! Я, собственно говоря, почему свалил? Потому что по Москве стало совсем невозможно ездить. Любой бандит может свободно купить за четыреста долларов водительские права и гонять в свое удовольствие по столице нашей родины, хотя он не понимает разницы между знаком "главная дорога" и "кирпичом". Такого безобразия даже в Нигерии не водится, если хотите знать! Три разнесчастные нации есть на свете: цыгане, евреи и русаки.
      Вася Злоткин поинтересовался:
      - Вы сами-то будете из Москвы?
      - Нет, я коломенский, в Москве я только работал водилой на Черкизовском мясокомбинате. В Коломне-то бывать приходилось?
      - Нет.
      - Зря, знаменитый город! Дмитрий Донской у нас войско собирал против Мамая, в отдельной башне сидела Марина Мнишек... ну, которая фигурировала в Смутные времена.
      - Да, конечно, мы что-то про нее в школе, кажется, проходили.
      - А больше ничего, в остальном грязь, рвань, пьянь и боевые действия по ночам. Вас куда, собственно, отвезти?
      - В какую-нибудь гостиницу поприличнее и потише.
      - Отличная гостиница "Краснопольски", но там кругом много всякой сволочи сшивается, так что лучше отвезу-ка я вас в "Барбизон".
      - А эмигрантов я все-таки не люблю.
      - Я вам сейчас скажу, почему вы не любите эмигрантов: потому что вы любите, когда всем одинаково плохо, и терпеть не можете, если кому-то плохо, а кому-то вражески хорошо.
      Вася Злоткин обиделся и замолк. Они уже давно въехали в город, сиявший пожаром своих огней, - в автомобиль залетал ласковый ветерок, снегу тут не было и в помине. Таксист плавно остановился у гостиницы "Барбизон", обернулся к Злоткину и сказал:
      - Слушай, друг, давай споем на прощанье песню...
      Что стоишь, качаясь,
      Тонкая рябина...
      Василий Злоткин петь был не в настроении, но неудобно было отказать таксисту, и он запел.
      В гостинице "Барбизон" он снял номер за 450 гульденов в сутки, принял ванну, достал из бара мерзавчик шотландского виски, завалился на постель, нашарил в сумке одно из писем бывшей своей жены и принялся за него в надежде начитать сон.
      "Милый Вася!
      Здешний воздух действует на меня так благотворно, что я почти забыла о своей хвори. Правда, вечерами температура поднимается до 37,2o, плюс-минус одна десятая, но, во-первых, это почему-то перестало меня беспокоить, а во-вторых, такое бывает не каждый день. И мысли у меня совсем не такие мрачные, как прежде, - не то чтобы будущее представлялось мне теперь в розовом цвете, а просто думается не о том. Например, сегодня с утра мне пришло в голову, что когда кого-то грозят повесить, то обязательно на осине, - а почему, собственно, на осине? По моим наблюдениям, это почти невозможно, по крайней мере, очень сложно, потому что крона у осины расположена высоко. Вот напротив летней кухни растет у меня осина, так до первой солидной ветки, на которой можно укрепить веревку, будет, наверное, метров двадцать. И как это Иуда Искариот умудрился повеситься на осине стоеросовой - не пойму.
      Кстати, о висельниках. Вчера у нас распространился слух, будто бы в Погорелом (это наша центральная усадьба, где имеется почтовое отделение, сельсовет, пункт охраны общественного порядка и прочие признаки цивилизации, но, конечно, в убогом виде) повесилась учительница русского языка. У нее четверо детей, как водится, пьющий муж, куры, утки, овцы, корова, боров, одним словом, все двадцать четыре женских удовольствия, которые могут до срока свести в могилу. Утром она встала, покормила детей, выпроводила мужа на работу (представляю, чего это ей стоило), обиходила скотину, сходила в сельсовет заплатить земельный налог, вернулась домой и повесилась в пристройке, на чердаке. А вроде бы была нормальная женщина, да еще учительница русского языка.
      Меня не удивляет, что людей, склонных к суициду, считают психически неполноценными, и вот, собственно, почему: у человека, которому Бог дал счастье постоянно, ежечасно радоваться чуду личного бытия, даже в самых отчаянных обстоятельствах сработает инстинкт самосохранения (сумма этих двух сил и есть, наверное, Бог в тебе), а если эти две силы не работают, то человек, по сути дела, не человек. К сожалению, людей, склонных к суициду, по моему мнению, гораздо больше, чем полагают, потому что, кроме, так сказать, объективных самоубийц, есть еще и субъективные самоубийцы, вроде солдат-добровольцев, готовых воевать где угодно и за что угодно, политиков, которые настолько социально опасны, что каждую минуту рискуют оказаться жертвой покушения, бандитов, кладоискателей и дельцов. В этом смысле я не вижу разницы между каким-нибудь думским придурком и нашей учительницей русского языка. Впрочем, с этих соотечественников взятки гладки, потому что они не то что не умеют - не любят жить.
      Ну так вот... И телесно мне теперь стало заметно лучше, и на душе лучше, потому что в деревне как-то сосредоточиваешься на себе. Да еще не проходит дня, чтобы не случилось какого-нибудь приятного происшествия. Вчера, например, Надежда Михайловна отказала мне стограммовую баночку меда, а сегодня я выменяла у пастуха Егора сетку парной рыбы за стакан технического спирта и сварила себе уху. Есть много рецептов приготовления этого блюда, но я предпочитаю новороссийский вариант, который от прочих отличается тем, что, во-первых, рыбу не потрошат, а во-вторых, варят ее с несколькими цельными помидорами, которые потом растираются в дуршлаге. Есть еще украинская уха, предусматривающая специальный соус под названием "лек", - это, собственно, рыбный навар, в котором намешивают безумное количество соли, перца и чесноку. Русская же классическая уха приготовляется так: сначала варится петух, затем мелкая рыбешка в сетке, потом крупная рыба, порезанная на куски, цельный картофель и крупный лук, с которого отнюдь не обдирают шелуху, а только обрезают верхушку и корешок. Петрович утверждает, что в русскую уху обязательно вливают полстакана водки, а Надежда Михайловна говорит, что это все выдумки алкоголиков, - уж не знаю, кому и верить.
      На уху я пригласила обоих своих соседей. Надежда Михайловна не пришла почему, об этом как-нибудь в другой раз, - а Петрович пришел, да еще принес с собой бутылочку домашнего ягодного вина. Мы выпили по рюмочке, и Петрович мне рассказал, что будто бы учительница русского языка из Погорелова повесилась (местные говорят "завесилась") потому, что якобы ее облыжно обвинили в краже трех пол-литровых банок свиной тушенки. По-моему, тут налицо трагедия в герценовском роде.
      Кстати, о Герцене. При всем таланте этого замечательного писателя, при глубоком и утонченном его уме, он все-таки не понял сущности русской трагедии, которую до конца понял великий Гоголь. Сущность же ее такова: трагедия в России всегда имеет нелепый, почти комический оттенок, и в ста случаях из ста в ней найдется что-то пошлое и смешное. Ну разве не комично, что тиран Николай I, который уходил страну до полной потери обороноспособности, в частности самолично утверждал проекты всех строений на Руси, за исключением только крестьянских изб? Разве не смешно, что русскую революцию делали агенты Охранного отделения? И какая пошлость, что вековую мечту христианина о Царствии Божьем на земле обещал воплотить неуч и хулиган!
      Впрочем, до Герцена у меня руки так сегодня и не дошли. Сегодня я устроила генеральную уборку в избе, провозилась до самого вечера и часу в шестом свалилась без задних ног. Именно, я вымыла полы и потом еще отдраила их такой теркой из жесткой проволоки, потом вытерла везде пыль, переменила скатерть, поставила в вазы свежие цветы, поправила книги на полках и в этажерке, заново постелила половики и свалилась без задних ног. Я лежала на постели и думала о том, какое удовольствие может доставлять человеку простой порядок простых вещей. Главное, он дает ощущение покоя, собранности и уверенности в себе.
      А на сон грядущий я ходила гулять к реке. Наша Урча еще издали дает о себе знать, ее чувствуешь, что ли, - уж не знаю, как и сказать, - еще ничего не слыша и не видя за дико разросшимися травами и кустами. Вдруг пахнет холодком и чем-то новым в воздухе, точно ты попал в другую климатическую зону, да еще пряно запахнут перестоявшие лопухи. Урча на ночь глядя всегда течет медленнее, точно и она притомилась за день, и всегда в это время наводит мысли. Представь себе, сегодня я думала о том, что субъективно все: и река, и солнце, и леса, и Россия, - и поэтому я представляю собой как бы высшую драгоценность, поскольку не будет меня ничего не будет. Только вечная тишина.
      Кстати, о тишине. Как оказалось, у нее есть не только свои плюсы, но и свои минусы, например, слышимость у нас такая, что это даже странно. Проедет грузовик по шоссе за три километра от нашей деревни - слышно, бензопилу заведут в Лесках - тоже слышно, мужики где-то ругаются - мужиков не видно, а матюги их слышно. Или вот, пожалуйста: вчера ночью была гроза, но без дождя, только вдруг вспыхнет как будто электричество ослепительного серебра, и через секунду-другую раздастся гром. Так вот сижу я в избе и вдруг слышу оглушительный треск, точно у меня на задах бомба разорвалась или свалился с неба новый тунгусский метеорит. Выйти я побоялась, но решила, что молния ударила в мою баньку, и каково же было мое удивление, когда потом оказалось, что в грозу свалило одинокий дуб по дороге в Лески, а это от нас километрах в трех...
      Нет, я лучше сейчас расскажу, почему Надежда Михайловна не пришла ко мне на уху, только начать придется издалека.
      Так вот Надежде Михайловне, моей соседке слева (написала и вспомнила Марселя Пруста, точнее его книгу "В сторону Свана", подумав при этом, что занятно было бы сочинить роман "В сторону Надежды Михайловны"), лет, наверное, под восемьдесят, во всяком случае своих девочек-двойняшек она родила еще до войны. Происхождением она не из нашей деревни, а из Погорелова, а к нам вышла замуж за скотника Матюхина, с которым, по выражению Надежды Михайловны, они "жили, как две картинки". В особенную заслугу своему благоверному она почему-то ставила то, что он ни разу не поднял на нее руку, хотя будучи под мухой, ходил за ней по усадьбе с черенком от грабель и строил нечеловеческие гримасы.
      Ну так вот... Забрали его в армию на второй неделе войны, но уже в августе красноармеец Матюхин вернулся домой в ободранной шинели, немецкой пилотке, надвинутой на уши, и с немецким же ранцем из телячьей кожи, в котором была банка бобов с салом и запас болгарских сигарет "Солнце", сигареты были тогда в диковинку, и на них ходила смотреть вся деревня. Вероятно, Матюхин дезертировал или попал в плен и бежал, но, как бы там ни было, она сочла его преждевременное возвращение предосудительным и не разговаривала с ним до самой его смерти, которая последовала, впрочем, в сорок втором году. Этот день преждевременного возвращения Матюхина для нее - черный день календаря, и всякий раз 20 августа она в знак траура сидит дома.
      Силы Небесные, уже август на исходе, скоро настанет осень..."
      5
      Когда Вася Злоткин проснулся, голландское солнце стояло уже высоко и озаряло гостиничный номер бледно-апельсиновыми лучами. Вася поднялся с постели, посмотрел на себя в зеркало, выпил мерзавчик "Кампари" и принялся одеваться.
      Спустившись в холл, он беспокойно огляделся по сторонам: у лифта торчал бой в смешной красной шапочке, прогуливались туда-сюда двое господ в роскошных серых костюмах, о чем-то прилично споря, в креслах сидела пожилая чета, оба седенькие, какие-то воздушные, верно, американцы... ах, вот оно что, - у стойки портье стоял, оперевшись на трость, сомнительный тип в галстуке бабочкой, с тонкими усиками и выпученными глазами. "Точно это Асхат Токаев, - подумал Злоткин, - а в палке у него, скорее всего, клинок."
      С этой тревожной думой он вышел из гостиницы и пустился наугад в поисках телефонной будки, одновременно рассчитывая проверить, следит ли за ним сомнительный господин с тростью, или же не следит. День стоял светлый, сухой и, по русским понятиям, совсем теплый; добродушные прохожие прогуливались по панели, сплошь застекленные кафе были полны публики, напротив табачного магазина гигантская шарманка на колесах производила механическую музыку, негры в вязаных шапочках скучали по проулкам, шумели трамваи, впрочем, деликатно, по-европейски, и даже не шумели, а давали о себе знать. Вася Злоткин поворотил направо, потом еще раз направо и притаился за углом порнографической лавки; сомнительного господина с тростью было не видать; едва слышно плескалась вода в канале, обшитом брусом лаково-коричневого оттенка, баржа стояла на приколе, отделанная под жилье, на противоположной стороне теснились чистенькие домики какой-то кукольной, по крайней мере, сильно театрализованной архитектуры, и умытые их окна смотрели выразительно, как глаза.
      Как раз напротив порнографической лавки оказалась будка телефона-автомата; плотно прикрыв за собою дверь, он набрал заветный номер, сказал пароль и услышал в трубке:
      - Что-нибудь случилось?
      - Да нет, вроде бы ничего... Если, конечно, не считать, что в Стокгольме этого неуловимого Орхана Туркула и след простыл. Швед мне сказал, что он улетел в Амстердам, откуда я, собственно, и звоню.
      - Подождите минуту... Так... Найдете улицу Дамрак, это опять же в центре. Спуститесь по ней в сторону площади Дам до первого поворота налево. Увидите автомобильную стоянку, минуете ее и на правой стороне улицы найдете китайский ресторан. Примерно через час там вас будет ожидать человек из восточноевропейского департамента министерства иностранных дел.
      - А что этот гад Токаев?
      - Асхат, по нашим сведениям, рвет и мечет.
      - Ничего, я тоже не лыком шит.
      - Вот еще что: от Хозяина вам ведено передать, что, если вы исполните вашу миссию на твердую четверку, вам обеспечена стабильная политическая карьера.
      Вася Злоткин тихо улыбнулся, как будто его посетило приятное воспоминание юности, повесил трубку и отправился искать улицу Дамрак, рассчитывая на содействие полицейских, но так и не встретил ни одного. Ему все встречались изящно одетые и тщательно причесанные обыватели города Амстердама, которые не имели отношения к охране правопорядка, что-то лопочущие по-своему и до такой степени улыбчивые, что он даже пару раз про себя спросил: "Чему они все улыбаются, как придурки?!" Он шел малолюдными набережными каналов, мимо пригожих домиков, в которых было что-то кондитерское, крошечных магазинчиков, миниатюрных разводных мостов, похожих на виселицы, сплошного строя разноцветных автомобилей, но ничто не увлекало его внимания, поскольку он был погружен в сладостные размышления на тот счет, что, видимо, скоро его имя прогремит на всю Российскую Федерацию и уже не нужно будет бояться внезапной смерти; впрочем, в нем исподволь созрело впечатление, что Амстердам, хотя и город сказочный, неземной, но по духу своему захолустный, как Арзамас. Размышления размышлениями, а по дороге он купил себе отличную трубку за восемьдесят гульденов сорок центов и кожаные штаны.
      Некоторое время спустя он вышел-таки на улицу Дамрак, повернул налево у ювелирного магазина, миновал автомобильную стоянку и без труда нашел китайский ресторанчик, который располагался в полуподвале. Толкнув стеклянную дверь, отозвавшуюся колокольчиком, он увидел за ближним столиком моложавую женщину, блондинку, стриженную под мальчика, которая махнула ему рукой. Вася Злоткин не без колебаний присел к ней за столик и сказал по-английски:
      - Хай!
      - Если вы не против, будем разговаривать по-русски, - сказала блондинка и сделала неожиданный жест рукой. - Я ведь славист, специалистка по "Серебряному веку", и вообще люблю по-русски поговорить.
      - Одну минутку, девушка, я сейчас водочки закажу, - сообщил Злоткин своей соседке и распорядился подать бутылку смирновской водки. По-русски, то есть по душам, помимо этого напитка не говорят.
      Когда маленькая, вкрадчиво-улыбчивая китаяночка принесла водку, Злоткин налил рюмку своей соседке, а себе какую-то пузатенькую, примерно двухсотграммовую емкость всклянь; может быть, это даже была вазочка для цветов.
      - Давайте я сразу вызову "скорую помощь", - предложила блондинка и сделала тот же неожиданный жест рукой.
      - Это еще зачем?
      - Я думаю, вам сейчас будет плохо.
      - Девушка, мне сейчас будет исключительно хорошо!
      Злоткин выпил; блондинка ему сказала:
      - Как нам сообщили из Москвы, вы ищете встречи с неким Орханом Туркулом, но его в Амстердаме нет.
      - Как так нет?!.
      - Как это бывает обыкновенно. Из Швеции он полетел не в Амстердам, а в Марсель, рейсом Стокгольм - Марсель с посадкой в Амстердаме, где интересующее вас лицо задержалось только на полчаса.
      - Ну вообще! - воскликнул Вася Злоткин и грохнул по столу кулаком.
      - Авиабилет до Марселя вам уже заказан. Собственно, вот и все.
      - Все!.. Вашими бы устами да мед пить! А если этого турка не окажется в Марселе, тогда как? - на Северный полюс за ним лететь?!
      - Вы знаете, мне никогда не попадалось это идиоматическое выражение про уста и мед...
      - Вам же легче. И чем думают эти огольцы со Старой площади - не пойму! Ну бардак, ну бардак!.. Нет, вы не подумайте, я люблю свою работу, коллег и все такое прочее, я только наших олухов не люблю!
      - Страшные вы люди, русские...
      - Это еще почему? Потому что мы водку хлещем?
      - Нет, то, что вы пьете, меня не удивляет, меня удивило бы, если бы вы не пили. Но скажите мне, пожалуйста: как можно в одно и то же время любить и ненавидеть одно и то же?
      - Что-то я не врубился. И вообще, знаете: мне пора.
      К удивлению Васи Злоткина блондинка вызвалась проводить его до гостиницы то ли из любезности, то ли из интереса к идиоме, то ли из желания получить-таки ответ на причудливый свой вопрос.
      Когда они вышли из ресторана и поравнялись со шлагбаумом автомобильной стоянки, Васе ни с того, ни с сего почудилось, что вот сейчас, сразу за углом ювелирного магазина, ему повстречается тот самый сомнительный тип с тростью, которого нынче утром он заприметил в холле гостиницы "Барбизон". И действительно: только Злоткин со своей спутницей повернул на улицу Дамрак, как ему на глаза попался этот поганый щеголь. То, что предчувствие оправдалось, его, однако, нисколько не удивило, ибо с ним и прежде бывали случаи в этом роде, так, он за месяц предсказал большевистский путч девяносто первого года и почти всегда угадывал карты на руках у партнера, когда играл в "секу" или в "очко". Вася Злоткин машинально нащупал в своем брезентовом баульчике пистолет Стечкина, блондинка из восточноевропейского департамента все развивала тему:
      - ...И еще русских боятся на Западе потому, что они романтики. Человек, который доволен тем, что у него есть достаток и крыша над головой, никому не страшен. Потому что он думает только о том, чтобы у него был достаток и крыша над головой. А от романтиков всего можно ожидать, романтики способны на что угодно...
      Вася Злоткин не обращал на ее слова никакого внимания, он нервно прислушивался к постукиванию трости сомнительного господина, которое раздавалось у него за спиной, и с минуты на минуту ожидал если не выстрела в затылок, то, по крайней мере, удара по голове. В такой ситуации разумнее всего было воспользоваться такси, что он и сделал: через десять минут оба уже сидели в баре при гостинице "Барбизон".
      - ...Поэтому, конечно, боязливо жить на одном континенте с народом, который вдруг может взять и построить социализм. Западный мир столетиями копил денежка к денежке, пока смог позволить себе бесплатное медицинское обслуживание, а русские проделали путь от Распутина до Гагарина за какие-нибудь сорок лет. Спрашивается: что им стоит просверлить под землей тоннель от Москвы до Вестминстерского аббатства?!
      "Ну, дорвалась девка!" - подумал Злоткин, посмотрел на кривое свое отражение в миксере для коктейлей, и вдруг на него напало...
      Первая деревня по ту сторону границы, Уколово, вопреки расчету, сдалась без боя, то есть даже здешние мужики, напугавшись грохота, не полюбопытствовали в окошко, откуда грохот, а двое пограничников, охранявших этот участок русско-эстонского рубежа, накануне отправились ночевать к своим зазнобам на зверопункт. После Уколова миновали еще с десяток притихших деревень, не подавших никакого знака сопротивления, и по пути разграбили несколько сельских магазинов, захватили в каком-то леспромхозе десяток грузовиков, на которые была рассажена пехота, и к обеду уже находились в виду городка Печоры. Здесь войско Лжеаркадия остановилось и развернулось в боевые порядки, предполагая наткнуться на крепкую оборону, но в Печорах только собаки лаяли да урчал где-то автомобиль. Наконец в проулке показался малочисленный отряд здешних городовых, которые открыли из пистолетов беспорядочную пальбу, но стоило бухнуть башенному орудию, стоило пострелять немного из автоматов эстонским легионерам, поднявшим на картофельных участках маленькую пургу, как городовые рассеялись по дворам. После этого легионы беспрепятственно вошли в город.
      Население, повылазившее из домов поглазеть на Самозванца, - а там черт его знает, может быть, и вправду Государственное Дитя, - встретило войско довольно безразлично, городская администрация безропотно сдалась на милость победителя, печорский воевода принес повинную голову за бессмысленную вылазку городовых, но Василий Злоткин не принял покаяния и распорядился его повесить. Воевода канючил в ужасе:
      - Да что же это такое, ваше высочество, да зачем, да что я такое сделал?!
      Но его в назидание все-таки повесили на колокольне, под самым большим колоколом, вместо чугунного языка.
      Василий Злоткин посмотрел на висельника, которого было видно только по пояс, и сказал Ивану Федоровичу Дубельту, сделав значительное лицо:
      - Так, наверное, и не понял, дурак, что это не я его казнил, а исторический процесс казнил, который не разбирает правых и виноватых.
      Полковник Ухов, личный адъютант Государственного Дитя, бывший взрывник со сланцевых разработок, достал из нагрудного кармана блокнотик и увековечил его слова.
      Ночевало войско в Печорах, по теплым квартирам, магазинам, школам, а одна рота даже в родильном доме. Легионеры на радостях частично перепились, и чуть ли не до утра то в одном конце города, то в другом слышались заунывные русские песни, бравые эстонские песни и женский визг. Утром же стряслось неожиданное несчастье, едва не сорвавшее всю кампанию: стали механики поутру заводить боевую технику, а она не заводится, хоть ты тресни, глядь, - а под капотами да бронированными кожухами разных деталей недостает, как то: генераторов, масляных фильтров, аккумуляторов, систем зажигания, емкостей с тормозной жидкостью, карбюраторов, приводных ремней, а с одного танка даже гусеницу сняли, хотя на что могла сгодиться в хозяйстве гусеница танка - не угадать. На счастье, от Печор начиналось железнодорожное сообщение, и это решило дело; город в отместку сожгли дотла, артиллерию и пехоту погрузили на два состава, развели пары и покатили во Псков с песнями под гармонь. Веселая это была картина: подвенечно-белые поля, телеграфные столбы стоят враскорячку, над поездом клубится жемчужный пар, колеса ладно стучат на стыках, в вагонах слышатся выкрики и дурацкий хохот, а на крыше рефрижератора сидит гармонист в окружении артиллеристов и выводит не своим голосом:
      В саду яблонька растет,
      Ветка к ветке клонится,
      Парень девушку е...
      Хочет познакомиться...
      Трудно было такое предположить, но на вокзале города Пскова поезд Лжеаркадия встречала многочисленная депутация во главе с самим псковским воеводой Рассказовым, войска гарнизона были выстроены вдоль перрона и орали "ура", не жалея глоток, половину станционного здания занимал транспарант со словами "Привет законному государю!", красотки из здешнего театра оперетты поднесли Василию Злоткину хлеб-соль на мельхиоровом блюде и серебряный портсигар.
      Лжеаркадий отщипнул кусочек от каравая, обмакнул его в соль, двумя пальцами положил в рот и, жуя, объявил воеводе Рассказову, который стоял перед ним во фрунт:
      - Приятно, не стану лицемерить, весьма приятно! И девушки какие у вас симпатичные, просто феи!
      Рассказов:
      - Если угодно, ваше высочество, я прикажу сформировать из них роту обеспечения, так сказать...
      - А что, сформируй, сформируй... это придется кстати.
      Именно в ту самую минуту Василий Злоткин впервые почувствовал себя не самозванцем, а природным наследником российского престола, и ему даже пришло на ум, что, может быть, Палата звездочетов как-то просчиталась, что он в действительности и есть Государственное Дитя...
      Та же история, что во Пскове, повторилась с незначительными вариациями в Порхове, на станции Дно, в Старой Руссе, так что на подступах к Валдаю войско Лжеаркадия значительно возросло за счет разного рода команд, добровольцев и гарнизонов предавшихся городов. Однако в то время, как головной состав осторожно тянулся в виду Валдая, разведка, посланная вперед на дрезине, оповестила, что город заполнен правительственными войсками, именно гвардейским корпусом, состоящим из Преображенского, Измайловского и Семеновского полков, каковые заняли позиции по окраинам и приготовились к обороне. Так в действительности и было: накануне Пуговка-Шумский вошел в город и первым делом расположил вдоль западной окраины три танковых батальона, которые должны были принять на себя первый удар повстанцев; оно бы и ничего, если бы ночью неизвестные злоумышленники не повыкачали из танковых баков спирт, и, таким образом, Пуговке-Шумскому срочно пришлось менять стратегию обороны. Позицию возле железнодорожной станции занял Преображенский полк, на городской площади укрепился Измайловский полк, правым флангом уперевшись в здание ресторана "Валдай", а левым уткнувшись в старинную ротонду, где издавна существовал музей колокольчиков, Семеновский же полк, оставленный в резерве, занял Ипатьевский монастырь.
      Примерно за километр до железнодорожной станции Василий Злоткин приказал легионам выгрузиться и тремя колоннами двинул их вдоль полотна каким-то грунтовым шоссе, мимо квелых лесопосадок. План его заключался в том, чтобы силами левой колонны завязать бой у железнодорожной станции, силами центральной колонны обойти позиции Преображенского полка с фланга и, таким образом, вывести его из игры, а силами правой колонны атаковать Измайловский полк, чтобы он не смог прийти на выручку братьям-преображенцам; далее - что бог даст, а что бог даст наиболее благоприятное расположение фишек - в этом Василий Злоткин не усомнился ни на минуту.
      Около часу дня Лжеаркадий взобрался на небольшую горку из шпал, присыпанных снегом и привлекательно пахнувших креозотом, переждал несколько секунд, достал носовой платок и взмахнул им в воздухе, как крылом. Ухнули четыре 72-миллиметровых орудия, и четыре латунные гильзы с шипением и лязгом вывалились на снег. Слева послышалось нестройное, продолжительное "ура" - это генерал Конь повел Русский легион в атаку на преображенцев; немного игрушечно застрекотали автоматы Калашникова, где-то грубо бил крупнокалиберный пулемет, с продолжительными паузами, точно ему требовалось перевести дух; трассирующие пули там и сям ударяли в мерзлую землю и взмывали вверх искрами, словно кто чиркал о землю незажигающимися калужскими спичками, как о спичечный коробок. Генерал Конь уже миновал линию танков Пуговки-Шумского, обезноженных и поэтому не посмевших открыть огонь, когда началась стрельба и на правом фланге, - это Иностранный легион зашел в тыл преображенцам, и добровольцы из псковичей ударили по Измайловскому полку.
      И вдруг все смолкло, только слышен был гул и потрескивание пламени в стороне железнодорожного вокзала, где горело багажное отделение, сортир и два деревянных дома.
      Когда Василий Злоткин въехал в город на "газике", подаренном ему еще в Порхове, он прежде всего увидел толпу пленных измайловцев и преображенцев, которые беззаботно улыбались и кивали в его сторону, как если бы они встретили хорошего знакомого, прогуливаясь по Тверской; видно было, что солдатики рады-радешеньки сравнительно быстрому, а главное, сравнительно бескровному окончанию дела, что, поскольку впереди никакой резни не предвидится, на душе у них весело и легко. Действительно, убитых было со стороны правительственных войск четыре человека, а со стороны Лжеаркадия только один эстонец. Злоткин пожелал на него посмотреть: мертвец лежал на спине возле покосившегося забора и смотрел в небо стеклянным глазом, другой ему отчинило вместе с некоторой частью головы то ли крупнокалиберной пулей, то ли осколком снаряда, и неполным он выглядел весьма странно.
      "Эх ты, чудила! - подумал Василий Злоткин. - Ну ладно мы, русские, всю дорогу грыземся между собой, а ты-то чего полез? Наверное, наскучило тебе твое производство, да теща, да пьянка по выходным, - оно и понятно, куда веселей стрелять..."
      Подошел генерал Конь, козырнул с форсом и доложил, что сдался без боя Семеновский полк, засевший в Ипатьевском монастыре, но, поскольку монастырь этот расположен на острове посреди озера, а лед из-за оттепели ненадежен, предаться полку будет, видимо, мудрено.
      Полковник Ухов предусмотрительно вытащил из кармана блокнотик, ожидая, не скажет ли чего Государственное Дитя. А Василий Злоткин подумал о том, что он косвенно виновен в смерти эстонца, впрочем, ему легко удалось себя убедить: причиной всему не люди и не оружие, а изломы исторического процесса, который им самим управляет, как кукловод марионеткой, и вообще во всем виновата Мара...
      Блондинка из восточноевропейского департамента говорила:
      - Я даже думаю, что, если русским предложить на выбор - бесплатное трехразовое питание или чтобы Россия первой высадилась на Марсе, - они будут выбирать, чтобы Россия первой высадилась на Марсе.
      - Послушайте, девушка, - сказал Вася, - а не пора ли в аэропорт?
      Блондинка сделала свой неожиданный жест рукой, посмотрела на часы, согласилась, что действительно пора ехать, и распрощалась почему-то довольно сухо.
      6
      В такси, по дороге в аэропорт "Шифоль", Васе Злоткину припомнилось обещание Хозяина обеспечить ему стабильную политическую карьеру, и воображение живо нарисовало следующую картину: многотысячная аудитория, шум, гам, мелкие молнии фотовспышек, а он сам стоит на трибуне и металлическим голосом говорит... "Хватит заигрывать и юлить, пора высказаться напрямки! Прибалтийские государства?.. - геополитический нонсенс! Украинский язык?.. нету такого, есть базарный диалект русского языка!" Васю распотешила эта картина, но он серьезно подумал о том, что, поскольку мир, конечно, содрогнется от таких политических установок, то прощай, пошлая безвестность, здравствуй, слава на много лет...