как на старинного друга. – Вот уж не думал, что мне что-то перепадет. Я и дедушку-то толком не видел с четырнадцати лет, когда ходил в гольфах и прыщиках. И он никак не показывал, что помнит о моем существовании. Сомневаюсь, чтобы букмекер принимал на меня ставки выше, чем тридцать к одному. Но вот как порой оборачивается, а? Поневоле задумаешься.

Мистер Андерсон всем сердцем желал, чтобы его молодой гость поскорее прекратил трещать и дал ему возможность перейти к делу, но денежным мешкам приходится потакать, и он согласился, что да, призадуматься можно.

– А я вам еще одну странность расскажу, – не унимался Простак, истинная душа компании. – Верите ли вы во всякое такое?

– Э… В какое?

– В гадалок там, в предсказательниц судьбы.

– В гадалок? Нет, не верю.

– Вот и глупо, дорогой мой хозяин, уж извините. Они, скажу я вам, совсем не обманщицы. Как раз перед отъездом из Англии меня затянули на благотворительный базар, неподалеку от Уимблдона, и там была одна гадалка. Работала она в шатре, а мне жали ботинки и я захотел передохнуть. Пришлось заглянуть туда и купить на пять монет предсказаний от этой цыганской сивиллы. Сидит за столом, а перед ней – хрустальный шар. Я тоже присел, чтобы дать роздых конечностям, а она сгребла мои пять монет и, поплевав на ладони, взялась за дело. Вы меня слушаете?

Мистер Андерсон заверил, что весь обратился в слух, что, в общем, соответствовало действительности.

– Хорошо, подгребаю, значит, к сути. Сивилла, вглядевшись в хрустальный шар, заявила, что у меня редкостная душа и огромное обаяние, хотя люди, только что познакомившиеся со мной, не способны оценить меня в полной мере. Еще у меня глубокий потенциал и скрытые глубины. Потом она затронула мое будущее, и вот тут-то и окупились с лихвой мои пять шиллингов. Она предсказала мне долгое путешествие, светловолосую девушку, неприятности от неведомого брюнета и – внимание! – кучу денег. В долгое путешествие я и правда отправился: сюда. И получил кучу денег. Так что остается только девушка, правда?

Собрав всю волю в кулак, мистер Андерсон проговорил:

– Не-со-мнен-но.

– Без брюнета я вполне могу обойтись. По-моему, брюнеты эти, стоит задеть их за живое, могут доставить кучу неприятностей. Но вот девушка… девушку мне ужасно хочется встретить. Прекрасную светловолосую девушку. Конкретно распространяться про нее цыганка не стала, но намекнула, что она, то есть девушка, влюбится в меня по уши. Бросится в объятия и воскликнет: «Суженый мой!» – ну и так далее. Что ж, это мне подходит. Всякому приятно, когда прекрасная девушка бросается ему в объятия и восклицает, верно ведь?

Сам мистер Андерсон, сделай какая прекрасная девушка хоть шаг в его сторону, незамедлительно вызвал бы полицию, но согласно покивал: «Конечно».

Воспользовавшись тем, что его молодой друг завороженно уставился в пространство, он быстренько сменил тему, свернув на бизнес.

– Скажите-ка, а что вы думаете делать с наследством?

Вздрогнув, Простак очнулся, мягким движением снял прекрасную девушку, сидевшую у него на коленях и навивавшую прядку его волос на палец, и переспросил:

– А? С наследством? Ах с деньгами! Что я с ними думаю делать? Вообще-то, черт дери, я еще и сам не знаю.

– Зато знаю я! – живо откликнулся мистер Андерсон. – Вы купите «Вашингтон».

– Вашингтон? – удивился Простак. Его мозги сегодня утром находились не в лучшей форме.

– Ну да!

– То есть ваш отель?

На секунду показалось, сейчас мистер Андерсон позабудет про всякую ласковость и гаркнет, что, естественно, не столицу же Америки, и бросится рассуждать о тупых как стенка типах, до которых все доходит как до жирафа. Или до лягушки. И вот, кстати, о лягушках…

Но минута слабости миновала. Мистер Андерсон сызнова пристроил на физиономию солнечную улыбку и с мучительной болью прикрепил ее к губам.

– Вот именно, отель. Вы там долго работали и, конечно же, поняли, что он – золотая жила. Пожалуй, многие бы сказали, что только идиот расстанется с таким отелем, но так уж получается. Мне хочется проводить зиму на юге, и я намереваюсь купить отель во Флориде, в Палм-Бич или Майами. В общем, где-то в тех краях. Но прежде надо продать «Вашингтон». И охотнее всего я продам отель вам. Молодому человеку, которого я сам обучал. Естественно, – добавил мистер Андерсон, заметив, что вторая сторона переговоров по-прежнему походит на куклу, а потому, скажем так, интеллекту собеседника требуется легкая пауза, – я не жду, что вы примете решение с маху. Ступайте обдумайте мое предложение, а потом мы продолжим разговор.

4

Когда Простак, покинув кабинет, очутился на свежем воздухе, голова у него шла кругом. Предложение Андерсона расширило его горизонты, открыло новые перспективы. В первый раз с той минуты, как он получил письмо о неожиданном богатстве, он почувствовал, какое могущество приносят деньги.

До этой минуты головная боль мешала ему глубоко задумываться, и он предполагал, что свалившиеся на него деньги можно вложить в надежные ценные бумаги, а самому вернуться на прежнюю позицию, за стойку портье, и выдавать постояльцам ключи и письма. Простак давно понял, что не обладает никакими выдающимися дарованиями. Он один из многих, и ему еще повезло, что он нашел хоть какую-то работу. Надо быть полным ослом, чтобы не приклеиться к ней крепче самого крепкого клея. Судьба сделала из него портье, и портье ему и следует оставаться.

Но мистер Андерсон растолковал ему, что такая пассивная, бесхребетная позиция недостойна богатого человека. Сделав свое неожиданное предложение, Дж. Г. сорвал пелену с его глаз, и тут же нахлынули амбиции, желание вырваться из серого круга, зажить наполненной жизнью, как, например, Поттер. После знакомства в Лондоне они не очень часто встречались, но и этого хватило, чтобы прийти к убеждению: когда доходит до бурной жизни, Поттеру равных нет.

Когда Простак ступил на гравий перед главным входом, он услышал, что его окликают, и, подняв глаза, увидел Мэрвина. Герой экрана сидел за рулем, раздавая автографы представителям своей публики.

– Привет! – воскликнул он, когда Простак подошел. – Как головка?

– А? Гораздо лучше. Спасибо. Не так болит.

– Счастлив слышать. Тогда откуда такое сосредоточенное выражение твоего лица? Ты напоминаешь «Пробуждение души». Почему ты, Фиппс, разгуливаешь с таким выражением?

– Я задумался.

– О чем же?

Простак был счастлив довериться такому опытному человеку. Подсознательно он жаждал обрести советника, на чье суждение можно положиться. Не ведая, что Америка наводнена отчаявшимися людьми, бросающимися к Мэрвину Поттеру за советом, он выложил историю о предложении Дж. Г. Андерсона, и Мэрвин с ходу высмеял идею.

– Купить его отель? – спросил Мэрвин.

– Да.

– Зачем это тебе покупать паршивые отели! Ты этого не хочешь!

– Не хочу?

– Нет, конечно. Бред какой-то. Ты попросту выкинешь деньги на ветер. Владельцы отелей всегда кончают драными носками и очередью за бесплатным супом. Их разоряют в пух накладные расходы. Никакой, самый бездонный кошелек не выдержит покупки новых запасов мыла и новых полотенец взамен тех, что уворовали постояльцы. Ты удивишься, Фиппс, если я скажу тебе, в каких количествах крадут мыло и полотенца. Я и сам их прихватывал во всех отелях, начиная со Скалистого побережья в Массачусетсе и до Флориды, «Болотистого штата», где водятся аллигаторы. А я не так уж склонен к воровству. Нет и нет! Надо придумать что-нибудь получше. Я не хочу, проезжая однажды вечером по Бауэри, увидеть бродягу, спящего в канаве, и с содроганием узнать в нем моего старого друга. Что ж, скажу тебе, как поступил бы с таким богатством я.

Простак удивился.

– А разве ты не богат?

– Нет, что ты! Мы, актерская братия, люди бедные. Выпадают иной раз счастливые мгновения, когда мы, считая деньги в день выплаты, воображаем, будто мы богачи. Но тут нам стучат по плечу, и позади оказывается джентльмен с бачками, готовый вывернуть нам руки. Он забирает у нас все, снимает с нас последнюю шкуру.

– Ты про налоги?

Поттер покривился.

– Пожалуйста, Фиппс, не произноси при мне это слово. Ты, конечно, не желаешь мне зла, но невольно задеваешь за живое. Да, налоги, если уж ты настаиваешь.

– Наверное, они большие.

– Колоссальные! Добавь к ним еще непредвиденные расходы жизни на Золотом Западе. Пони для поло, яхта, плавательные бассейны, жены… То одно, то другое, а в итоге набегает… Мне пришлось удрать из Голливуда хоть на время, ради экономии. В Нью-Йорке, где соблазнов поменьше, я, может, сумею скопить небольшой запасец. Скоро я появлюсь на Бродвее.

– Да, мне уже кто-то говорил. Спектакль, само собой, станет хитом.

– Само собой.

– Я хочу сказать, у тебя полно поклонников.

– Полчища. В основном дамы. Леди меня обожают, Фиппс. И разве их можно винить, бедных дурочек?

– Наверное, это учитывается?

– А то как же! Завоюй женщин, и дело в шляпе. В театре не будет ни единого свободного местечка. Да, я как раз собирался тебе сказать. Вполне очевидно, как ты должен распорядиться богатством. Вложи деньги в мой спектакль. Ты мне нравишься, Фиппс, и мне хочется, чтобы ты удвоил свое состояние. Да что там! Утроил. Когда волосы у меня поседеют, а профиль испортит парочка лишних подбородков, я смогу обратиться за пропитанием к тебе. «Леман продакшнс инкорпорейтед» – вот кто заправляет этим рискованным предприятием. Хотя отчего же рискованным? Проект железный. Уверен, Леман будет рад продать тебе кусочек. Поезжай в Нью-Йорк, к нему. Ты станешь кем-то вроде менеджера. Делать тебе ничего не придется – посиживай себе в кресле, смотри, как другие трудятся, да огребай огромную прибыль. Идеальная, по-моему, жизнь. Так что скачи галопом и сообщи Андерсону, что сделка отменяется – ты решил вложить свои миллионы в театр. Ну а теперь, – прибавил Мэрвин, – вынужден с тобой распрощаться. Еду в Скивассетт купить одежки, чего уж там найдется. До свидания, Фиппс. Встретимся при Филиппах. Мы с моей невестой летим после ленча в Нью-Йорк, репетиции уже начались, и мое место там. Надеюсь, когда мы встретимся снова, ты уже станешь настоящим менеджером. Буду касаться шляпы, здороваясь с тобой, и называть тебя «сэр».

И, подписав еще пару-тройку автографов для своих поклонников, случайно прогуливавшихся мимо, Мэрвин Поттер отбыл, весело махнув рукой.

Несколько минут Простак стоял на гравийной дорожке, взвешивая все «за» и «против». Как и Андерсон, Мэрвин Поттер расширил его горизонты и открыл новые перспективы. Пока кинозвезда говорила, в нем загорелся дух авантюр, но постепенно стал угасать.

В конце концов, рассудил он, «Вашингтон» – место родное, безопасная гавань. Не опрометчиво ли бросать ее ради неведомых морей? Опрометчиво, бесспорно. Направляясь к офису мистера Андерсона, Простак решительно склонялся к тому, чтобы принять предложение босса. Мрачный взгляд Мэрвина на отельный бизнес несколько поколебал его, но теперь на троне вновь воцарился Разум.

Все-таки Мэрвин исказил факты. Простак проработал у Андерсона достаточно долго, чтобы понять – джентльмен этот весьма зажиточен. Любому, кто прослужит в его караван-сарае два года, очевидно, что, даже учитывая мыло и полотенца, доходы у Дж. Г. весьма недурственные. Ел он дорогие яства, носил шикарные костюмы, покупал роскошные машины и курил сигары по доллару за штуку. Сомнений не оставалось: человек этот живет в роскоши, и тот, кто станет его преемником, тоже заживет неплохо.

Когда вошел Простак, мистер Андерсон как раз курил долларовую сигару Он вскинул глаза и просиял прежней дружелюбной улыбкой.

– А, Фиппс. Вернулись?

– Да, сэр.

– Как себя чувствуете? Получше?

– Да, сэр.

– Ну и отлично. Вы застали меня буквально чудом. Мне нужно ехать в Скивассетт, повидаться с моим адвокатом. Но я могу назвать вам несколько цифр. Вот, например, за год, закончившийся 31 декабря… – И мистер Андерсон принялся выстреливать цифрами будто гейзер.

Для Простака цифры эти ровным счетом ничего не значили, но по тому, как его наниматель обкатывал их на языке, словно дорогой портвейн, он заключил, что суммы достаточно соблазнительны, и последние его сомнения улетучились. Мистер Андерсон, сделав паузу и опустив листок с записями, спросил:

– Так как?

И Простак без малейших колебаний ответил:

– Да что там! Здорово!

– Недурственно, а? – не отставал мистер Андерсон.

– Это точно.

– Так что, желаете купить «Вашингтон»?

– Да, безусловно!

– Тогда вот вам мое предложение. Я продам его за сто тысяч долларов.

Простаку показалось, будто его внезапно хлестнули по лицу мокрым полотенцем, что очень и очень неприятно. Еще ему показалось, будто его лягнул в живот на редкость здоровенный мул. Он хватанул ртом воздух, забулькал, споткнулся и принялся теребить клубный галстук «Трутней».

– Сто тысяч?

– Сто тысяч.

– Но, черт побери, у меня столько нет!

– Хм, а сколько же у вас есть?

– Двадцать две тысячи восемнадцать центов.

Мистера Андерсона затрясло с головы до ног. Он утратил всякую солнечность. Пришел конец пиру любви. Взгляд, каким он пронзил своего портье, был тяжелым и укоризненным. Именно такими взглядами владельцы отелей пронзают портье, когда те морочат им голову, валяют дурака, тратят попусту время и пробуждают надежды, чтобы тут же начисто разбить их. Даже когда ему сунули лягушку в три часа ночи, и то Дж. Г. не испытывал такого острого отвращения к своему молодому подчиненному.

– Двадцать две тысячи? – хрипло промычал он.

– И восемнадцать центов. Видите ли, – пустился в объяснения Простак, – главный куш отхватил, конечно, мой дядя Теодор. Почти все нажитое имущество из старого сундука отошло ему. В конце концов, он ведь был зятем старику и постоянно общался с ним. Ежегодно навещал его в Нью-Йорке, хлопал по спине, интересовался: «Ну как оно все?» – а я…

Мистер Андерсон медленно считал про себя.

– Десять! – выкрикнул он, добравшись до этой цифры, и со странной ласковостью проговорил:

– Фиппс…

– Слушаю!

– Вы заняты?

– Да нет, не очень.

– Тогда я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали.

Быстрым жестом мистер Андерсон указал на открытое окно, из которого открывался превосходнейший вид на озеро Скивассетт.

– Это не отнимет много времени. Видите озеро?

Простак ответил, что да, видит.

– Так вот, я хочу, чтобы вы взяли лодку и поплыли по озеру. Отгребите от берега ярдов на двести… Там глубоко?

– Да, очень.

– Вот и прекрасно. Отгребите, значит, ярдов на двести, а потом привяжите на свою чертову шею чего потяжелее и утопитесь! Всего хорошего, – пожелал на прощание Андерсон и вылетел из комнаты. Он уже опаздывал на встречу с адвокатом.

Простак распрямился. Человеком он был мягким, но что-то в словах мистера Андерсона, а может – в его тоне, глубоко оскорбило его. И когда тот вновь появился в дверях, Простак не то чтобы метал искры, не так-то уж легко его глазам их метать, но держался все-таки холодно.

– Да, забыл, – проговорил мистер Андерсон. – Вы уволены! Если я увижу вас снова, то убью! Хоть штопором, если ничего другого не подвернется.

Простак хрипло рассмеялся. В глазах у него зажегся странный свет. Он принял решение: надо внять замечательнейшему совету Мэрвина и принести театру немного пользы. Нет, как он мог польститься на дурацкое предложение Андерсона, когда перед ним открывалась столь сверкающая стезя!

– Вот как? Уволен? Тогда, может, вам интересно, что, если б вы не удрали словно ошпаренный кот, я уже подал бы заявление об уходе. И если желаете знать, что я собираюсь делать…

– Вот уж нет!

– Я стану управляющим.

– В отеле?

– В театре. Займусь шоу-бизнесом!

– Помоги ему, несчастному, Бог! – воскликнул мистер Андерсон и испарился вновь, на этот раз – окончательно.

5

Мучительная эта сцена случилась в понедельник. Правильно решив, что ничто уже не удерживает его, Простак вечерним же поездом уехал из Скивассетта и прибыл в Нью-Йорк во вторник, к позднему завтраку в отеле рядом с Мэдисон-авеню. Отель этот служил ему первым домом, когда он приехал в Америку два года назад.

В поезде, как и во всех американских поездах, сильно трясло и качало, Простак был вялый, измученный, и только поспав днем и приняв освежающий душ, счел, что в состоянии выйти и полюбоваться видами Нью-Йорка.

Первым видом, каким выпало ему полюбоваться, был вид Мэрвина Поттера. Герой экрана стоял на углу Мэдисон-авеню и Шестьдесят пятой улицы, подписывая автограф маленькой девчушке с хвостиками-косичками.

– A-а, Фиппс! – сердечно окликнул он, когда Простак приблизился. – Вот ты и объявился! Я вроде уже упоминал, что мы живем в чудеснейшем из миров. Особенно меня пленяет то, что Фиппсы в нем повсюду. Куда бы ты ни двинулся – на север, на юг, на восток, на запад, – всюду наткнешься на Сирила Ф.-Ф. Присоединюсь к тебе через минутку.

Он нацарапал свое имя в захватанном альбоме, и девчушка исчезла в неизвестности. Мэрвин провел усталой рукой по лбу.

– Человек я публичный, Фиппс, что поделать! – вздохнул он. – Как утомляет постоянное общение с нескончаемым потоком поклонников! Нет, против поклонников я в общем-то не возражаю, но встречаются экземпляры, в чей молочный коктейль меня так и тянет капнуть какого экзотического азиатского яда. Они требуют у меня автограф, искренне полагая, что я Грегори Пэк. Хотя автографы Пэка этого продаются на черном рынке по сорок центов за штуку, а вот мои идут по четвертаку. Меня просто мутит, когда эти молодые рептилии охают со скрытой досадой, увидев, кто им на самом деле расписался. Ладно, давай сменим пакостную тему. Итак, вот ты и в Нью-Йорке. Ах, Нью-Йорк, Нью-Йорк, центр Вселенной! До отъезда в Голливуд я сверкал бриллиантом в его короне, и надеюсь засверкать вновь, когда спектакль пойдет в сиянии триумфа.

– Ты, наверное, уже репетируешь?

– Весь день. Сил никаких нет. Репетиции – такая тягомотина.

– Очень нудно, да?

– Да уж, скучища. Без конца приходится ловчить да крутить, чтобы внести хоть искорку огня. Но, кажется, забрезжил выход. Сегодня на репетиции сидел один толстый дядька. Во время всех моих крупных сцен он крепко спал. Завтра, если он явится и посмеет заснуть, я подожгу ему ногу.

– Как это?

– Ну и ну! – изумился Мэрвин. – Ты два года в Америке и до сих пор не узнал как? Да у нас детишки в детском саду прекрасно поджигают ноги. Берешь самую обыкновенную спичку, оглядываешься вокруг и, как только замечаешь друга или приятеля, который на тебя не смотрит, всовываешь ему спичку сбоку, между носком и ботинком, и поджигаешь ее, а дальше уж дело продолжит природа. Проще простого. Надо было испробовать это на Дж. Г. Андерсоне. Как, кстати, ты с ним расстался? Он, наверное, головой потолок прошиб, когда ты сообщил ему, что не станешь покупать его жалкий отель?

– Да, раскипятился немножко.

– Пари держу, взбесился как мокрая курица. Сам знаешь, что творится с курами, когда они вымокнут. А Лемана ты уже видел?

– Думаю позвонить ему завтра.

– А сегодня вечером что? Какие у тебя планы?

– Да вроде никаких.

– Вот и чудесно. Забегай ко мне, пообедаем вместе, а?

– С удовольствием.

– Моя невеста сегодня отправляется не то на танцы, не то на какой-то раут в Кинг-Пойнт, на Лонг-Айленде, она там живет. Так что мне потребуется твое славное общество, чтобы повеселиться. Отправимся с тобой в какой-нибудь тихий ресторанчик. Приходи часов в восемь в «Ренфу» на Шестьдесят шестой Восточной улице, я там снимаю скромную квартирку. Одеваться к обеду не стоит. Кстати, Фиппс…

– Да?

– А у тебя есть мой автограф? Нет? Как же можно молодому человеку начинать без него новую жизнь? Вот бери. Носи у сердца. А не то продай за четвертак, как тебе больше нравится. Что ж, оревуар. В «Ренфу», ровно в восемь, – заключил Мэрвин. – Три коротких звонка, а потом просвисти первые такты гимна.

И он, благосклонно кивнув, удалился, а Простак отправился гулять, с удовольствием попыхивая купленной в отеле сигарой и наслаждаясь прохладой, повеявшей с приближением вечера. Он радостно предвкушал завтрашнюю встречу с Леманом из «Леман продакшнс». Не зная точно, в котором часу театральные менеджеры готовы к просьбам о встрече, он пожалел, что не проконсультировался с Мэрвином, но решил, что в половине третьего, после того как Леман неспешно съест ленч, будет в самый раз.

Предвкушал Простак и обед с Мэрвином. Мелькнуло было, что опасно общаться с таким своеобразным субъектом, но он отбросил эту мысль. Даже Мэрвину Поттеру, решил Фиппс, вряд ли удастся внести оригинальность в спокойный обед в тихом ресторане. Он еще не знал, что нет таких публичных мероприятий, какие Мэрвин не сумел бы расцветить эксцентричными сценками. И тут, как раз в ту минуту неспешной прогулки, когда он размышлял о достоинствах Мэрвина, а заодно и Лемана, он узрел то, что побудило его круто обернуться. Сигара застыла в его губах, а впечатлительная душа взбурлила точно цистерна, пробитая молнией.

– У-уф! – выдохнул Простак, пошатнувшись.

А узрел он спину девушки в бежевом наряде. Она разглядывала витрину, и вид ее пробрал Простака до самых печенок. Вид сзади, разумеется, еще не все, и человек благоразумный воздержится от суждений, пока предмет восторга не повернется, но все-таки он застыл, пораженный в самое сердце. Его охватило чувство, какое порой навещает каждого из нас, что эта минута – наивысший пик его жизни. Сейчас ему суждено пережить величайшее духовное озарение.

Смутно почувствовав, что в такой священный момент человеку тонких чувств не положено пыхтеть толстой сигарой, Простак поскорей отшвырнул окурок и застыл каменным изваянием.

– О Господи милостивый! – воскликнул он.

Поглощенная созерцанием, девушка восклицания не услышала. Она пешком отшагала от самого Бродвея, чтобы полюбоваться на эту витрину, и ее не могло оторвать даже упоминание Бога.

Эйлин Мур принадлежала к классу девушек, получающих от пятидесяти до шестидесяти долларов в неделю, а потому большинство ее походов по магазинам сводилось к созерцанию витрин. В ясные вечера, закончив работу, она обычно шла через весь город и устраивала себе пиршество, любуясь на витрины Мэдисон-авеню. Заведение, перед которым она стояла сейчас, принадлежало Норин О’Хара и торговало шляпками. Девушка тоскливо и мечтательно рассматривала шляпку, похожую на фруктовый салат, всей душой желая купить ее. Ах если б у нее были деньги! В этот миг до ее руки дотронулся чей-то палец и кто-то произнес:

– Простите…

Обернувшись, она увидела, что в ее жизнь вошел стройный молодой человек с кремовыми волосами и открытым милым лицом.

– Простите! – повторил он.

– Да? – отозвалась Эйлин.

Говорила девушка не без суровости, а ее красивые глаза глядели строго. Она терпеть не могла волков, и хотя молодой человек на волка похож не был, она достаточно долго зарабатывала на жизнь в Нью-Йорке и знала, что многие волки, очень даже хищные, разгуливают в овечьей шкуре, обманывая глаз открытыми милыми лицами.

Поэтому тон Эйлин был весьма прохладным и в нем слышалась скрытая угроза. Прохлады и угрозы было бы гораздо больше, не пробуди в ней лицо Простака материнского инстинкта.

Мы уже упоминали, что именно так Простак нередко действовал на женщин. Даже глядя на него взглядом, каким Джек Дэмпси обычно пожирал противника, она ощущала, что ее так и тянет погладить его по голове.

Подчинись она этому желанию, Простак ничуть бы не возражал. Когда он увидел ее лицо, кипение в глубинах души ничуть не ослабело, а наоборот, усилилось. Вид сзади был неотразим, но вид спереди сразил его наповал. Единственного быстрого взгляда оказалось достаточно, чтобы понять: из девушек, каких он встречал в своей жизни, эта прелестнее всех. Никогда прежде не влюблялся он с первого взгляда с такой страстью, даже три года назад, когда вошел в бакалейную лавку с Кэтикетом[3], то есть с Пибрайтом, и увидел Анджелику Бриско, дочь священника в Мейден Эггсфорд, покупавшую бекон с прожилками сала.

Пыл его чувств удивил бы многих из окружения Эйлин, в первую очередь – ее нанимателя. Если бы вы попросили его дать словесный портрет его секретарши, он ответил бы: «Да так, ничего особенного. Девушка как девушка. Смазливенькая блондиночка с голубыми глазами. Таких вокруг полно».

Но Простак увидел эфирного духа, фею красоты. Таращась на нее, он дивился – неужели ему когда-то нравилась Анджелика Бриско? Мысленно он снял шляпу перед гадалкой. Вот она, подумал он, та прекрасная светловолосая девушка, после встречи с которой для него перестанут существовать все девушки на свете.

Если он и мог найти недостаток в ее внешности, то это была излишняя суровость взора. Но даже и суровый взор ослеплял его. Что уж говорить о носике, вздернутом так мило, и о несравненных, невиданных губках! Они наверняка могут улыбаться очаровательно, с приветливой теплотой, но в данный момент были стянуты в жесткую прямую линию и едва приоткрылись, когда она снова задала свой вопрос.

– Да? – повторила Эйлин. – Чем могу помочь, братец? Желаете продать мне Бруклинский мост?

Простак понял – произошло недоразумение. Владельцем Бруклинского моста он не был, о чем так прямо и сказал.

– Нет? – уточнила Динти. – А чем же еще вы владеете, кроме нахальства?

Простака внезапно поразила неловкая мысль. Особой интуицией он не обладал, но выводы делать умел.

– Вы что, злитесь оттого, что я заговорил с вами?

– Да, мне немножко неприятно.

– О Господи! Мне ужасно жаль. Ни за что бы не стал, но возникла довольно серьезная ситуация и я подумал: нужно бы ее прояснить.

– Слушаю.

Простак привел в порядок мысли, насколько позволяли эмоции.

– Понимаете, дело в том, что… я остановился в отеле за углом…

– Неплохое местечко?

– Да, ничего себе.

– Там удобно?

– Да, сносно.

– Вот и хорошо. Счастлива слышать. Так вы говорили?..

– Я вышел прогуляться и купил в отеле сигару.

– Хорошая сигара?

– Очень!

– Прекрасно. Продолжайте. Когда же мы доползем до вашей серьезной ситуации?

– Сейчас, сейчас. Видите ли, я курил эту сигару, а потом швырнул ее наугад, не глядя…

– Как мальчик, который пустил в воздух стрелу. Помните? Стрела упала на землю, а где – он сам не знает.

– Упала? Да, вполне понятно. Бывает. Но между той стрелой и моей сигарой есть существенная разница. Моя сигара не на землю упала, а на вашу шляпку.

Теперь он завладел ее вниманием.

– На мою шляпку!

– Ну да. И мне кажется, что ваша шляпка горит.

– То есть вы хотите сказать, что в любой момент могу загореться и я?

– Вполне возможно.

– Почему же вы не сказали мне сразу?

– Я подбирался к главному исподволь.

– Зачем? Такое надо узнавать сразу. Ну-ка взгляните. – Эйлин наклонила головку.

Простак извлек сигару, отшвырнул ее, угодив в случайного прохожего, извинился, «pardon», и сообщил:

– Вроде вы перестали дымиться…

– Это хорошо.

– Но, боюсь, ваша шляпка уже не та, что была. На ней выжглось большое пятно. – Взгляд его упал на витрину Норин О’Хара, и на него снизошло вдохновение. – Ой, а знаете что! Позвольте мне купить вам другую!

– Что вы! Так нельзя! Не беспокойтесь.

– Как это – не беспокойтесь? Не могу же я безнаказанно губить шляпки направо и налево! Если пожелаете, я куплю вам дюжину.

– А вы кто – великий Гэтсби?

– Гэтсби? Нет. Меня зовут…

– Я имею в виду – вы что, миллионер?

– Ну, я получил довольно большие деньги. Мой дедушка со стороны матери недавно склеил э… ласты и оставил мне значительную сумму.

– Понятно. Что ж, в таком случае большое вам спасибо. Только возьмем дешевую.

– Нет-нет! Самую дорогую, какая есть в магазине.

И Простак властно ввел ее в лавку Норин О’Хара.

Норин повела себя очень дружелюбно и приветливо.

После сообщения Простака, что леди требуется шляпка, она встрепенулась и ринулась помогать, а когда он добавил, что цена не имеет значения, рвение ее перешло все границы. Она суетилась, демонстрируя одну шляпку за другой, но Эйлин одобрила лишь одну, по виду напоминавшую фруктовый салат. Когда она надела ее и вышла, Простак затрепетал до самых кончиков замшевых туфель. Он и не подозревал, что сияющая красота может засиять еще ослепительнее из-за какого-то салата.

– Что ж, еще раз большое спасибо, – поблагодарила его Эйлин. – Если бы вы знали, как я ненавидела свою старую шляпку! Но думала, что носить ее мне придется до скончания века. Ох, я чувствую себя прямо как девушка, которой подарили меховую шубку только потому, что она стояла у мехового магазина, трясясь от холода и клацая зубами. Это вовсе не в моих правилах, но я рада, что так получилось, – заключила она, заметив, что ее спутник добродушно посмеивается.

Простак объяснил причину своего веселья.

– Меня насмешило довольно курьезное совпадение. Мне вдруг пришло в голову, что уже второй раз за два дня я попадаю на пожар.

– И вас это смешит?

– Немножко.

– Вас, наверное, так же легко рассмешить, как публику в студии. А как это случилось в прошлый раз?

– Я спас одного человека из горящего бунгало. Выхватил из пламени, можно сказать.

– А теперь выхватили меня. Поостерегитесь, не то спасение войдет у вас в привычку. Ладно, мне пора.

– Неужели?

– Да, у меня встреча очень далеко от центра.

– Ах ты Господи! Так я остановлю для вас такси.

– Уж эти мне миллионеры! Я не езжу в такси. Я езжу на автобусе.

Девушка легко запрыгнула в автобус, как раз притормозивший у бровки, а когда тот отъехал, Простак захлопал глазами ему вслед, и челюсть у него отвалилась, что всегда пробуждало в Дж. Г. Андерсоне самые зверские чувства. Ему только что пришло в голову, что, встретив свою прекрасную девушку, как и предсказывала сивилла, он совсем упустил из виду что надо бы спросить ее имя и адрес или хотя бы номер телефона. А теперь она умчалась, унесенная ветром, и он никогда больше ее не увидит. Корабли, разминувшиеся в ночи, подумал он. Да, вот именно, два чертовых корабля, разминувшихся в треклятой ночи.

Мэдисон-авеню запрыгала у него перед глазами. Никогда прежде не доводилось ему видеть такого прыгучего проспекта.

6

Вечером, в восемь часов, перед дверью квартиры Мэрвина Поттера предстал мрачный байронический Простак, с сердцем, отягченным грузом страданий, и душой в сплошных ранах. Чем больше он размышлял о дневном происшествии, тем больше негодовал на то, до чего ж у судьбы нездоровое чувство юмора. Подразнила его единственной девушкой в мире, можно сказать, подсунула ее, и тут же мигом вырвала, как раз в тот момент, когда, казалось, все пойдет счастливо. Ничего себе, шутка! Вульгарная до крайности! Теперь он понимал лебедя в Бинхэмтон-Холле. Когда-то, в двенадцать лет, он протягивал злосчастной птице кусочек сдобной булочки на бечевке, но всякий раз, как та нацеливалась его схватить, проворно отдергивал булку. Лебедь, помнится, страдал, а Простак заливался хохотом. Теперь, став жертвой подобного обращения (конечно, на духовном уровне), он сгорал от стыда.

«Ладно же, ладно», – твердил он себе, или что-то в этом роде, и наконец нажал звонок. Послышались шаги, дверь отворилась, и его тяпнул за правую штанину большой густо-желтый пес, плавно перескочивший порог.

– Ай! – завопил Простак, на минутку позабывший свою несостоявшуюся любовь.

Мэрвин, следовавший за псом, сердечно приветствовал приятеля. В руке он держал бокал, наполненный янтарной жидкостью, из которого и отхлебнул.

– Привет! Ты ведь Фотерингей-Фиппс, верно?

– Да.

– Тот самый Фотерингей, о котором столько толкуют? Глазам своим не верю! Ах-ах-ах! – нес околесицу Мэрвин. – Нынешний день, да, нынешний день – он прямо райский! Какая честь! Входи, выпей со мной.

– Я б с удовольствием, но этот твой пес вцепился мне в ногу.

Мэрвин прищурился.

– Хм, да. Ты абсолютно прав. Мой пес настоящий лев, а не собака. Кличка – Тюльпан. Нет, но до чего ж ты наблюдательный! Другой и не заметил бы.

Простак, последовавший за хозяином в гостиную, почувствовал, что к душевным мукам примешивается легкое беспокойство. Было ясно, что его приятель, измученный долгой дневной репетицией, поддался своему низшему «я» и уже значительное время накачивается спиртным будто водокачка. И если уже не в стельку пьян, то здорово навеселе. Оставалось только надеяться, что до агрессивной стадии Мэрвин не доберется. Не хотелось бы находиться от такого крупного и мускулистого субъекта поблизости, если им овладеет агрессия.

Пока что Мэрвин излучал дружелюбие. Он всучил бокал Простаку, освежился щедрым глотком и стал увлекательно рассказывать о жизни в Голливуде, сыпля забавными байками о звездах и студийных чиновниках.

– Тебя, Фиппс, когда припирал в угол оскорбленный чиновник? Нет? Как же это ты! Таким опытом следует обзаводиться каждому молодому человеку. Очень расширяет кругозор и помогает лепке характера. Прекрасно помню тот день, когда я брел через джунгли на съемочной площадке «Метро Голдвин», а прямо на меня как выскочит из рощицы Луис Б. Майер. Он ухитрился каким-то образом сбежать из офиса, где его держат, и по сверкающим его глазам и мокрому подбородку я увидел – он уже отведал крови. К счастью, при мне было ружье для охоты на слонов, а со мной рядом – мой преданный туземец-носильщик… – Взгляд Мэрвина стал блуждающим. – Ладно, спокойной тебе ночи, – сердечно пожелал он и мгновенно заснул.

Простак осмелился тронуть его за руку.

– Послушай-ка…

Мэрвин открыл глаза.

– У меня даже и шкура висит в Беверли-Хиллс, – в завершение пробормотал он.

– Послушай!

– Да, Фиппс?

– Поздновато уже. Может, нам пора обедать?

– Обедать? – Мэрвин уставился на него. – Ты что, хочешь есть?

– Ну да.

– Ничего ты не хочешь. Сядь! – громоподобно рявкнул Мэрвин.

Простак плюхнулся на стул как подкошенный. Хозяин явно достиг стадии, какой несчастный гость надеялся избежать. Фиппс поймал себя на мысли, что лучше бы ему подружиться не с такой знаменитой звездой.

– Обед! – проговорил Мэрвин и, фыркнув: – Фу! – снова закрыл глаза и погрузился в освежающий сон.

Тон Мэрвина свидетельствовал, как понял Простак, что актер о еде не очень высокого мнения, но разделить такое презрение Простак никак не мог. Он с самого завтрака ничего не ел, и с каждой минутой потребность подкрепиться все росла. Когда желудок начал издавать глухие жалобные шумы, ему пришла в голову замечательная идея – воспользоваться сном хозяина, тихонько убраться из дома и поесть где-нибудь в одиночестве. Если приятель приглашает вас на обед, рассудил он, то, естественно, вы сидите у него, пока он не подаст сигнал начинать обед. Однако если у хозяина нет ни малейших намерений подавать такой сигнал и, судя по его поведению, никаких калорий от него не дождаться, то гость вправе считать себя свободным и отправляться на поиски еды самостоятельно. Сама Эмили Пост, не сомневался он, одобрила бы такое мнение.

Приступая к действию, Простак встал, намереваясь улизнуть, но комнату тут же огласили странные булькающие звуки, как будто бы какой-то гигант поблизости принялся полоскать рот. Между Простаком и дверью вырос Тюльпан, многозначительно глядя на гостя. Даже начинающий физиогномист не затруднился бы разгадать выражение его морды – пес готов мгновенно реагировать на любую подозрительную выходку. То, что желание Простака покинуть дом подпадало под подозрительную категорию, было тошнотворно ясно.

Простак попытался подыскать нужные слова.

– Хороший песик, – проговорил он. – Ты ведь меня пропустишь?

Зверюга моментально изобразил обезумевшую ищейку, подавившуюся рыбьей костью.

– Да ладно-ладно, – неуверенно пробормотал Простак, – я же просто спросил.

Было без четверти девять. В четверть двенадцатого Мэрвин сел и потянулся, свежий и отдохнувший.

– Великолепная штука – сон, – провозгласил он, потянувшись к графинчику и наливая себе аперитив. – Как говорится, штопает дыры забот и скорбей. А как там мой старый Фиппси?

– Да ничего, – отозвался Простак, весьма вольно толкуя факты.

– Повеселился, пока я дремал? Потолковали с Тюльпаном о том о сем? Прекрасный пес, верно?

– О да! Чудесный. А он не опасен?

– Что ты, конечно же, он в полной безопасности. Вряд ли найдется какой осел, чтобы нападать на Тюльпана. У него силы на десятерых, оттого что он чист сердцем. Ладно, Фиппс, а ночка-то катится. Может, выйдем взглянем, что нам может предложить город? Мне говорили, стоит навестить кабаре в «Пьяцце».

– Это было бы здорово!..

– Так вперед! Тюльпан, за мной!

– Но собаку в «Пьяццу» не пустят.

Мэрвин нахмурился. Глаза его сузились, как у героя вестерна, столкнувшегося с угонщиками скота. Больше всего властного человека раздражает, когда кто-то пытается командовать им.

– Как это, не пустят? – пронзительно глянул он на Простака. – Кто, интересно? Ты?

– Нет, что ты!

– Но, честное слово, кто-то такое сказал, – озадачился Мэрвин. – Фокусы акустики, не иначе. Ладно, двинулись! Тюльпан, к ноге! Следующая остановка – «Пьяцца».

Посмотреть на представление кабаре в «Пьяцце» собралось много кутил. В зале «Шампанское» яблоку негде было упасть, но силой своего обаяния Мэрвин Поттер раздобыл столик у самой площадки. После довольно колкого спора Тюльпана водворили в гардеробную, на специальную подстилку. Официант принес меню, и желудок Простака поздравил хозяина, как и подобает желудку, предвкушающему счастливую развязку.

Взмахом руки Мэрвин отослал официанта.

– Никакой еды! – распорядился он. – Только бутылку шампанского.

Простак почувствовал, как желудок у него вскочил на ноги, в изумлении вздернув брови.

– Э… послушай, – проблеял Простак, – а я бы съел почек или бифштекс. Или еще чего-нибудь.

– Нет, не съел бы. Почки? Бифштекс? Это после нашего роскошнейшего обеда? Фиппс, ты не должен поклоняться желудку, – укорил его Мэрвин. – Поставьте бутылку подальше от моего друга, – добавил он, когда официант принес шампанское. – Он у нас парень-миляга, – доверительно и, как всегда, обаятельно пояснил он официанту, – но, видите ли, не знает меры. Хлебает с самого завтрака. Один бокал, Фиппс, так, для компании. Но не больше!

– Но послушай…

На лице Мэрвина проступило опасное выражение.

– Надеюсь, ты не собираешься затевать спор?

– Н-нет…

– Вот и отлично. – И Мэрвин задремал.

Простак решил, что пора все-таки завершать встречу. От дальнейшего общения с крепко подвыпившим идолом киноэкрана он не ждал ни удовольствия, ни выгоды. Ему нестерпимо хотелось удрать.

Готовясь подняться, он подтянул ногу, но в нее тотчас вцепилось крепкими зубами нечто невидимое. Пренебрегая опасностью – а вдруг рассердится? – Простак потряс друга за плечо.

– Да? – шевельнулся во сне Мэрвин. – А, Фиппс, привет. Так и думал, что наскочу на тебя здесь. А кто это с тобой? Фотеринг? Как делишки, Фотеринг? Кстати, я только что вспомнил кое-что полезное. Когда на вас нападает чиновник, смотрите налево, а отпрыгивайте вправо. Этот маневр его одурачит.

Простак поблагодарил, сказав, что непременно возьмет совет на заметку.

– Меняя на минутку тему, – добавил он, – твой пес сейчас под столом. Он вцепился мне в ногу.

Приподняв скатерть, Мэрвин проверил.

– А ведь ты совершенно прав. Он и правда там. Привет, Тюльпаша! И снова погрузился в сон.

Танцы и песни немножко скрасили Простаку вечер, хоть как-то отвлекся. Смотря представление, Простак до какой-то степени сумел пренебречь сварливыми жалобами желудка. Мэрвин спал. Но сон ему перебили. В каждом кабаре есть номер, когда хористки кидаются разными предметами в зрителей. Не обошлось без такого и в этом. Ватный снежок, неотъемлемая часть номера «Зима», угодил Мэрвину в закрытый глаз. А когда он разлепил глаза, второй мазнул его по кончику носа. Хористки, заметив, что гость спит, не стали растрачивать реквизит на более оживленных клиентов.

Песенка «Мы сражаться не хотим, но уж если мы начнем, бе-е-регись!», казалось, написана специально для Мэрвина. Оставьте его в покое, и он вас не будет трогать. Как говорится, всем сердцем за мир. Но если кто считает, будто кинозвезде недостает гордости и боевого задора, он сильно ошибается.

– Ну хватит, – сдержанно заметил Мэрвин, и те, кто знал его хорошо, могли бы сказать, что больше всего Мэрвина следует опасаться, когда он говорит вот таким сдержанным, мрачным тоном.

Мэрвин приподнял скатерть. Оттуда вопросительно высунулась шафрановая морда. Он махнул рукой в направлении хористок, которые проделывали что-то таинственное с белоснежными туфельками.

– Ату их, Тюльпан! – отдал команду хозяин.

7

Простак выбрался из канавы неподалеку от отеля «Пьяцца» и суетливо поправил галстук. Припомнить, как он угодил сюда, ему не удавалось, но он помнил, в каком порядке их маленькая компания вылетела на мостовую. Первым приземлился он сам, потом Мэрвин и, наконец, Тюльпан: пес проплыл по воздуху и стукнул его меж лопаток. Оглянувшись, Простак увидел двух своих спутников: один отряхивал пыль с брюк, второй лаял на администрацию. По-видимому, ни одного из них не тревожило случившееся. Мэрвин вообще пребывал в самом радужном настроении. От легкой раздраженности, прорывавшейся у него в последний час, не осталось и следа.

– Ну, Фиппс, куда теперь? – жизнерадостно осведомился он.

– В постель? – предложил Простак.

Мэрвин удивился до крайности.

– В постель? В самый разгар веселья? Что ты, Фиппс! Можно отправиться кое-куда получше. Квартал, где мы сейчас находимся, наводнен кабаре, выбор для искателей удовольствий неограничен. Как ты насчет «Бриллиантовой подковы»?

– Нет-нет, спасибо.

– Ну а «Латинский квартал»?

– Не стоит, правда.

– Так может, к «Леону и Эдди»? Или в «Копакабану»? Ты, Фиппс, только словечко оброни. Куда ты, туда и я.

Простак ответил, что его больше не тянет в кабаре, и Мэрвин добродушно принял его решение.

– Тогда скажу я, что мы сделаем. Эй, такси! – окликнул Мэрвин. – Отвезите-ка нас на Кинг-Пойнт, Лонг-Айленд, да не жалейте лошадей. Мы поедем, Фиппс, поболтаем с моей невестой.

– Но послушай!

Добродушие Мэрвина иссякло. В голосе у актера вновь пробилась тихая опасная нотка.

– Ты что же, возражаешь против этой встречи?

– Нет-нет, но…

– Давай откровенно, Фиппс. Тебе не нравится моя невеста?

– Нет-нет, что ты!

– Очень надеюсь. Она очаровательная девушка, милее и не сыщешь. Мисс Гермиона Бримбл, дочка хорошо известного финансового магната С. Хамилтона Бримбла, а также, надо же, вот любопытное совпадение, миссис С. Хамилтон Бримбл. Ты, возможно, видел, как Гермиона порхает по этому вашему отелю. Высоконькая такая, личико – мрамор при свете звезд, глаза сверкают словно изумруды на солнце. Ну то есть они зеленые, – пояснил Мэрвин. – Тебе она ужасно понравится. И я уверен, знакомство с тобой умножит ее счастье.

– Черт побери! Она же не пожелает видеть меня среди ночи.

– Недооцениваешь ты, Фиппс, свою привлекательность. Обаяние ты излучаешь независимо от времени. Я слышал, и не однажды, от очень надежных людей, что, как бы поздно ни пришел Сирил Фотерингей-Фиппс, он все равно остается Сирилом Фотерингей-Фиппсом. Водитель, тронулись. Когда доберемся до Кинг-Пойнта, я буду направлять вас жестом и словом.

Чтобы добраться до Кинг-Пойнта на Лонг-Айленде, нужно переехать через мост Трайборо, доехать до Грейт-Нек и свернуть на Мидлл-Нек-роуд. Поездка долгая, и тянулась бы крайне утомительно, не разнообразь ее Мэрвин песенками, которые напевал приятным баритоном. Когда они прибыли, Мэрвин подосадовал, что дом тонет в темноте. Как приверженец этикета, он указал: в окне должен бы сиять свет, путеводный маяк для путника.

– Лампа или хотя бы свеча. Однако, – прибавил Мэрвин, вновь приободрившись, – формальностями можно и пренебречь. Вон там, по-моему, комната моей невесты, и если не ошибаюсь, для нас открыты три пути. Мы можем остаться здесь и покричать погромче. Можем бросать камешками в окно. Наконец, ты можешь взобраться туда по водосточной трубе. Да, так лучше всего. Полезай наверх, Фиппс. Постучи дважды и произнеси мое имя.

Простаку внезапно пришло в голову одно спасительное соображение.

– Твоей невесты скорее всего нет дома.

– Откуда, интересно, ты это знаешь? Ты еще даже и в окно не постучал!

– Ты сам мне говорил, что она ушла на танцы.

– Хм, и то правда. Разрази меня гром, правда! Тогда лезь наверх и просто разбей окно.

Как выразился поэт, «это лишь чуточку больше, но как это много!». Будь Мэрвин поменьше ростом, не так пьян и не настолько обижался на малейшее возражение, Простак отклонил бы проект. Но учитывая все обстоятельства, он счел, что благоразумнее подчиниться. Карабкаясь по трубе, он тупо осознавал, что Мэрвин, прислонившись к стене, звучно декламирует: «Выше! И выше!», – а когда он добрался до подоконника, прозвучали строки о деве, приглашающей альпийского скалолаза прервать подъем и передохнуть, склонив усталую голову ей на грудь.

Когда же Простак разбил окно, из другого окна, чуть поодаль, высунулись голова и плечи человека в халате. На незваного гостя упал свет электрического фонарика, и человек в халате, подняв револьвер, пальнул в его направлении. Балстрод, дворецкий-англичанин, услышал шум в ночи, а когда дворецкие-англичане слышат шум, они действуют.

Выстрелы просвистели мимо уха, не причинив Простаку вреда, но намек был очевиден, и он тотчас уловил его. Вопль Мэрвина, лай Тюльпана и его полет совпали во времени.

Когда Простак достиг земли, Мэрвин уже растворился во тьме, но Тюльпан оставался на месте. Оскорбленно рыча, Тюльпан царапал лапами дерн.

У собак странный образ мыслей. Казалось бы, должен сообразить, что ни один человек, даже с самой неустойчивой психикой, не станет карабкаться по водосточной трубе, чтобы стрелять в себя самого. Тем не менее пес пребывал в твердом убеждении, что стрелял не кто иной, как Простак. А перебирая недавние события, пес заключил: тот с самого начала играл дурную роль – и преисполнился решимости раз и навсегда свести с ним счеты. Грубых, вульгарных шуток Тюльпан терпеть не мог. Царапнув лапами дерн напоследок, он бросился в атаку.

Спасла Простака только прыть. Самая крохотная пауза, и с ним было бы покончено. «О, – спросил у себя Простак, – где мои крылья голубки?» – и в следующий же миг очутился на верхних ветвях большого кедра. С этой высоты он беспрепятственно мог любоваться разворачивающимися событиями.

Теперь Мэрвин не стал бы сетовать на отсутствие света. Дом светился всеми окнами, ярко освещая и Простака. Очень скоро начали появляться люди и обыскивать прилегающую территорию. Действовали они, как показалось Простаку, не очень ретиво, но все-таки выполняли тяжкую задачу под гипнотическим оком Балстрода. Простак никогда не видел дворецких в халатах и с радостью отказался бы от такого зрелища, пусть и очень впечатляющего.

Через некоторое время церемониймейстер убедился, что вытащили они пустышку, поисковая партия вернулась в дом, и свет потихоньку начал гаснуть. Захлопнулась парадная дверь. Дом опять погрузился в темноту. И Простак был готов поддаться порыву, типичному для тех, кто проводит вечерок с Мэрвином Поттером, то есть удрать поскорее, когда ноздри ему защекотал аромат табака и он разглядел – под деревом стоит Балстрод, наслаждаясь сигаретой.

При виде его Простак прирос к ветке. Примерно через четверть часа раздался шум машины, затормозившей у ворот, и миссис С. Хамилтон Бримбл вместе с дочкой Гермионой показались на подъездной дорожке. Простак сообразил, что низенькая толстенькая леди – это миссис Бримбл, а повыше и постройнее – ее дочь, когда низенькая сказала:

– Гермиона, под деревом кто-то стоит. На что вторая откликнулась:

– Да это же Балстрод, мама. Ой-ой! Он в халате!

Примечания

1

Все географические названия и имена собственные в данном сборнике даны в редакции переводчиков.

2

Точное словцо (фр.).

3

В рассказе «Переплавлен в горниле» участвует не обычный спутник Фиппса, Кэтикет (Кошкинкорм), а Мартышка Твистлтон.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.