– Не знаю. Надеюсь, в гробу.
– Эйлмер! О чем ты говоришь?
С приезда жены сэр Эйлмер еще не хмыкал, и теперь хмыкнул с такой силой, что Мартышка, въезжавший в ворота, подумал бы, если бы услышал, что лопнула покрышка.
– О чем? Я тебе скажу, о чем! Этот мерзавец проехал станцию. Вышел на следующей и вернулся к вечеру в машине Икенхема. Пьяный, как свинья.
Спешим предупредить, что сэр Эйлмер ошибся по вине предубеждений и общего пессимизма. Билл Окшот ничего не пил. Другие бы насосались с горя, а этот замечательный юноша сумел сдержать себя. Да, по приезде он шатался, но от других причин. Нервному и молодому человеку нелегко предстать перед старым и сердитым, тем более – когда он сам мог бы сердиться на него. Естественно, ноги подкашиваются, лицо лиловеет, хотя ты не выпил ни единой капли. Словом, мы отвергаем дикое обвинение.
Леди Босток издала звук, который издают раскаленные утюги, когда их тронешь мокрым пальцем, а женщины – когда им надо бы воскликнуть: «А, черт!»
– В машине лорда Икенхема?!
– Да.
– Как же это?
– Видимо, вместе ехали.
– Ах, вон что! Я удивилась, потому что мы с ним не знакомы.
– Кто не знаком, а кто и знаком. Сорок лет назад мы вместе учились. Слава Богу, с тех пор не виделись. Псих, – пояснил сэр Эйлмер.
– Да, я слышала, что он большой чудак. Что там? Вроде бы машина. Наверное, это Реджинальд. Ты бы вышел к нему.
– Не выйду, – сказал сэр Эйлмер. – Подумаешь, Реджинальд! Рассыпется он, что ли? Я доскажу про Уильяма.
– Ну, конечно! Доскажи, дорогой. Как он странно поступил. Объяснил он что-нибудь?
– Объяснил, только врет. Заснул, видите ли! Не-ет, не заснул, а струсил! Вот уж жаба так жаба! Бросить на меня викария с женой, оркестр, бойскаутов десять штук, четырнадцать воскресных деток! Я их всех развез по домам. Ничего, обошлось, хотя детки очень косо смотрели, чудом удержал.
– Как ты измучился, дорогой!
– Это бы ничего! Другое плохо – голосов сто на этом потеряю.
– Ну что ты, дорогой! Ты же не виноват.
– Какая разница? Люди – кретины. Такая новость разлетится мгновенно. Если человек сел в лужу, голосовать за него нельзя. А главное, ничего не поделаешь. Такого верзилу не выпорешь… ВОЙДИТЕ!
Дверь отворилась, вошла Джейн, горничная леди Босток.
– Вас просят к телефону, миледи, – почтительно сказала она. – Это викарий.
– Спасибо, Джейн. Сейчас иду.
– А я, – прибавил сэр Эйлмер, огорченно фыркнув, – пойду поздороваюсь с этим чертовым Реджинальдом.
– Ты не забудешь, о чем просила Гермиона?
– Куда там! – мрачно отвечал баронет. Он не сомневался, что будущий зять – такой же хлыщ и кретин, как все нынешние, но из страха перед дочерью готов был ворковать, словно голубь, насколько это доступно человеку, способному в самом лучшем случае провозгласить воинственный тост.
Войдя в гостиную, он никого там не застал, но губернаторы умеют справляться с неожиданностями. Когда губернатор видит, что в гостиной нет гостя, он не гадает и не страдает, а набирает воздуха в легкие и кричит:
– РЕДЖИНАЛЬД!
Когда эхо затихло, сэру Эйлмеру показалось, что в музее кто-то ходит. И он пошел туда.
Действительно, там стояло что-то вроде Реджинальда. Представители двух поколений взглянули друг на друга, мало того – они друг друга рассмотрели и друг другу не понравились. Мартышка думал о том, что будущий тесть – не столько герой Диккенса, сколько самый неприятный из старых хрычей, которых он видел немало; тогда как сэр Эйлмер, окинув взглядом все, от лимонных волос до носков со стрелками, убедился в том, что будущий зять – именно хлыщ и кретин.
Однако он решил ворковать, и ворковать стал:
– А, вот и вы! Реджинальд Твистлтон, если не ошибаюсь?
– Точно. Твистлтон. Реджинальд.
– Как поживаете? – взвыл сэр Эйлмер, словно лев, получивший в зад немного дроби, когда он пил из озерца. – Рад видеть. Жена сейчас придет. Что вы тут делаете?
– Смотрю на эти… штуки.
– Коллекция. Цены ей нет.
– Правда? Нет цены?
– Она уникальна. Собирал десять лет. Вы интересуетесь Африкой?
– Да-да! Ужасно.
Усы зашевелились. Видимо, сэр Эйлмер улыбнулся. Зарождалась одна из прекрасных дружб – но тут хозяин музея увидел глиняные черепки, и улыбка сменилась исключительно жуткой гримасой, а Мартышка ощутил, что из него выскабливают внутренности совком или даже лопатой.
– А, хр-р! – вскричал баронет, возможно, взывая к африканскому богу. – Как?! Что?! Это вы?!
– Я-а-а, – проблеял Мартышка, стоя на одной ноге. – Простите, пожалуйста.
Сэр Эйлмер – не без оснований – указал на то, что надо было думать раньше, и Мартышка с ним согласился, после чего нервно хихикнул.
Нервное хихиканье раздражает многих, в том числе сэра Эйлмера. В былое время он нередко напоминал об этом адъютантам. Даже мысль о Гермионе не помешала ему издать рык, по сравнению с которым все прежние и впрямь казались воркованьем. Опустившись на четвереньки, он стоял над осколками, словно Марий на развалинах Карфагена, бормоча что-то в усы о кретинах и хлыщах. Мартышка понял не все, но вполне достаточно.
Именно поэтому он побледнел, судорожно сглотнул и покрылся липким потом, словно попал в турецкую баню для человеческой души. Гувернантки в раннем детстве, учителя – в позднем не слишком высоко ставили его ум, но все же он догадался, что очаровать родителей невесты ему скорее всего не удалось.
Когда сэр Эйлмер поднялся и сообщил, что штука – жемчужина музея, с которой он не расстался бы ни за какие деньги, хоть бы его молили на коленях, послышался свист, словно некое тело быстро разрезало воздух, – и мгновение спустя в залу влетела хозяйка.
Только Шерлок Холмс угадал бы, что викарий сообщил ей по телефону о болезни своего помощника (корь), но и доктор Ватсон понял бы, что она расстроена, а потому, при всей своей учтивости, не замечает гостя, стоящего уже на другой ноге.
– Эйлмер! – воскликнула она.
– Что?
– Эйлмер!.. Викарий!..
– ЧТО-О-О?
– Викарий говорит, мистер Другг заболел корью.
– Какой еще друг?
– Его помощник. Такой милый, прыщавый. Заразился, теперь некому судить детей.
– Каких детей?
– Конкурс. На празднике.
Позволим себе небольшое отступление. Во владениях сэра Эйлмера каждый год устраивали праздник, где собирался самый цвет сельского общества. Соревнования в беге, местные танцы, детский конкурс красоты, чай с бесконечным множеством булочек под большим тентом – словом, представьте себе дерби, прием в королевском дворце и пир Валтасара.
Представив, вы поймете, почему огорчилась леди Босток. Можно сравнить ее с антрепренером, у которого за два дня до премьеры заболела звезда, или с генералом, чей лучший полк накануне битвы поголовно схватил радикулит.
– Это ужасно, – продолжала леди Босток. – Я просто не знаю, кем его заменить.
Сэр Эйлмер, почуяв опасность, сказал, что он никого судить не будет, и жена заверила его, что об этом не помышляла.
– Но кого-то найти надо, – сказала она, в полном отчаянии обведя глазами залу, как вдруг заметила гостя, стоявшего снова на той, первой ноге, и спросила его:
– Вы Реджинальд?
Предыдущая беседа с сэром Эйлмером довела Мартышку до такого состояния, что он и сам не знал, Реджинальд он или нет. Вообще-то она права, скорее всего он Реджинальд – но не опасно ли это?
Тем не менее он признался.
– Как я рада! – взвыла леди Босток, словно душа в чистилище. Трудно ответить на эти слова. «Да» – нелогично, «Хо-хо!» – фамильярно; и, не додумавшись до «И я очень рад», Мартышка снова хихикнул.
Взор хозяйки засветился безумным огнем.
– Вы не бывали судьей на детских конкурсах? – спросила она.
– Кто, я? – ответил Мартышка. Именно тут ангел, прикинувшись сэром Эйлмером, спас его от страшной беды.
– Зачем он тебе? – спросил ангел. – Я знаю, кто здесь нужен.
Трудно передать, как далек был Мартышка от желания расцеловать будущего тестя, но тут расстояние сократилось. Что до сэра Эйлмера, вы легко вообразите его, если видели корсиканца, которому представилась возможность осуществить кровную месть. Глаза светились тем странным, почти неземным светом, каким светятся они у дядей, воздающих должное племяннику.
– Я знаю, кто здесь нужен, – повторил он. – Уильям.
– Уильям?
– Уильям, – еще раз произнес баронет, смакуя это имя, словно очень хороший портвейн. Леди Босток удивилась:
– Ты пойми, дорогой… Он… как бы это сказать… совершенно не…
– Уильям.
– Да он откажется!
– Уильям.
– Он такой застенчивый.
– Уильям. Не спорь со мной, Эмили. Не моргай, не сопи. Судить этих деток будет Уильям. Может быть, пожалеет, что проехал станцию и надрался у Икенхема.
Леди Босток вздохнула – рефлекс покорности возник давно, еще у алтаря:
– Хорошо, дорогой.
– Передай ему, когда увидишь. А сейчас ты идешь к викарию? Я тебя подвезу. Пошли.
Супруги вышли в сад – он впереди, она сзади. Мартышка, вытерев лоб носовым платком в тон носкам и галстуку, последовал за ними. Ему хотелось вздохнуть. Это бывало у туземных вождей после беседы с губернатором о недоплаченных налогах.
Чистый хемпширский бриз творит чудеса. Мартышка пошел обратно в дом. Как и многим до него, ему захотелось снова взглянуть на экспонаты, словно бы проверяя, настолько ли они мерзки. Когда он уже входил в стеклянную дверь, румяный полисмен, неспешно проезжавший мимо на велосипеде, воскликнул: «Эй!» – и, сверкнув глазами, воинственно выпятил подбородок.
Звали его Гарольд Поттер, разрумянился он от жары, а задумался поначалу, ибо мечтал об Элзи Бин, здешней горничной, своей невесте.
К ней он, собственно, и ехал, размышляя о любви, пока не увидел непорядок. Ромео мигом превратился в бессонного стража, воплощавшего в этом селении всю силу закона. Велосипед обрел неожиданную прыть.
Вот почему Мартышка, убедившийся, что экспонаты именно так мерзки, как ему и показалось, услышал за спиной взволнованное дыхание. Он обернулся и увидел огромного полисмена с рыжими усами.
– Ой! – воскликнул он.
– Эй! – воскликнул Поттер, словно эхо в швейцарских Альпах.
3
Мы не станем вас убеждать, что положение было легким. Оно восхитило бы лорда Икенхема, который не любил монотонного течения жизни, но племянник его задрожал с головы до ног.
В отличие от собратьев по клубу, легко подкупавших стражей порядка, а во время регаты воровавших у них каски, Мартышка боялся полисменов. Потому он и вспоминал с такой скорбью собачьи бега, где страж, удивительно похожий на нынешнего, держал его за шкирку и рекомендовал не рыпаться.
Сейчас он слабо улыбнулся и произнес:
– Здравствуйте…
– Здрассь, – холодно ответил Поттер. – Что тут такое?
– Где?
– Тут. Что вы делаете в чужом доме?
– Меня пригласили.
– Хо!
Мартышке показалось, что положение, и так нелегкое, становится все труднее. Поэтому он обрадовался, когда их рандеву нарушила коренастая, решительная девица с голубыми глазами и вздернутым носом, судя по одежде – горничная. Она с интересом посмотрела на эту жанровую сцену.
– Гарольд, – сказала девица, – откуда ты взялся? А это еще кто?
– Неизвестный субъект, – отвечал ей Поттер. – Обнаружен в чужом доме.
Мартышка обиделся:
– Ну что вы заладили: «в чужом», «в чужом»! Меня пригласили. Дорогая… простите, не знаю, как вас зовут…
– Мисс Бин, моя невеста, – сообщил полисмен учтиво, но не радушно.
– Вот как? Поздравляю. Пип-пип!
– Пип-пип! – отвечала девица.
– Желаю счастья. Так вот, меня сюда пригласили. Я приехал на несколько дней. Моя фамилия Твистлтон, я жених мисс Гермионы. Конечно, вы обо мне слышали.
– Наша мисс, – согласилась девица, – выходит замуж за Твистлтона.
– Ну вот!
– Джейн слышала за обедом, что он приедет погостить. Гарольд, это он и есть.
– Молодец! – похвалил ее Мартышка, она ему вообще понравилась. – Именно. Я – это он. Прочитайте вот тут, на ярлычке: «Р.Г. Твистлтон». Черным по белому, один из самых почтенных портных.
– Может, это чужой пиджак, – не сдался Поттер.
Мартышка взглянул на него.
– Не шутите так, мой дорогой, – посоветовал он. – Вот что, позвоните викарию, там хозяева, и спросите, видал меня сэр Эйлмер или нет!
– А вы его видели?
– Конечно.
Констебля это убедило.
– Ну ладно. Простите, служба.
– Ничего, ничего.
– Тогда до свидания. Элзи, чаем не напоишь?
Элзи Бин вздернула носик:
– Иди на кухню, бери сам. Там твоя сестрица. У кухарки.
Поттер задумался. Жажда и любовь разрывали его на части. С прискорбием сообщим, что победила жажда.
– Пойду горло промочу, – сказал он и впрямь пошел. Элзи проводила укоризненным взором синюю спину.
– Да уж, сестрица! – заметила она с такой горечью, что Мартышка подумал: «Дева в беде» – и, вытирая лоб, искоса взглянул на нее:
– Вам не нравится его сестра?
– Да уж, прямо скажем.
– Если они похожи, я вас понимаю. А что с ней такое?
Несмотря на многократные напоминания, Элзи Бин не обрела той сдержанности, какой отличается вышколенная служанка. Когда надо бы ответить вышестоящим: «Да, сэр» или «Нет, мэм», она изливала душу; а уж теперь к тому же перед ней был гость.
– Вот что, – ответила она. – Из-за нее он никак не уйдет. Точит и точит: «Не уходи», «Не слушай эту Элзи». Никаких сил нету!
Мартышка сосредоточился.
– Сейчас, сейчас, – сказал он. – Я не все понял. Вы хотите, чтобы он ушел со службы?
– Ага.
– А сестра не хочет. Понятно. Чем же плоха его служба? – спросил он. Человек, служивший в суде, умеет задавать вопросы.
Элзи Бин, однако, вопросу удивилась:
– Как это чем? Да их все терпеть не могут! Если б я дома сказала, они бы так и сели. Брат в сентябре выходит, шутка ли! Мы из Боттлтон-Ист, – пояснила она.
Мартышка вдумчиво кивнул. Он все понял. Дочери Лондона, особенно столь оживленного района, как Боттлтон-Ист, претит союз с человеком, хватающим других за шкирку. Если же учесть несчастье с братом, можно легко представить, что множество дядюшек и кузенов сочтут такой союз пятном на семейном гербе.
– Понятно, – признал он. – А что он тогда будет делать? Работу найти нелегко.
– Купит кабачок, – объяснила Элзи. – У него есть триста фунтов. Выиграл в футбольное лото.
– Везет же людям!
– Только сестра мешает. Я все говорю: «Ну Гарольд!», а он усы жует и молчит. Ничего, подождем, – философически прибавила она. – А это что на полу?
– Я тут уронил одну штуку.
– Хозяин знает?
– Как не знать! Поговорили…
– И он вам голову не отъел?
– Вроде бы собирался, но передумал. Трудный характер, а?
– Одно слово – титан, – сказала Элзи.
Мартышка вышел в холл. Экспонаты ему приелись, он хотел спокойно поразмыслить. Ему было приятно, что мнение о сэре Эйлмере подтвердила девица, хорошо знакомая с ним.
Титан? Не без того. К деспотичным людям Мартышка относился примерно так, как жители Боттлтон-Ист – к служителям закона. Он и боялся их, и недолюбливал. Видимо, заключить союз с Гермионой будет труднее, чем ему казалось.
– А хозяйка? – поинтересовался он. – Вроде бы не людоед.
– Да, она получше, – согласилась Элзи Бин. – А лучше всех – мистер Уильям.
– Это еще кто?
– Их племянник, мистер Окшот.
– Ах да, забыл! Мы с ним дружили. Такой розовый.
– Красный, как кетчуп. Это он загорел, в Бразилии. Он мне сегодня рассказывал, там стреляют птиц ядовитыми стрелами.
– Ядовитыми?
– Ага. Из таких трубок.
При всей своей вежливости Мартышка молчать не мог. Он помнил «Юных исследователей Амазонки».
– Нет.
– А он говорит – да.
– Шутит. Отравленными стрелами они убивают родственников. Ну подумайте! Зачем им эти птицы? Для еды. Значит, они сами отравятся. Съел – и крышка. Они, конечно, идиоты, но не такие же! Птиц они стреляют так: делают рогатку, – он вынул носовой платок и завязал петлей, – берут камень, – он взял пресс-папье, – крутят над головой… Ой Господи!
Раздался треск, и что-то забелело на полу у другой стены.
– Вот это да! – восхитилась Элзи. – Все переломали. Ну, хозяин вам покажет!
Мартышка в третий раз покрылся липким потом.
– А что это? – робко спросил он.
– Фигура, называется бюст. Любит он ее – у-ух! Как-то я тут прибирала, а он и пристал: «Осторожней! Смотрите не свалите!» Да-а…
Мартышка вспотел еще больше. Хороший стилист сказал бы, что капельки пота, словно жемчуг, украсили его лоб. Однако он и похолодел, словно воздушный пирог, у которого сверху – горячее суфле, а внутри – мороженое.
– Боже ты мой! – вскричал он. – Ну я и влип! Скажите, Элзи, что мне делать?
Вероятно, Боттлтон-Ист рождает особенно мудрых женщин, а может, все они такие, но Элзи ответила:
– Значит, так. Ту т темно, он близорукий, а очков не носит. Джейн слышала, он говорил: «В очках я глупо выгляжу». Езжайте в Лондон, купите бюст, суньте сюда. Он не заметит.
Мартышка не сразу уследил за ходом ее мысли, но, уследив, восхитился. Вот он, выход! Собственно, и ехать не надо – бюст есть в Икенхеме. Вчера за обедом, рассказывая о Салли, дядя показал на него, а он, Мартышка, – что за ирония судьбы! – едва взглянул. Сейчас он взглянет будь здоров, это уж точно.
Прикинем: до Икенхема – двенадцать миль, это минуты три с небольшим. Да, до возвращения хозяев обернуться можно.
– И верно! – сказал он, улыбаясь мудрой Элзи. – Пойду выведу машину.
Элзи это одобрила.
– А вы тут приберите, ладно?
– Ага.
– Молодец. Красота! – совсем развеселился Мартышка, убегая к гаражу.
Когда он отъезжал, Элзи Бин, прибравшая обломки, стояла на ступенях у входа. Мартышка ощутил укор совести.
– Э-э, – сказал он, – спасибо вам большое. Вы меня прямо спасли. Этот Джек-потрошитель съел бы меня – и не поморщился.
Элзи заверила, что рада служить. Мартышка пожал ей руку.
– Спасли и спасли, я б совсем пропал, – пояснил он, и как-то вышло, что после этого оставалось по-братски ее поцеловать. Так он и сделал, а Билл Окшот, огибая угол (он много гулял, чтобы заглушить душевные муки), видел все, с начала до конца.
Мартышка впорхнул в машину. Билл глядел на него.
– Это не мистер Твистлтон? – проверил он у Элзи, хотя люди этого типа меняются мало.
– Он самый, – отвечала она, не ведая о буре в его душе, ибо в Боттлтон-Ист все целуют друг друга, как ранние христиане. – Он говорит, вы шутили.
– Когда?
– Насчет птиц. Они их стреляют из рогатки, а из трубки – родственников.
Но Билл не слышал ее. Он думал о Мартышке. Вот кому, думал он, вручила свою судьбу Гермиона! Распутнику, Дон Жуану, который начал свои бесчинства в танцклассе, а теперь целует горничных. Как прав был Икенхем с этим леопардом! Но тот не может, а этот не хочет избавиться от пятен.
– Куда он поехал? – спросил Билл.
– В Лондон.
– Да он только приехал!
– Ага.
– И уехал?
– Ага.
– А зачем?
Элзи была хорошим, осторожным сообщником:
– Не знаю. Взял и поехал.
Билл глубоко вздохнул, думая о том, что приятель его лишился последнего разума. Раскуривая трубку, он страдал. Здоровый распутник – это плохо, сумасшедший – еще хуже.
Глава 4
Ровно без четверти восемь, искупавшись и переодевшись в клубе, лорд Икенхем прибыл в Челси, на Бадж-стрит, чтобы повести в ресторан Салли Пейнтер.
Улица эта, в самом центре артистического квартала, темна, грязна и неприятна. Обитатели ее много читают и часто едят фрукты, ибо у тротуаров трепещут газеты, а в канавах лежат шкурки от бананов, сердцевинки от яблок, косточки от слив и хвостики от ягод. Кошки здесь жилистые, могучие, и вид у них такой, словно они только что видели, а то и совершили убийство в самом жутком стиле.
Естественно, элегантный граф оживил неприютность этих мест, внеся самый дух фешенебельных бегов, когда разыгрывается кубок. Вскоре он получил подкрепление – из-за угла вынырнула девушка в бежевом, тоже напомнившая о бегах. Даже споря о том, какого оттенка похожий на него кролик, Мартышка не стал бы отрицать, что Салли Пейнтер прелестна, – не только хороша, но так изящна, что и этого бы хватило.
Лорду Икенхему она напомнила легкую душу лета. Увидев, как она остановилась, чтобы погладить кошку, а кошка тут же стала возвышенней и добрее, граф совсем растрогался.
Тем временем Салли, словно Коломбина, бросилась в его объятия.
– Я вас не задержала, дядя Фред? – спросила она. – Пришлось повидаться с одним человеком, насчет бюста. Вы давно ждете?
– Нет, что ты! – отвечал граф, думая о том, что все только и занимаются бюстами.
Салли взяла его под руку и сказала:
– Как я рада вас видеть!
– Да, – согласился он, – видеть меня приятно.
– Спасибо, что пришли. Улизнули, а?
– Странные глаголы ты выбираешь.
– Разве тетя Джейн не говорила, что снимет с вас скальп?
– Припоминаю какую-то шутку в игривом стиле. Зачем ей нужно, чтоб я уподобился овощу? Однако сейчас твоя названая тетя на пути в Вест-Индию. Прекрасный случай расширить горизонты. И для нее, и для меня.
– Ах, дядя Фред!
– Что ж, ловим такси. А вот и оно! – заметил граф, когда они свернули за угол. – К «Баррибо», пожалуйста, – сказал он шоферу, и Салли закрыла глаза от счастья. При ее обедах чарует самое имя лучшего ресторана.
– Мы же не одеты! – заметила она, однако.
– Пойдем в гриль. Веч. кост. не обязат.
– А я прилично выгляжу?
– Еще бы! Елена после косметички.
Салли совсем расслабилась.
– Мы, графы, метим высоко, – заверил ее лорд Икенхем. – Самое лучшее – вот наш девиз.
– Хорошо быть графом?
– Нет слов. Иногда проснешься – и ахнешь: как только живут все прочие!
– Но вы знаете, что граф – паразит? Анахронизм, нарост на теле государства. Это Отис сказал. Он теперь вроде коммуниста.
– Вот как? Что ж, передай ему, я себя вешать не дам. Не любит графов?
– Недолюбливает. Говорит, они сосут кровь.
– Какой идиот, однако! А кровь сосем, ничего не попишешь. Для румянца. Правда, я взял свой титул горбом. Люди видят хлыща в короне, с пятью именами; а начинал я снизу. Много лет я был младшим сыном, вот как!
– Что ж вы раньше не сказали?
– Не смел. Подумай сама: в книге пэров есть – но мелким шрифтом!
– Я сейчас заплачу.
– Ничего не могу поделать. Ты знаешь, как живут младшие сыновья? Хуже собак. Они садятся за стол после вице-канцлера Ланкастерского палатината.
– Дядя, миленький, все позади!
– Одно утешение: могут присутствовать в палате лордов, когда идут дебаты. А я и того не мог – клеймил коров в Аризоне.
– Я не знала, что вы клеймили коров.
– Сотнями. У меня был прекрасный удар – точно, метко, как мул копытом. Кроме того, я торговал газированной водой, служил в газете, где и познакомился с твоим папой, хотел обосноваться в Калифорнии. Но был ли я счастлив? Нет. Глубину души, словно кислота, разъедала мысль о том, что я ниже этого вице-канцлера. В конце концов упорным трудом я добился нынешней славы. Хотел бы я видеть, как вице-канцлер Ланкастерского палатината полезет впереди меня!
– Прямо Горацио Олджер…
– Да, очень похоже. Но я тебя утомил. Мы, графы, любим вспоминать годы лишений. Расскажи-ка о себе.
– Ну, за стол я все еще сажусь после издательниц модного журнала, а так – ничего.
– Работа есть?
– Бывает.
Машина подкатила к отелю «Баррибо», и они вошли в ресторан. Когда они сели за столик, Салли вздохнула.
– Какая красота! – сказала она.
– Хочешь есть?
– Я всегда хочу.
Лорд Икенхем тревожно посмотрел на нее.
– Ты уверена, – спросил он, – что дела идут неплохо?
– Конечно. Так и пеку эти бюсты. Просто удивительно, сколько народу хочет запечатлеть свои непривлекательные лица.
– Не врешь?
– Нет, правда. Денег хватает.
– Почему же ты послала SOS? Почему подчеркнула «очень»? Какие такие дела?
Салли помолчала, но лишь потому, что сосредоточилась на икре.
– Это, – наконец сказала она, – насчет Отиса.
– Ой!
– Да. Вы уж простите.
– Опять твой Отис! Почему это у самых милых девушек самые противные братья? Видимо, закон природы. Ну, что с ним?
– Позже объясню. Попросите Мартышку сделать для меня кое-что.
– Мартышку?
– Я сама не могу.
Чуткий граф заметил, что голос ее изменился, и, перегнувшись через стол, погладил ее руку:
– Какое безобразие, а?
Салли кивнула. Они помолчали. Лорду Икенхему казалось, что спутница его заплачет. Дяди редко понимают, как их племянники сумели кого-то очаровать. Не понимал и граф, однако видел, что утрата проделала большую дыру в сердце прелестной девушки. Она так явно страдала, что он обрадовался, когда официант снял напряжение, поскольку принес truite bleu[1].
– Расскажи, что там с Отисом, – попросил граф.
Салли криво улыбнулась:
– Не надо, дядя Фред. Я могу говорить про Мартышку. Во всяком случае… Нет, могу. Вы давно его видели?
– Он у меня был. Вчера приехал, сегодня уехал.
– Как он выглядит?
– Прилично.
– Обо мне вспоминал?
– Да. А когда я стал его ругать, рассказал все.
– Что я хотела ему подсунуть камешки Элис Ванситтер?
– Именно.
– Оказалось, что это не нужно.
– Божественная Элис решила заплатить пошлину?
– Нет. Я придумала лучший способ. Красота, а не способ! Элис в полном восторге.
Такая дерзновенность понравилась лорду Икенхему. Салли явно не хотела плакать. В глазах ее появился тот блеск, который пугал Мартышку, когда он видел его у дяди.
– В восторге?
– Прыгала от радости.
– Надеюсь, ты знаешь, что нельзя обманывать таможню?
– Да, и очень страдаю.
– Ничего не поделаешь. Значит, вам с Мартышкой незачем было ссориться?
– Конечно, незачем.
– Он слишком серьезно отнесся к твоим словам. Джейн шесть раз ссорилась со мной до свадьбы, а я не отчаивался.
– Надо было помнить, какой Мартышка серьезный.
– Святой человек. Но глуп.
– А теперь он женится на этой Гермионе! Вы с ней знакомы?
– Нет. Фотографию видел.
– Я тоже. В «Тэтлере». Очень красивая.
– Если кто любит этот тип красоты.
– Мартышка любит.
– Вероятно. Можно сказать, сейчас он под парами. Но подожди, он очнется. Горькое пробуждение…
– Откуда вы знаете? Вы же видели только фото.
– И достаточно. Она ему покажет!
– Бедный, бедный!
Они опять помолчали.
– О чем же ты хочешь попросить? – осведомился граф. – Сделает он все, что угодно. Он очень любит тебя, Салли.
– Ну что вы!
– Любит. Сам сказал.
Ее лицо озарилось такой улыбкой, что официант чуть не уронил тушеных цыплят.
– Сказал?
– И заметь, он послал тебе заказчика, сэра Эйлмера.
– Это от Мартышки? Как мило с его стороны. – Салли мягко вздохнула. – Жаль, что из-за этого бюста начались беды у Отиса.
– А что такое?
– Начнем с того, что сэр мне позировал.
– Естественно.
– Мы болтали о том о сем.
– Блестящие беседы?
– Не очень. Он описывал, насколько лучше его прежний бюст.
– Знаю. Стоит у него в поместье. Вернее, стоял.
– Откуда вы знаете?
– Подожди. Я еще расскажу свою историю. Сейчас твоя очередь. Итак, вы болтали, но без особого блеска.
– Да. Однако он сказал очень интересную вещь. Он написал мемуары и готов заплатить за издание. А я подумала: «Как раз для Отиса».
– Так-так… Отис взял и все перепутал?
– Именно. Туда вклеили картинки из другой книги, о современном искусстве. Сэру Эйлмеру они не понравились, особенно ню с подписью «Сэр Эйлмер Босток в двадцать лет». Я ничего не знала, и вдруг он вернул мне бюст. Привезла сама леди Босток. А теперь он подает в суд на Отиса. Если он выиграет, издательство просто рухнет. До чего же неприятно!..
– Отис как вылитый.
– Он такой мечтательный.
– Он жуткий. Вероятно, ты дала ему денег, когда он начинал это все?
– Вообще-то да.
– О Господи! Ну, Салли, не хочу тебя огорчать, но Босток дело выиграет.
– Если дойдет до суда. Я и хочу попросить Мартышку, чтоб он уговорил сэра Эйлмера.
– Хорошо бы. Но как он относится к Мартышке?
– Я думаю, он его полюбил.
– А я не думаю. Все бюсты, бюсты… Странно, что ваши дела с ними связаны. И Отис, на которого мне наплевать, и ты, моя дорогая, зависите от того, сумеет ли Мартышка скрыть следы. Жизнь сложна. Я бы сказал – причудлива.
– Дядя, я ничего не понимаю. Какие следы?
– Вот это и есть моя история. Ты сыта? Тогда пойдем выпьем кофе в гостиной. Да, – продолжал лорд Икенхем, когда они опустились в глубокие кресла, – именно причудлива. Мартышка был у меня, я уже говорил.
– Говорили.
– А сегодня после завтрака уехал в Эшенден, чтобы очаровать хозяев. Я думал было, неделю его не увижу, но ошибся. Через два часа он приехал, трепыхаясь, как кошка на горячей плите.
– Почему?
– Потому что он решил показать служанке, как убивают птиц бразильские аборигены, и разбил тот самый бюст, о котором ты упоминала.
– О-ой!
– И ты уподобляешься кошке?
– Конечно! Разве вы не понимаете? Сэр Эйлмер души не чает в этом бюсте. Он рассердится на Мартышку.
– И Мартышка не сможет просить за Отиса? Да, весьма вероятно. Но не волнуйся, все обойдется. Он снова приехал ко мне, чтобы взять другой бюст, твой.
– Как умно!
– Для Мартышки – даже слишком. Видимо, служанка подсказала. Помню, на собачьих бегах никак не мог назвать себя. «Тви…», «Твист…» – спасибо, я прошептал: «Эдвин Смит, Ист-Далидж, Настурциум-роуд, одиннадцать».
– А вы кем были?
– Джорджем Робинсоном, дом четырнадцать. Да, скорее всего – служанка. В общем, я дал ему бюст, и он уехал. Не знаю, что было дальше, но я склонен к оптимизму. Он говорит, в том углу темно, и вряд ли Балбес туда заходит. Бросит взгляд – белеет что-то, и ладно.