Такси ему найти не удалось. Трамваи и автобусы не ходили. Мелкой собачьей рысью, задыхаясь, бежал он по горячей мостовой и со страхом поглядывал в выцветшее небо, каждую минуту ожидая увидеть американские бомбардировщики.
      "Нет, не может быть!-утешал он себя.-В Белом доме сидят деловые люди .. Не могут же они вот так, сразу, уничтожить свою колонию только потому, что колония сошла с ума .."
      На бегу он ощупывал в кармане толстую пачку банкнотов, которую во всеобщем замешательстве предусмотрительно захватил из сейфа редакции, и ему становилось легче. Он думал о супруге, расплывшейся, невоздержанной во всем сеньоре. Думал о шестнадцатилетней, уже достаточно испорченной дочери.. Думал о...
      Редактор замедлил бег, закрутился на месте. Потом решительно выругался и помчался в обратную сторону.
      Он остановился у небольшого коттеджа в одном из тенистых, очень живописных переулков центра и вынул из потайного кармашка миниатюрный позолоченный ключик. Отперев дверцу с узорным матовым стеклом, вошел в прохладный вестибюльчик и поднялся на второй этаж. Послышался визгливый собачий лай, пахнуло дорогими духами. Без стука он вошел в уютный, шелковосверкающий будуар, похожий на бонбоньерку.
      - Ленора! Ты спишь, девочка?-позвал он, тяжело переводя дыхание.
      Голубоглазая пышноволосая блондинке лежала на тахте. Она вздрогнула и приподнялась на локте.
      - А, это ты...- по круглому личику пробежала гримаса досады.
      - Ленора, детка!-он припал к тахте.
      - Ах, отстань!
      Она брезгливо отдернула ногу, которую он пытался погладить, встала и набросила халатик.
      - Что с тобой, Ленорочка? Ты сердишься? За что? Она смотрела в упор все с тем же брезгливым выражением на хорошеньком, почти детском личике.
      - Я не должна сердиться на тебя... Но мне противно... Понимаешь ты! Противно!
      Она говорила негромко и смотрела как на жабу,
      - Глаза твои - на оливковом масле... усики... лысина... все отвратительно. Меня просто тошнит, когда ты приходишь.
      - Что ты говоришь, опомнись, Ленора! Ведь ты всегда уверяла, что любишь...
      - Что я должна была говорить, если ты содержишь меня? Но я больше не в силах лгать. Да, мне ненавистны даже твои деньги, пропади они пропадом! Даже этот будуар, в который ты приходишь, чтобы получить то, что принадлежит тебе-за деньги! Липкая, противная жаба!
      Она схватила с туалетного столика фарфоровую пудреницу и запустила в него. Собачонка заливалась визгом и хватала редактора за брюки.
      - Ах ты, шлюха! - взбесился редактор.
      - Прочь!-Ленора замахнулась тонким узким ножом для фруктов.-Уйди!
      Глупо было бы сейчас драться с капризной вздорной девчонкой, когда, того и гляди, налетят бомбардировщики. Опрокинув тахту, обсыпанный пудрой редактор выскочил из будуара как испуганный кот, слетел по лестнице и плечом распахнул дверь.
      Волей-неволей приходилось вернуться в свой дом, в лоно семьи, в незыблемый оплот благополучия. Сейчас редактор готов был признать, что в истории с Ленорой зашел дальше, чем следовало. Нашел на кого положиться! Он еще раз ощупал в кармане пачку банкнотов-тут ли?-и вошел в дом.
      Пораженная его ранним возвращением и растерзанным видом, горничная отшатнулась и побледнела.
      - Дома ли сеньора?
      - Сеньора... в спальне...-прошептала горничная. Устало волоча ноги по коврам, оставляя пыльные следы, редактор вошел в спальню. То, что он увидел, завершающим ударом обрушилось на его измученный событиями мозг: сеньора, его жена, находилась в приятном обществе молодого человека, которого он уже не раз встречал в доме, но и мысли не допускал, что может встретить в своей пижаме...
      - Как поживаете, сеньор...-невпопад пролепетал молодой человек, хватаясь за одежду.
      Редактор на подгибающихся ногах добрел до стула и присел, держась за сердце. Сердце стучало неистово, кружилась голова, подступала тошнота. Супруга зарылась с головой в одеяло...
      Мир рушился! Его собственный мир, еще утром такой прочный и удобный. Летело к чертям все, чем жил он с юности и что считал единственно для себя приемлемым. Всегда было у него два мировоззрения: одно, тайное, для себя, другое, применительно к обстоятельствам,- для произнесения вслух. Сейчас оба мировоззрения почему-то сместились в одно... Это было страшно, опасно. Как теперь жить?!
      Но сердцу стало легче. Сердцу было все равно... Редактор встал и вышел из спальни.
      На улице повстречал он извозчика на полудохлой кляче. Остановил и велел ехать в квартал святой Марии Магдалины, веселый квартал, куда редактору солидной газеты в обычные нормальные дни грешно показываться.
      А теперь-какое это имело значение?
      И здесь, в третьеразрядном заведении, обрел он наконец необходимую передышку от треволнений дня. Сидел в грязноватом зале, пил что-то очень крепкое. Кто-то подходил, что-то предлагал-он вяло отмахивался.
      Он провел ночь в дешевом номере, на железной кровати, не раздеваясь. В дверь стучали, он всех посылал к черту. Утром, несчастный, с головной болью, опять сидел в баре над стаканом мутной мерзкой жидкости. Жидкость помогала плохо.
      Через вращающуюся дверь в бар протиснулся грузный седовласый сеньор в расшитом голубом мундире без эполет. Редактор не поверил глазам, узнав в раннем пришельце не кого-нибудь, а самого министра полиции сеньора Карреро. Редактор прикрыл лицо стаканом. Но поразмыслив, решил, что если министр прибежал в кабак спозаранку, то уж отставному редактору здесь тем более самое подходящее место. Он помахал генералу рукой и улыбнулся гостеприимно и нахально,
      - Не составите ли компанию, генерал?
      Министр посмотрел невидящим взором, сказал:
      "А, все равно..." - и подсел к столику. Они выпили, потом еще выпили.
      - Что у нас творится, генерал?-спросил редактор.
      В нем опять проснулся дух газетчика.
      - Бывший генерал,-поправил сеньор Карреро и жадно осушил третий стакан.
      Бывший генерал, бывший министр полиции немножко утешился и поделился нерадостными воспоминаниями.
      В пятом часу утра генерала разбудили и доставили в правительственный дворец солдаты дворцовой охраны. Одновременно к подъезду, подкатила открытая машина, в которой сидел командир охраны полковник Либель и взвод его солдат,
      - Мы прекрасно могли бы обойтись без вас, Карреро,-сказал полковник, вылезая из машины.-Ноя хочу, чтобы наше дело выглядело солидно. Не пяльте глаза, ничего особенного не произойдет. Просто смена правительства. И вы, как понимаете, если не окончательный дурак, теперь уже бывший... я хочу сказать, бывший министр, будете свидетелем государственного переворота. Следуйте за мной к президенту.
      Дежуривший в покоях президента сержант доложил полковнику, что "старый хрыч дрыхнет у себя в спальне". Либель приказал разбудить. Минут через десять худой, как стручок акации, обрюзгший спросонья старик, застегивая сюртук, вошел в приемную залу. Оглядел присутствующих и сказал:
      - Уже? Впрочем, я так и думал.
      Он погладил себя по жиденьким волосенкам, зевнул и спросил;
      - Мне надо сейчас бежать в Штаты? Или что мне надо делать?
      Полковник Либель, прикуривая сигарету, молча рассматривал президента.
      - Кстати, полковник,-старик сел в кресло,-вы намерены объявить правителем себя? Смешно. Но ничего, бывает...
      Полковник бросил спичку на ковер, растер ботинком и обратился к старику:
      - Вы уже отправили свой капитал в Штаты?
      - Разумеется! Когда в стране волнения, следует ожидать переворота. В таких случаях экс-президенты бегут в Штаты. Куда же им еще? Там они могут понадобиться. А если не понадобятся, то вот тогда-то и пригодятся деньги. Учтите эту традицию, полковник, я полагаю, что и вы кончите тем же. Хотя, судя по всему, вам придется хуже... Надеюсь, вы дадите мне машину до границы? Мой личный "роллс-ройс" сейчас уже в Калифорнии.
      - Машины вам не будет.
      - То есть? Не собираетесь же вы меня расстреливать? Это не принято! Наконец, американские представители...
      - Американским представителям вздумалось оставить вас в президентском кресле. Смешно. Но ничего, бывает,,.- полковник платил президенту его же монетой.- Почему-то вы их устраиваете. Но при вас приказано быть мне-таково распоряжение посла. Передадите мне все полномочия власти. По радио выступите в десять часов. Если у вас получится, пообещайте что-нибудь народу-тут уж не мне вас учить. Прежнее правительство с этой минуты распущено. Янки считают, что такие мероприятия могут разрядить напряженность. Если же разрядки не произойдет, тогда всем будет очень плохо. Вам что-нибудь непонятно?
      Президент посмотрел на полковника с явным уважением.
      - Вас не зря обучали в Штатах, полковник. Значит, выступление по радио в десять? Тогда, с вашего разрешения, пойду еще вздремнуть. Передайте мою признательность господину послу.
      Так произошла смена правительства, "избранников народа". Главные действующие лица прекрасно понимали друг друга, ибо служили одному хозяину. На огорчение бывшего министра полиции никто не обратил внимания. Уже садясь в машину, полковник Либель сказал:
      - Вы свободны, Карреро. Полиция поступает в мое распоряжение. Рекомендую вести себя смирно.
      Полковник засмеялся и приказал шоферу:
      - В американское посольство.
      Машина умчалась.
      От выпивки Карреро отмяк и чуточку повеселел. На редактора же опять навалилась тоска. Вот и правительство сменилось... Нет, бежать, бежать за границу! От мерзкого пойла тошнило. Он оставил экс-министра и пошел проветриться в сквер.
      Глава 21.
      На бетонном столбе у фонтана захрюкало, мяукнуло, затрещало, и дюралевый громкоговоритель выдохнул:
      - Внимание! Внимание! Слушайте речь президента республики!
      Последовали непонятные шорохи, приглушенные голоса.
      - Долго он молчал,-сказал Багров, глядя на репродуктор.
      - Ты сам заткнул ему глотку,- подмигнул Слейн.
      Рамон и Челли подошли к столбу и задрали головы. Только редактор безнадежно махнул рукой-он и без того был набит всякими новостями, каждая из которых могла бы втроа увеличить тираж "Экспрессе".
      - Дамы и господа!-услышали они старческий голос президента.-Граждане республики! Господь покарал нашу страну. Провидению угодно было поразить кроткий наш народ страшной язвой неверия и смуты. Правительство с помощью божьей, а также добродетельных джентльменов из дружественных нам держав старалось сделать все для благоденствия и процветания народа...
      - Что случилось?-тревожно сказал Багров.-Неужели "Верита"...
      - Не беспокойся, твоя "Верита" в порядке. Просто надо знать нашего президента. Ему восемьдесят лет, и больше полвека он посвятил политике, то есть лгал на каждом слове. Под импульсами он врет так же искренне, потому что ложь-его естественное состояние. Он научился верить своим словам...
      - Но злоумышленники, направляемые рукой Москвы, кх-кхе... стремясь уничтожить свободное общество прогресса и процветания, вселяют в души народа...
      Речь президента внезапно прервалась разухабистой джазовой музыкой:
      Моя милашка
      Совсем испортилась,
      Она гуляет
      С кем попало...
      - рванул известный ресторанный баритон. И так же внезапно музыка оборвалась.
      - Бараньи головы, кретины!! Я велел проверить плёнку!..-явственно прошипело в репродукторе. Слейн зааплодировал:
      - Они крутили в записи речь президента во время прошлогодних забастовок! Старый враль все же не решился говорить сам!
      - Да, милашка совсем испортилась,- ухмыльнулся Челли,
      - Внимание, сеньоры!-властно сказал репродуктор.-Правительство республики распущено. Президент вынужден передать власть мне, полковнику Либелю. Не буду говорить о том, что произошло в стране... Пока никто не знает причину катастрофы. Ясно одно; лгать больше невозможно. Невозможно прятаться за красивые слова.
      И теперь будет говорить оружие! Слушайте меня, сеньоры, все те, у кого есть деньги и имущество! Мы больше не можем обманывать нищий сброд! И потому над нами нависла смертельная опасность! Но, слава богу, у нас есть оружие! Все, кому дорога собственность, поместья, виллы, фабрики, плантации... идите к нам и получайте оружие! Против черни, толпы нищих смутьянов!
      Либель задыхался, слышно было, как он стучит кулаком по столу-в репродукторе словно гудели отдаленные взрывы.
      - Сеньоры, владеющие страной! Господа, имеющие власть и состояние! У нас один выход-самим встать за пулеметы! Штаты помогут нам!
      Полковник захлебывался в крике. Звякнул стакан, забулькала вода.
      - Сеньоры! В столице бродит опасный преступник! Его имя Георгий Багров, он же Гарри Богроуф, он же врач Эдвард Веллингем... Приметы: рост 172, глаза серые, волосы темно-русые, национальность - русский, но по-испански и по-английски говорит без акцента. Схватите его, уничтожьте! Двадцать тысяч долларов тому, кто укажет его место нахождения полиции! Пятьдесят тысяч за его голову! Он виновен...
      Треск, динамик замолчал.
      Слейн испуганно оглянулся. Аллеи оставались безлюдными. Редактор спал, откинувшись на каменную спинку диванчика и задрав к небу потное лицо.
      - Может, уйти назад, к нашим?-Челли показал большим пальцем через плечо.-Сеньору опасно здесь...
      - Я иду на аэродром,-твердо сказал Багров.- В Санта-Доре опасность для всех. Я должен идти на аэродром.
      Он быстро зашагал по аллее. Слейн посмотрел на товарищей и побежал догонять.
      Шли. Впереди, шагов за двадцать, легко шагал Рамон. Челли с потухшей сигаретой на губе следовал сзади.
      - А ты приобретаешь вес, Гарри,-заметил Слейн.- Еще недавно ты стоил, как говорят в Америке, всего двенадцать тысяч долларов. Это я про твое нечаянное наследство. Теперь ты стоишь, как говорит полковник Либель, пятьдесят тысяч. Вместе с "Веритой", разумеется.
      - Я-не так важно. Главное, чтобы "Верита" не досталась им. Как там Руми? Не оплошал бы парень, если нащупают установку.
      - Похоже, ты уже не веришь в успех нашего предприятия?
      - Я не совсем так представлял себе...
      - Вот-вот. Добрые дела чаще всего идут не совсем так, как представлялось. А больницу тебе следовало попросту заминировать.
      - Ну что ты, Джо. Первый индеец, пришедший ко мне за помощью, не зная о моем отъезде, мог бы погибнуть от взрыва. Но я надеюсь на Руми. Он смел, хитер, и у него достаточно ненависти, чтобы не проспать приход любых лазутчиков.
      Улица Сентраль казалась более оживленной, чем полчаса назад. Энергичный призыв нового премьера ободрил республиканскую элиту. Лавина откровенности свалилась на них как снег, невиданный в этих широтах, выбила из колеи, придавила, лишила энергии и воли. Слова полковника, открытый призыв защищать себя и деньги - от народа, от правды, органически чуждой их натуре,-этот призыв как будто ставил все на свои места, Больше не было надежды на чужие руки.
      Представители интеллигенции - учителя, врачи, чиновники средней руки-не склонны были хвататься за оружие. Тем более, что искренне считали себя патриотами и даже под импульсами произносили умилительные слова о народе, обездоленных классах, пользе просвещения "наших младших братьев-индейцев". Но и интеллигенции голая правда не улыбалась. Приносила лишь огорчения, душевные терзания, вполне искренние и вполне бесплодные. О да, у нашего общества есть теневые стороны, но в общем и целом-господь все делает к лучшему, не правда ли! Бывало, в качестве неоспоримых доказательств приводились статьи правительственных отчетов о борьбе с нищетой и национальном бесправии некоторых групп населения, об участии рабочих в доле прибылей. "Отдельные" удручающие факты просто не принимались во внимание-они же отдельные!
      И ах, как неприятно обнаруживалось теперь, что удручающие факты вовсе не отдельные. Неудобная, порой неприличная голая правда непрошенно лезла в глаза, убивая иллюзии. Было от чего невзлюбить эту правду.
      Уповать на бога уже не приходилось: святая церковь молчала, ее вековые догмы оказались вдруг непригодными, и даже те, кто еще верили богу, не верили более пастырям его. Святая католическая церковь продемонстрировала сногсшибательный стриптиз, сбросив нарядные покровы лицемерия и показав грязную сущность. Церковь молчала. На храмах откровенно висели замки.
      Ненадежна была и полиция-единственная пока опора. Кто мог поручиться, что при первом серьезном нажиме рабочих отрядов рядовые полицейские не наведут карабины на офицерские лбы?
      Эпидемия правдивости, как кислота, разъедала и само высокопоставленное общество, "элиту" республики. Ловкие интриги, махинации, подвохи перестали быть коммерцией и стали просто ложью." Соратники не могли удержаться, чтобы не припомнить друг другу давние и новые грехи. В минуту опасности даже общее дело обороны с трудом объединяло их, несмотря на старания Либеля и его офицеров.
      - Муравейник в панике,-отметил Слейн.-И все-таки нам лучше убраться с центральных улиц.
      - Я знаю более спокойный путь к аэродрому,-сказал Челли.
      Действительно, улицы, что вели к аэродрому, патрулировались разъездами полиции. На Сентрали "синие мундиры" под командой офицера, гарцевавшего на вороном коне, окриками, конскими крупами, резиновыми дубинками сдерживали толпу беженцев, преимущественно богато одетых дам "из общества", стремящихся на самолеты, в небо, куда угодно, лишь бы подальше от опасной республики.
      Пришлось обойти толпу, петлять проулками. Когда-то Челли работал в аэропорту грузчиком, и ему знакомы были тупички и обходы. Въезд на аэродром также охранялся. Четверо полицейских следили за приближением Багрова и Слейна. Челли и Рамон шли шагах в пяти позади.
      Журналист предложил:
      - Говорить буду я. Ты постарайся молчать, Гарри.
      Из домика охраны вышел сеньор в штатском с белой помятой панамой на затылке. Полные губы под седоватой щеточкой усов непрерывно двигались, он жевал резинку. Коричневые обезьяньи глазки поочередно обежали подходивших.
      -Сеньоры!-сержант помахал дубинкой.-Аэродром закрыт, вход в аэровокзал запрещен.
      - Знаю,-уверенно сказал Слейн.-Но мне необходимо лететь в Санта-Дору.
      Сеньор в штатском лениво вышел вперед и проворчал невнятно сквозь жвачку:
      - Ваши документы.
      - А вы кто?-высокомерно поднял подбородок Слейн,
      - Агент тайной полиции,-немного замялся сеньор.
      - А я американский подданный, корреспондент газеты "Экспрессе". Вот удостоверение.
      Самоуверенный тон и здесь оказал должное действие. Агент перестал жевать, принял удостоверение и вопросительно посмотрел на спутников Слейна.
      - Ходить в одиночку сейчас небезопасно,- пожал плечами журналист.--Полиция, тайная и явная, не в силах оградить подданного Штатов от...
      Агент перебил;
      - Но аэродром действительно закрыт, сеньор журналист. Со вчерашнего полудня ни один самолет не поднялся в воздух. Этого потребовало ваше правительство. Вашингтон опасается, как бы здешние беспорядки не проникли за пределы республики. Своего рода карантин.
      - Но Санта-Дора в пределах республики. Послушайте, мистер, как вас там, я должен поговорить с начальником аэропорта.
      - Бесполезно, уверяю вас. Впрочем...-детектив вернул документ и кивнул полицейским;-Пусть пройДУТ.
      По-коровьи задумчиво жуя резинку, сыщик смотрел им вслед.
      - Кто-нибудь из вашего брата?-спросил сержант.
      - Журналист.
      - О, эта публика везде проникает, как москиты. Турнуть бы их отсюда.
      - Он янки.
      - Ну, это другое дело. Журналист-янки может оказаться кем угодно, знаю я их. Те трое, что прилетели полчаса назад, тоже американцы? Тогда найдут общий язык. Хоть бы все они перелетели к себе в Штаты!
      Детектив не ответил.
      - Сдается мне, что где-то я видел вон того, высокого,- продолжал сержант, которому очень хотелось поговорить.-И вообще, не нравится мне этот квартет.
      И опять детектив не ответил. Он сплюнул жвачку, потрогал отвисший карман и двинулся следом за пришельцами к зданию аэровокзала.
      - Смотри-ка, готовится вертолет! - сказал Слейн. - Быть может, сеньора Фортуна надумает послать нам удачу?
      На краю поля, неподалеку от ангаров, стоял маленький зеленый вертолет, похожий издалека на кузнечика. Около него ярко блестел стеклом автозаправщик и хлопотала аэродромная прислуга.
      - Рамон, Челли, останетесь на всякий случай у входа,- велел Багров.
      В прохладном вестибюле было просторно, чисто, легкое жужжание вентиляторов подчеркивало необычную для таких мест тишину. У застекленной конторки трое охранников в белых расшитых кителях вполголоса беседовали с диспетчером. Все удивленно оглянулись на входящих.
      - Хэлло, джентльмены! - как можно развязнее приветствовал их Слейн.Вам повезло: здесь самое прохладное место во всей республике!
      Охранники подняли два пальца к фуражкам, диспетчер вежливо улыбнулся.
      - Аэродром закрыт, сеньоры.
      - И напрасно!-засмеялся Слейн.-Сейчас вы могли бы хорошо заработать, ведь желающих вылететь из столицы более чем достаточно.
      Он небрежно протянул диспетчеру удостоверение.
      - Сеньор диспетчер, я и мой друг должны срочно вылететь в Санта-Дору. Что вы на это скажете?
      - Но право же, сеньор...- он заглянул в удостоверение,-..сеньор Слейн, полеты отменены. Специальное распоряжение президента. К сожалению, ничем не могу помочь.
      - Откуда же взялся вертолет у ангаров?
      Диспетчер попытался увильнуть от ответа. Но не сумел.
      - Час назад из Санта-Доры...
      - Вот как! И должен лететь обратно?
      - Это мне не известно. Клянусь вам, сеньоры!
      - Не клянитесь, сейчас каждое слово действительно и без присяги на библии. Но кто мне может ответить более определенно?
      - Не знаю... Разве что господин директор. Но он сейчас занят, сеньоры, и не...
      Диспетчер смолк и вытянулся. Массивная дверь рядом с конторкой отворилась, из нее боком выдвинулся дородный господин в кителе аэродромной администрации. За ним шли двое в рубашках хаки.
      - Сеньор директор, если не ошибаюсь?-быстро сориентировался Слейн.
      Все, что произошло дальше, так ошеломило Слейна, что он не сразу пришел в себя.
      Один из спутников директора, рыжий, с красным облупившимся лицом, выхватил пистолет и щелкнул предохранителем.
      - Не стрелять! Он нужен живой! - крикнул второй, коренастый блондин.
      Над самым плечом Слейна сухо треснул пистолетный выстрел.
      - А, черт! - коренастый кошкой отпрыгнул назад, в кабинет директора.
      - Беги, Джо!-услышал Слейн голос Багрова. Но откуда-то сбоку метнулось красное оскаленное лицо, от удара зазвенело в голове, закачались колонны вестибюля, конторка, двери...
      ...Кто-то тянул его за плечо, стараясь поднять с холодного пола. Хлопали выстрелы, глухой болью отдаваясь в темени. Слейн хотел ощупать голову... Но в запястье впилось холодное, жесткое... Он открыл глаза. На запястьях блестели наручники. Рядом на полу лежал Багров и, неловко скользя коленями, пытался тащить друга к выходу. Его руки тоже сковывали стальные браслеты. Таможенники в белых кителях из-за мраморной колонны стреляли из пистолетов по входной двери. У конторки навзничь лежало тело директора.
      Из кабинета директора вышел коренастый блондин.
      Левой ладонью он сжимал правое плечо, пальцы и рубашка хаки были в крови.
      - Ну вот, кажется, и все. Вставайте, Богроуф, на этот раз выигрываю я. Надеюсь, вы не ранены?
      Багров мельком глянул на противника и склонился над Слейном.
      - Как ты себя чувствуешь, Джо?
      Рубашка Багрова разорвана у ворота, на виске ссадина.
      - Как можно чувствовать себя с такими украшениями!-Слейн потряс наручниками.-Что-то я ни черта не понимаю...
      - Потом поймете,-перебил коренастый.-Вставайте, джентльмены, ваш матч закончен.
      Он повернулся к таможенникам, выглядывавшим из-за колонны;
      - Вы, там! Не найдется ли здесь подходящей камеры для этих джентльменов?
      Сыщик проворно, со знанием дела, обшарил карманы арестованных, извлек сигареты, авторучку и блокнот Слейна, бумажники, передал рыжему верзиле и указал револьвером на дверь вестибюля:
      - Прошу, сеньоры.
      У входа лежал Челли. Пуля сыщика попала ему в затылок, на белой горячей ступеньке запеклись багровые сгустки. Рамона нигде не было видно.
      В прохладном подвале пахло пряностями и фруктами.
      -Сюда,-сказал сыщик и ключом открыл железную дверь с крохотным смотровым окошечком. Подмигнул Слейну: - Располагайтесь, мистер журналист, и чувствуйте себя как дома, в Америке.
      - А что, здесь не так уж плохо,-Слейн шагнул в квадратную камеру без окон.-По крайней мере, не жарко. Не составите ли нам компанию, сеньор шпик?
      - Прохлада временная,-ухмыльнулся сыщик сквозь жвачку.-Вам будет еще жарко.
      Захлопнулась дверь,
      - Эй!-крикнул ему вслед журналист.-Верните сигареты, ведь они не контрабандные!
      Не ответили.
      Слейн уселся на единственный железный табурет. Багров стоял, прислонясь спиной к двери.
      - Болит голова, Джо?
      - Немного. У рыжего, наверное, был в руке кастет.
      - Рыжий - бывший гестаповец, а они бить умеют. Здесь он называется сеньором Мануэлем.
      - Постой, в кто же тогда второй?
      - Мой бывший шеф Флетчер.
      Слейн свистнул.
      - Вот это влипли!
      -Я тревожусь не за себя... Ты понимаешь, Джо, ведь я все открою им на первом же допросе, хочется мне или нет. Пока действуют "импульсы правды", ничего не утаить, вот в чем беда. Не надо ни пыток, ни побоев, просто они зададут вопрос, и я стану отвечачь...
      - Обычная история в необычной ситуации,
      - Ты о чем?
      - Так всегда: правда оборачивается против того, кто осмелился встать на ее защиту. Коварная дама!
      Они помолчали.
      Багров прижал ко лбу скованные руки.
      - Хотел бы я знать, что делает Руми.
      Глава 22.
      Руми бездельничал.
      Все последние годы - годы работы у доктора - Руми был постоянно чем-нибудь занят. Больничное хозяйство, мудрые тайны электротехники, поездки в Чельяно за материалами и приборами, монтаж мачты и сложной, непонятной для индейца машины-все это не оставляло свободного времени. .
      Теперь в больнице ни души, уехал доктор, и полное безделье навалилось на Руми, томило, беспокоило, таило неведомые опасности. От рассвета до заката индеец сидел в укромном каменном гнезде среди скал и смотрел вниз, где из-за утеса выбегала тропинка, соединявшая больницу с внешним миром. Покуривал трубку, разгоняя рукой, дым. Чутко дремал, прислонясь спиной к каменной глыбе, нагретой солнцем. Просыпался и снова смотрел на тропу. Внизу было пустынно. Глухо шумел поток, и гудела турбина электростанции. Залитые солнцем белели домики больницы, и в одном из них жила, действовала таинственная машина доктора, соединенная кабелем с мачтой на вершине горы.
      Четвертые сутки пошли с того утра, когда уехал доктор и ушла больничная прислуга. За это время Руми дважды нарушил приказ доктора, чего никогда прежде не было.
      Тогда, в то утро, он проводил доктора и гостя-американца до расселины и пошел в больницу. Навстречу двигались индейцы, таща узелки с нехитрым имуществом. Мужчины, прощаясь, касались рукой плеча Руми, женщины кланялись молча. Потом скрылись за скалой и они. Только Паула еще стояла рядом и смотрела под ноги,
      - Иди,-сказал ей Руми.
      - Позволь мне остаться, Руми...
      Длинные ресницы индианки вздрагивали, пальцы теребили бахрому платка.
      - Иди,-повторил Руми.-Так велел сеньор доктор.
      - Я боюсь идти в Кхассаро. Отец отберет деньги и продаст меня кому-нибудь. Отец любит гуаро и виски больше, чем меня. Позволь мне остаться!
      Конечно, жизнь в больнице и доброта сеньора доктора избаловали Паулу: женщины из горных селений не осмеливались спорить с мужчиной. Что говорить, Руми с радостью оставил бы девушку здесь - ведь это была Паула... Но разве не сказал сеньор доктор: пусть все уйдут...
      - Иди,- в третий раз сказал Руми, повернулся и не оглядываясь пошел к больнице.
      В лаборатории все осталось по-прежнему, как будто доктор просто отлучился в Кхассаро. Ровно, привычно гудел двигатель, светились сигнальные лампочки на щите, покачивались стрелки приборов. Руми обошел и проверил свое электрохозяйство. Потом снял с гвоздя карабин и удобно приладил за плечами. Вышел, закрыл на ключ дверь электростанции и посмотрел на тропу. Паулы не было. Паула ушла...
      Пройдя по мосткам через поток, индеец вскарабкался по обрыву. Серые камни с пучками пожелтелой травы скрывали шалаш-выгнутый лист рифленого железа, прислоненный к замшелой глыбе. Здесь Руми заготовил припасы: рюкзак с консервами и табаком, солдатские подсумки с карабинными патронами, цинковый бидон с водой. Заботливо обложил сухой травой, укрыл брезентом дюралевую коробку с гальванической батареей и медным рубильником. От нее бежал, прячась в трещинах, тоненький желтый проводок, спускался вниз, нырял под струю потока и на том берегу под землей уходил в подвал электростанции.
      В тот день к больничной ограде поодиночке приходило несколько индейцев из Кхассаро. Руми спускался со скал, встречал их у ворот и объяснял, что сеньор доктор уехал надолго. Присев на корточки, индейцы выкуривали трубочку, советовались с Руми о своих недугах и уходили.
      На второй день не пришел никто-весть об отъезде доктора быстро распространилась по окрестным селениям. Зато на третье утро, когда солнце только краешком показалось из-за горы и Руми подремывал с потухшей трубкой в зубах, из-за утеса появилась группа людей на усталых, заморенных мулах. Люди были незнакомые, не из Кхассаро и не из окрестных селений. Руми ящерицей сполз к потоку, перебежал мостки и, засунув руку в карман, где лежал пистолет, с беззаботным видом вышел навстречу гостям. Все пятеро оказались индейцами из дальних поселков, с Каменного ручья.
      Руми рассказал и им, что доктор уехал. Угостил хорошим табаком, даже налил из фляжки по порции виски-очень уж у них был усталый и болезненный вид. Но индейцы уходить не торопились. Когда Руми намекнул, что