«Мустанг» против «Коломбины», или Провинциальная мафийка

– Что вы хотели, товарищ, э-э, Корнев?

– Арон Лазаревич, у вас лежит мое заявление, прошу отпуск без содержания для сдачи курсовых и зачетов в институте.

– Э-э, что вы сказали? Какое заявление, какие зачеты?

– Арон Лазаревич, не век же мне в сторожах сидеть, надо заканчивать учебу.

– Да-да, э-э, да… – Начальник АХЧ развязал тесемки коричневой папки, перебрал листки. – Вот заявление, «прошу» и так далее. А где дата? Почему не указано, с какого числа просите отпуск?

– Вы говорили, что подменить некем, я и тянул, сколько мог. Больше уже нельзя, отчислят, чего доброго…

– Некем, голубчик, с дорогой бы душой, но некем заменить!

– Я с Марковым договорился, Арон Лазаревич, он на пару недель соглашается.

– Марков? Э-э, Марков… Который на пенсии? Послушайте, ваш Марков подвержен, э-э, пьянству!

Начальник АХЧ, в подчинении которого пребывали сторожа, до страсти любил поволокитить, потянуть резину в самом безобидном вопросе. Менее терпеливый посетитель-проситель крыл Арона Лазаревича хорошим матом и уходил ни с чем. На сей раз начальник АХЧ не на такого напал: Корнев гнул свое, мешал работать, грозил пойти к генеральному директору треста, и все это без крика, корректно, зато напористо. В конце концов начальник понял: этот так не уйдет. И сдался.

– Э-э, ну хорошо, ну пусть две недели поработает Марков, разве я могу отказать учащейся молодежи.

Вот так. На успех надейся, а сам не плошай, готовь запасной ход на всякий непредвиденный случай.

Теперь вздремнуть. День предстоит ответственный. Такой день, как говорят крестьяне, год кормит. И нужно прожить его так, чтобы комар носа не подточил. Нужна бодрость, свежесть мысли. Корнев вернулся в свою комнатуху, разделся до трусов, лег в постель, приказал себе уснуть. И уснул без сновидений.

Поднял его транзистор в три часа дня. Корнев сделал зарядку с гантелями, побрился, умылся. В кожаный саквояж уложил бритву, лосьон, белье, полотенце, туго набитую мужскую сумку. Все? Все. Портфель-дипломат приготовлен еще неделю назад. Открыл, проверил. Что ж, неплохо, полное впечатление.

Есть не хотелось. Корнев, с сумкой и дипломатом, сбежал на первый этаж, подошел к дежурной по общежитию.

– Ну, тетя Паша, пожелайте мне удачи!

– Да ты, кажись, и так везунчик. – Пожилая вахтерша подняла очки от вязанья.

– Грех жаловаться, тетя Паша. Но сейчас я прямо на вокзал, еду в Свердловск сдавать зачеты в институте. Экзамен всегда лотерея, повезет – не повезет. Через час мой поезд.

– Сдашь, Игорек, ты самостоятельный, не то что некоторые. Господи, моей бы Нюрке бог послал такого мужа…

Корнев улыбнулся тете Паше, молвил ободряюще:

– Ничего, образуется. Я тоже на одном экзамене засыпался, но потом хорошенько подготовился и пересдал. Авось и Нюра ваша в другой раз не промахнется. Так я побегу, тетя Паша, надо еще билет купить.

– С богом, Игорек.

– Спасибо, тетя Паша.

Вот так. Если спросят – будем надеяться, что никто не спросит, – тетя Паша поклянется хоть на Библии, хоть на Уголовном кодексе, что Игорек Корнев побежал в четвертом часу дня на вокзал, в Свердловск поехал поездом.

А он пошел в свой гараж, вывел черного «Мустанга». И в начале пятого красивым виражом въехал на стоянку у городского рынка.

Здесь царил дух предпринимательства. За квартал встречали прохожих цыганки: «Жевачка, жевачка, тени, тени, польские тени, лезвия, лезвия, французская помада, жевачка, жевачка!..» Смуглые их мужья и братья молча покуривали над планшетами, где в специальных гнездах сияли золотом латунные перстни. Ближе к павильону тянулись ряды индивидуалов с их изделиями: штанами, куртками, обувью, все из отечественных материалов, но с «фирменными» нашлепками. Корнев бесстрастно миновал эти дорогие соблазны для дешевого вкуса. Вместе с людским потоком вошел он в бетонный павильон рынка. Направо – розы, гвоздики, тюльпаны, брюнеты с бровями, похожими на сапожные щетки. Налево – киоск Союзпечати: «Правда», «Комсомольская правда», «Пионерская правда», на любой возраст «правды». Тут же брошюрка эпохи гласности: «Секс приносит радость».

Но вот прямо – мясной ряд. Два мужика торгуют свининой. Очереди нет – цена уж очень договорная. Кого Корневу надо, того не видать. Может, в чайхане?

В конце рыночного павильона, в самом тупичке, некий джигит-кооператор спроворил крохотную чайханушку для торговцев-южан: четыре столика, восемь стульчиков, маленький прилавочек с большим самоваром, подсобка за ситцевой занавеской. Местные чаелюбы не заглядывают в это заведение, а кто и вопрется во хмелю, на него так воззрятся черные глаза, что пришелец поскорее уберется дебоширить на безопасную для него шиханскую улицу. Тут свои потребители, свои вымогатели, свой бизнес.

Здесь Корнев увидел искомого человека. Мордатый, плечистый, с висячими усами, посиживал за столиком рубщик из мясного ряда. С каким-то казахом или киргизом. Пили действительно чай. Но, видимо, так уважали друг друга, без градусов. Казах Корнева не интересовал, разве что в дальнейшем… Рубщика он разглядывал из приоткрытой двери пристально. Да, силен. В черной майке, в желтом клеенчатом фартуке не санитарной свежести, высится Боря Переплетченко над белым железным столиком, как гранитный монумент. Не в первый раз Корнев созерцал исподтишка низколобое лицо и борцовскую мускулатуру, обкатывая в уме возможные варианты: мирное урегулирование? акционерная шарашка? или рэкет? Такого бугая не напугаешь, такого низколобого не уговоришь. Ладно, Боря, без тебя обойдемся.

От Центрального рынка путь «Мустанга» пролег почти на окраину города, в Заводской микрорайон. Оставив машину внутри квартала пятиэтажек, Корнев вышел на улицу. Возле небольшого коопторговского магазина сидели на пустых ящиках женщины с кошелками, громогласно рассуждали, не выбирая выражений, на продовольственно-промтоварные темы. Ожидали, не выбросят ли колбасу.

В магазине духота, пахнет кислой капустой. Две продавщицы лениво переговариваются за прилавком, жалуются друг дружке на трудную жизнь. Пока не привезли колбасу, делать им нечего. На единственного посетителя ноль внимания. Корнев прошелся вдоль прилавка, обозрел ряды стеклянных банок с яблочным соком, овощной солянкой, пласты шпика в витрине. И вышел. Уселся на свое место в «Мустанге», выбрал кассету, включил магнитофон. Слушал, прикрыв глаза. Отдыхал.

Минут через пять в правое боковое стекло заглянуло чье-то лицо, открылась дверца, рядом с Корневым шлепнулся на сиденье Сергей, работающий подсобником в этом окраинном магазинчике.

– Привет. Чего надо?

– Как жизнь?

– Как… Водяры еще дня на два хватит. Деньги надо? Счас могу отдать.

– Успеется. Мелочь это. Сегодня, Сережа, по-крупному сыграем.

Носач отвернулся, насупился.

– Вон ты зачем приканал!

– Мы ж договорились.

– Это ты все договаривался, я свое слово не сказал. На подлянку я не ходок, понял? Деловых шарашить ищи кого другого.

– Как хочешь, Сергей. Упрашивать не стану, ходоки без тебя найдутся. За полчаса работы отхватить двадцать тысяч… Ну все. Считай, разговора меж нами не было. Иди работай, мне ехать надо.

– Сколь? Двадцать косых? Конечно, за меньше и мараться не стоит. А если двадцать на рыло… Ну, риск двойной, от ментов и от деловых…

– Без риска – только зарплата. Сколько у тебя выходит в месяц? На сигареты «Астра» хватает?

– Двадцать косых, значит? Погодь, дай подумать.

– Думай. Только не очень долго думай, время – деньги. У меня уже все подготовлено, вечером проведем акцию, и товар наш.

– С тобой на пару пойдем?

– С бабой и придурком один не управишься, что ли?

– Вообще-то меня не поманивает на такой гоп-стоп. Но с тобой на пару рискнул бы. Чего заежился? Хватит тебе на чужом горбу в рай ехать.

– Извини, Сережа, но ты балда. Будто и не слыхивал, что за групповое преступление срок больше. Если ты риска бояться стал, прими к сведению. В моей же акции риск минимальный, навар максимальный, и брать в дело третьего смысла нету. Пойдешь один, я подстрахую. А не хочешь, так иди вкалывай за зарплату. Вылезай, некогда мне.

– А-а, мать твою! Рискну, не в первый раз! Рвану на юг, заделаюсь фраером хоть разок в жизни. Ишачишь в зоне на «хозяина», на воле на тебя…

– Так не искать тебе замену?

– Не темни ты. Знал ведь, что лучше меня не найдешь. Когда?

– Часам к семи подъедешь на своем сером к кафе «Лето», там ждать буду.

– А шмотки ментовские?

– Будут. Все как договаривались.

– Лады. Ну, я пошел. Обещали к концу дня колбасу под бросить.

– Иди.

Пивной ларек рядом с продмагом – скверное соседство. Беседуют ли «друзья до гроба», накачиваясь пивом, дерутся ли в очереди лютые враги – словесная грязь льется и пенится, булькает на весь квартал. Женщины, девушки, дети, подростки слушают, смотрят, терпят, привыкают, перенимают.

Жаловались жильцы квартала и продавцы соседнего магазина:

– Житья нет от пивососов! В магазине шарашатся, в подъездах мочатся, взрослым не пройти, детям не погулять, уберите этот гадюшник!

Торговое начальство отвечало солидно:

– Наше дело – давать государству выручку, а за порядком пускай милиция глядит.

Милицейское начальство отвечало авторитетно:

– К каждому ларьку и подъезду милиционера не приставишь, пускай горпищеторг переносит пивную точку в другое место.

Были случаи, возле «точки» в драке убивали человека – вот тогда приезжала милиция. Опрашивала свидетелей, кто не успел смыться от греха, и уезжала. «Скорая» увозила труп. Ларек оставался, и возле него опять топталась, исходила матом толпа.

Курсант Юрий Иконников пятый день околачивался возле пивного ларька. С утра вместе с помятыми, небритыми, осипшими похмелягами дожидался желанной автоцистерны с пивзавода. На склоне дня, когда разбитная продавщица Файка звонко кричала из окошечка: «Задние, не стойте, кончаю бочку!» – все-таки терпеливо занимал очередь, перекуривал, договаривал, дослушивал завсегдатаев. Юру толкали, синюю его тенниску оплескивали пивной пеной, обругивали, обнимали, уважали, грозили. Разок пришлось слегка подраться, но занозистый блатной, испытав на себе отработанный тренировкой приемчик, сразу расхотел «качать права», зауважал.

Если человек каждый день топчется в пьющей компании, а сам и глотка не вкусил, это в конце концов начинает действовать ему на нервы. У Иконникова накопилась злость, стал портиться характер. Вон того, татуированного, что матерно кроет женщину, Юра так бы и отметелил… Однако и встрепанная, неряшливая женщина загибает в кровь и в душу еще хлеще, целится пустым бидоном в коротко стриженную башку. А Юра сидит на перевернутом ящике рядом с пожилым завсегдатаем, которого все тут зовут Кирюхой, и слушает, как тот, с трехлитровой банкой в руках и пеной у рта, орет, что торговая мафия – это и есть правящий класс в нашем государстве, потому что делают что хотят, хотят – торгуют, хотят – закроют, и управы на них нету, везде у них подмазано и схвачено, и народ мучают, обирают, мать их… Юра слушал, кивал, поддакивал. Пора бы уходить от Кирюхи, надоел. Старый пиво-сое уже дважды великодушно предлагал глотнуть из банки, и не скажешь ведь «на работе не пью».

– Не-е, – отвечал Юра нетрезвым голосом. – Вон моя очередь подходит, а у тебя у самого мало.

Но уйти медлил: через плечо Кирюхи отлично просматривались подходы к парикмахерской «Гармония»… и подходил к ней, озираясь на каждой ступеньке, тощий бледный парень в истертых отечественных джинсах и когда-то зеленой, выцветшей футболке. Тот самый парень, которого Юре показывали из райотдельского «газика». По словам старшего лейтенанта Мельникова, его зовут Слава Ципляков и он, вероятно, как-то связан с парикмахершей мужского салона Эльвирой Сорочкиной, а что это за связь, надо разгадать…

– У них же всякий-разный дефицит, у них все начальники во где! – пенился Кирюха, припадая то и дело к краю банки.

– Это точно, – кивал Юра.

Каждый денылсЦипляков ходит в парикмахерскую, а волосы год не стрижены, не чесаны, брить на прыщавой мордочке нечего. Сегодня в i руках у него новенький черный портфель-дипломат, идет он ему как корове седло.

У Юры глаз приметливый, недаром он Иконников, потомок Соликамских богомазов, умевших в лице живого человека разглядеть мысль, душу и придать лику святого на доске строгость и милосердие, святость и причастность суете земной. Курсант Нижнетагильской школы милиции слушал Кирюху, который крыл уже все Политбюро вкупе с Советом Министров, а сам примечал, что сегодня Ципляков нервничает. Головой вертит, как обезьяна в цирке, дипломат держит не за ручку, а под мышкой.

– Файка, стерва, пиво водой разводит, – бубнил из банки Кирюха,

– Не все же в торговле жулики, – возразил Юра, чтобы что-нибудь сказать.

– Все! Год проробят – можно сажать. Другие набегут? Покудова эти обнаглеют, попьем пивка доброго. Потом пущай и их содют.

Может, позвонить в райотдел? Приказано – в любое время. А кому? Скоро восемь часов вечера, в райотделе только дежурный, с ним говорить пустой номер, отбрешется, что машина на выезде, что бензину не хватает по пустякам ее гонять. У старлея Мельникова телефона дома нет…

– …а начальство с заднего хода отоварится, ему все до фени…

Надоел Кирюха до чертиков. Но под его прикрытием удобно наблюдать. Вот Ципляков зашел в «Гармонию»…

Юра провел ладонью по подбородку – щетина для пивной компании в самый раз, для парикмахерской тоже.

– Кирюша, гляди, Файка сейчас закроет. Слышишь, орет! Айда вставай в мою очередь, вон за тем рыжим, бери пару литров, а я тут у кореша трояк займу.

Кирюха уже хромал к ларьку, на ходу доглатывая из банки. Юра, стараясь не суетиться, перешел улицу и, убрав с лица захмеленную осовелость, толкнул дверь «Гармонии».

Скучают в ожидании три клиента. Работают две парикмахерши.

– Кто последний? Я за вами буду.

Где же Эльвира? Где Ципляков? Перед третьим в салоне креслом разложены ножницы, бритвы, расчески – ее кресло? Юра шагнул в салон, как бы прикидывая, стоит ли ждать. А вон она, в тамбуре между мужским и женским залом. И парень тут, ей что-то втолковывает. Дипломат держит плашмя – продает что? Или меняет на… «травку»? Заглянуть бы… Настоящий сыщик нашел бы предлог. Нет, все испорчу. Мельников дал на крайний случай домашний телефон капитана Ка-литина из ОБХСС. Сейчас крайний случай или нет? Звонить Калитину, пока они тут, рядом?

– Так я за вами, пойду перекурю, хорошо?

Будка телефона-автомата через дорогу, возле продмага. Вложил двушник, набрал номер. Гудки, гудки… Если нету дома, что тогда?

– Алло?

– Товарищ капитан? Докладывает курсант Иконников, пост у парикмахерской «Гармония».

– Слушаю вас, Иконников.

– Товарищ капитан, они что-то затевают! Вы ведь знаете кто… Парень с дипломатом… ну, портфель такой. Он у нее… Ой нет, он выходит! К магазину идет…

– Иконников, продолжайте наблюдение, не спугните, я выезжаю, «Москвич-412», бежевый…

– Вашу машину знаю, тов…

– Ждите.

– Есть ждать!

Гудки.

А где ждать? Ципляков зашел в магазин, а Эльвира?.. Вот и она. Из «Гармонии» чуть не бегом через улицу… прямо к Юре Иконникову! Догадалась, что ли? Скорей обратно к пивному ларьку… Нет, она бежит к телефону-автомату. Напрасно отошел, надо бы подглядеть номер, по которому звонит, настоящий сыщик обязательно бы… Но капитан Калитин велел не спугнуть. Спокойно, Иконников, спокойно. Приказ только наблюдать. Однако работник милиции должен сам проявлять инициативу! Да, но и выдержку тоже. Спокойно, курсант Иконников.

Долго она там, в будке. Не дозвонилась? Вешает трубку резко, монетку выцарапывает – не дозвонилась. Лицо растерянное. Скорей бы капитан Калитин приехал. Ага, теперь домой к себе идет. Или в магазин? Нет, домой. Что же у них не сладилось? Вот бы разоблачить мафию! Размечтался… Как бы их не прозевать. Впрочем, замполит школы подполковник Барановский говорил, что здоровое, не гипертрофированное честолюбие необходимо как стимул деятельности…

Ладно, хватит, курсант Иконников. Где там у нас Ципляков? Чего он так долго в магазине покупает, когда там и покупать-то нечего? Пойти взглянуть? Только бы капитан Калитин не опоздал на своем драндулете.

Юра поднялся по четырем ступенькам магазина. Через стеклянную дверь парня не видно. Народу много, очередь за чем-то. Зайти? А Эльвира? Она, может, дома чай пьет. Зайду, гляну.

Калитин через две ступеньки взбежал на третий этаж, коротко давнул кнопку звонка. Открыл сам Мельников, в синем тренировочном костюме, с вилкой в руке. Сказал, жуя:

– Заходи.

– Стажер звонил. Подробности доложу в «Коломбине».

– Один момент! Зайди, я быстро.

Из комнаты выглянула жена Мельникова.

– Узнаю тебя, Костя, по деловитому звонку. Заходи, ужи ном накормлю. Котлеты с лапшой будешь?

– С удовольствием, Зинуля! Но примерно через часок.

– То есть опять ты увозишь моего супруга в неизвестном направлении? Когда ты наконец женишься, одомашнишься?

– Да хоть завтра. Ищи невесту, такую же терпеливую, как ты.

Вышел из спальни Мельников, в штатском костюме.

– Константин, не наговаривай женщине много комплиментов, она возгордится. Я готов, едем.

Уже с лестничной площадки Калитин крикнул:

– Извини, Зина, мы недолго.

– Да знаю, не первый год замужем.

Сбегая по лестнице, Мельников спросил:

– Давно он звонил? Не опоздаем? Надо бы тебе сразу туда.

– Попутно же. Пять минут затратим, зато ты полностью в курсе дела, в отличие от меня.

– Куда ехать? «Коломбина» не подведет?

– Ехать к «Гармонии». А «Коломбина», хоть и железная, понимает сложность оперативной обстановки.

Корнев сидел на барьерчике детской песочницы посреди двора. Курил. Поглядывал в проем между жилым домом и парикмахерской. Отсюда просматривался вход в продмаг, пивной ларек со все еще не рассосавшейся, не насосавшейся толпой, автобусная остановка. Кругозор ограничен, зато как раз все нужные объекты. В острых обстоятельствах сосредоточить внимание на конкретном – залог успеха.

Кому звонила Элька-парикмахерша? Переплетченко, кому еще, не в милицию же. Этот ее звонок предусматривался планом операции, но все-таки Корнев был уверен на девяносто процентов, что она, увидя в чемодане пачки денег, обзарится с ходу. А если и позвонит своему шефу, так впустую, что и получилось, судя по ее поведению. В этот час Переплетченко не в базарной чайхане сидит, не с казахами, не чай пьет, а что покрепче. Пей, Боря, пей, завтра будет тебе похмелье. Ну уж покажет он Эльке, мало не будет. И правильно: зачем связалась с недоноском Сопляком.

А вот и серый «Жигуль» подрулил. Все о'кей, как он, Корнев, рассчитал.

Игорь бросил недокуренный «Мальборо» в песок. Зевнул. Двор полнился вечерними звуками, как и на его рабочем месте – на том рабочем месте, на стройке. Фыркал и тарахтел мопед, пищала ребятня, стучали костяшки домино, женский голос взывал: «Санчик, иди ужинать. Саня, кому сказано! Санька, сейчас же домой, не то получишь у меня!!» Из окна подвала рыдал кот, не успевший жениться в марте, с ним состязались сразу два транзистора, тоже выли про любовь. Под такую какофонию и мысли рождались в стиле рок: максимум движения, минимум соображения. Корнев поймал себя на том, что и сам запритопывал в такт ритму транзисторной любви. Что ж, можно будет сплясать в самое ближайшее время, еще полчаса, еще даже четверть часа… Все до секунды продумано, исполнителям вдолблено, осталось вот так, со стороны, созерцать ход событий. Корнев нервно зевнул.

Ага, бежит Элька к магазину! Клюнула баба на приманку в дипломате. В руках продуктовый пластиковый пакет. В нем продукт… примерно на сорок пять тысяч. Если, конечно, продавать не наспех, а без горячки, по дозам, в розницу.

Вошла в магазин! Ну, Носатый, ну!

Серый «Жигуль» тронулся, подкатил ближе. Так, хорошо, довольно, стоп! У пивного ларька шумок, драчка закипает – очень кстати, отвлечет внимание… Из «Жигуля» вылез старший сержант милиции. Все о'кей. Корнев достал сигарету, щелкнул зажигалкой.

Прямо из дверей Юра пристроился в хвост очереди. Что дают, спросить не догадался. Стоять в таких вот хвостах он терпеть не мог, а сегодня уже третью по счету очередь занимает: за пивом, в парикмахерской и тут. Иногда и проклятые очереди оказываются полезными.

– Молодой человек, вы крайний? Не знаете, сосисок нам хватит?

Итак, стоим за сосисками. На миг захотелось есть: горячую бы сосиску с горчицей, к ней холодного пивка… Но тут же забылось: вот он, Ципляков, никуда не делся. С дипломатом своим в обнимку, будто у него там тысячи. У такого тысяч, конечно, быть не может, однако волнуется он, это ясно – то к окну сунется, то к двери, то вон контрольные весы лапает, а лицо такое, как у курсанта перед эказаменом.

О, Эльвира явилась. За обоими сразу легче набдЮДать. Сумка у нее пластиковая, с детским рисунком: снеговик с клюшкой, в хоккейном шлеме. Сговор у них какой-то… Правильное было решение – позвонить капитану Калитину. Ишь, парень в сумку ей заглядывает. Спекулируют импортной косметикой? Или в самом деле там наркотик, как Мельников подозревал? К контрольным весам идут…

– Молодой человек, ну вы стоите или нет?!

– Да стою, стою.

– Так двигайтесь же, чего остолбенели!

– Я двигаюсь.

– Ну и нечего вертеться, всю мне авоську испинали, а там яйца.

Эльвира достала из сумки со снеговиком газетный сверток. Взвешивают на контрольных весах. Ну где же Калитин, сломалась, что лиг его «Коломбина»? Эти двое сейчас разойдутся, за кем следить? Или ждать, как приказано?

Ого, вот повезло, старший сержант милиции вошел в магазин, с его помощью надо немедленно задержать Циплякова с Эльвирой, узнать, чего они там химичат.

Иконников покинул очередь и шагнул навстречу старшему сержанту.

«Коломбина» резко тормознула у светофора.

– Гони, Костя, гони на красный свет, от ГАИ отмахнемся, а этих кабы не упустить… Эх, уже потянулись!

По пересекающей улице шла – до обидного неспешно! – вереница машин.

– Спокойно, Миша, побереги нервы для задержания наших знакомых. А законы, в том числе гаишные, надо неуклонно соблюдать.

– Не успеем же! Напрасно за мной заезжал.

– Ум хорошо, а четыре лучше.

– Ты, я, курсант… а четвертый кто?

– Твоя голова за двоих работает. Наблюдение установил ты…

– Но началось с твоей «бедной Лизы».

– Уже не моя. Подлечили, и уехала домой, в Усть-Лагвинск. С моим письмом к тамошним обэхээсникам. Обещала написать, как там у нее образуется. Дальнейшее от нее зависит. А нам с тобой делить лавры рано…

– Жми, Костик, зеленый!

Иконников покинул очередь и шагнул навстречу старшему сержанту. Привыкнув за эти дни ничем не выделяться, он и шагнул как бы нехотя, как бы взглянуть только, хватит ли сосисок… и отпрянул: старший сержант направлялся прямиком к тем двоим! В «своем» Кировском РОВД этого парня Юра не встречал… Выходит, из другого райотдела тоже вели наблюдение? Но об этом знали бы Мельников с Калитиным.

– Послушайте, молодой человек, в конце-то концов!..

– Я стою, стою, я только глянул, хватит ли.

Что-то тут не так. Спокойно, Иконников. Приказано наблюдать, вот и не вертись, как советует эта тетка. Форма на старшем сержанте сидит неловко, как с чужого плеча. Лицо обыкновенное, ничем не примечательное. Разве что нос… Нет, не длинный, а прямой, римский, самая заметная деталь в его облике.

Ага, удостоверение им предъявляет, красные корочки. Сверток, сумку берет… Так он же произвел задержание, уводит!.. Неужели капитан Калитин решил обойтись без стажера Иконникова? Мельников бы так не сделал. Подойти, принять хотя бы участие? Нет уж, пускай. Какая разница, кто задержал, важно, что подозрительные лица будут проверены. Странно, однако, что сержант задержал их в одиночку, без подстраховки, без понятых изъял сумку и дипломат… Выводит из магазина. Сажает парня в «Жигули» серого цвета, номер 28-07. Не в милицейскую машину, а в «Жигули». Парикмахершу… Что он ей говорит? Отпустил? Да он что, вчера на свет родился?! Странно это. И что теперь? Калитина уже нечего ждать…

Эльку отпустил, Сопляка в машину. Вот так. Корнев бросил окурок. Потянулся. Конец операции. Когда все продумано, то и нюхач Сопляк, и чужая любовница Элька послушны замыслу режиссера, будто куклы на ниточках. Они все восприняли всерьез, поджилки трясутся, тюрьма мерещится. А Носатый, вот артист! Двадцати тысяч он не стоит, а на десять наработал сполна. Завтра же дать ему деньги, и пусть поскорее катится на юг или куда подальше, здесь его держать становится опасно. Надо ехать, проследить, кабы не рванул с добычей…

А это еще кто? Что за типчик в синей тенниске из магазина выскочил как настеганный? Глядит вслед «жигулю»… Он уже тут мелькал, на ступеньках. Милицейский шпион? Не может быть, про операцию никто не знал. Или тоже Элькин клиент, хотел себе дозу купить? Что он тут лицо заинтересованное, это точно, вон как мечется… Да будь он чемпионом по бегу, серого «жигуля» уже не догнать.

О, вот он кто! Подбирает его бежевый «Москвич-412», эту машину все бомбежники знают как облупленную: обэхээсника Калитина рухлядь! Но не может же быть! Кто наследил? Парикмахерша на трепливого клиента нарвалась? Сопляк кому-то похвалился? Переплетченко навел в отместку? Кто б ни навел, все вдребезги! Надо выходить из ситуации по крайнему, запасному варианту. Знает ли Калитин, куда умчался серый «жигуль»? Можно успеть предупредить Носатого?

Корнев чуть не бегом пересек двор, на параллельной улице стоял «Мустанг».

– Чуть бы вам пораньше, на минуту бы! – В голосе Иконникова не то чтобы упрек, но вроде этого.

– Так уж успелось, – сказал Калитин. – Вы, курсант, на перекрестках по сторонам хорошенько смотрите, пожалуйста. Серого цвета «Жигули»?

– Да, товарищ капитан, серого. Номер 28-07. На багажнике небольшие вмятины, эмаль местами облуплена.

– Ясно. Спасибо, курсант.

О проезжей части городских улиц местные газеты писали много, на все лады. Бедная «Коломбина» стонала, жаловалась, но бежала послушно, с недурной для ее возраста скоростью. У Юры Иконникова прямо на языке вертелось, чтобы товарищ капитан еще поднажал на акселератор, но при встрясках на ухабах у него было такое чувство, что машина вот-вот распадется на части. Движение здесь, вдали от транзитных магистралей, было не столь интенсивное и обходилось без светофоров, но Калитин на перекрестках притормаживал, давая стажеру и Мельникову осмотреться.

– Вот он! Проскочил, товарищ капитан! Развернитесь!

Случается такое, что капитан мгновенно исполняет команду курсанта-стажера: «Коломбина» с протестующим визгом совершила каскадерский разворот на приличной скорости.

– Видите, видите?! Смотрите, он парня высадил, Циплякова этого! Надо его брать!

– С Ципляковым успеется. «Сержанта» бы не упустить.

– А я ведь чуть было не подошел к нему, к «сержанту»! Но, понимаете, интуиция…

– Вы молодец, курсант Иконников…

– Сейчас мы его догоним, быстрей, товарищ капитан!

– Быстрей не надо, – хладнокровно ответил Калитин. – На оборот, приотстанем еще немного. «Коломбину» многие знают. Будем надеяться, что липовый сержант нас еще не заприметил.

«Неужели он их не видит в зеркале обзора?! – с надеждой и тоской думал Корнев. – Бежевую развалину каждый бомбежник знает. Тоже и «жигуль» не ракета, но уйти на скорости можно. Или сейчас за угол, еще в переулок, из машины рвануть через забор, уходить огородами частного сектора… Нет, едет, дурак, как святой по раю! Наведет, всем посадку устроит, себе первому! Ах ты, ведь все шло нормально, я и сам едва не прохлопал того, синюю тенниску! Носатый свои тысячи считает, от удачи обалдел, в зеркале обзора южный пляж ему видится. Будет всем пляж – на нарах. Оглянись ты, оглянись, милиция на хвосте! Нет, уже все, навел! Без паники, только без паники. Что можно предпринять? Назад, к «Гармонии»!»

Калитин резко вывернул руль вправо, «Коломбина» едва не ткнулась бампером в зеленеющие кусты сирени, посаженные кем-то добрым вдоль проезжей части улицы. Все выскочили из машины. Сквозь кусты видно было: из «Жигулей» вылез коренастый мужчина в синих брюках, в светло-синей рубашке с распахнутым воротом, без пиджака и головного убора. Оглядел улицу – трое оперативников отпрянули за сирень. Не заметив ничего подозрительного – идет по улице старуха с девчушкой, женщина с кошелкой, – водитель нагнулся, извлек из машины черный дипломат, большую коричневую сумку. Запер машину и скрылся в подъезде пятиэтажного дома.

– Этот дом, кажись, знаком, – сказал Мельников. – Если не изменяет память, здесь обитает барышня с голубой прической.

– Улица Курганная, дом тридцать один, – прочитал Иконников. – Товарищ старший лейтенант, а откуда вы этот номер знаете?

– В апреле разбирали дело, трое избили одного, при сем присутствовали две девы, одна прописана по этому адресу, а именно Вепрева Наталья. Квартира? Гм, кажется, двадцать восьмая. Между прочим, один из троих избивавших так и остался неустановленным. Потерпевший уверял, что у этого третьего нос…Юра, у «сержанта» нос не приметил?

– Не длинный, но… видный. Прямой, как у древнеримских статуй.

– Надеюсь, сейчас рассмотрим.

В дверь двадцать восьмой квартиры Мельников стукнул дважды и сразу толкнул дверь. Оказалась не заперта.

– Хозяева, можно войти? – И, не ожидая отклика: – Молчание – знак согласия.

Жест Юре: осмотри кухню. В два шага миновал коридорчик. Комната. У стола, на котором бутылки, объедки, окурки, замер со стаканом в руке водитель «Жигулей», уставясь неверяще на вошедших. На полу у его ног валялся, раскинув рукава, милицейский китель с погонами старшего сержанта, под столом – фуражка с кокардой, на единственном кресле – черный дипломат и пластиковый мешок с картинкой: снеговик в хоккейном шлеме.