В тот же день, перед полуночью
      Ковачев был из тех людей, что каждую ночь по нескольку раз видят сны. Сколько он помнил, видения его были всегда остросюжетны. Более того, почти каждую ночь, точнее около часу пополуночи, снился ему какой-нибудь кошмар. Или он ведет автомобиль, а шоссе начинает круто уходить вниз, настолько круто, что уже не затормозишь, и за мгновение до того, как рухнуть в пропасть, он просыпался. Или в каком-то огромном, почти незнакомом городе, похожем на Париж, или в новом районе его любимой Москвы он заблудился, пытаясь найти дорогу к аэродрому, и самолет улетает без него. Или ему предстоит выпускной экзамен, а он ничего не знает, абсолютно не готов, и лишь за долю секунды перед пробуждением от пережитого страха с облегчением осознает, что давно уже получил высшее образование…
      Сегодня он стоял на краю небольшой, нависшей над водою деревянной пристани, а жена его с двумя детьми носилась в лодчонке без весел далеко в море и звала: «Асен! Асен!» Волны били в пристань, угрожающе раскачивали осклизлые доски. Будто прикованный к этим хлопающим доскам, он и шагу не мог ступить, чтобы прийти семье на помощь. И неслось над морем отчаянное: «Асен! Асен!»
      Ковачев проснулся, но не сразу понял, что находится в гостиничном номере. Первое, что он почувствовал, – радость, ибо избавился от кошмара. Вслед за тем он не на шутку рассердился, когда понял, что его разбудили. Включив настольную лампу, с некоторым облегчением отметил, что было всего лишь половина двенадцатого. Телефон снова зазвонил. Дежурный окружного управления попросил спуститься вниз и подождать оперативную.
      Через несколько минут Ковачев уже был внизу, перед входом в гостиницу. Ночь была прохладной, с моря поддувал ветерок, и он, закурив, с удовольствием застегнул плащ, который предусмотрительно взял с собою. Судя по всему, случилось нечто важное.
      Не успел он докурить сигарету, как подкатила черная «волга», он сел рядом с шофером, а Петев немедленно доложил, наклонившись сзади к самому его уху:
      – Только что сообщили: Маклоренс погиб в автомобильной катастрофе на шоссе, ведущем к Балчику. Его машина съехала с шоссе и разбилась где-то недалеко от пионерского лагеря.
      – Кто доложил?
      – Служба наблюдения.
      – Маклоренс был один в машине? Кто-нибудь еще пострадал?
      – Больше ничего не известно.
      Шофер мчался с такой скоростью, что Ковачев всерьез начал думать об опасности последовать за Маклоренсом. Время от времени навстречу им проносились с шумом машины. Судя по тому, как они вписывались в повороты и не переключали дальний свет, можно было предположить, что большинство водителей предпочли бы в эту ночь не встречаться с автоинспекторами.
      На одном из поворотов, где шины снова зловеще запищали, Ковачев увидел вдалеке, как кто-то вроде бы размахивает фонарем. Шофер сбавил скорость, они подъехали ближе. Крупный мужчина с электрическим фонарем в руке, а рядом стояла машина ГАИ, санитарная машина и темная «волга». Ковачев выскочил и сразу был ослеплен, но мужчина тут же перевел луч на землю и представился:
      – Бай Драган, сторож пионерского лагеря. Вы, кажется, из милиции. Другие ваши внизу. Идемте за мной, я знаю дорогу между камнями.
      Строителям шоссе пришлось здесь рассечь скалистый холм, и лишние камни так и остались на склоне. Тропинки не было, и в ночной тьме, хотя и рассекаемой фонарем бая Драгана, они все же с большим трудом сумели попасть на заросшую травой поляну, где теперь покоился «плимут».
      Собравшиеся представились: врач курортной поликлиники Миладинов, установивший факт смерти, капитан Савов из ГАИ и два эксперта, которые закончили осмотр места происшествия, а также один работник службы наблюдения. Каждый из них дело свое уже сделал, теперь все ждали указаний «начальства из Софии».
      Ковачев отозвал в сторону оперативника. Тот доложил:
      – Точная картина не ясна. Мы следовали сзади метрах в трехстах-четырехстах. А он погиб именно на повороте, вне пределов видимости. Какой-то шум мы, правда, услышали, но не придали ему значения. А когда вылетели на открытое место и увидели, что он исчез, решили возвратиться. Отъехали почти на километр. И тут его обнаружили. По огням внизу и по… проломленному парапету.
      Ковачев поинтересовался, кто сообщил о происшествии. Оказалось, первым все же позвонил в милицию не оперативник, а сторож пионерского лагеря. Сейчас и он ожидал своей очереди, смущенный вниманием, но гордый своей ролью бдительного помощника. Рядом с ним неразлучной тенью маячил сухонький старикашка.
      – Вот кто видел происшествие, – представил старичка капитан Савов.
      – Да ну… никто его не видел, товарищ капитан.
      – Не видели, так хотя бы слышали, правда?
      – А как же, слышали. Сидим мы как раз, стало быть, в кухне, в картишки перекидываемся, а тут что-то как заскрежещет. Загромыхало, значит, потом удар… и еще разок ударило.
      – Когда это произошло?
      – Да как вам сказать, товарищ капитан, не догадались мы на часы-то поглядеть. Однако времени достаточно прошло после вечерней поверки. За одиннадцать наверняка перевалило…
      – А вы, доктор, не взглянули на часы, когда вас вызвали? – спросил Ковачев.
      – Взглянул. Было двадцать три часа семь минут, когда мне позвонили.
      – Благодарю. А теперь надо вытащить из машины тело. Прежде чем отвезут в морг, хотелось бы его осмотреть.
      «Плимут», перевернувшись по откосу несколько раз, снова оказался на колесах. Но почти все стекла были разбиты, крылья разодраны, дверцы раздавлены. Лишь ломом удалось вскрыть шоферскую дверцу. Наконец вытащили Маклоренса. Даже побитое и окровавленное, лицо его сохраняло холодноватую англосаксонскую красоту. Должно быть, смертоносный удар пришелся от руля в грудную клетку, в сердце.
      Из правого кармана Ковачев достал паспорт. Между страничками пестрели банкноты. Он пересчитал их: в одном месте девять купюр по сто долларов, в другом – сто двадцать левов пятерками и десятками. С первой страницы в свете фонаря ему улыбался Дэвид Маклоренс. Слева под мышкой у него обнаружился в элегантной кобуре увесистый блестящий пистолет. Ковачев стал его разглядывать. То была неизвестная американская модель, вероятно тридцать восьмого калибра или побольше. Он сунул пистолет обратно в кобуру.
      После внимательного осмотра трупа Ковачев распорядился доставить его в морг на вскрытие. А сам полез в «плимут», чтобы окинуть взглядом все изнутри, порыться в карманчиках дверок и в ящике на панели.
      – А вот и еще один!
      – Что вы нашли? – спросил его доктор Миладинов, склоняясь за его спиной. После находки пистолета его интерес к происходящему значительно возрос.
      – Это, доктор, не по вашей части, – ответил Ковачев, вылезая из машины. В руке он держал второй пистолет, на этот раз с гораздо более длинным и тонким дулом и с глушителем на конце.
      Тело положили на носилки. Предстояло тащить его наверх, но уже не между камней. Бай Драган взялся показать им окольный путь по тропинке.
      – Откройте багажник и вообще осмотрите машину. Самым внимательным образом, – распорядился Ковачев. – Мы с капитаном Савовым отправляемся к шоссе, поможем, если понадобится, нести…
      Когда мертвого положили в санитарную машину, Ковачев взял у Савова фонарь и принялся внимательно разглядывать что-то на шоссе. Что он мог найти?
      Оперативник ему рассказал, что в 19.30 Маклоренс и Эдлайн Мелвилл поехали в сторону Балчика. Двигались не торопясь, как на прогулке, нигде не останавливались, ни с кем не встречались. В Балчике заняли столик на террасе ресторана. Неподалеку расположился наблюдатель, потягивая пиво и закусывая.
      Через полчаса, когда Маклоренс (к великому ужасу наблюдателя, тоже шофера-любителя) сумел справиться с двумя стограммовыми стопками водки без всякой закуски, к ним за столик подсела еще одна пара: мужчина лет пятидесяти пяти – шестидесяти, низенький, с лысиной, обрамленной седыми кудряшками, и большим крючковатым носом, сопровождал даму лет тридцати – непомерно загримированную броскую брюнетку в цветастых розово-синих хлопчатобумажных брюках. Подсела эта парочка как старые знакомые, заказали себе ужин, и все сразу начали оживленно переговариваться.
      Этот спокойный момент и избрал оперативник, чтобы позвонить из кабинета директора ресторана и попросить подкрепления ввиду прибытия неизвестной пары. Но он так и не успел ничего о ней выяснить, поскольку его сослуживцы вскоре появились в ресторане.
      К половине одиннадцатого Эдлайн Мелвилл заплатила по счету. Однако лысый и обе дамы направились не к «плимуту», а к другой иностранной машине, брюнетка села за руль, и они укатили. А Маклоренс допил водку (возможно, они на него за что-то рассердились) и уехал через четверть часа. Характерно, что если те трое пили лишь белое вино, то Дэвид успел влить в себя еще два стакана водки, что не помешало ему завести свою машину. Правда, сказалось опьянение: без всякой нужды он начал форсировать двигатель, будто любовался его мощностью, зажигать и гасить дальний свет, пока наконец не рванул с места на полной скорости.
      Как и положено при транспортном происшествии, капитан Савов начал измерять на шоссе тормозной путь «плимута». Нет, не беззаботным ангелом вознесся Маклоренс на небеса. Надо отдать ему должное: хотя и сильно пьяный, он сделал все возможное, чтобы спастись.
      Освещая фонарем дорогу и помогая Савову в замерах, Ковачев никак не мог отвязаться от навязчивого вопроса: катастрофа ли это пьяного водителя или нечто другое? Вроде бы все говорило в пользу обычного варианта – и водка, и ненужная перегазовка, и бешеная скорость даже на поворотах, у одного из которых он и нашел свою смерть. Но приходили на ум и другие доводы. Почему Мелвилл пересела в другую машину, оставив его одного? Почему катастрофа случилась в самом опасном месте на всем отрезке пути между Варной и Балчиком – на самом крутом повороте, у самой глубокой пропасти? Вторая случайность? Да, именно в этом месте его бешеная гонка, вероятней всего, могла закончиться смертью. Но почему именно здесь он потерял вдруг управление?
      Когда они дошли до начала тормозного пути, Савов принялся записывать измерения в блокнот, а Ковачев продолжал освещать самым внимательным образом буквально каждую пядь предполагаемого последнего пути «плимута». В одном месте он остановился и долго вглядывался в световой круг.
      – Товарищ капитан, взгляните-ка сюда.
      Савов тоже навел свой фонарь, вгляделся и покачал удивленно головой.
      – Надо аккуратно снять асфальтовое покрытие и отдать на экспертизу, – сказал Ковачев.
 
       19 июля, суббота
      В эту ночь полковник Ковачев смог лечь спать лишь на рассвете. И хотя славился тем, что засыпал, едва лишь коснется подушки, на этот раз он долго не смыкал глаз. Мучили его вопросы, порожденные этой катастрофой, да и процедура вскрытия, на которой он присутствовал, не давала успокоиться. И когда в предрассветных сумерках сон все-таки сморил его, выспаться всласть он так и не смог. Его разбудили, вызвав в окружное управление. Там уже был высокий гость. Узнав о катастрофе («все-таки труп есть труп!»), генерал Марков первым же самолетом прибыл в Варну и теперь хлопал Ковачева своею медвежьей лапой по плечу.
      – Вот и я решил воспользоваться субботой и воскресеньем. И вас, думаю, повидаю, и воздухом морским надышусь. Эх, какая вокруг красота! Ну, рассказывай, чем порадуешь?
      – После такого убийства радости мало…
      – Значит, все-таки убийство!
      – Да, это не случайная катастрофа. Слишком уж место для нее подходящее.
      – Мне сообщили по телефону, что сломался привод рулевого управления.
      – Да, сломан. Весь вопрос в том, почему он переломился в ситуации экстремальной, на самом опасном повороте. Допустим, реакция Маклоренса, хотя и пьяного, но опытного шофера, составляет полсекунды. Мы тщательно просмотрели тормозной след от его начала по всей пятнадцатиметровой длине.
      – И что же?
      – К приводу была прилеплена магнитная радиоуправляемая мина.
      Генерал Марков даже присвистнул от удивления.
      – Осколки мины торчали в асфальте между четырнадцатым и пятнадцатым метром. Примерно посередине. Обнаружены подобные осколки и в нижней части двигателя. То, что мина была магнитной, подтверждается и отсутствием следов ее крепления, и точностью взрыва перед катастрофой.
      – Значит, тот, кто ее поставил и взорвал, находился где-нибудь вблизи, наблюдая за движением на дороге из автомобиля.
      – Несомненно.
      – Так, так… – Генерал почесал кончик носа. – Радиомина – бесспорное доказательство, что убийство задумано и даже предрешено там… где продают такие игрушки.
      – Если их не берут с собою просто так, на всякий случай, а вдруг понадобятся. Достаточно вспомнить два пистолета Маклоренса.
      – В таком случае компания их должна быть экипирована прилично.
      – Нашли мы и передатчик, – продолжал Ковачев. – За обыкновенным приемником, в арматурном табло. Он настроен на ту же волну. Одна клавиша задействует его, другая включает частоту приема. Теперь частота известна. И постоянно прослушивается.
      – Смею надеяться, прослушивается не только частота передатчика, но и приемника.
      – Неужели у вас есть сомнения, что это тот самый, уже засеченный передатчик?
      – Раз вы так уверены, могу ли я сомневаться. Но позвольте грешному вашему начальнику продолжить свои расспросы. С чего бы этому австралийскому красавцу приспичило мчаться аж в Болгарию, чтобы здесь отдать богу душу? Кто обделал это дельце – и зачем, зачем?
      – Да, именно так. Экспертиза установила, что паспорт у него подложный, фото приклеено вместо другого. Приклеено ловко, но все же не без огреха. Паспорт действительно австралийский, визы показывают весь путь из Австралии. Но, поскольку, повторяю, документ оказался поддельным, вновь появились основания считать убитого болгарином.
      – Теперь и вы туда же. И это после вашего же убедительного доказательства, что открытка куплена в прошлом году?
      – Одно не исключает другого. Открытка может быть и прошлогодней, как условный знак с пейзажем, а надписана по приезде Маклоренсом. Кстати, и шофер его знает именно как Гошо.
      – Нет… изучил я нашего брата. А этот… – Марков полистал дело, которое захватил с собой в управлении, и нашел снимок Маклоренса. – Этот с такой жеребячьей мордой – не болгарин, не наша кровь. Нисколько не похож.
      – Или полуболгарин, если мать англосаксонка.
      – Все может быть, какой смысл гадать. И без того столько загадок. Прежде всего – два пистолета.
      – Есть и еще кое-что. Вы знаете, у него при себе было девятьсот долларов и сто двадцать левов. Это в паспорте. А в другом кармане были еще и чеки. Тогда зачем доллары в банкнотах? Спекулировать? Или для других целей?.. Допустим, долларов была тысяча, затем сотня из нее превратилась в левы.
      – Да-а, ничего себе этот… Маман. Неплохо подзапасся. Хотя тот, кто снабдил его радиоминой, все-таки лучше предвидел финал… Не вызывает ли каких-либо ассоциаций этот его псевдоним?
      – Маман – значит мать, товарищ генерал, а он никак не похож на чью-либо матушку.
      – Допустим. А как насчет тех, кто похож? К примеру, мадам Мелвилл.
      – Никакой реакции. До сих пор убитым она не поинтересовалась, будто вообще ничего не знает…
      – Или именно потому, что знает!
      – Вроде бы она его любовница, а…
      – Или он ее любовник.
      – Разве это не одно и то же?
      – Пора уж разбираться в таких тонкостях, Ковачев. Когда ей за сорок, а он намного ее моложе, есть кой-какая разница.
      – Разница, возможно, и есть, но стоит ли начинать по этому поводу дискуссию? Выделим главное. Во время катастрофы она была уже в своем номере. А знаете ли, с кем Мелвилл прибыла вчера вечером в гостиницу?
      – Петев в управлении доложил: с каким-то пожилым господином. За рулем была его дочь. Они вместе ужинали в Балчике, – сказал Марков.
      – Именно так. Сей господин – торговый представитель какой-то американской фирмы в Константинополе. А знаете ли, как зовется это милое семейство?
      – Откуда я могу знать, если вы крутитесь вокруг да около, вместо того чтобы мне доложить. Надеюсь, не Рокфеллер и не Морган?
      – Конечно, нет. Он всего-навсего Еремей Ноумен, а дочь его Мишель Ноумен.
      – И что же из того?
      – А то, что фамилия Ноумен в буквальном переводе с английского означает… никто!
      – Да-а… Значит, это и есть господин Никто?
      – Очевидно. Старый Никто с Коко, как значится в одной из шифрограмм. А наши простодушно перевели фамилию, вот и все.
      – Браво, вот это переводчики!
      – Существенно, что старый Никто и Коко, я имею в виду Еремея и его дочурку, прибыли к нам именно в понедельник, 14 июля, когда выпорхнуло в эфир второе послание.
      – И они, разумеется, тоже имеют алиби?
      – Вы проявляете удивительную догадливость! Ковачев позволял себе иногда подобные вольности, он знал о душевной слабости генерала по отношению к своим любимцам и хотя и редко, но пользовался этим.
      – Во время катастрофы они как раз входили в свой номер, после того как распрощались с Мелвилл, – сказал полковник.
      – А Ларри О'Коннор?
      – Сидел в ночном баре гостиницы «Интернациональ» и потягивал коньяк «Поморие».
      – Тогда остается парочка Халлиган…
      – Должен вас разочаровать, товарищ генерал. После девяти вечера эта замечательная пара уснула сном праведников. Во сне мистер Халлиган отыскивал оригинальные окурки, а супруга ему помогала.
      Генерал хмуро взглянул на Ковачева.
      – У меня подозрение, что вы недоговариваете. Что вместо положенного доклада испытываете своего начальника на сообразительность. Да ладно, уж так и быть. Если все оказались в ауте, остается шофер Пешо. Не находилась ли мина в черном чемодане?
      – В каком из двух? – Ковачев выждал небольшую паузу и, поскольку генерал ею не воспользовался, продолжал: – Версия, что Маклоренс собственными руками передал шоферу мину, которая и доставила его на тот свет, мне представляется, мягко говоря, несостоятельной. Но загвоздка в том, что у Пешо обеспечено алиби. С половины девятого он был со своею женой в гостях у одного дружка и домой возвратился, порядком нагрузившись, притом далеко за полночь.
      – Гм… Значит, у всех алиби на момент катастрофы. В конце концов получится, что только я не запасся! Кто-то ведь должен оказаться без алиби! Какой же вывод должны мы сделать?.. Может, это вовсе и не убийство? Может, Маклоренс прилепил магнитную мину к тяге рулевого управления всего-навсего для украшения? И она случайно взорвалась в самом подходящем месте? Не так ли?
      – Выходит, так. Если, разумеется, не предположить, что есть еще какая-то фигура, о которой мы даже не подозреваем.

      Спала ли этой ночью Эдлайн Мелвилл, в каком часу проснулась, делала ли свою утреннюю гимнастику, осталось неизвестным. Первые признаки жизни она подала около восьми утра, когда позвонила по телефону в номер Маклоренса. Поскольку никто не отвечал, она появилась у дверей соседнего номера и долго стучалась. Пришла горничная, открыла номер, и, когда Мелвилл выяснила, что ее любовника не просто нет, но он и не ночевал здесь, она явно встревожилась и вернулась к себе. Минут через пять она опять появилась в коридоре, за спешкою позабыв о тонкостях туалета и грима, и немедленно ринулась вниз к администратору с расспросами о Маклоренсе. Но никто ничего сказать ей не мог, кроме того, что ключ со вчерашнего вечера висит на положенном ему месте. Последнее известие взволновало Мелвилл, она упала в ближайшее кресло и нервно закурила. Она настолько погрузилась в какие-то неспокойные думы, что оперативник позволил себе приблизиться и взглянуть ей в лицо. Ему почему-то показалось, что вовсе не ревность исказила это лицо, не ревность и не тревога за судьбу ее дружка, а какой-то дикий, животный страх за собственную жизнь.
      Докурив сигарету и погасив ее в пепельнице, немного успокоенная, Мелвилл встала. Она попросила женщину-администратора узнать в больнице или в полиции (она именно так выразилась), не случилось ли чего с ее приятелем Дэвидом Маклоренсом. И снова закурила в кресле.
      Прошло десять минут, прежде чем администраторша выяснила в курортной поликлинике, что случилось. Сильно смущенная, она пересказала Мелвилл ужасную новость, вплоть до того, что в крови погибшего обнаружено много алкоголя, а машина его тяжко повреждена.
      Мелвилл выслушала все это без единой слезинки, быстро вышла из гостиницы и принялась возбужденно расхаживать перед входом. Села на ближайшую скамейку, снова закурила, но после двух-трех затяжек отшвырнула сигарету. Опять началось хождение перед фасадом гостиницы. Наконец, будто выяснив для себя что-то или приняв какое-то решение, она направилась к почте.
      Марков и Ковачев только что вышли прогуляться в парк возле дома отдыха, когда их почти бегом догнал возбужденный Петев.
      – Товарищ генерал, я понял, кто Маман!
      – Говорите!
      – Это… Мелвилл. Только что она отправила телеграмму в Нью-Йорк. И подписалась «Маман». На английском… – И он протянул Ковачеву листок бумаги с латинскими буквами.
      – «Нью-Йорк, Бронкс, Уэстчестер-авеню, 181, квартира 73. Джо Формика, – переводил Ковачев. – Морти погиб катастрофа машине быстрее жду Маман».
      – Гм… Морти… – прошептал еле слышно Марков. – Мортимер… Напомните, как звали господина, которого ирландец искал по гостиницам?
      – Мортимер Харрисон.
      – Так, так… По паспорту погиб Дэвид Маклоренс…
      – По фальшивому, товарищ генерал!
      – А она сообщает, что погиб Морти. О'Коннор разыскивает Мортимера Харрисона или… в крайнем случае Дэвида Маклоренса. Видимо, это одно и то же лицо. Ибо, найдя Маклоренса, он прекратил поиски Харрисона. Вроде бы логично, а?
      – Она и есть Маман! – не унимался Петев. Ковачев сердито потряс головой.
      – Откуда такая уверенность! Можно писать и от чужого имени, как это делал Маклоренс. Хотя… скорее всего, вы правы. – Он ненадолго задумался. – Джо… Формика… На латыни «формика» означает вроде бы муравья. Джо Муравей!
      – Может быть, так зовут этого… Бонифацио? – предположил Петев.
      – Оставьте вы эти псевдонимы. Кто поручится, что Бонифацио – это не какой-нибудь полковник Лоуренс, а Муравей, к примеру, может оказаться и генералом.
      Петев машинально поглядел на Маркова.
      – Дались вам генералы, – усмехнулся Марков. – Пока что можно сделать лишь один вполне определенный вывод: у них нет на сегодня другого передатчика и приходится пользоваться официальным телеграфом.
      – Значит… – Петев в раздумье почесал свою бородку. – Значит, Мелвилл не причастна к убийству.
      – Ладно! – Марков махнул рукой. – Может, она сообщает, что возложенная на них задача успешно выполнена? Самое большое впечатление в этой телеграмме на меня лично произвела подпись. Точно такая же, как в шифрограммах: Маман. Профессионалы так не поступают. Нетрудно догадаться, что мы можем их засечь и расшифровать текст. Тем более что шифр-то элементарный…