Тетя Эмили была маленькой и толстой. Ее глаза были удивительного, чрезвычайно ярко-коричневого оттенка. Как от большинства полных людей, от нее пахло влажными испарениями, напоминающими запах кукурузных полей после дождя. Скорее всего аромат исходил от ее пудры, хранившейся в большой, синей, викторианского стекла банке с огромной пуховкой, которой она обильно пудрилась по утрам после ванны. Самые ранние воспоминания Рейчел воскрешали утренние впечатления четырехлетней девочки, бегущей по коридору, обитому полированными сосновыми панелями, к спальне своей тетушки. Ей приходилось вставать на цыпочки, чтобы дотянуться, обеими ручонками повернуть массивную медную дверную ручку и войти внутрь. Там изо дня в день все многие годы, что она жила в этом доме, можно было увидеть одну и ту же картину. Между кроватью тетушки Эмили и свободной кроватью стоял Григорианский столик из красного дерева. Приготовленный кухаркой Ириной завтрак приносила сюда другая тетушка Рейчел, тетя Беа, сокращенное от Беатрис.
      Тетя Беа имела для нее второстепенное значение в сравнении с тетушкой Эмили, поскольку тетя Беа не обладала той подушечной теплотой и интимностью, что была у тети Эмили. Сухопарые формы тети Беа не таили в себе загадки. Плечи ее были широкими, а руки мускулистыми. Не было очаровательных расщелин и тенистых лощин в пространстве меж ее грудей и коленей, в том, которое больше всего восхищало в облике тетушки Эмили, так как скромность не позволяла ей появляться абсолютно обнаженной. Обеих тетушек можно было увидеть только в ночных сорочках или в долгополых жилетках и прочных дамских панталонах. Однако тетушка Эмили была беспечно небрежной: у нее постоянно недоставало пуговиц, и ребенка тайно тянуло к призывно обнаженной плоти. Ее проворные пальчики устремлялись к нежному холмику, по ее маленькому тельцу прокатывалась волна острого чувства, на смену которому приходило умиротворенное блаженство, когда она тихонько лежала возле своей тетушки.
      Прикоснуться к тете Беа было всегда не так-то просто. Правда, та целовала девочку перед сном, говоря при этом: «Спокойной ночи, дитя», – но она настороженно относилась к Рейчел, иногда была даже слегка резковатой, когда обнаруживала ее вновь прижавшейся к телу тетушки Эмили.
      – Неужели тебе больше нечем заняться? – сухо вопрошала она.
      Тем не менее, завтрак для них был временем тройственного союза. К столу подавался практичный бело-голубой чайный сервиз. Всю жизнь Рейчел, унаследовавшая именно этот фарфор, должна была по утрам пить чай из чайника, который напоминал о тех днях минувшего детства.
      Тетя Беа садилась на свободную кровать. К тому времени она уже была одета и успевала прогулять своих собак. Она души не чаяла в этих боксерах, двух породистых суках, – главном предмете ее обожания и привязанности после тетушки Эмили, к которой она относилась как к избалованному, но любимому ребенку. Тетушка Эмили разливала чай, при этом наклоняясь вперед так, что в тот волшебный момент, когда горячая желтая жидкость дугой изливалась из носика чайника в холодный фарфор приготовленных чашек, оттененных выпуклостью ее рвущихся на волю из-под ночной сорочки женских прелестей. Разрумянившись от усердия, она высовывала между зубами розовый кончик языка, а Рейчел, наблюдавшая все это, глубоко вдыхала аромат поджаренного хлеба и варенья и ощущала животную теплоту этого утреннего эпизода.
      За завтраком Рейчел сидела на детском стульчике с колесиками, придвинутом к такому же маленькому столику, ей не позволялось разговаривать в этот момент, так как тетя Беа собиралась обсуждать с тетушкой Эмили распорядок дневных дел. Это было единственное время за целый день, когда между двумя женщинами могли случаться разногласия. Рейчел, страстно любившая тетушку Эмили, тотчас же настораживалась при малейшем нетерпеливом подергивании ноздрей тети Беа, чего тетушка Эмили могла не заметить вовсе. Зато, когда та сталкивалась с неприятной финансовой информацией или с обязательством, которого не желала выполнять, ее лицо становилось пунцовым, она вскидывала руки и заявляла, что мир – совершенно неподходящее место для жизни. На самом же деле, тетушка Эмили не переставала клясться, что оставит этот мир, и это приводило малышку в ужас. Она и мысли не допускала о том, что может потерять тетушку Эмили, хотя полностью была уверена: случись это, тетя Беа полюбит ее и будет по-своему заботиться о ней. Так или иначе, обычно день планировался с учетом заранее назначенных встреч для тети Беа в качестве Мирового Судьи – титул, которым она очень гордилась, – или больничных комиссий тети Эмили, разных вечеринок с игрой в бридж, встречами нужных людей и странными коктейлями с хересом.
      Эти женщины были из поколения, которое стало в минувшей войне свидетелем смерти большинства их братьев и ухажеров. Затем у них на глазах их замужние сестры и женатые братья, в свою очередь, теряли своих сыновей на другой войне. Конечно, для тети Беа никогда не возникал вопрос о замужестве. Она ни разу и не заикалась об этом, очень мало задумывалась над тем, что из себя представлял мир мужчин, знала множество историй о мужчинах, сошедших с пути истинного и нарушивших закон, вследствие чего они попадали на скамью подсудимых, рассказывала о проявленной ими жестокости по отношению к женам и детям. Она смаковала выносимый им приговор и обрывала Эмили, которая робко возражала против, возможно, излишней суровости, словами: «Не будь такой слезливой, Эмили! Он должен извлечь свой урок!» Эмили тотчас же слабо улыбалась и полностью соглашалась с тем, что Беа оказывалась абсолютно права.
      О деньгах по утрам говорили исключительно в редких случаях, когда тетушка Эмили проявляла особую экстравагантность и покупала чересчур дорогие наряды, или же, скорее всего, присматривала что-нибудь для Рейчел.
      – Ты портишь ребенка, – произносила тетя Беа со вздохом.
      – Знаю, это так, дорогая, но она – все, что мы имеем. И это «все, что мы имеем», восседало на своем стульчике, упиваясь своей исключительностью.
      В деньгах эти две женщины не нуждались. У каждой из них имелся солидный капитал, переданный на пожизненное доверительное управление, причем значительная его часть была надежно вложена, чтобы они смогли спокойно пережить даже наиболее ярые социалистические правительства. Раз в году в дом издалека приезжал пожилой джентльмен, стучал в дверь, тщательно вытирал ноги о сплетенный из кокосовой пальмы коврик и входил в кабинет, где обе женщины дожидались его. Затем он важно пояснял операции по акциям и дивидендам, тетушка Эмили разливала чай из рокингэмского чайника, а Рейчел вежливо передавала им бутерброды и бисквит.
      Закончив свои обязанности, Рейчел могла сидеть поодаль и наблюдать за тем, как тетя Беа дотошно расспрашивала пожилого джентльмена об их финансовом положении, так как она ежедневно просматривала «Таймс» и была крайне обеспокоена ситуацией в стране. Тетушка Эмили, не слушая ни единого слова, только кивала, когда чувствовала, что это необходимо, а в том случае, если тетя Беа спрашивала ее о чем-либо, она тут же принималась проверять, есть ли в их чашках чай. Так повторялось из года в год, но событие было примечательно еще и тем, что у них в доме чай пил мужчина. Все домочадцы, от кухарки до горничной, включая даже собак, были существами только женского пола, поэтому несколько часов, проведенных в компании столь чуждого их окружению создания, давали Рейчел много пищи для размышления.
      – У меня когда-нибудь был отец? – спрашивала она тетушку Эмили.
      Она бы никогда не решилась задать столь откровенный вопрос тете Беа. Бывали случаи, когда она забывалась и спрашивала тетю Беа о чем-нибудь из своей жизни, на что та реагировала словно вздыбленная лошадь. Глаза у нее начинали выкатываться из орбит, как будто она не могла поверить своим ушам, при этом обрамлявшие ее лицо тугие серебристые завитки начинали зловеще трястись.
      – Хорошие девочки не задают вопросов, – отвечала она.
      По окончании всех дел ежедневно наступал черед для тети Беа играть в гольф. Она замечательно играла в гольф, у нее был восьмой гандикап. В ее кабинете перед камином красовались выигранные награды, предметы большой гордости тети Беа, которая ревностно проверяла горничную, убиравшую эту комнату, как та начистила каждый кубок, причем не уставала вновь и вновь повторять, что каждую награду тете приходилось буквально зубами вырывать у соперника под одобрительный рев наблюдателей и неистовство тетушки Эмили, не сводившей глаз с кончика ее биты.
      Закончив завтрак, тетя Беа вставала и стряхивала на пол все оставшиеся крошки, затем резко наклонялась, чтобы поднять тяжелый поднос. Ей приходилось очень сильно наклоняться, так что Рейчел хорошо были видны толстые фильдеперсовые чулки, скрывавшиеся под эластичными кромками ее темно-синих панталон. Вид всех этих вещей был таким безупречно-аккуратным и унылым, как дождливое воскресное утро после церкви. Совсем не так было у тетушки Эмили. Ее чулки обычно весьма непрочно держались на ногах, поскольку она пользовалась эластичными подвязками и отказывалась носить корсеты.
      Затем тетя Беа уходила, наказывая Рейчел «не оставаться слишком долго». Когда дверь за ней закрывалась, они с тетушкой Эмили хихикали, словно малые дети. Рейчел бросалась к ней на кровать, и они шалили и возились, как два игривых щенка. По мере того, как Рейчел взрослела, их игра становилась все более ожесточенной до тех пор, пока тетушка Эмили не сдавалась. Тогда они лежали рядышком, пыхтя и отдуваясь, а тетушка Эмили едва переводила дух.
      Тетушке Эмили теперь пора было принимать ванну. Она поднималась с кровати и шла в соседнюю со спальней ванную комнату, где блестящие медные краны сияли над массивной, с украшениями в виде шаров и звериных лап, Викторианской ванной. Выкрикивая для Рейчел свои комментарии сквозь шум и шипение кранов, она регулировала температуру воды и расстилала громадное белое полотенце на специальной решетке. Рейчел, подвинувшись на то место кровати, где пышные формы тетушки оставили свои теплые углубления, через дверь наблюдала весь ритуал.
      Как только в ванне было достаточное количество воды, тетя Эмили брала с мраморной полки большую хрустальную бутылку со стеклянной пробкой. В ней хранилось масло, которое тетя Эмили заказывала в Лондоне. Как она пояснила Рейчел, масло привозили из Индии. Запах его непременно был сладковато-мускусным и таинственным. Как только масло добавлялось в горячую воду, ароматный пар проникал в комнату и доносился до Рейчел. Широко распахнутыми глазами она наблюдала, как тетя снимала халат, открывая при этом свои пухлые руки. Прежде чем закрыть за собой дверь, отделявшую ее от ребенка, она поднимала руки, чтобы собрать волосы в пучок на макушке. Над ванной наискосок висело большое зеркало. Рама была позолоченной, и резьба на ней изображала радостных ангелочков, обнаженных нимф и сатиров, вечно скачущих друг за другом в веселом хороводе. Тетушка Эмили, грациозно подняв свои полные белые руки и открыв глубокие подмышечные впадины, улыбалась в зеркале, глядя на Рейчел. Они обе улыбались словно заговорщицы. Затем дверь закрывалась, и Рейчел, зажмурив глаза, представляла, как ее тетушка снимает халат, стягивает через голову тонкое кружевное белье. Следуя за движением рук, на какое-то мгновение вздымались ее мягкие нежные округлости, а затем тело возвращается вновь к тем так хорошо знакомым очертаниям и складкам, как только она позволяет ночной сорочке свободно упасть на пол возле ванны. Рейчел различает звук воды, когда тело погружается в ванну. Она представляет, как любимые и верные соски, которые никогда не будут ее достоянием, разбухают от жары – явление, которое она открыла для себя, лежа рядом с тетушкой в зимнем холоде, который превратил нежные податливые бугорки в крепкие упругие пуговки.
      Становясь год от года взрослее, она распаляла свое воображение разными фантазиями. Например путешествовала с намыленной губкой в укромные уголки и запретные зоны тетушкиного тела. Погруженная в картины своих мысленных образов, убаюканная мускусным ароматом, проникавшим в комнату из-под двери, девочка с трудом воспринимала звук, возвещавший завершение ритуала, когда тетя выходила из воды. Рисуя воображаемую картину того, как тетушка Эмили вытирается, ее бледная кожа розовеет от прикосновения полотенца, как она становится уязвимой и беззащитной, когда наклоняется, чтобы вытереть себе ноги. Ребенок считает секунды до того момента, когда тетя наденет банный халат и откроет дверь: «девять, десять, одиннадцать, двенадцать»; дверь широко распахивается, и тетушка Эмили деловито выйдет в комнату. Лицо уже станет озабоченным предстоящими дневными хлопотами.
      – Беги, Рейчел, – скажет она, – тебе пора одеваться.
      Шарик лопнул, мгновение пролетело, и Рейчел вновь возвращается в свою комнату, твердо уверенная в том, что вечер подарит ей новую встречу с тетушкой Эмили, которая будет нежно и ласково купать ее. А сейчас ей нужно приготовиться для дел наступившего дня, которых так много в доме и окружающих его садах, что укрылись в добрых двух милях от любой близлежащей проезжей дороги и в семи милях от Апоттери, в графстве Девоншир.

      В то время, пока Рейчел взрослела в своем обособленном женском мире, примерно в пятидесяти милях от него, в предместье Бридпорта за свою маленькую жизнь боролся Чарльз. В Бридпорте имелась прекрасная дорога, однако там было отвратительное сообщение с близлежащими населенными пунктами: Лайм Реджис, Чармаут или Аплайм. Город имел весьма неудобную планировку: был разбросан, словно нижние юбки неряшливой женщины.
      Крохотный одноэтажный домишко, служивший Чарльзу пристанищем в ранней юности, прилепился среди таких же, подобных ему, строений и грозил вот-вот развалиться. Домики были очень похожи и стояли вдоль края совершенно заброшенного поля, которое стало излюбленным местом для игр местной детворы и еще служило отличной площадкой для выгула собак. Мать Чарльза была весьма претенциозной дамой.
      Когда она наконец перестала сотрясать стены маленькой больницы своими пронзительными криками и исподтишка взглянула на голенькое тельце новорожденного мальчика, которого ей показывала измученная акушерка, то первое, что ей бросилось в глаза, был синий и распухший пенис Чарльза. Она тотчас же прикрыла глаза, чтобы не видеть этого отвратительного зрелища, а когда открыла их вновь, то поняла, что ее новорожденный сын является гордым обладателем пары разноцветных яичек.
      – Они что, всегда такие? – ужасаясь спросила она у медсестры.
      Та добродушно рассмеялась.
      – Не беспокойтесь, это все пройдет… мальчики часто рождаются на свет с распухшими гениталиями. Уверяю вас, эта штучка будет у него в полном порядке. Кому-то из женщин здорово повезет.
      Это было уже слишком для матери Чарльза, ведь она вряд ли когда-нибудь осмеливалась смотреть на своего мужа без одежды, поэтому ей трудно было оценить естественный вид мужских прелестей.
      – Девочки гораздо изящней, – пробормотала она себе под нос, уже погружаясь в сон.
      Малыша отнесли в детское отделение, где он всю ночь напролет кричал и царапал себе лицо. Его мать ничего этого не слышала. Ей снилась ее покойная матушка, которая наверняка бы одобрила, что дочь произвела на свет мальчика, внука-первенца. Он унаследовал также и семейную тайну, состоявшую в том, что они были евреями, которых здесь нещадно презирали. Вот почему в семье, где типичными именами были Моррис, Сидни и Макс, мать Чарльза сменила свое собственное имя Руфь на Юлию, а сына окрестила Чарльз Руперт Александр Хантер. Фамилия Хантер принадлежала ее белокурому и голубоглазому мужу, чей род корнями глубоко уходил в землю Дорсета. Супруг никогда по-настоящему и не мог узнать, почему она выбрала его, и она никогда не расскажет ему об этом.
      Если семейную тайну никому нельзя раскрывать, она, по крайней мере, может быть передана по наследству. Все рожденные в их семье девочки должны выходить замуж за белокурых голубоглазых мужчин.
      Юлия родилась в большой семье, которая ютилась в обшарпанном доме в лондонском районе Хаммерсмит. Ее родители были выходцами из Польши, имущества у них было мало, но они были одержимы устроить жизнь для своих детей. Мать Юлии так никогда и не сумела по-настоящему привыкнуть на новом месте. Ее английский был настолько убогим и ломаным, что она с большим трудом нашла несколько дружески расположенных людей среди холодных и неприветливых соседей, наградивших ее семейство обидным словечком «иностранцы». Отец Юлии с того самого момента, как его нога ступила на английскую землю, решил для себя, что прошлого отныне не существует. Вот почему они поселились подальше от еврейского района. Их фамилия Марковиц была изменена на Грей, и они навсегда забыли дорогу в синагогу.
      Он с легкостью воспринял перемену облика и стиля жизни. Это был темпераментный, заводившийся с пол-оборота мужчина, горевший желанием сколотить себе состояние. Однако это было суровым испытанием для его жены. Ей запрещалось разговаривать с детьми на иврите и зажигать свечи по субботам. Поэтому она все больше и больше отдалялась и замыкалась в себе. Каждые восемнадцать месяцев у нее рождался очередной ребенок до тех пор, пока не появилась на свет Юлия, седьмой ребенок в семье, после чего ее матка, словно в знак протеста, сильно ослабела, и ей сделали гистеректомию.
      Вынужденная проводить все время дома при полном отсутствии друзей, она полностью подчинялась воле своего супруга, как того требовала религия, однако никто не мог напрочь лишить ее культурного права на матриархат. Одним словом, она была в доме тираном и грозой для своих детей. Ее муж вскоре встал на ноги и вложил небольшие сбережения в свое дело, открыв крошечную аптеку на Хаммерсмит Грав. Он был очень общительным человеком и любил своих клиентов. Скоро он завоевал доверие местных жителей, которые стали приходить к нему со своими недугами, а он помогал им поправить и укрепить здоровье.
      – Здоровье – это все, что у вас есть. Если вы лишитесь здоровья, то вы лишитесь всего, – любил приговаривать он. Именно после таких слов он замертво упал в своем магазинчике.
      – Сердечный приступ, – констатировал доктор, – слишком долго давал советы другим. – И доктор окинул суровым взглядом небольшую толпу собравшихся. В наступившей тишине можно было услышать, как пролетит муха. У многих защемило в груди от ощущения вины после этого замечания доктора. Аптека в тот вечер была переполнена посетителями.
      Местный люд опечалился, так как привык доверять маленькому смышленому старичку с улыбчивым лицом. Они выразили свои соболезнования его жене. Она оставалась безучастной ко всему происходящему и упорно молчала, кивая головой в знак благодарности его постоянным клиентам, однако не приглашала их в дом, когда они заходили к ней.
      Если говорить о Юлии, то в детстве она была совершенно лишена каких-либо проявлений чувств.
      Мать после смерти отца напрочь исключила внешний мир из семейного бытия. Дети посещали местную школу, но у них была настолько незначительная разница в возрасте, что им было интересно вместе, кроме того, им не нужно было лишний раз повторять, что друзей приводить в дом нельзя. У Юлии были еще два брата, и старший из них, Макс, принял на себя обязанности отца семейства. Мать усадила его во главе стола, и его желание стало для нее законом. Вскоре он стал таким задирой, что остальные возненавидели и начали побаиваться его. Мать, полностью отрешенная от всего внешнего мира, все чаще и чаще обращалась к Максу за поддержкой и видела в нем предмет своего душевного спокойствия.
      – Мой Макс, – говаривала она, – наступит день, когда он заявит о себе.
      Ревностно оберегая своих чад, она по утрам провожала их в школу, после того как они безропотно поглощали обильный завтрак, затем до их возвращения хлопотала по дому. Лишенная возможности говорить на иврите, она изливала все свои воспоминания о доме в стряпне. Навязчивые преследования ее мужа настолько выхолостили ее разум в отношении их еврейского происхождения, что она была абсолютно уверена, если их застанут за соблюдением какого-то религиозного ритуала, то кто-нибудь когда-нибудь явится и силой выставит их из дома, и тогда они вновь станут изгоями.
      Она баловала себя душистой сытной кашей, которая готовилась постоянно в дальнем уголке печи. Юлия и в самом деле запомнила запах этой каши на всю жизнь. Для нее детство было осязаемо нехваткой денег, ветхими коврами, детьми, сидевшими вокруг старого дубового стола и внимавшими внушениям матери о том, что ради того, чтобы чего-то добиться в жизни, нужно отказывать себе во всем. Для девочек она прочила фантастические свадьбы с благородными отпрысками известных английских семейств, а для мальчиков – будущие карьеры преуспевающих дельцов.
      – На худой конец, дантиста или доктора, – произносила она в конце скучного и монотонного пространного наставления. Было всегда такое впечатление, будто бы она изо дня в день репетировала, как катехизис, чтобы он из слов превратился в реальность, похожую на кинофильм.
      Единственной страстью в ее жизни было кино, и она передалась детям. Каждую неделю они отправлялись в местный кинотеатр и усаживались, занимая чуть ли не целый ряд: Макс садился рядом с матерью, а дальше все дети по возрасту до самой младшей, Юлии, которая оказывалась самой последней. Если на экране затягивался поцелуй, то мать обязана была воспринимать сцену как личное оскорбление, возмущалась и демонстративно покидала зал, увлекая за собой всех детей. Поскольку фильмы становились все более откровенными, им все реже и реже удавалось посмотреть картину целиком, и они едва могли ухватить и запомнить кое-какие отрывки. Чтобы хоть как-то найти выход из подобной ситуации, они наскребали скудные гроши из своих карманных денег и отправляли Юлию за половину цены посмотреть фильм целиком. Затем она возвращалась домой и рассказывала весь фильм до конца.
      Такая практика обучила Юлию трем жизненно важным вещам. Во-первых, научила хитрить, во-вторых, – тому, что секс – это отвратительно и в-третьих, она поняла, что жизнь никогда не бывает столь же красива, как в кино. Для того, чтобы избежать всевидящего материнского ока, Юлия говорила ей, что посещает дневные игры по средам. А преподавателю говорила, что мать освобождает ее от игр, чтобы заниматься шитьем, а преподавателю по шитью объясняла, что ходит на игры, поэтому освобождена от шитья. Таким образом она днем имела возможность отправляться в кино.
      Именно во время одной из захватывающих драм с убийством Юлия почувствовала, как кто-то взял ее за руку. В этот момент она была настолько поглощена переживаниями за героиню фильма, которой грозила смерть, что совершенно не обращала внимания на руку, завладевшую ее ладонью, пока не ощутила, что ее маленькая ручка крепко сжимает похожий по форме на сосиску предмет, находившийся между ног у сидевшего рядом с ней человека. Она осмотрелась по сторонам. Это был мужчина. Она в ужасе зажмурила глаза. Он тяжело дышал и бормотал что-то себе под нос. Стискивая ее руку своей, крепко прижимал к своим гениталиям, заставляя совершать движения вверх-вниз. Ей казалось, что его стоны и бормотание раздаются по всему залу, но еще один молниеносный взгляд вокруг убедил ее в том, что все сидевшие в ряду люди приклеены к экрану. Она не имела ни малейшего представления о том, что произойдет дальше. Просидят ли они так же и до конца фильма? Она украдкой бросила взгляд в его лицо. Мужчина сидел, закинув голову слегка назад. Полы его плаща прикрывали ее руку и его возбуждение. Рот был чуть искривлен, губы – плотно сжаты, лишь в самой середине оставалось крошечное отверстие, откуда вырывался булькающий слабый звук. Она заметила, что у него были громадные уши. Движения его руки становились сильнее, и она почувствовала, что ее ладонь увлажнилась.
      Вдруг без всякого предупреждения он отбросил ее руку, схватил за шею и резко наклонил голову девочки к своим коленям, а затем изо всей силы пустил струю прямо ей в лицо. Так же быстро он отпустил ее и откинулся на стуле. Она была страшно смущена. Глаза были залеплены липкой жидкостью, которая стекала по подбородку. Она пыталась промокнуть ее рукавом. Ее тошнило от мысли, что он облил ее мочой. Но вместе с тем до нее дошло, что можно уйти.
      Когда она поднялась, чтобы выйти, то услышала, как он ласково зашептал:
      – Спасибо тебе, малышка…спасибо… ты – славная девочка.
      Она выбежала в проход между креслами, слезы заливали ее лицо. У самой двери ее стошнило прямо на пожилую женщину, сидевшую в последнем ряду. Старушка пришла в ярость, цепко ухватив Юлию за руку, она в два прыжка очутилась перед билетершей, и они втроем отправились в уборную отмываться. Юлия была настолько обезумевшей от случившегося, что билетерша пожалела ее, помогла умыться и очистить одежду. Поскольку Юлия заплакала, то билетерша предложила проводить ее до дома, отчего девочке стало еще хуже, как только она представила себе реакцию матери на столь бессовестный обман.
      Юлия вдруг поняла, что ее осквернили. До нее дошло, что случившееся с ней – это как раз то, о чем дети шептались на площадке во время игры. Произошедшее с ней в кинотеатре событие сделало ее фригидной на всю оставшуюся жизнь. Она не могла переносить, когда у ее лица слишком близко возникало мужское лицо. Этим объяснялись ее внезапные приступы истерики каждый раз, как только она садилась в кресло зубного врача.
      Вполне возможно опыт Юлии оказался из ряда вон выходящим и шокирующим, однако следует помнить, что им не следует пренебрегать в качестве столь необычного крещения молоденьких одиноких девушек, оказывающихся столь легкой добычей мужчин-хищников. Действительно, именно в том году местные садовники обязаны были убрать множество прекрасных кустов, которые украшали тропинки возле ее дома, из-за страха перед каким-нибудь совратителем малолетних, который охотился за игрушечными домиками, устраиваемыми детьми в гуще ветвей.
      Юлия ни с кем не могла поделиться своей тайной не только из-за боязни навлечь на себя гнев матери за обман, но и из-за того, что в их доме никогда не упоминалось о сексе или предметах секса. Когда каждая девочка в семье достигала времени начала менструального цикла, мама давала им пакет гигиенических подкладок и светло-розовый эластичный пояс с крючочками. Вместе с этим они получали весьма неприятного вида предметы одежды, которые назывались бюстгальтерами. Вся процедура сопровождалась наставлением, типа: «Теперь, когда у тебя появилась кровь, ты можешь заиметь детей. Никогда не оставайся наедине с мальчиками, никогда не садись на сидение в чужом туалете. Если у тебя без мужа родится ребенок, ты убьешь свою мать. Всегда носи бюстгальтер, иначе твоя грудь растянется до колен. Никогда не прикасайся к «этому месту», иначе у тебя между ногами будет пышная растительность, и все будут знать, чем ты занималась… кроме того, ты можешь ослепнуть».
      Последний совет касался обоих мальчиков. Если говорить о Юлии, то все, чего она хотела от жизни, так это выйти замуж за белокурого голубоглазого молодого человека, который увезет ее подальше от скучных серых улиц убогого и унылого Хаммерсмита, подарит возможность заботиться об уютном домике и осчастливит двумя хорошенькими светловолосыми дочками, которые не унаследуют ее нос. Вот почему Чарльз, ее первенец, нанес ей столь сокрушительный удар.
      Сразу же после рождения он был похож на маленькую обезьянку. У него была густая грива черных волос, огромные уши, большой нос, ступни великана с цепкими пальчиками. Когда Юлии принесли его кормить в первый раз, то он набросился на обнаженный сосок матери с таким рвением, что она отпрянула и прикрыла грудь руками.
      – Давай, дорогуша, – подбадривала торопившаяся медсестра, – у тебя такой хорошенький маленький обжора. Давай попробуем еще раз.
      Юлия поклялась стать образцовой женой и матерью, поэтому сделала еще одну попытку. Все получилось. Ротик малыша, причмокивая, принялся сосать, отчего у Юлии заныл низ живота. Она пожаловалась медсестре, которая объяснила, что это поможет сократить до нормальной величины и размеров ее матку. Юлия решила, что ради этого стоило пострадать и вытерпеть боль треснувших и распухших сосков, неудобство от постоянно подтекавшего молока. Она пришла в ужас от вида огромных багряно-серых отметин, покрывавших бедра и грудь. И таким стало ее тело, о котором она столько заботилась, чтобы придать ему сходство с фарфоровой статуэткой. Прошла неделя. Она удивилась тому, что начала привыкать к своему новому облику кормящей мамы. Она сидела в кровати, окруженная присланными от родственников цветами и вазами с фруктами, в жакете на лебяжьем пуху, держа на руках Чарльза и улыбаясь проходившим мимо медсестрам.
      – Хорошенькая молодая мамаша, – говорили они друг другу, – не то что некоторые.
      Последняя часть реплики относилась к женщине, чья кровать находилась рядом с Юлией. Она отказывалась кормить грудью девочку и курила, как только исчезала из-под зоркого глаза сиделки. Юлии никогда прежде не приходилось проводить семь дней в непосредственной близости с женщиной, которая так ярко и наглядно представляла все то, что поистине было ужасным и чуждым самой женской природе. Женщина была груба и вульгарна, ругалась и шумно выпускала во сне газы. Это последнее обстоятельство выводило из себя расстроенную Юлию больше всего. В ее семье, если кто-то испытывал нужду выпустить газы, ему полагалось выйти из комнаты или подавить в себе это желание. Однако позволить шумному громоподобному извержению портить ночной воздух было выше ее сил. В конце концов она нашла очень деликатный способ решения этой проблемы.
      – Кажется прошлой ночью у вас немного был расстроен желудок? – мягко поинтересовалась она.
      Женщина, которую звали Мона, нахмурилась, затем ее лицо расплылось в широкой ухмылке.
      – Ты имеешь в виду, пердела? Я всегда так делаю. А ты разве нет? – спросила она у Юлии очень серьезно.
      Юлия покачала головой. К тому времени они установили своеобразное взаимопонимание в промежутках между ежедневной суетой по уборке, кормлению и заботе о своих малышах в больнице. Тайно Юлия завидовала Моне из-за ее маленькой белокурой голубоглазой малышки, тогда как Мона, ожидая рождения мальчика, поскольку у нее это был третий ребенок, восхищалась Чарльзом.
      – Он такой восхитительный, правда. Он будет большим. Посмотри, какие у него ножки и петушок.
      Бедняжка Юлия застывала на месте, наблюдая как Мона склонялась над ее сыном. Мона пощекотала его животик, затем скользнула пальцами к миниатюрному мужскому достоинству Чарльза и нежно потянула. У Юлии кольнуло в груди, особенно после того, как Чарльз радостно засучил ножками.
      Вскоре Юлия решила, что не вправе рисковать и позволять Моне превращать Чарльза в сексуального маньяка еще с пеленок, в столь нежном возрасте – семи дней от роду, поэтому она держала его туго завернутым.
      Уильям, муж Юлии, сыграл в рождении ребенка столь незначительную роль, что его присутствие по вечерам в течение часа больше походило на визит чужака к своему другу. Уильям был внешне привлекательным. В нем было почти шесть полных футов роста, глаза ярко-василькового цвета придавали ему весьма приятный вид. Он и в самом деле был первым, кого увидела Юлия, когда поезд остановился на станции Бридпорт. Семейство Юлии отправилось в отпуск. Они избрали Бридпорт, потому что он не был в моде, а значит мог оказаться дешевым. Юлии исполнилось девятнадцать. Братья и сестры привезли с собой шумную компанию домочадцев. Не замужем оставались только Юлия и ее сестра Мэри. Однако с того самого момента, когда Юлия увидела Уильяма, она поняла, что дни ее ожидания сочтены… Когда Уильям увидел Юлию в окне вагона, его сердце затрепетало от радости. Внешне они казались очень непохожими друг на друга, семьи их были столь разными, но его тотчас же привлекла ее хрупкость. В Бридпорте он рос с крупными, ширококостными сельскими девицами, дочерями местных фермеров. Они доили коров, группами собирались на танцы и громко смеялись. У них были толстые задницы, огрубевшие от работы руки, шершавые наощупь. Говорили они только про поросят и дойку коров. Он всегда испытывал безотчетный страх перед ними. Его неискушенность в отношении девочек исходила из того, что он сторонился грязных разговоров в школе и, кроме того, совсем был лишен опыта совместной жизни с женщинами. Мать умерла во время родов. Его рождение оказалось случайным, и он был поздним ребенком. Заботу о нем взяли на себя отец и два старших брата, которым сначала помогала тетя, но когда мальчик достиг школьного возраста, она перестала навещать их, и в доме воцарилось мужское братство.
      В шестнадцать лет Уильям пошел работать у господина Фурси, местного аптекаря. Там ему суждено было остаться на всю жизнь. К тому времени, как он впервые увидел Юлию на станции Бридпорт, ему исполнился двадцать один год, и господин Фурси уже принял решение о том, что передаст дело Уильяму. Ему светило перспективное будущее, а для господина Фурси он оказался просто божьим посланником. Господин Фурси, старый закоренелый холостяк, жил только для своей лавки. Ему нравился медлительный, спокойный и ласковый мальчик, когда они работали часто по ночам бок о бок, смешивая порошки и микстуры. За годы в его лавке не появилось ни одного нового ящика для хранения лекарств. Ничего не изменилось: все осталось так, как оставил его отец. Стеклянные и мраморные полки, сочетавшиеся с блестящими шкафчиками из красного дерева, отделанные орехом, глубокие ящики, тусклые медные газовые лампы, гроздьями свисавшие с потолка. Уильям должен оставить все точно так же. Для него это было самым романтическим местом в целом свете. Ему суждено стать убежищем от строптивой и недовольной жены. Но с того самого момента, как он увидел Юлию, началось его рабство, и любовь Уильяма, пылкая и верная, несмотря ни на что, продолжалась всю жизнь.

      Юлия и Ульям поженились через год после их первой встречи. Мать Юлии одобряла выбор дочери, поскольку Уильям, в конечном счете, продолжал профессию ее мужа. И даже при отсутствии других полезных качеств, он уже обладал светлыми волосами и голубыми глазами. Отец Уильяма, казалось, рад сплавить с рук хотя бы одного сына. Двум другим, по всей видимости, судьбой предназначено навсегда остаться холостяками. Если бы только старик обратил внимание на суровость хорошенького маленького ротика Юлии и ее хмурый взгляд, когда девушка приходила в их дом и разглядывала мужчин за столом, осуждая их поставленные на скатерть локти, распущенные ремни, беспечную манеру громко отхлебывать чай из дымящейся чашки, то он наверняка бы встревожился. Уильям чувствовал ее отвращение, однако твердо решил для себя быть внимательным и обходительным с этим столичным созданием.
      Перед самой свадьбой у Юлии состоялся весьма неловкий разговор с матерью, который та свела к своим традиционным наставлениям.
      – Они все хотят секса. Если ты даешь им его достаточно, то они не будут смотреть на сторону. Если они заглядываются на других женщин, то в этом ищи свою вину. Никогда не показывай, что это тебе может быть противно. Такой совет мать Юлии получила от своей матери, а Юлия, в свою очередь, должна будет передать его дочери. Пока Юлии удавалось справляться с любовными притязаниями Уильяма без особых хлопот. Они редко виделись, и все ухаживания осуществлялись, в основном, по почте. Она жила в Хаммерсмите с матерью, и жених приезжал с визитом всего только четыре раза. Он чувствовал себя совершенно не в своей тарелке на улицах Лондона. Покрой одежды Уильяма был отвратительным, а лучшие выходные ботинки годились только для длительных загородных прогулок. Однако, даже несмотря на свое расстройство из-за провинциального вида жениха, она успокаивалась тем, что они снимут маленький домик с верандой, двумя спальнями и кухней. Там была еще и вполне современная ванная комната. Ей больше не придется принимать ванну на кухне. Юлии не терпелось превратиться в хозяйку нового домовладения и избавиться от бесконечных придирок желчной, больной матери.
      Свадебное торжество прошло скромно, так как Уильям вырос без матери. Пригласили всех родственников Юлии, отца и двух братьев Уильяма. Состоялась гражданская церемония заключения брака, поскольку семейство Юлии никогда не посещало окрестных церквей. Отец и братья жениха чувствовали себя очень неуютно в костюмах и толстых шерстяных рубашках. Гостям из Бридпорта семейство Юлии, представители которого уже начали пробивать себе дорогу в высокие слои общества, показалось изысканным и непринужденным. Уильям заметил их крепкую сплоченность. Складывалось такое впечатление, что они знали дела друг друга до мелочей: вплоть до последнего гроша или свежей сплетни в округе.
      – Тетушка Джесси не смогла приехать… с дядей Роном снова та же история, – заговорили сестры между собой. Волна понимающих кивков, вращений глазами и натянутых улыбок показала, что они все восприняли сообщение. Тете Джесси не удалось удержать дядю Рона от очередного запоя. В этой семье, как и в большинстве других, над всем властвовали женщины. Они выросли на старых добрых пословицах, типа: «Любовь порядочной женщины может изменить любого мужчину», превратившихся в основы женской философии их семейства. Если твой супруг не стал лучше, не сумел превратиться в бледный призрак своего прежнего «Я», всегда внимательного и чуткого на семейных сборищах, готового согласно кивнуть в подтверждение слов своей дражайшей супруги, тогда это твое поражение. Если супруг не справился и не сумел удовлетворить ненасытное стремление семейства иметь новые машины, современную кухонную утварь, путешествовать в каникулы, тогда это его поражение. Кроме прочего, в глазах кровных родственников почитание семьи было превыше всего остального.
      Дядя Рон считался в семье белой вороной, и за последние годы его сумасбродное поведение проливало живительный бальзам на сердце Уильяма, которого подавляла и душила обстановка грандиозных клановых сборищ. Хотя он бы никогда не осмелился оскорбить Юлию и словом своего недовольства подобными событиями, втайне он мечтал, как бы хорошо было провести несколько минут с дядей Роном в глубине сада за домом в Хаммерсмите. Дядя Рон, будучи всегда немножко навеселе, горько жаловался и высказывал свои обиды на «Семью».
      – Старый дракон, – так он называл мать Юлии, – она держит своих мальчиков за яйца, и все женщины этой семейки… они все будут, рано или поздно, похожи на нее.
      Уильям слегка ужаснулся, услышав такое предсказание, тем не менее даже он понимал, что Макс и младший из братьев, Майкл, и пикнуть не смели в присутствии своей матери и сестер.
      – Знаешь, – сказал Рон Уильяму в один из приездов перед свадьбой, – твоя Юлия покруче и похлеще всех остальных.
      Уильям запротестовал, но в глубине души понимал, что Рон был прав. Он уже видел, как она улаживала дела в семье. Когда их частые споры переходили в баталии с бранью, визгом и криком, то последнее слово всегда оставалось за Юлией, маленькой паинькой с горящим взором и агрессивным видом, когда она вставала в позу, подпирая кулачками бока. Странно, но в такие моменты она возбуждала Уильяма, который привык к спокойной жизни среди простых мужланов, вдали от женщин. Не лишенный романтизма, он по-своему верил, что, когда они окажутся вместе наедине, страсть Юлии обернется другой гранью, которой они насладятся вдвоем в самые интимные моменты, поэтому Юлии никогда вновь не будет нужды визжать и кричать. А пока ей приходилось так поступать, чтобы постоять за себя в шумных семейных перебранках, успокаивал себя Уильям, но ведь наступит тот день, когда она безгранично будет принадлежать только ему. Уильям страстно желал, чтобы этот день наступил как можно скорее.
      Уильям женился на Юлии 14 октября 1942 года, брак был зарегистрирован в 10.00 в загсе Хаммерсмита. На Юлии было белое шелковое платье, белые туфли и кремовая соломенная шляпка, опущенная чуть влево, в руках – букет белых цветов. Юлия очень нервничала. Рядом стоял Уильям и нервничал еще больше. Его старший брат держал наготове кольцо, а Уильям думал о предстоящих событиях этого знаменательного дня.
      – После церемонии мы вернемся в дом, к столу, а потом сядем в машину. – Отец Уильяма дал ему на время медового месяца свой «Остин Севен». – И только тогда мы отправимся в Брайтон…
      Мысли разлетелись во все стороны.
      – Берете ли вы, Уильям Джон Энтони Хантер, эту женщину…
      – Да, – громогласно ответил Уильям с таким пылом, что все собравшиеся вздрогнули.
      Юлия улыбнулась. Она упивалась властью, которую обрела над этим красавцем-великаном. Она бросила на него взгляд кошки, загнавшей мышь в угол.
      – Да, – улыбнувшись ответила она на формальный вопрос регистратора брака. Уильям поцеловал ее с сердечной теплотой и искренней радостью, которые, как он полагал, останутся с ними на всю жизнь.
      Юлия ответила ему с формальной небрежностью. В голове беспрестанно свербила мысль о предстоящей брачной ночи. До сих пор она каким-то образом избегала думать об этом, однако теперь церемония закончилась, и испытание наступит уже через считанные часы. Освободившись от объятий Уильяма, Юлия повернулась к гостям. Не время сейчас думать об этом. Семья – прежде всего.
      Празднично накрытый стол уже ждал их в Картью Виллас. Мать Юлии напекла всякой всячины заранее. Сестры тоже не ударили в грязь лицом и приготовили свои фирменные блюда, где каждая старалась оказаться непременно лучше других. Макс открыл вино и пиво, и первый тост дружно подняли за здоровье жениха и невесты.
      В глубине души Юлии очень хотелось бы взять херес, поданный на круглых подносах, в особенности из-за того, что среди приглашенных гостей сидели ее школьные учителя. Как-то раз Юлию вместе с другими студентами-выпускниками пригласили в учительскую, куда обычно молодым людям заходить не полагалось, и ей надолго врезался в память огонь в каминной решетке, отражавшийся в серебряных кубках, которыми наградили победителей музыкального конкурса. Ей также запомнились изящные Григорианские столики и богатый ковер – все это было так непохоже на убогую обстановку ее собственного дома. Когда официантка в чепце предложила ей бокал хереса, то Юлия про себя решила, что когда-нибудь и у нее будет точно такая же комната. Даже в том случае, если у нее никогда не появится служанка, то уж наверняка она обзаведется серебряным подносом с бутылкой полусухого хереса, что будет символом ее достигнутых в жизни честолюбивых желаний.
      Пока она обходила всех гостей за столом, чтобы любезно поговорить с каждым, ей становилось неловко, когда она замечала блеск в большинстве пар любопытных глаз. Сестры никогда не обсуждали свою личную жизнь друг с другом, однако можно было сделать соответствующие выводы из мимоходом брошенных слов или замечаний.
      Обычно беременность или кормление грудью давало им передышку от притязаний мужей. Если кто-нибудь из сестер объявлял о том, что ждет ребенка, то остальные облегченно вздыхали, радуясь за нее.
      Юлия намеревалась заиметь ребенка, причем, как можно скорее, но даже когда она подошла к старшей сестре Мелиссе за несколько дней до свадьбы и полушутя спросила ее о сексе, та едко заметила:
      – Ну, если хочешь заиметь ребенка, тебе придется поступать так же, как и всем остальным: улыбаться и терпеть это.
      Юлии совсем стало не по себе. Она чувствовала себя одинокой и уязвленной, когда на прощанье поцеловалась со всеми перед отъездом. Несколько миль они с Уильямом проехали в полном молчании, предстоящее испытание повергло их души в панику. Юлия выбрала гостиницу в Брайтоне по совету Макса, который знал толк в подобных вещах. Макс уже достиг такой ступени жизненной лестницы, когда мог проводить каникулы в разных местах, и Юлия с предубеждением считала, то может позволить себе гораздо большее и лучшее, нежели ее братец.
      В Брайтон они прибыли около пяти часов. Их предупредили, что вечерний чай подадут в шесть. Шел дождь. Юлия предложила прокатиться вдоль побережья. Там было пустынно. Тревожно-свинцовое море тяжело накатывало волны на берег, словно напоминая о надвигавшейся муке. Поспешно отведя глаза от удручающей картины, Юлия объявила, что пора отправиться на поиски гостиницы. Не успели они войти туда, как им пришлось вытерпеть поздравления и шутки о новобрачных от веселой и общительной владелицы дома, но Юлия уловила в ее взгляде тень сочувствия и жалости, когда та, глядя на Юлию, произнесла:
      – Мы отвели для вас самую лучшую комнату. С видом на море… Надеюсь, она вам понравится.
      Вряд ли Юлии могло понравиться что-либо из предстоящего. Она было приготовилась сказать ему, что у нее месячные, но затем, спохватившись, напомнила себе, что не может бесконечно пользоваться этой отговоркой.
      «Нет, – решилась она про себя, – как только я забеременею, это может вредно отразиться на ребенке, а забеременеть мне нужно, чем скорее, тем лучше».
      Ей повезло, поскольку Уильям, как и большинство мужчин тогда, в его годы, никогда не утруждали себя чтением книг о рождении и воспитании младенцев, поэтому мифы и легенды, сочинявшиеся в семье женщинами волей-неволей оказывали воздействие на мужчин. Большинство матриархальных мифов посвящалось времени и ситуации, когда секс абсолютно исключался. Юлия неукоснительно соблюдала эти постулаты всю жизнь, но теперь они приближались к супружеской спальне, рядом с которой находилась ванная комната.
      Комната и в самом деле оказалась довольно приятной, как и предупреждали, с видом на море, однако Юлия тотчас же наглухо занавесила шторы, поскольку все вместе наводило на нее невыносимую тоску. Казалось, словно море намеревалось начисто высосать покрытый галькой пляж, а требовательный рокот морских волн действовал ей на нервы. Уильям вроде бы почувствовал себя гораздо уверенней. Он был рад тому, что наконец-то наступил столь долгожданный момент, когда он может побыть наедине со своей обожаемой женушкой. Пробуя шутить, он нетерпеливо помогал ей распаковываться. От одной мысли, что мужчина возьмет в руки предметы ее туалета, белье, Юлия пришла в ужас. Это было невыносимо.
      – Я распакую все позже, – сказала она и устремилась в ванную комнату умыть лицо и руки.
      Чай подали в столовой гостиницы. Юлия предложила Уильяму попросить у хозяйки подать бутылку шампанского. Уильям был бесконечно счастлив позволить заказать столь дорогую роскошь, даже несмотря на то, что не имел ни малейшего представления, справится ли его желудок с вином. Юлия никогда прежде не пробовала шампанского, но это все были ее неотступные амбиции подняться, подобно фениксу, из пепла ее обреченного на бедность детства и занять подобающее место и положение в среднем классе.
      Когда они сели напротив друг друга в маленькой столовой, Юлия взглянула на Уильяма. Теперь уже совсем скоро они будут совершать невообразимое действие, о котором даже немыслимо упомянуть вслух, но в результате чего появится ребенок, который станет ее паспортом в новый мир. Логически она допускала, что сама по себе не сможет достичь чего-то большего, нежели хорошее общественное положение в Бридпорте. Однако была абсолютно уверена, что сын, направляемый ее рукой, захватит ведущие позиции в обществе, а дочь выйдет замуж за мэра.
      Какие бы испытания ни выпали на ее долю, если они ведут к достижению этих амбиций, она вынесет их с достоинством и изяществом.
      – Чему ты улыбаешься, дорогая? Ты счастлива? – спросил Уильям, нежно беря ее за руку. Он просто светился любовью. Разве сможет он когда-нибудь причинить ей зло. Юлия очнулась от задумчивости и, пожав его руку, ответила:
      – Конечно, да, дорогой! – и вновь улыбнулась.
      Вернулся хозяин гостиницы с бутылкой шампанского. Ему редко приходилось открывать дорогие бутылки (его посетители обычно обходились пивом или сидром), поэтому он совсем не умел обращаться с пробкой. Шампанское выстрелило и фонтаном хлынуло на стол. Юлия глаз не могла отвести от этого зрелища: длинное зеленое горлышко бутылки с пенистой струей, брызнувшей ей на колени, само по себе превратилось в тот предмет, который ее силой заставили потрогать в кинотеатре в самый мерзкий день ее детства. Охваченная воспоминаниями о прошлом, представляя неотвратимо надвигавшееся будущее, Юлия чуть было не поддалась панике. Уильям смеялся и промокал стол салфеткой. Увидев расстроенное лицо невесты, жених поспешил успокоить и приободрить ее:
      – Тут еще много осталось, Юлия. – Он полагал, что причина ее расстройства скрывалась в зря потраченных немалых деньгах.
      Юлия покачала головой.
      – Теперь все в порядке, – поспешила ответить она. – Просто я немножко испугалась.
      Уильям наполнил ее бокал, затем – свой, чокнулся и произнес тост:
      – За наше совместное будущее – сказал он и порозовел от прилива искренних чувств.
      – За наше будущее, – ответила Юлия и поднесла бокал к губам.
      Уильям получил громадное удовольствие от своего первого бокала шампанского. Его привели в восторг пузырьки, и он радовался, как ребенок. Юлия же не могла сделать и глотка. Всю жизнь впоследствии она больше никогда не притрагивалась к шампанскому. Уильям крайне обеспокоился, почему она не пьет из своего бокала. Юлия ответила, что ей не понравился его вкус. Разве она скажет истинную причину, почему. Это означало, что всю бутылку допьет Уильям. Будучи совершенно не приученным к алкоголю, он слегка опьянел, что, в свою очередь, было ему на руку, потому что нервы у него сдавали.
      Теперь он расслабился и принялся уписывать свой ужин. Это была сытная английская еда: жареный цыпленок, овощи, вареный и печеный картофель с цветной капустой. На десерт – бисквит, пропитанный вином и залитый жирными сбитыми сливками. Юлия поклевала чуть-чуть от каждого блюда. У нее совсем не было аппетита. Чем больше Уильям говорил о планах на будущее, мечтая о лавке и домике, тем больше она чувствовала, что оказалась в западне. Возможно, в спешке избавиться от опеки своей мамаши и убогого окружения, она ошиблась в выборе мужчины. Конечно же, в его планы совсем не входило продвижение вверх по социальной лестнице. Все его помыслы замыкались на домике. Тогда как она мечтала об особняке и членстве в гольф-клубе Бридпорта, он распинался о том, как прекрасно ловить макрель и разводить огород. В данный момент Юлия исключила Уильяма из числа своих партнеров в достижении амбициозных целей. Еще до свадьбы она надеялась, что он сможет оказаться ее союзником. Ему придется оставаться опорой, в то время как она будет создавать условия для детей, чтобы осуществить свои честолюбивые замыслы.
      – Пойдем наверх, – предложил Уильям, которому не терпелось заключить ее в свои объятия.
      – Иди, – ответила она. В душе должно было воцариться спокойствие. – Я еще должна позвонить маме и сказать, что мы благополучно добрались.
      – Конечно, – согласился Уильям. Поскольку у него матери никогда не было, он обречен был всю жизнь считаться с мнением Юлии о том, как заведено в «настоящих» семьях.
      Он поднялся наверх и деловито принялся распаковывать свою новую одежду. Особый восторг вызывала пижама. Достав ее, он решил сразу же ее надеть, а уж потом распаковать лежавшие в чемодане вещи. Ему не хотелось смущать Юлию или самому оказаться в неловком положении. Он был абсолютно уверен, что пройдет совсем немного времени, и они с Юлией перестанут стесняться друг друга. Как же он заблуждался! Ни разу в жизни ему не пришлось увидеть жену обнаженной. Он приписывал это ее внутренней скромности, которую, как и остальные ее пороки, превращал в добродетели. Он прошелся по комнате, выбрасывая свои старые ботинки и ставя под кровать новые шлепанцы. Когда вошла Юлия, он сидел на кровати, слегка подпрыгивая, чтобы проверить пружины.
      – Все в порядке, любовь моя? – спросил он.
      – Да, – ответила она. – Все уже убрано, и гости разъехались по домам. Пойду приму ванну, – отрешенно добавила она, вынимая из чемодана чистую одежду. – Я недолго.
      Она и в самом деле вскоре вернулась, прекрасно понимая, что перед смертью не надышишься, и ей нужно смириться с неизбежным. Она вновь оказалась в спальне, натянув на лицо самую обворожительную улыбку, на которую была способна в данный момент. Уильям смотрел на свою новоиспеченную женушку с нескрываемым восхищением. Распущенные волосы сделали ее лицо еще нежнее. Одета она была в розовую ночную сорочку, расшитую ромашками, поверх – накинут пеньюар такого же цвета. Сейчас она выглядела моложе, чем прежде. Уильяма охватила необъятная волна нежности. Он выпрямился в полный рост, раскрыл объятия и заключил в них все ее маленькое тело. Он почувствовал, как оно напряглось и приготовилось к сопротивлению.
      – Не бойся, любовь моя, – сказал он. – Я не причиню тебе зла. В приливе чувств, которых он никогда раньше не испытывал, Уильям стремился разрешить внутренний конфликт между своей нежной любящей натурой и неодолимым острым желанием сексуального удовлетворения.
      Юлия оказалась счастливее остальных своих современниц. Уильям по характеру был нежным и чувствительным, поэтому испытание для нее прошло менее болезненно, чем у других женщин. Никто раньше и словом не обмолвился о том, насколько это болезненно. Боль подступила внезапно, словно удар. Это было настолько неожиданно, что ей пришлось сосредоточиться и сцепить зубы, чтобы подавить рвавшийся наружу крик. Уильям в этот момент забыл обо всем на свете. Как только он сумел проникнуть в нее, ему чудилось, словно он скользит по Длинному темному тоннелю на мягкой жидкой подушке, которая вдруг взрывается. Он выброшен во вселенную. Скатившись с нее, Уильям обнял и крепко прижал к себе Юлию.
      – Это было так чудесно, – сказал он, пребывая в неописуемом восторге. Ему и в голову никогда не могло прийти, что заниматься любовью так восхитительно. Откинув волосы с ее лица, он увидел, как Юлия плачет.
      – Тебе больно? – с тревогой спросил он. – Совсем чуть-чуть, – ответила она. – Все в порядке. Пройдет.
      Переполненный любовью и непривычным шампанским, Уильям очень скоро заснул. Как только Юлия почувствовала, что его дыхание стало глубже, она выскользнула из кровати и прошла в ванную комнату. Там наполнила ванну холодной водой и осторожно погрузилась в нее. Раздвинув ноги, она заметила кровь, хотя так надеялась, что он не поранил ее. Чувствуя себя разбитой, она с обидой и негодованием ощущала в своем теле его сперму. Положив подбородок на коленки, долго сидела в этой позе. Она больше не девственница, и обратной дороги нет.
      – В горе ив радости, пока смерть не разлучит нас, – прошептала Юлия.

      – Мы не должны терять связь друг с другом, – серьезно обратилась к Юлии Мона в последний день их пребывания в больнице, когда они уже готовы были отправиться домой со своими новорожденными младенцами. Первым порывом Юлии было поджать губы и отказаться, однако за прошедшие дни она успела привязаться к Моне. Мать Юлии никогда бы не восприняла эту смешливую бродяжку как женщину, но Мона видела Юлию насквозь вместе со всеми ее претензиями, и Юлия чувствовала себя в ее компании прекрасно. В теле Моны было нечто дикое и звериное, что странно волновало Юлию. Женщина имела оливкового цвета кожу и блестящие черные глаза. Когда Мона смеялась, Юлия поражалась розовому цвету ее десен и ровным белым крепким зубам. Живя рядом с ней в уединенной тишине палаты, Юлия испытывала блаженный комфорт от присутствия Моны. Это одновременно забавляло и умиротворяло.
      Однажды, после того как Мону навещал Сид (как подозревала Юлия, являлся возможным отцом малышки, но, конечно же, не состоял с Моной в законных отношениях), Юлия набралась смелости спросить у нее:
      – Тебе и в самом деле нравится лапанье и поцелуи?
      Мона лежала на спине в кровати. За окном стоял жаркий день. Мона взглянула на Юлию и рассмеялась. Она подняла сильные руки над головой и потянулась. От нее пахнуло мускусом. Волосы в подмышечных впадинах были густыми и курчавыми.
      – Мне всегда нравился секс и мужское общество, – ответила Мона. – Сид ко мне хорошо относится, и вместе нам очень здорово, но я никогда не буду принадлежать одному мужчине. Они мне надоедают.
      Юлия не знала, куда деть глаза. Комната, словно наэлектризованная, наполнилась волнами возбуждения женщины, готовой заняться любовью. Мона добавила:
      – Не могу дождаться, когда попаду домой. Приготовить приличную еду, выпить немножко сидра и завалиться с Сидом в кровать. – Она лукаво взглянула на Юлию. Та вспыхнула.
      – Тебе не нравится проводить время в постели со своим супругом, угадала?
      Юлия опустила глаза.
      – Ну, по крайней мере, ему придется подождать недель шесть, – ответила Юлия. – Жаль, что я не смогла привыкнуть и получать от этого удовольствие, хотя, если быть предельно откровенной, мне кажется все это отвратительным и отталкивающим. Я ненавижу его за то, что он со мной делает, и себя ненавижу за то, что мне это не нравится.
      В жизни Юлии это был самый честный момент.
      Видно это откровение привело Мону в легкое замешательство. Она провела с Юлией десять дней. Вначале ее злило высокомерное отношение к ее персоне. Вскоре она стала сознавать, что Юлия на самом деле была очень беззащитной и уязвимой девчонкой. В сущности, она была не готова к материнству. Мона содрогалась от того, как Юлия обращалась с малышом. А ее манера общения с мужем, пытавшимся выразить свои самые добрые чувства, заставляла Мону удивляться, как она вообще умудрилась зачать ребенка. Все это в конце концов вызвало у нее сочувствие к Юлии.
      Вид ее родственников вызвал еще большую жалость. Сестры прибыли в сопровождении Макса. Он просто светился добродушием и вновь обретенным благосостоянием. Его туфли слишком сияли, воротнички были чересчур тугими, а руки унизаны множеством массивных золотых колец. Блеск золота тотчас же привлек внимание Моны, цыганки по рождению. Макс, сексуально отвергнутый женой, тотчас же увлекся Моной. Несмотря на все свои недостатки, Макс был симпатичным и привлекательным мужчиной.
      Сестры Юлии чинно уселись на стулья возле кровати и начали тщательный осмотр своего нового племянника. Макс выбрал для себя противоположную сторону кровати и принялся внимательно изучать Мону, которая во всю длину растянулась на своей кровати. Ее груди налились молоком, а глаза эротично светились. Макс ощутил прилив страсти, волной прокатившейся от пяток к коленкам и грозившей охватить его целиком. Он быстренько опустил глаза, скрестил ноги и прокашлялся.
      – Чудесный мальчик, – произнес он, голос прерывался от чувств, переполнявших его. Юлия изумилась. Восторгаться младенцем – так непохоже на Макса. Она взглянула на сестер.
      – Очень похож на отца. – Таков был общий вынесенный приговор.
      – Но не расстраивайся, – сказала Мэри. – Малыши обычно меняются.
      Юлия посмотрела на Чарльза. Было столь очевидно, что английским джентльменом ему не быть. Слава Богу, ее мать уже умерла. По крайней мере, он не нахватается этих ужасных еврейских выражений. И не будет перенимать ее чудные привычки и манеры.
      Тем временем сестры начали сплетничать. Дядя Рон вызвал их раздражение, отказавшись сделать взнос на похороны их матери. Семейство негодовало. Они планировали установить белый мраморный памятник на могиле своих родителей, которые теперь лежали рядышком на кладбище в Хаммерсмите. Как только этот памятник будет установлен в надлежащем ему месте, то все они тайно надеялись, что наступит конец их мытарствам. Дети, которые были рождены в Англии, ни на минуту не сомневались, что они теперь англичане. Отныне в их семье никогда не будет пахнуть кашей и куриным супом.
      – Но ведь дядя Рон никогда ее не любил, – напомнила Юлия.
      Сестры в замешательстве переглянулись.
      – Как у тебя язык поворачивается такое говорить? – спросила Мэри.
      – Потому что, – настойчиво продолжала Юлия, – Рон всегда оставался чужаком и сторонним наблюдателем. Он не верит в семейную жизнь, – добавила она, стараясь произвести на сестер как можно большее впечатление. – Говорят, он встречается с другими женщинами.
      Макс был поражен. Он считал, что только он один знал о грехах Рона. Они привыкли тайком обмениваться информацией во время семейных сборищ, пока женщины занимались мытьем посуды, а мужчины собирались поговорить в гостиной.
      Юлия не знала, можно ли было верить этому последнему заявлению, однако теперь, держа на руках младенца, у нее было время сопоставить и обдумать все факты. Смерть матери не произвела на нее ни малейшего впечатления. Это случилось в последние месяцы беременности, когда она уже была не в состоянии отправиться на похороны. Несмотря на то, что она всплакнула, получив известие о том, что мать, как и отец, умерла внезапно, Юлия понимала необходимость борьбы за то, чтобы оказаться на ее месте. В особенности когда это касалось Макса. Надежды на то, что Уильям окажется ее социальной поддержкой, утрачена, поэтому ей нужен был Макс, который бы стоял рядом и советовал, что следует сделать, чтобы вскарабкаться вверх по социальной лестнице.
      Когда все посетители прощались, выходя из палаты, она пожала Максу руку и спросила:
      – Макс, ты ведь поможешь, если мне понадобится твоя поддержка, правда? Теперь, когда нет мамы, мне ведь нужно с кем-то советоваться.
      Юлия самодовольно откинулась на подушку: все благополучно шло по задуманному плану.
      – Вонючий педераст – твой братец, – сказала Мона, когда все ушли.
      – Я не знаю, о чем ты говоришь, – ответила Юлия.
      – Понятно, что не знаешь, – рассмеялась Мона. – Ни одна из твоих сестер об этом тоже не имеет ни малейшего понятия!
      – Нас так воспитали, – возразила Юлия.
      В этот момент проснулся Чарльз и громко заявил о себе.
      – Наверное намочил пеленку, – предположила Мона. – Так и есть. Я переверну его. Тебе не стоит этого делать перед кормлением.
      Юлии в самом деле становилось дурно до тошноты, когда младенцу приходилось менять пеленку. «Одному Богу известно, как бы я обходилась без Моны», – думала она. Больница вдруг показалась ей надежным и безопасным местом, а мысль о своем маленьком домике пугала неизвестностью. Как она будет управляться с новорожденным младенцем и мужем, который ничегошеньки не понимает кроме своей работы и огорода?
      Уильям явился через несколько часов, чтобы забрать ее домой. Ради столь важного события он взял машину господина Фурси. Мона к тому времени уже ушла, и Юлия осталась одна в тишине комнаты наедине с Чарльзом. Ее охватила паника. В семье она была самой младшей, поэтому совсем не знала, как нужно обращаться с детьми. Она даже и младенца никогда на руках не держала. Правда, у ее сестер уже имелись дети, но Юлия никогда ими не интересовалась по-настоящему. Она считала себя «интеллектуалкой» в семье. У нее всегда вызывали отвращение кутерьма, беспорядок, грязь и слизь, которые, казалось, всегда сопровождали любого младенца. Теперь это коснулось и ее: предстояло посвятить годы жизни воспитанию Чарльза, вложить в ребенка все, до последней черточки своего характера. Чем больше она успокаивала себя мечтами и амбициями, тем больше расстраивалась и горевала о собственной участи.
      Никто и никогда ей не говорил, что во время родов женщины могут порваться, хотя она даже не почувствовала этого, настолько сильно была душевно потрясена всей процедурой родов, однако с гневом и стыдом припоминала, как грубая акушерка зашивала ее, уверяя при этом, что это совсем не больно. Каждый стежок был похож на сквозной удар раскаленного докрасна ножа, а всего их было восемь. Каждый раз она завывала от боли и стонала. В глубине души она проклинала Уильяма, который смиренно дожидался в комнате для посетителей. Лежа на спине, привязанная ремнями к столу, с разведенными в стороны ногами, она чувствовала себя как здоровенная грязная непотребная баба. Всякий раз, когда воспоминания об этом событии накатывали на нее, слезы ручьями лились по лицу. Она никогда не простит Уильяма за это. Почему-то, даже несмотря на то, что и речи не могло быть о присутствии Уильяма там, она не могла смириться с тем, что его не было, чтобы успокоить и защитить ее в тот момент, когда она больше всего нуждалась в его поддержке. Зародившееся в душе Юлии недовольство своим супругом с каждым разом росло и накапливалось.
      Она осторожно опустилась на кровать, поскольку садится из-за швов пока все еще было больно. Чарльза Юлия держала на руках. Теперь, как ей казалось, у них с младенцем установилась более тесная связь. Однако это еще не было похоже на настоящую материнскую связь: многое в младенце вызывало ее отвращение. Но сейчас в ее сердце торжествовало чувство собственности, безграничной власти над этим беспомощным крошечным существом, которое отчаянно в ней нуждалось, чтобы выжить. Кроме того, у нее в жизни появился союзник: Чарльз сполна вернет заботу и годы, потраченные на него матерью. Карьера отразит прилежание и участие Юлии в его учебе. Женитьба станет зеркалом вкуса Юлии в выборе невестки. Его дети будут постигать науку жизненной мудрости, сидя на коленях у Юлии, которая по крупицам собирала и лелеяла для них жемчужины мудрости бытия в этом мире.
      Ее задумчивость прервал Уильям, несмело постучавший в дверь.
      – Входи, – сказала она, и в ее голосе прозвучала нетерпеливая нотка.
      Уильям открыл дверь. Юлия смотрела на него. На его честном лице тенью лежала тревожная мысль о том, как привести жену с младенцем в их маленький домик. Как и Юлия, он чувствовал себя в безопасности, пока она находилась в больнице, но теперь пробил и его час принять бремя забот, в которых Уильям не чувствовал себя хозяином положения, поэтому не знал, с какого края приступить к этой проблеме. Юлия прекрасно понимала ход его мыслей. Она всегда точно знала, о чем думает ее муж. Она ощутила хорошо знакомое ноющее состояние внутри себя, отчего стало муторно и засосало под ложечкой. Оттого, что Уильям примет на себя инициативу, можно было не ждать ничего хорошего. Из этого никогда-никогда ничего хорошего не получалось. Ей приходилось взваливать весь груз ответственности за двоих на свои плечи. Успокоившись, с очаровательной улыбкой она показала на приготовленные чемоданы с вещами.
      Взяв на руки Чарльза, она решительно направилась к выходу из больницы, по пути прощаясь с нянечками и медсестрами. Акушерка выразила ей особое расположение, пожелав всего хорошего и обратившись к Уильяму со словами:
      – У вас замечательный мальчик, господин Хантер. Он делает вам честь. Вы можете гордиться им.
      «Какая чудесная молодая чета», – думала старшая акушерка, провожая их взглядом.
      Вряд ли она была столь оптимистична в своих выводах, если бы ей пришлось наблюдать сцену в их доме в десять часов вечера. Юлия пыталась покормить Чарльза. Но она была такой уставшей и расстроенной своим возвращением домой, что молока не хватило. Чарльз разволновался и принялся орать во все горло. Уильям беспомощно уставился на них обоих. Если в этом и состояло отцовство, то насколько же далеко было его представление о хорошеньком милом малыше, дрыгающем ножками на коленях своей счастливой мамочки. Юлия на время кормления ребенка выставила мужа из спальни, но ему слышно было, как он кричал и как выходила из себя Юлия.
      Он постучал в дверь, и она разрешила ему войти. Лицо ее раскраснелось от гнева. Чарльз предал ее. Он выставил ее перед мужем далеко не в лучшем свете, представляя ее отнюдь не идеалом материнского совершенства. А Юлия обязана быть образцом совершенства во всем. Любая хорошая мать кормит младенца грудью, а Юлия во что бы то ни стало должна являть собой идеал жены и матери. Следовательно, она будет кормить грудью.
      Дни и ночи проходили для Юлии в туманной дымке усталости. Она не была настоящей кормилицей. Грудное вскармливание требует спокойного и всепрощающего характера. Вначале она находила утомительным и скучным долгое сидение в одной позе. Однако постепенно мать и дитя втянулись в монотонность рутины, и она открыла в процессе сосания Чарльза любопытную эротичность. Как большинство матерей, родивших своих первенцев, Юлия добрую половину ночи проводила, бесконечно вскакивая с постели, чтобы подойти к детской кроватке и убедиться, дышит ли малыш. Она придвигала кроватку все ближе и ближе к своей, затем, после одной из самых беспокойных ночей, попросила Уильяма спать в комнате для гостей.
      – Твой храп беспокоит малыша. Кроме того, я не слышу, дышит ли он.
      Эти слова задели Уильяма, тем не менее, он воспринял свое выдворение с завидным достоинством. Разве он мог себе представить, что ему будет отказано в супружеском ложе еще целых два года. Отправив Уильяма за дверь, чувствуя себя в полной безопасности, Юлия упивалась наступившей личной свободой наедине со своим маленьким сынишкой.
      Уильям проснется утром, приготовит свой завтрак, затем принесет ей чашку чая. Он мельком взглянет на Чарльза, который обычно спал в это время, затем поцелует жену в лоб и уйдет на работу. Как только за ним хлопнет дверь, Юлия откинется на подушки, расслабится и будет дожидаться пробуждения Чарльза. По утрам груди болели от прилива молока. Она считала минуты до утреннего кормления. Стрелки медленно подползали к восьми часам, и она водила пальцами по синеватым венам, распухшим и выделявшимся по обеим сторонам груди. Пробуждаясь, ребенок начинал беспокойно ворочаться, и с каждым его движением грудные соски у Юлии невыносимо напрягались и набухали, тогда она брала на руки сонного малыша и прикладывала его к груди. Младенец, почуяв запах теплого сладкого молока, внезапно широко распахивал глазенки, его десны начинали конвульсивно работать, как только он приникал к груди. Обнаружив сосок, он подсовывал под него свой язычок, чтобы удобнее было сосать. Первые глотки материнского молока всегда были очень торопливыми, и она подбадривала его, слегка покрикивая и хныча.
      Боль и напряжение отступали, на смену им приходило новое сексуальное ощущение, вызванное его маленьким ротиком, тянувшим сосок. Этого чувства она никогда прежде не испытывала. Конечно, ничего общего с тем, что она ощущала с Уильямом, когда тот пытался иногда неловко забирать ее сосок губами. Когда такое случалось, она считала его идиотом, и оба смущались. То, что она испытывала с Чарльзом, было окружено гораздо более романтическим ореолом, нежели она могла себе представить, и что она связывала с кормлением грудью. Это было слишком сильное животное чувство. Ее тело вдруг бросало в жар, и внутри она ощущала непонятную истому. Часы кормления она теперь стала ждать с нетерпением. Ни в одном руководстве по уходу за ребенком ничего не говорилось об этом ощущении. Все инструкции и пояснения были слишком сухими и примитивными. Ей не с кем было поделиться своими наблюдениями. «Если бы, – размышляла она, – я вдруг столкнулась с Моной, то я бы наверняка спросила ее, нормально ли это чувство».
      После окончания кормления, наступало время подъема и одевания малыша. Делая все не спеша, и мама и малыш получали громадное наслаждение. Сначала Юлия принимала ванну и одевалась сама, затем наступал черед для Чарльза. Она уже привыкала к его гениталиям. Теперь они были не такими распухшими, но она по-прежнему никак не могла приучить себя мыть под его крайней плотью. Она решила сделать ему обрезание.
      – Будет гораздо чище, – заметила она про себя.
      Единственным камнем преткновения в плавном и счастливом течении их бытия было приучение малыша к горшочку. В ее руководстве, сокращенном варианте книги Траби Кинга, говорилось, что мамаши должны позаботиться о том, чтобы их детки начали приучаться к горшочку, начиная с шести недель. Если им не удастся этого достичь, то ребенок обречен на нежелательные последствия в дальнейшем: испортится характер, могут возникнуть ужасные физические осложнения. Юлия имела нетерпеливый характер, и, если Чарльз не мог сходить в горшок, ее неудовольствие было очевидным. Более того, если он не ходил в горшок, а позже портил пеленку, она воспринимала это как личное оскорбление. Последующая замена пеленки сопровождалась недовольным ворчанием и всяческим выражением недовольства, уговорами и даже угрозами. По прошествии многих лет она хвасталась всем, кто интересовался, что Чарльз уже к двенадцати неделям был приучен к горшочку.
      Остаток дня проходил по раз и навсегда заведенному распорядку. Домик был маленьким, но Юлия могла все утро заниматься изнурительной уборкой. В ее родном доме бездельем считалось просидеть десять минут ничего не делая. Все женщины в семье, за исключением Мэри, слыли безупречными хозяйками. Юлия считала, что вылизанный и сияющий вид комнаты отражает настроение и характер хозяйки. Уильям, с его манерой делать все как попало, никогда не отвечал высоким запросам Юлии. Каждое утро, приходя на кухню, она обнаруживала рассыпанные крошки или не могла отыскать чайную ложку. Ничто не ускользало от ее придирчивого взора. Мужу частенько приходилось выслушивать лекцию на тему о том, как лучше всего мыть посуду. Постепенно он стал все меньше и меньше заниматься делами по дому, пока в конце концов она не превратила весь дом в свою вотчину.
      По вечерам, после ужина, она разрешала ему вытирать посуду. Это давало ей повод думать, какая они счастливая пара, когда делают все по общему согласию вместе. Она хвасталась хорошим отношением мужа перед своими сестрами. Теперь замуж вышла и Мэри, которая с завистью говорила:
      – Жаль, что мой Джозеф не такой. Не успеет встать из-за стола, как мчится из дома как угорелый.
      Когда Юлия до блеска надраивала свой дом и составляла меню на день, она размышляла над тем, как ей в жизни повезло.
      После дневного кормления наступало время прогулки с Чарльзом. Коляска была фирмы «Серебряный крест». То, что годилось для королевской семьи, годилось и для Юлии. Она надевала перчатки, пальто с ондатровым воротником и катила огромную коляску в направлении магазинов. До сих пор ей удавалось как-то избегать соседей. Она считала их слишком обыкновенными. Мать заразила всех своих детей мыслью о том, что они были отрезаны от большинства людей в обществе вокруг них, поэтому иметь друзей для Юлии было чем-то из ряда вон выходящим. Иногда она натыкалась на Мону. Юлия до себя и мысли не допускала о своем одиночестве.
      Не хотела думать о том, что специально выбирает дорогу в город, возможно ради того, чтобы встретиться с Моной.
      Обычно Мона толкала впереди себя видавшую виды старую коляску, нагруженную всякой всячиной, среди которой лежала малышка. Следом, держась за ее юбку, волочились еще две девчушки. Мона ласково махала рукой и обычно задавала какой-нибудь непристойный вопрос. Иногда она интересовалась Максом. Но частенько, под настроение, Мона останавливалась немножко поболтать с Юлией и обменяться новостями о малышах.
      Мона пыталась уговорить Юлию отправиться с ней в прачечную, где в большом помещении было полным-полно паровых машин. Туда все женщины приходили каждую неделю, приносили собранное грязное белье для стирки в огромных белых мешках с прикрепленной к ним бирочкой. Все мешки сваливали в шипящие и кипящие машины. Через определенный промежуток времени мешки извлекались, затем их владельцы сортировали содержимое и загружали теперь уже чистое белье в катки, где белье проглаживалось. Дети всех возрастов сновали взад и вперед между машинами. От горячего пара женские лица разрумянивались, волосы становились мокрыми от пота. Вся сцена была похожа на кошмар, но в жизни многих женщин она являлась ключевым моментом.
      Однажды Юлия поддалась на уговоры и пошла в прачечную, где ее ужасно напугал вид такого множества женщин с красными распухшими руками. Все это было слишком отвратительно для нее: мужские подштанники, растянутые на доске для глажения и лежавшие в беспечной близости с розовым корсетом, откровенно сексуальные женские разговоры, типа: «Лилька, тебе ноги задирали на этой неделе?» – спрашивала старая беззубая карга.
      Юлия, не выдержав дольше, выбежала вон. Она недовольно заметила Моне, что крайне негигиенично стирать свое белье в одной воде с грязным бельем других людей, на что Мона рассмеялась:
      – Зараза к заразе не пристает! Даже если и так, то что будет от нескольких микробов? В любом случае, тебе полезно познакомиться с тем, как живут остальные простые люди. Ведь невозможно жить так, как ты, отгородившись от всего мира.
      – Но у меня есть Уильям, и он приходит домой обедать, а потом возвращается в шесть вечера. У меня полно домашних дел, поэтому есть чем заняться. Чарльз требует много внимания, тем более, что он начал ползать.
      Уильям не ставил перед собой задачу каждый день обедать дома, просто понимал, что молодой жене очень одиноко. До свадьбы у него в привычку вошло обедать в соседней пивной, где встречался с друзьями и мог сыграть пару партий в ножички. Тем не менее, Юлия предпочитала и настаивала, чтобы он обедал дома, поэтому, не смея перечить ее воле, он приходил на обед домой, постепенно теряя своих прежних приятелей. Точно так же обстояло дело и вечером. Юлия считала все общественные заведения слишком примитивными. На самом деле она была не против позволять ему проводить время вне дома, просто ясно давала понять, что в ее семье никто не являлся завсегдатаем подобных мест. Если он все-таки задерживался где-нибудь и не приходил домой вовремя, уже заметил, что тогда Юлия встречала его приход полным молчанием, продолжавшимся весь вечер, пока она сидела в своем кресле у камина с легкой грустной улыбкой на лице, отчего Уильям чувствовал себя виновником.
      Чарльз подрастал в тесном маленьком домишке и был очень привязан исключительно к матери. Она кормила его грудью до двух лет. Как только он перешел на твердую пищу, дневные кормления прекратились, но она по-прежнему не отказывала себе в удовольствии заниматься любимым делом ночью. После кормления грудью Чарльз нежился возле нее, вдоволь напившись молока, а потом засыпал глубоким беспробудным сном. А Юлия, пресытившись и чувствуя приятную истому, засыпала рядом, и ей снилось светлое будущее, в которое она войдет рука об руку с Чарльзом. Однако малыш взрослел и становился все более требовательным, поэтому она приняла решение, что пора отказаться от кормления грудью вообще. Это становилось сделать труднее, поскольку ребенок забирался к ней на колени, тянулся за пазуху к груди и просил: «Ням-ням», Ее отказ приводил его в негодование, и он принимался громко плакать.
      Уильям тоже становился слишком своенравным, продолжая спать в одиночестве в соседней комнате. Ему очень трудно было оценить ситуацию и разобраться в том, что происходит в его семье после женитьбы. Ему не с кем даже посоветоваться. Отец и братья продолжали прежний отшельнический образ жизни, куда женщинам вход был заказан. Насколько Уильям мог разобраться сам, ему казалось, что жена – образцовая мать для его сына. Он тоже пытался быть примерным отцом, однако мальчик, возможно, боялся его, начинал плакать и убегал к матери, завидев отца, хотя тот только пытался с ним поиграть. Чутье подсказало Юлии, что супруг начинает расстраиваться и не доволен положением дел в семье, поэтому она решила, что пора перевести Чарльза в отдельную комнату, а Уильяму вернуться на супружеское ложе.
      Для Чарльза было страшным ударом вдруг ни с того ни с сего оказаться выдворенным из маминой спальни. Юлия, если что-то решала, то делала это четко и бесповоротно. Этой ночью, как обычно, они испытали знакомое упоительное ощущение от грудного кормления, а на следующий вечер Чарльз вместе со своей кроваткой очутился в другой комнате, причем без всякого кормления грудью. Несколько ночей он блажил во все горло перед тем, как уснуть, испытывая нервы родителей, но Юлия оставалась непреклонной, объяснив Уильяму, что ребенок должен привыкать засыпать сам. Муж только с радостью согласился, поскольку теперь мог беспрепятственно вернуться спать в свою кровать. Причем, не только благополучно вернуться, но и начать заниматься любовью с Юлией. Со стороны жены возражений не последовало не потому, что она вдруг стала чрезвычайно сексуальной, а только из-за принятого ею решения, что настало время заиметь дочку.
      Как и раньше, Юлия стойко терпела сексуальные подвиги Уильяма. Разрешая ему забираться на себя верхом, она достаточно широко раздвигала ноги, чтобы ему было удобно, а потом ждала, когда все это закончится. Если в моменты интимной близости он пытался с ней разговаривать, она в ответ бормотала ласковые слова, чтобы поощрить его действия, при этом сама стискивала зубы и внушала: «все, что угодно, лишь бы это побыстрее закончилось». Когда Уильям доходил до наивысшей точки возбуждения, она, лежа под ним, вспоминала того незнакомца из кинотеатра. В такие моменты она презирала Уильяма. Охваченный чувством, Уильям становился его жертвой и полностью утрачивал над собой контроль: временами громко вскрикивал и стонал, а иногда даже, к ее крайнему замешательству, кричал в полный голос.
      – Шш-ш… – шипела она, закрывая его рот рукой. – Соседи!
      Несколько дней после таких случаев Уильям был исключительно внимателен к ней. Он пытался сделать что-то приятное для нее: приносил цветы, напевал в доме. Вскоре она научилась нормировать секс и перевела его на сексуальный рацион, которого было достаточно, чтобы держать его в счастливом состоянии и не допускать крамольных мыслей в его голове. Сама же она воспринимала секс как вид неприятной тяжелой работы в семье и делала это с той же тщательностью, с какой относилась к мытью посуды, стирке или глажению.
      На детских фотографиях Чарльз изображен двухлетним малышом в кружевных кофточках. Черные волосы кольцами падают на плечи. Даже Уильям замечал в его облике что-то девичье в сравнении с другими карапузами его возраста. Юлия обычно фыркала на подобные замечания и начинала выискивать недостатки воспитания в соседских семьях, где родители позволяли своим детям играть на улице, летом бегать босиком и немытыми. Уильям вспоминал о своем детстве, когда он гонял как ветер вольный, без родительского присмотра, и благодарил судьбу за столь рассудительную жену, которая старалась упрочить семью.
      Когда Чарльзу исполнилось три года, Юлия почувствовала, что вновь беременна, о чем не преминула сообщить своему супругу с ликованием и восторгом, предвкушая близкую свободу от некоторых, столь отвратительных, обязанностей в семье. Уильям обрадовался и опечалился одновременно, поскольку вновь наступает конец его интимной близости с женой. Отныне, когда он попросит ее об этом, она изредка соглашалась, и то, если не забывала о его просьбе. Вскоре Уильям научился не докучать ей своими просьбами слишком часто, а переключил все свое внимание на занятия в огороде, где выращивал изумительные овощи. Он превратился в очень спокойного и замкнутого человека, обращенного в свой внутренний мир. Он по-прежнему безумно любил свою жену, зная при этом, что его страсть ее обижает, поэтому довольствовался тем, что лежал рядышком с ней, подчинившись целиком и полностью ее властному и нервному характеру.
      С того самого момента, как Юлия поняла, что беременна, ее отношение к Чарльзу изменилось. Она отвела его к парикмахеру и коротко постригла, затем в местной лавке купила ему шорты на лето и брючки для прохладной погоды, чтобы заменить ему кружевные распашонки, в которых он ходил до сих пор. Дома Юлия занялась шитьем одежды для новорожденного.
      Вторую беременность она переносила плохо. Она и до этого не отличалась приятным характером, а теперь и вовсе не переносила проделки трехлетнего озорника. Она стала очень строгой в отношении к нему, и, когда совсем отяжелела, начала бить мальчика, если он не слушался. Это очень смущало Чарльза, который до сих пор был для матери самым главным существом в жизни. Теперь у нее оставалось для него совсем мало времени. Большую часть дня она проводила лежа в постели, а когда вставала с нее, то была поглощена домашними делами.
      От Уильяма никакого толку в обращении с Чарльзом не было, поскольку Юлия всегда держала их врозь. Поэтому сейчас, когда мальчику так необходим отец, между ними совершенно не было взаимопонимания. Иногда Юлия осыпала сына поцелуями, совсем как прежде, но после этого отталкивала его или одного отправляла гулять в саду за домом, пока сама наводила чистоту в доме.
      Элизабет появилась на свет в положенный срок и в той же больнице, что и Чарльз. Тетя Мэри, у которой своих детей не было, оставила дома мужа одного и поспешила на десять дней к Юлии, чтобы присмотреть за Чарльзом, пока сестра в больнице. Мальчику очень нравилось, когда у них гостила тетя Мэри. Она не была такой строгой как мать, и позволяла ему множество запретных вещей, например: есть из консервных банок, таскать конфеты в перерывах между едой. Тетя Мэри разрешила забираться на мебель и даже отпускала на улицу поиграть с соседскими ребятишками. Из всех тетушек – Мэри была самой любимой. Она не была строптивой и заносчивой, поэтому частенько смущала своих сестер длинными воспоминаниями о скучном детстве в Хаммерсмите. Тетя Мэри поселилась в одной комнате с Чарльзом. Каждое утро она звала его в свою кровать, они садились рядышком, и тетя Мэри рассказывала Чарльзу о своем житье-бытье, о муже или еще о чем-нибудь. Ее супруг Джозеф владел небольшим магазинчиком, где все продавалось прямо на улице. Одной из любимых игр у них был магазин дяди Джозефа. Тетушка Мэри очень скучала без своего мужа.
      Чарльз любил забираться в кровать к тете Мэри, потому что она, в отличие от матери, пахнувшей только карболовым мылом, удивительно благоухала. Иногда от нее исходил запах свежескошенной травы. Несколько раз от нее пахло дымом как от камина в гостиной. Кроме того, она пользовалась пудрой, источавшей тонкий аромат фиалок. Он любил прижиматься головой к ее мягкой груди. Тетя Мэри поистине любила Чарльза. Она прижимала его к себе, осыпала поцелуями лицо, а затем тормошила и щекотала, пока он не запросит пощады.
      Он понимал, что тело тети не такое, как у его матери. Даже когда он был крошечным, то чувствовал натянутость и неискренность материнской ласки. Он чувствовал явно собственнические стремления, исходившие от ее отношения к нему. Когда он был помладше, от этого ощущения у него болел живот, и его часто приходилось отводить к доктору и обращаться по поводу болей в желудке. Доктор никак не мог понять, в чем же здесь дело. Ведь он всегда привык считать госпожу Хантер отличной матерью, которую совершенно не в чем было упрекнуть, хотя она и казалась ему чересчур покровительной.
      Кроме того, тетя Мэри ничего не имела против его «петушка», когда он играл с ним, сидя в ванне, и не хлопала его по рукам за это и не говорила, что он может вдруг отвалиться. Ведь это было до сих пор настоящей пыткой, отчего он порой плохо спал по ночам и видел страшные сны. Мать часто ругала его за то, что он трогает свое тело. Чем больше она ворчала, тем больше он нервничал, пока наконец она не выходила из себя и не ударяла его со словами:
      – Как-нибудь ты проснешься утром, а «петушка» нет. Не будь же таким упрямым.
      Боясь исполнения этой угрозы, Чарльз каждый вечер засыпал, крепко прижимая «петушок» ладошками к своему телу. У него не было никаких шансов. Ему часто снился жуткий сон: кто-то входил в комнату с ножницами. Потом всю свою жизнь он засыпал точно так же.
      Он интересовался у тети Мэри, отпадают ли «петушки».
      – Бог его знает, – ответила она, – если это и так, то совсем у немногих детишек.
      Для Уильяма эти десять дней тоже остались незабываемыми и полными разнообразных впечатлений. Он был бесконечно благодарен Мэри за то, что она нашла время и желание позаботиться о них с сыном. Он и не предполагал, что сестры могут быть настолько разными. Юлия до этого обычно жаловалась на неряшливость Мэри, но ей ничего не оставалось, как обратиться к ней за помощью, поскольку все остальные сестры были заняты своими огромными семьями. Уильям сначала сильно смутился от того, что ему придется пользоваться одной ванной комнатой с другой женщиной, но вскоре пришел в восторг от легкости характера Мэри, в особенности от того, что она совершенно не тиранила его на кухне. Он не чувствовал себя виноватым за отсутствие пепельницы, которая всегда куда-то исчезала, как только он доставал сигарету. Теперь он спокойно мог пить чай с подноса, сидя у камина, а не за столом, накрытым по всем правилам этикета, где, не дай Бог, сконфузишься и сделаешь что-то не так.
      На четвертый день ее пребывания он занимался в саду после работы, потом сидел на кухне в жилетке. Мэри и бровью не повела, чтобы сделать ему какое-нибудь замечание, Чарльз играл во дворе, забыв про свое бесконечное хныканье. Уильям даже взял его с собой на огород и показал, как растут овощи. Чарльз пришел в полный восторг от того, что ему разрешили побегать вдоль рядов зеленых зарослей бобов и моркови, причем вслед ему не слышались причитания матери, что упадешь и испачкаешься. Дорсет отличался своей плодородной жирной почвой. По дороге домой отец с сыном смеялись, и когда Уильям извинился за то, что Чарльз пришел домой грязным, она рассмеялась и сказала:
      – Ну и что ж из того. Мальчишки всегда пачкаются. Ведь ты же хочешь, чтобы он стал мужчиной, а не девчонкой.
      Повисло неловкое молчание. Уильям вспомнил, как он боролся с Юлией, чтобы та не надевала на сына всякие девичьи платьица и кружевные кофточки. Сколько они по вечерам спорили из-за того, чтобы остричь Чарльзу волосы.
      – Ты права, Мэри, – заметил он уже поздно вечером. – Я думал о Юлии. Ей не нравилось, чтобы мальчик вырос грубым или был плохо одет. Я беспокоюсь за него, когда придется пойти в школу. Но она так расстраивается, если я заговариваю с ней об этом. – Уильям замолчал, ему трудно было выразить свои мысли: он не чувствовал полной уверенности, а не воспримется ли этот разговор как критика в адрес Юлии.
      Мэри рассмеялась над понятым выражением.
      – Наша матушка не очень жаловала мальчиков. Она всегда говорила, что ей больше нравятся девочки. Когда отец умер, она обратилась к Максу, хотя прежде воспитала мальчиков так, словно это были девочки. Они должны были уметь шить, готовить, убирать в доме. Они играли в те же игры, что и девочки, и мать никогда не разрешала им общаться со сверстниками. Юлия поступала точно так же. Не стоило принимать близко к сердцу, что она расстраивалась. Юлия всегда любила командовать, и ей удавалось это с завидной грацией. Слишком уж она умна. Попробуй только слово ей поперек сказать. Тут же вспылит.
      Уильям вяло попытался возразить, однако в глубине души чувствовал правоту Мэри. В последнее время мальчик был сам собой, как все нормальные мальчики его возраста. Уильям почувствовал нахлынувшее вдруг чувство отцовской любви к своему маленькому сынишке, поэтому дал себе слово обязательно купить футбольный мяч и показать Чарльзу, как играть.
      Когда он пришел домой после обеда с футбольным мячом, Чарльз был вне себя от восторга. Теперь он оказался гордым владельцем собственного мячика, хотя до этого прежде с завистью наблюдал из окна, как другие мальчишки гоняли мяч, а его сверстники с азартом им помогали. Уильям взял его с собой, и на траве, где валялись сигаретные пачки, обрывки старых газет и собачьи экскременты, отец с сыном играли в футбол.
      Жаль только, что Чарльз проговорился об этом вечером в больнице. Юлия тут же рассердилась на Уильяма:
      – Как ты мог позволить ребенку играть в такой грязи? Он мог подхватить там все, что угодно. В самом деле, Уильям. О чем ты только думал? Где была твоя голова?
      Уильям не удержался от возражения:
      – Другие же дети всегда там играют.
      Лицо Юлии застыло, взгляд стал суровым. Она интуитивно понимала, что сейчас теряет контроль над своим супругом. Все годы придирок и ущемления мужа в правах пошли насмарку из-за вольной и неряшливой сестрицы, которая снова потакала всем его дурным привычкам.
      – Наверное ты опять сидишь в жилетке дома? – произнесла она вслух.
      Уильям виновато опустил голову.
      – Никуда не годится, Уильям. Мы никогда не продвинемся ни на шаг вперед, если не будем над собой работать.
      – Знаю, Юлия… Не буду больше. Пожалуйста, приходи скорее домой. Я так без тебя скучаю.
      Для Уильяма столь свободная обстановка в семье в присутствии Мэри могла действительно оказаться чреватой опасностями. Он испугался чувства свободы и понимал, что может потерять над собой контроль. Все встанет на свои места, когда Юлия вернется. Она будет наставлять его на путь истинный, учить, как правильно поступать, чтобы ни он, ни их сын не допускали промахов в своем поведении.
      Чарльз, игравший уголком одеяла в ногах кровати, изо всех сил потряс им, говоря матери при этом:
      – Я – привидение, я охочусь за тобой! Ууу-уу!
      – Кто научил тебя таким глупостям? – строго спросила Юлия.
      – Тетя Мэри. Мы играли в привидения по утрам. Ноздри Юлии угрожающе затрепетали. Мысли о том, что ее сын находится с кем-то в кровати, кроме нее, казалась ей анафемой. Это было первое предательство.
      – Ты забираешься в кровать к тете Мэри? – спросила она ледяным тоном.
      – Мы играем в привидения каждое утро, – пролепетал ничего не подозревающий ребенок.
      – Выйди и подожди за дверью. Я хочу кое-что сказать папе.
      Чарльзу было слышно, как они о чем-то спорили за дверью. Он сидел в выкрашенном коричневатой краской коридоре и ждал. Впервые он слышал, что его отец возразил матери. Чарльз надеялся, что мать останется в больнице навсегда. Он мог бы в этом случае навещать ее каждый день, но жить бы он предпочел с тетушкой Мэри и с отцом. Отец вышел из палаты красным и расстроенным.
      Вдвоем они зашли в палату для новорожденных, чтобы взглянуть на Элизабет, которая махала им своими кулачонками за стеклянной перегородкой. Лицо Уильяма просветлело и, склонившись к Чарльзу, он сказал:
      – Это наша малышка. Скоро она будет дома с нами, и ты сможешь ее подержать.
      Чарльз пытался изобразить на лице подобающее моменту выражение. На самом же деле ему больше хотелось иметь трехколесный велосипед, а не сестренку.
      На следующий день Юлия вышла из больницы и вернулась домой с малышкой. Мэри полностью оказалась свободной, и Уильяму было велено взять машину господина Фурси и отвезти ее домой в Пурли, к Джозефу. Мэри не стала дожидаться, когда Юлия вернется домой. Как только Уильям, смущаясь, рассказал ей о разговоре с Юлией накануне вечером, Мэри философски улыбнулась и заметила:
      – В этом – вся Юлия. Никого не допустит в свои владения. Ну, вот и настал конец твоей свободы.
      Затем она вдруг серьезно взял Уильяма за руку, предупредила:
      – Смотри в оба за Юлией. Чарльз, ведь – твой сын. Сделает она из него умника и мямлю. Помнишь Майкла?
      Уильям и в самом деле вспомнил про Майкла с его надменной ухмылкой и смешными приятелями.
      – Если я тебе понадоблюсь, не стесняйся, – сказала Мэри. – Присылай парня к нам погостить. Мы с Джозефом постоим за себя. Семья не очень уж жаждет нас видеть, ведь все они стали такими важными.
      Уильям кивнул. Они вдвоем сидели перед камином. Уильям, несмотря на все наказы Юлии, был в одной только рубашке, поскольку только что поужинал, причем, ужин тоже состоял из запретных блюд: рыбы с чипсами. Уильям съел две маринованные луковицы, но знал, что Мэри не будет думать о нем хуже, даже в том случае, если он выпустит газы во сне. Отблески огня освещали голые, свободные от неудобной тесноты чулок, ноги Мэри. Ноги были белыми и пухлыми, с полными, покрытыми красновато-багровыми паутинками сосудов, икрами. У Юлии ноги были безупречной формы, но он никогда не видел их без чулок. Поэтому, глядя на ноги сидевшей напротив него Мэри, думал, что ему было все равно, если бы ноги Юлии были такими же, как у Мэри, если бы Юлия только его любила.
      Как часто в течение супружеской жизни он будет ощущать приступы одиночества. В такие моменты ему казалось, будто всю свою жизнь он проводит в стеклянном ящике. В пределах этого замкнутого стеклом пространства он сохранял иллюзию того, что они с женой любят друг друга. Только изредка, как, например, в присутствии дружески расположенной Мэри, его иллюзия растворялась, и он чувствовал себя одиноким и беззащитным.
      Он быстро справился со своими эмоциями, торопливо поднялся с кресла и пожелал спокойной ночи. Только ночью, одиноко лежа в своей кровати, Уильям успокоился. Конечно же, Юлия любила его. Просто ей хотелось для всех них чего-то еще большего. Но Мэри права в отношении мальчика. Отныне Уильям попытается проводить с ним больше времени.

      – Эмили, плакать – нехорошо, – сурово сказала тетя Беа. – Рейчел должна поступить в школу-интернат, где сможет подружиться с другими девочками ее возраста. Здесь она слишком изолирована.
      – Но ведь кроме нее у нас ничего нет, – всхлипывала Эмили, и ее плечи при этом вздрагивали.
      Рейчел, которая уже выросла из своего маленького стульчика на колесиках и теперь заняла положенное ей место за маленьким чайным столиком, тревожно поглядывала на своих тетушек. Об этом интернате твердили уже несколько недель. Но Рейчел обладала удивительной способностью отгораживаться от реальной жизни, погружаясь в свой собственный внутренний мир. Она научилась этому за долгие часы, проведенные в постели, к которой была прикована ревматизмом. Для нее изоляция оказалась частично вынужденной на целых два года, что мобилизовали ее внутренние ресурсы, закалившие ее на всю оставшуюся жизнь. Кроме того, Рейчел целиком и полностью жила в женском мире восприятий и ощущений тетушки Эмили, поэтому оставалась абсолютно невосприимчивой ко всему остальному внешнему окружению.
      – Перестань рыдать, Эмили. Ты только расстраиваешь ребенка, – сказала тетя Беа, которая ненавидела проявления каких бы то ни было чувств. – Рейчел, дорогая, мы решили, что тебе лучше поступить в интернат при монастыре Святой Анны. Мы уже договорились там о встрече с монахинями на следующей неделе.
      – Но мы ведь ничего еще не решили, – возразила тетя Эмили, но тетя Беа оставалась непреклонной. Рейчел никак не могла решить, которая из тетушек права: сердце ее разрывалось на части. С одной стороны, ей нравилось жить в домашнем уюте, в окружении забот двух тетушек, кухарки и собак, но, с другой стороны, она начинала чувствовать острую необходимость иметь друзей. Проводя долгие часы в кровати после ухода репетитора, она читала все подряд, что только попадалось ей в руки.
      Тетушка Эмили отправлялась каждую неделю на своей маленькой машине в местную библиотеку. Она, к счастью, не склонна была воспитывать Рейчел в духе тети Беа, чьи вкусы ограничивались Джейн Остен и Томасом Харди. Нет, тетя Эмили советовалась с помощницей библиотекаря, которая только что закончила школу, и вместе они подбирали книги: приключенческие рассказы Энид Блайтон, и роман «Францисканцы», им нравилась книга «Что натворила Кэти», захватывали воображение – «Хейди», «Ласточки и Амазонки». По пути из библиотеки домой тетя Эмили заходила выпить чашечку кофе в магазинчик Анны, рядом с газетным киоском, где забирала для тети Беа экземпляр «Таймс», а для Рейчел – «Беано», «Денди», «Веселые картинки». Комиксы были их общим секретом, который бы тетя Беа никогда не одобрила. Рейчел очень нравилось лежать в постели и мысленно представлять, как тетя Эмили проезжает по городу. Прикованная болезнью к кровати, она видела весь внешний мир в мельчайших деталях: вот массивные сосновые перила, отделяющие книги от посетителей библиотеки. Она отчетливо помнила, как, будучи ребенком, замирала от восторга, проходя с разрешения двух библиотекарш в очках мимо огромного стола за этот барьер. Она вспоминала густой запах самих книг и приятный момент выбора очередной книги, когда глаза просто разбегались от их множества.
      Рейчел представляла себе, как тетушка Эмили слегка пыхтела, когда ей приходилось наклоняться или тянуться, чтобы достать с полки очередную книжку.
      Затем, набрав полную охапку книг, проходя по гулкому и натертому до блеска полу, она возвращалась снова к столу. Здесь библиотекарша справлялась о здоровье Рейчел, к которой в библиотеке относились с большим сочувствием и симпатией. Самая молоденькая библиотекарша однажды даже изъявила желание прийти и почитать Рейчел вслух. Такой поступок очень смутил Рейчел, которая просто ненавидела, когда кто-нибудь ей читал.
      Каждая книга являлась для Рейчел тайной. Она прикасалась к ней, трепетно брала в руки, долго держала, ощущая ее вес, вдыхая аромат, который мог ей поведать, где и как долго путешествовала эта книга. Затем она открывала ее настолько бережно и нежно, словно напечатанные слова при одном неловком движении могли исчезнуть со страниц. Затем, просмотрев титульные листы и познакомившись с книгой, она читала, кому посвящалась книга, когда ее нужно вернуть в библиотеку, и погружалась в первую главу, забыв обо всем на свете и не замечая ничего вокруг, пока не переворачивала последнюю страницу, дочитав все до конца. Вернувшись снова в реальный мир, лежа на своей кровати, она чувствовала необыкновенную усталость и ликование. Во время чтения за столь короткий промежуток времени Рейчел выигрывала битвы, переживала немыслимые приключения, боролась со злом и радовалась победе добра. Она стала удивительно быстро читать.
      Появление помощницы библиотекаря в ее спальне Рейчел восприняла как святотатство. Тем более, что библиотекарша, очевидно, выбрала свою профессию из-за стремления навести порядок во всем, но отнюдь не из-за любви к книгам. Читала она плаксивым писклявым голосом. Рейчел почему-то сочла, что выбор пал на книгу «Алиса в стране чудес» именно из-за розового влажного носика и выступавших, как у кролика, зубов библиотекарши. Впрочем, Рейчел ничего против этого не имела.
      – Я опаздываю! Я опаздываю! – читала она, в нервном волнении перелистывая страницы.
      Рейчел решила, что единственным выходом для нее будет легкий приступ, грозящий перейти в обострение болезни. Библиотекарша наверняка вздохнула с облегчением, поскольку не ожидала такой зрелой рассудительности от девятилетнего ребенка. Рейчел отличалась какой-то любопытной двойственностью: внешне она казалась наивным ребенком, в тоже время ее внутренний мир выдавал взрослого человека, который постоянно на виду. Это качество всегда привлекало к ней многих людей. Оно также означало, что Рейчел могла по желанию впадать в детство, и эта способность в неудачном замужестве оказывалась ее спасительным утешением.
      Именно эта библиотекарша совершенно невольно камня на камне не оставила от идеи об интернате. На лестнице она встретила тетю Беа, которая поинтересовалась, как прошло чтение.
      – Ей следует быть вместе с другими детьми ее возраста. Рейчел уже большая, ей пора играть. Ничего хорошего нет в том, что ребенок проводит дни напролет в полном одиночестве. Бедняжка! Ее так жаль!
      Тетя Беа потеряла нить рассуждений и задумалась. В самом деле, она многие месяцы переживала за Рейчел. Она понимала, что девочка перестает быть только ребенком. В свои девять лет она была высокой и худенькой. Волосы стали густыми и блестящими. Действительно, за два года, пока она была прикована к постели, иногда казалось, что живыми в ней остались только волосы и огромные, тревожно сияющие, глаза. Тетя Беа заботилась о Рейчел не меньше, чем тетушка Эмили, но только по-своему. Подход тети Эмили отличался экстровертностью и сентиментальностью, а тетя Беа была практичной особой. Она отдавала себе отчет в том, какие сплетни ходят о них по городку, что в один прекрасный день они достигнут Рейчел. Ей хотелось, чтобы этот день наступил как можно позже в жизни Рейчел – вот почему так необходимо было отправить ее подальше отсюда. Тетя Беа понимала, как остро Рейчел нуждалась в опыте познания внешнего мира. Они с тетушкой Эмили обрели вдвоем свое счастье здесь, в этом доме, затерявшемся посреди вереска и ракит в долине реки Девон. Она знала, что после смерти оставит деньги Рейчел, но никогда даже и не помышляла о замужестве, ей и в голову не могло прийти, что это естественный способ существования для женщины. Ей хотелось дать Рейчел образование, чтобы она могла сама зарабатывать себе на жизнь. Всеми своими раздумьями тетя Беа делилась с Эмили, которая становилась с каждым словом все печальней и подавленней.
      В конечном итоге, это сводилось к разговору с Рейчел и последующим рыданием Эмили.
      Когда тетя Беа вышла из комнаты, Рейчел бросилась в объятия тетушки:
      – Не плачь, Эмили. Это же не навечно.
      Тетя Эмили так крепко прижала девочку к себе, что едва не задушила ее. Освободившись от объятий, Рейчел взглянула на свою тетушку. Выражение ее лица показалось девочке странным и уязвимым. Рейчел никогда раньше не видела ее столь мрачной и отрешенной. Тетя Эмили прекрасно понимала, что, когда Рейчел уедет из дома и отправится в монастырь, она потеряет свои исключительные отношения с ребенком. В течение всех девяти лет, с того самого момента, как девочку в возрасте нескольких дней принесли в дом, она стала смыслом жизни Эмили.
      Эмили была самой заурядной женщиной. Ее любовь к Рейчел вобрала в себя одновременно и материнскую, и чувственную. С младенчества между их телами никогда не существовали никакие барьеры, и Рейчел выросла, наслаждаясь жизнью вокруг тети, весьма эротичным и тактильным способом, так как ее тетушка довольно часто проявляла свою чувственную привязанность. Эмили давала себе отчет в том, что наступит конец их утренним и вечерним ритуалам, как только Рейчел столкнется с иным миром, где подобное поведение окажется неприемлемым. Кроме того, в отличие от тети Беа, Эмили всегда предвидела замужество и обзаведение Рейчел детьми. Мысль о кавалере была навеяна, главным образом, несколькими прочитанными романами Этель Делл. Ей представлялся этакий высокий, темноволосый красавец, обязательно отвешивающий низкие поклоны в пояс. Тетушка Эмили была бы и сама не прочь выйти замуж, однако у нее, как и у многих женщин того времени, первая мировая война скосила возможных кавалеров. Тетушка Эмили всегда была безгранично признательна тете Беа, которая встретилась у нее на пути, когда отец был викарием в Чармауте, и забрала ее с собой в уютный милый домик среди вересковой долины.

* * *

      Отец тети Эмили, как большинство викариев, редко бывал дома. В семье росли три девочки. Эмили была самой младшей. Семья викария жила в белом квадратном Георгианском доме, расположенном в середине Хай-стрит. Жене викария приходилось много работать. Действительно, и мать и отец усердно трудились во блага Господа и прихожан, поэтому на девочек у них почти не оставалось времени. Разразившаяся первая мировая война сделала их жизни еще тяжелее, поскольку многих мужчин забрали только для того, чтобы они задохнулись в грязи Ла Манша. Те, кто уцелел и вернулся домой, все равно были обречены на смерть от выворачивающего легкие наизнанку кашля после отравляющих газов.
      Родители Эмили занялись заботой о семьях, в которых погибли мужчины. Во время одного из таких благотворительных визитов мать Эмили сидела у постели больного, заразилась скарлатиной и принесла болезнь в дом. Она выздоровела, а две сестры Эмили умерли от скарлатины. Теперь Эмили была совершенно одинокой. В детстве друзей у нее тоже не было. Ее отец был самым младшим сыном в обнищавшей, принадлежавшей к среднему классу, семье, и ему, как и всем младшим сыновьям, надлежало посвятить себя церкви.
      Поскольку церковь платила своим викариям жалкие гроши, то и речи не могло быть о частных школах для детей. Вместе с деревенскими детьми они посещали местную школу. Эмили было трудно, когда она ходила в школу с сестрами, что же говорить, когда они умерли, и ей пришлось полагаться только на саму себя. В классе у нее возник непреодолимый барьер в отношениях с другими детьми, многие из которых получали пожертвование из рук ее родителей. Они дразнили ее, толкали на спортивной площадке. Ей хотелось плакать от обиды, и слезы всегда готовы были брызнуть у нее из глаз, но она никогда не жаловалась родителям. После смерти двух девочек они выглядели такими потерянными и несчастными, что она просто чувствовала себя обязанной не быть для них обузой. Она по-прежнему ходила в школу, затем возвращалась домой, съедала то, что было приготовлено на подносе в кухне. После этого слушала радио, сидя у камина до тех пор, пока мать и отец не вернутся с вечерней службы.
      Они были слишком бедны, чтобы нанять повара, но имели приходящую работницу, которая присматривала за Эмили. Она была уроженкой Дорсета. От нее пахло потом и чистящим порошком «Кардинал». Увидев Эмили, она всегда крепко ее обнимала и расспрашивала о прошедшем дне. Рассказывать особенно было не о чем. Летом Эмили играла с куклами и посудкой в огромном саду, а зимой переносила свой игрушечный мир на кухню. Здесь, в теплом укромном уголке, она воссоздавала свою большую семью. В те времена все куклы были только женского пола, поэтому Эмили приходилось сочинять правдоподобные истории для мужской половины и отправлять их на достойную славную смерть. Остальные домочадцы частенько вспоминали о погибших и даже изредка горевали об утрате, но, тем не менее, это был мир, не нарушаемый вторжением мужчин.
      Покой в мире Эмили, хотя и одинокой, тоже ничем особым не нарушался. Дни складывались в месяцы, а месяцы – в годы. Наконец Эмили освободилась от школы, и ее родителям пришлось столкнуться с фактом, что их дочь не отличается незаурядными дарованиями, значит ей придется оставаться дома и ждать, пока кто-нибудь возьмет ее в жены. Изредка и не очень настойчиво мать пыталась познакомить Эмили с подходящим молодым холостяком из прихода. Правда, сама Эмили оказывалась не очень подходящей: пухлой и робкой. Природа обделила ее талантом: она не могла преодолеть отсутствие физической привлекательности и очарования, и, казалось, вовсе не стремилась завоевать себе поклонника.
      Постепенно она вживалась в роль хозяйки дома. Ее мать с радостью восприняла это. Отец старел и нуждался в помощи, ему становилось труднее управляться с растущим приходом. Роль приводила Эмили в безграничный восторг. Все так становилось похоже на игру в куклы, только уже в настоящем доме. Она целыми днями чистила и убирала дом до блеска. То видела свое отражение на крышке обеденного стола из орехового дерева, то принималась чистить фамильное серебро, любовно прикасаясь к тяжелым ножам и вилкам со сложными вензелями, то начинала готовиться к проведению чайной церемонии с церковными служителями или городскими чиновниками. Несколько дней она могла потратить на приготовление воздушного лимонного бисквита. Ее бутербродики с огурцом были просто объедением, а малиновое варенье из собранных на неделе в саду ягод получалось таким густым и душистым, что пальчики оближешь.
      За чаем, слегка разгоряченная, она любила включать маленькую спиртовку под блестящим серебряным чайником. Затем она передавала гостям поднос с оладьями. Это нехитрое приспособление включало в себя специальную посудину с горячей водой. Таким образом она сохраняла оладьи теплыми и мягкими – они пропитывались джемом, густыми взбитыми сливками, затем плюхались на чайные тарелочки и аппетитно растекались по подбородкам гостей.
      Эмили быстро становилась старой девой. Может быть, иногда, сидя у окна на третьем этаже и глядя вниз, в освещенный луной сад, она тосковала по крепким объятиям пары сильных рук. Кто знает? Возможно она и в самом деле поддавалась панике. Однако невзначай, перестав грустить и взглянув на женщину на улице, поднимавшую и прижимавшую к себе ребенка, Эмили смиренно принимала выпавшую на ее долю участь. Так было до того, как к ним однажды заглянула на чай тетя Беа.

      Беа разъезжала по району вместе со своим овдовевшим отцом, историком, имевшим приличные средства для того, чтобы позволить себе тот или иной каприз. В тот день он был в Чармауте с целью провести исследование для новой книги, посвященной изучению церквей Дорсета. Дочь сопровождала его в поездках всегда, поскольку он ни за что бы не рискнул отправиться в путь без Беа.
      Она была единственным ребенком. Мать умерла через несколько дней после рождения девочки, и Лионел, ее отец, взял на себя заботу о воспитании малышки. Его семья выражала всяческое неудовольствие сложившейся ситуацией, в особенности, когда Лионел, который всегда хотел иметь мальчика, чтобы разделять с ним страстное увлечение крикетом, настаивал на разрешении Беа вести себя резко и бесцеремонно – манеры, которые его шокированная мать называла «сорванецкими».
      Лионел жил в маленькой деревушке неподалеку от Эксминстера. Дом, унаследованный им от дяди, был старой крестьянской усадьбой времен Елизаветы. Угодья были сданы в аренду, но он держал конюшню для лошадей и участок земли на реке Ярт для рыбалки с удочкой. Беа росла в окружении идиллии. Ее первые воспоминания связаны с полями возле реки, где она могла играть или проводить дни напролет с отцом, молча созерцая свою миниатюрную удочку в ожидании форели.
      Лионел был высоченным великаном. С молодости отличался вспыльчивым характером, но ко времени женитьбы научился держать себя в руках. Только плотно сжатые губы и подергивание мышцы под левым глазом выдавали нарастающее раздражение. Беа вскоре усвоила, когда продолжать, а когда лучше прекратить и подчиниться воле отца.
      Ее мать расцвела милой, изнеженной тепличной розой. Ее семейство было родом из Девона. Лионел встретился с ней во время одной из своих частых деловых поездок в Лондон. Семья Лионела сколотила свое состояние за границей. Ходили слухи, будто – рабами и торговлей оружием. Как бы там ни было на самом деле, но у них, несомненно, было достаточно денег, чтобы каждый из членов семейства мог позволить себе жить припеваючи, легко и безбедно, не утруждая себя ежедневным тяжелым трудом. Только изредка они обязаны были являться на собрание правления на площади Святого Джеймса, чтобы послушать непонятный отчет о финансовом состоянии семьи. Заседание проводилось, главным образом, по утрам, и по его завершении семейство отправлялось в «Савой» на ланч. У Лионела был постоянно снят номер в «Савое». Он любил роскошь и миловал Д'Ойла Карта за его богатое воображение и энергию. Ни один отель Лондона в то время не мог соперничать своим великолепием и дороговизной с отелем «Савой». Душ был новым веянием из Америки. Лионел обожал стоять под двенадцатидюймовой розой, подставляя свое тело водопаду тугих струй.
      Именно в отеле Лионела представили Дженнифер Сэнт Айл, которая была младшей дочерью из семьи адвоката. Когда пара объявила о своей помолвке, оба семейства обрадовались. Мать Лионела всегда опасалась за своего любимца, которому, казалось, ничего больше в жизни не понадобится, кроме удочки и крикетной биты. Нельзя сказать, что он был лишен интеллекта, просто резко проявлял свою самонадеянность, продукт, выращенный на почве верхнего слоя среднего класса, типичным представителем которого он являлся. Все в его жизни было четко распланировано: детство, подготовительный класс в семь лет, затем интернат, где встречи с родителями разрешались только в праздники и на каникулах, причем, если те не были заняты в Биаритце или не отдыхали на водах в Баден-Бадене.
      Детство его проходило в атмосфере, отнюдь не располагавшей к формированию и проявлению у маленького мальчика каких бы то ни было эмоциональных привязанностей. В самом деле, любой разговор превращался для Лионела в жестокую пытку, поэтому в юности дал клятву обзавестись трубкой, как только достигнет надлежащего возраста, чтобы скрываться от собеседников в густом облаке дыма. Кроме того, в процессе чистки, постукивания и посасывания трубки он получает дополнительный шанс продумать ответы на бесконечно утомительные вопросы, которыми его забрасывали с благими намерениями ничего не подозревавшие люди. Он быстро усвоил в школе, что умение отличиться на спортивной площадке позволяло не только завоевать уважение среди сверстников, но и заполучить признание школьных асов, то есть, если он обладал «мускулами», то никого не нужно было убеждать, что у него и «мозги» тоже имелись. Это Лионела прекрасно устраивало. Ему гораздо больше нравилось коротать долгие летние вечера, упражняясь и оттачивая свои крикетные удары, нежели потеть в духоте библиотеки, битком забитой сотнями изнывающих непоседливых мальчишек, одолевавших премудрости латинских склонений.
      Мать Лионела даже и не пыталась установить хотя бы видимость взаимопонимания со своим красивым, но не очень разговорчивым сыном. Ей казалось это весьма затруднительным. Она привыкла повелевать, и даже когда отдавала ему распоряжения, замечала в его глазах некое легкое подобие забавы и немного дерзкий тон в голосе при ответе. Разве она могла знать, какое плохое мнение Лионел составил себе о женщинах, начиная с няни, которая под белоснежной накрахмаленной формой скрывала сладострастную душу.
      Няня здорово выпивала, и в один незабвенный денек так напилась, что Лионелу пришлось вытаскивать ее из камина в детской. Она, как обычно, будучи в сильном подпитии, наклонилась, чтобы пошевелить кочергой огонь, потеряла равновесие и угодила прямо в камин. Маленький Лионел, поднатужившись и оттолкнувшись изо всех сил, с помощью самой ворчащей няньки вытянул ее из камина живой и невредимой. Она ничего себе сильно не повредила, только слегка опалила волосы на лбу, из-за чего ей пришлось несколько недель носить свою головную вуальку низко опущенной на лицо, пока волосы снова не отросли. Лионел и словом никому не обмолвился об этом неприятном инциденте, потому что никогда не был ябедой и, кроме этого, няня и ее маленький подопечный хранили общую интимную тайну.
      С того самого момента, как няня вошла в детскую, а Лионелу в ту пору было всего несколько дней от роду, она убаюкивала его тем, что качая в колыбели слегка потягивала ему крайнюю плоть. Когда он немного повзрослел, их время перед сном стало еще приятнее: она ложилась рядом с ним в кровать и ласкала губами его растущий пенис. Лионел с младых ногтей познал прелести сексуального наслаждения. Ему доставляло огромное удовольствие внимательно наблюдать за тем, как няня одевалась и раздевалась, в особенности, когда она, явившись чуть-чуть навеселе, срывала свою одежду и требовала, чтобы он восторгался ее телом. А тело ее в самом деле было полногрудым и восхитительным. Лионела пленил цвет волос на теле: они были такими же огненно-рыжими, как и на голове. Чем старше становился Лионел, тем он становился смелее.
      Он стал просить няню раздвигать ноги так, чтобы ему было удобнее заглядывать в загадочный гротик, покрытый густыми зарослями волос. Если няня была в хорошем настроении и потакала его прихотям, то она послушно раздвигала ноги, и он мог любоваться, а иногда набираться смелости и засовывать пальцы между алыми лепестками дальше, в глубину влажного туннеля. Им не понадобилось много времени, чтобы научиться доставлять друг другу ни с чем не сравнимое удовольствие, а для мальчика, лишенного родительской ласки, это стало источником великого эмоционального комфорта и радости. Ее запах, который был отличительной особенностью большинства рыжеволосых женщин, впоследствии заставлял его отыскивать женщин такого же типа во множестве публичных домов, завсегдатаем которых он стал позже.
      Его женитьба на Дженнифер вряд ли могла что-то изменить в его отношении к женщинам. Как и для многих мужчин его времени, для него совершенно приемлемым было иметь проституток в публичных домах, а дома – жену, к которой он относился с глубочайшим почтением и, так называемой, «романтической» любовью. Лионел действительно любил Дженнифер и воспринимал ее весьма сложно: что-то – от ребенка, что-то – от святой, а что-то – дар обладания свыше. Все, чем владела она, принадлежало и ему: ее приданое, тело и, кроме того, девственность. К счастью для Дженнифер, Лионел оказался отличным любовником. Многому научившись от проституток, он прекрасно знал, как быть нежным и добрым. Он хранил ей верность до тех пор, пока она не забеременела. Как только ее живот стал расти, Лионел вернулся к своим любимым забавам в борделе, где у него была почти постоянная связь с проституткой по имени Регина, которая выглядела точь-в-точь как его прежняя няня. Иногда Лионел лежал, положив голову на бедра Регины, и вдыхал похожий, но не такой отчетливый, как прежде, запах своего детства, и на него накатывалась волна безотчетной грусти. Он замирал и ждал, пока это чувство пройдет. Регине подобные моменты были хорошо знакомы в поведении многих мужчин, поэтому она лежала без движения и ласкала голову Лионела до тех пор, пока, он не поднимет лицо и не посмотрит на нее.
      Когда Дженнифер умерла вскоре после рождения дочери, Лионел чуть не обезумел от горя. Он невольно чувствовал себя в ответе за смерть столь хрупкого и беззащитного существа. Обе семьи собрались на похороны Дженнифер, которая обрела вечный приют среди клумб белоснежных лилий. Перед тем, как закрыли гроб, Лионел смотрел на ее прекрасное лицо, застывшее в обрамлении светлых волос, на маленькие, сложенные на груди, руки, с обручальным кольцом на пальце, тускло мерцавшем золотом в пламени свечей. Тогда он поклялся ей, что никогда не женится вновь, потому что ничто, даже смерть, не в силах разлучить их.
      В течение всех безумных дней перед смертью жены, умирая от горя, Лионел отказывался видеть ребенка. Через несколько минут после рождения ему показывали безобразный, кричащий, багрового цвета комочек, который больше был похож на детеныша свиноматки, нежели на человеческое существо. Он произнес несколько подобающих случаю фраз акушерке и вышел. Будущее новорожденной стало предметом обсуждения обоих семейств, пришедших к выводу, что девочку заберет сестра Дженнифер, у которой уже было двое своих детей, как вдруг в комнату вошла нанятая присматривать за ребенком няня и робко сказала Лионелу:
      – Извините, сэр, плохие новости: моя крошка больна, и я должна пойти присмотреть за ней. Простите меня за то, что оставляю вас в столь трудную минуту. – Младенца она держала на руках. Взглянув на нее, тихо, ни к кому не обращаясь, добавила:
      – Бедняжка, нет у тебя мамочки, малышка. Лионел невольно взглянул на ребенка. Младенец повернул головку и пытался сосредоточить взгляд на склонившемся к нему громадном великане. Отец пристально всмотрелся в лицо, и, к неожиданной радости, вдруг вместо лилового, сморщенного, оравшего предмета, который он видел прежде, поймал себя на мысли, что видит перед собой точную уменьшенную копию самого себя. Он взял крошечный, перевязанный лентой, сверток у няни и неловко прижал ребенка к себе. Малышка внимательно смотрела на него, а затем уцепилась своими крошечными пальчиками за его огромную руку.
      Няня нетерпеливо переминалась на месте, а собравшиеся члены семьи проявляли своенравную настойчивость. В конце концов Лионел поднял голову и, окинув взором присутствующих, произнес:
      – Она останется со мной.
      Последовал гул протеста. Сестра Дженнифер, Элизабет, в душе очень обрадовалась, но внешне выразила общее мнение всей семьи, сказав:
      – Взрослому мужчине воспитывать дочь одному совершенно никуда не годится, если он не намерен жениться еще раз.
      – Я никогда не женюсь вторично. Я дал обет Дженнифер. Однако теперь у меня на руках наша дочь… – На мгновение голос его прервался, затем он продолжил: – Я назову ее Беатрис.
      Этим он положил конец продолжению дискуссии. Вызвали кухарку и предложили ей взять на себя заботу о ребенке, пока не подыщут подходящую няню. А нынешняя няня поспешила присматривать за кем-то из своих домочадцев. Приехавшие члены семейства расселись по своим машинам и отправились восвояси. Простой люд в округе принялся сплетничать, обсуждая поступок Лионела. Все женщины единодушно осудили его, в особенности, после того, как услышали, что Лионел под тем или иным предлогом через несколько недель выставлял всех приходивших наниматься на работу нянюшек, а малышка, по сути, росла и воспитывалась на кухне, где, как говорили, стояла ее колыбель.
      Вряд ли они могли знать о том, что Лионел просто люто ненавидел, когда кто-нибудь прикасался к его Беатрис, поэтому в любой няньке видел исходившую угрозу покушения на его собственность. А кухарка едва ли могла составить ему в этом конкуренцию, поскольку сама вырастила девять детей и сейчас имела целую ватагу внучат. Поэтому ей не было абсолютно никакого смысла завладевать его сокровищем – она и в самом деле обращалась с малышкой, как с обыкновенным котенком, лежавшим в корзинке возле плиты.
      Из своей колыбели Беатрис внимательно разглядывала огромные медные кастрюли и сковородки, свисавшие со стропил. Ее первые цветовые ощущения исходили от огня в очаге, отражавшемся во множестве кухонных предметов и в потрескавшихся оконных стеклах, когда поднимавшаяся от реки Ярт дымка осторожно и нежно проникала снаружи в дом. Как только девочка обучилась ползать, ее стали привязывать за талию на длинную веревку, достаточную, чтобы дотягиваться до новых предметов, но не дававшую ей возможности доставать до камина.
      В те Викторианские дни кухня изобиловала множеством предметов, которые могли развлечь маленького ребенка. Она чесала зубки о деревянную шумовку, неуверенно вставала на ножки, крепко ухватившись за край большого деревенского стула.
      Каждый день после ланча приходил Лионел и забирал ее гулять. Ему никогда и в голову не приходило, что для этого можно пользоваться коляской. Когда девочка была совсем еще крошкой, он держал колыбельку в руках, а когда Беатрис повзрослела, сажал ее на плечи. Вот таким образом они гуляли, отмеривая целые мили вверх и вниз по холмам Девона. Вид у этой пары был довольно странным: исполин-мужчина с крошечной ношей.
      Завидев их, люди останавливались и смотрели им вслед, потому что он так откровенно разговаривал со своей дочуркой. Он делился с ней буквально всем. После ужина, когда все со стола убиралось, он просил принести ему бутылку виски и отправлял кухарку за дочерью. Затем он устраивался поудобнее в своем кабинете, и, развязав одеяльце, клал ее к себе на колени. Так они общались примерно с час.
      – Блейз проиграл на скачках, – говорил он. – Форель идет вверх по реке. Старика Джека пора перевести из сада, потому что его замучил артрит, а я обещал Джеку домик до конца жизни и пенсион. – Она в знак согласия махала ручками и ножками и, пуская пузыри, радостно улыбалась.
      Слуги считали это глупым занятием, но те, у кого есть деньги, могут позволить себе странные причуды.
      Так проходил час или больше, в зависимости от количества новостей, которыми Лионел мог поделиться с дочерью, потом он снова заворачивал малышку и относил в маленькую комнату, расположенную рядом с кухаркиной. Он совершенно спокойно мог заменить девочке пеленку, если в этом возникала необходимость. Этот факт тоже вызывал в доме скандал. На самом деле Лионел проводил с малышкой столько времени не только потому, что так сильно любил ее, но и просто потому, что абсолютно не с кем было поговорить в доме, и он чувствовал себя довольно одиноко. Конечно же, у него по-прежнему оставалась Регина. После удара, связанного со смертью Дженнифер, понадобилось много месяцев, прежде чем он почувствовал желание близости с женщиной. Постепенно к нему вернулись все нормальные человеческие инстинкты, и неодолимое сексуальное влечение стало источником его нетерпеливого раздражения. Он вновь вернулся к Регине, которая была ласковой и радушной, как прежде. После любовных утех он лежал в ее объятиях и горько плакал, возможно, это случилось с ним впервые: никогда раньше он ни единому человеческому существу не показывал своих слез. Он оплакивал себя, покойную жену и свою маленькую дочь. Регина молча держала его в объятиях. Именно тогда он решился сделать ее своей возлюбленной. Но никому и никогда не суждено было узнать о его второй семье.

      К этому моменту Регине исполнилось двадцать три. Проституткой она стала еще с тринадцати лет. Как и у многих молодых девушек из рабочей среды, ее выбор был весьма ограничен. Она родилась в большой семье из Ханитона. Отец отличался жестокостью характера, пил до беспамятства и нещадно бил жену и детей, когда ему удавалось схватить кого-нибудь из них. Как только каждая из девочек достигала половой зрелости, он считал своим долгом «оседлать и накинуть уздечку» на ребенка. Этот ритуал обуздания уже пережили две старшие сестренки Регины, и она надолго запомнила крики и мольбы, доносившиеся из-за двери. Она твердо решила уйти из дома, пока не наступил ее черед. Мать помогла ей собрать узелок и шепнула: – Ступай, пока спит.
      Регина отправилась искать свое счастье в большой город Эксетер. Ей никогда прежде не доводилось побывать там, но она была смышленой девочкой, которая нутром чувствовала, что в городе ее ждет лучшая участь, нежели жалкое существование, влачимое ее матерью здесь. Когда стало очевидно, что отец намеревается и ее изнасиловать, она приготовилась навсегда покинуть свой дом.
      Четверг в Эксетере был базарным днем, поэтому недостатка в транспортных средствах в эту сторону из Ханитона не было. Денег она скопила совсем немного, но их оказалось вполне достаточно, чтобы провести ночь в дешевых номерах в надежде, что на следующий день ей удастся найти хоть какую-нибудь работу. Однако все складывалось не так-то просто. Работу найти было трудно, даже в таком крупном и богатом городе, как Эксетер. Ее стертые ноги, не привыкшие к городским мостовым, болели, и она села передохнуть, когда к ней подсела болтливая девушка, чуть постарше ее самой.
      То, что эта девушка оказалась проституткой, нисколько не удивило Регину. Даже в ее родной деревне существовали женщины с дурной репутацией, с которыми остальные матроны даже не говорили. Действительно, Регина отметила для себя, насколько моложе и лучше они выглядели, в сравнении с добродетельными замужними женщинами, изможденными рождением детей и тяжелой домашней работой. После того как Каролина представилась, она пояснила, что не является любительницей, работающей на улице, а имеет отношение к более солидному заведению, куда Регина решила обязательно заглянуть. Вдвоем они направились к дому, стоявшему в центре элегантной площади, и Каролина представила ее мадам.
      У мадам был наметанный глаз в отношении девочек. Именно благодаря этому таланту она стала такой богатой и преуспевающей. Она очень доступно и просто объяснила, что, если Регина решит для себя заняться этой профессией («… Учти, – подчеркнула она, – эта профессия является одной из самых старинных и почетных…»).
      – Я хочу, чтобы ты относилась ко мне, как к своей матери, – сказала мадам.
      И Регина едва сдержала улыбку, вспомнив сморщенную, беззубую фигуру своей матери и сопоставив ее с дородной, величественной, богато одетой женщиной, сидевшей напротив нее.
      – Прежде всего, – продолжила мадам, – я должна посмотреть на тебя без одежды. Ты собираешься продавать свое тело.
      Достаточно странным показалось то, что Регина не почувствовала ни капли смущения. Женщина рассматривала ее очень тщательно, словно выбирала породистую лошадь. Поэтому Регина сняла свое черное платье и нижнюю юбку, затем нервно сорвала свой свободный корсаж и толстые шерстяные панталоны.
      – Медленно поворачивайся, – сказала мадам. Регине повезло, так как она имела ярко-рыжие волосы и белый цвет лица, поэтому казалась прекрасным дополнением девочек публичного дома.
      Фигура у нее, как и у любой деревенской девушки, была сильной, но бедра не отличались особой широтой, зато грудь, несколько больше обычной, выглядела высокой и упругой. Соски имели необыкновенный клубничный оттенок. Насколько мадам могла оценить ее с первого взгляда, девушка казалась чистой и без вшей. Несомненно, понадобится какое-то время, чтобы обучить ее приятным манерам, как нужно вести себя в обществе и за столом. Тем не менее, она выглядела довольно смышленой, и ей самой хотелось в жизни чего-то достичь.
      – Подходишь, – наконец сказала мадам.
      У Регины невольно вырвался вздох облегчения. От смущения, пока она стояла обнаженной, ей помогло избавиться то, что она пристально изучала изумительную обстановку гостиной комнаты. Больше всего она была потрясена огромной центральной люстрой на сто свечей. Она ничего богаче и прекраснее в жизни не видела. Вся комната была отделана темно-малиновыми с красным обоями. Китайской ручной работы ковер был темно-синего цвета, мягкий и толстый. Вся мебель была витиеватой, с украшениями из золоченой бронзы, а стулья – обиты парчой. Регине комната показалась раем. Ничего здесь совершенно не походило на стиль публичного дома. Ночью она спала в чистой мягкой кровати и, закрывая глаза, пообещала себе, что, раз уж судьбе угодно сделать из нее проститутку, то, ей Богу, она станет лучшей в этом доме.
      Много времени для этого ей не потребовалось. Она была способной ученицей. Большинство девушек относились к ней по-дружески и горели желанием помочь. Мадам нарадоваться не могла своей новой подопечной и пообещала, что очень скоро ей разрешат встретить первого клиента. Обычно на обучение девушки для обслуживания клиентуры этого публичного дома уходило три месяца. Дела в нем шли хорошо, к столу подавали дорогие изысканные вина, поэтому его услугами пользовались весьма влиятельные и богатые мужчины города и окрестностей. Обычным завсегдатаем был местный судья, частенько заглядывал и начальник полиции, большой любитель кларета и женщин, поэтому у мадам не было никогда особых проблем с соблюдением закона. В целом, складывалось впечатление утопающей в роскоши и довольстве благополучной семьи, кроме девичьих задушевных бесед.
      Мадам не допускала в своем доме никаких извращенных развлечений. По-своему, она очень хорошо относилась к девочкам, и те, в свою очередь, платили ей тем же. Если она замечала синяки на ком-то из девочек, то вежливо обращалась к мужчине, уличенному в столь недостойном поведении, с просьбой тотчас же уйти и никогда больше снова не приходить. Кроме того, особую щепетильность мадам проявляла в вопросах, касавшихся соблюдения гигиены половой жизни. В то время, когда контрацептивами пользовались крайне редко, она заставляла девочек спринцеваться уксусом после сношения, свято веря в то, что это наиболее надежное профилактическое средство во всех отношениях. Каждая девушка тщательно соблюдала эту меру предосторожности, поскольку подхватить какую-нибудь инфекцию означало перерыв в работе, а если ты умудришься заразиться сифилисом, значит придется распрощаться с работой в публичном доме навсегда, так как это заболевание неизлечимо. Так или иначе, но случаи заболевания встречались крайне редко, благодаря стараниям доктора, который осматривал девушек каждую неделю, и постоянной клиентуре, которая относилась к борделю как к своему второму дому.
      Первый сексуальный опыт Регины был не настолько ужасным, как она себе это представляла, особенно в сравнении со своим пьяным отцом, от которого разило алкоголем. Итак, когда мадам накануне предупредила о том, что на следующий день Регине предстояло принять своего первого клиента в 12-й комнате (она была закреплена за ней постоянно), девушка разволновалась. Ей очень нравилось слушать рассказы других девушек, но всегда лучше самой все испытать, чем просто слушать. Каролина, оставшаяся ее лучшей подругой, надавала ей массу полезных советов. Поскольку Регина была пока девственницей, то ей полагалась дополнительная сумма за это, и, если мадам останется довольна отзывом своего клиента, Регина получит, кроме обычной платы, еще и золотую монету. Мысль о таком богатстве вскружила ей голову. Она решила отослать все деньги матери, а затем отправилась осматривать комнату.
      У мадам работали двенадцать девушек, и комнат, соответственно, тоже было двенадцать. Каждая комната была пышно обставлена и имела небольшое, примыкавшее к ней, помещение с каминной решеткой и большим кувшином всегда подогретой воды для мытья. Поскольку Регина была девственницей, первое время ей обязательно будет больно, поэтому мадам предусмотрела небольшое ведерко со льдом, чтобы снять опухоль. В этом заключалась не только забота, но и здравый смысл деловой женщины, потому что ей нравилось, когда девушки работали хотя бы по три часа за ночь. Каждый клиент платил за час, а так как никто не скупился, то девочки должны были хорошо работать за эти деньги.
      Каролина, проработавшая здесь уже два года, сказала, что в этом нет ничего особенного: пройдет время, и она тоже будет относится ко всему совершенно спокойно. Каролине часто становилось скучно с клиентом, и тогда она начинала про себя считать овец или решать примеры. Иногда, но довольно редко, ей было даже приятно с кем-то из клиентов. В целом работа казалась однообразной и будничной, поэтому Каролина мечтала о возлюбленном, который явится в один прекрасный день и заберет ее отсюда, чтобы сделать своей женой. Регина недоверчиво посмотрела на Каролину.
      – Но разве мы кому-нибудь годимся в жены? – сказала она. – Мы же шлюхи, а на шлюхах никто не женится.
      Но Каролина в ответ ей только улыбнулась и уткнулась в чтение дешевого бульварного романа про любовь, который она открывала время от времени.
      Сам момент половой близости совсем не показался Регине настолько ужасным и отвратительным, как его описывали другие девушки. Мужчина, так дорого заплативший за ее девственность, оказался отнюдь не в ее вкусе. Он был не очень крупным, поэтому акт не причинил ей той боли, которую она ожидала. Регина не чувствовала особого отвращения к мычанью и стонам наслаждения, которые мужчина испытывал, входя в нее. Гораздо больше она обеспокоилась, будет ли видно достаточное количество крови, чтобы успокоить клиента в том, что он не зря отдал такие большие деньги. Волнение ее улеглось, когда на простыне под собой она увидела алое пятно, и мужчина торопливо промокнул его своим носовым платком.
      – Зачем вы это сделали? – спросила Регина.
      – Существует поверье, что первая кровь непорочной девственницы защищает мужчину от импотенции и прибавляет здоровья, – последовал ответ, и мужчина, одевшись, поспешил уйти.
      Регина искупалась в горячей воде, осторожно приложила лед к гениталиям. «Могло бы оказаться гораздо хуже», – подумала она и вышла доложить мадам, которая была очень довольна и в самом деле дала Регине золотую монету.
      В тот вечер, после ухода мужчин, девушки собрались в гостиной. Все двенадцать жили в чердачных помещениях старого дома, где раньше размещалась прислуга. Комнаты были удобными, уютными, хорошо обставленными и обогревались небольшими камельками на угле, каждый день растапливаемыми горничными. Гостиная оставалась единственным просторным помещением на чердаке, где девушки могли собраться все вместе поболтать и посплетничать о своих клиентах, мадам и, кроме того, о приятелях. Мадам была очень строгой, и ни одна из девушек не имела возможности встречаться со своими клиентами вне дома, а если она все-таки отваживалась на подобный поступок, то ее ждало мгновенное увольнение.
      Тем не менее, несмотря на запреты, многие девушки имели своих ухажеров и встречались с ними в выходные дни. Главным образом, среди их кавалеров были обыкновенные городские парни, которые не ведали, что ухаживали за проститутками. Действительно, девушки, как правило, выходили замуж из так называемого «Большого Дома», умудряясь оставлять в полном неведении своего жениха и его семью о том, чем они занимались до свадьбы.
      Итак, девушки проводили свои обычные вечерние посиделки, обсуждая любовные похождения или завсегдатаев публичного дома.
      В общем девушки относились к своим клиентам как к маленьким мальчикам, нуждавшимся в некой смеси материнской заботы и сексуального разнообразия, неведомого для их респектабельных жен. Существовало столько разных способов одурачить перевозбудившегося мужчину, просто пользуясь влажными пальцами, прикрытыми каскадом длинных волос. Часто обсуждались разные техники, как довести до оргазма очень нерасторопных и медлительных клиентов. Проявляли обычное единодушие в том, что больше всего неприятностей причиняли мужчины с большими пенисами, бесконечно гордившиеся своим инструментом и стремившиеся использовать его в качестве тарана, вызывая тем самым боль и неприятные ощущения. Те, кто достигал оргазма очень медленно и долго, считались скучными занудами. У всех девушек имелись свои любимчики, которые всегда хранили им верность, предпочитая заниматься любовью только с ними. Случалось, что мужчина требовал замены, тогда нынешняя и предыдущая избранницы садились рядышком, довольно дружелюбно обмениваясь замечаниями в адрес клиента.
      Во всех отношениях дом был целиком женской вотчиной. Единственным жителем мужского пола являлся Том, который следил за дверью и принимал шляпы у посетителей. Он обладал огромной фигурой, черной кожей и дьявольской внешностью. Говорили, он был сыном раба, который каким-то образом попал в Бристоль. Его подобрала мадам, когда ему едва исполнилось двадцать лет, и с тех пор он верой и правдой служит у нее. Он знал обо всем, что происходило внизу, о чем в последнее время сплетничали, и докладывал мадам информацию от и до. Люди иногда интересовались, что же их так связывает, уж не состоят ли они в тайных близких отношениях, однако это предположение оставалось ошибочным. Том смотрел на Мадам взором телохранителя, а она чувствовала себя легко и свободно рядом с его сильным телом. Сама мадам влюблялась всего один единственный раз, но ее избранник умер незадолго до свадьбы. Будучи сильной и властной женщиной, мадам прекрасно понимала, что вряд ли ей удастся найти кого-нибудь, кто смог бы на пепелище разжечь пламя той первой страстной любви, поэтому предпочла остаться одна в женском доме.
      Когда Лионел в первый раз затеял разговор с Региной о том, что они могли бы вместе жить, она обрадовалась, как ребенок.
      – Неужели это возможно? – спросила она, бросившись в его объятия, – только ты и я в целом доме?
      Лионел чувствовал глубокую признательность за такую искреннюю порывистость, проявленную маленьким, жаждущим жизни существом, крепко сжимавшим его сейчас в объятиях; был бесконечно благодарен женщине, так непосредственно отвечавшей на самые простые его желания.
      – Ты понимаешь, что никогда и никому не сможешь рассказать, кто я такой и в каких мы с тобой отношениях, что это навсегда будет оставаться тайной?
      – Я обещаю! Обещаю! – воскликнула Регина. Прошло еще несколько лет, прежде чем Регина испытала настоящее чувство любви и привязанности к Лионелу, хотя она была увлечена им, находила весьма интересным человеком, который и к ней не оставался равнодушным. Когда Лионел сделал Регине предложение, ее все еще неотступно преследовала мысль о том, что вполне возможно может потерять свое место в «Большом Доме» или из-за плохого здоровья, или подцепив сифилис. Мрачный образ жизни в Хонитоне часто являлся ей в кошмарных снах. Лионел предложил ей возможность шагнуть вверх, обрести большую безопасность, тем более, что он сулил ей полную обеспеченность до конца дней. История и в самом деле продолжала оставаться их тайной вплоть до дня его смерти, когда его завещание прочли в присутствии тети Беа и Эмили. В этот момент тетя Беа была совершенно выбита из своей колеи, что случилось с ней впервые в жизни. Она закричала и зарыдала, как женщина, которую предали. Таковой она и была на самом деле.
      Сейчас у Лионела появилось масса дел. Он встретился с мадам и объяснил ей свои желания. Ему пришлось выложить кругленькую сумму за то, чтобы она отпустила Регину из «Большого Дома», после чего мадам дала свое благословение, и девушка ушла с миром. В Девоне они отыскали небольшой домик в нескольких милях от заброшенной деревушки с названием Аплайм, что была в паре часов езды от Эксминстера, но все-таки далеко, чтобы избежать лишних сплетен. К домику вела узенькая тропка, а от любопытных глаз его отделяла стена деревьев. Регину тотчас же очаровал весь пейзаж. Лионел завел собаку, охранявшую дом в его отсутствие, и маленькую пони для хозяйственных нужд. Он позволил Регине обустроить все по-своему и не скупился на покупки: ему нравилось ее непосредственная радость, с какой она принялась за дело, создавая свое жилище по образцу и подобию «Большого Дома». Ей удалось вскоре выбраться на запряженном пони в Лайм Регис, где она отыскала небольшие люстры, красные обои с крупными цветами и подделку под мебель с бронзовыми украшениями.
      – Не всякий мужчина может себе позволить иметь собственный дом с блудницами, – шутил Лионел, когда увидел, как все обустроено в доме.
      – Тебе никогда не придется пожалеть об этом, – воскликнула она, целуя обе его руки, и, действительно, именно так оно и случилось.

* * *

      А его Беатрис тем временем расцветала и хорошела. Она росла как сорная трава, которая заполонила берега реки, протекавшей мимо дома. Чем старше она становилась, тем больше дичала. Днем она скакала верхом вместе с отцом, а по вечерам удила рыбу. Когда и это ей наскучивало, шла купаться в глубоких темных прудах. Как-то раз жарким летним днем она нырнула в особенно глубокий, поросший камышами пруд, и когда поднялась на поверхность, то сквозь зеленоватую, застилавшую глаза, пелену воды увидела огромную рыбину, серебристой дугой взметнувшуюся над поверхностью, чтобы только оказаться рядом с ней, а затем исчезнуть в неведомой глубине.
      В тот вечер она была переполнена впечатлениями увиденного днем. И за ужином без умолку рассказывала отцу, что решила стать лесником. Кухарка, которая случайно обслуживала их за столом в этот день, поскольку у дворецкого был выходной, громко и неодобрительно фыркнула. Лионел сначала нашел эту мысль весьма забавной, но, чуть поразмыслив, вдруг сделал неожиданный вывод, что его Беатрис не только не имела особых притязаний, но совершенно не умела вести себя просто по-женски. В то время ей исполнилось одиннадцать лет, и она была тощей, как палка, предпочитала носить брюки, которые выпросила у сына садовника. Она была живой и умненькой, частично оттого, что у отца имелась обширная библиотека, где она проводила вечера, запоем читая все подряд. Кроме того, будучи его бессменным спутником, она многое переняла у него. Однако теперь он вдруг понял, что пришла пора позаботиться о каком-то положительном влиянии цивилизации на нее.
      Он посоветовался с некоторыми членами семейства, и Элизабет, жена его брата, сказала, что Академия для девочек именно то, что нужно для Беатрис.
      – Девочка растет дикаркой, – прибавила она, скривив губы.
      Лионел души не чаял как раз в такой дочери, поэтому все ее повадки целиком и полностью можно считать заслугой отцовского воспитания. Он научил ее ездить верхом в мужском седле, а не в женском; научил так метко играть в крикет, как никто в округе больше не умел. Она умела выслеживать и стрелять по фазанам так же хорошо, как любой пацан ее возраста. Она могла делать все, кроме как чинно сидеть и вести светскую беседу. А о ее приемах в драках с местными ребятами ходили легенды.
      Лионел посоветовался с Региной, которая, ни разу не встретившись с ребенком, но прекрасно зная отца, сочла, что девочка очень ему под стать и не высидит десяти минут в Академии для барышень, поэтому, возможно, лучшим решением проблемы была бы опытная гувернантка. Лионел имел прочные любовные отношения с Региной, поэтому перестал проявлять ярые собственнические инстинкты в отношении к своей дочери, тем более что ситуация сейчас складывалась совершенно иная.
      Волей случая Лионел отыскал для Беатрис наставницу, которая определила ребенка как сложную задачу. Элен внешне не проявляла ни чрезмерной агрессивности, ни особой сердечности. Последнее качество, пожалуй, было ее недостатком, поскольку Беатрис крайне нуждалась в чьей-то любви, кроме страстной привязанности к отцу. Но Элен с большим тактом помогла Беатрис преодолеть все премудрости хороших манер, научив ее искусству непринужденной беседы. Элен, как многие женщины той эпохи, происходила из бедного порядочного семейства. Обделенной внешней привлекательностью и приданым девушке ничего другого не оставалось, как стать учительницей или гувернанткой. Элен согласилась без лишних уговоров и переехала в дом Лионела. Тот обрадовался, что гувернантка оставалась там по вечерам, потому что у Лионела уже было заведено оставлять Беатрис одну на попечение кухарки, пока сам он отправлялся на свидание с Региной. Возвращался он всегда на рассвете. За все время, пока Беатрис была с ним, он ни разу не провел с Региной ночь целиком. Любовница никогда не жаловалась. Их договор всегда оставался в силе: всю жизнь дочь была превыше всего на свете.
      Тогда же совершенно случайно Регина забеременела, когда ей уже было тридцать четыре. Она умоляла Лионела разрешить оставить ребенка: ей так нужно было иметь кого-то, кто принадлежал бы только ей. До сих пор она честно исполняла свое обещание о сохранении их отношений в глубочайшей тайне и жила в полной изоляции от внешнего мира. Лионел знал, что аборты трудны и опасны, а Регина была слишком ему дорога, чтобы позволить себе рисковать и ставить ее жизнь на карту.
      Несмотря на то, что он не испытывал особой радости от появления на свет незаконнорожденного создания, Лионел все-таки согласился и позволил Регине сохранить ребенка, и у него просто камень с души свалился, когда новорожденное дитя оказалось девочкой. Если бы на свет появился мальчик, ему бы пришлось всерьез задуматься над юридическим оформлением их отношений с Региной. Поскольку он не мог допустить, чтобы его сын мог остаться в жизни незаконнорожденным. С девочками дело обстоит совершенно иначе: все они, в конце концов, выходят замуж.
      Регина нарекла девочку Каролиной в честь своей подруги из «Большого Дома». Малышка всегда называла навещавшего их мужчину дядей Лионелом. К тому времени, как она стала достаточно взрослой, чтобы понять истину тайного союза ее матери и дяди, местное общество уже изгнало Каролину из своих рядов и жестоко осудило мать девочки за отшельнический образ жизни. Судьба Каролине выпала трудная и жестокая.

      Когда Беатрис и Эмили увидели друг друга, обеим было уже под сорок, и они давно уже вышли из того возраста, когда женщины мечтают о женихах. Для Эмили ее положение старой девы служило источником грусти, потому что она обладала добрым и увлекающимся характером. Для Беа, как она теперь себя называла, это было вовсе не потерей, из-за которой надо страдать. Она никогда ничего привлекательного в мужчинах не находила, поскольку еще ни разу не встречала такого, который стоил хотя бы мизинца ее отца. Каждый второй казался сопливым юнцом и занудой в сравнении с ее кумиром.
      Однако отношения дочери с отцом не всегда оставались ясными и безоблачными. Оба отличались незаурядным умом и завидным упрямством. Они могли спорить до бесконечности и поднимать дым коромыслом из-за пустяка, на что слуги только качали головой и разводили руками, прекрасно понимая, что через несколько часов причина спора будет напрочь забыта. Беа всегда сопровождала отца в его исторических изыскательских экспедициях.
      Визит в Чармаут остался бы незначительным эпизодом в их жизни, если бы не чаепитие в доме викария.
      Беатрис тотчас же уловила бьющую через край страстность натуры Эмили. В этой взрослой женщине она почувствовала и мать, и дитя одновременно. Вся нежность и сердечность, которой так долго не хватало Беатрис в жизни, хлынула на нее с противоположной стороны столика чистым и свежим потоком, как только Эмили подала чай. Эмили, в свою очередь, почувствовала в гостье целеустремленную женщину. Она была из тех, кто пробивает себе дорогу в жизни никого и ничего не боясь. Уверенная и решительная, Беатрис совсем не была похожа на окружавших Эмили людей духовного сословия. Эмили посмотрела на сидевшую за столом напротив нее широкоплечую женщину с плоской мальчишечьей грудью и длинными мускулистыми руками. «Она так похожа на мужчину», – подумалось Эмили. Но затем внимание привлек чувственный рот и бездонные омуты выразительных глаз. «Нет, вовсе не похожа», – решила Эмили, вспомнив испорченных, вносивших в ее жизнь смуту, патриархальных мужчин, когда силой ее заставляли обслуживать их, поскольку в доме она была незамужней дочерью.
      Беатрис и Лионел провели в Чармауте несколько дней, остановившись в местной гостинице. Лионел просто влюбился в бескрайние белые берега, где ему очень понравилось колесить вдоль морского побережья на автомобиле. К машинам он склонен был относиться так же, как к лошадям, и держал при доме полный парк всевозможных новеньких автомобилей, пополняя свою коллекцию с той же быстротой, о какой изобретались новые модели. Беа стала первой в округе женщиной, севшей за руль, и именно она предложила Эмили приятно провести время и покататься на «Ягуаре СС-100», отчего та пришла в дикий восторг. Лионел с головой ушел в работу, ему нужно было подробно расспросить церковного пономаря, который много помнил из истории прихода. Обрадовавшись тому, что они на целый день уедут из дому, так как Беа имела привычку проявлять свой крутой характер, двое мужчин, оба уже в преклонном возрасте, погружались в воспоминания о первой мировой войне.
      Стоял чудесный летний денек. По синему небу плыли большие белые облака, кустарники яркой сочной изгородью обрамляли поля колосившейся пшеницы. Это была замечательная пора перед наступлением уборочной страды, когда вся земля цветет пышной зрелой красотой. Скоро крестьяне выйдут на поля убирать урожай, а зайцы врассыпную бросятся спасаться от их острых косилок. А пока все вокруг дышало миром и спокойным сытым довольством. Беа с ветерком везла Эмили по затейливым изгибам дороги в Винтерборн Аббас, где она договорилась посмотреть гнедую лошадь.
      Обе нервничали, как только сели в машину. У Эмили конечно же был веский повод для легкого волнения, так как Беа выписывала лихие виражи на поворотах, однако на ланч к скотоводу они прибыли вовремя. За столом Беа говорила без умолку. Разговор касался того, как правильно породистому жеребцу покрывать племенную кобылу. Беа оказалась дотошным знатоком наилучшего метода: как правильно придерживать кобылу, чтобы жеребец не причинил ей вреда. Из женщин за столом были только они вдвоем, а сидевшие, кроме них, еще четверо мужчин обращались к Беа, как к себе равной. Эмили от смущения гоняла по тарелке кусок своего мясного пирога, тогда как Беа с горящим взором, без всякого стеснения размахивала сильными руками, описывая форму головы или направление волос за лошадиным копытом. Расстроенная Эмили не могла не отдать должного компетентности своей новой подруги, которая произвела на нее столь сильное впечатление. После ланча Беа была приглашена посмотреть, как новый жеребец покроет очень дорогую кобылу. Повернувшись к Эмили, скотовод сказал:
      – Мне кажется, это зрелище не для вас. Если хотите, можете взглянуть, как пасутся жеребята. Здесь недалеко: всего минут десять ходьбы. Беа отправилась с мужчинами, а Эмили послушно и задумчиво поплелась в другую сторону. Но пастбище с жеребятами оказалось совсем недалеко, поэтому ей были слышны настойчивые окрики мужчин и раздавшееся ржание жеребца.
      На обратном пути домой Беа была необыкновенно счастлива. Она решила купить гнедую лошадь, потому что у этой кобылы был мощный круп и прекрасная голова. Через какое-то время у нее родится красивый жеребенок. Среди мужчин Беа чувствовала себя как рыба в воде, совсем не так, как Эмили, которая столько времени провела, обслуживая их, ничего не получая взамен, кроме ожидания еще более изощренных услуг с ее стороны. Беа получила с воспитанием все права и естественное чувство мужского превосходства в этом мире. Эмили казалась ей слишком уязвимой, и порой она слегка посмеивалась над ее робким подходом к жизни.
      Эмили сидела в машине, глядя на проплывавшие мимо за окном пейзажи, и думала о своем. Это был один из самых счастливых дней ее жизни. Вот она сидит возле этой могущественной женщины, которая сделала ее жизнь безопасной, и Эмили впервые почувствовала себя личностью, а не каким-то второстепенным придатком рода человеческого. Когда Беа высадила ее возле дома викария, Эмили взглянула на спутницу и, покраснев, робко произнесла:
      – Спасибо, Беа, мне, в самом деле, очень понравилось.
      Беа резковато ответила:
      – Мне – тоже. Надо еще как-нибудь выбраться.
      Из-за полученного мужского воспитания Беа казалось очень затруднительным проявлять свои чувства, но она была до глубины души тронута искренней непосредственностью, проявленной этой робкой женщиной в ее присутствии.
      Они подружились и несколько последующих лет проводили в обществе друг друга довольно часто. Эмили не могла совершить ничего, вполне естественного для Беа, но ее устраивала возможность сидеть сонными летними вечерами возле подруги и наблюдать за тем, как ленивая форель подолгу не решалась клевать на муху. Однако деятельная натура не позволяла Беа с этим мириться: она так ловко вылавливала зазевавшуюся форель, что неоднократно подтверждала славу самого лучшего рыболова в округе. Обе были счастливы от проведенных вместе дней. Женщины с упоением читали, хотя обладали разными вкусами в выборе книг. Эмили, например, больше склонялась к чтению романов.
      Эмили научилась ездить верхом, пусть с опаской, однако теперь она могла составлять Беа компанию на прогулках, хотя все еще наотрез отказывалась охотиться верхом с собаками. Ей нравилось пышное зрелище, когда лошади, с одетыми в розовые плащи всадниками, при полном снаряжении, отправлялись на охоту, однако, как только из зарослей раздавались крики выжлятников, ее симпатии переходили на сторону лисицы. Как-то раз Эмили все-таки осмелилась выйти на такую охоту пешком. Она стояла возле загородки из пяти бревен, когда старший егерь с гиканьем и свистом промчался на своем громадном мерине по направлению к изгороди, а за ним проскакали остальные лошади. Словно мощный раскат грома обрушился на землю вместе с силой разгоряченных быстрой ездой лошадей. Огромной волной они перекатились в соседнее поле вместе с мчавшимися с громким лаем впереди них охотничьими псами.
      Очень скоро лиса выбралась из укрытия – она не выдержала накала борьбы – и в считанные доли секунды была окружена. Эмили успела только заметить, как лиса обернулась, показав свои зубы в предсмертном оскале. Затем собаки разодрали ее на части. Вмешались егеря и начали бить собак, чтобы спасти шкуру, лапы и морду лисицы в качестве трофеев для новичков, принимавших участие в охоте. Эмили, ни жива ни мертва, стояла за изгородью, после чего зареклась принимать участие вновь. Она пыталась как-то убедить Беа в проявлении жестокости к животному, на что та только пожимала плечами и говорила:
      – Наоборот, так гораздо добрее. Лисица умирает мгновенно. Стрелять больше риска: они так быстро бегают, что выстрелом можно только покалечить.
      Эмили никак не могла смириться с жестоким и практичным отношением Беа к животным. Эмили воспринимала животных с одинаковой любовью, как будто это были такие же человеческие существа, поэтому могла испортить любое животное, которое попадало ей под руку. Беа, напротив, предпочтение отдавала животным, а не человеческим существам. И животным отводилось в ее жизни значительное место, только никак уж не на руках или в ее кровати. В этом и состоял камень преткновения для них обеих на всю жизнь. Обычно выигрывала Эмили, так как вступала с ними в тайный сговор, и вместе они подрывали авторитет Беа.
      С момента их встречи минуло два года, когда грянула вторая мировая война, которая так драматично изменила им жизнь.
      Когда вся страна осознала неизбежность войны, народ Англии начал активно действовать, и военная лихорадка коснулась каждого. Даже Лионел в свои восемьдесят лет предложил себя на охрану дома. Регина, продолжавшая свой затворнический образ жизни, вступила в местную женскую организацию и вязала для солдат. Ее покой эпизодически нарушался проблемами с трудным характером дочери, которая частенько возникала в доме матери, оставаясь на какое-то время там, требуя у матери денег и обвиняя ее в том, что не смогла создать для нее нормальной семьи. Дочь даже не пыталась найти себе работу или выйти замуж.
      Регина горько сожалела о том, что завела ребенка. Теперь она понимала, что совершила крайне эгоистический поступок. Каролина нужна была ей, чтобы скрасить одиночество. Выбрав Лионела, Регина лишила свою дочь нормальной жизни. К сожалению, как часто бывает в подобных случаях, мать и дочь обладали совершенно разными по темпераменту характерами. Регина узнавала в дочери многое от своего отца, что не давало ей возможности по-настоящему полюбить девочку. Регина страдала от мучившего ее ощущения вины, но она отдала всю свою жизнь без остатка Лионелу, и хотя злые языки много чего болтали об их отношениях, пару связывала искренняя сердечная любовь.
      Лионел не проявлял ни малейшего интереса к Каролине, кроме того, что давал Регине деньги, когда нужно было выручить девицу то из одной передряги, то из другой. Они немного воспряли духом, когда услышали о ее решении работать на земле.
      – Ей полезно будет повозиться с картошкой. Может это выбьет у нее дурь из башки, – сказал Лионел как-то вечером, уютно устроившись перед маленьким камином. – Мне хотелось поговорить с тобой, Регина. Кажется, что пора… Мне больше восьмидесяти, а война идет уже четыре года, поэтому я привел все свои дела в порядок. Понятно, кому-то это покажется довольно странным, но последнее время мне во сне являлась Дженнифер, и у меня такое чувство, что я долго не протяну.
      Регина взглянула в лицо своего возлюбленного, и ее глаза наполнились слезами. Он оставался таким же крепким и бодрым, как двадцать лет тому назад. Время от времени они горячо и нежно занимались любовью, совсем как в былые времена молодости. Лионел шутливо называл эти их отношения эликсиром своего долголетия. Но Регина замечала внезапную скуку на его лице.
      Она встала, подошла к нему и взяла его лицо в свои ладони. Они нежно поцеловались. Каждый по-своему понимал, что это было прощанием. Возможно, у них еще было впереди несколько недель, месяцев или даже лет, но сказать друг другу: «Прощай» просто необходимо, поскольку ей никогда не будет дозволено приблизиться к его смертному одру. В эту ночь она была рядом с ним и чувствовала боль утраты человека, который спас ее и столько времени охранял в этом мире. В течение всех последующих недель она внимательно наблюдала за ним, однако он выглядел довольно бодрым.
      Когда несколько месяцев спустя конец наступил, он оказался внезапным. Однажды утром Лионел верхом объезжал свое имение, и лошадь сбросила его из седла. Обычно он одевал шляпу для верховой езды, а в тот день, как на грех, ее не было, поскольку он намеревался просто прогуляться, чтобы взглянуть, как там в поле чувствуют себя молодые фазаны. Старая лошадь, полуслепая на один глаз, испугалась внезапно выскочившего из-под копыт кролика и оступилась. Лионел, убаюканный мерной неторопливой поступью старой лошадки, глубоко задумался, вспомнив дни молодости, когда охотился именно в этой роще, и вылетел из седла. Он свалился в густые заросли шиповника, где оказался огромный камень. Смерть наступила почти мгновенно, однако он успел увидеть перед собой улыбающуюся и простирающую к нему руки Дженнифер. Его нашли с ослепительной улыбкой на лице, несмотря на глубокую рану на голове.
      Старая лошадь пришла домой, не дождавшись своего хозяина, который неподвижно остался лежать, несмотря на то, что лошадь пыталась теребить и толкать его ноги, торчавшие из кустов. Как только лошадь вернулась в конюшню, старший конюх почуял неладное. Он позвал нескольких приятелей, и они пошли следом за лошадью по тропе, пока не наткнулись на Лионела. Они соорудили носилки и отнесли хозяина в дом.
      Беа и Эмили дома не оказалось, так как они посещали курсы по оказанию первой помощи. Женщины вызвались работать в скорой помощи. Как только Беа позвонил немедленно вызванный к отцу доктор и сообщил о несчастье, она не могла двинуться с места. Последние несколько лет она часто рисовала в воображении этот момент, но, как только он наступил, неожиданная боль застала ее врасплох. Она так долго стояла в грязном коридоре, что Эмили вышла за ней.
      – Что случилось, Беа? На тебе лица нет. Что стряслось? – обняла она свою подругу. – Ты вся дрожишь. Что, плохие новости?
      – Отец… Лионел. Умер, – прошептала Эмили эти ужасные слова в надежде, что если они будут держать эту новость в тайне, она обязательно окажется неправдой.
      Затем она взяла себя в руки и расправила плечи.
      – Эмили, ты идешь со мной? – спросила она. Они ехали в поместье молча. К чему слова, они знали друг друга теперь так хорошо, что их тихое общение было как раз кстати. Когда машина подъехала к парадному, слуги в молчании ждали их на лестнице. Беа, проходя сквозь небольшую группу собравшихся людей, слышала их приглушенные слова соболезнования. Лионел всегда пользовался уважением слуг. Он был честен и справедлив, им всем будет его очень не хватать. Эмили последовала за Беа до спальни Лионела. Доктор ждал их в зале.
      – Я уже ничего не мог сделать, моя дорогая. Он сильно ударился головой – должно быть, смерть наступила мгновенно, – произнес он, беря Беа за руку. – Я знал тебя еще маленькой девочкой, смерть отца – тяжкий удар. Приезжай ко мне, если тебе станет уж совсем невыносимо. Я дам снотворное. Таблетки помогут немного забыться. – Улыбнувшись Эмили, доктор медленно направился в коридор.
      «Слава Богу, у нее есть подруга», – подумал доктор.
      Беа глубоко вздохнула и открыла дверь спальни. Он лежал, будто во сне, если бы не повязка, которую наложил доктор. Большие сильные руки были сложены на груди, как для молитвы, и даже в глубокой скорби Беа заметила, что смерть застала его в тот момент, словно он увидел чудесное видение.
      Она придвинула к изголовью стул и долго разговаривала с отцом. Вся любовь и привязанность к нему изливались сейчас с ее губ. Она высказывала все, идущие от самого сердца, тайные страстные желания о том, как ей все время не хватало его добрых любящих рук, которых она лишилась в отрочестве, когда их грубовато-приятельские отношения казались ему не совсем уместными. Она рассказала ему о пережитом горе в тот день, когда ей исполнилось двенадцать лет, и он столкнул ее со своих колен, сказав, что она уже стала слишком взрослой для этого, и ей неприлично взбираться на колени отца. Она напомнила ему обо всех общих счастливых моментах. Ее горе было горем дочери и любовницы, потерявшей дорогого человека.
      Через какое-то время Эмили, терпеливо ожидавшая за дверью, вошла в комнату, которая уже погрузилась во мрак. Эмили принесла два подсвечника и поставила их на стол возле Беа. Та взглянула на свою подругу, освещенную лунным светом, который мягко заливал этот уголок комнаты, и грустно улыбнулась:
      – Хорошо, что у меня есть ты.
      – Отныне и навсегда, – ответила Эмили. Впервые с момента их встречи Эмили наклонилась и нежно поцеловала Беа в лоб. Две женщины зажгли свечи, а затем, после того, как Беа поцеловала холодную, как лед, щеку отца, они вышли из комнаты.
      Вся следующая неделя прошла для Беа, как в тумане. Эмили хлопотала по дому, помогая устраивать похороны. Беа настаивала, чтобы все организовать скромно, без лишней сутолоки, однако в округе было много людей, искренне любивших Лионела, кроме того, было полно родственников, которые съехались отовсюду, в том числе, и из Лондона.
 
      Когда умирает местный высокий сановник, церковные колокола передают эту значительную весть из города в город. Регина услыхала колокольный звон с маленькой церквушки Аплайм – этот особенный, неторопливый скорбный звон, который оповещал о смерти кого-то из высокопоставленных лиц прихода. Она перестала помешивать суп и на мгновение замерла, молясь за упокой новопреставленной души. Вдруг ее осенила страшная мысль, что колокола могут звонить по Лионелу.
      – О Господи, помоги, как мне это узнать, – прошептала она.
      Регина никогда не доверяла телефону, поэтому села в свой маленький «Остен», который заменил ей пони и бричку, и в смятении направилась к дому викария. Про себя она думала, викарий наверняка знает, однако, не успела еще дойти до двери, как чутье подсказало ей, что Лионела больше нет. Она постучала в дверь, и викарий увидел маленькую, пухлую седовласую женщину, которая с тревогой смотрела на него.
      – Кто-нибудь умер? – спросила она, с трудом удерживая дрожавшие руки.
      – Да, дорогая моя. Лионел Кавендиш умер, упав с лошади. Вы его знали?
      – Да, немного, – ответила она. – Спасибо. – Она отвернулась, и слезы ручьем хлынули по ее щекам. Весь обратный путь в машине она в голос рыдала.
      Вернувшись в свой маленький домик, Регина вошла в крошечную гостиную, села у камина, глядя на языки пламени, и почувствовала, что его больше нет, что он никогда больше не подъедет к этому домику в своем новомодном автомобиле. Она больше не услышит скрип открываемой им калитки и не будет замирать у входа, ожидая, когда же он откроет калитку и войдет, а она бросится к нему и ощутит волну теплого мужского резковатого запаха, когда он заключит ее в свои исполинские объятия.
      Ночь она провела, сидя в их огромном любимом Викторианском кресле. Этому креслу они доверяли свои тайны, опасения и порой занимались на нем любовью при свете камина. Она садилась к нему на колени и любила наблюдать за выражением его освещенного бликами огня лица в наивысший момент их страсти. Выражение всегда было примитивным и радостным, а его нежность в эти моменты – такой трогательной, что любовь была для нее самым драгоценным сокровищем. Память воскресила все золотые моменты их жизни вдвоем, и Регина просидела, улыбаясь сквозь светлые потоки слез, до рассвета. Затем прошла в спальню и на несколько часов забылась во сне.
 
      Похороны получились напыщенными и формальными. Прежде чем забили крышку гроба, Беа вошла в комнату взглянуть на него в последний раз. Смерть придала его коже серовато-землистый оттенок, но он все еще хорошо выглядел. Вдруг она заметила внезапную вспышку от пламени свечи на его печатке, которую он всегда носил на мизинце. Это она приняла как знамение и приказ от него никогда не расставаться с колечком. Она приподняла руку покойного и сняла с пальца кольцо. Затем в последний раз поцеловала отца и надела его кольцо на свой безымянный палец.
      Вошли гробовщики, и Беа присоединилась к Эмили, чтобы занять свои места в похоронной процессии. Эмили настоятельно упросила Беа сесть в главную траурную машину. Остальные члены семейства, рассевшись по другим автомобилям, всю дорогу бранились и ссорились. Процессия медленно направилась к Эксминстерской церкви, которая стояла в центре небольшого провинциального городка. В церкви было полным-полно народу, и вся панихида просто ошеломила женщин. Когда гроб внесли внутрь и поставили на подмости, Беа поразилась его огромным размерам. Каким же, поистине, великаном был ее отец. Она никак не могла смириться с торжественностью и неповторимостью этого момента, ей не верилось, что отец больше никогда не рассмеется своим густым раскатистым смехом, казалось, что он вот-вот поднимется из этого деревянного ящика.
      В церкви было так много народу, что мало кто обратил внимание на маленькую унылую фигурку, забившуюся в самый дальний угол. Когда гроб на длинных веревках осторожно опускали в могилу, вырытую на кладбище возле церкви, никто не видел ту же маленькую фигурку, поодаль стоявшую, спрятавшись за памятник на другой могиле. Как только гроб засыпали землей и священник произнес несколько подобающих случаю скорбных слов, Эмили тихонько увела Беа прочь, и они направились к стоящим машинам, ожидавшим, чтобы увезти друзей и родственников покойного на традиционный поминальный обед.
      Элизабет к тому времени была уже инвалидом и передвигалась на коляске. Двое ее детей, чуть постарше, чем Беа, уверенно встали на ноги: сын стал биржевым брокером, а Амелия удачно вышла замуж.
      – Она теперь почтенная дама, – сказала Элизабет, обращаясь к Беа. Слегка усмехнувшись своим мыслям, она провела по волосам Беа.
      – Боже мой, Беатрис, что бы случилось с тобой, если бы Лионел решился и отдал тебя мне, когда ты была еще младенцем? Теперь бы ты была уже замужем и имела бы кучу детей.
      Беа в ответ улыбнулась тетушке.
      – Что Бог ни делает – все к лучшему, тетя Элизабет. Отцу без меня было бы страшно одиноко, а в отношении брака, так я никогда не хотела бы себе такой участи. Я еще не встречала ни одной достойной друг друга четы. По характеру я не склонна подчиняться чьей-нибудь воле, тем более, власти, которой мужчина наделен в семье в качестве супруга. В настоящее время мы, женщины, обладаем огромной свободой, так как в военное время мы нужны обществу. Но как только вернутся мужчины, у женщин отберут все возможности работать и они снова будут вынуждены сидеть дома.
      – Беатрис, ты же не веришь по-настоящему в эту очередную ерунду феминизма, – сказала Элизабет.
      Другие гости нетерпеливо ожидали Беа, чтобы выразить свои соболезнования, поэтому она только улыбнулась и оставила Элизабет, чтобы поговорить об отце с другими людьми, которые знали его столько лет.
      Многие из собравшихся осторожно интересовались тем, что Беа собирается теперь делать одна в этом громадном доме. Она еще совсем не задумывалась над этим вопросом. В тот вечер, глядя из окна его спальни, все еще хранившей множество вещей Лионела, Беа задумалась над тем, что пора бы ей позаботиться о своем будущем. Она открыла левую створку большого шкафа в Эдвардианском стиле и провела пальцами по висевшим в ряд отцовским костюмам. Большинство из них были из шерсти для повседневной носки, только несколько – для деловых поездок в Лондон. На полках в средней секции лежали рубашки и белье. У отца была страсть собирать носки. Беа улыбнулась, вспомнив, как каждое Рождество он непременно включал пару носков в список своих подарков. Его серебряные щетки для волос лежали на туалетном столике, а рядом стояла коробочка с коллекцией запонок. Она взяла щетку для волос и ощутила знакомый запах. Пройдет время, и Беа начнет даже клясться в том, что видела его мельком, когда он повернул за угол коридора или прошел в комнату. Но никогда она не видела всей его фигуры: то это была спина, то – затылок.
      Однако больше всего она скучала без его ночного храпа. Лионел всегда сильно храпел по ночам, и этот шум обычно оставался для Беа гарантией того, что отец находится дома. Теперь по дому бесшумно передвигались только две женщины, переставляя с места на место разные вещи и наводя порядок в доме, где было столько людей, пришедших выразить свои соболезнования.
      Беа решила отложить свои раздумья о планах на будущее до тех пор, пока не прочтут завещание отца, и эта процедура была запланирована на следующую неделю в среду.
      День в среду выдался ясным и солнечным. В доме приготовили библиотеку, поэтому Беа и все извещенные о получении наследства члены семьи сидели в первом ряду на стульях. Позади них устроились слуги. Господин Роджерс, поверенный семьи, приехал вовремя. Подали кофе с печеньем в гостиную. Атмосфера среди собравшихся была не очень напряженной, поскольку Лионел ясно давал понять, что почти все перейдет но наследству дочери. Он также известил всех старых слуг, которые, возможно, боялись его смерти, что они обязательно получат в свое пожизненное пользование маленькие домики и в качестве пенсиона – достаточное количество денег, вложенных на их имя. Итак, вся семья и слуги собрались. Бумаги о наследстве, когда их прочитали, не содержали никаких особых сюрпризов. Разным племянникам и племянницам достались сто с лишним фунтов, а слуги облегченно вздохнули, услышав официальное юридическое подтверждение своего обеспеченного будущего.
      До последней приписки к духовному завещанию Беа слушала вполуха. Однако, господин Роджерс сделал паузу на несколько мгновений, затем прокашлялся. Этого оказалось достаточно, чтобы привлечь общее внимание. У него был явно смущенный вид, когда он прочел следующее:
      «Моей возлюбленной госпоже Регине я оставляю коттедж в Девоне, возле Аплайма, по адресу: Линден Грав, 1; затем – все его содержимое и сумму в пять тысяч фунтов в год до конца ее дней».
      В комнате раздались возгласы удивления. Но именно Беа удивила всех тем, что не смогла справиться со своими эмоциями. В истерике она подскочила к поверенному:
      – Этого не может быть. Неправда! Он не был способен на такое! Не мог так со мной поступить!
      Господин Роджерс посмотрел на нее, сказав:
      – Извините, что вам пришлось узнать это сейчас, однако, вы бы все равно узнали, когда стали проверять счета в конце года и обнаружили нехватку суммы в пять тысяч фунтов. Да, это истинная правда. Ваш отец состоял в длительной связи с одной женщиной. Я встречался с ней, чтобы сообщить содержание завещания. Пожалуйста, не будьте к ней слишком суровы. У нее и без того много проблем. Ее дочь беременна и находится в затруднительном состоянии. Кроме того, должен заметить, она очень страдает, переживая кончину вашего отца. Они действительно страстно любили друг друга.

* * *

      Несколько дней Беа не могла прийти в себя после удара, нанесенного ей духовным завещанием отца. Она лежала в кровати, пытаясь воскресить обрывки поверхностных воспоминаний, которые то всплывали, то вновь исчезали в ее голове. Она всегда считала, что ночи, когда отца не было дома, он до рассвета проводил у своих закадычных приятелей за выпивкой и игрой в карты. Предательство никак не укладывалось в ее сердце, сознание не хотело мириться с тем, что отец всю жизнь умышленно вводил дочь в заблуждение и любил другую женщину, тогда как она посвятила свою жизнь целиком и полностью только ему – все это было более, чем просто невыносимо. Иногда ей казалось, что лучше бы провалиться сквозь землю, чем жить после такого вероломного предательства. Временами на нее накатывалась слепая ярость против отца и той женщины. Неужели он еще и отец непутевой дочери этой женщины? Значит, у нее есть сестра, которую она даже не знает? Беа горько заплакала: ей было жаль своего детского одиночества, когда у нее ничего не было, кроме отцовской любви и веры в бесконечность их счастья вдвоем. Она всегда считала себя его компаньоном и, не задумываясь, отдала бы свою жизнь ради его спасения от холостяцкого одиночества (так она считала, по крайней мере).
      Эмили все время находилась рядом с Беа. Она успокаивала ее в приступах гнева. Она разделяла боль женщины, утратившей отца и любимого, которого отняла не только смерть, но и другая женщина.
      Прошло еще много недель, прежде чем Беа пришла в себя и поправилась, а Эмили убедилась наверняка, что Беа не сойдет с ума.
      – Я должна найти эту женщину и посмотреть ей в глаза, – обратилась Беа к Эмили. – Ты пойдешь со мной?
      – Ты считаешь, что мне стоит быть там? Конечно, я пойду, если тебе будет легче от моего присутствия, но зачем тебе?
      – Я хочу знать, кого любил отец, пусть даже так же, как меня. Мне нужно узнать, был ли у них ребенок, есть ли у меня сводная сестра? Мне просто нужно привести все свои мысли в порядок.
      – Ну что ж, адрес у нас есть. Давай пошлем к ней кого-нибудь из слуг с запиской, где попросим ее принять нас завтра вечером, – предложила Эмили. – Возможно, это будет наилучшим выходом из всей этой кошмарной истории.
      – Знаешь, я подумываю о том, что, пожалуй, придется продать имение, Эмили. Как только я узнала обо всем, у меня появилось такое чувство, что даже это место само по себе фальшивое.
      У Эмили всегда хватало здравого смысла не вступать с Беа в спор и дать подруге выговориться, излить душу.
      – Я провела слишком большой кусок своей жизни в этом доме, ожидая его возвращения. Здесь все дышит одиночеством. Мне хочется бежать отсюда подальше и начать новую жизнь. Видишь ли, я даже не знаю по-настоящему, кто есть Беа: до сих пор я привыкла считать ее продолжением человека по имени Лионел, моего отца. – Ее глаза наполнились слезами.
      Эмили обняла ее и сказала:
      – Поступай так, как считаешь нужным, Беа. Только дай времени расставить все на свои места, не горячись, пусть пройдет еще несколько недель, возможно ты точнее определишь свои желания. Беа, мне кажется, что я провела с тобой достаточно времени и должна теперь вернуться домой, к семье. Родители уже старые, и я им нужна.
      Беа взглянула на нее и резко сказала:
      – Эмили, неужели тебе никогда не приходило в голову, что ты им нужна лишь в качестве старшей кухарки и мойщицы посуды, а умри ты завтра – они наймут прислугу.
      Эмили изумилась, но через некоторое время произнесла:
      – Понятно, что последние несколько недель были для тебя ужасными, но для меня это стало откровением. Моей обязанностью было только присматривать за тобой, а всю остальную работу по дому выполняли слуги. Я встретилась со столькими интересными людьми, с тех пор, как мы стали подругами, я даже научилась водить машину. Я должна быть бесконечно благодарна тебе, Беа.
      – Я даже не представляю, как смогу без тебя обходиться, – ответила Беа.
      Взявшись за руки, подруги отправились вниз обедать. Посланный с запиской нарочный вернулся как раз после обеда. Он принес от Регины приглашение на чай. Той ночью Беа очень плохо спала и пришла к Эмили в спальню. Вместе они проговорили до рассвета.
      Все утро в среду женщины хлопотали по дому. Ровно в три пятнадцать они сели в машину и поехали в Аплайм. Точно в четыре часа их автомобиль остановился у дверей коттеджа. Беа постучала, и Регина, дрожа от дурных предчувствий, открыла дверь.
      – Как мило, что вы приехали, – сказала она и повела их в маленькую гостиную.
      Беа была крайне изумлена. Она ожидала увидеть какую-то экзотическую особу, излучавшую сексуальное обаяние. Но перед ней оказалась маленькая пухлая женщина, которой было далеко за шестьдесят. Ее некогда рыжие, с оттенком каштана, волосы теперь были седыми. Она говорила, слегка картавя слова, что было типично для произношения в Девоне.
      – Садитесь, пожалуйста, я принесу чай.
      Беа и Эмили присели к камину. Маленький столик цвета опавшей листвы накрыт был к традиционному девонскому чаю со сливками. На столе стояли золотисто-румяные оладьи и хрустальная вазочка со взбитыми сливками. Рядом – банка с домашним малиновым вареньем, а ниже, на приставном чайном столике, стоял замечательный лимонный бисквит. Регина вошла, держа в руках большой коричневый чайник.
      – Ваш отец любил этот старый чайник, – сказала она, обращаясь к Беа. – Он никогда не позволял мне его выбросить, он достался мне вместе с этим домиком.
      Регина разговаривала так непосредственно, что Беа успокоилась. Наверное, эта женщина откуда-нибудь из окрестной деревушки. Боль ее немного улеглась, когда она увидела, что Регина настроена совсем не враждебно по отношению к ним. Когда хозяйка разлила чай, разговор за столом никак не клеился, тогда Регина завела серьезную беседу:
      – Мне очень неловко, что ваш отец никогда не рассказывал обо мне. У меня такое ощущение, словно я знала вас всю жизнь. Мне действительно хотелось познакомиться и все рассказать вам, когда вы повзрослели, но ваш отец был упрямым человеком и не мог изменять раз и навсегда принятых решений.
      – Но почему же он сам мне ничего не сказал? – вмешалась Беа.
      – Честно сказать, не знаю, – ответила Регина.
      – Я часто удивлялась, почему он держал нас друг от друга на расстоянии. Он прекрасно знал, что я никогда не покину его: вся моя жизнь была посвящена только ему. Тем не менее, если говорить о вас, то вы в любой момент могли бы уйти и устроить свою жизнь самостоятельно. Должно быть, вам известно, дорогая, насколько мужчины эгоистичны.
      Беа кивнула.
      – Это было крайне эгоистично, но дело сделано, и никуда от него не денешься. Ваша дочь от него?
      – Да, – ответила Регина. – Вот когда я осознала по-настоящему, что тоже оказалась эгоисткой. Я родила ее, чтобы застраховаться от одиночества, но обе мы заплатили за это сполна: ей сейчас тридцать четыре, она ждет ребенка, но ей он совершенно не нужен. Мне тоже уже за шестьдесят, и я слишком стара, чтобы нянчиться с младенцем, поэтому думаю, что ребенка придется отдать приемным родителям.
      – Где сейчас ваша дочь?
      – Каролина пошла в батрачки к фермеру. Взгляните, вот ее фото.
      Беа встала и подошла посмотреть поближе портрет, стоявший на письменном столе возле окна. Она взяла рамку и внимательно всмотрелась в лицо на портрете.
      – У нее нет совершенно никакого сходства с отцом, верно? – обратилась она к Регине.
      – Да, пожалуй, она пошла в мою родню.
      – А он… то есть отец, он любил ее?
      – Нет. – Регина отрицательно покачала головой. – В этом и состояла одна из ее проблем. Он вообще обращал на нее мало внимания.
      – А ей известно обо мне?
      – Нет, – снова покачала головой Регина. – Ей здесь пришлось несладко из-за того, что к ней относились как к безотцовщине. В школе ее дразнили незаконнорожденной. Никто никогда не знал о моих отношениях с вашим отцом. Те немногие, которые догадывались, сплетен не распускали.
      – Что же вы теперь собираетесь делать? – спросила Беа.
      В глазах старой женщины мелькнуло явное одиночество.
      – Я присмотрю за Каролиной, пока она не родит ребенка, а затем позабочусь о приличном будущем для него. Ни один младенец не должен расплачиваться за эгоизм и предательство своих родителей. Что будет потом? Поживем – увидим. – В ее глазах стояла такая тоска и боль, что обеим женщинам стало не по себе от этой картины.
      – Нам пора, – сказала Беа. – Благодарю вас за откровенность. Не стесняйтесь обращаться ко мне, если вам станет трудно, и мы сможем чем-то помочь. То есть… – она слегка замешкалась. – Я имела в виду деньги или еще что-нибудь. По духовному завещанию на формальности уйдет какое-то время. Только дайте мне знать.
      – Спасибо, – ответила Регина. – Я так рада, что познакомилась с вами. Вы оказались точь-в-точь такой, как я себе представляла.
      Они уже направлялись к двери, когда Регина взяла Беа за руки и добавила:
      – Знаете, вы в его жизни были превыше всего.
      – Вот в этом-то и беда, – ответила Беа. – И только сейчас я поняла это. Спасибо вам за все.
      Когда они уже были на улице, Беа глубоко вздохнула и осмотрелась. Стояла ранняя осень. Здесь, в саду, ее отец провел большую часть своей жизни. Весь сад был пронизан солнечным светом. На часах было уже половина шестого вечера, и тени на лужайках становились длиннее. Воздух напоен ароматом роз и ночных фиалок. Маленький аккуратный садик казался оазисом мира и спокойствия. Время словно остановилось и потеряло власть над этим уединенным домиком.
      – Я рада, что мы с ней встретились, – сказала она Эмилии.
      Подруга взяла ее под руку и повела к машине.
      – Ну вот и хорошо, от сердца немного отлегло, как увидела ее в обычной жизни.
      – Знаешь, просто поразительно: совсем на нее не сержусь, как хотела до этого. Кажется, я ожидала увидеть кого-то, кто был в своих поступках неискренним, а она на самом деле оказалась больше похожей на кухарку или нянечку – такие, вряд ли, могут иметь вредный и злой характер.
      Услышав вздох Эмили, Беа спросила:
      – О чем ты?
      – Я просто так, беспокоюсь о малыше. Так ужасно, когда ребенок еще не успел появиться на свет, но уже никому не нужен. Ты, по крайней мере, была желанной для отца, Каролина – для Регины. Должно быть, страшно расти и сознавать свою ненужность. – Она запнулась, испугавшись, что сказала лишнее, и искоса посмотрела на Беа.
      – Я до сих пор как-то не задумывалась о ребенке, – ответила Беа.
      – Слишком увлеклась его другой жизнью. Но мне и в самом деле стоит подумать и принять для себя решение, несу ли я какую-то ответственность за этого ребенка.
      Они ехали обратно в свое поместье и, как только свернули на пыльную дорогу, что вела к дому, Беа взглянула на реку, которая текла параллельно дороге. Она увидела себя ребенком, беззаботно резвящимся в камышовых зарослях. Вслух она произнесла:
      – Как бы там ни было, но, думаю, не могу здесь оставаться. Не хочу портить светлые воспоминания, связанные с этим счастливым местом.
      – Я прекрасно все понимаю, – ответила она и пожала руку Беа. – Утро вечера мудренее.
      К утру Беа решила, что ребенка возьмет она. Кроме того, одной ей просто не справиться с младенцем, и это она тоже взвесила. Верное мудрое решение пришло ей на ум рано утром, когда она, не сомкнув глаз, лежала в кровати.
      – Конечно, – сказала она себе, закрыла глаза и уснула. Впервые после смерти отца сон был крепким и спокойным.
      За завтраком она завела разговор о младенце. Они с Эмили сидели в сумрачной столовой за огромным столом из красного дерева. Беа разлила чай, посмотрела на Эмили и сказала:
      – Эмили, я всю ночь напролет думала о ребенке. Я приняла решение взять его.
      – Я знала, что будет именно так. Я не представляла, что ты можешь поступить иначе, позволив кому-то чужому забрать твоего племянника или племянницу. Как ты предлагаешь все это устроить?
      – Ну, – ответила Беа, – здесь уж без тебя никак не обойтись. Я же не смогу одна нянчить младенца. У меня никогда не было опыта общения с маленькими детьми. А тебе всегда они нравились… Почему бы мне не продать это поместье, а вместо него не подыскать для нас домик, где бы мы вместе занялись воспитанием ребенка?
      Лицо Эмили засветилось радостью и смущением.
      – Знаешь, Беа, я ожидала, что ты попросишь меня остаться с тобой на несколько недель. Причина – не в ребенке. Мне кажется, что мы всегда были вместе. Словно сама природа создала нас с тобой друг для друга. Я бесконечно счастлива взяться за воспитание ребенка и с превеликим удовольствием останусь жить у тебя.
      Обе женщины обменялись полными любви и привязанности взглядами. Беа, которой всегда с трудом удавалось выразить свои чувства, сказала:
      – По крайней мере, из всей этой грязной истории должно же получиться хоть что-то хорошее. – Она нежно потрепала Эмили по щеке.
 
      Следующие несколько дней были беспокойными. У родителей Эмили камень свалился с плеч, когда они услышали о соглашении, так как теперь оказывались абсолютно свободными от обязательств материально поддерживать дочь, однако жизнь заставляла их теперь поискать служанку. Вести вместе дом женщинам было не так-то привычно и просто, поскольку благодаря двум мировым войнам старых дев развелось порядочно. Беа думала над тем, как получше продать имение, и решила оставить только кухарку и горничную. Вдвоем с Эмили она провела много часов в поисках подходящего жилища, пока наконец обе не наткнулись на уютный домик, стоявший посреди вересковой долины, которому и суждено было стать их пристанищем.
      Регина очень обрадовалась, когда Беа предложила ей забрать новорожденного младенца. Она пообещала никогда не говорить Каролине, куда дела ребенка. Если ребенок позже, когда вырастет, захочет узнать о своей матери, тогда Беа расскажет ей всю правду, но до тех пор ей не хотелось, чтобы Каролина вмешивалась в жизнь ребенка.
      – Боюсь, что обязана поступить так же и в отношении вас, – сказала Беа Регине.
      – На этот счет можете не беспокоиться, – ответила Регина, находившаяся все еще в глубокой скорби. – Каролина должна родить на следующей неделе и собирается принести ребенка сюда, как только ее выпишут из больницы, а после этого улизнуть с другим мужчиной, которого она уже успела подхватить. Я тотчас же дам вам знать.
      – Благодарю вас, – ответила Беа, и отправилась вместе с Эмили приобретать все необходимое для новорожденного.
      Каждая из них была почему-то совершенно уверена, что родится обязательно девочка. К счастью, снежным февральским днем пришло известие о том, что Каролина четвертого февраля родила здоровую девочку весом шесть фунтов восемь унций. Регина просила Беа приехать к ней в пять часов вечера 19 февраля, чтобы забрать крошку. Беа и Эмили были в восторге. Они долго выбирали имя. Эмили вязала, как сумасшедшая, а Беа готовила комнату, пытаясь предусмотреть все, до последних мелочей. Суетилась кухарка, а горничная улыбалась и бормотала что-то себе под нос. Дом очень скоро наполнится криками младенца, а веревка во дворе – раздуваемыми ветром парусами белых пеленок.
      Из всех домочадцев больше всего тревожилась Беа, так как кому, как не ей, придется взвалить на свои плечи заботу о финансовой поддержке ребенка, поскольку Эмили унаследует от родителей ничтожную сумму, однако, эмоционально Беа никогда не приходилось общаться с младенцами. Втайне от Беа Эмили попросила местный собачий питомник подыскать для них двухмесячную сучку боксера. «Назвался груздем – полезай в кузов» – успокоила она себя несколько дней спустя, когда отправилась забирать щенка из питомника.
      В тот вечер под смешки кухарки и горничной Эмили прятала ящик со щенком под обеденный стол. Сначала щенок спал и вел себя тихо, но к тому времени, как они закончили есть суп, щенок проснулся и заскулил. Беа обвела взглядом комнату, но поскуливание становилось все громче. Она с тревогой приподняла скатерть.
      – Эмили, Господи, да что же это такое?
      – Возьми и посмотри, – ответила Эмили, хихикая от удовольствия. Ей была видна кухарка, стоявшая за дверью.
      Беа вытащила из-под стола коробку и осторожно вынула толстого крошечного щеночка. У него был огромный живот, четыре маленькие ножки и черная сморщенная мордашка. Беа ничего не знала о младенцах, но знала толк в собаках. Она прижала щенка к лицу и нежно заговорила с ним. Щенок лизнул ее в щеку, и Беа рассмеялась от знакомого терпкого собачьего духа.
      – Эмили, зачем? – сказала она. – Как мы ее назовем?
      – Видишь ли, когда я собиралась взять щенка, то думала о той громадной ответственности, которую мы берем на себя вместе с младенцем. Тогда же мне на ум пришла пословица: «Назвался груздем – полезай в кузов»… А что, если мы назовем щенка Пенни?
      Беа рассмеялась.
      – Замечательно.
      Итак, отныне собаку звали Пенни. Как и все щенки, несколько дней песик носился по дому и грыз все подряд, что только ему попадалось. Его появление в доме немного разрядило напряженную атмосферу ожидания, но девятнадцатое число неотвратимо приближалось, пока, наконец, этот день не наступил.
      Он был зловеще холодным. Лежал глубокий снежный покров, поэтому ехать в деревушку на машине было небезопасно. Беа обзавелась для охоты открытым экипажем с двумя продольными скамьями, на котором и решили ехать за девочкой, взяв с собой побольше толстых одеял, чтобы малышка не замерзла. Когда они добрались до ворот коттеджа, в окне гостиной уже горел свет. Они постучались и вошли внутрь, услышав возглас Регины. Увидев ее, обе слегка отпрянули от неожиданности, настолько ужасно она постарела и похудела. Регина сидела возле камина в громадном резном Викторианском кресле, держа крошечный сверток, обвязанный грязной шалью.
      – Каролина принесла ее несколько часов тому назад, – глаза Регины покраснели и распухли. – У нее глаза Лионела. И она так на него похожа.
      Беа словно остолбенела посреди комнаты. Эмили пришлось ее даже резко подтолкнуть.
      – Думай, что это Пенни. Ты же знаешь, что нет никакой разницы.
      Беа неуклюже приняла ребенка из рук Регины. Она откинула уголок шали, чтобы взглянуть на личико девочки. Малышка посмотрела на нее с таким же любопытством. У нее и в самом деле были огромные темные глаза Лионела, его крутой подбородок. Беа не знала, плакать ей или смеяться. Потерять одно любимое лицо, а затем вновь обрести те же, милые сердцу, черты! Буря эмоций всколыхнулась в душе особы, которая вовсе не была ревностной сторонницей религиозных догм о загробном мире и вечной жизни. Она посмотрела на Эмили.
      – Смотри-ка, – она раскрыла младенцу ножки, – у нее такие же, как у Лионела, огромные ступни.
      Она снова завернула девочку и вручила Эмили. Регина подала голос со своего места:
      – Пожалуйста, Беатрис, могу я попросить еще об одном последнем одолжении?
      – Разумеется, – повернулась к ней Беа.
      – Назовите ее Рейчел, пожалуйста. Так звали мою мать. Мне бы хотелось представить ее светлое будущее.
      Беа и Эмили переглянулись, затем Беа сказала:
      – Как ты думаешь, Эмили? Мне это имя очень нравится.
      – Конечно, пожалуйста, давайте назовем девочку Рейчел.
      Регина улыбнулась и стала извиняться за то, что не предложила им что-нибудь выпить: она так устала. Беа сказала, что они беспокоятся: нужно поскорее добраться домой из-за снегопада. Обе гостьи откланялись, а Регина бросила прощальный взгляд на уснувшее к тому времени дитя.
      По пути домой Эмили, крепко прижимая спящую малышку к себе, заметила:
      – Знаешь, Беа, у меня душа болит за Регину.
      – Да, вид у нее ужасный. Похоже, на белом свете не осталось никого, кто бы о ней позаботился. Я утром позвоню викарию и попрошу его присмотреть за ней.
      Однако утром уже было поздно.
      Регина уже давно задумала последовать за Лионелом. Только не торопилась приводить свой план в исполнение, так как чувствовала себя обязанной позаботиться о будущем ребенка. Теперь, когда было не о чем больше беспокоиться, она взяла бутылочку с пилюлями, давно припасенную для этого случая. Не торопясь, приготовила себе чашку чая и пошла в их спальню. Затем она приняла ванну, надела кружевной Викторианский пеньюар, подаренный Лионелом на Рождество. Лекарство было сильнодействующим, поэтому большой дозы не потребовалось. Регина взяла фотографию молодого Лионела в серебряной рамке и прижала ее к груди. Так и застал ее викарий на следующее утро. Регина выглядела бесконечно счастливой и умиротворенной. Она находилась там, где хотела оказаться ее душа.

      Чарльз возненавидел местную начальную школу. Это была грязная маленькая школа при церкви, находившейся в самом центре городка с названием Бридпорт. Большинство учившихся в ней мальчишек и девчонок были из этого же городка, поэтому чуть ли не с рождения все вместе играли на улицах. У них были союзы и группировки, куда Чарльз никак не вписывался, потому что его мать считала местных жителей плебеями и относилась к ним свысока. Кроме того, Чарльз имел небольшой для своего возраста рост и темную кожу, что делало его предметом нескрываемого любопытства среди голубоглазых детей, потомков иоменов. Первый проведенный в школе день завершился для Чарльза ревом. Одежда его была изорвана, а лицо – исцарапано. Мать встретила его у школьных ворот с Элизабет, лежавшей в коляске «Серебряный крест».
      – Что с тобой? – сердито спросила она. – Посмотри, что стало с твоей одеждой – изорвана в клочья. Перестань хныкать. Ты уже большой, только маленькие дети плачут.
      Чарльз, испугавшись, перестал плакать и запрятал подальше в укромный уголок своего сердца неодолимое желание броситься в ее объятия, ибо какой в этом был смысл: тело Юлии теперь стало костлявым и неподатливым.
      – Джимми О'Двайер сказал, что я черномазый, а они не хотят, чтобы черномазые ходили в их школу, поэтому они побили меня. Он и еще трое мальчиков.
      После такого известия глаза Юлии потемнели от гнева.
      – Черномазый? Сейчас разберемся. – Она поправила свою шляпу. – Стой здесь и присмотри за коляской.
      Гордо прошествовав сквозь толпу собравшихся возле школьных ворот ребятишек, она направилась на поиски директора. Господин Экклес был робким боязливым человечком. Когда Юлия увидела перед собой это забитое существо, ее тактика тут же изменилась.
      – Господин Экклес, я хотела бы обсудить с вами вопрос, касающийся моего сына. Его зовут Чарльз. Чарльз Хантер.
      Господин Экклес занервничал еще больше.
      – Я не думаю… – застенчиво начал он.
      – Нет. Нет. Вполне возможно, вы не не знаете его. Он только сегодня начал ходить в школу. Тем не менее, я очень расстроена, господин Экклес, хотя могу быть абсолютно уверена, что такой чувствительный и любящий детей человек, как вы, поймет переживания бедного мальчика, которого обозвали… – здесь она сделала паузу и еще ниже опустила шляпку, словно для большего эффекта, – кое-кто из мальчиков назвал его черномазым.
      Услышав эти слова, господин Экклес сделал большие глаза.
      – Какой ужас. Мне так неловко. Чего вы хотите от меня?
      Юлия подумала и сказала, что, по ее разумению, подобный случай мог бы стать предметом обсуждения на школьном собрании, где следовало бы расставить все точки над «и», разъяснив детям, что Чарльз пошел в родственников по линии матери, а они все родом из Уэллса, где, как хорошо известно, в горах живет народность, которая отличается своим невысоким ростом, смуглым цветом кожи и ангельским голосом.
      – Кстати, у Чарльза прекрасный голос, – добавила она.
      В душе господин Экклес вовсе не думал, будто лекция о родословной Чарльза может повлиять на отношения на игровой площадке. Ему было ясно, что ребенок рос «маменькиным сынком», и теперь должен платить за свою изнеженность и мягкость. Однако Юлии он улыбнулся.
      – Я прослежу за этим сам, а их учителя попрошу быть к нему повнимательнее.
      Юлия вернулась к Чарльзу с коляской и осталась вполне довольна собой. Она пригласит господина Экклеса на чай, чтобы тот, когда придет время, посодействовал Чарльзу в сдаче выпускного экзамена после начальной школы с гарантией поступления в среднюю школу.
      Юлии к тому времени еще не было тридцати, Уильям только что разменял свой третий десяток. Господин Фурси сделал его своим равноправным партнером и все меньше и меньше времени проводил в лавке. Это очень устраивало Уильяма, потому что, как бы сильно ни любил свою семью, он чувствовал себя сторонним наблюдателем в безукоризненно чистом домике с двумя тихими благовоспитанными детишками. Ему действительно совсем не приходилось их видеть, кроме нескольких часов во время субботнего ужина, когда Юлия, разделав тушку цыпленка, накладывала первую порцию в его тарелку, а он тем временем послушно сидел во главе стола. После еды Уильям помогал ей убирать со стола и мыть посуду, а затем шел на свой участок. Там он работал по нескольку часов до наступления темноты и приходил домой поздно вечером, особенно летом.
      Юлия ничего не имела против.
      – В этом году просто замечательная капуста, – говорил Уильям. – Только взгляни, какая репа. – И что бы он не принес на кухню, все показывал Юлии с такой гордостью, что ей ничего не оставалось, как восхищаться этими овощами, чтобы не разочаровать мужа.
      «Насколько непритязательный человек: как мало ему надо для счастья», – думала Юлия. Изредка они ходили в кино, оставляя детей под присмотром пожилой соседки. Юлии нравились американские фильмы с красивыми танцами и любовными драмами, а Уильям предпочитал вестерны. Если фильм оказывался скучным, тогда проявлялась дурная привычка Уильяма: он откидывал голову на спинку сидения и громко храпел.
      В последний раз, когда они ходили вместе в кино, вдруг во время особо страстной сцены фильма раздался необыкновенно раскатистый и заливистый храп.
      – Проснись! – зашипела Юлия, пихая его локтями в бок, – проснись, идиот!
      Уильям, крепко заснув, почувствовал резкую боль от ее острого локтя и подпрыгнул.
      – Что? Что? В чем дело? – к тому времени зрители зашипели на них обоих. Юлия в слезах ринулась к выходу, Уильям последовал за ней.
      – Я больше никогда не пойду с тобой в кино, – рыдала она. – Я не позволю тебе делать из меня идиотку!
      Уильям покраснел и совершенно растерялся. «Как может тот, кто ненавидит любое проявление романтических чувств дома, сидеть и пялиться во все глаза на это на экране. От этого, кажется, можно свихнуться», – думал он про себя. Однако вслух не произнес ни слова, поскольку считал, что ему повезло с такой женой, как Юлия. Она безупречно вела хозяйство, и у них было двое прекрасных детей. Только вот время от времени его мучила невыносимая боль в пояснице. Иногда вид полногрудой девушки, пришедшей к нему в лавку, дико возбуждал его и он оказывался на грани вероломства. Дома, несмотря на то что они с Юлией спали в одной кровати, она крайне редко позволяла ему заниматься любовью. Даже в тех случаях, а их можно было сосчитать на пальцах, когда Юлия разрешала супружескую близость, он знал о ее неприязни к этому акту и чувствовал себя скотиной за подобное осквернение ее тела.
      Много лет спустя он вынужден был признаться Чарльзу во время одной из не частых бесед на весьма щекотливую тему:
      – Видишь ли, секс – это не совсем то, что нам подают в красивой упаковке.
      В ответ Чарльз только снисходительно улыбнулся. К тому времени ему было известно о сексе все.
      – Думаю, ты прав, отец! – Они возвращались домой пешком в полном молчании, и Уильям ощущал горькое чувство невостребованной необходимости поговорить со своим сыном, а Чарльз тем временем представлял теплый и влажный гротик Бренды Мейсон.
 
      Хулиганство на игровой площадке в начальной школе не прекращалось. К счастью, Чарльз нашел себе друга, который даже не показался мальчику чужаком.
      – Ты тоже из Уэллса? – спросил его Чарльз, набравшись храбрости.
      – Нет, я – еврей.
      – Как это? – удивился Чарльз.
      – Это такая религия. Она отличается от протестантской и католической… просто отличается, и все.
      Чарльз посмотрел на него.
      – Как тебя зовут?
      – Эммануэль. Но многие называют меня просто Муня.
      – Меня зовут Чарльз Хантер, – и очень церемонно (как учила мама) пожал Эммануэлю руку. Вскоре дети стали неразлучными друзьями.
      Юлия обрадовалась, услышав о новом друге Чарльза, но радость слегка померкла, когда она узнала его имя – Эммануэль Коухен.
      – Чем занимается его отец? – спросила она у Чарльза, выискивая зацепку, чтобы отнести его к разряду «плебеев», неподходящих для дружбы с Чарльзом.
      – Кажется, он говорил, что отец владеет в Бридпорте мужской галантереей «Бентли».
      – Ну, ладно, пусть так, – ответила Юлия. – Пригласи его на чай, а там – посмотрим.
      Чарльз обрадовался приглашению на чай, так как оно означало реальную возможность обрести собственного друга. Тогда у него имелась только сестренка, младше его на два года, но уже сейчас это была мама в миниатюре. Тем не менее, у него оставалось на себя мало времени. Мать проверяла, чтобы он, придя из школы, умыл лицо и руки, затем выпил чашку чая с пирожным. Сразу после этого ему следовало подняться в свою комнату и заниматься. Даже перед тем, как Чарльзу еще только предстояло пойти в начальную школу, Юлия уже обучала его чтению и письму. В раннем возрасте, когда было поменьше работы по дому, она задавала ему примеры и предлагала темы для небольших рассказов. Она нисколько не сомневалась, что ее сын – гений, что наступит тот счастливый день, когда этот факт признает весь мир.
      В отношении Элизабет она так не волновалась. Гораздо важнее научить ее вести хозяйство и готовить, а потом удачно выдать замуж. Дочь помогала матери во всем. Она была жизнерадостным и благоразумным ребенком. Очень быстро раскусив требовательный и вспыльчивый характер матери, она старалась как можно меньше выводить ее из себя. Элизабет пыталась наладить взаимоотношения с отцом, однако он годился только в детстве, пока она была совсем крошкой и каталась на его большом колене. Как только девочка научилась самостоятельно ходить, между ними начала расти полоса отчуждения. Его прохладное отношение обижало ее, и она начинала расспрашивать мать.
      – Видишь ли, папочка родился в очень грубой семье и не может по-настоящему понимать таких людей, как мы. Он нашел свое счастье в саду. Но я знаю, это очень спокойный (здесь, вне всяких сомнений, она и ребенок безошибочно понимали «скучный зануда») и хороший человек. Очень порядочный. Любит семью, не пьет и не гуляет с другими женщинами. Не то, что некоторые из тех, кого я знаю.
      Произнося эти слова, она поджимала губы и готова была расплакаться, все время вспоминая дядю Макса. К тому времени в доме появился телефон, и по проводам почти каждый день приходили сообщения о проделках дяди Макса.
      Наконец наступил долгожданный день, когда Муня со своей мамой должны были прийти на чай. Госпожа Коухен оказалась особой очень взвинченной, как натянутая струна. Она мнила себя интеллектуалкой. Больше всего на Юлию произвели впечатление ее рассуждения о литературе графства Дорсет. Женщины прекрасно поладили и нашли общий язык. Руфь Коухен пообещала в следующий раз дать Юлии несколько книг, и обе они не могли нарадоваться за своих сыновей. Мальчики чинно сидели рядом во время всей церемонии чаепития.
      – Сначала налить молока или чай? – непринужденно спросила Юлия.
      – Сначала – чай, – ответила Руфь.
      Юлия покраснела от гнева, однако ее восхищение Руфью не знало границ. Наконец-то она могла у кого-то поучиться. После чая мальчики поднялись поиграть в комнату Чарльза. Муня присел на одну из двух одинаковых кроватей, огляделся и сказал:
      – У тебя тут чисто. Чарльз рассмеялся.
      – В нашем доме нет ни пылинки. Будь уверен, моя мать только и делает, что каждый день выискивает пыль под кроватями. Твоя тоже такая?
      – Нет. Зато она помешена на литературе и искусстве. Все время что-то чинит или рисует. Отцу надоела до смерти.
      Чарльз слегка изумился, что Муня не боится критиковать своих родителей и предстать в его глазах непочтительным к ним. Однако, словно бальзам на рану, в его душе промелькнуло приятное чувство искренности и взаимопонимания, как бывает только у настоящих друзей. С этого момента они стали совсем неразлучны.
 
      Оба мальчика должны были поступать в местную среднюю классическую школу, поэтому, как только им исполнилось девять лет, учебные нагрузки сильно возросли. Одна только мысль об отборочных испытаниях после курса начальной школы тяжелым грузом довлела над всей семьей. Муня был гораздо способнее Чарльза, поэтому особого давления не испытывал. А у Чарльза плохо обстояли дела с латынью и математикой, из-за чего Юлия приходила в полное отчаяние, так как сын оказывался в классе только пятым, вместо того, чтобы быть первым, ну, в крайнем случае, – вторым. Она обратилась к господину Экклесу, который предложил нанять репетитора. Таким образом в доме в скором времени появился высокий и сухопарый, отталкивающего вида, человек по имени господин Фитч.
      У него были седые набриолиненные волосы, которые прилипали к розовому черепу, а из его длинного красноватого носа постоянно текло. Он имел просто отвратительную привычку беспрестанно сморкаться и вытирать нос тыльной стороной ладони, безобразным жестом выставляя напоказ свои глубокие волосатые ноздри. Чарльз, будучи крайне привередливым и брезгливым, находил репетитора просто омерзительным. Когда тот при первой встрече протянул ему руку, Чарльзу стало противно от влажного мягкого затяжного рукопожатия, и он невежливо поскорее отдернул свою ладонь.
      Юлия, несмотря ни на что, радовалась. Господин Фитч был самым настоящим преподавателем из привилегированной частной школы.
      – Разве может он оказаться плохим? – позже говорила она смущенному Уильяму. Муж не возражал против возникших дополнительных расходов, так как дела у них теперь шли неплохо.
      Действительно, когда Чарльзу исполнилось девять лет, Уильям решил купить машину. Он был дико рад этому, так как наконец-то отец и сын нашли общий интерес. Это был маленький черный «Моррис-Майнор», ставший Уильяму забавной игрушкой на всю жизнь. Теперь у него не только имелся самый большой огород – предмет зависти всего Бридпорта, но и автомобиль, на который он изливал всю свою нерастраченную любовь и нежность. Уильям часами мог натирать и полировать его до блеска. Затем вечером вывозил Юлию на прогулку. Юлии очень нравились подобные выезды. Хотя поговорить им особенно было не о чем, кроме детей и семейных дел, она наслаждалась ездой по городу, раскланиваясь из машины с друзьями и знакомыми. Хантеры постепенно поднимались вверх по социальной лестнице. У Юлии теперь была близкая подруга Руфь, которая приглашала ее по утрам на встречи за чашечкой кофе в узком кругу, и Юлия постепенно стала втягиваться в чтение книг, которые давала Руфь. Многие из этих книг Юлия про себя считала невероятно скучными, с медленным развитием сюжета, но их было необходимо читать, чтобы поддерживать отношения с другими дамами, у которых не было иных дел, кроме как сплетничать, читать книги и обсуждать новые фильмы.
      Занятия с репетитором, начавшиеся через неделю после его первого знакомства с мальчиком, был источником постоянной тревоги для Чарльза. Господин Фитч занимался с учеником в передней гостиной, где в эти незабвенные зимние вечера Юлия собственноручно разводила огонь в камине. Как только в половине пятого репетитор приходил в дом, Юлия подавала чай и домашний торт или пирожные. Порхая вокруг, как назойливый воробей, она не знала, чем угодить этому великому человеку, который преподавал в известной частной школе и мог говорить по-латыни.
      – Все в порядке? – спрашивала она. – Мальчик старается?
      – Прекрасно, госпожа Хантер. Только дайте мне время. Вместе мы с ним все одолеем. – И он одаривал ее лукавой заговорщической улыбкой, похожей на волчий оскал.
      Как только господин Фитч устраивался с Чарльзом в гостиной, Юлия плотно прикрывала дверь и удалялась с Элизабет на кухню. Чарльз ненавидел всю эту процедуру. Как бы он ни горел желанием поступить в классическую школу, неприязнь к этому человеку была настолько сильной, что мешала ему сосредоточиться. Тем не менее, Чарльз знал, что экзамен ему нужно было сдать во что бы то ни стало. Они с Муней часто обсуждали предстоящее испытание. Оба смертельно ненавидели Бридпорт. Юнцы возомнили о себе слишком много, под стать своим честолюбивым мамашам. Муня мечтал разбогатеть.
      – Возможно, на рынке ценных бумаг, – сказал он. – У меня есть дядя, который смог бы помочь, но прежде я должен поступить в университет, потому что у меня нет нужных связей, чтобы сразу организовать семейную фирму.
      – Тебе везет, у тебя хотя бы кто-то есть, – ответил Чарльз.
      Мальчики рассуждали больше как умудренные жизнью старики, а не десятилетние дети, каковыми они являлись на самом деле. Но их матери не давали им времени на забавы. Если они провалятся на испытаниях и не попадут в классическую школу, то им ничего не остается, как поступать в среднюю современную школу, которая теоретически предназначена для подготовки неакадемических детей, чье будущее связано с заводскими цехами. По сути дела, эти школы были свалкой отходов. Свободных мест в классическую школу было немного, а желающих детей было несколько сотен. Мысль о современной школе была сущим кошмаром для Чарльза. И он неотступно преследовал мальчика каждую ночь в течение трех лет перед испытанием.
      Но Чарльз совершенно не учитывал того, что господин Фитч был превосходным учителем, несмотря на свою омерзительную внешность. Не успевал господин Фитч с полчаса посидеть у камина, как от него начинало смердеть: по всей гостиной расползалось зловоние давно не мытого тела господина Фитча. Он беспрестанно курил, и пепел засыпал его пуловер, тогда как комната заполнялась едким дымом. Как бы там ни было, несмотря на значительные недостатки, господин Фитч умел вдалбливать в голову Чарльза премудрости математики и латыни. Мышление у Чарльза было отличным, но брал он, в основном, хорошей памятью, а не сообразительностью, то есть, получив какую-нибудь мысль, он, как из рога изобилия, сыпал всевозможную информацию. Господин Фитч установил, что наиболее полезным для Чарльза режимом будут занятия по два раза в неделю. Это было мальчику вполне по силам, так как учился он с удовольствием. Они усердно занимались в течение целого года перед тем, как Чарльзу пройти отборочные испытания.
      – Этого времени будет достаточно, – заявил господин Фитч. – Мои ученики еще ни разу не проваливались на экзамене. Никогда, – подчеркнул он с такой злобой в голосе, что Чарльз почувствовал: очевидно, ученик господина Фитч мог провалиться только в том случае, если тот насылал на него особое проклятие. Он понимал, господин Фитч – его последняя надежда.
      По прошествии первых четырех занятий Чарльзу стало ясно, что стул господина Фитча незаметно придвигается все ближе и ближе к его стулу. Сначала он затруднялся определить, случайное или преднамеренное это действие. Господин Фитч раскачивался на стуле, размахивая руками, увлеченно объясняя очередное правило, а стул тем временем, словно сам по себе, оживал и начинал двигаться. Каких-нибудь полчаса спустя господин Фитч все еще продолжал свои пространные объяснения, а Чарльз тем временем обнаруживал, что учитель уже сидел очень близко к нему и упирался ногой о его ногу. От столь близкого физического соприкосновения мальчику становилось не по себе. Отодвигаться оказывалось бесполезно: господин Фитч продвигался следом. Со временем Чарльз смирился с неизбежностью сидеть на занятиях тесно прижавшись к учителю ногой.
      Чего уж Чарльз никак не ожидал от учителя, так это того, что за несколько месяцев до экзамена тяжелая рука господина Фитча будет поглаживать его колено. Сначала он решил, что господин Фитч ошибся и перепутал свою ногу с ногой Чарльза, поэтому его рука случайно соскользнула на колено мальчика. Чарльз резко убрал свое колено. Но рука господина Фитча тут же последовала за этим движением и продолжала поглаживать и массировать колено и бедро. Чарльз густо покраснел. А господин Фитч словно и не замечал своей заблудившейся руки. Он продолжал чтение отрывка из Вергилия, полностью погрузившись в текст, сидя в лучах света, падавшего от лампы за его спиной.
      Чарльз, сначала запаниковав, решил не обращать внимания на руку учителя. Урок продолжался еще двадцать минут, господин Фитч по-прежнему спокойно и размеренно декламировал стихи по-латыни, а его рука нежно и мягко скользила вверх и вниз по ноге Чарльза, на секунду замирая в верхней части бедра, а затем вновь продолжая плавное движение к колену. В тот вечер после урока он был более обычного любезен с Юлией и очень нахваливал Чарльза.
      – Я никогда не подвожу своих учеников, а они никогда не подводят меня, – сказал он Чарльзу и улыбнулся: – До следующей недели, мой мальчик.
      Чарльз умудрился изобразить некое подобие улыбки. Юлия проводила господина Фитча к выходу.
      – Какой замечательный человек, – с восторгом сказала она. – Господин Экклес говорит, что ты продвинулся уже на второе место в классном списке по успеваемости. Замечательно! Я так горжусь тобой, Чарльз. Когда-нибудь наши мечты исполнятся и у нас будет большой дом…
      – О, только не это, мамочка. Ты же знаешь, отца не оторвешь от его фруктов и овощей.
      – Ну, если не для меня, то хотя бы для вас с Элизабет.
      Чарльз был слишком сбит с толку, чтобы доставить ей удовольствие помечтать о будущем. Ему нужно было собраться с мыслями. Поднявшись наверх, в спальню, Чарльз сел на кровать и уставился на умывальник. Он так мало знал о сексе. Действительно, он совсем не знал никаких подробностей, за исключением тех разговоров, которые велись мальчишками в школьном туалете, однако всегда считал, что это происходит между мальчиками и девочками. Впрочем, рука господина Фитча наполняла его пах приятным теплом. С еще большим ужасом ему приходилось признавать, что через несколько минут он счел это даже весьма возбуждающим. Он уже знал, что такое мастурбация, так как недавно открыл для себя это запретное удовольствие. «Так, – подумал он, – вот к чему он клонит. Он хочет это сделать со мной».
      Он направился вниз к матери, чтобы попросить ее поговорить с господином Фитчем. Однако на половине пути остановился. К тому времени он успел хорошо изучить свою мать, чтобы понять безнадежность разговора с ней. Действительно, он перенял от своей матери способность предугадывать ход мыслей других людей, поэтому сейчас ему было ясно, что мать вряд ли поверит его словам. Встав перед выбором: или ее сын провалит отборочные испытания, или еще десять уроков подвергнется сексуальным надругательствам господина Фитча, Юлия, пожалуй, выберет последнее. Своему сыну она передала одно свое аморальное качество: если что-то обижало ее, она просто проигрывала в голове весь инцидент, и придуманная ею версия воплощалась в реальность.
      Чарльз сидел в темноте своей комнаты и рассуждал точно так же, как подумала бы его мать. Если господин Фитч будет уличен в сексуальных домогательствах, его выставят, а Чарльз провалит свои экзамены. Если для сдачи экзамена требуется позволить господину Фитчу его странную игру, то Чарльз готов уступить.
      Следующим уроком должна быть математика во вторник. Когда господин Фитч пришел, Чарльз уже дожидался его в гостиной. Мужчина и мальчик переглянулись. Это стало молчаливым согласием на заключение сделки. Господин Фитч сел на стул возле Чарльза. Он и не попытался сесть на другом конце стола. Юлия принесла чай, поставив его перед учителем. Если ей и бросилась в глаза явная напряженность лица ее сына, то Юлия не сочла нужным это заметить.
      – Я пошла навестить Руфь, – сказала она. – Элизабет вернется поздно.
      Им было слышно, как хлопнула входная дверь. Господин Фитч с наслаждением, мелкими глотками пил чай. Он громко прихлебывал из чашки и ронял крошки от кекса в учебник. Закончив чаепитие, вытер рот тыльной стороной ладони, не обращая никакого внимания на лежавшую на подносе салфетку.
      – Приступим, Чарльз. Дай-ка взглянуть. – Он быстро перелистал несколько страниц латыни. – Повторим немного спряжения.
      Прошло почти с добрых полчаса, и Чарльз уже начал расслабляться. Кроме того, что он чувствовал прижатую ногу учителя, пока никаких действий не последовало: рука оставалась на столе. Чарльз стал подумывать, что, наверное, ничего не случится. Однако очень скоро ему пришлось в этом разочароваться. Спрягая глагол «люблю, любит, любим», он почувствовал пальцы господина Фитча на своем колене и взглянул на стол. Там действительно оставалась только одна рука, которой господин Фитч поддерживал голову. Чарльз ощутил особый гипноз ритма, когда рука принялась чувственно ласкать его колено, медленно пробираясь к ширинке. Теперь пальцы поглаживали его промежность, а затем снова возвращались на колено. Все это время господин Фитч продолжал вслух повторять парадигмы спряжения латинских глаголов, а Чарльз вторил ему. Интонация голоса то поднималась, то падала в тишине прибранной комнаты. На них взирал только угрюмый джентльмен, чей портрет висел в рамке над каминной решеткой.
      Чарльз ощутил теплое напряжение эрекции, грозившей порвать его брюки. Ему стало все труднее и труднее вторить господину Фитчу. Голос не слушался: звучал неестественным фальцетом и дрожал. Однако учитель и вида не подавал, что происходит нечто из ряда вон выходящее.
      В момент, когда Чарльзу показалось, что он больше не выдержит и разревется, господин Фитч убрал руку, закрыл книжку и сказал:
      – Сегодня мы славно поработали. Хватит, увидимся, как обычно, в следующий четверг.
      У Чарльза в яичках поднялась такая ломота, что он даже не мог встать.
      – Мне нужно это закончить, – сказал он. – Ничего, если я не провожу вас?
      – Ничего-ничего, – бодро ответил господин Фитч и вышел.
      Услышав скрип калитки, Чарльз бросился в ванную комнату и начал неистово мастурбировать. Впервые он дошел до наивысшей точки своего подъема с такой силой и интенсивностью. Он не мог припомнить ничего в жизни, что бы доставило ему подобную радость. Теперь он сознавал, с каким нетерпением ему придется ждать четверга.
      Но в четверг все оказалось несколько иначе. Урок проходил чинно и пристойно, необычное случилось только в последние двадцать минут. К тому времени Чарльз возбудился и проявлял сексуальное нетерпение. Почувствовав, как рука господина Фитча опустилась на его колено, он в предвкушении наслаждения откинулся назад. К его удивлению, как только пальцы учителя довели его до наивысшей точки, господин Фитч деловито сказал:
      – Расстегни брюки.
      Чарльз только этого и ждал, поэтому в мгновение ока расстегнул пуговицы. Вдруг голова господина Фитча исчезла под кружевной скатертью. Ошеломленный Чарльз осознал, что господин Фитч сосет его возбужденный член. Он чувствовал тепло человеческих губ и нежные движения языка. Ощущение было бесподобным и восхитительным. Чарльз пребывал в радужном облаке чувственного экстаза, пока не кончил. В этот момент он внезапно свалился на землю и не знал, куда деться от смущения. «Что же теперь скажет господин Фитч?» – недоумевал он.
      Господин Фитч ничего не сказал. Подняв голову из-под стола, он вытер рот тыльной стороной ладони, поправил галстук (который съехал набок) и, как обычно, произнес:
      – Мы очень славно сегодня поработали, Чарльз. Думаю… возможно, в следующий раз мы повторим «Галльские войны». До встречи на будущей неделе. Не беспокойся. Я могу обойтись без провожатых.
      Чарльз торопливо застегнул брюки и не мог сдвинуться с места от пережитого потрясения. Это был первый случай сексуального общения Чарльза с другим человеческим существом.
      Несколько дней, оставшихся до испытания, они с господином Фитчем каждый урок проводили по заведенной схеме. Чарльз получал от всего этого истинное наслаждение. Ему нравилось, что его сексуальные потребности встречали столь полное и беспрекословное удовлетворение, причем без всякого участия с его стороны. В срок, как положено, Чарльз сдал свои отборочные испытания, к великой радости Юлии.
      Закончив последний урок, господин Фитч пожал Чарльзу руку и попрощался. Юлия, как обычно, пребывала в полном неведении, но Чарльз смотрел на господина Фитча совсем другими глазами. Это был взгляд превосходства и власти. «Бедный грязный старикашка, – думал он про себя, – отправился на поиски другого несмышленыша». Чарльз понимал, что стоило бы на прощание сказать одинокому господину Фитчу, чтобы он заходил на чашку чая… Но Чарльзу не нравились подобные господа. Вокруг было полно девчонок. Их так много, так много. И теперь-то он прекрасно знал, что с ними делать.

      Чарльз, представший в классической школе в первый день после каникул, был совсем не тот, что прежде. Впервые за многие годы он все лето наслаждался свободой от учебы. Он попросил у отца гоночный велосипед в подарок за сдачу экзамена. Отец обрадовался возможности хоть в чем-то проявить свою полезность и купил сыну гоночный красавец-велосипед «Ралли». Чарльз сказал об этом Муне, и тот сразу же попросил маму тоже купить ему велосипед. Она была довольна поступлением Муни в классическую школу, поэтому без особых возражений согласилась на покупку. Мальчики гоняли на своих велосипедах целыми днями.
      Юлия возмущалась безграничной свободой сына. С ним невозможно было поговорить: его постоянно не было дома. Если же он появлялся, то становился грубым и агрессивным.
      – Не кажется ли тебе, что пора бы проявить учтивость и пообедать в воскресенье вместе с нами вместо того, чтобы где-то носиться весь день? – спросила она его как-то утром.
      – Терпеть не могу воскресные обеды, мама. Ты только и делаешь, что без конца говоришь о семье. Элизабет с отцом рта не раскрывают, а мне становится до смерти скучно. – Чарльз посмотрел на мать сквозь опущенные ресницы.
      Юлия рассердилась. Обычно он отступал, если замечал недовольство на лице матери. «Теперь, – подумал он, – нужно поступать по-другому». Он обнял ее.
      – Ладно, – сказал Чарльз, чмокнув мать в щеку, – позволь мне уйти. Я еще насижусь дома, когда пойду учиться. Это только летом.
      Юлия так изумилась и обрадовалась проявлениям сыновней нежности, что заволновалась и слегка покраснела.
      – Ну, не знаю, Чарльз. Нужно посоветоваться с отцом. Нам бы очень хотелось тебя видеть, но, вероятно… – она взглянула на сына с новым чувством уважения. Его умные темные глаза смеялись над ней, а улыбка подкупала и усыпляла ее бдительность. Она словно говорила: «Мы оба прекрасно знаем, что думает отец. Отныне все решается только между нами двоими».
      – Ладно, иди, – сказала она. – У меня и так дел по горло.
      Чарльз медленно пошел в гараж. «Вот где собака зарыта. Я нашел ключик, как добиваться всего, чего я хочу, – думал он про себя. – Чем она отличается от остальных женщин?»
      Юлия вернулась на кухню, погруженная в думы о произошедших в ее жизни переменах. Ее маленький сын подрос и превращался в очень привлекательного юношу. Готовя обед для Уильяма, она мурлыкала себе под нос.
      Все лето напролет мальчики, как беззаботные жаворонки, носились на велосипедах по окрестностям Дорсета. Они выписывали на колесах такие головокружительные пируэты, что волосы вставали дыбом.
      – Смотри! Без рук! – кричал Чарльз, ныряя с крутой тропинки. Муня с криком и визгом ехал следом за ним. Чарльзу, свободному от тисков Юлии, казалось, что весь мир вместе с ним купается в золотистой дымке.
      Они с Муней брали с собой из дому еду, лежали в высокой шелковистой зеленой траве и трещали без умолку. Говорили они, в основном, про секс. Чарльз никогда не рассказывал Муне про господина Фитча. А тот, в свою очередь, не смог умолчать о кружке онанистов в мужском школьном туалете. Это было такой отличной идеей, что они решили образовать свое сообщество.
      – Классно, Чарльз! – сказал Муня после первого раза. – Хоть ты и маленький, но член у тебя здоровый! Что надо!
      – Ты уверен? – переспросил Чарльз, бросив взгляд на безвольно лежавший между ног пенис.
      – Да-а, – подтвердил Муня. – Чарльз, ты знаешь Дэнни Джоунса?
      – Ага.
      – Так у него он девять дюймов длиной и может стрелять через весь туалет.
      – Без всяких соревнований, – сказал Чарльз, вытягиваясь в траве. – Держу пари, что стрельну дальше всех.
      – Помнишь Бренду Мейсон?
      – Ты говоришь о той, с большими сиськами и копной волос?
      – Ну, да. Так вот, они трахались с Дэнни.
      – В самом деле? – Чарльз приподнялся на одном локте и посмотрел на Муню. – Она ведь тоже идет в классическую, да?
      – Точно.
      – Ну, тогда с нее и начнем, – ухмыльнулся Чарльз.
 
      Взаимоотношения между матерью и сыном изменились в то лето. Она перестала обращаться с ним как с маленьким, которого бранят и распекают на все лады. Более того, она стала даже потакать ему, поэтому, оставаясь вдвоем, оба молчаливо признавали отчуждавшую их напряженность.
      – Чем ты занимался сегодня? – спрашивала как только он входил в дверь. – Ничего такого, что бы тебе могло понравиться, – отвечал он, подмигивая ей. Юлия краснела и опускала глаза. Возвращаясь домой, под влиянием Руфи и поощряемый Муней, который обожал книги, Чарльз начинал читать. Юлия заговаривала с ним о прочитанных книгах. Оба открыли общую любовь к поэзии. Как-то вечером, два года спустя после того, как Чарльз поступил в классическую школу, они вместе сидели за кухонным столом. Юлия чистила картошку к ужину. Чарльз читал «Ромео и Джульетту». В последнее время он увлекался пьесами Шекспира. Юноша находил их полезными для разговоров с девчонками, поскольку обнаружилось, что один или два сонета, произнесенные шепотом с выражением, творили чудеса и растапливали женские сердца, не говоря уже о том, насколько они становились необходимыми в неловкий момент стягивания кофточки и выключения света.
      – Что ты читаешь? – спросила Юлия.
      – Кое-что из Шекспира.
      У Чарльза на следующий день было назначено свидание с Брендой, и он яростно зубрил подходящие строчки.
      – Прочти мне что-нибудь вслух. Так скучно чистить картошку.
      Чарльз принялся декламировать:
 
Я ваших рук рукой коснулся грубой.
Чтоб смыть кощунство, я даю обет:
К угоднице спаломничают губы
И зацелуют святотатства след.
 
      Он поднял глаза на Юлию. Она смотрела на него, не сводя глаз.
      – Давай я буду читать за Джульетту, а ты – за Ромео, – предложила она, протягивая руку за книгой.
 
Святой отец, пожатье рук законно.
Пожатье рук – естественный привет.
Паломники святыням бьют поклоны.
Прикладываться надобности нет.
 
      Пока она читала, Чарльз смотрел ей в лицо. Оно будто помолодело в сумеречном свете. Она прочла эту реплику с такой страстью, что сыну показалось, будто он узнал Юлию времен далекой молодости, которая мечтала о преданном любовнике.
      Она подняла глаза от страницы.
      – Продолжай, – горячо попросила она. – Прочти еще немного.
      Юлия перестала чистить картошку. Щеки ее порозовели. Она придвинула свой стул поближе, и они вместе склонились над книгой.
      Чарльз прочитал:
 
Однако губы нам даны на что-то?
 
      Юлия:
 
Святой отец, молитвы воссылать.
 
      В ее голосе слышался трепет. Сидевший рядом Чарльз вдыхал ее теплый родной запах чистоты и свежести, чувствуя смущение матери от их сексуального общения – полузабытого, но бережно хранимого воспоминания о ее теплой груди и послушных сосках.
 
Так вот молитва: дайте им работу.
Склоните слух ко мне, святая мать.
 
      Прочел Чарльз. Его обычно детский голосок ломался и приобретал более низкий тембр, набирая густоту и мощь.
      Внезапно Юлия встряхнулась, будто очнулась от волшебного оцепенения.
      – Боже мой! – воскликнула она. – Ты мужаешь. Прислушайся. Твой голос начинает ломаться.
      – Нет-нет, – поспешно отвечал Чарльз. – Еще не время.
      Вдруг он смутился, снова почувствовав себя в роли ребенка.
      – Зачем ты читаешь Шекспира? Это по программе на следующее полугодие?
      – Нет, – ответил он, злорадствуя от своей власти и желания досадить ей. – Завтра у меня свидание с Брендой, и я собираюсь на ней это опробовать.
      Теперь наступила очередь Юлии взять верх. Он видел, как губы матери превратились в узенькую полосочку.
      – У этой девицы скверная репутация.
      – Я знаю, – сын посмотрел на мать сверху вниз. – Вот поэтому-то я и иду с ней в кино.
      Он торопливо вышел из комнаты, прежде чем чувство вины, всегда сопровождавшее его в столкновениях с матерью, не легло свинцовой тяжестью ему на плечи, уничтожив остаток вечера.
 
      Годы обучения Чарльза в классической школе были трудными и суровыми. Юлия ни о чем, кроме Оксфорда или Кембриджа, и слышать не хотела для своего сына. Амбиции самого Чарльза далеко перешагнули желания его матери. Но, как бы там ни было, поступление в эти университеты означало годы, посвященные упорной учебе, но при этом следовало учесть два противодействующих фактора. Первая главная проблема состояла в том, что Чарльз не был настолько талантлив, чтобы с блеском и легкостью вкушать плоды просвещения, которые давались ему всегда в результате ужасной борьбы. Вторым препятствием являлось то, что внутрь этих бастионов привилегий и предрассудков попадало жалкое количество выпускников классической школы. Мысль о возможном провале наводила ужас, но еще страшнее и невыносимее было представить состояние матери после провала. Юлия помогала ему всем, чем только могла. Действительно, ведь она фактически бок о бок с сыном прошла весь курс обучения в классической школе.
      Уильям намного отстал от них. Отцу и сыну практически не о чем было поговорить, кроме эпизодических разговоров об автомобилях. Уильям сам ужасно стыдился своего положения, но чувствовал свою беспомощность. Он свято верил в то, что так ничтожно мало может предложить своей жене. Чарльз, с его книжками и мудреными словами, мог заставить ее лицо засветиться улыбкой, зажечь ярким блеском глаза, что ему самому удавалось сделать крайне редко. К счастью, он был не из тех людей, что часто обращались к самоанализу.
      Его эмоциональная сфера настолько сильно притупилась из-за того, что он вырос без матери, что Чарльз даже не заметил, как тихая робкая Элизабет сдала свои отборочные испытания после начальной школы, причем без фанфар и дополнительных занятий.
      – Замечательно, дорогая, – все, что сказала Юлия, когда получила письмо из школы.
      Элизабет и не ожидала чего-то большего. Она была очарована своим эффектным и обаятельным старшим братом, который служил гордостью их семьи. Она предпочитала его общество всем остальным, и даже в том случае, если знала ответ на вопрос, часто просила его помочь с математикой только ради того, чтобы немного побыть с ним рядом и привлечь к себе его внимание.
      Если Чарльзу звонили девочки, Юлия строго говорила им, что сын делает уроки. У нее получалось так свирепо, что девочки не осмеливались позвонить еще раз.
      – Думаю, тебе пора поговорить с Чарльзом, – сказала она Уильяму. – Нужно предостеречь его от опасностей… Многие девочки, что звонят ему, отнюдь не блещут скромностью поведения.
      Уильям встревожился.
      – Наверняка он наберется всего этого в школе без нашей помощи, – ответил он. – У меня было именно так.
      – Да, в тебе я не сомневаюсь, – в ее тоне звучало горькое осуждение, которого Уильям прежде не слышал.
      – Хорошо, хорошо, – поспешно согласился он. Полагая, что оттягивать этот разговор не имеет смысла, Уильям предложил Чарльзу вместе сходить на футбол. Сын согласился не только из вежливости, но из-за того, что хотел поднять вопрос о карманных деньгах. Футбольные матчи он ненавидел. Он презирал отца за то, что тот кричал и свистел вместе с толпой, а в конце матча, вытянувшись в струнку и со слезами на глазах, пел «Боже, храни королеву».
      – Старый, глупый дурак, – бормотал он про себя.
      Домой они возвращались молча. Именно тогда Уильям сказал Чарльзу, что секс – не то, что преподносится в розовой упаковке. Сын согласился и попросил прибавить десять шиллингов в неделю на карманные расходы. Уильяму стало легко от мысли, что теперь можно радостно сообщить Юлии об исполнении отцовского долга и доложить о безропотном согласии Чарльза, который тем временем пожалел о том, что не попросил прибавку в пятнадцать шиллингов. В тот вечер они оба вернулись домой довольные собой.
 
      Годы, которые Чарльз провел в классической средней школе, были самыми счастливыми в жизни Юлии. У сына все получалось так, как она хотела, с дочерью проблем вообще не существовало, а Уильям продолжал процветать. Когда Чарльзу исполнилось пятнадцать лет, они перебрались в особняк, расположенный в более респектабельном районе. В доме было три спальни, так что у Элизабет появилась своя комната вместо угла в столовой их прежнего домика. Претензии Юлии становились все большими, так как она расширила круг своих знакомых, куда входили, в основном, родители друзей Чарльза. Среди подруг она по-прежнему отдавала предпочтение Руфи. Обе наслаждались обществом друг друга, тогда как в то же время оставались яростными соперницами. Муня у Руфи был безупречен – просто само совершенство. И мать прочила ему карьеру управляющего транснационального банка. Юлия видела своего сына звездой первой величины на литературном небосводе Лондона. Он заимеет роскошный дом, где она будет устраивать для него блистательные приемы. Она всегда вспоминала библиотеку в ее старой школе со стаканами хереса. Уильям тем временем стал таким уважаемым представителем делового мира и так хорошо вел свои финансовые дела, что они получили открытку с собственноручной подписью управляющего банка. Она заняла почетное место на камине, а Юлия никогда не забывала упоминать о столь значительном событии их биографии всякому приходившему в дом гостю.
      Все праздники или семейные торжества означали сборища родственников Юлии в одном из домов их клана. Чарльза они утомляли до смерти, особенно – дядя Макс.
      – Уже пробовал девочку? – хрипло интересовался он, тяжело ударяя Чарльза по спине. – Она должна быть веселой и не ломакой. Вот то, что надо.
      От одного взгляда на этого человека Чарльзу становилось не по себе, и он съеживался от страха. Чем старше становился Макс, тем больше он толстел и балагурил. Его жена выглядела грустной и несчастной, а дети – нервно дергались и проваливались на экзаменах. Как раз перед тем, как Чарльзу сдавать экзамен по программе средней школы на повышенном уровне (после шестого класса), он заметил матери:
      – Ты всех наших так хорошо знаешь, когда они собираются вместе, совсем как в семье Муни. У них тоже подобные сборища. Даже есть дядя, типа нашего Макса. И те и другие любят золотые украшения. Мама, в нас течет еврейская кровь?
      Юлия очень строго на него посмотрела и ответила:
      – Может, где-то у далеких предков, но мы – валлийцы, жители Уэльса.
      Тема осталась закрытой на долгие годы.

      К тому времени как тетя Эмили и тетя Беа подъехали вместе с Рейчел к воротам школы, было уже шесть часов. Темнело, и контуры старого грандиозного строения в стиле королевы Виктории неясно вырисовывались перед ними в вечернем полумраке. Рейчел испытывала бурную радость с оттенком страха. Она приготовилась к интернату, прочитав все книги по предметам, которые можно было только достать. Ее любимой была книга с названием «Школьная озорница», полная ночных пирушек и веселых проказ. Все девочки состояли в интимной дружбе – отношениях, совершенно неизвестных в замкнутом мире Рейчел.
      Тетя Эмили часами рассказывала, на что это будет похоже. Все эти рассказы сплетали в себе чистой воды вымысел и стечение разных обстоятельств, поскольку тетя Эмили никогда не бывала в школе-интернате. Единственным реальным впечатлением был визит в школу, когда они с Беа привозили Рейчел на собеседование.
      – Спальни были чудесными, правда, дорогая? – сказала она Рейчел.
      – У меня будет много подруг, да?
      – Разумеется, – ответила тетушка Эмили, занимавшаяся пришиванием бирок с инициалами к новой одежде Рейчел.
      Девочке нравился ворох новенькой одежды. Она проводила уйму времени перед зеркалом, примеряя галстук и разглядывая девочку с длинными, густыми и блестящими волосами, большими серьезными карими глазами и крупным ртом. На нее смотрело важное отражение. Она вдруг ощутила внезапный крен в плавном и размеренном течении своей жизни. Все изменялось безвозвратно и навсегда. Теплый уютный кокон, окружавший ее до сих пор, вдруг нарушился, и она ощутила неуютный холод беззащитности. Она побежала разыскивать тетушку Эмили и, бросившись ей в объятия, расплакалась. – Я не хочу расставаться с тобой. Тетя Эмили тут же начала всхлипывать. – Но это же ненадолго. Половина семестра – несколько недель разлуки. Я буду писать тебе каждый день.
      Они с рыданиями повисли друг на друге, поднявшись на ступеньки пансиона Святой Анны. Беа решила положить конец всем сантиментам.
      – Пошли, – сурово приказала она Эмили. – Рейчел, тебе пора. Сейчас подадут ужин. Не опаздывай.
      Увидев, какой был жалкий и одинокий у ребенка вид, она успокоила девочку:
      – Все будет хорошо, Рейчел. Поверь мне. Как только ты устроишься и заведешь подруг, тебе не захочется возвращаться домой.
      – Я хочу домой сейчас, – плакала Рейчел. Тетушка Беа крепко прижала ее к себе и пообещала:
      – Приеду проведать тебя через две недели. Они медленно отъехали к воротам. Всю дорогу домой женщины молчали. Рейчел так много значила в жизни обеих, что вызванный ее отсутствием пробел будет трудно восполнить до тех пор, пока девочка не вернется.
      – Думаю, надо сказать ей, как она к нам попала, – заметила Эмили. – У остальных детей почти у всех есть отцы и нормальные семьи.
      – Я тоже об этом думала, – сказала тетя Беа. – Увидим, спросит ли она об этом во время каникул.
 
      По прошествии первых нескольких недель Рейчел все еще оставалась в состоянии шока. Кроме шума от ста двадцати учениц, существовал, казалось, бесконечный свод правил, которые нужно было знать и безукоризненно исполнять. Самым священным считался «обязательный реверанс преподобной настоятельнице». Преподобная настоятельница была красивой, с лицом сирены, монахиней, которая величаво проплывала по коридорам и, как говорили, отличалась своей набожностью настолько, что даже самые худшие воспитанницы склоняли перед ней головы и с трепетом преклоняли колени. «Не бегать по коридорам», «Не разговаривать на переменах»… – список казался бесконечным.
      Рейчел узнала, что ей предоставлено право принимать ванну два раза в неделю и два раза в неделю менять белые панталоны, а толстые синие шаровары позволялось менять только один раз в неделю. Она ужаснулась оттого, как ей пришлось раздеваться в первый день в спальне до майки и панталон.
      – Рейчел, – одернула ее случайно проходившая надзирательница, – не будь бесстыдницей.
      Рейчел в недоумении посмотрела на нее. Другие девочки, которые в это время копались в своих шкафчиках и ящичках, начали хихикать.
      – Извините, госпожа надзирательница, – ответила она, – я вовсе не хотела показаться бесстыдной. Просто я раздевалась.
      Надзирательница, которая оказалась единственной имевшей детей женщиной в школе, смягчилась:
      – Возьми свой халатик, дорогая. Как только ты снимешь блузку, прежде чем снять белье, поворачивайся ко всем спиной и накидывай на плечи халатик. Это не сложно, если немного наклониться. Таким образом мы заботимся о своей нравственности и скромности.
      – Благодарю вас, госпожа надзирательница, – покорно сказала Рейчел.
      Каждая спальня имела название какого-нибудь цветка. Поскольку Рейчел исполнилось только десять лет, она размещалась в спальне для младших с названием «Фиалка». Там вместе с вновь прибывшими оставались несколько воспитанниц со стажем. Ежедневно, ровно в восемь часов вечера возле выключателя возникала сестра Вера, высокая, статная и злопамятная.
      – Восславим Иисуса Христа, – взывала она. Щелчок, и свет гас. У Рейчел даже плакать не было сил, пока она не услышала шепот: «Рейчел – бесстыдница», «Рейчел – бесстыдница», «Она показала свой зад». Последовали смешки.
      – Потише, пожалуйста, – приказала старшая в спальне.
      Комната погрузилась в тишину. Слышны были только приглушенные всхлипывания вновь прибывших воспитанниц. Рейчел плакала, положив на лицо подушку.
      – Господи, пожалуйста, позволь мне вернуться домой, – горячо молилась она.
 
      Как бы ни было ужасно в школе, но Рейчел в течение нескольких первых дней нашла подругу. Обе учились в одном классе. Учительница истории знакомила их с понятием семейного дерева.
      – Возьмем, например, Генриха VIII. Он имел шесть жен. Посмотрим… что получится, если мы условно поместим их вот здесь, – она деловито рисовала на доске.
      – Видите, – сказала она, закончив схему, – сейчас очень наглядно вам представлена вся картина истории человеческой жизни. – Она обвела взглядом класс. – Кто пойдет к доске и попробует нарисовать свое семейное дерево?
      Выбор остановился на Рейчел. Девочку почти всегда выбирали из группы, так как она была не по годам высокого роста. Сейчас этот выбор явно выставлял ее не в лучшем свете. Она низко опустила голову.
      – Рейчел, ты слышишь меня? Учительница истории отнюдь не славилась в школе своим вредным характером. Рейчел взглянула на нее и тихо ответила:
      – У меня нет семейного дерева. Еще младенцем меня отдали тетушкам на воспитание.
      – О, прости, дорогая, – произнесла учительница истории и тотчас же вызвала желающих. Поднялся лес рук, кроме сидевшей впереди справа от Рейчел девочки.
      После урока сидевшая впереди повернулась к Рейчел.
      – Меня зовут Анна Комптон, – представилась она. – Меня удочерили.
      – Правда? – удивилась Рейчел. – Слава Богу, я – не единственная. Ты знаешь, кто были твои мама и папа?
      – Нет. Все, что мне известно, так это то, что женщина, которую я называю мамой, взяла меня из агентства по усыновлению католиков в Найтсбридже. Она сказала, что уверена в моем хорошем происхождении, так как меня доставили из приличного дома.
      Рейчел посмотрела на Анну. Внешне та больше походила на мальчика, нежели на девочку. Волосы коротко острижены. Лицо – тонкое, с крупным носом.
      – А я даже не знаю, откуда я попала: из такого же места или нет. Мне всегда казалось, что со мной произошло нечто особенное… – задумчиво сказала Рейчел. – Как тебе здесь нравится?
      Анна пожала плечами.
      – Ну, если сравнивать с конюшней, где я помогала своей матери, то, конечно… Меня отправили сюда, так как я много времени проводила в конюшнях или верхом на лошади. Мать хочет сделать из меня девочку. – Анна скорчила гримасу отвращения к подобной идее.
      – Давай будем друзьями, – предложила Рейчел.
      – Ладно, – ответила Анна.
      С этого момента впервые в жизни Рейчел заимела подругу.
      Подруги стали неразлучны. Рейчел оказалась более способной к учебе, чем Анна, поэтому всегда помогала подруге выполнять домашние задания. Анна была физически гораздо сильнее Рейчел, поэтому защищала ее в школе от приставаний и нападений со стороны остальных воспитанниц. Рейчел, получив слишком изолированное от реального внешнего мира воспитание, совсем не обладала инстинктом самосохранения. Она была очень невинным и доверчивым созданием, тогда как Анна, выросшая среди конюхов и чистильщиков стойл, мало доверяла природе человеческого характера.
      Обе девочки втянулись в суровую рутину повседневной школьной жизни, которая требовала от них встать в 7.15, снять и сложить спальные принадлежности, одеться. Затем они шли на часовую мессу, после которой вновь возвращались в спальни, убирали кровати и наводили порядок в своих шкафчиках. После завтрака воспитанницы отправлялись в спортивный зал на тренировки, откуда – на утренние занятия. Перерыв – в одиннадцать. Обед – в час. Получасовой перерыв до дневных занятий, затем – чай, затем – снова уроки в течение двух с половиной часов. Наконец – последний перерыв для отдыха, а потом – спать. Звонки извещали о каждом этапе дня. Кроме того, когда звенел звонок и сто двадцать девочек двигались в том или другом направлении, во всей школе царила тишина. «Тюрьма, должно быть, выглядит именно так», – думала Рейчел, молча идя по коридору рядом с Анной. Семестр показался ей вечностью. Рейчел дождаться не могла, когда снова увидится со своими тетушками.
      Приехав на неделю каникул, Рейчел провела первый день бесцельно слоняясь по дому, безумно наслаждаясь свободой и отсутствием запретов, слушая болтовню тетушки Эмили про викария, гортензии и приличное жилье для уходившей на пенсию кухарки. На третий день она лежала в постели и, глядя в потолок, думала о том, как ей скучно. Тотчас же виновато устыдившись своих мыслей, она спрыгнула с кровати и помчалась на кухню.
      – Вот и я, – сказала она кухарке. – Позволь тебе помочь.
      Кухарка обрадовалась возможности воспользоваться помощью в приготовлении пирога к обеду.
      – Нравится в школе, дорогая?
      – И да, и нет, – ответила Рейчел. – Кажется, лучшее в школе – то, что у меня там есть подруга. Ее зовут Анна. Если бы не она, мне было бы просто ужасно. Большинство девочек недалекие и смеются. Анна не такая. Мы все время с ней играем в лошадей…
      – Замечательно, дорогая, – прервала ее кухарка. – А теперь пойди позови своих тетушек к обеду.
      Расставаясь перед каникулами, обе девочки пообещали друг другу, что обязательно расспросят дома о своем прошлом. Обед в среду казался благоприятным для подобного разговора.
      – Тетя Беа, – обратилась Рейчел, – откуда я взялась? – Рейчел имела привычку задавать вопрос прямо в лоб, ставившую собеседника в неловкое положение. Она так никогда и не смогла избавиться от этой привычки, как бы усердно другие ни пытались научить Рейчел светским правилам лавировать в разговоре и исподволь подводить собеседника к нужной теме.
      Тетя Беа ожидала этого вопроса давно. Положив нож и вилку, она сказала:
      – Твою маму звали Каролина. Она не могла заботиться о тебе, а нам ты была нужна, поэтому она отдала тебя нам.
      – Она любила меня, тетя Беа?
      Сделав едва заметную паузу, Беа ответила:
      – Разумеется, дорогая. Очень любила, – затем она снова взяла вилку и нож и продолжила трапезу.
      От мысли о настоящей матери, любившей ее, девочку бросило в жар. Щеки разрумянились, глаза ярко засияли. «Как было бы замечательно иметь настоящую семью…» – подумала Рейчел, но, взглянув на милых добрых тетушек, которые безгранично любили ее, она сочла себя поистине счастливой.
      Тетя Эмили улыбнулась ей и сказала:
      – Должно быть, тебе тяжело находиться в школе среди других девочек, у которых есть мамы и папы.
      – Нет, вовсе нет. У меня есть Анна. Она моя лучшая подруга…
      И Рейчел принялась описывать их воображаемых лошадей. Обе тетушки, казалось, были безмерно счастливы. Их радовало, что Рейчел прижилась в школе, поэтому вполне понимали ее стремление вернуться в школу с огромной коробкой, набитой конфетами и печеньем.
      Прежде чем Рейчел вернулась в школу, тетя Беа отвела ее в сторону и спросила:
      – Рейчел, ты знаешь, что такое менструация?
      – Нет, не знаю.
      Тетя Беа объяснила ей без суеты и волнения. Она была простой сельской женщиной и всю жизнь выращивала собак.
      – Видишь ли, когда самка готова к воспроизведению потомства, у нее наступает период течки. Ты видела, как это происходит у наших собак, так ведь?
      – Да, все время на диване, – ответила Рейчел. – Но у меня будет не совсем так, правда?
      – Разумеется, дорогая. Ты только попросишь у надзирательницы гигиенические подкладки, если увидишь кровь. Далее, – продолжила она, – когда у суки наступает течка, это означает, что она может забеременеть, то есть ее можно случить с кобелем, чтобы получить помёт щенков. Однако у людей все обстоит совершенно иначе. Женщина не может зачать, когда у нее кровотечение. Но в какое-то время до и после этого периода зачатие возможно.
      – О, – удивилась Рейчел. – Когда же такое случится со мной?
      – Где-то в будущем году, – предположила тетя Беа. – Думаю, тебе пора об этом иметь ясное представление. Я не хочу, чтобы ты нахваталась всевозможных сплетен и домыслов и прочей чепухи.
      – Спасибо, тетя Беа, – сказала Рейчел и подумала, что об этом нужно обязательно поговорить с Анной.
 
      Действительно, Рейчел исполнилось двенадцать лет, когда она заметила в трусиках небольшое пятнышко крови.
      – Думаю, лучше предупредить надзирательницу, – сказала она Анне.
      – О Господи, наверное, скоро начнется и у меня. Не хочу месячных. Чтоб их не было вообще!
      – Тогда ты не сможешь заиметь детей, Анна, если у тебя не будет месячных, – очень серьезно сказала Рейчел.
      – Я и не хочу иметь детей.
      – А я хочу. Мне бы хотелось много-много детей, большой дом, и обязательно с собаками.
      – Тебе будет нужен муж, чтобы заиметь все это, – осадила ее Анна.
      – Я как-то не задумывалась о муже. Мне больше нравится думать о лошадях.
      – Но ведь без мужа не обойтись, если ты хочешь иметь малышей, а ему придется зарабатывать кучу денег, чтобы содержать тебя, детей и собак.
      – Мои тетушки как-то справляются без мужчины. И у них все хорошо.
      – Полагаю, моя мать тоже обходится только своими силами, но, наверное, именно поэтому мы не такие, как все остальные, потому что другие люди имеют семьи.
      Рейчел взглянула на подругу и ответила: – Мне нечего больше сказать. Я всегда чувствовала себя не от мира сего, но теперь нас – двое, и я ничего не имею против нашей странности.

      Первые месячные у Рейчел пришли весной. Тогда же она всерьез задумалась о сексе. До сих пор они обсуждали сексуальные проблемы с Анной, причем, главным образом, в форме шуток. Монахини неумолимо и безжалостно карали своих воспитанниц, если до них доходило что-либо, имевшее хотя бы малейшее косвенное отношение к этому вопросу. За все время, пока Рейчел находилась в монастыре, произошел только единственный, из ряда вон выходящий случай, когда на территории интерната поймали воспитанницу Арабеллу, общавшуюся с мальчиком. Того факта, что она содействовала мальчику в проникновении в частные владения школы, оказалось достаточно для исключения.
      – Секс, за исключением как во имя продолжения рода, – внушала преподобная настоятельница, – великий грех.
      Собравшиеся девочки стыдливо опустили головы. Многие из них только об этом и думали от исповеди до исповеди, где немного избавлялись от чувства угнетавшей их вины.
      – Господи, помилуй меня. Я согрешила.
      – Как ты согрешила, дитя мое?
      – Нечестивыми мыслями, отец.
      – Три раза прочти «Во славу Девы Марии» и «Отче наш».
      Так Анна рассказывала Рейчел (та не была католичкой), что ей нужно было говорить.
      – Какие нечестивые мысли? – допытывалась Рейчел.
      Анна отказывалась давать разъяснения.
      К этому времени девочки были уже старшеклассницами. Их перевели к другим девочкам, возрастом старше их, многим из которых предстояло держать экзамен по программе повышенного уровня. В старшей группе занимались девочки от тринадцати до восемнадцати лет. Постепенно Рейчел узнала своих новых сокурсниц. В порядке вещей здесь было иметь свою «пассию». Обычно это означало, что молодые писали записки своим возлюбленным среди старших девочек и подсовывали их под подушки. Анна стала поклонницей Валерии, очень симпатичной девочки из пятого класса. Рейчел считала эту манеру отношений довольно странной. Анна просто свихнулась из-за Валерии.
      Каждую среду вечером в зале устраивали танцы. Это регулярное событие означало, что все девочки переодевались, меняя форму на нарядное платье, и собирались все вместе в большом танцевальном зале, где когда-то, должно быть, проходили роскошные светские балы.
      А теперь здесь распоряжалась госпожа Мэллой, которая колотила по старенькому роялю «Бродвуд» и выкрикивала:
      – Медленно, раз-и-два-и, быстро, раз-и-два-и… Нет, Вирджиния! Правая нога! Где у тебя правая нога?
      Каждый раз тут собиралось не менее пятидесяти пар девочек, кружившихся по залу и вполголоса бормотавших: «Быстро, быстро – медленно» – для стремительных па и «Раз, два, три, подскок» – для польки. Но как только наступала очередь вальса, над залом витало мечтательно-романтическое настроение. Рука об руку, прижавшись друг к другу грудью, девичьи пары двигались в безмолвной гармонии. Воздух пронизывала тоска по страсти нежной.
      Рейчел отметила, что Анна чаще отдавала предпочтение танцевать в паре не с ней, а с Валерией.
      – Почему ты больше не танцуешь со мной? – как-то спросила она Анну.
      – Ну, трудно тебе объяснить.
      – Что трудно? – настаивала Рейчел. – Что ж тут особенно трудно?
      Рейчел не раз уже замечала до этого, как в перемены, а чаще по выходным Валерия приходила в спальню и проводила время с Анной. Приглядываясь к другим девочкам, Рейчел видела, что многие любовные союзы стали настолько тесными, что в них не оставалось места ни для каких внешних дружеских отношений. Это было совсем не так, как прежде в младшей группе: «закадычные» друзья встречались, чтобы «понарошку» поиграть среди рододендронов в состязания лошадок. Теперь здесь, в старшей группе, девочки ходили взявшись под руки и перешептывая на ухо друг другу важные секреты. Лукавые улыбки, смешки.
      Рейчел в танцевальном зале была нарасхват, так как, благодаря своему высокому росту, могла в танце вести за мальчика. Иногда она чувствовала недовольство своей разочарованной партнерши из-за того, что не удавалось доставить в нужной степени нечто тайное, доступное ощущениям только избранных посвященных.
      Рейчел мучилась над постижением этой загадки, пока не проснулась однажды утром очень рано. На кровати у нее спал школьный кот Черныш. Рейчел лежала на спине, а кот – у нее в ногах. Ей было приятно от громкого кошачьего мурлыкания. В голову пришла мысль, что станет еще приятней, если положить кота под одеяло, чтобы шелковистая шерсть кота касалась голых ног. Кот ничего не имел против перемены своего местоположения и через несколько минут устроился в теплой темноте.
      Привлеченный слегка напоминавшим рыбный запахом самки, кот начал лизать у Рейчел клитор. Мгновенно девочку пронзило чувство острой вины, но кот продолжал лизать и урчать, а Рейчел понимала, что у нее нет иного выхода, кроме как спокойно лежать и не сопротивляться, сжимая и разжимая ноги, пока не спала волна возбуждения, заставившая ее содрогнуться всем телом. Когда все прошло, она прогнала кота прочь. Исподтишка оглядев комнату, она успокоилась: никто не заметил случившегося. Сев на кровати, Рейчел задумалась.
      – Так вот в чем дело, – мысленно сказала она. – Вот где собака зарыта. – Вдруг внезапно она приобщилась к скрытому глубинному таинству, бродившему и бурлившему внутри казавшегося, на первый взгляд, спокойным потока жизни монастыря.
      – Анна, – сказала она в то утро, – у тебя есть нечестивые мысли о Валерии.
      Анна густо покраснела.
      – Не будь идиоткой, Рейчел.
      Но Рейчел теперь все понимала. Она видела, как эти девочки притворялись, будто борются. Видела, как они затаили дыхание, содрогаясь друг у друга в объятиях. Она сама постигала правила этой игры, флиртуя и поддразнивая. Но самыми долгожданными для нее стали ночи, когда она, обзаведясь фонариком, засунув пальцы между ног, читала под одеялом «Унесенные ветром» или исторические романы, полные истосковавшихся в одиночестве женщин и господствующих тиранов-мужчин. Страницы таких книг были порваны и истрепаны. Они составляли основной элемент в рационе всей школы. Некоторые девочки воображали себя переброшенными через седло рыцаря в полных доспехах, странствующего по королевству. Другие превращались в вечных соблазнительниц, как Скарлетт О'Хара. Рейчел любила все эти книги. Благо, в библиотеке их было полно. Библиотекарша брала каждый новый роман, без всякой задней мысли ставила книгу на полку. Сама она этих романов никогда не читала, а обложки у них были милые и привлекательные.
 
      Время ползло еле-еле. Анна приехала погостить к Рейчел на каникулы. Обе девочки дома не сидели, отправляясь купаться или на дальнюю прогулку, что доставляло им море удовольствия. К тому времени они всерьез начали задумываться о своем будущем. Анна по окончании школы хотела сразу же вернуться к матери и заниматься вместе с ней собаками и лошадьми. А мать настаивала, чтобы Анна еще год проучилась в престижной школе для секретарей.
      Госпожа Комптон даже уговорила Анну встретиться с тетушками Беа и Эмили, чтобы всем вместе обсудить будущее девочек. Все женщины быстро поладили.
      – Если говорить откровенно, то я очень обеспокоена, – сказала Вера Комптон. – Я всю жизнь прожила одна. Нас так много осталось без родителей, а война лишила нас права выбора. Считаю, мне повезло, так как я смогла удочерить Анну, но хотелось бы, чтобы у нее обязательно был муж, который бы о ней позаботился.
      Тетя Эмили тотчас же согласилась:
      – Разумеется, вы, бесспорно, правы, дорогая. Судьба улыбнулась мне: я встретилась с Беа. Но, если бы не это, даже страшно подумать о том, что могло произойти со мной. Скорее всего, пришлось бы пойти в компаньонки к какой-нибудь богатой особе, как делают многие женщины моего возраста.
      Тетя Беа вовсе не обрадовалась подобному повороту разговора.
      – Эмили, мы вырастили Рейчел, считая ее свободным человеческим существом, которое вправе самостоятельно распоряжаться своей судьбой. Но я и мысли не потерплю о том, что она сломя голову и забыв обо всем на свете бросится за каким-то мужчиной. Если она и захочет выйти замуж, то, надеюсь, выберет кого-то достойного, по крайней мере, того, кто окажется достаточно зрелым, чтобы позволить равноправные отношения. Но до тех пор, пока не обретет экономической независимости, Рейчел так и будет оставаться в униженном положении. Сейчас она собирается поступать в университет, а затем – заняться учительской практикой. Я – полностью «за».
      Тетя Беа села на место. Иногда она увлекалась и произносила столь длинные тирады. В отношении прав женщины у нее были свои твердые принципы. Она неотступно им следовала и внушала их тете Эмили. Одна из таких лекций была прочитана только что, поэтому тете Эмили ничего не оставалось, как поправить очки и кротко ответить:
      – Да, дорогая.
      Вера Комптон взглянула на тетю Беа и произнесла:
      – Не уверена, что Анна поступит в университет, но если у нее за плечами будет солидный секретарский колледж, то работа ей будет всегда обеспечена. Я не успеваю удивляться, как быстро все вокруг изменяется. Не знаю, как у вас, но вторая мировая война заставила стольких женщин активизироваться и занять места недостающих мужчин. Уверена, наше поколение женщин – не то, что наши матери, покорно вернувшиеся домой после окончания первой мировой войны. Мы стеной встанем и скажем: «Нет». Поэтому у наших дочерей есть такие возможности для карьеры, какие нам и не снились.
      – Вы считаете семейную жизнь, как теперь, невозможной в будущем? А как же быть с теми женщинами, которые хотят хранить семейный очаг и воспитывать детей? – забеспокоилась тетушка Эмили.
      – Должна признаться, Эмили, я голову сломала, думая о будущем Рейчел, поскольку переживаю из-за отсутствия у нее, в силу нашего воспитания, всякого опыта общения с мужчинами. Задумайся только, ведь совершенно никакого. Поступление в университет будет первым ее опытом в постижении жизни с юношами-сверстниками. Надеюсь, там она извлечет все необходимое для правильного поведения с ними.
      – Ну, – согласилась Эмили, – Рейчел – добрая и искренняя девочка, поэтому, думается, не будет скрывать, если у нее возникнут какие-нибудь проблемы.
      Рейчел, будучи откровенной с тетушками, вовсе не находила в себе мужества сказать, что у нее уже возникли проблемы. Она довольно часто получала приглашения на танцевальные вечеринки, проводившиеся в семьях, живших поблизости. Она терпеть не могла туда ездить, но тетушки, боясь за ее будущее, хотя и не прилагали усилий, чтобы ущемлять ее в каких-то правах, все-таки заставляли ее туда ездить.
      – Только если Анна поедет со мной. Одна я не поеду, хоть режьте.
      Эмили отвозила обеих девушек на вечеринки. Анна нервничала и одергивала свое платье.
      – Почему девушкам нельзя бывать на вечерах в брюках? – воинственно заявляла она всякий раз.
      – Говорят, в Лондоне уже начинают эту моду, – увещевала тетушка Эмили.
      – Не дождешься, пока она докатится до Девона, – пожаловалась Анна. – Чувствуешь себя в этом платье, как праздничный торт. Я делаю это только ради удовольствия матери. Если я сделаю это два раза в год, то совесть у нее, по крайней мере, будет чиста от сознания выполненного родительского долга. Господи, как все жмет и тянет.
      Рейчел тоже было не по себе. Она стыдилась своего высокого роста и огромных ступней. Кроме того, у обеих в лифчиках были ватные подкладки, и Рейчел страшилась, что они вылетят на пол во время танцев.
      Из-за этого вечера она особенно нервничала, поскольку там будет Пол Джеймс, улыбавшийся ей на прошлой вечеринке. Его интерес волновал ее, она не могла остаться равнодушной к его эффектному облику. Все девушки в округе сходили с ума по очаровательному Полу, который не только был шестифутовым красавцем, но и сыном местного доктора. Рейчел не представляла, чем она привлекла его внимание и вызвала живой интерес.
      – Перестань вести, – сказал он, пригласив ее на первый танец.
      – Извини, – смутилась она, подумав про себя, что все надо делать наоборот, а не так, как в школе.
      Она не могла разговаривать с ним во время танца, поскольку голова ее была занята тем, как бы не наступить ему на ногу.
      – Полагаю, много танцевать тебе не приходилось, – заметил он, отводя ее к стулу, где она сидела.
      Рейчел, в полном смущении, густо покраснела.
      – Вы правы, действительно так.
      Когда он отошел, Рейчел отправилась на поиски Анны.
      Анна упорно не хотела танцевать с кем бы то ни было из мальчиков.
      – Они все глупы до невозможности, – заявила она, свысока посматривая на собравшихся ребят во фраках и при галстуках-бабочках. – Пингвины – вот на кого они похожи.
      – Ой, пойдем, Анна. Они вовсе не так ужасны, – сказала Рейчел, увлекая подругу за собой. Пристроившись в дальнем уголке комнаты, они принялись обмениваться своими наблюдениями и замечаниями.
      – Взгляни на Шарлотту. Она опять выпадает из своего платья, – ядовито сказала Анна. – Если бы у меня был бюст такого размера, я бы его точно отрезала.
      Рейчел втайне завидовала девочкам, которым не приходилось пользоваться искусственными подкладками, так как у них от природы были пышные формы. Завидовала она и свободной манере многих своих сверстниц подшучивать и дразнить мальчиков. Девушки прекрасно выглядели в длинных открытых платьях, сочетавшихся с подобранными с большим вкусом палантинами. Сшитые из тафты и тонкой кисеи платья дополнялись многослойными ажурными верхними юбками. Действительно, в танцующей толпе кружившиеся в медленном вальсе девушки становились похожими на разноцветные маки. Неуклюжие и вспотевшие в своих непривычно сидевших фраках мальчики изо всех сил старались держаться на высоте и не ударить лицом в грязь перед блистательными молодыми красавицами.
      У большинства кавалеров в нагрудных карманах имелись плоские фляжки, и они начинали чувствовать себя по-настоящему непринужденно в изысканном обществе только после нескольких заходов в туалет, где принимали очередной глоток коньяка.
      – Посмотри-ка на Джорджа. Его совсем развезло, – сообщила Анна, прерывая мечтательную задумчивость Рейчел.
      К тому времени все приготовились танцевать шотландский народный танец рил. Рейчел нравились шотландские танцы. Они всегда начинались с «Пол Джонса», когда образовывались два круга: внутренний – девушки, а внешний – юноши. Таким образом, у каждого находился партнер. Даже Анна не устояла и встала в круг. Под мелодию «Пол Джонс» внешний круг толкался и суетился, так как каждый кавалер стремился оказаться именно напротив своей избранницы. Как только мелодия заканчивалась, независимо от того места, где стоял мальчик, он должен был танцевать с девушкой все последующие рилы.
      – Мне повезло, – тихо пробормотала Рейчел. Она увидела Пола Джеймса всего в нескольких шагах от себя, в паре с маленькой пухлой девочкой, которая глазела на него с нескрываемым обожанием. Рейчел покорно заняла место рядом со своим партнером. У него были светлые, прилизанные назад волосы.
      «Держу пари, бриолин. И от него пахнет завалявшимися специями», – подумала про себя Рейчел и оказалась совершенно права, убедившись в этом, когда они взялись за руки.
      Однако скоро ей пришлось напрочь забыть о своем разочаровании, так как в комнате раздались знакомые звуки волынки. Мальчики принялись улюлюкать и выкрикивать. Освободившись от условностей салонных бальных танцев, юноши стали более привлекательными. В конце концов все выдохлись и встали вдоль стен танцевального зала.
      – Это проклятое платье, – разозлилась Анна. – Я снова его порвала, бесконечно наступая на подол.
      Рейчел взглянула на свою подругу.
      – Анна, неужели тебе мальчики так никогда и не придутся по душе?
      – Никогда и ни за что. Все они болваны. Настало время прощания. Свет слегка померк, и, к полному изумлению Рейчел, Пол прошел через весь зал и, подойдя к ней, сказал:
      – Окажите любезность станцевать со мной последний вальс.
      – Ах, да… Благодарю, – застенчиво ответила она. Никто никогда не приглашал ее на последний вальс. Обычно они с Анной в это время незаметно ускользали в раздевалку.
      – Анна, ты не сильно обидишься?
      – Разумеется, о чем разговор. Все равно музыка слащавая, – и Анна направилась в дамскую раздевалку одна.
      – Проклятый танец, паршивые мальчишки, скука смертная, – бормотала она себе под нос, чтобы не расплакаться. Она ужасно обиделась на Рейчел из-за вероломного предательства подруги, заставившей ее в одиночестве проделать это унизительное путешествие до раздевалки. – Все из-за этого пижона Пола.
      – Все нормально, дорогая? – поинтересовалась радушная хозяйка дома, госпожа Киннард, увидев, как Анна вылетела из танцевального зала.
      – Мне что-то нехорошо, – ответила Анна. – Тошнит.
      – О, дорогая, позвольте помочь.
      – Не надо. Уже лучше, – Анна попятилась прочь.
      – Надеюсь, это не из-за еды, – произнесла госпожа Киннард, и в голове промелькнули жуткие видения шестидесяти случаев пищевых отравлений.
      – Нет, пища тут ни при чем, – ответила Анна. – Просто жизнь, – многозначительно добавила она и захлопнула дверь раздевалки прямо перед носом изумленной женщины.
      Анна бросилась на диван, заваленный грудой пальто. «Почему я не такая, как все. Даже Рейчел нравятся мальчики». Сердце пронзила острая боль. Ей было так больно, что казалось, словно она умирает. Лежа здесь, в полумраке, она могла слышать доносившиеся обрывки мелодии вальса. «Я больше никогда, никогда не пойду на танцы», – поклялась Анна.
      А Рейчел тем временем вдоволь наслаждалась танцем. Ноги сами собой послушно порхали в такт музыке, ладони оставались совершенно сухими, а не как всегда, липкими от пота и смущения. Пол нежно притянул ее к себе в танце, и Рейчел, к своему полному изумлению, заметила, как прекрасно они подходили друг другу в паре.
      – Рейчел, – сказал он после того, как смолкла музыка.
      – Да? – она подняла на него глаза. – Благодарю, – и Пол нежно поцеловал ее в губы.
      Рейчел настолько удивилась, что не могла произнести ни слова. Ей было очень приятно. Улыбнувшись в ответ, она смущенно промямлила:
      – Спасибо. Вы доставили мне истинное удовольствие… Я имею в виду танец, – сказала она и почувствовала, что слегка опьянела от счастья.
      Пол засмеялся.
      – Не сомневаюсь, потанцуем еще, – бросил он на прощанье и присоединился к своим друзьям.
 
      – Ну как, девочки, повеселились? – спросила тетя Эмили.
      – Чудесно, – восторженно отозвалась Рейчел. Анна сидела всю дорогу надувшись и молча. Ночевать она оставалась у Рейчел. Когда обе приготовились ко сну (раздевались по-прежнему благочестиво соблюдая усвоенный в монастыре обряд скромности и целомудрия), Анна сказала:
      – Знаешь, Рейчел, я больше никогда не пойду на танцы. Мне становится там не по себе. Гораздо лучше я себя чувствую дома, среди лошадей. Маме придется узнать горькую правду и забыть о светской жизни для меня. В светские дамы я совершенно не гожусь.
      – Анна, ты же знаешь, что я тоже терпеть не могу эти вечера, но танец с Полом доставил мне истинное удовольствие. Он поцеловал меня, – с сияющим взором произнесла она.
      – Не хочу слышать об этом, – воскликнула Анна, нырнула в кровать, закрыла глаза и грустно подумала: «Жаль, что я не дома с мамой. Впрочем, и дома я не буду другой. Что изменится?»
      Рейчел, лежа в постели, думала о поцелуе – теплом и нежном знаке любви. Поцелуи, о которых она читала в любовных романах, всегда сопровождались страстным дыханием и смятыми губами. Рейчел они всегда казались непривлекательными. Однако поцелуй Пола оказался совершенно не таким, как в книгах. Она медленно погружалась в сон, воскрешая в памяти счастливые мгновения прощального вальса и первого в жизни поцелуя.
      Вскоре после этого вечера пришло извещение о том, что Рейчел сдала все экзамены успешно и теперь имела право поступать в любой университет. К огромному своему удивлению, она призналась себе в том, что невольно ее всякий раз тянуло побродить возле кафе «Жиль» в Аксминстере в надежде увидеть Пола. Кафе было популярно у домохозяек, пенсионеров и молодежи. Там можно отдохнуть после беготни по магазинам, а юноша мог позволить себе купить девушке чашечку чая с печеньем или пирожным.
      Рейчел садилась у окна, которое выходило на улицу, притворяясь, что читает книгу из библиотеки. В душе она распекала себя на все лады: «Ты – круглая идиотка. Такая же глупая, как и все остальные девчонки».
      Ей становилось крайне неловко от фантазий, которые сами собой лезли в голову по вечерам, когда она играла в кровати. Рейчел казалось, что она занимается любовью с Полом. У нее в голове все еще оставались смутные представления о том, как это происходит между мужчиной и женщиной. В фантазиях с Полом они, сомкнув руки в объятиях, лежали одетыми в мягкой кровати. Представляя момент, когда его губы прикасались к ее губам, Рейчел приходила в восторг. Сладостный трепет пробегал по спине, в ушах звенело, а ног она совсем не чувствовала.
      Воображение Рейчел разыгралось в очередной раз, как вдруг она увидела идущего к кафе Пола. Она в панике бросилась в дамскую комнату. Одно дело фантазировать, представляя его в постели, и совсем другое – столкнуться с ним нос к носу. Неприлично было заговорить с ним, поскольку она почти абсолютно не знала его. Рейчел совершенно растерялась. Умыв лицо и руки, глубоко вздохнула.
      – Не глупи, – сердито приказала она себе и ринулась в переполненное кафе.
      Пол сидел с девушкой за столиком, стоявшим в нескольких шагах от места Рейчел.
      – Привет! – воскликнул он, когда Рейчел проходила мимо них. – Что с тобой? Ты куда-то пропала! Не видел тебя целую вечность! Где была?
      – Я подавала документы в университет и ездила на собеседование, – ответила она, про себя проклиная сидевшую с Полом девицу. «Пустышка, – думала она. – Представить невозможно, как ты выглядишь». Рейчел содрогнулась от отвращения.
      – Это Мелисса, – сказал Пол.
      Мелисса взглянула на Рейчел и улыбнулась. Зубы ее все перепачкались в помаде, одна накладная ресница отклеилась. Прическа торчала на голове, словно улей, а ноги были длинные и тощие, как ходули.
      – Мелисса из Лондона, – добавил Пол.
      – О, – встрепенулась Рейчел, вспомнив о вежливости. – Как дела?
      – Аксминстер – такой тихий городок. Что вы тут делаете по вечерам? – спросила Мелисса.
      – Ничего, – сухо ответила Рейчел. – Совершенно ничего. Вот поэтому все уезжают.
      – Я еду в Оксфорд, – воскликнул Пол. – А потом продолжу дело отца.
      – Я бы сдохла от скуки, если бы пришлось жить здесь, – заметила Мелисса.
      Рейчел уже не слушала восторженную болтовню девицы о Лондоне. Все мысли ее перенеслись к учебе. Конечно, она и не надеялась поступить ни в Оксфорд, ни в Кембридж. Девушкам было гораздо сложнее, чем юношам, поступить даже в исключительно женские вузы, не говоря уже о престижных университетах. Поэтому учиться с Полом Рейчел не суждено. А он, видно, присох к этой мышке Минни.
      – Мне пора, – сказала Рейчел, собирая книги. – Увидимся.
      – Счастливо, – ответил Пол.
      Рейчел села в автобус. Вернувшись домой, она вошла в свою комнату, бросилась на кровать и горько заплакала. Впервые она лила слезы из-за мальчика.
      Через неделю пришло извещение о том, что она принята в университет Эксетера. Обе тетушки были на седьмом небе от радости. Это учебное заведение было расположено недалеко, там наверняка будет кто-то из ее подруг, учившихся вместе с ней, поскольку монастырь находился тоже поблизости от Эксетера. Рейчел позвонила Анне и сообщила счастливую новость.
      – Анна, меня приняли в Эксетер.
      – Замечательно! – сказала Анна. – А я иду в секретарский колледж «Сэнт Джеймс». Это в Бридпорте. Я не захотела ехать в Лондон. Уверена, мне в провинции будет лучше. Мы окажемся совсем недалеко друг от друга. Как только подумаю о стенографии и машинописи, находит такая тоска, но мать говорит, что я всегда смогу устроиться на работу в какую-нибудь организацию, связанную с животными. Уборщики клеток много не получают.
      – Анна, у Пола есть новая девушка, – сказала Рейчел в надежде на сочувствие.
      – Тем лучше для тебя. Я ведь предупреждала! – обрадовалась Анна. – Надеюсь, ты уже перестала горевать? Хочешь приехать в следующие выходные?
      – Ах, это было бы так здорово! С удовольствием! – воскликнула Рейчел.
      Той ночью, лежа в кровати, она думала: «И правда, как хорошо, что я свободна теперь от блужданий по Аксминстеру в ожидании случайной встречи с ним». Она по-своему отомстила за предательство ее первого поцелуя, в сердцах решительно вычеркнув его из списка своих поклонников и из компании героев своих сексуальных фантазий. Теперь она вновь вернулась в надежные и преданные объятия Рета Батлера и арабского шейха, владевшего волшебным шелковым шатром в пустыне».

      Чарльз переживал один из самых тусклых и мрачных моментов своей жизни, когда столкнулся с неотвратимостью факта своего провала и в Оксфорде, и в Кембридже. До сих пор ему никогда не приходилось терпеть столь сокрушительного фиаско. Его мать, как обычно, отказывалась мириться с поражением своего исключительного сына.
      – Это не имеет никакого отношения к твоим способностям, Чарльз. Ни для кого не секрет, как богачи раскупают полностью все места для поступления.
      Когда Руфь позвонила ей и с гордостью сообщила, что Муне предложили место в Оксфорде, Юлии пришлось с трепетом выражать восторги.
      – Мы решили, – сказала она, – что Чарльзу будет лучше учиться в местном университете. Он еще слишком молод, чтобы отрываться от дома.
      Чарльзу было унизительно слушать, как мать оправдывает его провал.
      – Знаешь, Чарльз, – обратилась она к нему, положив телефонную трубку, – евреи тоже всегда пробивают себе дорогу деньгами.
      Решение Чарльза поехать в Эксетер было принято под влиянием матери. Она уверяла, что если не Оксфорд и Кембридж, то между остальными университетами нет абсолютно никакой разницы. Она вместе с Чарльзом ездила на собеседование. Эксетер ей понравился. Крупный и богатый город имел прекрасный старинный собор. Она представила, как под сенью его величественных стен она обедает со своим сыном. Ее тут же осенило, что пора научиться водить машину.
      Обратно мать и сын возвращались поездом и всю дорогу строили грандиозные планы. Чарльз думал, какой будет его комната. Ему всегда хотелось спать на низкой кровати в комнате с темно-коричневыми стенами. Мать задумалась над его гардеробом, представляя сына в клетчатой рубашке, простых твидовых брюках и свитерах с V-образным вырезом. Сам он воображал себя в красной шелковой пижаме, а если повезет, то – в пестром девическом окружении. Он слышал, какие они шустрые в Эксетере. Вот почему он и позволил матери избрать для него это место.
 
      Чарльзу хватило всего двадцати минут, чтобы сообразить, что он больше не будет единственным гадким утенком в лебединой стае. Там оказалось несколько неуклюжих мальчиков, которые тоже чувствовали себя совершенно не в своей тарелке: это, в основном, были фермерские сынки. Он прошелся с родителями по длинным коридорам учебного заведения, где толпились студенты, обменивающиеся приветственными возгласами друг с другом. Он услышал сотни голосов с акцентом среднего сословия, и ему стало невыносимо неловко. Чарльз понимал, что его семья говорила с отчетливым дорсетским акцентом, который важной проблемы никогда не представлял, пока он не возмужал и не услышал своего мягкого, грассирующего говора, данного ему на всю жизнь. Здесь же юноша услышал резкий английский язык, быстрый и отрывистый, как пулеметная очередь.
      Его пиджак из харрисского твида казался немного громоздким и броским, словно кричал о том, что куплен в магазине готового платья у Руфи, а не сшит модным мужским портным. Почти все студенты были в джинсах и свитерах. Уильям вообще выглядел «слоном в посудной лавке». Надетый по особому случаю, лучший костюм мешком висел на его могучей фигуре. Он во все времена люто ненавидел большие города.
      Только Юлия совершенно не замечала всего этого. Сама она была в своем выходном сером пальто с воротником из нутрии. Обычно его берегли в семье для похорон, но в этот особенный день пальто, казалось, подходило весьма кстати. Они долго искали комнату Чарльза. Она оказалась совершенно пустой, за исключением узкой кровати, маленького письменного столика и стула. Чарльз пришел от нее в восторг. Планы по оборудованию комнаты у него были грандиозные.
      Юлия посмотрела на кровать и тут же ужаснулась от мысли, что этот важный объект ускользает от ее бдительного ока.
      – Надеюсь, ты будешь прилежно учиться, Чарльз, – сказала она.
      – О, конечно, буду, – ему не терпелось спровадить родителей восвояси, а самому заняться обустройством на новом месте. Наконец предки уселись в машину и, отъезжая, помахали ему на прощанье. Чарльз, улыбнувшись, повернулся лицом к зданию университета, горя желанием приступить к осуществлению своих грандиозных замыслов.
      Всю дорогу домой Юлия молчала.
      – Нам будет не хватать нашего мальчика, – заметил Уильям, взглянув на Юлию.
      – Да, – коротко ответила она. Юлия сидела опустив голову, поэтому он не мог видеть, как из ее глаз на перчатки капали слезы.
      Уильям смотрел прямо перед собой, на дорогу. Темнело. Он чувствовал, как к сердцу коварно подкрадывалась радость, которую боялся спугнуть, и не осмеливался даже себе признаться в этом. Ведь теперь у Юлии наверняка найдется гораздо больше времени для него.
      Когда они вернулись домой, Юлия занялась приготовлением ужина.
      – Как же вы его там оставили? – спросила Элизабет. – Ему было грустно?
      Уильям посмотрел дочери в глаза.
      – Чарльз никогда не притворяется. Мне показалось, все у него в полном порядке.
      – Как ты думаешь, я смогу туда тоже поехать? – поинтересовалась Элизабет. – Учительница говорит, что я довольно способная.
      Юлия резко повернулась к дочери.
      – Ты не поедешь в университет. К чему это нужно девочке с твоими задатками?
      – Но сейчас многие девушки поступают в университеты.
      – Ничего хорошего из этого у них не выйдет. Пойми, Элизабет, мужчине не нужна девушка умнее его. Запомни мои слова. Все эти синие чулки никогда не найдут себе спутника жизни, который захочет жениться на них. Тогда как же им быть?
      Элизабет молчала. Ей нечего было ответить.
      – Я бы хотела стать доктором, – наконец сказала она.
      – Ты всегда можешь выйти замуж за доктора, – воскликнула Юлия.
      Она была немного резковата с Элизабет, так как и мысли никогда не допускала о том, что девочка с таким нежным характером и ласковыми голубыми глазами захочет от жизни чего-то еще, кроме хорошего замужества.
      Элизабет поникла и весь ужин просидела молча, понуро опустив голову.
      – Уильям, я хочу, чтобы с завтрашнего дня ты помогал мне учиться водить машину.
      Муж был поражен.
      – Учиться водить, Юлия? Не нужно тебе этого делать.
      – Нет, нужно. Поездом добираться до Эксетера слишком неудобно, а тебе туда ездить не нравится. Поэтому мне нужно учиться водить машину самой, чтобы не упустить Чарльза.
      – Он же скоро сам приедет домой. Неужели ты не можешь оставить парня в покое и дать ему возможность проявить самостоятельность? – в голосе Уильяма звучала нотка раздражения. – Не успели мы с ним расстаться всего несколько часов тому назад, ты опять строишь планы, как бы с ним увидеться. Знаешь, Юлия, тебе придется дать мальчику свободу. Ты не сможешь вечно держать его на привязи возле своей юбки.
      Юлия, как обычно, сухо сжала губы.
      – Мальчик нуждается в своей матери до тех пор, пока не найдется хорошая жена, чтобы присматривала за ним, как следует. – Она встала и вышла из-за стола. – Мне что-то нехорошо, Уильям. Пойду наверх. Вы с Элизабет справитесь с мытьем посуды? – Юлия медленно стала подниматься по лестнице.
      Наверху она тихо вошла в опустевшую спальню Чарльза и зажгла маленькую настольную лампу, которую подарила сыну на Рождество. Юлия ощутила жгучую волну боли от разлуки с сыном. Перехватило дыхание, и она присела на кровать. Поболтав немного ногами, она легла и какое-то время лежала совсем без движения. Закрыв глаза, представляла своего сына. Слышала его смех, дразнящий голос: «Ах, мама…» Однако легче ей от этого не становилось: сына здесь не было. Открыв глаза, поднялась с кровати.
      «Утром нужно сменить белье», – мысленно отметила она про себя. Вечером, когда муж храпел рядом, Юлия, повернувшись к нему спиной, тихо плакала в подушку. Она никогда раньше не думала, что расставание с сыном принесет ей столько мук и страданий.
 
      Чарльз провел свою первую ночь в Эксетере за разговорами со своим соседом по комнате. Тот тоже был новичком.
      – В какой школе ты учился? – спросил он у Чарльза, который страшился этого вопроса.
      – Вряд ли ты слышал о ней. Это маленькая частная школа в Дорсете.
      – О, а я из Шерборна. – Он с любопытством посмотрел на Чарльза. – Что это ты читаешь?
      – Английскую литературу.
      – В самом деле? А для чего это тебе?
      Чарльз смутился. Он знал о своем будущем предназначении. Его ожидала слава. Витавшие в голове его матери мечты о судьбе сына, связанной с литературной нивой, оказались не столь далеки от истины. Тайно он пробовал писать мелодрамы.
      – Ну, я думаю, буду писать.
      На Майкла это произвело впечатление.
      – А меня мать заставила приехать сюда насильно. Хочет от меня чертовски много. Она просто спит и видит меня архитектором, чтобы я мог проектировать здания и посвящать их ей. А мне самому здесь совершенно не нравится. Три года гнить в такой дыре, как Эксетер.
      Чарльз крайне изумился. Во-первых, тем, что Майкл столь непочтительно отзывался о матери, а во-вторых, хотя Эксетер, конечно же, был не Оксфордом и не Кембриджем, Чарльзу все равно интересно учиться в любом университете.
      Майкл пришелся Чарльзу по душе. Он быстро понял, что может многому научиться у своего нового приятеля. Для начала Чарльз решил раз и навсегда избавиться от своего дорсетского акцента.
      – Пошли, – предложил Майкл. – Давай спустимся в столовую и раздобудем чего-нибудь поесть. А потом проверим пивные в округе.
      Несколько часов спустя они устроились за столиком в пивной «Козел и Корона». Чарльз слегка захмелел после пары кружек горького пива. В его семье пили редко, только по праздникам.
      – Майкл, чем все-таки ты хочешь заниматься по-настоящему? – спросил он.
      Майкл рассмеялся.
      – Поволочиться за хорошенькой киской… А если серьезно, то здесь хватает возможностей проявить свой талант. Я проведу три года, осваивая здесь гуманитарные науки, а затем отправлюсь в Лондон изучать архитектуру или поступлю на работу в Министерство иностранных дел. К тому времени я вступлю в наследство по духовному завещанию отца. Он не доверял мне, поэтому, когда внезапно протянул ноги, вся моя добыча уплыла и достанется только после того, как мне исполнится двадцать пять лет. Продувной старый хрыч! Но я, по крайней мере, отвоевал себе автомобиль. А потом, ну, я женюсь на какой-нибудь непорочной ледяной красавице, которая нарожает целый выводок нахлебников, а я буду проводить время в свое удовольствие и подальше от дома. А когда уж им по горло приспичит меня видеть, то это будет происходить в библиотеке перед обедом.
      – Романтики в тебе нет ни на грош.
      – А это дело никакого отношения к романтике и не имеет, – ухмыльнулся он Чарльзу. – Ты должен четко себе представлять реальную жизненную картину в этом мире… У твоих предков есть деньги?
      – Нет, – ответил Чарльз с внезапным чувством гордости. – Я первый в семье поступил в университет. Мой отец работает аптекарем в Бридпорте. А мать рассуждает примерно так же, как и твоя. Она хочет, чтобы я стал богатым и знаменитым, хотя я не представляю, как можно этого добиться, имея скромный бюджет и обыкновенное происхождение.
      – Тебе надо найти девицу с деньгами, а красивую биографию сочиним. Об этом не беспокойся. Давай вместе подумаем, как нам получше провести эти три года.
      Они выпили за это, потом подняли еще несколько тостов, после чего еле-еле приплелись в свою комнату. В замутненном сознании промелькнул момент, когда его сильно потянуло домой, пока он стоял на коленках на холодном кафельном полу, фонтаном извергая все выпитое в тот вечер пиво. Ах, если бы он только был сейчас дома, то мать, по крайней мере, поддержала бы его голову. Жгучие слезы жалости к себе застилали ему глаза.
      Майкл познакомил Чарльза с несколькими ребятами из Шерборна, которые все казались веселой компанией. Они приняли Чарльза, который через несколько месяцев превратился в истинного шерборнца. Он остро осознавал свою ущербность: ему не хватало непринужденной легкости в общении, он не умел, как другие, ездить верхом, стрелять и играть в теннис. В классической школе уделялось мало внимания спорту, футболом Чарльз никогда не увлекался, поэтому решил попытать счастья в университетской газете и познакомиться с редакцией. К великой радости Чарльза, у него обнаружился недюжинный талант к писательскому ремеслу. Отныне он изображал из себя служителя музы, поэтому стал носить яркие рубашки. Девушки говорили, что он обладает тонкой чувствительной натурой, «отличной от всех остальных». Чарльз пристрастился к чтению книг по экзистенциализму.
      Он стал одеваться в местном магазине модной мужской одежды, где у него был открыт свой счет. Выбросив весь свой прежний провинциальный хлам, Чарльз с помощью Майкла подобрал подходящую коллекцию достойной его нового положения одежды. Она стоила уйму денег, но он был уверен, что Юлия поймет и оценит все правильно. Вскоре Чарльз, не теряя времени даром, стал брать от жизни все.
      Вечеринки среди студентов устраивались довольно часто, и он научился танцевать всю ночь напролет. К рок-н-роллу Юлия всегда относилась как к плебейскому танцу, поэтому запрещала его в своем доме. Посещения танцев в школе тоже не поощрялись.
      – На это у тебя еще будет уйма времени, – приговаривала она. Как обычно, мать оказалась абсолютно права.
      Первое время, когда Чарльзу удавалось тайком провести девочку в свою комнату, у него иногда возникали проблемы, так как до этого ему приходилось заниматься сексом или на природе, или на заднем сиденье машины, если таковая имелась у его очередной подружки. Секс, в понимании Чарльза, всегда представлялся гимнастическим упражнением, для которого требовалось снять минимум одежды и проявить максимум физических сил, чтобы избежать противной жгучей крапивы или бдительных полицейских.
      Теперь, когда в его постели лежала совершенно обнаженная Памелла, Чарльз чувствовал себя почти что девственником.
      – Ты ведь не девочка? – с тревогой спросил он.
      – Конечно, нет, смеешься, что ли? – ответила она.
      – Тогда часто этим занималась?
      – Прилично, – воскликнула Памелла. – Чего тянешь? Мне уже тошно. – Она лежала на спине, раздвинув ноги широко в стороны.
      – Давай сначала немножко поболтаем, – в отчаянии предложил Чарльз. У него совершенно пропала чувствительность нижней части тела, начиная от талии. Его все время угнетало незримое присутствие Юлии. Он чувствовал, что матери не нравится его поведение. Чарльз попытался обнять Памеллу за плечи и притянуть к себе, надеясь, что объятия помогут ему возбудиться. Но девушка проявляла нетерпение.
      – Мне надо успеть вернуться до 11.30. Что с тобой? Не стоит?
      Чарльз, устыдившись, кивнул. Он не мог выдавить из себя и слова.
      – Вот так, – сказала она, схватив его вялый пенис. – Тебе нужно помочь, – и она принялась неистово тереть его изо всех сил.
      К великой радости Чарльза, фокус удался. Он умудрился натянуть презерватив и погрузиться в женскую плоть перед тем, как кончить. Но в самый высший момент оргазма он вдруг увидел разъяренное лицо Юлии.
      – О, нет, – застонал он.
      Памелла осталась довольна, приняв его стон на счет своих выдающихся способностей.
      – У тебя могло бы получиться еще лучше, – похвалила она Чарльза, – только не хватает немного практики.
      – Спасибо, – смиренно ответил Чарльз.
 
      – Ну, как она держится в седле? – спросил Майкл на следующий день.
      – Чудесно, – ответил Чарльз. – Просто чудесно.
      – Видишь ли, суть в том, что большинство девиц, с которыми мы тут встречаемся, идут на это из-за боязни остаться ненужным синим чулком. Почти у каждой из них дома прячется хорошенькая сестричка, которая только и ждет момент, как бы перехватить мужчину и женить его на себе. Девчонки, которые приехали сюда, чтобы выскочить замуж, держат ушки на макушке.
      – А Памелла тогда из каких? Она вроде бы и не синий чулок, и замуж не особо стремится, – задумчиво произнес Чарльз, который до того тяготился постыдным и унизительным опытом своих отношений с Памеллой, что боялся даже открыто смотреть ей в глаза.
      Майкл усмехнулся.
      – Она из породы совратительниц. Такие женщины напичканы всяческими дурацкими идеями о своей сексуальной раскрепощенности, мнят из себя свободных наравне с мужчинами. Они даже за еду платят за себя сами. Слава богу, таких не очень много.
      – Им надо носить на шее отличительный ярлычок, – горько усмехнулся Чарльз. После этого случая он стал предпочитать забираться в кровать к девицам, нежели тащить их в собственную постель.

      Юлия с благоговейным трепетом ждала сына на станции в Бридпорте. На их маленьком «Моррисе» были прикреплены таблички, обозначавшие, что за рулем находится водитель-стажер. Уильям сидел на заднем сиденье, любезно уступив переднее место сыну.
      – Не очень-то приятно предстать перед своими знакомыми в родном городе, когда за рулем жена, – бормотал он себе под нос, забираясь в автомобиль. Ни Чарльз, ни Юлия его не слушали.
      Чарльз взахлеб рассказывал матери о своих новых друзьях и местах, где уже побывал. Юлия исподтишка поглядывала на сына, пока вела машину до дома. «С ним творятся чудеса, – думала она. – Он так уверенно держится… стал уже джентльменом». Она была полностью довольна собой. Из-за этого стоило пострадать и пережить боль разлуки. Теперь он всецело принадлежит только ей в течение нескольких недель Рождественских каникул.
      Целая буря поднялась из-за счета магазина мужской одежды. Обида Юлии стала полной неожиданностью для Чарльза.
      – Как ты посмел истратить столько денег? Твой отец день и ночь работает, чтобы содержать тебя там, а ты?.. – негодовала она.
      – Мама, но ты совершенно не понимаешь, что мне нужно не отстать от других. Они же не одеваются в таком месте, как лавка «Бентли». Мне что, быть белой вороной?
      – Так ты хочешь сказать, что мой вкус никуда не годится? А вдруг мы…
      – Оставь его, Юлия, – вмешался Уильям. – Если ему нужна одежда, пусть она у него будет такой, какой ему хочется. Если мы отправили его туда, чтобы он стал джентльменом, так почему же он должен отличаться от остальных? Ты должна была быть готова к этому.
      Чарльз удивился и обрадовался. Отец так редко был с ним заодно. Но Юлия не сдавалась.
      – Сколько ты заплатил за эту куртку? – потребовала она, указывая на его добротную, с начесом куртку пилота-бомбардировщика.
      – Она продавалась за десять фунтов, – солгал он с привычной легкостью. Чарльз и до этого всегда инстинктивно врал Юлии. Не то что Элизабет, которая говорила только правду и натыкалась на стену молчаливого гнева матери. Чарльз умудрялся выйти из воды сухим, скупо выдавая истину по крупицам.
      – Я думаю, цена умеренная, – снова попытался заступиться за сына Уильям и с жаром прибавил – Помню, такие куртки во время войны…
      – Ты же в войне не участвовал, – резко оборвала Юлия.
      Уильям, задетый за живое, обиженно и покорно умолк.
      Чарльз, взглянув на Юлию, а затем на отца, предложил:
      – Пошли, отец, в пивную. Выпьем. Уильям мгновенно встрепенулся.
      – Отличная мысль, – поддержал он.
      Когда они выходили, Юлия поднималась по лестнице, держа в одной руке чашку для пудинга, а в другой – мокрое полотенце.
      – Пойду прилягу, – сказала она Уильяму.
      – Я останусь, если ты себя плохо чувствуешь, – заволновался Уильям.
      – Пошли, отец. Все в порядке. Она будет прекрасно себя чувствовать к тому времени, как мы вернемся.
      Сложившийся за долгие годы жизни с Юлией стереотип поведения Уильяма надежно сработал.
      – В другой раз сходим, сынок. Я не могу оставить мать в таком состоянии одну.
      – Она же все время так делает, когда получается не по ее воле. Если бы ты потакал ей не все время, а только в редких случаях, она вряд ли была бы такой настырной. Мне иногда кажется, что ты не мужчина, а мышь серая.
      Все годы становления и мужания мальчик остро нуждался в отцовском внимании. Все несправедливые годы притеснений он оставался жертвой совершенно непредсказуемых перемен в настроении матери. Отец тоже был с ним, но как бы на втором плане, в тени молчаливого присутствия, никогда не вставая на его защиту. Чарльз, хлопнув дверью, вышел из дома.
      Уильям покачал головой. Конечно, Юлия иногда слишком перегибала палку, но во многих случаях все-таки оказывалась права. Он пошел наверх взглянуть, как себя чувствовала Юлия. Когда он увидел ее лицо, заглядывая в щелочку двери, глаза были закрыты, однако едва заметную улыбку своего превосходства Юлия скрыть не смогла.
      – Все хорошо, дорогая? – спросил Уильям.
      – Уже лучше, спасибо. Через минутку я спущусь вниз и приготовлю чай. Думаю, салат из крабов тебе придется по вкусу.
      Уильям успокоился. Это было его любимым блюдом. Он, несомненно, прощен.
      Чарльз забрел в местную пивную и подсел к нескольким бывшим одноклассникам, которые сейчас работали в родном городке. Он заметил, что там появилась новая знойная девица за стойкой бара. Первые полчаса они чувствовали себя немного скованно, поскольку прежние приятели не только увидели разительные перемены в облике Чарльза, но и услышали его «шикарный» акцент. Чарльз очень грациозно поддразнивал компанию. Он заранее предвидел их реакцию, но совершенно ничего не имел против. «По крайней мере, – как он рассуждал про себя, – я не увяз в этой вонючей трясине Бридпорта».
      Вскоре он подошел к стойке бара и предложил девице проводить ее домой.
      – Конечно, – согласилась она, – только я живу здесь за углом.
      – Тогда мы, пожалуй, прогуляемся чуть дальше, – вкрадчиво предложил он. Когда они выходили, он, помогая девушке одевать пальто, заметил обручальное кольцо на пальце своей спутницы. – Вы замужем? – удивленно спросил он.
      – Муж в отъезде, – беззаботно ответила она. Чарльз взбудоражился. У него никогда не было замужней женщины. Он положил ей руку на плечо, и она доверчиво склонила к нему голову.
      – Куда мы пойдем? – поинтересовалась она. – У меня дома дети.
      Внезапно его осенило, что девица была проституткой.
      «Погоди, спрошу у Майкла», – подумал он, а вслух, стараясь прозвучать как можно небрежнее, спросил: – А куда ты обычно ходишь?
      – Или к игрокам в покер, или за автобусную остановку. А ты новичок? – полюбопытствовала она.
      – Разумеется, нет, – ответил Чарльз. Позже, когда, прижав ее к стене за автобусной остановкой, он начал шарить в кармане в поисках презерватива, она мягко остановила его:
      – Не нужно этого, глупыш. Я же замужняя женщина, и у меня есть колпачок.
      Она была удивлена яростью его нападения. До этого у нее были партнеры с садистскими наклонностями. Но этот мальчик слишком свиреп. Когда-нибудь он причинит женщине немало горя.
      Разрядившись, Чарльз почувствовал и радость, и отвращение. Здорово в сравнении со всеми, кто были до этого, но, осмотревшись по сторонам, Чарльз увидел грязное и неряшливое ристалище их распутства.
      – Я отведу тебя домой, – предложил он.
      – Очень любезно с твоей стороны.
      Она болтала с ним всю дорогу, пока они не остановились перед ее маленьким домиком с террасой. Когда она вставила ключ в замочную скважину, шторка в окне возле двери шелохнулась.
      «О Боже, – подумал он, – а я-то надеялся, что она уж и мамы не помнит».
      На следующее утро, как только Чарльз проснулся, его охватила паника: накануне быть с проституткой и не пользоваться презервативом! Вполне мог подцепить какую-нибудь заразу. Когда пошел помочиться первый раз, то был уверен, что почувствовал легкое жжение. Весь день Чарльз бегал в ванную комнату и проверял свое состояние. К вечеру он чувствовал явную боль при мочеиспускании, а кончик его пениса стал другого цвета.
      Он всю ночь не мог сомкнуть глаз: какой удар! Что говорить матери? Он мог бы рассказать все отцу, но тот все равно проболтается. Можно было бы пойти к доктору, но у него никогда не было своего. К врачу его всегда водила Юлия. К рассвету он уже знал, что иного выхода нет, кроме как чистосердечно рассказать все матери.
      Она пришла в дикую ярость.
      – Как ты мог, Чарльз? Как омерзительно… Я позвоню доктору Эвансу прямо сейчас. А пока не садись ни на один стул в доме, подстилай сначала газету.
      – Пожалуйста, мама. Договорись только о времени приема. Не ходи со мной. Я пойду один… Пожалуйста.
      – Не говори глупости, Чарльз. Я, конечно же, пойду вместе с тобой. Очевидно, мне нельзя спускать с тебя глаз. Придется держать под контролем.
      Он слышал, как мать договорилась с врачом о приеме, затем позвонила Уильяму в аптеку.
      – Приезжай домой на машине, Уильям. Нужно отвезти Чарльза к доктору.
      Как только отец подъехал, Юлия натянула на ухо фетровую шляпу и, по-лягушачьи подпрыгивая, конвоировала Чарльза до машины. Положив на заднее сиденье целую кипу газет, указала сыну:
      – Сядь здесь. И запомни, будешь стоять в приемной у доктора до тех пор, пока он нас не пригласит.
      Всю дорогу Юлия «ласкала» слух сына «похвалами» его ужасного поведения. Когда подошла очередь Чарльза войти в кабинет врача, мать тенью скользнула за ним.
      – Доктор Эванс, знайте, мы не такие люди, – она была вне себя от унизительности их положения. Прошло много лет, прежде чем доктор Эванс соизволил ответить на ее Рождественские поздравительные открытки.
      Доктор посмотрел на Чарльза и все прочел на его несчастном лице: скорее всего, оплошность в половых отношениях.
      – Мы с Чарльзом прекрасно обойдемся без вас, – сказал он. – Теперь он уже взрослый. – А про себя подумал: «Бедняга, всю жизнь она копалась в его внутренностях, пока он был мальчиком, а теперь старается завладеть и его половым членом». Он встал и, слегка подтолкнув Юлию к двери, помог ей поскорее выйти из кабинета.
      – Ну, как? – спросил доктор, обращаясь к Чарльзу. – В чем проблема?
      – У меня… гм… болит. Эта боль возникает, когда я…
      – Писаешь? – подсказал доктор. Чарльз опустил глаза и молча кивнул. – Ну что ж, приступим к делу. Чем занимался перед тем, как возникла боль?
      Чарльз еще ниже опустил голову.
      – У меня было половое сношение с женщиной.
      – Да, – ободряюще поддержал доктор.
      – Я, – немного смелее продолжил Чарльз, – гм… ну… у нее был колпачок. Поэтому я не пользовался презервативом, ну и, возможно, заразился.
      – Почему же, позвольте вас спросить? Откуда такая уверенность? Это местная девушка?
      – Ну, не совсем. Она работает в баре, там, где я живу. Она – проститутка.
      Вдруг, словно ударом молнии, его пронзила мысль о возможных последствиях: он будет истекать гноем, возможно, умирая от сифилиса. Это было выше его сил, поэтому Чарльз расплакался.
      – Ладно, ладно. Может, все еще обойдется, и ничего особенного не произошло. Давай посмотрим.
      Чарльзу не терпелось убедиться. На самом же деле ему в данный момент предстояло вытерпеть ужаснейшее испытание: доктор продезинфицированными щипцами приподнял пенис Чарльза.
      «Никогда, никогда больше это не повторится», – поклялся про себя Чарльз, видя, как предмет его особой гордости безжизненно повис на медицинских щипцах.
      – Хм… на вид легкое покраснение, – сказал доктор. – Никаких признаков заражения больше нет. Скорее всего, ты просто перестарался. Слишком много юношеского задора и азарта. Но анализ все-таки возьмем и убедимся, что все действительно в полном порядке. Результат будет готов через несколько дней. Думаю, беспокоиться тут особенно не о чем. Но, парень, заруби себе на носу. Всегда пользуйся презервативом. Не забывай мой совет!
      – Буду! Ох, как теперь буду! – пылко ответил Чарльз.
      – Ну? Что он сказал? – начала допрос Юлия, как только они сели в машину.
      – Мое дело, – ответил Чарльз. – Это знаем только мы с доктором Эвансом.
      Юлия негодовала весь день.
      – Как он смеет только думать о том, что мне не обязательно все говорить, – бормотала она себе под нос, пока занималась приготовлением обеда.
      За столом все сидели молча. Слава богу, Элизабет задержалась в школе.
      – Чарльз, я хочу знать, что сказал доктор, – она смотрела через стол на него в упор.
      – Ты не имеешь права вмешиваться в мою личную жизнь. Это мое дело. Даже доктор выставил тебя за дверь. Тебе не понятно? Ты же не можешь подавлять мою личность, – Чарльз дерзко повысил голос.
      – Я же твоя мать. Чуть не умерла, рожая тебя… Я…
      – Ладно, ладно. Все тебе скажу. У меня все нормально. Я слишком усердствовал, трахаясь с ней. Вот в чем беда.
      У Юлии невольно отвисла челюсть. От возмущения она даже задохнулась и не могла вымолвить ни слова.
      – Не нужно так говорить с матерью. Зачем ты ее расстроил?
      – Видно, мама, тебе нужно какое-то время, чтобы прийти в себя, поэтому я пока покину вас. – Он встал и вышел из комнаты.
      Погода стояла замечательная. Почему бы не прокатиться на велосипеде до Чармаута и не проветриться у моря? Крутя педали, Чарльз упивался своей победой. Ему удалось достойно выкрутиться и поставить мать на место. В следующий раз он постарается не кричать. От хладнокровия толку будет больше. И он немного порепетировал на дороге.
      В тот вечер, когда он читал, лежа в кровати, Юлия постучала в дверь.
      – Можно войти? – спросила она с вновь обретенной покорностью. Села на край кровати. – Чарльз, – тихо сказала она, – прости меня за несдержанность. Я так рассердилась. Никак не свыкнусь с мыслью, что ты уже повзрослел, и продолжаю относиться к тебе как к маленькому, проявляя при этом собственнический инстинкт. Пожалуйста, прости меня. Я так поступаю из самых благих намерений, потому что очень тебя люблю и желаю только добра.
      Чарльз приподнялся и обнял ее. Знакомое ощущение окутало обоих теплом. Его с ног до головы окатила волна смущения, в которой растворились одновременно его любовь и вина. Сын крепко прижал мать к себе.
      – Знаю, мама, я сам был не прав. Извини, что закричал.
      Они мирно поцеловались, пожелав друг другу спокойной ночи. Выходя, Юлия подобрала с полу грязное белье.
      – Ты будешь читать или погасить свет?
      – Немножко почитаю, – ответил Чарльз. Юлия отправилась в свою комнату.
      – Он становится прекрасным молодым человеком, – сказала она Уильяму.
      – А я думал, ты скажешь… – осекся сбитый с толку Уильям.
      – Знаю, знаю. Просто накопилась боль переживаний за него, – ответила Юлия. Глаза у нее слипались.
      «Чарльз с проституткой… Интересно, кто она?» – последнее, о чем подумала Юлия, погружаясь в сон.
      Результат анализа пришел за день до того, как Чарльзу надо было возвращаться в университет.
      – Чарльз, – зарокотал доктор Эванс в телефонной трубке, – хорошие новости для тебя. Все так, как я и думал. Результаты анализа отрицательные.
      – Благодарю вас, доктор Эванс. Очень вам признателен, – обрадованно произнес Чарльз, и у него на душе стало легче. Даже несмотря на то, что доктор заверил его в отсутствии инфицирования, Чарльза последнее время совершенно не тянуло на сексуальные подвиги. Но стоило ему положить телефонную трубку, как он почувствовал знакомую тяжесть в паху.
      На следующий день он прощался с семьей на вокзале. Мать долго обнимала его, что было так на нее не похоже. Объятия Чарльза выражали его легкое смущение и обиду. Отец тайком от матери сунул сыну лишнюю пятерку. Финансами в семье распоряжалась Юлия, и ей не нравилось, когда дети имели больше денег, чем она позволяла. Отец с сыном ухмыльнулись и подмигнули друг другу.
      – Счастливо, парень, – сказал Уильям. Поезд медленно тронулся со станции, и Чарльз махал матери, застывшей на месте словно изваяние, пока она не скрылась из виду.
 
      Два первых университетских года промчались очень быстро. Чарльз несколько раз приезжал домой к Майклу и быстро освоился в элегантном доме Григорианской эпохи. Ему нравилась роскошь старинных аксминстерских ковров и блеск натертых паркетных полов. Мама Майкла, Глория, казалась Чарльзу невероятно утонченной. Это была крошечная деликатная блондинка. Она заливисто смеялась и шагала в ногу с последней модой.
      – Вы могли бы быть Майклу сестрой, а не матерью, – сказал ей Чарльз однажды вечером.
      Он слегка расслабился после сытного ужина, поданного горничной. Они втроем отдыхали в библиотеке, попивая коньяк. Майкл лежал на диване, положив голову матери на колени. Глория хихикнула, играя локонами волос сына.
      – Это Майкл не дает мне состариться, – ответила она. – Когда-нибудь он уйдет с другой девушкой, оставив меня на произвол судьбы.
      Майкл нежно потрепал ее по щеке.
      – Я никогда тебя не оставлю, мама. Никогда. Ну где еще я найду такую же женщину, как ты.
      Они лежали у камина, наслаждаясь друг другом. Чарльз почувствовал себя здесь лишним.
      – Я, пожалуй, пойду приму ванну, – сказал он. Лежа в громадной старинной Викторианской ванне, он размышлял о привольности праздной жизни. «Везет же Майклу! Когда-нибудь и я так заживу! Только вот мать у меня не такая, как у Майкла: не очень подходит для легкой жизни». Подумав об этом, он тут же устыдился и почувствовал себя виноватым. Отныне ему с каждым разом становилось все трудней и трудней получать удовольствие от поездок домой в Бридпорт, в этот отдаленный особняк. Он никогда не приглашал кого-то из друзей домой, отговариваясь тем, что у них в доме жила больная тетушка, которая не выносила гостей.
      К тому времени Юлия стала ездить в Эксетер на автомобиле, чтобы повидаться с сыном. При ее появлении он съеживался от страха и неловкости. Она оставалась все такой же костлявой, немодной маленькой женщиной, какой всегда была до сих пор.
      – Рада видеть тебя, Майкл, – говорила она, от чего Чарльза просто передергивало.
      – Мама, – позже выговаривал ей он, – никто так не говорит, как ты.
      – А что еще не говорят так, как я, – в ее тоне нависла зловещая угроза.
      – Никто не говорит «туалет» или «комната для отдыха».
      – Продолжай, продолжай, – сказала она.
      – Ну, говорят «берлога»… – Чарльз вдруг понял, что она рассердилась. – Просто не знаю, что с тобой делать. Ты хочешь, чтобы я преуспевал, зарабатывал много денег, стал знаменитым. Однако стоит мне только сделать рывок вперед, ты тут же обижаешься на меня.
      – Широко шагаешь, смотри штаны не порви! – воскликнула Юлия, гордо вышла из ресторана, села в машину и скрылась в темноте. Чарльз вернулся к себе от горя сам не свой. После этого случая Юлия больше никогда не ездила навещать сына в университете.

      Чарльз учился уже на третьем курсе и жил в Эксетере в меблированных комнатах, когда Рейчел только приехала в город.
      – Пошли глянем на новеньких промокашек, – сказал он через несколько дней после начала нового семестра Майклу, жившему с ним в комнате.
      – Идет.
      Разочароваться им не пришлось, поскольку толпа новеньких девушек действительно представляла великолепное зрелище. Рейчел сидела на скамейке с девочками, с которыми только-только завела знакомство.
      – Как тебя зовут? – Майкл обратился к одной из них, что побойчее.
      – Я – Клэр, а это – Рейчел. Клэр совершенно не робела перед мужчинами. Не теряя времени понапрасну, все вчетвером они очутились в пивной. Майкл и Клэр быстро нашли общий язык. Рейчел досталась Чарльзу. Она никогда не славилась своим красноречием, тем более сейчас, когда оказалась в пивной с двумя незнакомыми мужчинами. Разговор между ними не клеился, но, когда Майкл в присутствии Рейчел пригласил Клэр на вечеринку на следующий вечер, Чарльзу ничего не оставалось, как пригласить ее подругу.
      – А эта Клэр ничего, – сказал Майкл Чарльзу на ухо, когда они ехали обратно в машине.
      – О Рейчел этого не скажешь, – ответил Чарльз.
      – Говорят, в тихом омуте черти водятся.
      – Эта не из тех, – возразил Чарльз. – Эта годится для женитьбы.
      – Желаю целомудренно провести вечерок, – подмигнул Майкл.
 
      – Клэр, тебе и вправду нравится Майкл? – спросила вечером Рейчел у подруги. Они сидели в комнате Клэр и пили кофе. Впечатление было такое, будто здесь только что взорвалась бомба: Клэр вывалила содержимое своих многочисленных чемоданов на середину комнаты.
      – Давай я помогу тебе здесь навести порядок, – предложила Рейчел.
      – Наплевать, и так сойдет. Все равно опять перепутается.
      – Кто же тогда убирал у тебя в комнате дома?
      – Никто. Дома у меня тоже всегда так.
      – О-о. Надзирательницы убили бы нас на месте, если бы нашли где-нибудь на полу брошенный носок.
      – Я в интернате не была. Ходила в местную среднюю классическую школу. Способностей мне не занимать. У отца были деньги, но он все их пропил, поэтому мы еле-еле сводили концы с концами или клянчили подачки у богатых родственников. Совсем не плохо жить, если привыкнешь к диким воплям отца, как только он приходил домой в стельку пьяным. Он меня избаловал. Я у него – любимица. – Взгляд Клэр потеплел, и она посмотрела на себя в зеркало. Она и впрямь была красавицей, признала про себя Рейчел. Клэр была около пяти футов роста, блондинка. Тонко очерченное лицо со светло-ореховыми глазами.
      – Что ты сейчас читаешь? – спросила Рейчел, чтобы переменить тему разговора.
      – Я решила получить степень по филологии. Подумать только, если бы мне с такой же легкостью давались точные науки, то я бы пошла туда. Ведь настоящие мужчины – все там.
      Рейчел слегка опешила.
      – Ты разве из-за мужчин сюда приехала?
      – Ну да, конечно. Я и приехала сюда ради того, чтобы отхватить богатенького мужа с блестящей карьерой… который будет исполнять все мои прихоти. Папочка получит отставку. Кстати, ты интересовалась Майклом… Поверь мне, тут пахнет большими деньгами. Я уже чую. А что Чарльз? Торговля, не буржуа… средняя классическая школа… все на лбу написано.
      – Черт возьми! – изумилась Рейчел. – Ты будто в воду смотрела.
      – Я не знала, что люди все еще говорят «Черт возьми!», – Клэр рассмеялась. – Пошли, выпьем еще кофе.
      Клэр имела все то, чего абсолютно была лишена Рейчел. Рейчел ни к кому не относилась так доверчиво, как к своей новой подруге.
      – Родители позволяют тебе так ругаться? – спросила Рейчел.
      – Мне? Ругаться? Да ты бы слышала моего отца! – Она красила ногти на ногах вызывающе-ярким оттенком розового лака. – Смотри, как здорово! – воскликнула она, вытягивая ноги перед собой. – Знаешь, Рейчел, тебе следует побрить свои ноги. Ты очень волосатая. Мужчинам такие ноги не нравятся.
      – Знаю. Я уже об этом думала. И под мышками – тоже.
      – Что ты наденешь на вечеринку?
      – О, наша портниха сшила для меня вечернее платье с лифом из тафты.
      – Боже мой, кто ж в таких платьях ходит на вечеринки с выпивкой? Если ты вырядишься, то будешь выглядеть там идиоткой. Надевай юбку и вязаную кофту. Все будут в этой одежде. Мне еще нужно найти хорошего парикмахера, чтобы покрасить волосы.
      – А разве они у тебя не свои?
      – Конечно, нет. Мне приходится красить их каждые шесть недель. Это жуткая пытка, но «джентльмены предпочитают блондинок», как говорят. Кроме того, надо подкрасить волосы и в интимном месте, чтобы были одинаковыми, иначе догадаются, что их надувают.
      – Клэр, ты просто непостижима. – А ты, Рейчел, несомненно, девочка? Так? Рейчел и до этого частенько подозревала, что многие девочки далеко не целомудренны, но никто раньше с ней об этом не откровенничал.
      – Да, разумеется. Но, пожалуйста, расскажи мне, что это такое.
      – Ты привыкнешь к этому. Весь секрет состоит в том, что, с кем бы ты ни занималась этим, должна делать таким образом, чтобы твой приятель был уверен в твоей невинности. Тогда они чувствуют себя героями, ухаживают и принимают бремя ответственности за тебя. И не забывай притворяться, что ты теряешь рассудок и сгораешь от дикой страсти к их бледным, лысым, маленьким штучкам.
      – И это всегда обязательно? – сказала Рейчел, припоминая свои ночи, когда она сама себя доводила до оргазма, надеясь когда-нибудь отыскать мужчину, способного разделять с ней это удовольствие.
      – Да, всегда. Мужчины – животные. Я позабочусь о тебе, как только сама немножко осмотрюсь и освоюсь на новом месте. Три года впереди – хватит времени, чтобы подцепить человека, способного обеспечить будущее, но в таком узком кругу, как здесь, нельзя ошибаться, иначе к тебе будут относиться как к подстилке и никто на тебе не женится. Я буду соблазнять всех парней, пока не найду среди них подходящего.
      – Ладно, посмотрим. Тебе придется научить меня всем премудростям, – вздохнула Рейчел.
      К этому времени они обменялись достаточным количеством сведений о себе, и Клэр не составило труда ответить на вопрос, почему Рейчел казалась такой наивной. Она искренне радовалась дружбе с порядочной и интеллигентной Рейчел.
      – Тебе пойдет, если ты сделаешь что-нибудь с волосами, перестав укладывать их в косу вокруг головы. И еще. Косметика. Не знаю, как отнесутся к косметике твои тетушки.
      – Не будут сильно «за» или «против». Они просто никогда о ней не задумывались. Монахини бы, конечно же, не разрешили.
      – Ты носишь гольфы?
      – Нет. По-настоящему нет. Но я терпеть не могу круглые подвязки. А если я надеваю нейлоновые чулки, то они рвутся, кажется, как только я их достаю из пакета.
      – Ладно. Я еще сделаю из тебя женщину, что надо, – заверила Клэр.
      – Благодарю, но что может сделать такая старомодная ретроградка для тебя взамен?
      – Ты будешь просто моей подругой. – Взгляд Клэр вдруг внезапно стал очень серьезным. – У меня никогда до сих пор не было подруги. Большинство девчонок так нахально таскаются за парнями, что могут убить, если ты встанешь у них поперек дороги. Не думаю, что ты – из таких. Правда, было бы просто здорово, если бы мы стали настоящими подругами.
      – Но мы уже подружились! – воскликнула Рейчел.
      Клэр обвила руками Рейчел за плечи и крепко ее обняла.
      – Замечательно!
      Рейчел смутилась от избытка чувств Клэр. Освободившись от ее объятий, она густо покраснела.
      – Мне пора. Очень поздно. До завтра.
      – Я прослежу, как ты завтра накрасишься на вечер, – сказала Клэр на прощание.
      – Здорово.
      И Рейчел вышла из хаоса Клэр, направившись в свою комнату. Надо поискать какие-нибудь афишки, чтобы развлечься. Она подошла к своему шкафу. Платья висели безупречно ровно. «Отлично, но не вдохновляет. Совсем как я. Ладно. Клэр сумеет помочь изменить все это и вдохнет в меня настоящую жизнь». Засыпала она в приподнятом настроении духа.
 
      Клэр постановила, что приготовления к вечеру им следует начать в семь часов. Майкл с Чарльзом зайдут за ними в девять. По меркам Рейчел, два часа – сущее расточительство времени.
      – Приходи ко мне в комнату точно в семь, и мы приготовимся, как надо.
      Рейчел несмело постучала в дверь Клэр ровно в условленное время и поразилась: Клэр открыла дверь, стоя в одних только трусиках. Увидев изумленное лицо Рейчел, она рассмеялась и сказала:
      – Не обращай внимания. У нас в семье всегда ходят голышом. Привыкай. Мы ведь друзья, так?
      – О, да. Это не то, что в монастыре. Клэр стояла перед ней, руки – на бедрах. – Ты кого-нибудь видела обнаженным? – Практически – нет.
      – Ты не возражаешь? Это смущает тебя?
      – Просто – смешно, и все. Рейчел сознавала, что совершенно не смущается. Клэр была идеально сложена: округлая грудь с розовыми точечками сосков. Рейчел завидовала ее пухлым, почти детским очертаниям тела.
      – А я как жердь, если разденусь, – посетовала Рейчел.
      – Не скули. Мне приходится все время сидеть на диете. Пошли. Пора начинать.
      Они умудрились прокопаться все два часа, собравшись вовремя и почти без проблем. Клэр показала Рейчел, как правильно накладывать румяна на соски.
      – Мужчинам нравится, – авторитетно заявила она.
      Рейчел уставилась на свою обнаженную грудь. У нее были крупные темно-коричневые соски.
      – Кажется, выглядит безобразно: у меня ведь совсем нет груди. Только два торчащих соска. Так я похожа на Рудольфа Красноносого – Предводителя Оленей. Кроме того, мне понадобятся годы, прежде чем я осмелюсь раздеться перед мужчиной.
      – Ты сказочно выглядишь с распущенными волосами.
      Клэр и в самом деле долго колдовала над лицом Рейчел, виртуозно манипулируя пудрой, румянами и подводкой для глаз. Когда она вручила Рейчел зеркало, та просто пришла в восторг.
      – Есть идея! – вдруг воскликнула Клэр. Она схватила маникюрные ножницы и, прежде чем Рейчел сообразила, в чем дело, отхватила прядь волос и выстригла ей на лбу челку.
      – Смотри, – сказала Клэр, любуясь своей работой. – Из тебя получилась Джульетта Греко.
      Рейчел была поражена.
      – Как ты догадалась. Я и в самом деле стала на нее немножко похожа.
      – Пошли, а то опоздаем, – Клэр повела Рейчел вниз, где их уже ждали Майкл и Чарльз.
      Чарльз взглянул на Рейчел и был приятно удивлен произошедшей в ней переменой. Теперь она не казалась такой некрасивой дурнушкой, как при первой встрече. «В самом деле, – думал он, – Рейчел даже может произвести впечатление».
      Рейчел заметила, как Клэр, смеясь, всякий раз высовывала кончик розового языка между зубами, и решила, что тоже должна попробовать как-нибудь.
      Это была первая пирушка в жизни Рейчел. Мальчики помахали бутылками кьянти хозяину, который стоял в дверях, выставляя вон незваных гостей. Очутившись внутри квартиры, Рейчел была поражена закопченными стенами, обклеенными плакатами картин Лотрека. По углам стояли пустые, оплывшие воском бутылки от кьянти. В некоторых стояли зажженные, слегка потрескивающие свечи. Комната освещалась, главным образом, оранжевыми шарами, торчавшими из электрических розеток. Народу было битком.
      – Заглянем в следующую дверь! – сквозь шум прокричал Майкл.
      Они с трудом протиснулись сквозь толпу танцующих. Все девочки, казалось, были одеты в обыкновенный черный свитер, многие – в темных очках. В следующей комнате оказалось ничем не лучше. Вовсю шпарили музыку Бадди Холли, но приткнуться потанцевать было негде. Чарльз нашел открывалку и раскупорил свою бутылку вина. Они столпились вчетвером, по очереди отпивая вино прямо из горлышка бутылки. Рейчел старалась не пить кислое вино. В воздухе стояла густая пелена табачного дыма.
      – Чудесный вечер! – прокричал Майкл проходившей мимо него девушке.
      Люди приходили и уходили. Майкл и Чарльз перебрасывались бессвязными репликами с большинством гостей, и Рейчел тихонько сказала на ухо Клэр:
      – Если это и есть пирушка, то она у меня первая и последняя.
      – Не будь занудой и не порти вечер другим, – ответила Клэр. – Пошли пригласим их танцевать.
      Проигрыватель надрывался, выводя мелодию «Голубая Луна». Оранжевые огни тут же погасли.
      В наступившем полумраке можно было различить только силуэты сомкнувшихся в страстных объятиях пар. Чарльз танцевал в паре с Рейчел. Он обычно придерживался правила выбирать девочек пониже себя, а Рейчел никак не вписывалась в эти строгие рамки со своими чуть ли не шестью футами роста. «Слава богу, что я не надела туфли на каблуках», – подумала она. Щека к щеке, они медленно кружились в прокуренной комнате.
      – Нравится? – спросил Чарльз.
      – Чудесно! – пролепетала она.
      Было жарко, и все внимание Чарльза было поглощено тем, как бы справиться с так некстати возникшей эрекцией. С большинством девчонок у него проблем в этом плане не возникало. Они всегда держались так близко к его телу, что могли отлично разобраться, в чем дело. Тогда они терлись об него и шептали на ухо до тех пор, пока не становилось ясно, или она играет в команде дразнилок, в подобном случае ему приходилось отправляться в ванную комнату и разряжаться самостоятельно, перед тем как проводить ее домой, или девица заинтересована в полноценном половом акте, и они сразу же начинали договариваться о времени и месте, где смогут его осуществить. Чарльз просто обожал туалетную комнату в самом разгаре пирушки, когда кто-нибудь стучит в дверь.
      На этот раз все обстояло совершенно иначе. Рейчел, кажется, понятия не имела, как целоваться, что уж говорить о том, чтобы правильно обращаться с мужской эрекцией.
      «Паршивец Майкл», – подумал он про себя, взглянув на Клэр, словно удав сжимавшую шею Майкла, покусывая при этом мочку его уха.
      Рейчел, никогда не приближавшаяся к мужскому телу, была совсем неискушенной в его особой функции. Ей нравилось прижиматься к Чарльзу. Несмотря на жару и духоту, от него приятно пахло, и он, казалось, так уверенно и властно держался в компании этих необыкновенных людей, что Рейчел чувствовала себя в полной безопасности под его защитой.
      Однако до нее скоро дошло, что в его брюках образовался какой-то странный выступ, толкавшийся ей между ног. Рейчел пришла в ужас. Она начиталась много умных книжек и руководств, поэтому на самом деле все знала про мужскую эрекцию, трансформируя полученные теоретические сведения в свои буйные фантазии. Но в реальной жизни для Рейчел это представлялось слишком интимным. Они оба постарались избежать возникавшей проблемы.
      – Пойдем подышим свежим воздухом, – предложил Чарльз после тщетной попытки овладеть собой.
      – Замечательная мысль! – со вздохом облегчения ответила Рейчел. – Вон там, кажется, балконная дверь, – и потащила Чарльза за собой. Вскоре они уже окунулись в тихую ночную прохладу. – Какая же там духота!
      Оба замерли в объятиях тишины.
      – Много раз бывала на вечеринках? – наконец произнес Чарльз.
      – Нет. Только иногда приходилось, причем по настоянию тетушек. Я терпеть не могу эти вечеринки… я не имею в виду именно эту. Извини. Звучит бестактно. Нет, я говорю о тех, куда нужно одеваться в вечерний туалет и все, что за этим следует.
      – У тебя нет родителей?
      – Нет. Незамужние тетушки удочерили меня. Знаю, кажусь тебе не очень изысканной, но я воспитывалась в монастыре, до того как приехать сюда, поэтому у меня была очень уединенная и тихая жизнь.
      Чарльз взглянул на нее чуть с большим интересом. По-своему она обладала незаурядной привлекательностью. Густые волосы и крупный чувственный рот таили в себе обещание бесконечной теплоты и нежности. Она была слишком худа, с непомерно большими ступнями и ладонями, но от нее веяло непосредственной чистотой и искренностью, подкупало полное отсутствие притворства и фальши, что Чарльз находил просто очаровательным.
      – Давай попробуем отыскать Майкла, чтобы вместе отправиться к нам пить кофе.
      – Звучит заманчиво, – она была согласна на все, лишь бы уйти с этой несносной вечеринки, которая теперь уже превратилась в явную попойку. Чарльз торопливо протащил ее через комнаты, где пары уже лежали друг на друге или прислонились к стенке, корчась, словно от агонии, в пьяном угаре. Они прошли мимо ванной комнаты, где одну из девиц рвало прямо в раковину, тогда как здесь же другая парочка деловито исследовала друг друга, усевшись на унитаз.
      Они нашли Майкла и Клэр, которые тоже сгорали от нетерпения оказаться в квартире ребят.
      – Только на кофе, – умудрилась нервно шепнуть Рейчел на ухо Клэр.
      – Конечно, идиотка. Я же говорила тебе, что только пококетничаем пока. Дальше объятий дело не пойдет.
      – Объятий…
      Но спорить уже было некогда. Они сели в машину. Чарльз чувствовал себя всемогущим. Сидя возле Рейчел, он сознавал, что в его полном распоряжении старомодная, хорошо воспитанная девочка. Отныне он почувствовал себя ответственным за то, чтобы она только влюбилась в него, а уж за ним дело не станет. Кроме того, размышлял он, мама несомненно одобрила бы его выбор.
      Когда они поднялись в квартиру, Чарльз с Рейчел ринулись прямо на кухню готовить кофе на четверых. Квартира представляла из себя крошечную спальню с двумя кроватями, малюсенькую кухоньку и ванную комнату. Рейчел оценивающим взглядом обвела кухню. Она была аккуратно покрашена, уютная и чистенькая.
      – Это все я, – прокомментировал Чарльз. – Терпеть не могу грязь и беспорядок. А Майкл – порядочная свинья.
      Рейчел рассмеялась.
      – Если бы вы только видели комнату Клэр! Они великолепно дополняют друг друга!
      Они оба смолкли. Чарльз занялся кофейником. Он гордился тем, что готовил настоящий кофе, а не растворимый, который обычно подавали на скорую руку. Впервые он освоил этот навык в доме Майкла.
      – Судя по доносящимся из соседней комнаты звукам, им там вовсе не до питья кофе сейчас, да и нашу компанию воспримут без энтузиазма.
      – Думаю, ты абсолютно прав! – Рейчел почувствовала, как у нее отлегло от сердца. – Давай посидим здесь и просто поболтаем.
      В воздухе витал теплый аромат кофейных зерен. Оба удивленно осознали, как много могут рассказать друг другу.
      – У меня тоже не совсем так, как у всех.
      К своему полному изумлению, Чарльз почувствовал, что может довериться ей во всем.
      – Я не ходил в обычную среднюю школу, а учился в классической.
      – А что, есть какая-нибудь существенная разница?
      – Для меня – да. Очутиться здесь – все равно что ступить на территорию чужого государства. Первый год показался мучительным, но теперь все стало нормально. Во многом помог Майкл.
      – Мне здесь тоже кажется все совершенно новым. У меня никогда не было семьи, а в том месте, откуда я, если у тебя нет семьи, то тебя воспринимают как чужака.
      – Мы с тобой так в этом похожи. – Они широко улыбнулись друг другу. – Знаешь, не беспокойся, я не буду делать тебе откровенных намеков. – Выражение радости на лице Рейчел развеселило Чарльза. – Большинство девчонок восприняли бы это как оскорбление, если бы я так себя повел с ними, а ты практически пришла в восторг от мысли, что я не собираюсь покушаться на твою девственность.
      – Ты не так понял, Чарльз. Просто у меня никогда не было совсем никакого опыта в общении с мужчинами, поэтому мне предстоит очень многому научиться. Я же вижу, как Клэр смеется надо мной. Я не хватаю все на лету, но потихоньку освою так, как надо. – И она расцвела своей непосредственной очаровательной улыбкой.
      – Такие девушки, как Клэр, в этом мире вовсе не такие уж опытные, какими хотят казаться. Если уж она вцепилась зубами в Майкла, то получит гораздо больше, чем сможет прожевать.
      Чарльз и не представлял себе, насколько пророческими окажутся его предсказания. За дверью, в соседней комнате, Клэр довольно скоро обнаружила, что у Майкла и в мыслях не было бороться с ее мнимой девственностью. Вместо этого он уселся в кресло, расстегнул брюки и повелительным тоном произнес:
      – В этот вечерний час мне всегда нравится заниматься легким оральным сексом.
      Клэр была застигнута врасплох его нахальной прямотой, но повелительный тон произвел на нее впечатление, поэтому она послушно опустилась на колени и начала нежно сосать. Майкл сидел величественно откинувшись в кресле, широко расставив ноги, свысока наблюдая, как Клэр усердно работала, доставляя ему удовольствие. Он очень быстро кончил прямо ей в рот, и она проглотила сперму с привычной легкостью.
      – Для тебя это знакомое занятие, – сказал он.
      – Ой, мне оно так нравится, – ответила она и преданно улыбнулась Майклу. – Это означает, что я еще девочка. А так – никаких тебе осложнений: ни с беременностью, ни со всем прочим.
      Все еще ползая возле него на коленках, Клэр могла бы сойти за двенадцатилетнего ребенка. Еще она была сейчас похожа на маленького щенка, который хочет заслужить похвалу от хозяина.
      – Мы должны почаще встречаться, – снисходительно сказал Майкл. – У нас явно есть много общего.
      Оба улыбались, входя на кухню.
 
      – Чем вы с Майклом занимались, пока мы были на кухне? – спросила Рейчел, как только они с Клэр оказались дома.
      Клэр, опешив, остановилась, не успев закрыть дверь.
      – В рот у него брала, – ответила она, злорадно улыбаясь Рейчел, которая пришла в ужас от ее ответа. – Он – на крючке. Точно могу сказать. А вы что в это время поделывали?
      – Само собой разумеется, кофе пили, – ответила Рейчел. Она пошла в свою комнату, чувствуя себя совершенно разбитой. – Больше никогда на свете, – пообещала себе Рейчел.
      Они стали неразлучной четверкой милых друзей. Майкл вскружил Клэр голову до безумия, и та, съездив к нему домой, решила, что он как раз и есть юноша ее мечты. Она все с большим трудом находила в себе силы направлять их отношения в нужное русло. Майкл был всегда непредсказуем. А она могла управлять только тогда, когда занималась любовью с ним. Он никогда даже не пытался доставить ей в этом удовольствие. Изредка он оказывал благосклонность почтить ее ласками своего языка, но она при этом чувствовала его вялость.
      Нельзя сказать о том, что Майкл отличался сдержанностью. Как раз напротив, он был большим охотником пообниматься и потискать девочек. Иногда она даже упрекала его.
      – Попридержал бы немного руки, а то некоторые девочки истолковывают твои ласки весьма превратно, думая, что ты хочешь за ними поволочиться.
      – А откуда ты знаешь, что не хочу?
      – Потому что, – отвечала она, высовывая кончик своего маленького розового язычка.
      – Иди сейчас же сюда, – зачарованно отвечал он.
      Рейчел и Чарльз привыкли к тому, что парочка их друзей вела себя словно школьники-переростки. Сами же они были четой, в которой слились две встретившиеся души. Чарльз поистине наслаждался компанией Рейчел. Он мог доверить ей все свои невзгоды. Она никогда не смеялась и очень серьезно обсуждала, как найти выход из создавшегося затруднительного положения, объясняя, почему случилось так, а не иначе. Чарльз был на седьмом небе от счастья, получив приглашение поехать в гости к Рейчел на несколько выходных дней.
      – Делать там будет особенно нечего, но мы сможем подобрать кое-какой материал для наших сочинений. У тети Беа есть великолепная библиотека.
      – С огромным удовольствием поеду! – воскликнул Чарльз, и они стали вдвоем строить планы на выходные.
      Клэр была рада за Рейчел.
      – Знаешь, он, кажется, попался. Ты собираешься с ним переспать?
      – У себя дома? Боже мой, нет, конечно же. Это было бы несправедливо по отношению к тете Эмили и к тете Беа. Их и так удар хватит! Целых два дня терпеть в доме мужчину!

      Рейчел поразилась тому, как постарела тетя Беа за несколько последних месяцев. Ей было немногим за шестьдесят, но она выглядела усталой и переутомившейся.
      – Тетя Беа, вы слишком много играете в гольф, – заметила Рейчел, обнимая ее.
      Тетя Эмили влюбилась в Чарльза без памяти. Она неустанно хлопотала и суетилась возле него.
      – Если я съем что-нибудь еще, то лопну, – смеялся он.
      Эмили все время подкладывала ему на тарелку побольше еды.
      – Подумайте о голоде в Китае, – отвечала она, хихикая, как школьница.
      К концу первого дня, после того как убрали со стола, обе женщины остались одни на кухне в ожидании, пока закипит чайник, чтобы залить кипяток в грелки на ночь.
      – Думаю, он вполне приличный мальчик, Беа. Как ты находишь?
      – Торговец, – ответила Беа. – Стремится пролезть вверх. А я-то надеялась, Рейчел найдет себе друзей получше. Ты же знаешь, какая у нее романтичная душа. Боюсь, как бы она сломя голову не бросилась за каким-нибудь прохвостом, пустив учебу по боку.
      – Не думаю, что стоит сильно беспокоиться на этот счет, Беа. Ей от Лионела досталось завидное упрямство характера. Раз уж она берется за что-либо, то обязательно завершит начатое дело. Она всегда этим отличалась, даже в детстве.
      – Будем надеяться, что это так.
      – Дорогая, ты и впрямь выглядишь очень усталой. Пойди ложись, а я принесу бутылку с кипятком попозже.
      Несколько минут спустя Рейчел застала тетушку Эмили на кухне одну.
      – Он понравился тебе, тетя Эмили?
      – Конечно! Мы думаем, он очень очаровательный! Такие изысканные манеры!
      – Ой, я люблю его, тетя Эми… – Рейчел обняла свою маленькую пухленькую тетушку и поцеловала ее. Прижавшись, она почувствовала удивительную мягкость тетушкиного тела, и вдруг на нее нахлынули воспоминания блаженных дней ее детства, когда ее отрадой и защитой были тепло и уют ласкового мягкого тела тети.
      – Нужно отнести грелку для тети Беа. Последние дни она что-то плоховато себя чувствует. Душа болит за нее.
      – Правда? – Рейчел всегда считала тетю Беа несгибаемой и бессмертной. – А что говорит доктор?
      – Он велел ей побольше отдыхать. Но ты же знаешь тетю Беа. Она и слышать ничего не хочет.
      – Я загляну к ней пожелать «спокойной ночи», прежде чем идти спать, – сказала Рейчел.
      В самом деле, когда она увидела свою тетю в сером халате сидящей на краю постели и читающей отрывок из Библии, в душу закралось смутное предчувствие, что тетя Беа действительно больна.
      – Обещай, что воспримешь то, что я скажу, как должное, без обиды, – обратилась она к Рейчел.
      – Пожалуйста.
      – Со мной все в полном порядке. Но пока ты здесь, хотела бы воспользоваться возможностью, чтобы немножко наставить тебя на путь истинный. Присядь на минутку. Рейчел, не отдавай мужчине всю свою жизнь целиком. Храни частичку своей души свободной и независимой. Если ты выйдешь замуж, – а это событие не за горами, насколько я могу судить по твоему поведению за последнее время, – оставь в сердце место для самой себя. Если что-то не заладится, тебе понадобятся сбереженные силы свободного духа для того, чтобы выжить. Если ты отдашь мужчине все без остатка, тебе самой ничего не останется. – Перед глазами Беа возник образ Регины с портретом Лионела в мертвых объятиях. – Обещай мне: что бы ни случилось, ты закончишь начатое образование.
      – Я обещаю тебе, тетя Беа.
      Впервые тетя Беа привлекла Рейчел к себе и откинула с ее глаз прядь густых волос.
      «Словно его глаза», – подумала Беа про себя.
      – Спокойной ночи, любимая, – произнесла она вслух. – Отдыхай.
      – Доброй ночи, тетя Беа.
 
      – Знаешь, – сказала Рейчел дожидавшемуся ее на кухне Чарльзу. – Я в самом деле забеспокоилась.
      – Не стоит. У нас получились такие чудесные выходные, – успокоил ее Чарльз. – Я просто завидую, какой у тебя замечательный дом и милые тетушки. Просто здорово, что ты выросла именно тут.
      – Ты меня обрадовал, Чарльз. Я так боялась, что тебе будет здесь скучно.
      Он посмотрел на нее влюбленными глазами.
      – Мне никогда не будет скучно с тобой, Рейчел, – произнес он, а про себя подумал, что не наскучит и такой образ жизни. Поздно вечером он, закинув руки за голову, лежал в одной из свободных спален и размышлял, что, пожалуй, скорее всего, действительно любит Рейчел. По крайней мере, она порядочная и благонравная девушка, а вовсе не какая-нибудь потаскушка.
      Рейчел, лежа в спальне через две комнаты от него, решила, что определенно любит Чарльза. По крайней мере, он не лапал ее.
      В воскресенье вечером, едва только они вернулись в университет, Рейчел позвонила тетушка Эмили.
      – Милая, у меня страшная весть для тебя, – чуть слышно, дрожащим голосом сообщила она. – Боюсь, тетя Беа умерла час назад. Вскоре после вашего отъезда.
      – О-о… нет! – Рейчел остолбенела и не могла сдвинуться с места.
      Чарльз отнес наверх ее чемодан и спускался по лестнице в холл. Увидев состояние Рейчел, он одним прыжком очутился возле нее.
      – Что случилось? Что такое, Рейчел?
      – Тетя Беа. Она умерла. Мне нужно поехать к тете Эмили сейчас же.
      Чарльз был незаменим в экстренных случаях и умел принимать молниеносные решения.
      – Жди здесь. Я возьму у Майкла машину. Скажи тете Эмили, что мы будем через три часа.
      – Спасибо, Чарльз… спасибо… я так тебе благодарна… Тетя Эмили? Я скоро вернусь домой. Ах, тетушка Эмили… – плакали они навзрыд по обе стороны телефонной линии.
      Жизнь продолжалась, но уже без тети Беа.
 
      Уходя, доктор положил руку на плечо тети Эмили.
      – Смерть милосерднее, – произнес он, стараясь успокоить убитую горем старушку. – Вряд ли бы вам было лучше видеть ее до последних дней жизни прикованной к кровати. Согласитесь со мной.
      Однако все было бесполезно. Тетя Эмили не помнила себя от горя. Кухарка отвела ее к себе, усадила за стол и подала чашку чая.
      – Положила побольше сахара, милочка. Помогает прийти в себя.
      – Я не была с ней… я не была там… в тот момент, когда…
      Тети Эмили не было дома. Она отправилась в деревню поболтать с госпожой Бриджис, которая содержала в Аплайме маленький магазинчик подарков. Ощущая во рту ароматный привкус чая «Седой Граф» и мурлыча что-то себе под нос, она ехала домой. Эмили выкрикнула приветствие, открывая входную дверь, но, к ее великому изумлению, ответа не последовало. Она пошла в библиотеку, где тетя Беа обычно любила проводить воскресные вечера, сидя за письменным столом времен королевы Анны и проверяя счета за неделю. Тетя Беа и на этот раз сидела склонившись к столу цвета опавшей листвы. Только теперь она была уже мертва. Эмили обняла свою подругу, но поднять Беа у старушки сил не хватило. Вместо этого она осторожно положила ее на пол. Прижав к себе голову Беа, она прощалась со своей подругой.
      – Я всегда буду преданно любить тебя, еще сильней, чем прежде. Ах, Беа, почему не я первая? Ты гораздо нужнее в этой жизни живая. – Впервые она поцелуем прикоснулась к губам Эмили и последний раз держала в объятиях дорогое ей тело.
      Затем она поднялась и направилась на кухню. Повариха была там. По лицу Эмили она поняла: случилось что-то ужасное.
      – О, нет, мадам, – сказала она.
      – Позвоните и пригласите доктора, пожалуйста, – попросила тетя Эмили.
      – Разумеется, мадам.
      Доктор предположил, что смерть могла наступить в результате обширного инфаркта.
      – Придется провести вскрытие. Пошлю за представителем похоронного бюро.
      – Можно это отложить до завтра?
      – Несомненно. Я помогу вам перенести ее в комнату наверх.
      Тетя Эмили плакала навзрыд, когда Чарльз вместе с Рейчел подъехали к дому. Стрелки часов показывали полночь, когда Рейчел стояла возле тетиной кровати. Она смотрела в лицо, черты которого смерть заострила и сделала еще строже. «Тети Беа больше с нами нет. Ее душа ушла, а тело – всего-навсего оболочка, в которой она жила», – думала Рейчел. Она протянула руку, прикоснувшись к мертвому лицу, но тут же поспешно отдернула, ощутив холод.
      Чарльз тем временем прилагал все усилия, чтобы успокоить тетушку Эмили. Когда Рейчел вошла в комнату, Чарльз растерянно посмотрел на нее, оказавшись бессильным хоть как-то помочь обезумевшей от горя женщине.
      – Ничего не получается. Не приходилось бывать в таких ситуациях.
      – Не беспокойся, Чарльз. Я позабочусь о ней.
      – Думаю, мне лучше вернуться… У нас выпускные экзамены через несколько недель. И мне нужно вернуть Майклу машину.
      – Может, останешься до завтра? Уже так поздно.
      – Нет. Все нормально. Здесь недалеко… что еще… Да, я позвоню завтра. Если буду нужен, тут же приеду.
      – О, спасибо, Чарльз. Ты так любезен. Чарльз уехал. Только представить себе подобную смерть! Совершенно внезапно. Без всяких предупреждений. Живешь, живешь, а на следующий день – раз, и тебя уже нет! Чарльз примчался в Эксетер очень быстро.
      Рейчел спала в обнимку с тетушкой Эмили. Эмили без конца просыпалась от мысли, что Беа умерла. Рейчел нежно шептала ей, как они теперь будут жить вместе.
      – Вспомни, как только она умерла и Бог призвал к себе ее душу, она обязательно увидела там всех тех, кого любила, – уговаривала она Эмили, словно ребенка. Обе успокоились своей непоколебимой верой в загробный мир.
      Чарльз действительно позвонил. Рейчел очень хотелось поддаться искушению и попросить его приехать, но у него на носу были выпускные экзамены.
      – Я скучаю без тебя, – нежно сказал он. – Ты – моя дурная привычка.
      – Я тоже по тебе скучаю. Не переусердствуй в занятиях. Я побуду здесь с тетей Эмили, пока все не утрясется.
      – Хорошо. Я буду звонить тебе каждый день. И он сдержал слово.
      Похороны состоялись в церкви Аксминстера. Тетя Беа была известным человеком среди прихожан и снискала себе популярность. Тетушку Эмили в церкви поддерживали под руки Рейчел и кухарка. Из Лондона приехали несколько представителей семейства Кавендиш, с которым связи за последние годы сильно утратились. Церковные скамьи были заполнены, в основном, местными жителями. По Беа, как и по ее отцу, тоже звонил колокол. Тетушка Эмили не смогла вынести момента, когда гроб стали засыпать землей. Двое деревенских сидели возле нее, пока Рейчел справлялась с адской работой: выслушивала многочисленные соболезнования и рассказы людей о безграничной доброте тетушки, как она не раз помогала им всем в нужде и в трудных житейских неурядицах.
      – Она была знатной дамой, – оказал Райэн, городской пьяница.
      – Да. Именно так оно и есть, – согласилась Рейчел. – Она была очень знатной. Даже великой.
      – Когда-нибудь вы тоже станете такой, как она. Я собственными глазами вижу ваше сходство… оно – в глазах…
      Ей не хотелось разочаровывать пьяницу, которого на парах изрядно выпитого ирландского виски понесло окунуться в ирландскую сентиментальность.
      – Спасибо, Райэн. – И она двинулась к следующей паре протянутых рук.
 
      – Чарльз, – говорила она в телефонную трубку несколько недель спустя. – В воскресенье я приеду. Тетя еще не полностью оправилась от пережитого потрясения, но кухарка переезжает в дом, чтобы быть вместе с ней, – она говорила бодрым взволнованным голосом.
      – У тебя совершенно другой голос. Уж не хватила ли ты лишку хереса? А?
      – Нет. Отгадай, почему?
      – Не издевайся. Я даже и отгадывать не рискну. Так что?
      – Я стала богатой женщиной.
      Эта новость вовсе не удивила Чарльза. Он уяснил для себя: когда старушка умерла, осталось только две наследницы. Такую картину ему обрисовала кухарка.
      – Рейчел становится маленькой симпатичной наследницей, – поведала ему кухарка, которой очень хотелось, чтобы Рейчел сама нашла себе приличного мужа. Несмотря на то, что ее собственный муж был мерзким заядлым пьяницей, она свято верила в законы Провидения, предопределявшие женщине место возле мужчины. Мысль о том, что Рейчел может, как и ее тетки, остаться старой девой, пугала старушку.
      – Ну, что ты об этом думаешь? Будешь ли со мной разговаривать теперь, когда я стала богатой? – спросила Рейчел.
      – Уж теперь-то непременно, – ответил Чарльз.
      – Увидимся, как только я приеду, примерно около шести.
      – Ладно. Буду ждать тебя в комнате. Внезапно Рейчел страстно захотелось увидеть Чарльза. «Я влюблена. Вот что это такое. Словно не хватает одной моей половины, когда я вдалеке от него».
 
      – Майкл, – обратился Чарльз к приятелю, – можно мне взять твою машину, чтобы встретиться с Рейчел?
      – Ладно, бери, – ответил Майкл, не отрываясь от книги.
      – Ах, да. Если позвонит Кэрол, скажи ей, что все кончено.
      – А что ей сказать, если она поинтересуется, почему?
      – Скажи, что Рейчел вернулась. Она поймет.
      – Ты что, с Рейчел серьезно?
      – Думаю, да… Пока не уверен, но уже склонен думать, что да.
      – В самом деле? Тогда у меня тоже есть кое-что, чем я давно хотел обрадовать тебя.
      – Ну, что еще? – Чарльзу хотелось побыстрее уйти.
      – Я собираюсь обручиться с Клэр до своего отъезда в Лондон.
      – Вот это новость! Ты хочешь жениться?
      – Нет. Хочу отложить это на более поздний срок. Продлить себе удовольствие. Если бриллиант подлинный, ничего с ним не произойдет: Клэр сохранит мне верность. Просто я не могу допустить мысли о том, что кто-то еще будет хватать руками ее маленькое пухленькое тельце.
      – Ты такая свинья, Майкл.
      – Знаю. Мать так сокрушается от горя, что удвоила мои карманные расходы. Хочет, чтобы я провел Рождество с ней в Кицбуле, где, как она думает, я смог бы отвлечься в изысканном обществе очаровательных юных красавиц. Конечно же, устоять невозможно, поэтому я согласился.
      Чарльз ехал встречать Рейчел в задумчивом настроении. Помолвка, по всей видимости, – затея неплохая. Своего рода операция с имущественными ценностями. Если все сложится хорошо и договор сработает, они смогут пожениться и он получит вожделенное богатство и благородное происхождение. Если ничего не получится, он всегда сможет расторгнуть помолвку. В любом случае, он не проиграет.
      Юлии идея с помолвкой явно пришлась не по душе.
      – Ты слишком молод, чтобы думать о помолвке. Ты едва только встаешь на ноги.
      – Мама, ей ведь еще два года учиться в университете. К тому времени я устроюсь в Лондоне и найду работу. Мы всегда сможем расторгнуть наш договор, если что-то изменится.
      – Когда ты собираешься привезти ее сюда? Нам будет дозволено с ней встретиться или слишком много чести для нас?
      – Я как раз собирался пригласить ее на следующие выходные. Элизабет сказала, что ее комната будет свободна, потому что она уедет, поэтому Рейчел сможет погостить у нас. Мама, ты сумеешь быть с ней любезной и ласковой? В ее доме меня очень хорошо приняли.
      – Разумеется, не стоит беспокоиться на этот счет. Я буду с ней очень обходительной, – и Юлия полоснула его язвительной улыбкой. – Почему бы мне не быть с ней любезной?
      Рейчел недоумевала, почему Чарльз так долго тянет с приглашением на встречу с его родителями. После смерти тети Беа почти все выходные они проводили в обществе тетушки Эмили, которая с превеликой радостью одалживала им свою машину.
      – Думаю, пора мне учиться водить, чтобы самой купить небольшой автомобиль, – предложила Рейчел. – Что ты скажешь, Чарльз?
      – Я могу научить тебя водить машину. Я уже научился, поездив на машине Майкла.
      Через неделю Рейчел купила маленький автомобиль марки «Эм-Джи», с мягкой крышей.
      – Он должен быть обязательно цвета сочной зелени, – заметил Чарльз, когда они обсуждали выбор автомобиля.
      – А не кажется ли тебе эта спортивная машина слишком быстрой для начинающего водителя?
      – Нет. В самый раз. – И Чарльз купил себе спортивную кепку в честь столь знаменательного события.

      – Ты уверенно водишь! – заметила Рейчел. И интонация ее голоса удивила Чарльза, который думал, что его избранница вообще не умеет повышать голос.
      «А вдруг под оболочкой этой хрупкой невинной девочки притаилось властное деспотичное существо, которое очнется от спячки в один прекрасный день и выйдет наружу?» – от этой мысли Чарльзу стало не по себе.
      – Проведем эти выходные у нас? – предложил он.
      – И я познакомлюсь с твоей мамой? Ты так много о ней рассказывал. Должно быть, она очень незаурядная женщина.
      – Если бы не она, стоять бы мне сейчас за прилавком нашей лавки в Бридпорте, работая вместе с отцом. Я обязан ей всем. Не обращай внимания, если она покажется тебе немножко резковатой. У нее всегда такая манера, когда она нервничает.
      Словом «резковатая» нельзя было бы выразить всю гамму чувств, которые Юлия испытывала по отношению к Рейчел. Здесь больше бы подошло определение «злобно-ядовитая», как решила Рейчел, когда возвращалась в памяти к событиям тех примечательных выходных дней.
      Чарльз нервничал за рулем.
      – Перестань дергаться, Чарльз. Не важно, много или мало имеет твоя семья. Для меня не имеет значения, пусть бы ты жил в заячьей норе.
      Их ждали к чаю. В качестве моральной поддержки Юлия пригласила Руфь.
      – Надеюсь, она не из тех дерзких наглых девиц, с которыми он общался до этого, – сказала она Руфи. – Он ничего мне не говорит в последнее время.
      – Муня стал таким же, – с сожалением вздохнула Руфь в телефонную трубку. – Никогда не приведет своих подружек домой, приводит только молодых людей странного вида. Все очень умные, естественно, но мир вокруг нас перевернулся, Юлия. Нам тоже пора меняться. Может, мужчинам носить сеточки для волос стало модно, – успокаиваю я себя иногда. Мой Муня воспитывался в приличном доме…
      – Руфь, – перебила ее Юлия.
      – Да, милая. Может, я разбрюзжалась зря, но я так скучаю без своего мальчика…
      – Ты можешь прийти на чай познакомиться с этой девушкой? Мне важно знать твое мнение. Если она не подходит, мы должны пресечь все в зародыше.
      – Разумеется, я приду, дорогая.
      Юлия положила трубку и облегченно вздохнула.
      Когда Рейчел приехала к Чарльзу и увидела его дом, то поняла, что ей никогда раньше не доводилось бывать в подобных особняках. Она представляла, как выглядит внутреннее убранство старинных коттеджей Девона, так как ей приходилось вместе с тетушками бывать в гостях у отпрысков древних семейств. Ей всегда нравились маленькие квадратные комнатки с толстыми глухими стенами. Но этот дом оказался совсем другим: скромным и непрочным. Чтобы идти в ногу с устремлениями поколения женщин рабочего класса, которым перст судьбы указывал карабкаться вверх по социальной лестнице, проходя через управление и руководство своими отпрысками, в доме должна обязательно быть гостиная и тесная столовая с ширмой-переходом в единственную удобную комнату, которой была кухня.
      Чай подавался в гостиной. Руфь уже уютно устроилась на диване к тому времени, когда прибыли Чарльз и Рейчел.
      – Что она-то здесь делает? – прошипел сын на ухо матери, отведя ее в сторонку. За годы взросления Руфь сидела в печенках у Чарльза с ее литературными претензиями. Кроме всего прочего, он презирал ее за то, что она не признавала гомосексуальных наклонностей своего сына, что было ясно, как божий день, и стало притчей во языцех для всего Бридпорта.
      – Просто сегодня день, когда мы всегда вместе пьем чай.
      – Но я же не каждый день привожу домой девушку.
      – Знаю, дорогой, но жизнь для всей семьи идет своим чередом. И это тебе прекрасно известно. Каждый должен заниматься личным делом.
      Рейчел сидела в одном из трех кресел комплекта мебели времен короля Эдварда. Ей стало легче, как только она услышала звук подкатываемого к гостиной чайного столика. «Эта комната наводит на меня головную боль», – подумала она про себя. Она встала, чтобы открыть Юлии дверь. Тут же Рейчел задела один из многочисленных боковых ящичков, нагроможденных один на другой, которыми была просто забита вся комната. В поднявшемся переполохе она бросила отчаянный взгляд на Чарльза, который, в свою очередь, услышав шум, поспешил на помощь и обжег палец чаем, который разливал в этот момент из большого чайника на кухне. Теперь он тряс рукой, пытаясь успокоить поднявшуюся от ожога боль.
      – О, Рейчел. Я же предупреждал маму о твоих крупных ступнях.
      Юлия громко рассмеялась.
      – Ничего, дорогая моя, всякое случается. – С этого момента Юлия немножко оживилась. – Я так поняла, вы из Аксминстера. Чем занимается ваша семья?
      Рейчел совершенно не была готова к столь пристрастному допросу. Она думала, Чарльз рассказал все о ней своим родственникам.
      – Ну, гм, у меня в живых осталась лишь тетя Эмили. Меня воспитали две тетушки: тетя Беа и…
      – Вы хотите сказать, что семьи у вас нет?
      – Не совсем так. Видите ли, я не знаю, как на самом деле обстояло дело, так как меня удочерили.
      Поэтому не имею четкого представления о своем происхождении.
      – Ах, как печально. Извините, дорогая. Мне не следовало об этом спрашивать. Обычно о таких вещах не любят говорить вслух. Должно быть, вмешалась война. Знаете, эти американские солдаты… Нейлоновых чулок тогда хватало не всем.
      – Разве нельзя поговорить о чем-нибудь другом? – громко воскликнул Чарльз.
      – Конечно, дорогой. Обещаю, что ни слова больше не произнесу об этом. – Она наклонилась над столом и положила ладонь на руку Рейчел. – Извините, – и слегка стиснула руку девушки.
      – Как поживает Муня? – в отчаянии обратился Чарльз к Руфи.
      – Ты не поверишь, Чарльз. У мальчика все так замечательно складывается. Он уже нашел в Сити фирму, заинтересованную в его работе. Он выдающийся, блестяще выдающийся юноша. На эти выходные приедет домой и очень хотел бы вас обоих увидеть.
      Чайный столик ломился от яств. Тут были не только бутерброды с огурцами, ибо Юлия приложила все силы, чтобы угодить сыну, но и аппетитные бутербродики с лососевым паштетом. Чайный сервиз с серебряным покрытием сиял своими начищенными боками. На нижней полке сервировочного столика были тарелки, полные пирожных, лимонный бисквит и замечательная шоколадная булка.
      – Господи, – восторженно воскликнула Рейчел. – Какое удивительное изобилие!
      – Я рада, что вам понравилось, милая. Как в старой доброй поговорке: «Путь к сердцу мужчины лежит через его желудок».
      – Вы в самом деле так считаете? – встревожилась Рейчел. – Видите ли, я совсем не умею готовить.
      – Не умеете готовить? Совсем? Как же вы дома обходитесь?
      – Все делает кухарка. Я часто помогала на кухне, но никогда не умела готовить такие замечательные вкусные вещи. Думаю, наша кухарка тоже. К чаю у нас обычно подается печенье. Бедняжка Чарльз, – засмеялась Рейчел, – ты, должно быть, скучал без маминой стряпни.
      – Она всегда ожидала его здесь, стоило ему только попросить, – беспристрастно ответила Юлия.
      Вчетвером они сидели возле камина, лакомились пирожными и запивали их чаем. В конце концов Руфи настала пора уходить домой.
      – Я подвезу вас, – предложил Чарльз. – А ты помоги маме убрать со стола. Через минуту вернусь, – обратился он к Рейчел и исчез.
      Юлия и Рейчел услышали шум «Эм-Джи».
      – Это твоя машина? – спросила Юлия.
      – Да. Когда тетя Беа умерла, она оставила мне немного денег, поэтому мы с Чарльзом решили купить машину.
      – Умеешь водить?
      – Пока нет, да и не очень мне нравится это занятие. Чарльз справляется с ним гораздо лучше.
      Юлия почувствовала внезапную волну уважения к сыну. Девушка была рохлей. «Значит, – подумалось ей, – он охотится за ее деньгами. Ну, если мне придется терпеть в его жизни женщину, то, несомненно, кроме всего прочего, нужно будет еще многому научить ее». Занимаясь мытьем посуды, обе без умолку говорили только о Чарльзе.
      – Он был таким милым симпатичным мальчиком. Я покажу его фотографии. – Вытерев руки о цветастый передник, Юлия отправилась за старыми фотографиями.
      Возвратившись, Чарльз застал их обеих сидящими на диване, склонившись над семейным альбомом. Чарльз обрадовался, увидев, как они хорошо поладили.
      К ужину вернулся Уильям. Он весело поздоровался с Рейчел и предоставил ей полный отчет о состоянии дел на его огороде.
      – Она абсолютно не интересуется такими вещами, Уильям: у них есть кухарка.
      – Нет-нет, вы напрасно. Когда я была маленькой, то практически жила у садовника, тратя уйму времени на выращивание овощей. Садовник был непревзойденным мастером по выращиванию лука.
      Уильям тотчас же проникся к гостье теплой симпатией. Она показалась ему девушкой обыкновенной, простой и домашней, совсем не дерзкой нахалкой, как предсказывала Юлия.
      – Тогда я с удовольствием покажу вам завтра свой участок.
      – Чудесно! – воскликнула Рейчел.
      В приготовлении ужина Юлия превзошла саму себя. На стол подали жареного цыпленка, двух видов овощной гарнир и три блюда из картофеля. Завершалось все это изобилие блюдом, которое, как пояснил Чарльз, в семье шутя называли «Тайное оружие мамы».
      – Я уже видел множество крепких мужчин, которые влюблялись в маму навечно от одного вида этого мощного «оружия».
      – Ах, Чарльз, – смеясь, запротестовала Юлия, – помолчи, ты ставишь меня в неловкое положение.
      Рейчел в этот момент думала о том, что когда-нибудь настанет столь долгожданный миг, когда они с Чарльзом будут очень близки друг с другом. В семье чувствуешь себя так уютно.
      Уильям сел напротив Юлии, занявшей место во главе стола, а Чарльз и Рейчел сели от них по бокам. Юлия, стоя, делила цыпленка на порции.
      – Ножку или крылышко, дорогой? – спросила она Уильяма, которому полагался первый кусок. Рейчел, не успев опомниться, увидела на своей тарелке целую гору еды. Без конца суетившаяся Юлия и мысли не допускала о том, чтобы разрешить кому-то помочь ей.
      – Да угомонись ты, ради Бога. Сядь, – сказал Чарльз. – Тебе некогда даже поесть.
      – Только Элизабет знает мои секреты, – возразила она тоном, не терпящим возражений, и продолжала, как челнок, сновать из комнаты в кухню.
      «Тайное оружие» оказалось не что иное, как просто бисквит с пропиткой из хереса, залитый взбитыми сливками. Рейчел чуть было не вывернуло наизнанку. Больше всего на свете она ненавидела бисквит с винной пропиткой и взбитыми сливками, рисовый пудинг и манную кашу. Торжественно водрузили на стол бисквит, который тут же внимательно оценили Чарльз и Уильям.
      – Крем, разумеется, домашний, – с великой гордостью заявила Юлия. Отказываться от этого блюда для Рейчел было просто бесполезно.
      Хорошо пропитавшийся хересом кусок бисквита, покрытый желтым заварным кремом и обильно залитый густыми сливками, лежал перед ней на десертной тарелке, в чинном ожидании ложки. Рейчел взглянула на Чарльза, ища поддержки, но он склонился над своей тарелкой и поглощал свой кусок с благоговейным трепетом почитания.
      – Давай, Рейчел, смелее, – подстегнула ее Юлия. – Пока еще ни один человек не задумывался, есть или не есть этот мой десерт.
      «Ну, все, конец», – подумала про себя Юлия, но первая ложечка показалась ей даже очень вкусной. Рейчел уже окрылилась надеждой, что желудок не допустит предательского шага, как вдруг к горлу подступила тошнота. Она вскочила и пулей помчалась в уборную возле кухни. Все хозяева могли на слух убедиться, насколько худо стало их гостье.
      – Бедное дитя. Совсем не приучена к домашней пище, – сокрушенно посетовала Юлия. – Чарльз, пойди взгляни, как там она. Мы с отцом помоем посуду.
      – Мне так неловко, Чарльз, – позже извинялась Рейчел. Они сидели в комнате Элизабет. – Боюсь, мне действительно лучше прилечь здесь. Не возражаешь, если я прямо сейчас лягу спать.
      В дверь осторожно постучали.
      – Чашечку чаю кому-нибудь? – спросила Юлия, заглядывая в дверь.
      – Пойдем, Чарльз. Бедняжке Рейчел нужно поспать.
      – Иду, мама. – И Чарльз последовал за матерью, деловито спускавшейся по лестнице.
      Рейчел чувствовала себя в идиотском состоянии. «Какая неугомонность!» – думала она про себя. Комнаты были крошечные, но до отказа набиты мебелью и всякой всячиной. Она лежала в кровати Элизабет и по-прежнему ощущала тошноту, страстно желая очутиться в тишине и покое своего дома. Она не имела возможности даже выглянуть в окно: оно было наглухо занавешено тюлью и шторами. Пестрые полосы ковра никак не гармонировали с вышитыми салфеточками на подголовниках кресел. Картина «Дама в зеленом», которую Рейчел видела над камином в столовой, кружилась и рассыпалась в сознании, словно маленькие цветные осколки в детском калейдоскопе.

* * *

      – Чарльз? Вы не, гм… ну, знаешь, я хочу сказать… она, кажется, не из тех девиц, которые…
      – Мама, мы все давно выяснили и расставили по своим местам. Это совершенно не твое дело.
      – Знаю, дорогой, но как твоя мать я обязана позаботиться о твоем будущем.
      – Тебе она нравится? – это вдруг внезапно стало для Чарльза очень важным.
      – У нее нет семьи, Чарльз. Вот что меня больше всего беспокоит. Но ведь должна же она быть чьим-то ребенком.
      – Ой, мама, какое это сейчас имеет значение? Такие люди, как мы, тоже не учились в университетах. Все меняется.
      – Но должны же мы придерживаться хотя бы каких-то наших устоявшихся принципов, – пожимая плечами, возразила Юлия. – Если ты не увидишь мать девушки, как узнаешь, кого берешь в жены! Кроме того, Чарльз, она не умеет готовить, вести в доме хозяйство, не знает элементарных истин, чтобы стать хорошей женой и матерью. Об этом ты подумал?
      – Уж этому-то она с успехом научится у тебя. Велика премудрость! Любой идиот сумеет одолеть нехитрую науку стряпни и с помощью «Хувера» пылесосить квартиру.
      Нужно было подбросить топлива в кухонную плиту марки «Реберн». Юлия открыла дверцы. Красный свет догоравших угольков выхватил из полумрака морщинки на ее лице. Подхватив совок угля, привычным и быстрым движением она метнула его в печь. Положив совок, Юлия посмотрела на сына, и в улыбке промелькнула знакомая затаенная боль. Она слегка рукой растерла поясницу.
      – Ты прав, Чарльз. Она всему может научиться у меня. Хватит об этом.
      Чарльз отправился в свою комнату с чувством ужасной вины. «Как ей удается вызывать во мне это чувство, если я не сделал ничего такого предосудительного, чтобы заслужить его?» Он провел тревожную ночь, просыпаясь всякий раз, чтобы прислушаться к спору родителей, в котором отчетливо звучал ее резкий торопливый голос, наступательно перекрывавший едва слышное бормотание робко возражавшего ей отца. Юлия без конца ночью вставала попить воды в ванной комнате. Она полностью не доверяла Чарльзу.
      На самом же деле ей абсолютно не стоило беспокоиться.
      – Если ты девственница, тогда я отношусь к этому с уважением, – говорил Чарльз. – Я не должен чувствовать себя обязанным лишать тебя этого, иначе, если мы расстанемся, мне придется чувствовать себя чудовищным подонком.
      – Знаешь, если честно, то я совершенно не против. Я люблю тебя, Чарльз, и давай займемся любовью, если хочешь. Буду еще больше счастлива. – Нет. Я много думал об этом, Рейчел, и ради нас двоих, лучше наслаждаться тем, что есть.
      На том они и порешили. Все их любовные утехи сводились к жарким страстным ласкам и поцелуям. Рейчел очень расстраивалась, однако прекрасно сознавала, как ей повезло, что отыскался мужчина, относившийся к женщинам с уважением, поэтому довольствовалась чувством безопасности. У Чарльза гора с плеч свалилась, так как вокруг было предостаточно девочек, которые прибегут по первому зову, не возлагая никакой последующей ответственности. Чарльзу становилось дурно от мысли, что такая девушка, как Рейчел, могла забеременеть, а он был бы обязан жениться на ней. Утруждать себя, вдаваясь в сложные объяснения перед Юлией, он не собирался вообще. С какой такой стати? Если ей хотелось вообразить самое худшее, это ее дело. Пусть пеняет на себя.
 
      Рейчел проснулась в комнате Элизабет, с трудом сообразив, где находится. Слышно было, как внизу хлопала дверь. Ах, да! Это дом Чарльза. Шевельнулась мысль, что неплохо бы ей предложить свою помощь в приготовлении завтрака, и Рейчел мгновенно вскочила с постели, на ходу натягивая одежду. Стоявший в доме холод пробирал до костей. Юлия свято и твердо верила, что избыток тепла ведет к простудам и «дурным привычкам». Чистить по утрам камин и разводить огонь в гостиной входило в круг обязанностей Уильяма. Единственным теплым помещением во всем доме оставалась кухня.
      Начинался воскресный день. По случаю приезда Рейчел завтрак подавался в столовой, и Юлия включила электрический камин для обогрева комнаты. «Слава Богу», – подумала Рейчел, умываясь в холодной ванной. О том, чтобы принять ванну, и речи быть не могло. Зубы выбивали дробь, когда она попыталась почистить их щеткой.
      Юлия заметила, как девочка замерзла.
      – Как самочувствие, дорогая, лучше? – ласково спросила она, когда Рейчел спускалась по лестнице. – Знаешь, я посоветовала бы тебе набрать немного в весе. Тогда не будет так холодно.
      Юлия готовила завтрак. Жареная ветчина, тосты, яичница и разогретые помидоры.
      – Я на завтрак ем совсем немного, госпожа Хантер. Только чашечку кофе с тостом.
      – Без завтрака? Ай-яй-яй! Ничего удивительного в том, какая ты хилая!
      – Я никогда не любила завтракать, даже в детстве.
      Юлия фыркнула.
      – Я бы своим детям не позволила идти в школу без плотного завтрака. Тебе же следует научиться, как правильно присматривать за мужчиной. Запомни мои слова. Мужчины всегда по-настоящему хотят жениться на таких девушках, как моя Элизабет, из которых получается женщина, способная правильно ухаживать за мужем, заботиться о доме и семье. Все маленькие привередливые «умницы» останутся «с носом».
      – Жизнь состоит не только из уборки, стирки и стряпни для мужчин, – Рейчел эти наставления начали действовать на нервы. Она слегка раздраженно спросила: – А что насчет дружбы и сходства во взглядах?
      Юлия подняла глаза к потолку.
      – Похоже, что это – удел богатых, которым больше нечего делать, или немногих счастливцев, кому повезло обрести эти драгоценные качества. Но большинству из нас выпадает жребий жить рядом с хорошим добрым мужчиной, типа Уильяма. У него никогда не было такого дня, чтобы на столе не оказалось горячей пищи, кроме того времени, когда я лежала в больнице с Элизабет. Запомни, он хороший и порядочный супруг, но чтение книг и хождение по кинофильмам – не в его характере. Он обожает свой огород и телевизор.
      – Должно быть, вам очень одиноко без Чарльза! Энергия бьет в нем через край!
      – Быть рядом с ним – замечательно! Рейчел, когда-нибудь вы поймете взаимоотношения матери с сыном по-настоящему и оцените их по достоинству.
      – Я так надеюсь! – Мысль показалась ей весьма привлекательной.
      Чарльз вошел в прекрасном настроении, с юмором заметив:
      – Ага, вижу, болельщики моего клуба – в сборе! – Он посмотрел на скворчавшую на плите сковородку. – Это – не для меня. Отныне такого завтрака не употребляю. Только кофе и тост.
      После завтрака Уильям обычно отправлялся на работу. Суббота была днем особенным для него. В этот день у него в лавке работал помощник, поэтому Уильям мог целый день провести на участке или перед телевизором, просматривая футбольные матчи и скачки лошадей. Как только они закончили завтракать, Юлия позволила Рейчел убрать со стола.
      – Теперь я приберу в кухне, а ты протри пыль в гостиной, – сказала она. – Тебе же нужно с чего-то начинать.
      Рейчел очутилась в тесной комнате, держа в руках баночку полироли и две желтые тряпки для вытирания пыли. Она целый час терла и наводила блеск на бесконечное множество всяких вещей. Пианино в углу превратилось в заклятого врага, так как отказывалось сиять, как бы старательно она его ни терла. Но когда она отошла подальше и взглянула на свою работу, то осталась вполне довольна. В комнате, набитой всяким кошмарным хламом Эдвардинской эпохи, по крайней мере, приятно пахло.
      Она доложила Юлии, которая пришла и провела пальцем по подоконнику. Слой пыли стал неопровержимой уликой на ее карающем персте.
      – Продолжай, голубушка! Придется постараться получше. Приложи еще немножко терпения и усилий! – Юлия вышла, оставив рассерженную Рейчел, которая подумала, что, наверное, в комнате слишком много мебели… и в этом кроется вся причина.
      Ее размышления прервал Чарльз, стоявший с лукавой улыбкой в дверях.
      – Никогда не думал, что увижу тебя с тряпкой в руках за уборкой. Тебя мать заставила это делать?
      – Она говорит, что мужчина не будет со мной жить до тех пор, пока я не научусь готовить, убирать и подавать ему обильную горячую пищу хотя бы дважды в день.
      – Выбрось это из головы, Рейчел. Всем женщинам в нашей семье с младых ногтей вдалбливали эту мысль. Они все жутко перекармливают своих мужчин, чтобы как-то компенсировать свою вину из-за того, что отказывают им в другом.
      – Чарльз, ты шутишь!
      – Вовсе нет. Подозреваю, что моя мать занималась этим всего два раза: один – для меня, другой – для Элизабет.
      – Какая потеря!
      – Ну, зато у нас нет ни одной пылинки в доме! Ладно, пошли в гости к Муне. – Чарльз все еще в душе усмехался, когда они сели в машину. – В следующий раз она заставит тебя готовить грудинку.
      – Мне нравится учиться. На самом деле! – пылко заявила Рейчел.
      Выходные начинали угнетать ее. Казалось, что в жизни она ничего не умела делать.
      – Ты мне нравишься такой, какая ты есть. Не нужно ничего менять. Моя мама понятия не имела ни о каких взаимоотношениях. Она вышла замуж за отца с тем, чтобы избавиться от своего семейства. Причина тебе будет понятна, как только ты встретишься с нашими родственниками по линии матери.
      Рейчел рада была услышать о планах Чарльза на следующий раз. Она чувствовала, что Юлия никогда не примет девушку, которая не в состоянии заботиться о ее Чарльзе.
      – В любом случае, у нас с тобой этих проблем не возникнет. Помни, что дом и семья – вот удел жизни моей матери. У нас все будет по-другому.
      – Что ты имеешь в виду? – переспросила Рейчел, напрягая слух, чтобы разобрать слова сквозь шум мотора.
      – Если мы решим когда-нибудь пожениться, моя работа и твое состояние помогут нам вести хозяйство. Я не хочу видеть, чтобы ты вкалывала и истязала себя, как моя мать, заставляя всех чувствовать себя виноватыми всякий раз, когда гремит посуда.
      Рейчел была поражена: Чарльз действительно собирался жениться на ней. Она была так признательна ему за это. Положив ладонь ему на руку, Рейчел сказала:
      – Обещаю, даже в том случае, если у нас не окажется поддержки, я справлюсь. И никогда не буду давать тебе повода чувствовать себя виноватым.
      Чарльз одобрительно похлопал ее по руке, и в этот момент они как раз подъехали к дому Муни.
      Увидев Руфь, Рейчел успокоилась еще больше. Руфь обожала своего сына, и это сильно бросалось в глаза. Две ее дочки-близнецы умерли вскоре после рождения, и Руфь не могла больше иметь детей. Это стало настоящей трагедией для нее, поэтому она с головой ушла в работу, помогая своему мужу Берни в магазине и отдавая всю энергию своему первенцу, своему единственному Мунечке, «хрупкому» созданию, которое смогло выжить исключительно благодаря куриному супчику, который Руфь варила только для сыночка. Рейчел нашла их дом очень уютным и менее церемонным.
      Муня и в самом деле казался изнеженным и женоподобным, но Рейчел в то время нормально себя чувствовала в отношениях с гомосексуальными мужчинами из университетской среды. Она никакой угрозы для них не представляла и даже не требовала с их стороны какого бы то ни было внимания к себе, поэтому у нее обычно имелось несколько парней, которые были просто друзьями.
      Муня улыбнулся ей.
      – Держитесь, мамочка собирается впихнуть в вас кофе с пирожными. До сих пор не было ни одного случая, чтобы кто-нибудь покинул этот дом без угощения. Даже Свидетели Иеговы получают кекс и наставление.
      Руфь, очевидно, перед их приходом занималась шитьем. Всюду была разбросана одежда. Она суетливо вошла в комнату с большим подносом всевозможного печива и небольшим кувшинчиком, наполненным крепким кофе.
      – Входите. Присаживайтесь. Бросьте одежду на пол. Это все для благотворительной распродажи в храме. Смелее, Чарльз, угощайся. Рейчел, кофе?
      Потом подошел Берни. Это был маленький приветливый мужчина. Он был настолько пухленьким, что трудно было поверить, что похожий на эльфа Муня – его сын. Лицо Муни, казалось, просвечивало насквозь.
      Рейчел вполне допускала, что в детстве Муня был хрупким ребенком.
      – Как в городе? – спросил Чарльз у Муни.
      – Я еще не приступил к работе, но у меня уже сложилось обо всем свое собственное мнение. Знаешь, Чарльз, возможно, тебе покажется забавным, но я подумываю над тем, чтобы выучиться на раввина.
      Чарльз чуть не выронил свою тарелку от неожиданности.
      – Раввина? Ты, Муня, – раввин! До меня доходили слухи, что ты сильно изменился. – Внезапно ему вспомнилось, как они вдвоем катались на велосипедах, мчались во весь опор по летним проселкам, рассказывали друг другу истории, хвастались своими познаниями в сексе.
      – Не разубеждай его, Чарльз, – твердо заявила Руфь. – Разве ты не знаешь, что любая еврейка только и мечтает иметь сына раввина.
      Чарльз взглянул на Муню, который потупил взор и внимательно изучал свои тонкие изящные пальцы. Чарльз чувствовал себя виноватым в том, что давно не поддерживал с Муней дружеских отношений. Что-то здесь не так. Руфь продолжала болтать и, разговаривая, поглаживала сына по плечу или подкладывала пирожное на его тарелку. Берни все время как бы оставался в стороне.
      – Пойдемте, – предложила Руфь Рейчел, – я покажу комнату Муни, где хранятся его награды.
      Рейчел послушно последовала за ней. Битых полчаса Руфь рассказывала о биографии сына и о его выдающихся успехах. Чарльз воспользовался предоставленной возможностью поговорить с другом начистоту.
      – Муня, – обратился Чарльз, оглядев комнату. Берни незаметно выскользнул, они остались одни. – Муня, что случилось? Ты так сильно похудел! Ты стал сам на себя не похож! И что это еще за бред о раввине?
      – Ты слышал о нашей тусовке в Оксфорде? Чарльз беспокойно заерзал на стуле.
      – Ну, если честно, то в Бридпорте говорят, что ты стал гомиком… Нет, ты пойми меня правильно, я ничего не имею против.
      – Нет-нет, не говори так. Это равносильно пословице «Некоторые из моих самых лучших друзей – евреи». Это истинная правда. Я – гомосексуалист. Многие из нашей толпы зашли слишком далеко. Нарисовались. Их заметили. Однажды вечером наше сборище накрыли. Нас временно исключили, а тех, кого застукали в постели вдвоем, выгнали из университета совсем. Я приехал сюда и пошел к раввину. Он сказал, что знает только один способ, как мне помочь. Он встретился с деканом и объяснил, что мне просто необходимо окончить Оксфорд, если я решил посвятить свою жизнь служению в храме. Декан согласился принять меня и разрешил сдавать выпускные экзамены. Я был в шоке, когда осознал, насколько враждебны люди по отношению к таким, как мы, и, по-видимому, моя жизнь будет спокойнее в тихой заводи храма. Моя мать ничего не знает. Это убило бы ее.
      Они услышали в коридоре шаги возвращающихся женщин.
      – Извини, – сказал Муня, – если мое признание показалось тебе горьким и неприятным.
      В комнату суетливо вошла Руфь, следом – Рейчел.
      – Ну, вот и мы. Рейчел ознакомилась с домом. Позвольте показать вам мои последние рисунки.
      Выразив восторги по поводу ужасной мазни, которая якобы изображала цветы, Чарльз извинился, сказав, что им пора возвращаться домой.
      – Отец скоро придет обедать. Мы обещали вернуться. Мне так мало удается побыть с родителями.
      Руфь обняла Муню.
      – Не передать, как я счастлива, что мой сын вернулся домой.
 
      На обед подали жареные свиные котлеты, яблочный соус, брюссельскую капусту, жареный картофель с подливой, а на десерт – пудинг. Юлия занималась приготовлением еды, едва убрав посуду после завтрака. После обеда Рейчел предложила Чарльзу:
      – Давай прогуляемся, иначе я лопну от такого количества пищи.
      – Знаешь, весьма забавно, – улыбнулся Чарльз, – что так бывало всегда. Я никогда не замечал, сколько мы едим, потому что все мои тетушки точь-в-точь такие же. Но теперь, когда я побывал у тебя и у Майкла, я не могу продолжать по-прежнему столько есть.
      – Давай пойдем на участок и посмотрим овощи твоего отца.
      – Рейчел, дорогая, иди сюда и помоги мне. – Рейчел застонала, услышав раздавшийся из кухни голос Юлии. Девушка представила, что творится на кухне, которую ей довелось увидеть в этом состоянии накануне вечером. Частенько, если кухарка оказывалась занята или у них были гости, Рейчел помогала мыть посуду, но кухарка всегда все вычищала, прежде чем Рейчел приступала к работе. У Юлии кухня выглядела так, словно там происходила кровавая бойня.
      – Я попрошу Чарльза тоже нам помочь, – предложила Рейчел. – Иначе одним нам сто лет не справиться.
      – Мытье посуды – женское дело. Когда мы одни, я не возражаю, если отец помогает мне на кухне после обеда в воскресенье, однако женщине следует держать мужчину от кухни как можно подальше. Точно так же, как мужчине не нравится, когда женщина сует нос в сугубо его дела. – Юлия говорила так убедительно, что Рейчел просто не осмелилась возразить ей.
      Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем они с Чарльзом смогли выбраться на прогулку.
      – Я уже давно вас здесь жду, – обрадовался Уильям, и лицо его просияло от удовольствия. – Пойдемте, посмотрите мой урожай морковки. – Он вытащил из земли одну морковку, сполоснул ее в стоявшей поблизости бочке с дождевой водой и звонко разломил на две части, вручив одну из них Рейчел. – Когда покупаете морковь, всегда ломайте одну вот так. Если не хрупнет, значит – не свежая.
      Морковка была сладкой и хрустящей.
      – Ваш огород просто потрясающий! – воскликнула Рейчел. – Это истинное произведение искусства.
      Этот человек изливал всю свою нежность на любовно и с большим вкусом расположенные островки осенних цветов. Розы элегантно красовались среди разноцветья невысоких диких английских растений.
      – Не люблю однообразные ряды клумб. Мне больше нравится представлять, как бы они росли вместе в естественных условиях. А вот мои маленькие любимцы, – показал он на кочаны поздней капусты.
      – Вам бы хотелось проводить на участке все время, если была бы такая возможность? – поинтересовалась Рейчел.
      – Да. Если бы не Юлия, я бы отказался от работы в аптеке. Мне больше бы пришлась по душе работа в качестве главного садовника какого-нибудь большого имения. Тогда бы у меня был такой простор для посадок.
      Чарльз искренне удивился.
      – А я и не знал, что у тебя есть свои амбиции, – пошутил он.
      – В том-то и дело, что их нет, – Уильям шутку не воспринял.
      – Не расстраивайся! У матери их хватит на двоих, – засмеялся Чарльз. Они еще побродили среди растений, пока Чарльз не напомнил, что пора пить чай.
      По пути к дому Рейчел сказала Чарльзу:
      – Я понимаю, не мое это дело, но твой отец вынужден столько есть, что становится страшно за его сердце.
      Чарльз задумался.
      – Матери просто нечем больше заняться. У нее только одна подруга – Руфь, поэтому ей ничего не остается, как устраивать весь этот чертовский тарарам из-за домашней работы и стряпни. Даже я, будучи не в состоянии есть столько вообще, пытаюсь запихнуть в себя все, иначе, если не сделаю этого, становится как-то не по себе: появляется гадкое чувство. Бедняжка Элизабет пытается все время сидеть на диете. Ей дьявольски трудно бороться с матерью.
      Когда они пришли к чаю домой, Элизабет уже вернулась. Рейчел была поражена: брат и сестра оказались, как небо и земля, полными противоположностями. Ростом с Чарльза, Элизабет была абсолютной блондинкой с голубыми глазами.
      – Элизабет, иди помоги мне подать чай! – закричала из кухни Юлия. Чайная церемония повторилась точь-в-точь как накануне, за исключением того, что на столе отсутствовали бутерброды с паштетом из лосося.
      – Чем благословил тебя Господь в эти выходные? – подтрунивал Чарльз.
      – Ой, Чарльз, не будь такой скотиной! Мы прекрасно провели время.
      – Я могу позаботиться и подыскать тебе варианты получше, куда деть свое время, – резко оборвала Юлия. – Я действительно не могу понять тебя, Элизабет. Никто из нас не тратит столько сил и времени на всю эту религиозную чепуху. Не представляю, что ты там нашла. Кроме того, тебе следует делать то, чем занимаются девочки твоего возраста.
      – Большинство моих друзей учатся в университете, – защищалась Элизабет. – Остальные девчонки в Бридпорте только и ждут, как бы выскочить замуж.
      – Что ж в этом плохого?
      – Ничего, мама. Просто я не хочу, чтобы вся моя жизнь заключалась только в том, чтобы найти достойного человека и благополучно выйти за него замуж.
      Юлия начала сердито поджимать губы.
      – Ты стала так рассуждать, как только связалась с этими фанатиками.
      – Оставь, мама, ее в покое, – вмешался Чарльз. Уильям улыбнулся Элизабет.
      – Если тебе лучше от этого, то почему бы и нет. Они кажутся такими милыми ребятами.
      – У нас в университете у этой группы очень достойные принципы… Они не пьют и не курят, – добавила Рейчел в надежде как-то разрядить атмосферу. – Некоторые из них собираются стать миссионерами и по окончании университета отправиться в Африку.
      Лицо Элизабет вспыхнуло внезапным румянцем.
      – Именно это я и собираюсь сделать. – Нависла угрожающая тишина. – Я хотела давно вам все сама рассказать, но не делала этого до тех пор, пока не наступил мой черед поступать в миссионерский колледж.
      Все взоры устремились на Юлию.
      – Ты не собираешься стать миссионеркой и отправиться в какую-то богом забытую страну, чтобы подцепить какую-нибудь страшную болячку. Это мое последнее и бесповоротное решение по этому вопросу.
      – Я собираюсь в колледж, затем поеду туда, куда позовет Господь.
      «А она бесстрашная», – подумала Рейчел.
      – Не можем ли продолжить обсуждение этого вопроса в другое время, – проворковал Чарльз. – В конце концов, Рейчел здесь в гостях.
      – Элизабет, – продолжала Юлия, проигнорировав замечание Чарльза, – если ты только посмеешь поступить в этот колледж, домой можешь не возвращаться!
      – Остынь, не горячись так… – Уильям встревожился не на шутку столь крутым поворотом событий, – девочка только…
      – А ты, ты – помалкивай! Тебе нечего сказать по этому поводу! Я пахала до седьмого пота, чтобы вырастить и воспитать детей. Я отдала им всю свою жизнь. – Она повернулась к Элизабет. – Я держала тебя в чистоте и благочестии, в то время как другие твои сверстницы шлялись по улицам. Я на пушечный выстрел не подпускала к тебе дерзких испорченных юнцов… – Она резко умолкла, задыхаясь, начала ловить ртом воздух и схватилась рукой за грудь.
      – Что с тобой, любимая? – Уильям тут же подскочил к ней. – Что сделать, чтобы тебе помочь? На тебе лица нет…
      Она сидела покачиваясь и закрыв глаза. Рейчел испугалась не на шутку. Вдруг это сердечный приступ? Рейчел тревожно взглянула на Чарльза. В его глазах светилось озорство. «Она все еще дурачит старика, причем, подумать только, ей удается это уже столько лет!»
      – Элизабет, извинись перед мамой!
      – Извини, мама, – сдалась Элизабет, – я не хотела тебя расстраивать.
      – Пойду немножко прилягу, – ответила Юлия.
      – Я провожу тебя наверх, – сказал Уильям.
      – Все в порядке, дорогой, сама справлюсь. Допейте чай. – Она медленно вышла из комнаты, и они слышали, как она с трудом поднималась по лестнице.
      – Ладно, Элизабет, мать всегда говорила, что для тебя нет мужа достойней, чем сам Господь! – пошутил Чарльз, но никто не засмеялся.
      – Ты думаешь, она станет миссионеркой? – поинтересовалась Рейчел, когда они остались одни.
      – Не знаю. Но старушка зря пыжится изо всех сил. Она прочит себе в зятья ни больше ни меньше, чем королевского пэра.
      Юлия к ужину не вышла. Элизабет приготовила омлет, и они все вместе поели на кухне.
      – Жаль, что ты уезжаешь, Рейчел, – сказал Уильям. – Мне не удастся с тобой завтра попрощаться: я рано уйду на работу. Но мне очень приятно было с тобой познакомиться. Спасибо, что ты приехала к нам погостить. Не стесняйся, приезжай в любое время запросто.
      Щеки Рейчел зарделись.
      – Спасибо. Все было настолько чудесно. Мы поедем завтра пораньше, чтобы успеть повидаться с тетушкой Эмили, а затем вернемся в Эксетер на все несколько недель, оставшихся до Рождественских каникул. Конечно обязательно приеду к вам во время каникул.
      Последнюю ночь Рейчел провела в комнате вместе с Элизабет, постелившей себе на раскладной кровати. Рейчел почти уже засыпала, как вдруг в темноте раздался резкий голос Элизабет:
      – Знаешь, я ведь вполне серьезно. Я буду миссионеркой. Я должна в этой жизни сделать еще что-то, кроме того, чтобы быть домохозяйкой.
      Рейчел приподняла голову, упираясь локтем в подушку, и сказала:
      – Знаешь, очень забавно, что все вы тут жаждете свободы, а я мечтаю о своем доме, в котором было бы все, как следует. Думаю, тебе очень повезло, что у тебя есть и мать, и отец. Мне всегда было так одиноко… Я действительно получила большое удовольствие, побывав у вас в гостях. Как ты думаешь, твоя мама изменит свое решение по поводу твоих планов?
      – Скорее всего, едва ли. Однако ей придется смириться с этим, так как через два года мне исполнится двадцать один и я смогу беспрепятственно ехать на все четыре стороны. Кстати, ты очень благотворно повлияла на Чарльза.
      – Неужели? – изумилась Рейчел.
      – Да. Он стал не таким высокомерным. Он привык слыть всезнайкой. Все время строил из себя старшего, этакого снисходительного покровителя. А мать поощряла его дурные наклонности.
      – У меня он не избалуется. Я не умею даже готовить. – Они обе рассмеялись и вскоре заснули.
      На следующее утро Юлия проснулась очень рано.
      – Рейчел, голубушка, так прелестно, что ты погостила у нас. Уверена, Чарльз снова вас привезет.
      – Надеюсь, – ответила Рейчел.
      – Нет, мама, в следующий раз я привезу девушку номер два, а затем – три, четыре и так далее.
      Юлия рассмеялась.
      – У вас обоих так много друзей.
      – Да, у нас довольно широкий круг друзей, спасибо, – ответил Чарльз.
      Она стояла в дверях и махала им вслед на прощанье.
      – Несомненно, так чудесно иметь маму, – вздохнула Рейчел.
      – Время от времени, – сдержанно ответил Чарльз.

      Клэр лежала перед газовой плитой, уставившись в потолок, когда Рейчел зашла навестить подругу. Ей не терпелось поделиться с ней впечатлениями от проведенных в доме Чарльза выходных днях.
      – Что-то ты какая-то кислая, – поморщилась Рейчел, увидев лицо Клэр.
      – Да уж, будешь тут кислой. Мать Майкла, эта продувная старая бестия, попросила его составить ей компанию и провести Рождество на горно-лыжном курорте.
      – И что же, он согласился?
      – Еще бы! «Любовь моя, мне так нужно развеяться от рождественских воспоминаний нашей жизни, когда был жив наш папочка», – передразнила Клэр со злостью. – Ты же знаешь, как она умеет его дурачить. Возле нее он сразу тает и становится таким сентиментальным. Ну, погоди, – пригрозила она, усаживаясь на пол, – еще осталось кое-что такое, чего она не сможет сделать для Майкла, а я – смогу. Я, по крайней мере, на это надеюсь. – Она сменила гнев на милость и рассмеялась. – Как прошли выходные у Чарльза?
      – Здорово. Я в жизни столько не ела. Думала, прямо лопну.
      – Типичная привычка для работяг-гегемонов. Тебе, можно сказать, повезло. А эти буржуи морят себя голодом, зато кормят от пуза своих собак и лошадей. Как его мамочка?
      – С первого взгляда, наводит страх. Она, как я полагаю, само совершенство в качестве жены и матери. Мне никогда не достичь ее уровня, даже через миллион лет. Чтобы правильно научиться вести хозяйство, нужно обязательно иметь мать, а монахини не научили меня даже шить и вязать. А отец у него классный! Такой добрый и ласковый!
      – Потрясающе. Все, что я усвоила от своей мамы, так это как правильно смешивать алкогольные коктейли. Знаешь, у меня предчувствие, что туго придется с матерью Майкла. Он говорит, что она обходится так со всеми девушками, которых он приводит в свой дом. Не знаю, как остальные, но я чувствую себя третьим лишним с парочкой влюбленных. А потом, когда я совсем дохожу до белого каления, видя, как она целый день лапает Майкла, заявляет, как ни в чем не бывало: «А теперь пора баиньки, мои маленькие голубки!»
      – Она позволяет вам спать вместе?
      – В первый же вечер, когда я осталась у них, для нас была приготовлена большая спальня. Это надо было расценить как разрешение Майклу заниматься сексом. У меня от нее мурашки по телу бегают. Вне всякого сомнения, она и простыни за нами проверяет.
      – А вы с Майклом уже занимались любовью по-настоящему?
      – Нет, – ответила Клэр. – Мы подождем до свадьбы.
      – И мы – тоже, – улыбнулась Рейчел. – Чарльз впервые за это время заговорил о женитьбе.
      – Как замечательно! – Клэр порывисто вскочила и бросилась на шею Рейчел. – Я так за вас рада. Знаешь, перед тем как тебе войти, я тут голову ломала, каким образом выудить у Майкла обручальное кольцо перед его отъездом в Швейцарию. Как ни крути, а лучше всего подходит старина Джеймс. Он весь год ходит за мной хвостом. Если я окажу ему несколько знаков внимания… это всегда срабатывает без промаха. Ничто так не рождает ненависть в сердце мужчины, как мысль о том, что он делит девушку с кем-то еще. В особенности – Майкл. Иногда он кажется ненормальным. Если я только взгляну на другого, он просто сходит с ума. Рейчел покачала головой.
      – Временами, Клэр, я не понимаю, как в твоей голове такое укладывается.
      – Рейчел, тебе нужно иметь четкое представление о том, как выжить. Ты невероятно наивна. Полагаю, у тебя у самой нет никакого плана выживания. В самом деле, тетушки пылинки с тебя до сих пор сдували. Не знаю, хорошо это для тебя или плохо.
      – По всей видимости, ты права. Ведь я не знаю, как устроены настоящие семьи. Я хочу сказать, что мне трудно определить, в чем они правы, а в чем ошибаются. Юлия, например, расстроилась, потому что Элизабет хочет стать миссионеркой. Она отказалась отпустить ее. Теперь мне кажется это странным. Мои тетушки позволили бы мне делать все, что угодно, лишь бы я была счастлива и у меня все получалось.
      Вскоре Рейчел обнаружила, что поведение Юлии было куда более мягким в сравнении с жизнью семейства Клэр, которая с большой неохотой пригласила Рейчел к себе.
      – Моя мама настаивает, чтобы я пригласила кого-нибудь на второй день Рождества. У нас нет друзей. Сама увидишь, почему. Мне еще предстоит кошмар, когда придется его знакомить со своими.
      – Если он любит тебя, то поймет.
      – Рейчел, – сказала Клэр, – жизнь отнюдь не такая, какой ты ее себе представляешь. Ты – неисправимый романтик. Большинству мужчин достаточно одним глазком взглянуть на мое семейство, чтобы их ветром сдуло от меня.
      – Не может быть, – ответила Рейчел. – Я приеду на обед в день подарков на Рождество. Только не беспокойся – никаких хлопот, ладно? Я люблю тебя. И мне вовсе необязательно любить твою семью.
      В глазах Клэр заблестели слезы.
      – Спасибо, Рейчел. – На какое-то мгновение ее ореховые глаза потеплели и потеряли свой обычный колючий блеск. – Очень хочется верить, что мы с Майклом сможем подарить друг другу счастье.
      – Конечно. Я верю в это.
 
      Рейчел уже надела свое обручальное колечко, когда кухарка подвезла ее к дому Клэр на второй день Рождества. Все время, пока они ехали в машине, Рейчел подставляла руку к окну, чтобы видеть, как солнечные лучики, отражаясь в крошечном бриллиантике на ее пальце, играют и сверкают огнем.
      – Он не очень большой, – сказал Чарльз, когда дарил его ей на Рождество, но, обещаю, подарю тебе самый крупный в мире бриллиант.
      – Мне не нужен самый крупный бриллиант, эх, ты, шутник. Я ведь его потеряю, – и Рейчел обняла Чарльза. – Я так счастлива с тобой.
      Подъезжая к дому Клэр, она улыбалась, вспоминая этот волшебный миг. Где-то в глубине своего воображения она хранила дерево, и это был огромный могучий дуб, такой старый, что он уже потерял способность одеваться листвой с наступлением весны. Его ветви искривились, заскорузли и почернели от старости. И Рейчел рисовала на дереве вместо листвы свои самые сокровенные моменты. Этому приему она научилась, пока годами лежала прикованной к постели. Теперь ветви дуба были украшены множеством волшебных моментов. Внизу красовалась первая кукла Рейчел, разорванная Пенни на мелкие клочки. Рядом – первый рождественский чулок с подарками. Она любовно пробегает по всем его выпуклостям и неровным выступам, храня в памяти апельсины, конфеты и цветные карандаши, рассыпавшиеся перед ней многоцветьем красок.
      Выходя из машины и благодаря кухарку за оказанную любезность, Рейчел была все еще окутана счастливым облаком волшебных грез. Кухарка едет навестить своих друзей в Шафтсбери.
      – Рейчел, позвони мне, когда будешь готова поехать домой.
      – Хорошо. – И Рейчел звонит в дверь. Ее встречает Клэр. Она выглядит усталой и измотанной. Наклонившись, чтобы обнять подругу, Рейчел чувствует напряженность ее маленьких плечиков.
      – Что-то случилось?
      – Ужасно. Просто очень ужасно. Они гудели все Рождество. Брат вчера уехал. Ему хватило до краев. – Клэр помогла Рейчел снять пальто. – Ты не говорила мне, что Чарльз подарил тебе обручальное колечко.
      – Это случилось только вчера. А как Майкл? Удачно?
      Клэр опустила глаза.
      – Он должен получить кольцо от своей матери. Это фамильная драгоценность.
      – Ты хочешь сказать, что она должна снять со своего пальца кольцо и дать его Майклу, чтобы он подарил его тебе? Вряд ли она способна на такое. Едва ли она пойдет на это ради Майкла.
      – Но ему придется сделать это, – лицо Клэр стало серьезным и строгим. – Или Майкл сделает это, или все между нами кончено. Я не собираюсь тратить всю свою жизнь на борьбу из-за денег с богатой свекровью, которая прибрала к своим рукам все денежки. Не хочу быть бедной родственницей в богатом семействе всю свою жизнь. Не буду больше никогда бедной!
      Вдруг из столовой донесся раскатистый бас:
      – Эй, вы там собираетесь чесать языки весь день, а мы будем сидеть голодными и дожидаться вас? Иди сюда немедленно! – отец Клэр сидел во главе стола. Это был небольшой человечек с головой, вытянутой в форме пули. Лицо – худое, с обтянутыми кожей скулами. У него были такие же, как у Клэр, крупные, чуть выпученные глаза, и она унаследовала его лицо невинного младенца. Увидев Рейчел, он улыбнулся и встал, чтобы поздороваться за руку. Брюк на нем не было, рубашка внизу – расстегнута, поэтому Рейчел заметила, что и нижнего белья на нем тоже не было.
      – Отец протестует, так как мать пытается вдолбить ему, какие брюки ему следует носить, – пояснила Клэр.
      – Понятно. А вам не холодно?
      – Немного зябко, конечно, стало, особенно после того, как вы об этом напомнили, – ответил Джонатан Бэлфор Джеймс. – Синтия, подкинь в огонь дров.
      Рейчел услышала ее дыхание. Госпожа Синтия Бэлфор Джеймс была необыкновенно худощавой женщиной, не имевшей ни капли сходства с дочерью. Она сидела в конце длинного пасторского стола, крепко вцепившись в резные ручки своего стула. Взор остекленел.
      – Конечно, Джо, – она твердо встала на ноги. Опасно покачиваясь, женщина направилась к корзине с дровами.
      – Мама, я помогу тебе, подожди… Сядь, Рейчел… Вот, мама. Положи поленья сюда.
      Рейчел перевела дух.
      – Пьяная старая ведьма, – дружелюбно сказал Джонатан. – Это моя женушка, знаете ли, – сказал он, обращаясь к Рейчел. – Отыскал ее в Хаммерсмит-Палас однажды ночью, когда с дружками лазал по трущобам в том районе. Она там задирала ножки и трясла сиськами, отплясывая в варьете.
      – Пожалуйста, папаша, не заводись. Рейчел улыбнулась Клэр.
      – Не волнуйся, мне очень любопытно. А я и не знала, что вы работали в театре, госпожа Бэлфор Джеймс.
      – Именно это он никогда и не позволяет мне забыть…
      Синтия Бэлфор Джеймс когда-то была очень красивой. Но, увы, к великому сожалению, она влюбилась в Джонатана.
      – Никогда не влюбляйся в профессионального игрока, – неустанно повторяла она Клэр. Все ее мечты о жизни благородной хозяйки поместья разбились вдребезги о бесконечную вереницу порочных лет Джонатана, который погряз в пьянстве и азартных играх. Семья полностью отвернулась от них, и они жили на жалкие доходы от некогда богатых состояний семейств. На их счастье, прежде чем они окончательно пустили на ветер свое имущество, оказавшись вынужденными продать с молотка дом, освободился домик викария неподалеку от Шафтсбери. Брат Джонатана, юрист, оставил имущественное право за Джонатаном, при условии, что остававшиеся небольшие деньги поступят в распоряжение его фирмы, и Джонатан получит разрешение. Дядя вносил также плату за обучение Клэр и ее брата Робина.
      Это был большой, неуютный, открытый всем ветрам, дом. Денег на содержание прислуги не было, поэтому с годами дом пришел в окончательную негодность. Госпожа Бэлфор Джеймс пыталась готовить и содержать жилье в относительной чистоте, но все ее попытки оказывались тщетными. Привольно жилось в этом семействе только многочисленным кошкам и собакам, которые бродили по всему дому и двору. Все же Джонатан любил соблюдать приличия, а окружавшие соседи смирились с его причудами, так как, в конце концов, он являлся одним из них. Это расположение однако отнюдь не распространялось на его супругу. О девочках из варьете принято было думать, что они относились к тому же разряду, что и американки: несдержанные, шумные и вульгарные. Как ни пыталась Синтия доказать им обратное, ничего не получилось, тогда-то она и пристрастилась к бутылке.
      – Когда нам дадут чего-нибудь поесть в этом проклятом доме? – заревел господин Бэлфор Джеймс.
      – Этим займусь я, – заявила Клэр.
      – Я помогу тебе, – охотно поддержала ее Рейчел. Как только они вдвоем вышли из комнаты, Рейчел сказала:
      – Ты не рассердишься? Правда? Но это напоминает мне пьесу.
      – Тебе следует научиться в ней жить, – горько сказала Клэр.
      – Мне теперь понятно, почему ты так отчаянно пытаешься выбраться из нее.
      Придя на кухню, они отыскали холодную индейку и буженину.
      – Не трать силы на картошку в печи, – предупредила Клэр. – Она ее сожгла. Возьми мясо, а я возьму сыр и фрукты.
      По пути в столовую, проходя через длинный, темный, насквозь промерзший коридор, она медленно проговорила:
      – Знаешь, я решила, причем, только вчера, что если Майкл все-таки заберет это кольцо у матери и мы обручимся, я брошу Эксетер и буду жить с ним.
      – Не поженившись?
      – Не поженившись.
      Они уже были у двери в столовую, поэтому разговор прервался.
      «Бедняжка Клэр, – подумала Рейчел. – А у меня-то был вчера такой счастливый день. – Она подумала об ожидавшем ее Чарльзе. – Я обязательно ему позвоню, как только вернусь домой», – пообещала она себе.
      К счастью, Рейчел пришлась Джонатану по душе.
      – Ты из хорошего рода, девочка, – похвалил он. – Гены говорят сами за себя. Хорошая кровь. Кто твои предки?
      – Я не знаю.
      – Ты не знаешь? – изумился Джонатан. – Ты хочешь сказать, что ты незаконнорожденная?
      – Я так предполагаю, – засмеялась Рейчел. – Вы единственный человек, который меня так назвал.
      – Если это останется самым плохим прозвищем для вас, то считайте, вам крупно повезло, – ухмыльнулась Синтия, подняв свой стакан. Опорожнив его, Синтия попыталась нетвердой рукой положить себе на тарелку кусочек индюшки.
      – А мне, Клэр? Ты дашь мне чего-нибудь поесть? – Джонатан стукнул вилкой по столу. – Почему ты все время возишься с этой пьяной проституткой, когда я умираю с голоду?
      Вилка продолжала настойчиво стучать по столу, выражая волю ее хозяина. Две дремавшие возле камина собаки вскочили и заметались по комнате. Кошка, спрыгнув с подоконника, забралась под стул Синтии. Она сидела в напряженном ожидании, мурлыча и сверкая зелеными глазами в предвкушении удовольствия: вдруг кусочек индюшки соскользнет с вилки хозяйки и свалится на пол.
      На этот раз кошка просчиталась. Синтия отодвинула стул и неуклюже попыталась запустить свою тарелку с едой в Джонатана. Она промахнулась, и тарелка ударилась о стену у него за спиной. Две собаки тут же подскочили и начали с рычанием вырывать друг у друга разбросанную по полу еду.
      – Я убью тебя! – вопила Синтия. – Жалкий, негодный извращенец!
      – Пошли, Рейчел. Пусть они одни тут разберутся.
      – А они не убьют друг друга, если их оставить в таком состоянии?
      – Маловероятно. Думаю, что если бы они задумали это на самом деле, то наверняка сделали бы это давным-давно. Иногда мне действительно этого хочется, а иногда у меня возникает дикое желание сделать это своей рукой.
      – Твоя мать правда была проституткой?
      – Нет. В то время за танцовщицами строго следили. Конечно, каждая могла по своему желанию нарушить любой запрет, но я верю ей, когда она говорит, что единственной ее целью в то время был брак с богатым человеком, чтобы вырваться из нищеты жалкой домашней жизни.
      – Должно быть, она когда-то была очень красива.
      – Да, бесспорно. Но она оказалась глупышкой. Я знаю, как мне обращаться с Майклом, потому что я уже прошла суровую школу, годами практикуясь со своим папашей. Пока он еще не совсем пьян, но к вечеру начнет буянить. Только я и могу успокоить его.
      – Как? – спросила Рейчел, думая, что, наверняка, здесь без смирительной рубашки не обойдешься.
      – Я обращаюсь с ним как с озорным маленьким мальчиком. Он любит, когда его наказывают. Я беру кнут и хлыщу его до тех пор, пока он не начинает визжать, после этого на несколько дней становится смирным, как овечка.
      – Клэр, – поразилась Рейчел, – но это же просто ужасно.
      – Нет, вовсе нет. Ты просто не представляешь, сколько мужчин любят такое обращение.
      – А Майкл?
      – Не знаю. Пока рано говорить.
      Их разговор прервался звоном разбитых тарелок и визгом Синтии, что Джонатан погубит ее. Клэр опустила голову и сказала Рейчел:
      – Думаю, тебе лучше уйти, пока не стало совсем худо.
      – Ладно, я позвоню кухарке. Но мне не хочется оставлять тебя вот так одну, Клэр. – Крики и вопли продолжались и не стихали.
      – Не беспокойся. Я справлялась с этим уже столько лет. Спасибо, что заехала. Теперь, пожалуйста, уезжай поскорее, пока война не перешла на эту территорию. А я пошла искать свой кнут.
      Рейчел не чаяла, как ей поскорее уйти из этого дома. Одно дело читать в книжках, где герой, выведенный из себя упорствующей возлюбленной, с криком снимает свой сапог, и совсем другое, когда это происходит в реальной, а не в выдуманной жизни, причем, с хорошо известными тебе людьми.
      «Слава богу, Чарльз не такой», – подумала она про себя.
      Не успев вернуться в дом тетушки Эмили, Рейчел тут же бросилась к телефону. Ответила Юлия.
      – Здравствуй, Рейчел, дорогая моя. С Новым годом! С Днем подарков! Мы так были рады видеть тебя в канун Рождества!… Чарльз? Его нет дома, голубушка. Он со своей школьной подружкой. Ее зовут…Бренда, по-моему. Хорошо, дорогая. Я обязательно передам ему, что ты звонила.
      Рейчел положила трубку.
      «Странно, но я не помню, чтобы он упоминал кого-то из своих подруг по имени Бренда. Мне надо будет спросить его о ней».
      Юлия повесила телефонную трубку и злорадно улыбнулась. Чарльз вернулся домой поздно вечером, и мать крикнула ему с кухни, что звонила Рейчел.
      – Да? Она что-нибудь мне передала? Нет. Просто попросила меня сказать тебе о ее звонке.
      – Когда это было?
      – Думаю, около шести часов.
      – Ну, теперь звонить ей слишком поздно, – сказал Чарльз, – оставим до завтра. – Он вошел на кухню перекусить, перед тем как лечь спать. Он склонился и поцеловал мать, пожелав ей доброй ночи.
      – Вижу, Бренда по-прежнему пользуется теми же дешевыми духами, дорогой, – Юлия слегка поморщилась. Они стояли посреди кухни и смотрели друг на друга. – Спокойной ночи, дорогой. Приятного сна, – улыбнулась Юлия сыну.
      Чарльз пошел в свою комнату. Он очень старался, чтобы почувствовать себя виноватым. – «Ведь, – размышлял он, – мы помолвлены ровно 24 часа». – Однако, пока они были врозь, Чарльз не чувствовал себя обязанным сохранять Рейчел верность, убеждая себя в том, что ее не может беспокоить то, о чем она не знает. Этот принцип уже давно и надежно был испытан им в отношениях с матерью. Бренда Мейсон не проболтается. Он вдруг распалился внезапной похотью к ней, вспомнив крепкий дух немытого тела, слегка кисловатый запах от ее простыней.
      Бренда жила в меблированных комнатах Бридпорта и работала в местной чайной. Он вспомнил, как попросил ее одеться в черную униформу официантки с белым фартучком и изящным головным убором. В таком виде она выглядела совсем молоденькой и невинной.
      – Наклонись, – попросил он. – Мне хочется взглянуть на твои прелести сзади.
      – Сука, ты – сука! – завопил он сорвавшимся на крик голосом. Когда он выдохся, плюхнулся на кровать.
      – Почему ты ругался, Чарльз? – покорно спросила Бренда.
      – Не знаю. Правда, не знаю. Извини.
      – Мы увидимся еще, Чарльз?
      – Бренда, я теперь обручен.
      – Я никому не скажу. Честное слово.
      Чарльз склонился к ней и похлопал ее по плечу.
      – Думаю, обязательно увидимся, Бренда. Не могу точно сказать, когда, так как мне предстоит еще два семестра, сдача выпускных экзаменов в университете, а затем – отыскать работу. Но здесь, вот здесь – жар, пылающий знак нашей встречи и приятно проведенного времени. Бренда захихикала.
      – Не знаю, откуда ты берешь все эти красивые слова. Правда, не знаю. Взгляни лучше, что натворил с моим платьем.
      – Это даст тебе пищу для размышлений, пока ты будешь обслуживать бридпортских кумушек, – сказал Чарльз и вышел из комнаты.
      Лежа теперь в кровати, Чарльз задумался. Он как-то не мог себе представить Рейчел в постели, занимающейся сексом, как Бренда. Мысль об интимных развлечениях с Рейчел и впрямь казалась очень сложной. Как ни старался, Чарльз ни в одном самом смелом полете фантазии не мог вообразить себе Рейчел искушенной в науке нежной страсти, разве что в самом примитивном ее виде.
      «У меня впереди есть еще целых два года свободы. Потом я не буду ей изменять», – подумал Чарльз и уснул крепким безмятежным сном.

      Майкл чувствовал себя очень несчастным во второй день Рождества. Перед этим он обещал себе, что затеет разговор об обручальном кольце или накануне Рождества, или в День подарков, но так и не смог даже заикнуться матери о помолвке с Клэр. В канун Рождества мать принимала бесконечную вереницу гостей, приходивших в их домик почти до самой полуночи, когда пора было отправляться на мессу. О том, чтобы поговорить в сам день Рождества, и речи быть не могло, поскольку Глория вела себя так, словно это Рождество было последним в ее жизни. По традиции каждый наполнял подарками чулок и прятал его под елку. Шутка состояла в том, чтобы не быть замеченным друг другом в этот момент. Глория также всегда настаивала на том, чтобы оставить тарелку с угощением для Санта Клауса и ведро с водой для северного оленя.
      Многие годы Майкл тщетно, с большим нетерпением дожидался встречи Рождества в семейном кругу, а сейчас, когда этот момент наступил, места себе не находил от волнения и заботы. Он вдруг почувствовал, что скучает без Клэр. Она всегда была такой уверенной и энергичной. Ее глаза играли таким особенным и опасным блеском. В них таился намек на безбрежные дали и манящие бездны, которые они смогли бы исследовать вместе. Опасность подстерегала его и в восхитительной линии ее рта. Майкла начинала бить дрожь от одной только мысли о Клэр. Она просто необходима ему.
      Его мать уже покаялась, что притащила сына с собой в Швейцарию. Все юные прелестные создания, катавшиеся здесь на лыжах, меркли в сравнении с его подружкой. Он был довольно галантен, если не считать пьяного эпизода в самый первый его вечер на курорте. Сцена закончилась небольшой оргией в лифте одного из отелей. Но Майкл оставался самим собой и не сделал ничего необычного.
 
      – О, душа моя! – взвизгнула Глория, – не нужно было. Шалунишка Майкл! Ты же знаешь, мне это нравится! – она открыла свой чулок с подарками и вытащила необыкновенной красоты черное вечернее платье.
      – Это из коллекции французского модельера Жан Клода. Он обещал мне сделать нечто особенное, – Майкл был доволен своим выбором. Глория сбросила халатик и примерила платье.
      – Под него нужно бюстье, чтобы создать еще больший эффект облегания, – заметила Глория, – но в остальном сидит прекрасно, Майкл. – Она, смеясь и играя волосами, кружилась по комнате. – Смотри, что я купила тебе в этом году.
      Это были часы от Картье.
      – Ах, спасибо, мамочка. Мне так давно их хотелось. – Он искренне был рад подарку.
      – Теперь и мой сюрприз из Парижа… – она вручила ему маленький сверточек.
      – Черные шелковые трусики, – ахнул Майкл. – Мама, где, черт возьми, ты их раздобыла?
      – У меня тоже есть знакомый модельер, ты потрясающе будешь в них смотреться. У тебя такая восхитительная маленькая попка.
      – Очень забавно, мама, – рассмеялся Майкл. – Не знаю, чьей бы маме еще пришла в голову идея подарить сыну черные шелковые трусики.
      – Не понимаю, что здесь такого. Никто на свете не будет тебя любить больше, чем я.
      – Я знаю это, мама. Поверь мне. – Майкл посмотрел на нее очень серьезно. Он обнял ее и крепко прижал к себе. – Ты же знаешь, что всегда останешься для меня на первом месте.
      – Знаю, мой Майкл. – Она поцеловала его. – Давай разгадаем кроссворд из «Таймс», – сказала она.
      – Нет, не сейчас. Я еще не почистил зубы. Пойду побреюсь, а ты организуй здесь апельсиновый сок и шампанское.
 
      Позже гостиная домика заполнилась приглашенными на Рождество. Их было двенадцать. Праздничная трапеза проходила весьма успешно благодаря веселому щебетанью стайки прелестных юных девиц на выданье.
      – Мама, стол просто великолепен.
      – Знаю, как и подобает в столь счастливый для нас обоих день.
      За ужином Майкл, сидевший во главе стола, наблюдал за матерью, сидевшей напротив его. Глория была одета в черное платье, подарок сына. Она оказалась права насчет бюстгальтера, который придал ее груди более четкую линию. Мать шутила и смеялась с двумя красивыми кавалерами, сидевшими по обе стороны от нее. Глория всегда была неотразимой на вечеринках, в особенности, – на своей собственной.
      Настала пора вскрывать рождественские конфеты-хлопушки. Их доставили вместе с сыром «Стилтон» из магазина «Харродз», одного из самых фешенебельных и дорогих в Лондоне. Внезапно комната расцвела, словно на головы слегка подвыпивших смеющихся гостей вдруг надвинули огромные пестрые шляпы.
      – Рождество – не Рождество без детей, как я люблю всегда повторять.
      Майкл повернулся, отыскивая источник, откуда прозвучали эти слова, и его взор наткнулся на сидевшую слева от него даму.
      – А вы, Майкл, разве не согласны? – госпожа Гринбаум расчувствовалась от избытка впечатлений и выпитого вина.
      – Нет. Я так не считаю. Терпеть не могу детей.
      – Неужели вы думаете и впрямь так, как говорите?
      – Именно так. Причем, если вы спросите любого мужчину в тот момент, когда поблизости от него нет женщин, он ответит вам то же самое. Большинство мужчин не хочет иметь детей. Дети плачут, сопливятся и стоят уйму денег. И ко всему прочему, они ужасно старят своих мам.
      – Ладно, надеюсь, что вы измените свое представление, молодой человек, потому что обязательно наступит день, когда вы захотите жениться. Как будет себя чувствовать ваша супруга, если ей придется отказаться от детей?
      – Я уже почти что обручен, и уже решено – никаких детей.
      Госпожа Гринбаум вытаращила глаза.
      – Ясно, а Глория ничего мне не говорила о вашей помолвке. Как замечательно! Кто же ваша избранница?
      Майкл понял, что допустил непоправимую ошибку, но было уже поздно что-либо предпринимать. Госпожа Гринбаум была одной из очень состоятельных приятельниц матери. Она тоже овдовела и обычно проводила Рождество вместе с ними, где бы они ни были. Ему обычно удавалось держаться от нее подальше, но сегодня…
      – Слушайте все… Тишину, пожалуйста, – госпожа Гринбаум поднялась и стучала ножом по бокалу, призывая всех успокоиться. В комнате все смолкли. – У меня есть тост, – сказала она, поднимая бокал. Гости замерли в нетерпеливом ожидании. По традиции полагалось поднять тост за здоровье Королевы Англии перед тем, как произносить все остальные тосты. Но госпожу Гринбаум просто распирало от нетерпения поделиться столь неожиданной новостью с остальными. – «Посмотрим, как ее воспримет старая лиса Глория», – подумала про себя госпожа Гринбаум. – Выпьем за замечательную весть о помолвке Майкла Сванна и… Как, говоришь, ее имя, дорогой?
      – Клэр Бэлфор Джеймс, – промямлил Майкл.
      – Клэр Бэлфор Джеймс.
      Все встали и подняли бокалы.
      – За Майкла и Клэр, – единодушно закричали гости.
      Майкл взглянул на мать. Она просто потрясающе держится. И бровью не повела. Выглядит так, словно это самое счастливое событие за последние годы.
      – Разумеется, я знала, – доносился до него голос Глории, говорившей с сидевшими поблизости от нее гостями. – Мы с Майклом решили держать это в тайне до наступления Нового года. – Она посмотрела в его сторону. – Но он не утерпел, так, дорогой? Ничего. От этого праздник получился еще лучше.
      Когда гости разошлись, было уже очень поздно. Последней уходила госпожа Гринбаум.
      – Мне пора. Майкл, проводи меня, пожалуйста, до машины.
      Снег был глубокий, идти по сугробам оказалось непросто. Майкл поддерживал госпожу Гринбаум. Он едва сдерживался от острого желания сунуть ее головой в сугроб. – Я так рада за тебя, мой мальчик. Ты обязательно изменишь свое отношение к детям… Что без тебя будет делать твоя мама? – И она чмокнула его, обдав ароматом цветочной пудры.
      Когда машина отъехала, Майкл взглянул на луну. Она сияла, огромная и полная, отбрасывая серебристые тени вокруг домика. Он стоял в задумчивости, выигрывая время в предстоящей схватке с матерью. Интересно, какую тактику она изберет? Но к тому моменту, как он вновь вошел в домик, Глория уже удалилась в свою комнату. Он слышал, как она плакала. Очень скоро, если она в хорошей форме, плач превратится в настоящую истерику. Впервые в жизни Майкл перед сном оставил свою мать плачущей в одиночестве. Глория долго ждала, прежде чем осознала, что успокаивать ее он не придет. Майкл заснул, прижав к каждому уху по подушке.
      Утро второго рождественского дня, Дня подарков, выдалось ясным и солнечным. Глория съежилась у камина в гостиной, когда Майкл вышел на кухню за чашечкой кофе. Понятно, что мать сердилась. Он привык к этой ее особенной позе, которая напоминала натянутый лук, готовый вот-вот выпустить стрелу.
      – Как ты посмел? – вскочила она, едва только Майкл показался в комнате. – Как ты посмел выставить меня дурой на такое посмешище!
      – Я хотел обсудить это с тобой, но у нас совершенно не было времени поговорить по душам.
      – И когда же ты без моего ведома обручился с этим маленьким ничтожеством… расчетливой маленькой сучкой? Что она с тобой только творит, раз ты сгораешь от нетерпения жениться на ней?
      – Я не хочу ее потерять.
      – А как же я? Ты перестал любить меня? Разве не я всегда была для тебя на первом месте? Я даже не оказалась первой, кто удостоился чести узнать о твоей помолвке.
      – Мама, – Майкл попытался оправдаться перед ней. – Я собирался тебе все рассказать. Мне все равно, рано или поздно пришлось бы это сделать, но госпожа Гринбаум застала меня врасплох. Я ведь никогда от тебя ничего не утаивал.
      – Хорошо, ладно. Если ты от меня ничего не утаиваешь, тогда скажи, почему тебе приспичило жениться на ней? Маленькое ничтожество! Почему ты не можешь с ней просто удовлетворять свои физиологические потребности, как ты делал это с остальными? Я никогда не препятствовала тебе – уже с четырнадцати лет ты имел в постели девочек. Кто из матерей позволяет такое? Скажи мне. – Она начинала заводиться. – Чем тебе не подходит моя любовь? Жизнь, которую мы делим с тобой вдвоем? Что эта пресловутая Клэр имеет такого, чего нет у меня?
      Глория перешла на крик.
      – Смотри, Майкл. – Она сорвала с себя халатик. – Взгляни на меня, Майкл. Я все еще красива. На моем теле – ни одного изъяна. – Она, обнаженная, сцепив на затылке руки, стояла перед камином. – Неужели же я не прекрасна? – Глория медленно поворачивалась, незаметно наблюдая за ним из-под опущенных ресниц. Ее кожа была белой, как мрамор. Заветное местечко скрывалось под густыми белокурыми завитками.
      – Да, мама, ты – красавица, – послушно ответил Майкл, а про себя подумал, что вот именно этим всегда и заканчивалось. Еще десять минут, и спектакль подойдет к финалу.
      – Вставай на колени в знак обожания! – приказала она. Он опустился на колени и наклонился, чтобы поцеловать выставленную ножку. – Ты, Майкл, принадлежишь только мне и никому больше. Если ты хочешь иметь эту ничтожную маленькую тварь, ты получишь ее. Но сама она никогда не будет властительницей Твоей души. Обещай мне, Майкл.
      – Моей властительницей останешься ты, мама, – Майкл подполз к ее ногам и обнял их.
      Глория торжествовала.
      – Ладно, так тому и быть, – улыбнулась она. – Пойду приму ванну, и мы решим, где устроим вечер по случаю помолвки.
      – Мама!
      Глория направилась в ванную комнату, волоча за собой халат.
      – Да, дорогой?
      – Могу я получить семейное обручальное кольцо?
      – Разумеется, Майкл. Я возьму его из банковского сейфа сразу по возвращении домой.
      – Спасибо, душа моя. – Майкл, переполненный любовью и благодарностью, опустился в кресло. Все получилось гораздо проще, чем он предполагал.
 
      Рейчел читала за завтраком «Дейли Мейл».
      – Смотрите, тетушка Эмили, – сказала она. – Взгляните в колонку Уильяма Хики. Здесь есть несколько строк, посвященных помолвке Майкла и Клэр. – Пока тетушка Эмили возилась со своими очками, Рейчел бросилась к телефону.
      – Клэр? Ты видела утреннюю «Дейли Мейл»?
      – Нет. Мы не получаем газет. А что?
      – Там есть немного про тебя и Майкла.
      – Что? Я ничего не знаю про это. Прочти мне, пожалуйста.
      – Помолвка Майкла Сванна, сына майора и госпожи Сванн из поместья в Эксминстере, и Клэр Бэлфор Джеймс была объявлена на рождественском ужине в фешенебельном Кицбуле. «Я просто трепещу от восторга», – сказала госпожа Сванн. Майкл Сванн всегда был одним из самых респектабельных женихов западной части страны. От семьи Бэлфор Джеймс нет никаких отзывов.
      – А, так это вот по какому поводу мой папаша накричал в телефонную трубку, отвечая на раздавшийся вчера вскоре после твоего отъезда звонок. Слава Богу, что они не напечатали того, что он им сказал. Он был настолько пьян, что совершенно не помнит, о чем спрашивали.
      – Что-нибудь слышно от Майкла?
      – Да, он звонил вчера вечером. Все продолжается. Он получил кольцо.
      – Клэр, ты сейчас должна была бы думать о любви к нему, а не о каких-то кольцах.
      – Я не могу позволить себе думать ни о чем другом, кроме того, чтобы выбраться отсюда. Рейчел, мы с Майклом уже решили, что расставаться не будем и начнем вместе жить в Лондоне после его экзаменов.
      – Так ты бросаешь университет?
      – Да. Когда я поехала туда, мне нужен был только Майкл, и, если я не буду с ним рядом, то потеряю его. Он думает то же самое в отношении меня.
      – Мне будет ужасно тебя не хватать, – сказала Рейчел. – И все-таки у нас еще есть время до мая. А потом я приеду в Лондон повидаться с вами.
      – И я часто буду навещать тебя. Не волнуйся. Глория захочет видеться с Майклом довольно часто, поэтому я буду бывать в Эксминстере. Мы не потеряем связи друг с другом. Если нам повезет, у нас получится две свадьбы сразу.
      – Не думаю, ведь семейство Майкла гораздо богаче нас, и нам не угнаться за их шиком. Но все равно – идея прекрасная.
      – Увидишь, все будет хорошо. Майкл уже получил приглашение на работу в Министерство иностранных дел. Пока, Рейчел, и передай привет тетушке Эмили.
      Рейчел вернулась к столу.
      – Тетя Эмили, Клэр собирается жить в грехе с Майклом.
      Очки тетушки Эмили удивленно поползли вверх.
      – В самом деле? Как же на это смотрят ее родители?
      – Думаю, вряд ли они это заметят. Они почти все время не просыхают от пьянства.
      – Бедняжка. Подумать только, я слышу, что теперь совместная жизнь молодых людей до брака стала не редкостью. Тебе хочется жить с Чарльзом?
      – Иногда – да, но я обещала тете Беа, что получу университетский диплом. И мне хотелось бы устроить свадьбу в церкви, чтобы я была одета в белое платье. Как же я стану чувствовать, если начну жить с Чарльзом, а затем надену белое свадебное платье? Было бы чудесно, если бы на свадьбе у меня был отец, – сказала она, с обожанием глядя на свою тетушку. – И все же, когда я смотрю на другие семьи, даже Чарльза, то считаю себя гораздо счастливее любой из них.
      Тетя Эмили растрогалась, и ее глаза увлажнились.
      – Счастливый дом тот, где живет любовь, Рейчел.
      – Думаю, мне удастся создать такой для Чарльза.
      – Конечно, голубушка.
      Чувство благодарности и довольства внезапно переполнило сердце Рейчел.
      «Мне так повезло, – подумалось ей. – Каким-то чудесным образом удалось отыскать свое будущее, где я буду счастлива и защищена. Чарльз настолько добр ко мне, и я действительно попытаюсь стать для него прекрасной доброй супругой. Только представить себе, что нашла такого мужчину, в то время как столько людей страдают от одиночества всю жизнь». – Она вспомнила об Анне. Она хотела ей позвонить, но так была поглощена собственными заботами с Чарльзом и университетом, упиваясь собственным счастьем, что напрочь забыла о дружбе с Анной. Она быстро набрала ее номер, чтобы извиниться.
      Оказалось, Анна уже умудрилась закончить курсы секретарей за девять месяцев вместо обычного целого года.
      – Не стоит извиняться, Рейчел. Честно тебе говорю. Здесь есть и моя доля вины. Я по уши увязла в делопроизводстве – такая неблагодарная работа. Но зато я уже получила диплом и работу в Лондоне в Королевском обществе предотвращения жестокости к животным. Как раз то, что я хотела. Я буду работать там инспектором и спасать животных из плохих домов.
      – Отлично. Я так за тебя рада. Ты слышала о моей помолвке с Чарльзом Хантером?
      – Да.
      – Это все, что ты можешь сказать по такому поводу? – засмеялась Рейчел. – Не буду такой ханжой. Я и впрямь счастлива. Порадуйся за меня.
      – Ладно, если ты станешь еще счастливее от этого… Мне кажется, ты – идиотка, привязывающая себя к мужчине.
      – Я хочу иметь семью.
      – Рейчел, чего тебе хочется больше, Чарльза или семью?
      – Не знаю. Я никогда не задумывалась над этим всерьез.
      – Только помни, Рейчел. Ты часто идеализируешь то, чего ты хочешь. У тебя нет ни малейшего представления о том, какова настоящая супружеская жизнь.
      – Верно. Но все будет хорошо. Я знаю, что это будет именно так, потому что мы будем стараться с ним вместе. Увидишь.
      – Что собирается делать Чарльз?
      – Он надеется получить высшую степень по литературе и истории. Говорит, что хочет стать журналистом, поэтому будет искать работу в местной газете. Нужно начинать именно с этого, чтобы потом работать в крупных изданиях. Я останусь в Эксетере до тех пор, пока не получу свой диплом, а затем мы поженимся.
      – Ты должна приехать и погостить у меня в Лондоне перед тем, как произойдет это жуткое событие.
      Рейчел засмеялась.
      – Ты, Анна, неисправима.
      – Знаю. Здесь мне об этом говорят все девушки. Все мысли их заняты только мужчинами. Это похоже на какое-то заразное заболевание.
      – Ты такая забавная, Анна. И до тебя дойдет очередь.
      – Никогда. Уж лучше я буду жить с лошадью.
      – Ладно, ладно. Скоро увидимся. – Рейчел повесила трубку, думая о том, как она будет скучать без Клэр и Анны, но у меня впереди целых два года на то, чтобы собрать все силы и получить хороший диплом.

       ЛОНДОН, 1970
      Рейчел лежала в ванне, глядя на безобразную складку живота.
      «До чего отвратительно», – подумала она. – Ее второму ребенку, девочке, было всего восемь недель, и Рейчел упорно боролась за грудное вскармливание малышки. Ее груди истекали молоком в горячей ванне. Чарльз, пожалуй, оставался единственным в семье, у кого не было никаких проблем из-за ее кормления грудью. И после первых, и после вторых родов он получал огромное наслаждение, впадая в детское пристрастие смаковать ее соски. Она испытывала легкое смущение, однако убеждала себя, что это вполне нормальное явление. Рейчел попробовала вкус молока, которое столь доступно вытекало для Чарльза, но отнюдь не для младенцев. К немалому удивлению, оно оказалось очень сладким, почти как сгущенное молоко из банки.
      «Наверное, брошу кормить», – подумала она, выходя из ванны. Стоя на коврике, она смотрела в окно на ряды зданий, стоявших напротив их дома.
      – № 11, Эшли Роуд, Хаммерсмит, Лондон, Вест, 6, – произнесла вслух Рейчел. – Представить только, жить в Хаммерсмите на Эшли Роуд, 11.
      «Январь, месяц краха надежд и планов, – подумала она. За дверью послышался плач младенца. – Иду… иду, успокойся, Сара… я здесь». – Она взяла маленький мокрый комочек и прижала его к груди.
      – Ты не будешь жить всю свою жизнь на Эшли Роуд в Хаммерсмите, моя крошка. Ты вырастешь и уедешь подальше от Лондона. Прочь от этих хмурых улиц и недобрых людей. – Она взглянула на прелестное розовое ушко и вдохнула особенный запах, присущий только младенцам. Рейчел понесла малышку вниз, на кухню. Она обычно принимала изрядную порцию джина с тоником, чтобы успокоить себя перед кормлением. Ужасно, но ей еще требовалось несколько сигарет, чтобы она могла как следует расслабиться и затем просидеть долгое время на стуле, занимаясь утомительной процедурой кормления, срыгивания и затем кормления вновь.
      Она представила ужас в глазах акушерки, если бы та могла видеть Рейчел в этот момент.
      «Бесплодная старая ведьма, – подумала Рейчел. – Она отхлебнула большой глоток джина и глубоко затянулась сигаретой. – В самом деле, надо бросить это идиотское занятие. Какой смысл в том, что изо всех сил пытаюсь доказать, какая я прекрасная мамаша, чтобы угодить акушерке, если при этом превращаюсь в законченную алкоголичку или сдохну от рака легких?»
      – Ведь я кормила грудью Доминика целых шесть месяцев, – объяснила она вежливо слушавшей ее кошке. – С ним, вроде бы, все в порядке.
      У нее будто гора с плеч свалилась, как только она приняла это решение. Рейчел вспомнила их последний визит к Уильяму и Юлии. Рейчел, уже беременная Сарой, не изъявляла желания выслушивать нотации Юлии.
      – Я кормила Чарльза грудью до 2 лет, дорогая.
      – Мама, – сказал Чарльз, – мы высечем это на твоем надгробии.
      Позже, когда они были на кухне, и Рейчел, уставшая за целый день, сидела за столом, а Доминик наконец угомонился и уснул в комнате Элизабет, Юлия призналась:
      – Не знаю, как ты, но грудное вскармливание Чарльза стало для меня своеобразным сексуальным откровением.
      Рейчел изумилась и покраснела.
      – Неужели, Юлия? Я испытываю все, что угодно, но только не это. Мне даже совершенно не хочется кормить грудью следующего младенца.
      – Тебе следует делать это обязательно, дорогая. Младенцу нужно материнское молоко. Думаю, проблемы возникают из-за того, что у тебя самой не было матери. Ты должна отдавать себе отчет в том, что две старые девы не могли стать для тебя полноценной заменой хорошей матери. – Легкая страдальческая улыбка заиграла на ее губах.
      – Мы дорого платим за своих малышей. Они появляются, мы любим их, а затем они оставляют нас. Так оно есть на самом деле, так тому и быть во веки веков.
      – Вы имеете в виду Элизабет? – спросила Рейчел, взглянув на Юлию, и про себя подумала, что она проиграла это сражение. – Что от нее слышно?
      Юлия покачала головой.
      – Ничего нового. Мы получили письмо, в котором говорилось, что она была в Найроби и ждала, когда ее отправят в джунгли проповедовать. Разумеется, девушка должна поступать так, как ей нравится. Я не из тех, кто так или иначе стремится ущемить своих детей. Если она нашла свое счастье, то мы с отцом только гордимся ею.
      Для Юлии настали трудные времена. Чарльз переехал в Лондон после того, как Рейчел закончила университет. Ему предложили работу в местной газете Хаммерсмита, которая называлась «Аргус Вечернего Хаммерсмита», что, бесспорно, являлось большим шагом вперед в сравнении с «Газетой Бридпорта». Элизабет, как только ей исполнился 21 год, оставила дом и присоединилась к миссионерам в Африке, и с тех пор, собственно, ее никто не видел.
      Рейчел очень сожалела об этом, так как Элизабет ей нравилась. Она посадила Сару на детский высокий стульчик.
      – У меня в жизни должно быть еще что-то, кроме детей.
      Рейчел смутно сознавала, что должна получать от Чарльза нечто большее, чем она получала в действительности. Внешне они производили впечатление очень счастливой, преуспевающей молодой четы. Чарльз чувствовал себя в Лондоне как рыба в воде. Рейчел ненавидела город, но понимала, что должна поступаться собой во благо супруга. Хорошо, что Анна жила в Кенсингтоне, и изредка, по пути в отпуск, из командировок по линии Министерства иностранных дел, наезжали Клэр с Майклом, возвращаясь из какой-нибудь далекой экзотической страны.
      – Не знаю, что это, – жаловалась Рейчел Анне. – Просто, кажется, я не могу больше находить общий язык с Чарльзом.
      Анна оставалась непреклонной противницей мужского пола.
      – Чарльз не утруждает себя общением с кем бы то ни было, душа моя. Обычно он слишком занят своей персоной, часами разглядывая себя в зеркале.
      – Анна, не будь к нему слишком жестокой.
      – Да я и не пытаюсь. Просто мне надоело приходить сюда и все время видеть, как ты чахнешь на глазах. Последнее время, что я бывала здесь, от тебя постоянно отвратительно пахнет.
      – Знаю. Это просто ужасно. Сара все время срыгивает. На меня, на мебель, на ковер. Я все отмываю, но этот запах… Извини.
      Анна посмотрела на нее.
      – Ты ведь не счастлива по-настоящему, если честно.
      – Не знаю. Если и так, то это полностью только моя вина. Не понимаю, почему я не испытываю того же, что остальные женщины на улице. Я же не могу бесконечно ходить на эти дешевенькие вечеринки. Как-то даже пыталась. Сижу за столом, и мы все восхищаемся рождественскими подарками и чашками для коктейлей. Ничего особенного, конечно, но только там все такие неискренние: никто не скажет прямо, что думает на самом деле.
      – Да они бы и не осмелились. Если они всегда понимали, насколько обделены судьбой и несчастны, то стоит им произнести это вслух – и весь мир обрушится вокруг них.
      – Легко тебе говорить, Анна. Ты никогда не стремилась наладить взаимоотношения с мужчиной, поэтому столь бескомпромиссна в своих суждениях.
      – Это очень трудно для меня, Рейчел. Отчасти, именно из-за этого я столь нетерпима к тебе: на пять лет замуровать себя в крошечной халупе на улице предместья. Думаю, ты и в газеты-то не заглядывала.
      – Ну, по правде сказать, я все время страшно устаю. Конечно, я смотрю девятичасовые новости, а Чарльз рассказывает мне, что происходит вокруг.
      – Мир вокруг такой огромный, и все в нем столь быстротечно меняется. До того, как приехать в Лондон, я и не представляла себе совершенно, как мир сложен и многолик. – Анна зажгла сигарету. – Знаешь ли, Рейчел, я – лесбиянка. Меня это в шок не повергло, как видишь. Я всегда ощущала, что со мной творится что-то неладное, даже в монастыре Святой Анны. Но тогда поколение моей мамы хранило свою личную жизнь за семью печатями, а теперь движение таких же людей, как я, объединилось и выплеснулось наружу. Мы требуем к себе нормального отношения. Но я стесняюсь… все время… Как я расскажу своей матери? Что подумают монахини? Как отнесешься ты? Понятно теперь? – она лукаво смотрела на Рейчел. – Ты по-прежнему хочешь, чтобы я стала крестной матерью Сары?
      – Конечно, глупенькая. Знаешь, Чарльз всегда говорил, что ты гомосексуальна. Когда он бывает в скверном настроении, частенько предлагает мне попробовать позабавиться с тобой. А иногда говорит, что я тоже имею гомосексуальные наклонности. То же он думает о моих тетушках. Но меня это нисколько не обижает. Для меня более естественная потребность жить рядом с женщинами. А жить вот так с мужчиной – это мне просто опричь души. Чарльз говорит, что…
      – Не надо об этом, – оборвала Анна. – Чарльз говорит всегда столько гадостей. Думаю, тебе стоит преодолеть себя и попытаться выйти из дома. Ты ведь так ни разу и не побывала у меня. Мне все время приходится приходить к тебе. Почему бы тебе не предложить Чарльзу посидеть с малышкой, а мы сможем вместе поужинать.
      – Это было бы чудесно, Анна. Так и сделаем. Я спрошу вечером Чарльза и позвоню.
      Когда они стояли на крыльце у входной двери, Рейчел, провожая Анну, крепко обняла ее.
      – Не думай, что я очень расстроилась из-за твоего лесбиянства. По крайней мере, ты знаешь, кто ты есть, а вот у меня в голове – полная путаница. В душе я чувствую, что, если бы мы снова вернулись в Девон, все просто встало бы на свои места.
      – Рейчел, ты снова впадаешь в романтику. Прошлого больше не вернешь. Ты получила все, к чему всегда стремилась. Знаешь, ты напоминаешь мне девочку, которая получает всегда последнее печенье с тарелки.
      Рейчел засмеялась.
      – Ничего себе печеньице – красавец-муж и десять тысяч фунтов годового дохода! Естественно, мы столько не получаем, но остальное – истинная правда.
      – Мне пора. Не забудь, позвони мне.
      – Ладно. К концу недели.
      Чарльз вернулся домой поздно. Рейчел услышала шорох ключа в замке, подняла глаза и улыбнулась, когда он вошел в кухню.
      – Ты что, за целый день не могла постирать эти пеленки? – резко спросил он.
      Она ощутила резкий приступ гнева.
      – Какого черта, попробуй сам посидеть целый день дома, занимаясь хозяйством и присматривая за двумя детьми и мужем, которого вечно нет дома, – так же резко ответила Рейчел.
      Чарльз удивился.
      – Что это на тебя нашло? Ты обычно не окрысиваешься.
      – Я не окрысилась. Я в отчаянии, Чарльз. Мне нужно заниматься чем-то еще, а не только воспитанием двоих детей…
      – Ой, только не надо сейчас опять про это. Поговорим попозже. После ужина.
      Рейчел пожала плечами. Она знала, что не будет никакого «после ужина». Там включится телевизор, Чарльз прилипнет к экрану до тех пор, пока не настанет пора ложиться спать. В тот вечер, очень поздно, когда он приступил к выполнению своих супружеских обязанностей, Рейчел подумала, что обязательно пойдет на ужин к Анне. Мысль ободрила ее, и она вдохновенно исполнила свою партию.
      – Изумительно, – заметил Чарльз, свалившись на свою часть кровати.
      – Правда? Посидишь с детьми? Я хочу на следующей неделе отправиться в гости к Анне поужинать.
      Чарльз приподнялся на локте.
      – Но, Рейчел, ты же за все пять лет никуда без меня не ходила.
      – Именно так. Вот почему я должна сделать это. Ты помнишь тот вечер, который устраивали у тебя на службе перед Рождеством?
      – Разумеется. Ты напилась, – упрекнул ее Чарльз.
      – Ты знаешь, почему я напилась?
      – Если помнишь, ты всю обратную дорогу орала в машине, потом тебя стошнило прямо перед парадным. Ты только и твердила: «Корь».
      – Правильно. Все абсолютно так и было. Именно тогда я и поняла, что должна заниматься еще чем-то. Ты знаешь, что со мной никто не разговаривал на этом вечере? Точно так же, как в предыдущие разы. «Чем вы занимаетесь?» – «Я домохозяйка». – «Ах, да. Пойду возьму еще чего-нибудь выпить, если вы не против». – И снова я оставалась одна, пока не наткнулась еще на одну такую же женщину, забившуюся в угол. Она тоже оказалась «просто домохозяйкой», поэтому мы говорили о том, стоит ли Саре делать прививку от кори.
      – Впечатляюще. Уложила меня на лопатки, – Чарльз упал на кровать. – Ладно. Я посижу с детьми, но не позволю этой девице-жеребцу забивать тебе голову всякими бредовыми идеями.
      – Спасибо, Чарльз. – Рейчел наклонилась и нежно поцеловала его.
      «Я глупая, как телка, – подумала она. – А мне нужно скакать от радости, что у меня есть муж, который работает, не покладая рук, ради нас, и любит свою семью. Завтра попытаюсь не сердиться».
 
      – Попробуй валиум, – предложила Мэри, жившая по соседству. – Он помогает мне. Одну – утром, одну – в обед и одну – вечером перед сном.
      Рейчел сидела у Мэри на кухне, которая была такой же «средой обитания», как и все кухни в округе, за исключением госпожи Мольской. У госпожи Мольской было восемь детей, и она жила на пособие. Она предпочитала тратить свои жалкие гроши на выпивку и вечеринки.
      – Во всяком случае, ей платят за это. Мэри изумленно посмотрела на Рейчел.
      – В самом деле, Рейчел. Что ты несешь?
      – Можешь честно ответить, неужели ты никогда не задумывалась, что тебе было бы легче, если бы получала за это деньги. Не за те разы, когда получаешь удовольствие, а за все время, когда тебе приходится этим заниматься.
      Мэри была, пожалуй, единственной женщиной по соседству, с которой Рейчел могла поговорить. Вниз и вверх по улице находилось несколько домов, где Доминик мог поиграть, а она провести некоторое время и поболтать в промежутках между магазинами и уборкой. Мэри тоже получила воспитание в монастыре, поэтому женщины потянулись друг к другу сразу же и нашли много общего. Муж Мэри работал страховым агентом и весьма преуспевал в этом деле. На службу он мчался сломя голову, словно черти гнали его. Рейчел смотрела на его обгрызенные ногти и на желтые пятна никотина на пальцах.
      – Он угробит себя, Мэри, если не охладит свой пыл.
      Мэри пожимала плечами.
      – Нет, Роберту это не грозит. Он любит такой темп жизни. Даже редкий раз, когда остается дома, то все время висит на телефоне. Я не возражаю. Я вышла за него замуж, так как знала, что с ним не пропадешь. У него светлая голова, и он часто поступает очень неожиданно. Для мальчика из маленького ирландского городка он добился больших успехов. Не представляю, что бы я делала без него.
      – А не бывает у тебя такого чувства, что ты сыта всем по горло? Слушай, мне двадцать семь, я имею двоих детей. Изо дня в день встаю в семь. Готовлю завтрак для Чарльза и Доминика. Затем мне нужно одеть и покормить малышку. Чарльз уходит ровно в 8.30. Потом я убираю со стола и спорю с Домиником, какое пальто ему одевать. Затем я кладу малышку в коляску, и мы отправляемся провожать Доминика до школы. Доминик убегает, я еле успеваю за ним, толкая впереди себя коляску. Через двадцать минут я вновь у своего дома. Вхожу. Мне везет, если девочка засыпает, и тогда я могу выпить чашечку кофе и выкурить сигаретку. Обычно передо мной простирается бескрайняя зона стихийного бедствия, в которой мне предстоит наводить порядок. Иногда я воображаю кухню – Китаем, гостиную – Россией, а спальню – Америкой. Сама превращаюсь в Генри Киссинджера и к обеду договариваюсь со всеми о перемирии. В честь победы я доедаю оставленный малышкой обед. Включаю музыку и даю ей полежать на полу и поболтать ножками, пока сама глажу самые необходимые вещи. Хотя непостижимо, зачем Чарльзу гладить носовой платок, если он вытащит его из кармана только для того, чтобы высморкаться. Его мать всегда гладит трусики и чайные полотенца.
      К тому времени надо уже забирать Доминика из школы, поэтому Сару снова собираю в коляску. Мы дожидаемся возле школьных ворот. Целые шеренги мамаш с малышами на руках или в колясках, или с криком и визгом бегающие вокруг. Неважно, какая погода на улице. Никто из нас не осмеливается попросить разрешения у директора, можно ли нам стоять в вестибюле. Потом выбегают дети. Через двадцать минут мы снова возвращаемся в дом. Нужно уже заниматься приготовлением ужина для Доминика, пока он смотрит «Детский час». Малышка почти все это время плачет, потому что просится на руки, но у меня нет на это времени. Потом Доминик принимает ванну, а я читаю книжку, держа на коленях Сару. Обычно где-то в это время домой возвращается Чарльз, успевая только поцеловать сына и дочь перед сном, затем я готовлю ужин для нас двоих.
      Чарльз забавляет Сару, пока я стою у плиты. Я укладываю ее спать, пока он накрывает на стол. Мы ужинаем. Я слушаю о том, как у него прошел день и пытаюсь хоть как-то разнообразить свой рассказ о проведенном дне. Он помогает мне помыть посуду. Мы вместе смотрим телевизор и отправляемся спать. Почти каждый вечер Чарльзу требуется разрядить свое напряжение, если только у меня нет месячных. В большинстве случаев я пытаюсь избегать физической близости с ним, так как не нахожу в ней ничего интересного. Тем не менее, если это становится неизбежным, я вовсю стараюсь получить удовольствие. Это означает, что, если ему каким-то образом удается меня завести, я могу кончить. Если же у меня не ладится и я не могу постараться, начинаю мысленно составлять списки покупок или, стиснув зубы, про себя умоляю его поскорее с этим закончить. Именно в такие моменты я и считаю госпожу Мольскую счастливой женщиной. Тогда-то именно и появляется страстное желание хотя бы завтра как-либо разнообразить свою жизнь. Я смогу вывезти детей в город и купить игрушки.
      – Неужели, Рейчел? – сказала Мэри. – Что же здесь плохого? Тебе следует быть немножко актрисой. Какая же трагедия в подобной жизни? Ты излишне драматизируешь. У всех женщин творится то же самое в жизни, если они, конечно, не сказочно богаты. В конце концов, ты сама выбрала Чарльза.
      – Но я же не думала, что сложится именно так. Если бы я прочла в книжке свою последнюю пространную речь, я бы порекомендовала женщинам принимать дозу цианида, если они увидят, как их Волшебная Карусель омывается сточными водами. Однако ты так и не ответила на мой вопрос. Ты тоже так всегда чувствуешь?
      – Да, но я никому об этом не рассказываю. И не хожу не улицу, заставляя других мамаш чувствовать себя выбитыми из колеи. Все мы выбрали свою судьбу сами, связав ее с детьми, поэтому должны чем-то поступиться и пойти на компромисс… О, дорогая, взгляни, который час. Пошли, Рейчел, пора в школу. Мы опоздаем и получим замечание от директора.
      Обе женщины помчались бегом по дороге. – «До чего дошло, – подумала Рейчел, – я боюсь директора. Боже мой!»

      Визит Рейчел в гости к Анне прошел великолепно. Анна познакомила Рейчел со своей «партнершей» Алисой, которая чем-то напоминала Валерию из пансионата Святой Анны. Втроем они ели спагетти, пили красное вино и смеялись. Рейчел будто вновь превратилась в молоденькую студентку. Алиса была грубоватой прямолинейной девицей из Йоркшира. Одета она была в джинсы и свитер, шея обмотана красным шарфиком. Волосы до плеч и челка. Рейчел удивилась. Она немного нервничала от мысли о том, что встретит женщину, которая занимается любовью с ее подружкой Анной, но как только вошла, сразу же успокоилась. Квартира оказалась теплой и веселой.
      – Кухарка – я, – сказала Алиса вместо вступления. – Сюда. Дайте мне ваше пальто.
      В течение вечера Анна с Алисой время от времени обменивались объятиями, но это вовсе не смущало Рейчел. Ей было очень приятно видеть Анну столь счастливой и раскованной. Она засиделась с ними допоздна, решив ехать на последнем автобусе. Прощаясь, Рейчел сказала Анне в коридоре:
      – Я получила истинное удовольствие от общения с вами. Огромное спасибо. Алиса – такая лапочка. Я позвоню.
      Когда она вернулась домой, Чарльз сидел перед телевизором.
      – Так одиноко, – пожаловался он. – Все надо делать в доме самому…А ты просто вся светишься, Рейчел. Чем вы занимались? Устроили оргию?
      – Не говори глупости, любовь моя. Алиса действительно очаровательная женщина. – Лежа потом в кровати, она была признательна Чарльзу за прекрасно проведенный вечер, поэтому исполняла свои супружеские обязанности с истинным удовольствием. – Жаль, что не всегда так, – посетовала она, лежа в его объятиях.
      – Очень часто, разве нет? – забеспокоился Чарльз.
      – Очень, – успокоила она. И они вместе уснули.
 
      Те годы она воспринимала словно сквозь дымку мучительной усталости. Отдыхала она только в гостях у тети Эмили.
      – Почему бы тебе не уговорить тетю Эмили продать этот громадный старинный дом и не переселиться куда-нибудь в более подходящее место? Тогда тебе перепадет хоть немного денег.
      – Я не могу, Чарльз. Этот дом – вся ее жизнь. Пока она живет в нем, то чувствует близость тети Беа. Однажды она заговорила о переезде, но сделать это – выше моих сил.
      – Ты чертовски сентиментальна, Рейчел. Мы изо всех сил боремся за выживание, когда нам вовсе не нужно этого делать. Ей даже не нужна кухарка или горничная, чтобы присматривать за ней.
      – Как раз напротив. Она уже не может сейчас готовить. У нее страшный артрит, поэтому ей просто необходимо все время кого-то иметь возле себя. А деньги принадлежат ей, а не мне.
      Чарльз и Рейчел жили очень скромно. Все сэкономленные деньги уходили на одежду для Чарльза. Его работа того требовала, как он объяснял. Сама же Рейчел никак не могла понять, зачем ее мужу столько разных костюмов.
      – Видела я этих твоих жалких маленьких старикашек, у которых тебе приходится брать интервью. Все они одеты в серые потрепанные костюмчики. Не понимаю, к чему тебе так наряжаться перед ними, разве только, чтобы произвести впечатление.
      – Такая у меня работа, радость моя. Не за горами то время, когда меня пригласят в солидную крупную газету, и тогда я, наверняка, попаду в корреспонденты или обозреватели новостей.
      Когда Чарльз получил предложение работать в одной из крупнейших газет Лондона, его жалованье за один вечер увеличилось в три раза. Работа была связана с множеством заграничных поездок. Он освещал раздел новостей, для которого требовался свой английский корреспондент. Оба трепетали от восторга.
      – Не знаю, – сказала Юлия. – Ты будешь находиться все время вдалеке от дома. Помни, если мужчина путешествует, за этим всегда кроется вина женщины.
      – Перестань, мама. Какие глупости, – урезонивал ее Чарльз.
      Рейчел смеялась.
      – Если честно, то именно это и беспокоит меня меньше всего. Чарльз не относится к типу неверных мужчин.
      Он обнял ее в знак подтверждения ее определения.
      – Какие могут быть сомнения на этот счет? – вдруг ему неожиданно стало душно. Крошечная гостиная в Бридпорте показалась ему слишком тесной. – Пойдем, Рейчел, навестим Руфь. Она очень обрадуется, возможно, узнаем что-нибудь новенькое о Муне!
      Руфь действительно пришла в полный восторг, увидев их обоих. Она забегала и засуетилась, засыпая их пирожными и печеньем.
      – Муня скоро вернется домой. Он в субботу уедет из Нью-Йорка и пробудет несколько недель здесь перед поездкой в Израиль.
      – Так бы хотелось с ним увидеться, – сказал Чарльз. – Передайте ему, чтобы, по возможности, навестил нас, как только приедет.
      Они оставили детей Юлии. В последнее время Рейчел с трудом справлялась с Домиником. Ему уже исполнилось восемь лет, и Юлия души в нем не чаяла.
      – Бабушка позволяет мне сидеть допоздна, – настаивал он на своем.
      – Это потому, что каникулы, и тебе не нужно рано вставать в школу.
      – Она лучше готовит, чем ты.
      – Знаю, дорогой. Она это делает гораздо дольше меня.
      – Я слышал, как она говорила госпоже Коухен, что ты совсем не умеешь воспитывать детей.
      Это уже переполнило чашу терпения Рейчел. Сын смотрел на нее серыми спокойными глазами.
      – Мне бы хотелось жить с бабушкой.
      – Доминик, подумай, ты ведь уже взрослый, чтобы вешаться на шею бабушке, которая тебя окончательно избалует. Твоя мать – я, и ты должен быть со мной. Кроме того, папа скоро уедет, и ты мне будешь очень нужен как помощник.
      Сара росла куда более покладистой в сравнении с Домиником. Она уже в 4 года точно знала, чего хотела. Юлию она, практически, не интересовала.
      «Почему воспитание детей представляется столь неблагодарным занятием?», – задавалась она вопросом по разным поводам. Пока рос Доминик, она вынуждена была приглашать растущую на глазах команду мальчишек, а иногда и девчонок, в свой дом после школы, на каникулах. Истина, которую она постигала постепенно, состояла в том, что, как бы она ни любила своих собственных детей, чужие абсолютно ее не интересовали.
      Она оказалась первой мамашей на улице, которая восстала против синдрома вечеринок, устраиваемых по поводу дней рождений. В тот год, когда родилась Сара, она покупала торт для дня рождения Доминика, из-за чего чувствовала себя страшно виноватой.
      – Не глупи, дорогая. Ты же знаешь, что все равно не сумеешь испечь торт, – успокаивал ее Чарльз, когда она всхлипывала в его объятиях в тот вечер. – В некоторых женщинах материнское начало заложено от природы, как у моей матери, например, а у некоторых – его нет.
      – А что ты думаешь обо мне, Чарльз?
      – Послушай, дорогая. Ты немножко неряшлива в ведении домашнего хозяйства и не всегда помнишь о визитах к зубному врачу для детей, не так ли?
      – Пожалуй, ты прав. Но я очень надеюсь, что Сара вырастет не такой.
      – Она пошла в породу моей матери, так что беспокоиться за нее не стоит. А Доминик? Смотри, как у него хорошо все получается.
      – Действительно, Чарльз. Мне все время хотелось с тобой поговорить об этом. Знаешь, мне кажется, что Юлия не всегда перед Домиником искренна в отношении ко мне. Иногда у меня такое чувство, что Доминик считает меня абсолютно неудавшейся матерью, ибо Юлия делает все гораздо лучше меня, кроме того, она постоянно критикует меня в присутствии ребенка. Это не очень справедливо по отношению ко мне.
      – Она и дальше будет так поступать. Уже неисправима. И язык у нее всегда был острым, как бритва. Кстати, на следующей неделе Юлия приедет повидаться с семьей Макса. Пригласим их на ужин?
      – Скорее всего. Жаль, что она заставляет меня чувствовать себя столь неподходящей.
      – Она не подразумевает этого на самом деле. Просто ты излишне чувствительна.
      Как-то раз, когда Рейчел позволила Чарльзу заниматься любовью, сама тем временем сочиняла подходящее меню, чтобы не вызвать упрека со стороны Юлии. Чарльз миновал один из тяжелых этапов наслаждения оральным сексом. Когда супруг исследовал ее бархатистые глубины, она чувствовала себя в поле действия неутомимого и вездесущего пылесоса «Хувер». Когда же она принималась ласкать вздыбленную плоть супруга, обычно по его просьбе, ей казалось, что она словно в детстве усмиряет их старый садовый шланг, который совершенно непредсказуемо вел себя во время ее мужественных попыток полить сад.
      – Как тебе понравилось, любовь моя? – спрашивал Чарльз, приподнимаясь, чтобы набрать в грудь побольше воздуха.
      Ей были видны только глаза, мерцавшие в копне ее волос под животом.
      – Чудесно, Чарльз, – восклицала она. – Думаю, приготовлю кок-о-вэ с шоколадным муссом для пудинга.
      – Звучит весьма заманчиво, – пробормотал Чарльз.
      – Спокойной ночи, дорогой, – сказала Рейчел, быстро закрывая глаза, не чувствуя этой ночью в себе сил для выдающихся подвигов над непокорным дружком Чарльза. – «Какую одержимость исступленного желания может ощущать любая мать, целый день провозившаяся с ребенком-ползунком, таким как Сара, со всеми ее «уа-уа», «пу-пу» и «бух», – думала она, ожидая, пока Чарльз успокоится и уляжется поудобнее.
      Чарльз прильнул к ней.
      – Устала, любовь моя?
      – Угу, – она притворилась засыпающей.
      – Хорошо, ладно. – Он наклонился и поцеловал ее. Она еле сдержалась, чтобы не сморщиться. Ей всегда не нравился запах ее влагалища на его губах.
      Он откатился на свою часть кровати, подумав о том, что поле битвы к следующему году у него увеличится. Антея становится все более неугомонной, а она – слишком обыденной. Игры вдали от дома гораздо безопасней. Даже в том случае, если мне придется пользоваться презервативом в интимной жизни с Рейчел, всегда я смогу предохранить ее от любой инфекции. Проклятое женское движение с их криками и визгами по поводу контрацепции уже сделало мужчину уязвимым перед инфекциями. Не то что в старые добрые времена, когда его можно было быстренько надеть и снять. Девицы, типа Антеи, принимают пилюли, но одному богу известно, где они проводят большую часть времени.
      Чарльз уже не раз подцеплял венерические заболевания. Семейный доктор очень мягко отнесся к этому.
      – Скажите Рейчел, чтобы она зашла ко мне, – попросил доктор Чарльза.
      – Но, доктор Бернс, вы же не можете ей сказать, чтобы она пошла провериться в вендиспансер, – она же сразу поймет, в чем дело. – В его голосе звучало полное смятение.
      – Нет. Нет. Так не пойдет. Скажу ей, что пора провериться на раковые опухоли, как обычный медосмотр, возьму мазок и сам пошлю его в клинику на анализ.
      – Вы так добры, доктор Бернс.
      – Не люблю подвергать риску порядочные семейные пары. Рейчел – замечательная девочка, и у вас чудесные детишки. – Мужчины обменялись крепким рукопожатием.
 
      Рейчел до мелочей продумывала подготовку к предстоящему визиту Юлии. Она тщательно записывала все, что необходимо сделать к приезду свекрови.
      – Надо постирать шторы в гостиной, – Юлия давно проиграла битву из-за тюлевых занавесок.
      – Соседи будут смотреть, – говорила Юлия.
      – Нечего им тут смотреть. Мне наплевать на их любопытные взгляды. Терпеть не могу тюлевые занавески.
      – Не очень хорошо для тебя.
      Эта фраза все время ввергала Рейчел в бездну ощущения своей вины. Несколько лет назад она бы смиренно извинилась. Но с того самого дня, как Юлия довела ее до слез, заставляя выставить Доминика в коляске на лютый холод, якобы подышать свежим воздухом, а Рейчел категорически отказалась, она дала себе слово, что перестанет бояться свекрови. Она больше не называла ее госпожа Хантер, так как начала сознавать, что такое обращение слегка унижает ее и ставит в двусмысленное положение, словно подчеркивая отсутствие ее собственного происхождения. – «Юлия, – решила Рейчел, – не будет больше управлять нашими жизнями».
      – Бабушка приезжает, – объявила она Доминику и Саре за воскресным ужином.
      Доминик просиял от радости.
      – Как хорошо. Она сделает мне настоящий костюм с потайным внутренним карманом в пиджаке.
      – В самом деле, дорогой? Весьма любопытно. Костюмы очень трудно пошить. Какого же цвета?
      – Коричневый. Бабушка и дедушка считают этот цвет наиболее подходящим для костюма.
      «Черт возьми, – подумала Рейчел. – Всегда у них вещи коричневые или зеленые. Их шкафы набиты коричневой и зеленой одеждой Юлии».
      – Как чудесно, Доминик, – сказала она, улыбаясь. – Ты останешься на ужин дома, когда они приедут?
      – Когда это?
      – В следующую среду.
      – Нет. Не смогу. Я останусь в этот вечер у Сэма.
      – Хорошо, дорогой. Я передам бабушке. – В душе Рейчел даже обрадовалась. Трудно было вынести зрелище, когда Чарльз превращался в шаловливого школьника, который дожидается, когда его погладят по головке, и подражавшего ему Доминика, сидевшего возле бабушки и источавшего чары благовоспитанного ребенка, что заставляло Юлию цвести от умиления, а Рейчел так и подмывало выпороть ребенка.
      – Где папочка?
      Рейчел посмотрела на Сару. Для четырехлетнего ребенка она была слишком проницательной и быстро реагировала на настроения Рейчел.
      – На работе, милая.
      – Но, мамочка, сегодня же воскресенье.
      – Знаю, но ему нужно работать. А когда он получит новую работу, ему придется еще больше трудиться.
      – Без него никто не приглашает нас в гости на выходные дни? – спросил Доминик.
      – Думаю, нет. – Рейчел было жаль детей. Доминик совершенно правильно подметил. Обычно она прилагала титанические усилия, чтобы вывезти их куда-нибудь, если Чарльз оказывался занят, пусть даже это был загаженный собаками парк, но в эти выходные она была занята подготовкой к визиту Юлии, поэтому дети выглядели скучными и несчастными.
      – В других семьях только и хотят, чтобы к ним на выходные кто-то приходил в гости, – сказал Доминик. – Ты знаешь моего друга Сэма?
      – Конечно.
      – Ну, у него нет отца. Он говорит, у его мамы есть любовник, который дарит ему подарки и дает конфеты.
      – Правда, Доминик?
      – Да. И его никуда не приглашают на выходные. Сэм говорит, это потому, что у него нет отца.
      – Значит, нам остается думать, как нам повезло, что у нас есть папочка, который нас очень любит и усердно трудится на наше благо.
      Рейчел понимала, что это звучит несколько высокопарно, но она уже начинала беспокоиться за Доминика, как он останется в гостях в предстоящую среду.
      – Чарльз, не находишь ли ты это немного рискованным? – поинтересовалась Рейчел мнением супруга, как только увидела его дома. – Она очень прелестная женщина, но нам ничего не известно об этом ее любовнике.
      – Ах, Рейчел. Не будь так безнадежно старомодной. Люди разводятся и снова влюбляются, и это происходит повсюду.
      – Но только не на Эшли Роуд. Здесь ни у кого нет времени на амурные дела. Только представь себе, как я заведу какую-нибудь интрижку под бдительным оком Доминика или Сары.
      – Я не могу себе этого представить, – серьезно ответил Чарльз. – Ты не из тех женщин, которые способны заводить интрижки.
      – То же можно сказать и о тебе, дорогой. Слава Богу! Я бы возненавидела себя, если бы оказалась среди тех женщин, которые вынуждены обшаривать карманы мужа, подозревая его в неверности.
      Он обнял ее и привлек к себе.
      – Рейчел, я люблю тебя.
      – Что-то случилось, Чарльз? Он посмотрел ей в глаза.
      – Нет, ничего особенного. Просто я нервничаю из-за перемены места работы. Там дел будет по горло.
      – Ты всегда можешь на нас надеяться.
      – Знаю. Именно в этом я обретаю новые силы. Она нашла весьма забавным столь необычное поведение Чарльза. В кухне, готовя ему чашечку кофе, она задумалась, почему это Чарльз вдруг расчувствовался. Это было очень ему несвойственно. В эту ночь она упивалась удовольствием полного подчинения партнеру и была очень счастлива.
      – Знаю, нам придется часто жить в разлуке, любовь моя. Но невозможно содержать двоих детей, решать все проблемы, сидя дома.
      – Знаешь, я думаю, что, если ты будешь так часто в отъездах, а у нас будет достаточно много денег, мне можно позволить купить небольшую машину на те деньги, которые остались от тети Беа.
      – Рейчел, но ты же никогда не сумеешь ее водить! Помнишь наш маленький зелененький «Эм-Джи», тот, что мы продали, чтобы провести наш медовый месяц? Ты ведь так и не научилась его водить. Совершенно не умеешь сосредоточиться. Задумаешься и разобьешься.
      – Да, пожалуй, ты прав. Но все равно, надо подумать об этом.
 
      Анна позвонила в среду утром.
      – Не хочешь прийти к нам на собрание в женском центре?
      – О! Анна! О чем на этот раз?
      – Контрацепция и аборты.
      – Интересно. Мне так надоели презервативы. От них пахнет, как от старых резиновых покрышек. Совсем не романтично. Должны же существовать какие-то другие формы контрацепции.
      – Нет, – ответила Анна. – Если бы мужчины должны были заботиться о контрацепции, то решение всех проблем устроилось бы одним махом.
      – Могу себе представить, – Рейчел засмеялась. – Но Чарльз очень дорожит предметом своего восторга. Анна, ты и в самом деле стала активисткой женского движения?
      – Кажется, да. Но мне бы очень хотелось и тебя привлечь на некоторые наши собрания.
      – Сегодня вечером у меня будет в гостях Юлия, поэтому я при всем желании не смогу.
      – О, господи, бедняжка.
      – Знаю, но мне нужно с ней разобраться. А тебе я скажу вот что: я спрошу у Чарльза, можно ли мне прийти к вам на собрание в следующий раз.
      – Рейчел, зачем тебе спрашивать разрешения у Чарльза, если сможешь прийти на наше собрание? Он же не спрашивает у тебя разрешения, куда ему ходить, а куда – нет.
      – Но это же работа, Анна. Это для нас – семья. Ты же не понимаешь семейной жизни или брака.
      – Можно подумать, что ты – большой знаток, – ответила Анна. – Я позвоню тебе, когда старая боевая кляча отчалит после своего визита, может быть, позову тебя к нам.
      – Ладно. Береги себя и передавай привет Алисе.
      – Удачи тебе с Юлией, а если придется совсем туго, пошли ее…
      Рейчел засмеялась и положила трубку. Она ведь даже не знает, что означает это выражение. Весь день Рейчел колдовала на кухне, приготовляя кок-о-вэ и шоколадный мусс.
      Все шло, как по маслу, когда Чарльз прибыл домой с бутылкой хереса для мамы.
      – Пахнет очень вкусно, – заметил он, сунув нос в запеканку. Рейчел была бесконечно довольна собой. В доме не осталось ни пылинки. Шторы в гостиной висели чистейшие, а медные ручки на дверях блестели. Чарльз посмотрел на кухонный пол. – Вижу, тебе пришлось немало потрудиться, дорогая. Вижу свое отражение в линолеуме. Знаешь, придется попросить маму наносить нам регулярные визиты – это превратит тебя в первоклассную домохозяйку.
      – Возможно, но через несколько лет я сдохну или окончательно сойду с ума, как госпожа Бриджес. Знаешь, ее отвезли в психбольницу. Она жила в доме № 24 вниз по улице. Никто не видел ее, кроме как через окно. Она всегда скребла и мыла в доме, а дети были безупречными. В самом деле, ужасно. Представляешь, сойти с ума от домашней работы.
      – Родная моя, разве это проблема, о которой тебе нужно беспокоиться? – Чарльз благодушно засмеялся. – Выну стаканы для хереса.
      Он подошел к угловому шкафу в столовой, который отделялся от кухни аркой.
      – Чарльз! – воскликнула Рейчел. – Анна звонила. Она хочет, чтобы я пошла на одно из ее собраний свободных женщин. Что ты скажешь?
      – Думаю, это чепуха, Рейчел. – Он вернулся на кухню. – Весь этот бред о том, как мужчины угнетают женщин. Скажи, я угнетаю тебя?
      – Конечно, нет, Чарльз, – она серьезно посмотрела на него. – Я думала, собрание о контрацепции и абортах могло бы показаться интересным. Оба направления сейчас активно развиваются, там делается много новых научных открытий. Мне кажется, что женщинам следует разрешить делать аборты, если они этого хотят.
      – И я точно такого же мнения, но поверь мне, Рейчел, все эти женщины погрязли в политике. Это вовсе не для тебя. Спорим, что ты не знаешь, сколько мужчин в кабинете премьер-министра? Так?
      Рейчел покраснела.
      – Конечно, не знаю. Я совсем отстала в таких вещах. Думаю, ты абсолютно прав. Все равно мне там будет скучно, так как я совершенно далека от политики, скорее всего, я ничего там не пойму.
      – Чувствительная дамочка, – сказал Чарльз. – Иди сюда. Давай выпьем.
 
      – Пристрастились к бутылке, понятно, – сказала Юлия Чарльзу, не успев открыть дверь.
      Чарльз поцеловал мать в щеку и пожал руку отцу, который стоял, не зная, куда себя деть, в ярко освещенном маленьком коридорчике, оклеенном оранжево-коричневыми обоями с геометрическим рисунком. Это всегда ставило Уильяма в тупик, ибо, по его разумению, было противоестественно иметь в каждой комнате разные обои. От них всегда становилось жарко.
      – Проходите, – пригласила гостей Рейчел. – Я попрошу Сару выйти, чтобы пожелать доброй ночи.
      Сара неохотно оставила свой игрушечный домик, чтобы выйти пожелать спокойной ночи бабушке с дедушкой. Ей нравился Уильям, от которого пахло свежестью, а не кислятиной, как от большинства приходивших в дом мужчин. Она подбежала к нему и уселась на колени.
      – Как поживает мой кругленький леденец? – спросил он, тормоша ее.
      – Она становится и впрямь на него похожа. В самом деле, Рейчел, тебе следовало бы последить за режимом ее питания. Помнишь, у Элизабет всегда были проблемы с весом.
      – Как Элизабет? – спросила Рейчел. – Что-нибудь от нее слышно?
      Лицо Юлии помрачнело.
      – Нет, ничего, – перебил Уильям. – Мы думаем написать в миссию, в Найроби. Последний раз мы слышали о ней, когда в страну вернулась какая-то их группа, так ведь, мама?
      Юлия улыбнулась.
      – Здесь не о чем беспокоиться. Думаю, она нашла себе какого-нибудь приятного молодого человека, и ей теперь стало слишком некогда, чтобы писать письма.
      – Смешно, если это окажется огромный негр с кольцом в носу, – Чарльз заливисто рассмеялся. – Представьте… – он запнулся, увидев лицо матери. – Извини, мама, это была шутка.
      – Не понимаю, почему Элизабет нельзя выйти замуж за негра? – сказала Рейчел. – Там, наверняка, не так уж много белых людей вокруг нее. Какая разница, я всегда говорила, что вполне возможно, в вашей семье была еврейская кровь. Взгляни на свой нос. – Температура в комнате, казалось, упала до точки замерзания. – Ладно. Мне нужно уложить Сару. Поцелуй дедушку, Сара.
      Сара спасла ситуацию, принявшись шумно обнимать дедушку, потом бабушку. Рейчел уже звала ее сверху, как вдруг услышала голос Юлии:
      – Не знаю, когда только эта девчонка научится приличным манерам, Чарльз. Я тебе говорила об этом в самом начале. Она сдерживает твою карьеру. Люди не прощают глупых замечаний. Тебе нужна чуткая жена, если ты собираешься чего-то добиться в этой жизни. Евреи. Мы действительно евреи.
      – Извини, мам, она же не нарочно.
      «Ну, и черт с ним, – подумала Рейчел, продолжая подниматься по лестнице. – Почему бы ему не принимать всегда ее сторону?».
      Она положила Сару в кроватку.
      – Не расстраивайся, мамочка, – Сара обвила ручонками шею матери. Рейчел крепко прижала дочь к себе.
      – Не волнуйся. Просто мамочка немного устала. Вот и все. Спи.
      – Как тетя Мэри? – поинтересовался Чарльз, как только они сели за стол. Рейчел еще раз окинула взглядом стол. Все было в порядке. Чарльз с матерью разговорились обо всех членах семейства.
      – Джозеф умер, – сообщила Юлия. – Говорила я тебе или нет?
      – Да. Бедняжка тетушка Мэри. Мы с ней давненько не виделись. Она была замечательной тетушкой, когда я был совсем маленьким. Это, пожалуй, единственный человек из всего клана, кого я мог выносить.
      – Чарльз, не будь таким жестоким. Кровь гуще воды, и, если твоя жизнь окончится крахом, если ты попадешь в сточную канаву, твои родственники всегда примут тебя.
      От внимания Рейчел не ускользнуло, как Юлия тщательно протерла нож и вилку о край скатерти.
      – Уильям, – встрепенулась Рейчел, – у меня для вас есть пиво, оно в кухне. Пойду принесу, – Рейчел прошла в альков и встала за кухонный прилавок. Наливая пиво, она наблюдала за оживленной беседой Чарльза с матерью. Вдруг ей стало невыносимо одиноко, когда она подумала о том, что они с Чарльзом давно уже вот так не разговаривают друг с другом. Практически ни разу с тех пор, как поженились. Она вернулась к столу с пивом.
      – Спасибо, милая, – сказал Уильям.
      – Ты выглядишь усталым, – сказала ему Рейчел.
      – Это город и толпы народу. Семейство Юлии – такие спорщики, а я не могу столько спорить.
      – Завидую, что вы живете в Дорсете. Жаль, что мы не можем жить где-нибудь здесь в пригороде. Я всегда считала, что городские дети выглядят хилыми в сравнении с деревенскими.
      – Это зависит от диеты, – вмешалась Юлия, прервав беседу с Чарльзом. – Если вы будете пичкать их всевозможной немыслимой иностранной пищей, конечно же, они не будут расти. Посмотрите на китайцев, к примеру. – Юлия села на своего излюбленного конька.
      – Кому-нибудь подложить еще курицы? Чарльз? Никто больше добавки не захотел. Чарльз и Рейчел унесли первое блюдо на кухню.
      – Она заглянула в холодильник и увидела остатки вчерашней китайской еды, так?
      Чарльз рассмеялся.
      – Она сегодня в отличной форме. Рейчел подала шоколадный мусс.
      – Знаете, Уильям, – обратилась к нему Рейчел, пока Чарльз с Юлией заканчивали свою беседу, – я решила купить автомобиль и заняться вождением. Что бы вы посоветовали мне купить? – Рейчел взглянула на Уильяма, который заметно повеселел и оживился. Машины были его излюбленной темой для разговора.
      – Думаю, новая модель «Форд Эскорт» была бы отличной покупкой.
      – Возможно, вы и правы, но я мечтаю о «Рено».
      – Прежде чем мечтать об умопомрачительных иномарках, спросите у меня… Вам ведь придется подумать о ремонте этих машин, милочка.
      – Рейчел собирается покупать автомобиль, Чарльз? – спросила Юлия, переключившись на их дискуссию.
      – Она только сейчас говорит об этом. Это все связано с ее подругами из женского движения. Она быстро загорается новыми идеями, но сомневаюсь, чтобы из этого получилось что-нибудь путное. Ты же сама знаешь Рейчел.
      – Бренда Мейсон вышла этим летом снова замуж.
      – Правда? В который раз?
      – Не знаю. Уже сбилась со счета, – ответила Юлия. – Когда ты приступишь к новой работе, Чарльз?
      – С первого января… Думаю, мама, нам пора присматривать новый дом, побольше.
      – И в новом районе, – Юлия ненавидела приезжать в Хаммерсмит. – Думаю, Доминик смог бы ходить в частную школу. Он так неправильно говорит, с примесью кокни.
      Чарльз нахмурился.
      – Знаю. Сейчас идет тенденция для детей среднего класса казаться поближе к пролетариату, но я не выношу иногда его манеры разговаривать, никогда не разберешь сразу, что он бормочет.
      – Я так рада, что ты обратился к своим чувствам, Чарльз. Я никогда не могла понять, почему бы тебе не купить один из симпатичных частных домиков в хорошем имении вместо того, чтобы переезжать в один из таких районов, где полно ирландцев.
      – Из-за меня, – вступилась Рейчел. – Я не могу жить в имении. Это убило бы меня.
      – Это вполне прилично для большинства молодых пар, Рейчел, – сказала Юлия.
      – Мы – не большинство молодых пар.
      Лицо Юлии застыло. – «Плохо, – подумала Рейчел и отправилась готовить кофе. – Новый дом? Чарльз пока не обсуждал с ней этого плана. Может быть, нам удастся выехать в пригород Лондона». – Эта мысль ободрила ее. И она, оживившись, понесла кофе в комнату.
      – Твои шторы хорошо выглядят, душа моя. Я никогда не замечала на них рисунка.
      – Я вычистила их в первый раз за все это время.
      – Хлопок, кажется? Должны стираться.
      – Да, но у меня все садится. Боюсь стирать. Они сидели у камина в гостиной, попивая кофе.
      – Замечательно, Чарльз, – сказала Юлия, снимая правую туфлю и давая ноге отдых.
      – Да, мне нравится эта комната, – поддержал разговор Чарльз.
      Рейчел улыбнулась.
      – Жаль, что тетушка Беа никогда не увидит здесь свою мебель. Она бы обрадовалась, что у меня стал отличный дом. Ей особенно нравился вот этот письменный столик. Помню, как она проверяла свои счета, когда я была ребенком и играла с потайными ящичками, – лицо Рейчел осветилось приятными воспоминаниями.
      – Очень мило, дорогая, – ответила Юлия. Она шарила в своей объемистой сумочке.
      – Что ты ищешь, ма?
      – Всего-навсего свои желудочные таблетки, Чарльз. Одну для тебя, Уильям, или ты предпочитаешь всю ночь мучаться? – она улыбнулась Рейчел. – В нашем возрасте нельзя есть жирную пищу, не расплачиваясь за это.
      – Извини, – сказал Чарльз. Рейчел посмотрела на него.
      – За что ты извиняешься, Чарльз? Чарльз непонимающе посмотрел на нее.
      – Это очень нетактично, Рейчел. Рейчел вышла из комнаты.
      – Не понимаю, что это на нее нашло сегодня, мама! В последнее время она немного странновата.
      – Я предупреждала тебя. В ней дурная кровь. Мы понятия не имеем, кто была ее мать. Не исключено, что она содержалась в психиатрической клинике. Они обычно подкидывают младенцев для усыновления, знаешь?
      – Полно, мама, неужели ты допускаешь, что Рейчел сумасшедшая?
      – Нет, дорогой, но кровь еще скажет свое.
 
      Поздно вечером в тот день Чарльз и Рейчел впервые крупно поссорились.
      – Не понимаю, почему ты все время выставляешь меня идиоткой перед своей матерью?
      – А меня тошнит, когда я наблюдаю, как ты разыгрываешь роль маленького мальчика перед ней. Тебе тридцать один, а ты все еще боишься ее.
      – Нисколько, – закричал Чарльз. – А тебе, Рейчел, лучше привести себя в порядок и понять, что миллионы женщин похожи именно на мою мать: они любят своих мужей, прекрасно ведут хозяйство и посвящают себя целиком семье. А ты только жалуешься. Моя мама совершенно права. Почему бы нам не жить в поместье, как все? Что в этом плохого? Так нет! Тебе нужно выделиться и не быть ни на кого похожей. Тебе лучше поостеречься и подумать, а почему ты не такая, как все? Чем ты отличаешься от нормальных людей? Или тебе хочется, чтобы тебя увезли так же, как госпожу Бриджес?
      – Это несправедливо, Чарльз. Я не могу быть иной. Я такая, какая уж есть, – теперь она плакала.
      – Тогда ты должна задуматься над этим, – он демонстративно вышел, отправившись спать в комнату Доминика. Рейчел осталась рыдать одна.

      – Кто я, тетушка Эмили? Тете что-нибудь известно обо мне, кроме того, что мою мать звали Каролина?
      Тетя Эмили смутилась, не зная, как ей поступить.
      – Я обещала тете Беа не говорить тебе, дорогая.
      – Но ты должна это сделать. Пожалуйста, тетушка Эмили. Юлия говорит, что во мне течет дурная кровь. А Чарльзу она все время толкует, что, скорее всего, меня взяли из местной психиатрической клиники.
      Лицо тети Эмили посуровело.
      – Каким же нужно быть злобным человеком, чтобы такое сказать! Должна тебе признаться, Рейчел, я всегда недолюбливала эту женщину. Она напоминает мне кухарку, которая когда-то у нас работала и все время делала едкие замечания. Очень плохая манера. Должна тебе сказать, что ты выглядишь измученной и похудевшей, родная.
      Рейчел с детьми приехали погостить у тети Эмили на несколько дней рождественских каникул. Рейчел специально выбрала середину недели, чтобы Чарльз не смог поехать с ними.
      – Билеты на поезд гораздо дешевле, чем в выходные дни. Буду звонить тебе каждый вечер и проверять, все ли у тебя в порядке, не одиноко ли тебе, – объясняла Рейчел Чарльзу.
      – Не волнуйся, дорогая, я позвоню тебе в том случае, если надумаю заглянуть к нашей соседке Мэри поесть или поболтать.
      – Ладно.
      Чарльз облегченно вздохнул, подумав о том, что у него есть парочка дней, чтобы попрощаться с Антеей.
      Тетя Эмили очень обрадовалась, увидев у себя в гостях Рейчел с двумя детьми, и одновременно поразилась: лицо Рейчел было невероятно измученным. После ужина они сидели в библиотеке возле камина.
      – Ой, сейчас все стало так ужасно. Как только мы с Чарльзом начинаем спорить, он тут же заявляет, что я сумасшедшая.
      – Ах, дорогая Рейчел. Ты несчастлива с Чарльзом?
      – Да нет же. Не в этом дело. Все дело во мне. Я сама другая, не такая, как все. Единственный человек, которого тоже взяли на воспитание, и я знаю это, – Анна. Помнишь, когда я спрашивала у тети Беа о своем происхождении? Так вот, Анна тоже обещала спросить свою мать об этом. Но я до сих пор так и не выяснила, настоящая у Анны мама или приемная. Думаю, Анна струсила, когда пришло время задать этот важный вопрос, а я, по крайней мере, вернулась тогда в монастырь, знаю хотя бы имя, которое повторяла в своих вечерних молитвах. Но пришло время, когда я должна узнать всю правду. Пусть она будет горькой. Пусть моя мать была сумасшедшей, а я появилась на свет в Эксминстерской психушке. Если все узнаю, это не будет меня так пугать.
      Тетя Эмили встала и подошла к комоду, стоявшему на том месте, где когда-то гордо красовался любимый письменный стол тети Беа. Она порылась немного в ящиках и вернулась к своему креслу. В руках она держала две потускневшие и пожелтевшие от времени фотографии и письмо. Она отдала их Рейчел.
      – Молодая женщина – Каролина, твоя мать, постарше – Регина, твоя бабушка.
      Рейчел смотрела сначала на фотографию Каролины, затем – на фото своей бабушки.
      – Я больше похожа на бабушку, правда?
      – Да, пожалуй, очень большое сходство. На фотографии не видно, но у нее были ярко-рыжие волосы. Вот откуда у тебя такой золотистый оттенок в каштановых волосах.
      – Ты знаешь, где сейчас находится моя мать?
      – Она умерла, дорогая. Совсем недавно. Всего несколько лет тому назад.
      – Но не в сумасшедшем доме?
      – О, нет, Рейчел. Вовсе нет. Не изводи себя понапрасну. Она умерла от рака.
      – Почему она отказалась от меня, тетя Эмили?
      – Ответ написан вот здесь. Тетя Беа говорила, что предпочла бы, чтобы ты никогда не узнала всей правды, но в том случае, если захочешь все-таки узнать, она приготовила тебе письмо.
 
       «Дорогая Рейчел!
 
      Мне очень трудно писать тебе это письмо. Я понимаю, что в твоей жизни что-то осложнилось, если ты обратилась к тетушке Эмили с вопросом о своем происхождении, а она сочла достаточно мудрым ответить на этот вопрос.
      Если коротко, то ты – моя племянница. Мой отец, Лионел Кавендиш, имел (оставалось неизвестным до самой его смерти) связь с женщиной, которая была проституткой. Когда моя мать умерла, он поклялся, что никогда не женится вновь. Однако, полагаю, вследствие мужских физиологических потребностей, он взял Регину, твою бабушку, из публичного дома и устроил ей домик в Аплайме. Беременность Регины, как я думаю, явилась для обоих полной неожиданностью, но на свет появилась Каролина, твоя мать. Далее Каролина забеременела от американского пилота, который бросил ее, и родилась ты. Каролина не могла заботится о тебе, а Регина слишком страдала после смерти моего отца. Поэтому мы с тетушкой Эмили обе решили, что твой дом находится здесь, с нами.
      Как бы мне ни было больно ворошить прошлое с его тайными подробностями, но я хочу, чтобы ты знала, что твоя бабушка Регина была замечательной женщиной. Она всю жизнь любила моего отца, и ее собственная жизнь оборвалась вскоре после того, как она позаботилась о твоем будущем. Я понимаю, что мы с Эмили не могли заменить для тебя полноценную семью, какая была бы у тебя в том случае, если бы ты попала в приют, а оттуда тебя отдали на воспитание в семью. Мне хочется, чтобы ты знала, что нашу любовь тебе нигде не смогли бы дать. Таким образом, ты из рода Кавендишей, и твое место в семье принадлежит тебе по праву.
      С любовью, тетя Беа».
 
      Слезы бежали по щекам Рейчел, когда она дочитывала письмо.
      «Я должна позвонить Чарльзу, – подумала она. – Рейчел взглянула на часы. Было одиннадцать. Еще не так поздно. Он звонил ей в семь и предупреждал, что пойдет в гости к соседям Мэри и Роберту. Должно быть, он уже вернулся». – Она стояла у телефона в ожидании, когда же Чарльз возьмет трубку и ответит ей.
      «У меня есть семья. Я Кавендиш. У меня есть дедушка и бабушка… Ну, подними же трубку, Чарльз… Слава богу, кошмар кончился. Я не сумасшедшая. Мое отличие состоит в том, что бабушка была проституткой», – плакала и кричала она в трубку, впав в истерику.
      Из кухни вышла тетя Эмили.
      – Думаю, его нет там. Иди в кухню. Давай выпьем кофе, – она повесила трубку, взяв ее из руки Рейчел. Эмили, обняв рыдавшую Рейчел, повела ее на кухню.
      – Ты знала мою бабушку?
      – Нет, дорогая. Я видела ее всего дважды. Один раз, чтобы договориться, как нам забрать тебя, а второй – уже за тобой.
      Нежно и ласково Эмили выслушивала, пока Рейчел изливала душу в уютной кухне, возле огромной плиты марки «Ага», дышавшей теплом и сочувствием. Через некоторое время измученная Рейчел отправилась спать. Когда тетушка Эмили укрывала ее одеялом, Рейчел обхватила шею тетушки и приникла к ее теплой груди.
      – Я так счастлива, что вы взяли меня. Понимаю, что у меня жизнь сложилась гораздо лучше, чем если бы я попала в другое место.
      Рейчел почти уже заснула, когда тетушка Эмили осторожно разомкнула ей руки и положила их под одеяло.
      Эмили прошла по коридору в комнату Беа. Там все оставалось без изменения. Она села в кресло у окна для ночной беседы с Беа.
      – Должна сказать тебе, Беа, что Рейчел восприняла все очень хорошо. Надеюсь, ты не осуждаешь меня за то, что я открыла ей всю правду именно в этот момент. Не могу сказать, что Рейчел безумно счастлива с Чарльзом. Она совсем стала на себя не похожа. Возможно, это пройдет со временем. Хочется так думать. Теперь я тоже пойду спать. Очень поздно, а дети рано просыпаются по утрам. Хочу, чтобы у Рейчел все наладилось. Спокойной ночи, Беа, – она встала, подошла к кровати, погладила ее, затем прошла через комнату к окну, открыла его и вернулась в свою комнату.
 
      Чарльз, пожелав Рейчел по телефону спокойной ночи в семь, совершенно свободно мог провести ночь с Антеей. Немного утомленные бурным утолением своих сладострастных желаний, они лежали на полу в квартире Антеи, рассуждая об анальном сексе.
      – Тебе действительно нравится, Антея? – удивился Чарльз. – Большинство женщин жалуются на причиняемую им боль.
      – Но многие не чувствуют боли, – сказала Антея.
      – А ты?
      – Чуть-чуть. Самую малость. Боль не мешает мне получать удовольствие.
      «Дрянь, – подумал Чарльз, – как раз когда я собрался бросить ее, она мне такое заявляет». – И неуверенно исподволь начал. – Фактически, Антея, я хотел тебе сказать. Мы сделаем перерыв.
      – Почему?
      Чарльз перевернулся на живот.
      – Причина в Рейчел. Она становится подозрительной из-за моего отсутствия. Сегодня вечером я должен был ей сказать, что мне нужно всю ночь освещать события предвыборной кампании в Таун Холл, чтобы провести время с тобой. Терпеть не могу врать ей столь наглым образом, но мне действительно было очень приятно с тобой, – Чарльз обнял ее за плечи и привлек к себе.
      – А ты не мог бы оставить ее навсегда?
      – Антея, ты же знаешь, что я не смогу этого сделать. Мы уже говорили с тобой раньше. Она не сможет без меня.
      – Полно женщин, которые справляются, – горько заметила Антея. – Что, Рейчел не такая, как все?
      – Не совсем. Во-первых, не справляется с детьми. Она не может даже вести хозяйство, как следует. Тебе же известно, что ее взяли на воспитание две лесбиянки и воспитали словно принцессу на горошине. Знаешь, она была девственница, когда я взял ее в жены.
      – О, Чарльз, я не вынесу жизни без тебя.
      – Но это ненадолго. Всего на шесть месяцев. К тому времени она снова успокоится. Увидим, будем ли мы питать друг к другу те же пламенные чувства к тому времени. Если да, тогда мне придется всерьез задуматься над браком с Рейчел.
      – Я точно знаю, мои чувства не изменятся, – она страстно и порывисто обняла его.
      Увидев в ее глазах пылающий огонь желания, он тотчас же пришел в возбуждение. – Надеюсь на это, – сказал он, повалив ее на пол, уверенным движением раздвинул ноги и глубоко вошел в горячее лоно Антеи.
      – Больно, больно, – застонала она.
      Но он самозабвенно вонзал орудие страсти все глубже и все настойчивее.
      – Ты ведь говоришь, что нравится, – тяжело выдохнул он.
      Она взглянула на его лицо. Вены на лбу вздулись, в глазах отражались отблески огня от горевшего газа.
      «Но не так же сильно», – сказала она про себя. Она кричала от боли, когда он подошел к блаженному завершению.
      Сразу же Чарльз раскаялся.
      – Как ты, любимая? – он нежно обнял и успокоил ее. – Мне не хотелось причинять тебе боль.
      – Но ты и не причинил ее мне, Чарльз. Честно. Я наслаждалась. Ты такой чуткий любовник.
      – Самый лучший навсегда, любовь моя?
      – Самый лучший, – ответила она, чувствуя, как теплая струйка крови течет по ногам, оттуда, где он терзал ее. – «Черт возьми, – подумала Антея. – Кажется, пятно будет на моем белоснежном ковре. Ладно. У нас впереди шесть месяцев, чтобы удалить его».
 
      – До свидания, любовь моя, – сказал Чарльз на следующее утро.
      Антея решила, что возьмет отгул, поэтому не спешила вставать и, оставаясь в кровати, воскликнула:
      – Просто невыносимо думать, целых шесть месяцев я проведу без тебя.
      – Понимаю. Будет трудно, – ответил Чарльз, – но ты же займешься чем-то, как и я. Проводи время на людях. Я позвоню тебе как-нибудь в июне, числа пятнадцатого. Устроим ужин на двоих и посмотрим, как мы себя чувствуем. Мы обязаны так поступить перед Рейчел и детьми.
      – Ты прав, Чарльз. Действительно, мы в долгу перед твоей семьей.
      Дверь хлопнула, и Чарльз вышел. Антея уткнулась в подушки и заплакала. Затем, будучи особой весьма практичной, встала, прибрала квартиру, вымыла посуду, затем, морщась от боли, села на корточки в гостиной, поставив тазик с порошком на пол, принялась аккуратно замывать кровавое пятно на ковре. – «Шесть месяцев пробегут незаметно, если я организую какие-нибудь вечерние занятия. Позвоню-ка я своим старым друзьям…» – Она спланировала, что будет делать эти шесть месяцев.
 
      «За шесть месяцев у меня будет достаточно времени, чтобы продать дом и переехать отсюда, – думал Чарльз. Ему всегда требовалось шесть месяцев, чтобы избавиться от очередной девицы. – Забавно, как женщины легко верят, что ты действительно женишься на них по прошествии времени. Даже если ты с самого начала отношений даешь им ясно понять, что не имеешь ни малейшего намерения оставить супругу. Постепенно жизнь расставит все на свои места. Пора переезжать. – Чарльз принялся напевать себе под нос. – Рейчел вернется через два дня». Он открыл входную дверь своего дома. В доме было непривычно чисто и тихо, а он уже успел соскучиться по беспорядку.
      «Все-таки в душе я очень домашний человек», – подумал Чарльз.

* * *

      Рейчел сидела в кровати, поставив на колени подносик с завтраком. Откинувшись спиной на гору подушек, она пыталась осмыслить значительность произошедших с ней жизненных перемен. Это не внешние изменения, а внутренние. Прежней Рейчел больше не существует. Я не бедный несчастный ребенок, взятый на воспитание в каком-нибудь сиротском приюте. Я – Рейчел Кавендиш. У меня есть тетя и бабушка, мать и отец, я – наполовину американка. Эта новая мысль показалась ей очень смешной.
      – Чему ты смеешься, дорогая? – спросила тетушка Эмили, которая зашла проверить самочувствие Рейчел.
      – Я наполовину американка, тетушка Эмили. Ты знаешь, откуда родом мой отец?
      – Думаю, из Нью-Йорка… Да, точно. Как ты? Должна заметить, сегодня ты выглядишь гораздо лучше, чем вчера.
      – Я отлично себя чувствую. Словно я превратилась в совершенно иного человека. Должно быть, у меня есть и другие родственники среди Кавендишей, так ведь?
      – Несомненно. Большинство живет в Лондоне. Я повидаюсь с ними для тебя, душа моя.
      – Не беспокойся, тетушка Эмили. Просто мне хотелось знать. Я вовсе не светская дама, и мне совсем не хочется вращаться в свете.
      Когда в этот вечер позвонил Чарльз, Рейчел в конце разговора сказала:
      – Я знаю, кто я есть, Чарльз. Я – урожденная Кавендиш. Я родилась вовсе не в сумасшедшем доме. Можешь передать Юлии, что все обстоит гораздо хуже… – Она засмеялась.
      – О чем ты? – спросил Чарльз. – Что может быть еще хуже этого?
      – Расскажу при встрече.
      – Я скучаю без тебя, Рейчел.
      – Я тоже соскучилась, Чарльз. – Она положила телефонную трубку и подумала. – «Ха-ха. Это неправда. Я вовсе не соскучилась по нему».
 
      – Когда мы поедем в гости к бабушке? – спросил Доминик в поезде, когда они возвращались домой.
      – Думаю, скоро, – Рейчел действительно сгорала от нетерпения увидеть лицо Юлии в тот момент, когда она сообщит ей новость. В особенности, пикантную деталь про бабушку. Она сидела в поезде, расслабившись и прислонившись к спинке кресла. Интересно, в этом ли состоит причина того, что я так наслаждаюсь сексом. Она вспомнила, как удивился Чарльз в их брачную ночь, когда она испытала миг величайшего блаженства сразу же, как только они предались любви.
      – Эй, подожди… – запротестовал Чарльз. – Ты точно девочка?
      – Не сомневайся, – ответила Рейчел. Спустя совсем немного времени, когда страсть прошумела бурным потоком и утихла, а Чарльз погрузился в глубокий сон, она вспомнила, как лежала возле него с чувством огромного разочарования. – «Я сама умею делать это гораздо лучше. Может, со временем будет лучше».
      Стук колес поезда всегда пробуждал в ней сладострастие.
      – Хочу писать, – сказал Доминик. «Полагаю, лучше вскоре не стало, так как у нас почти сразу же появился Доминик», – подумала она, пока возилась с детьми в туалете в конце коридора качавшегося вагона.
      – Ты совершенно по-другому выглядишь, – удивился Чарльз, открывая им дверь в пятницу утром.
      – Я и есть совершенно другая.
      – Мне влюбляться в новую Рейчел? – подозрительно спросил он.
      – Скорее всего, нет. Но уже слишком поздно. Обратной дороги нет.
      Она говорила без умолку почти весь вечер. Чарльзу едва удавалось вставить где-нибудь словечко. Свой монолог она закончила, сказав:
      – Теперь ты понимаешь, что я имела в виду, говоря, гораздо хуже, так? Юлия умрет, когда я расскажу ей, что моя бабушка была проституткой.
      – А тебе нужно ей об этом говорить?
      – Да, Чарльз. Долгие годы я терпела ее покровительство, наконец наступил предел ее издевательствам. Хватит.
      – Ладно, говори, но только вряд ли она очень обрадуется этому.
      – Меня это вовсе не волнует. Понимаю, она – твоя мама, но она, кроме этого, еще и воинствующий сноб, переворачивает все в обществе с ног на голову. Меня абсолютно не интересует, что она там подумает. Завтра я отправляюсь к агентам по продаже недвижимостью. Мы сможем продать дом и перебраться из Лондона.
      – Я не собираюсь уезжать из Лондона, – раздался резкий настойчивый голос Чарльза.
      – Ладно. Поищем компромиссное решение.
      – Не дальше Твикенхам.
      – Хорошо. В Ричмонде есть прекрасные дома, – сказала Рейчел.
      – Мне это кажется вполне подходящим.
      – На следующей неделе я сдаю на права. Если сдам экзамен, то покупаю «Вольво». Тетя Эмили предложила оплатить машину.
      Чарльз пришел в восторг. Он уже задумывался над покупкой машины для себя.
      – Здорово! – воскликнул он. – Старушка расщедрилась! Теперь я могу заиметь «Бентли».
      Чарльз избегал заводить машину до тех пор, пока не придет время позволить купить самый лучший автомобиль. Он со стыдом вспомнил отцовский «Морис Майнор».
      – Мы должны обустроиться на новом месте в течение шести месяцев, – сказала Рейчел. – Эти дома резко подскакивают в цене. Мы этот купили за 5.500 фунтов двенадцать лет назад? Мэри говорит, что их дом стоит на рынке 30.000. Загляну-ка я к ней и попрошу список агентов по торговле недвижимостью.
      В субботу утром Рейчел встала рано, оделась. Нужно было сделать последние покупки к Рождеству. Она хотела купить Чарльзу свитер, но тот терпеть не мог, когда ему кто-то покупал одежду, поэтому она попытается найти для него первое издание для его коллекции редких книг, хотя он ни одной из них прочитать не удосужился. Она оставила детей с Чарльзом и пошла к Мэри.
      – Огромное спасибо, что на днях накормили Чарльза ужином.
      – Когда на днях? – переспросила Мэри с таинственным видом.
      – Ой, я несколько дней гостила у тетушки, а Чарльз звонил, чтобы пожелать спокойной ночи и упомянул, что собирается заглянуть к вам на ужин. Наверное, ему позвонил начальник и куда-нибудь неожиданно вызвал. Так часто случается. Вдруг где-то вспыхивает пожар или паника, и Чарльз уходит на весь вечер, а бывает и на ночь.
      – Я бы такого не потерпела, – сказала Мэри. – Роберт, по крайней мере, дома каждую ночь, пусть даже висит все время на телефоне.
      – Я привыкла. Будет еще хуже, как только он перейдет на новую работу в «Дейли Репортер». Ему придется много ездить за границу. Вот почему я так рада, что мы перебираемся в новый дом. Я с головой уйду в его обустройство. Буду полностью занята в его отсутствие. Мне будет тебя не хватать, Мэри.
      – Понимаю. Я тоже не горю особым желанием жить в Плимуте. Все мои корни здесь, но Роберту предложили руководить большим районным офисом, поэтому я должна быть с ним рядом.
      – Желаю счастья, Мэри.
      – И тебе того же, Рейчел, – они крепко обнялись.
      – Мне нужно купить еще кое-что по мелочам, хочу успеть пораньше, пока магазины не забились толпой народа так, что невозможно пройти.
      В канун Рождества Рейчел лежала на диване у небольшого огня, разведенного в камине гостиной. – «Все происходит так быстро», – подумала она. Табличка «Продается» не успела появиться на их доме, а они уже получили предложение на 34.500 фунтов. Рейчел целую неделю колесила по Ричмонду, пока не отыскала прекрасный старинный дом приходского священника на участке площадью в четверть акра. Основная часть дома была построена в Григорианском стиле, с пристройками во времена королевы Виктории: лабиринтом винных погребов и мраморной кладовой. Служителям церкви не терпелось его продать. Дом был выставлен на продажу уже очень давно.
      – Посмотри, Чарльз. Видно кладбище. Обожаю кладбища.
      Они стояли в огромной спальне.
      – Здесь нужно столько переделывать, – сказал Чарльз.
      – У меня будет уйма времени заняться ремонтом. Ты все время будешь в разъездах, а я с детьми проживу как-нибудь, пока не закончу работы. Хорошая покупка.
      – Ты права, – согласился Чарльз.

      – Это наш дом, любовь моя! – Чарльз обнял Рейчел за талию. – Настал самый счастливый момент в моей жизни, – он посмотрел на нее. – У меня есть все, к чему я стремился: сказочная работа, сказочный дом, мы богаты и знамениты.
      – Я не хочу быть богатой и знаменитой. Говори за себя, – сказала Рейчел.
      Они стояли перед входом купленного дома.
      – Мне следует внести тебя через порог жилища как новобрачную, – произнес Чарльз и, подхватив ее на руки, переступил порог дома. Они оказались в квадратном пыльном зале. Как только они открыли дверь, послышался писк и хлопанье крыльев. Рейчел завизжала. Чарльз неуклюже опустил Рейчел на пол.
      – Летучие мыши, – ответил он. – Мы их потревожили.
      Рейчел, отряхиваясь, встала.
      – Извини. Глупо. Обычно я не такая трусиха, просто от неожиданности. Фургон с мебелью будет здесь через час или два. Давай пройдемся по комнатам.
      Они обошли дом, планируя свое будущее вместе.
      – Это отличная комната для моего кабинета, – сказал Чарльз, выбирая угловую комнату с французскими дверями, выходившими в сад.
      – Здесь столько работы, что мне, пожалуй, одной не справиться, Чарльз. Потребуется чья-то помощь.
      – Я уже думал об этом. Нам придется нанять кого-то за плату и жилье, как Давидзоны.
      – Ты говоришь о той угрюмой француженке? Давидзоны были владельцами местной газетки «Аргус Вечернего Хаммерсмита», в которой до этого работал Чарльз. Устраивая ему прощальный вечер, они любезно пригласили всех сотрудников к себе домой. Чарльза они пригласили в свой дом впервые. Он расценил это не только как дружеский жест, но и как знак признания заслуги молодого человека, подающего надежды и продвигающегося вверх по социальной лестнице, что может пригодиться в будущем.
      Семья Давидзонов сколотила свое состояние на шерсти с севера Англии. Пока преуспевающие сыновья посещали частные закрытые школы, семейство добивалось признания в обществе. Они купили «Аргус» около 50 лет назад, и занимаясь огромной благотворительной работой и политическими интригами, настоящий владелец газеты получил титул. Чарльз был покорен их образом жизни. Он стоял в гостиной с бокалом бренди в руках, разглядывая прислугу, которая угощала всех кофе. – «Какая аппетитная девочка, – отметил он про себя, – моя бы воля, я бы согнал кислую мину с ее личика».
      Сэр Давидзон подошел к нему.
      – Мне будет тебя не хватать, мой мальчик. Не часто везет с такими парнями, как ты. Ладно, обойдемся. Мы не распускаем нюни, потому что нам хватает жестокости.
      Чарльз слегка опешил. Жестокости? Его это немного задело. Однако он решил воспринять это как комплимент.
      – Благодарю, сэр.
      – Не забывай старую фирму, обещаешь? Мы будем признательны за любую толику информации, посланной в наш адрес. Разумеется, и на нас можешь вполне рассчитывать, хотя, конечно, не все события, происходящие в западной части Лондона, интересны для такой солидной газеты, как «Репортер».
 
      – Ты еще не знаешь, – добродушно сказал Чарльз. Внутренне он составлял в памяти образ того, как его новый дом должен будет отражать этот изысканный, богатый, экзотический стиль, который ему казался пределом роскоши и мечтаний.
      – Видишь ли, – пояснил он Рейчел, когда они катили домой в новеньком автомобиле «Вольво», – нам придется устраивать много развлечений. В этом деле важно не то, что ты знаешь, а то, кого ты знаешь.
      – Терпеть не могу развлечения. Ты же знаешь, Чарльз. Именно поэтому тебе приходится все время приглашать людей в рестораны.
      – Сейчас это слишком большой союз, родная. Тебе придется попытаться. Разве дом у нас не сказочный? Это как раз то, что надо для нашей репутации.
      – Но у нас же нет таких денег, Чарльз. Все равно у нас мебель гораздо лучше, чем у них.
      – Знаю, как ты любишь старый хлам тетушки Беа, дорогая моя, но должен честно тебе признаться в том, что предпочитаю более современную мебель. Она должна соответствовать моему престижу.
      Рейчел хранила молчание, пока Чарльз разглагольствовал. Самолюбие ее было задето. Она не понимала, как это кому-то может не нравиться старинный, благородно поблескивающий обеденный стол из красного дерева с такими же стульями эпохи правления принца-регента или элегантный письменный стол. – «Все в доме было гармонично подобрано, – сказала она про себя, – хотя, может быть, Чарльз прав. Деловые люди стараются устроить свою жизнь посовременнее, чтобы было удобно справляться с огромными объемами работы».
      – Мы можем разместить тетушкину мебель в свободных спальнях, – предложила Рейчел.
      – Я склоняюсь к тому, чтобы продать ее. Мы можем выручить огромные деньги за этот стол со стульями. Один парень на Сотби назвал пару тысяч, если они в хорошем состоянии.
      – Чарльз, я совсем не хочу продавать мебель.
      – Но нам ведь нужны деньги на то, чтобы отремонтировать дом. Пройдет несколько месяцев, пока мы ощутим весомый доход от моего нового жалования, а мне прямо сейчас нужно приглашать людей и приниматься за дело. Рейчел, это все ради нашего будущего. Помни о том, что дети начнут ходить в частную школу. Считай, что деньги за мебель пойдут на их образование.
      – Ладно, пусть так. Но я ни за что не продам письменный стол.
      «Черт с ним, – подумал Чарльз, – хотя в этой деревянной рухляди гораздо больше денег, чем во всем остальном вместе взятом».
      – Разумеется, нет. Думаю, если понадобится, я всегда лучше возьму деньги в банке.
      – Спасибо, Чарльз, – Рейчел пожала руку мужа.
      Следующие шесть месяцев промелькнули с быстротой молнии. Дети были определены в местную частную школу Ричмонда, а Чарльз стал заявляться домой в любое время дня и ночи. Он был в своей стихии. Оставлял листки с инструкциями для Рейчел и строителей, звонил ей со своими распоряжениями из любой точки земного шара.
      – Дорогая, ковер привезли? – спросил он в одной из обычных ночных телефонных бесед с ней.
      – Нет, а ты откуда звонишь?
      – Я на Цейлоне.
      – Как там? – она представила жаркое звездное небо и ароматы Востока.
      – Жутко скучаю. Ненавижу это место. Здесь такая вонь. Как там с кухонными шкафами? Установили уже?
      – Господин Барстоу говорит, что будет в форме завтра и установит их.
      – Хорошо. А что телефоны? Они проложили провода по всем комнатам? Ты проверила цвет? Должны быть не белые, а цвета слоновой кости.
      – Да, проверила. Они будут здесь на следующей неделе.
      – Мне пора. Должен быть на ужине и хочу успеть переодеться в костюм, обязательный даже в этой проклятой жаре.
      – Скучаю по тебе, Чарльз. По ночам мне так одиноко.
      – Я тоже без тебя скучаю, любимая. Знаешь, мне так одиноко.
      – Понимаю. Должно быть, ужасно тебе, ведь и дети со мной.
      – До свидания, любовь моя. Позвоню завтра. – Чарльз положил трубку.
      Он дождался стука в дверь. Сума слыла в городе самой лучшей дамочкой для развлечений. Бедняжка Рейчел. Должно быть, ей немножко одиноко без меня: теперь даже соседей поблизости нет, с кем бы можно было перекинуться парой слов и посплетничать. Он почувствовал знакомый укол совести от ощущения своей вины в волне охватившего его неутолимого сладострастия. Руки Чарльза покоились на сочных и пышных ягодицах Сумы, а взор пронзал затылок девушки, чье лицо утонуло в мягких подушках. Нанять горничную – проблема не из легких. Его разгоряченная фантазия вдруг подсказала ему образ златовласой полногрудой красавицы-горничной, лежавшей под ним в свободной комнате нового дома. Чарльз утолил свою страсть очень быстро.
 
      Рейчел ожидала на обед Анну. Положив телефонную трубку, она отправилась на кухню, чтобы заняться необходимыми приготовлениями. Она уже так долго жила в доме в походных условиях, что научилась виртуозно готовить еду для себя и детей на скорую руку.
      – Господи! Зрелище, словно после взрыва бомбы, – сказала Анна, прошествовав через парадную дверь и осмотревшись. – Что с тобой, Рейчел? Ты что, начиталась журнала «Дом и сад»? Такое впечатление, будто здесь готовятся проводить смотр лучших архитектурных работ. Рейчел стыдливо рассмеялась.
      – Знаю. Но это все Чарльз, его затеи. Ты же знаешь мои вкусы. Он принимает решения, а я только выполняю его приказы, хотя не представляю, как буду справляться с этим светло-голубым ковром от стены до стены, по которому будут топтаться дети и их друзья.
      Анна уставилась не белоснежные стены. На все деревянные вещи было нанесено блестящее белое глянцевое покрытие. От этого комнаты становились светлее и просторнее.
      – Ну и ну, конечно, в этом есть своя прелесть, но здесь абсолютно противопоказано открывать консервные банки с фасолью.
      – Все равно я не умею их открывать. Чарльз взрывается и начинает читать мне лекции о детском питании, если я готовлю что-то из банок. Он начинает цитировать свою мамочку, которая, как ты успела уже заметить, никогда не имела даже консервного ножа. – Сейчас они были в кухне. – Но,– продолжала Рейчел, – должна признаться, когда его нет, я пирую и ем все, что хочу. Поэтому угощайся. Тушеная фасоль с поджаренным хлебом. Беда в том, что Доминик ябедничает.
      – Этот мальчишка всегда был вредным крысенком. Тебе не следовало надолго оставлять его с бабушкой.
      – Но у меня не было иного выхода. Я была уверена в том, что из меня вышла никудышная мать, а она такая безупречная во всем, поэтому мне казалось, лучше оставлять его у нее на каникулы, нежели он будет крутиться возле меня. Он же трудный ребенок, ты знаешь это прекрасно, Анна. Я даже не думаю, что он меня сильно любит. Но хватит утомлять тебя разговорами о детях. Мы с тобой сто лет не виделись. Что случилось с Алисой?
      Анна плюхнулась в кресло.
      – Не знаю. Она бросила меня из-за женщины по имени Лу. Она говорит, что я слишком деспотична, что не для того покинула мир мужчин-тиранов, чтобы оказаться в руках ревнивой женщины.
      – Ты – ревнивица, Анна?
      – Не думаю. Просто, согласно моим принципам, я уверена, люди должны оставаться верными в своих привязанностях. Суть не в том, что ей хотелось оставить меня, просто она добивалась права вступать в любовные связи со всеми, с кем пожелает. Она считала, что это ни в коем случае не отразится на нашей с ней симпатии. Так или иначе, но однажды во время вечеринки я, обнаружив ее в постели с хозяйкой, напала на нее. Она знала, что я найду ее, и самое ужасное, наслаждалась тем, что я поколотила ее. В тот вечер я поняла, дальше это продолжаться не может. Она всегда доводила меня. Я сама себе была противна из-за своего безволия, что всегда прощала ее и оставалась, ненавидела ее за то, что она вынуждала меня испытывать ненависть к самой себе. Стоило ей только взглянуть на другую женщину, как я сходила с ума от гнева.
      – Ох, Анна, – Рейчел положила ладонь на руку своей подруги. – Дорогая Анна, это так на тебя непохоже. Ты же не жестокая по характеру. У тебя доброе сердце. Мне всегда казалось, что двум женщинам гораздо проще ужиться вместе, не имея проблем с мужчинами.
      – Неужели ты и в самом деле веришь, что Чарльз у тебя безупречен во всех отношениях?
      – Не уходи от темы разговора, Анна.
      – Думаю, у тебя очень романтическое представление о том, что такое быть лесбиянкой, потому что ты жила со своими тетушками.
      – Но они же не были лесбиянками, хотя, кто их знает.
      – В том-то и суть, что они ими не были, Рейчел. Даже если они бы и хотели каких-то взаимоотношений друг с другом, то ни за что бы не допустили их. За период двух мировых войн тысячи женщин были обречены оставаться старыми девами и не получать сексуального удовлетворения. Кажется, моя мать никогда не имела ничего даже ни с одним мужчиной.
      – Она когда-нибудь рассказывала тебе правду, кто ты есть, Анна?
      Вид у Анны был жалкий. Ногти обгрызены до мяса. Короткие волосы, обычно аккуратно уложенные, выглядели неряшливо.
      – Она говорила, что моя настоящая мать убирала конюшни, а конюх, мой отец, не захотел жениться на ней. Он, подлец, сбежал и бросил ее. Поэтому моя мать, которая пожалела бедняжку, взяла меня на воспитание. А до этого семь лет старшая уборщица в конюшне была исключительно добра ко мне. Ее звали Бриджит. Она и была моей матерью, которая воспитывала меня. Моя приемная мать всегда рассказывала истории обо мне, как я приехала из Найтсбриджа, только ради того, чтобы все выглядело пристойно. Очевидно, Бриджит встретила жокея-ирландца и уехала с ним в Ирландию. Они были родом, по-моему, из Мэйо.
      – Тебе не хотелось бы снова с ней увидеться?
      – Нет. Она не хотела бы, чтобы я испортила ее репутацию в ирландской католической общине. Все равно моя другая мать относилась ко мне с большой добротой, поэтому я чувствовала бы себя предательницей.
      – А почему у тебя такая ненависть к мужчинам?
      – Лично я не выношу мысли о главном мужском отличии. Это орудие так отвратительно: выступающие вены, багрово-красная плоть.
      – А я и не знала, что ты сталкивалась с мужскими прелестями.
      – Не сама. Мальчишки в конюшне забавлялись, когда я приезжала на каникулы.
      – Неудивительно, что ты не любишь мужчин.
      – Объясняю популярную психологию, Рейчел. Суть в том, что я не испытываю отрицательных эмоций к мужчинам как к личностям или политикам. Но не могу понять, почему они должны диктовать свою волю в финансовой, биологической или эмоциональной сферах моей жизни.
      – Анна, твои рассуждения – копия твоих политических памфлетов. Что же ты собираешься делать, если вдруг захочешь ребенка, предположим, ты хочешь ребенка?
      – Должно быть, ты – психоаналитик, Рейчел. Действительно, за этим я к тебе и пришла. Очень странно. Я дожила до 30 лет в абсолютной уверенности, что никогда не захочу ребенка. После скандалов с Алисой и всех связей, которые имела в прошлом, я поняла, что столько времени потратила на то, чтобы нянчиться с так называемыми беспомощными маленькими девочками, пока они не дадут мне в зубы. Теперь мне 34, я обеспечена в финансовом отношении. Могу всегда поехать домой, если что-то не удастся в Лондоне. Но я поняла, что в самом деле хочу ребенка. Рейчел растерялась.
      – Как ты сделаешь это, если мысль об интимных отношениях с мужчиной тебе невыносима?
      – Знаю, что некоторые женщины подцепляют мужчину, уговаривают его несколько месяцев, затем строят глазки и терпят секс, а потом беременеют. Но Йо, моя подруга, говорит, что ты по-настоящему должна быть в состоянии вытерпеть все это гадкое занятие.
      – Эй, перестань. Это не так уж и плохо, – засмеялась Рейчел. – Мне иногда очень даже нравится.
      Анна серьезно посмотрела на нее.
      – Ты ничего не поймешь в сексе, пока не попробуешь заняться любовью с искушенной женщиной, которая знает толк в ласках.
      Рейчел быстро сменила тему разговора. Ей становилось неловко, когда Анна напрямую обсуждала секс с другими женщинами.
      – Давай вернемся к твоей дилемме, Анна.
      – Йо сказала, что, в конечном итоге, она договорилась и легла в постель с парнем из технического колледжа. На первый взгляд он был хорошим любовником. Она рассчитала и подгадала по времени под свой цикл или как вы там еще ухитряетесь. Легла с ним в постель. Как только он пытался войти в нее, она начинала капризничать и чудачиться. Через какое-то время он вышел из себя, обозвал ее и они устроили чудовищную драку.
      – Господи, какой ужас, – Рейчел всю передернуло.
      – Как бы там ни было, но она решила найти другой способ. Она откопала американский способ самоосеменения. Очевидно, мне лучше подыскать гомосексуалиста. Я уже все продумала. Гомосексуалисты – народ сердобольный, они согласятся. У меня есть приятель Юлиан, который, в принципе, ждет моего звонка, как только буду готова к зачатию. Он принесет мне баночку свежего семени, оставит его, а мне только останется взять спринцовку и впрыснуть его себе.
      – Звучит немного однобоко, – сказала Рейчел.
      – Все лучше, чем связываться с мужчинами. Где-нибудь лет через десять станет вполне возможно взять женскую клеточку и провести с ней процесс, называемый вегетативным размножением. Клетки порождают еще клетки, пока не получится личность. Таким образом смогут воспроизводить точные копии самих себя – только девочек. Мужчины постепенно станут абсолютно ненужными и отомрут.
      – Не совсем, если останутся такие женщины, как я, например. Анна, ты серьезно говоришь обо всем этом? Что с тобой будет, если родится мальчик?
      – В большинстве случаев, когда женщины чувствуют себя не в силах обращаться с существом мужского пола, они отдают их на усыновление. Придет время, когда мы сумеем узнавать пол еще нерожденных детей, тогда все станет очень просто.
      – Анна, ты нарисовала такую мрачную картину будущего для мужчин.
      – Поверь мне, что так и будет.
      – Я склонна искренне думать, что ты переоцениваешь воздействие такого отношения к мужчинам. Ведь не все женщины так думают, как ты. Не каждый воспримет это как блестящую идею. Помни, что я – выражение мнения большинства женщин. У меня есть муж, двое детей и чудесный дом.
      – Тогда скажи мне, Рейчел, почему ты несчастлива? – сказала Анна, глядя на нее. – Что случилось с задумчивой, смеющейся Рейчел? С каждым разом, как мы вновь встречаемся, ты делаешься все худее, мрачнее и реже смеешься.
      – Честно, Анна, я счастлива. Просто сейчас озабочена этим домом, Чарльз все время в отъезде. Когда я жила в маленьком домике на Эшли Роуд, у меня действительно была черная полоса в жизни: нечем было заняться, но теперь у меня столько дел, что я чувствую себя вполне нормально.
      – Ты можешь только наводить порядок в своих домах, возиться с мужем и детьми целыми днями, но наступит день, когда тебе придется обратиться к самой себе. В движении гомосексуалистов полно замужних женщин, которые объединяются в свои группы.
      – Идея каких-то группировок меня всегда отталкивала от политики. Я могу иметь дело только с вещами, имеющими отношение к личностному плану, Анна. Пока я не вижу, чтобы твои отношения были более или менее успешными, чем те отношения, которые я наблюдала между мужчинами и женщинами. Напрочь отвергать мужчин кажется мне слишком легким выходом.
      – Не думаю, что твое решение будет очень быстрым и окончательным после тысячелетнего господства мужчин. Женщины никак не могут быстро взять и в одно прекрасное утро все отказаться от мужчин. Разве мужчины когда-нибудь смогут по своей инициативе освободить поле деятельности, уступив место женщинам в плане личности, финансов, эмоций? Они крепко держат свои позиции повсюду: в семье, как Чарльз, например, абсолютный монарх, вокруг которого все ходят на задних лапках, или в деловом мире, где очень мало женщин сумели проложить себе дорогу в верхних слоях. И, конечно же, мужчины ничего не предложили женщинам эмоционально. Старый школьный галстук по-прежнему туго стягивает верхнюю губу британцев, так как нет подбородка, который бы принял этот галстук на себя.
      – Анна, тебя понесло куда-то не в ту сторону, – Рейчел взглянула на часы. – Нужно забирать детей. Так чудесно, что ты пришла ко мне сюда. Ты мне нужна как воздух, чтобы помогать сохранять связь с внешним миром, но я для себя приняла твердое решение, что, как только приведу этот дом в полный порядок, найду какое-то занятие для себя. Неважно, какое, пусть это будет разборка бумаг по утрам в офисе.
      – Существует множество женских центров, которые нуждаются в твоей помощи, – с жаром сказала Анна.
      – Нет, Анна, благодарю. Мне достаточно познакомиться с твоими рассуждениями и твоими подругами, чтобы получить полное представление о том, что происходит в вашем движении, но я обязательно иногда буду посещать ваши собрания, посвященные абортам и контрацепции. Это мне интересно. Анна, ты серьезно говорила о малыше?
      – Да. Вполне серьезно. Я позвоню Юлиану на следующей неделе.
      – Не могу представить тебя за этим занятием, – хихикнула Рейчел.
      – Не так-то просто отыскать все принадлежности для этого дела. Мне пришлось даже съездить в Селфридж.

      В школу Рейчел прибыла в необычайно приподнятом настроении. «Сидение дома, в четырех стенах, можно сравнить с умственным застоем, – подумала она. – Стоило всего несколько часов поговорить о чем-то другом, кроме детей, мужа и дома, как я почувствовала себя совершенно иначе». Она припарковала «Вольво» на подъездной дороге и медленно пошла к зданию школы. Пока она находила всех мамочек внешне устрашающими особами. Альтернативные Науки Обучения Студентов (АНОС) на Ричмонд Хилл являлась самой знаменитой по прогрессивности школой в округе. Она славилась не только своими академическими стандартами, но и благосостоянием ее высокопоставленных родителей, которые поддерживали ее разнообразные либеральные веяния. Школа АНОС, известная среди ее учеников под ласковым прозвищем «Анус», предлагала совершенно нетрадиционные образовательные программы, предназначенные не только для того, чтобы предоставить детям знания, которые они хотели бы получить, но также давала возможность развивать в детях чувство самоуважения, позволяющее им вырасти и стать полноценными, всесторонне и гармонично развитыми взрослыми людьми. Идеал казался Рейчел весьма привлекательным. Другие школы в районе произвели на нее тягостное впечатление, поэтому она была бесконечно благодарна тому, что годы ревматизма, когда она лежала без движения в кровати, избавили ее саму от этого кошмара на долгие годы.
      В том, что касалось Доминика, он уже не любил чтение из-за тиранической системы обучения в начальной школе. Он также был очень дерзким вследствие кошмара, творившегося на игровой площадке в бывшей школе: дети, в основном, оставались там без присмотра, многие вели себя грубо и жестоко. Пыткой были даже школьные туалеты, где старшие мальчики бахвалились своей сексуальной доблестью или обижали малышей.
      – Надеюсь, в АНОС он немножко утихомирится, – сказала Рейчел Чарльзу, когда они возвращались в свой новый дом после собеседования с директором, господином Бэконом.
      – Он должен научиться постоять за себя. Мне пришлось через это пройти, – Чарльз млел от воспоминаний о занятиях онанизмом со своими школьными дружками. – Доминик пошел весь в меня: не даст себя в обиду.
      – Тебе нравится школа?
      – Она просто замечательная. Ты видела Джона Равенсборна, актера, в списке родителей? Я насчитал двух режиссеров, о которых только слышал, 9 актеров и несколько звезд телевизионного экрана.
      Рейчел вспомнила сейчас этот разговор в машине, стоя в школьном дворе и дожидаясь окончания занятий. Обычно она стояла одна в уголке, наблюдая за модно разодетыми мамашами, беспечно болтавшими, словно скворцы весной, собравшиеся в небольшие стайки.
      – Ты была у Присциллы, дорогая? Там было так весело. Генри говорит, что мы должны устроить в этом году ужин, подумав об экономии. – «Богатые в лохмотьях», – так я бы его назвала. Все могут приходить в лохмотьях. Как ужасно, что не удастся покататься на лыжах в этом году. Жиль поступает в частный пансионат, и плата за обучение – астрономическая.
      Рейчел находила большинство из этих женщин невероятными. Для себя она каждой из них дала прозвище. Женщину, говорившую про ужин, она, к примеру, назвала «Зубы пираньи» и была далеко не обрадована, увидев Доминика в компании Жиля. Мальчики подружились. «Зубы пираньи», по имени госпожа Джеймсон, увидев Рейчел, спустилась к ней, широко разметая в стороны полы японского пальто.
      – Рейчел, Жиль говорит, что ваш супруг работает в «Репортере». Отличная газета, отличная. Генри говорит, нам нужно собраться всем вместе. Давайте назначим дату.
      Рейчел промямлила, что Чарльз в отъезде.
      – Ничего, как только он приедет. – «Зубы пираньи» устремилась к другой группе сплетниц.
      Рейчел вздохнула с облегчением. Это получилось настолько громко, что стоявшая рядом с ней смуглая, внешне броская женщина рассмеялась. Рейчел обернулась и удивилась: ее взгляд светился дружеской теплотой.
      – Думаю, нужно представиться. Я – Джейн Хаусман. В Англии недавно. Все время наблюдала за вами. Среди этих женщин чувствую себя словно Кейп Код, но вам, похоже, здесь тоже не по себе.
      – Меня зовут Рейчел Хантер. Да, вы, пожалуй, правы. Это происходит, скорее всего, потому, что я большую часть жизни провела в деревне, а сюда мы тоже приехали недавно, поэтому не успели освоиться. Мой муж только что приступил к работе на новом месте, поэтому…
      – У меня все точно так же, – перебила ее Джейн. – Мы жили в Нью-Йорке, но Джерри перевели в отделение американского банка сюда, в Лондон. У нас нет в Британии ни души, кроме банковских служащих, но они все тоже американцы. – В голосе Джейн чувствовалась нотка страшного отчаяния, что тронуло Рейчел. Она прекрасно понимала, как чувствует себя Джейн. Дни напролет находясь только в компании детей, она понимала, что значит встретить первого взрослого человека и обрушить на него лавину слов, если он окажется еще и благодарным слушателем.
      – Мне так чертовски одиноко здесь. Ричмонд кажется столь удаленным от больших зданий. Я привыкла к небоскребам Нью-Йорка. Я и не думала, что английский окажется для меня иностранным, пока не приехала сюда.
      – Сколько у вас детей? – спросила Рейчел. Она чувствовала сострадание к Джейн, а заодно успокоилась, что не будет больше так одиноко в компании мамаш, которые чувствовали себя слишком самоуверенно в своем избалованном обществе богатых.
      – У меня трое ребятишек: Лиза, двенадцати лет. Знаю, что учится она в одном классе с Домиником, Сюзанна – семи лет, и Джейк, ему 5.
      Рейчел улыбнулась Джейн.
      – Давайте как-нибудь соберемся.
      – Я, правда, была бы так этому рада. Иногда дети приходят домой и просят у меня пудинг. А я понятия не имею, что это такое.
      – Придется учить вас английскому языку… – засмеялась Рейчел. – Позвоню вам, и мы посидим за чашечкой кофе. Боюсь, только в доме у меня неразбериха, разве что на кухне найдется пока более-менее подходящее место.
      Глаза Джейн увлажнились.
      – Вы не представляете, как это здорово. Как я рада вашему приглашению.
      – О, да, я тоже, – сказала Рейчел и ласково похлопала Джейн по плечу. – Я действительно очень рада. Лондон – поистине место для одиночества.
      – Понимаю. В Нью-Йорке, по крайней мере, все с тобой разговаривают.
      – У британцев иначе. Знаете поговорку, что «дом англичанина – его крепость…»
      – А жены в ней – узницы, – добавила Джейн. – Я здесь уже три месяца, но никто из моих соседей даже близко ко мне не подходит.
      – Вам первой полагается пригласить их выпить.
      – Ой, это совсем не так, как у нас. Там, где я выросла, в маленьком городке, все наши соседи заходили к нам в первые несколько дней, кто с шоколадным домашним тортиком, кто с печеньем.
      – Здесь все совершенно иначе. Англичане думают, что их сочтут навязчивыми, если они вторгаются в личную жизнь соседей, приходя в гости без приглашения.
      – Ах, Рейчел, вы меня так обрадовали, а я-то думала, что мы им не нравимся.
      Как раз в этот момент распахнулась дверь, и ватага детей устремилась в школьный двор. – «У всех вид счастливый», – подумала Рейчел.
      – Можно пойти к Жилю на чай? – спросил Доминик.
      – Нет, мой хороший, не сегодня. Я не могу развозить вас, потому что в доме спланированы работы водопроводчика и мне нужно быть там.
      Доминик надулся.
      – Ты никогда не позволяешь мне сходить на чай.
      – Позволю, Доминик, но я же не могу одновременно находиться в нескольких местах, и, кроме того, я не твой личный шофер.
      Возвращаясь в автомобиле домой, Рейчел размышляла над произошедшими в их жизни переменами. В АНОСе не только родители вели активную светскую жизнь, но и дети – тоже.
      – Доминик, как остальные мамы, черт возьми, все успевают?
      – У них есть прислуга, а в том случае, если семья очень богата, заводят гувернантку. Ты видела их, они в полосатых платьях. У родителей Жиля есть яхта. Они содержат ее на юге Франции. Он сказал, что хочет, чтобы я поехал в это лето на каникулы с ними. Они все, даже взрослые, купаются без одежды.
      – Да что ты говоришь! – опешила Рейчел. – Ты уверен?
      – Ну, они и по дому так ходят. Помнишь, я был у них в гостях две недели тому назад. Когда я сидел в ванной, госпожа Джеймсон вошла туда и пописала прямо рядом со мной.
      – Ты не растерялся?
      – Немножко. Но она сделала это совершенно свободно, как будто так и надо… Запах был ужасный.
      – Почему ты не рассказал мне, Доминик?
      – Я говорил об этом папе.
      – Да, понятно. – Вполне естественно мальчику делиться такими вещами с отцом, – успокоила она сама себя. – Ему двенадцать, и матери кажутся им такими скучными и глухими к их проблемам. Все, что я делаю, так это утром поднимаю его с кровати, сбрасывая одеяло, стираю, убираю… как старая карга. – Извини, но я не могу именно сегодня отпустить тебя на чай, Дом. Как только мы закончим ремонт в доме, я позвоню госпоже Джеймсон и договорюсь, чтобы она отпустила к нам Жиля ночевать.
      – Только если отец будет дома. Иначе Жилю станет скучно.
      Рейчел рассмеялась.
      – Разумеется, – успокоила она сына. Поздно вечером она подошла к зеркалу. – «Мне действительно нужно заняться собой. – Рейчел сняла с себя всю одежду и принялась внимательно изучать свое отражение. – У меня, по крайней мере, нет дряблой кожи и складок на теле, как у некоторых других женщин. Груди, хотя и маленькие, выглядят упругими. Жаль, что не могу прибавить немного в весе».
 
      – Чарльз, – сказала она, когда муж позвонил ей с Цейлона. – Я выгляжу безобразно в сравнении с остальными женщинами, которые приходят за детьми в школу.
      – Не говори глупости, – успокоил ее Чарльз. – Ты не из тех женщин.
      – А из каких же я тогда?
      – Ах, погоди. Думаю, ты из разряда слегка эксцентричных.
      Она слышала шутливые нотки в его голосе.
      – Но тебе хочется иметь в женах слегка эксцентричную женщину?
      – В беде и в радости, любовь моя.
      – Чарльз, я серьезно.
      – Ладно, в субботу я возвращаюсь. Шкафы в кухне уже устроили?
      – Да, кухня, выглядит просто чудесно.
      – Питер Джоунс уже привез стол и стулья для столовой?
      – Да. Их привезли, я все распаковала и поставила в столовую.
      – Как ты находишь их?
      – Пока не знаю. Нужно немного привыкнуть к ним. Странно видеть свои колени за едой. Но я привыкну. Это, конечно, выглядит весьма элегантно. Дымчатое стекло как нельзя лучше гармонирует со шторами, а стулья в стальной оправе оказались гораздо удобнее, чем я ожидала.
      – Отлично. Дождаться не могу, когда я тоже посижу на них.
      Субботним вечером Чарльз, усталый, но довольный, обозревал свои домашние владения.
      – Все будет выглядеть как в сказке. Как только все работы закончатся, мы устроим званый ужин.
      – Ой, Чарльз, а это обязательно? Может, просто позовем гостей на вечер с коктейлем?
      – Рейчел, мы с тобой, по-моему, уже спорили на эту тему. Могут прийти Клэр с Майклом. Они сейчас в Англии, им необходимо устроиться и войти в свет. Позвони ей и договоритесь на следующий месяц. У меня есть коллега по имени Билл. Он холостяк. Мне хотелось бы его пригласить. Девушка из офиса, Салли, она руководит женским персоналом. Манеры у нее резковатые, чем-то напоминают военные, но, может быть, она не будет их выставлять перед Биллом.
      – Мне бы хотелось пригласить чету американцев, которых я знаю по школе.
      – Ты имеешь в виду Джейн, женщину, с которой ты болтала вместо того, чтобы заниматься домашними делами?
      – О, Чарльз, не будь так жесток. Ты же знаешь, как мне трудно находить друзей. А она – моя подруга. По крайней мере, мы с ней прекрасно провели день, и она не такая, как остальные. Мы с ней выпили кофе, а потом прокатились до Хэррода.
      – Но, Рейчел, вот поэтому ты не похожа на остальных. Большинство женщин обожают ездить по магазинам и покупать одежду. Им нравится косметика. Именно поэтому тебе нелегко искать друзей. Если ты не будешь делать так же, как другие женщины, о чем тогда говорить?
      – По-моему, особенно и не о чем. Но Джейн много рассказывает мне об Америке, а я помогаю ей решать проблемы, возникающие у нее в Англии. Мне она действительно очень нравится, Чарльз. Она очень умная. У нее есть степень по социологии… Джейн – действительный доктор философии.
      – Правда? Как ее зовут?
      – Ее имя Джейн Хаусман, а его имя Джерри. Он один из директоров, или что-то вроде того, в Американском банке.
      – Значит, наверняка у них много денег.
      – Несомненно. Однако живут они совсем не так, как мы привыкли. Я заметила, что в холодильнике всегда полно соков, и там же она держит хлеб. О хлебнице Джейн и не слышала.
      – Рейчел, – Чарльз вдруг перешел на серьезный тон. – Я в самом деле очень много думал о тебе, особенно во время последней командировки. Думаю, нам пора нанять прислугу, потому что тебе следует выйти из круга домашних дел и вернуться в реальный мир. Видишь ли, если тебе не все равно, где Джейн хранит хлеб, и ты замечаешь, что у нее в холодильнике, боюсь, настанет такой день, когда я приду домой, а ты вдруг вообразишь меня пылесосом «Хувер».
      – Было бы замечательно, если бы у меня появилась еще одна пара рабочих рук. Я думала, с деньгами жизнь станет легче, но на самом деле все запуталось еще больше. Теперь я трачу уйму времени на то, чтобы развезти детей на разные вечеринки. Они больше не играют на улице, как это было раньше на Эшли Роуд. Вместо этого я их сначала развезу, а потом – собираю. Поэтому, если мы заведем прислугу, которая будет водить машину, у меня – гора с плеч. Я смогу даже немного работать.
      – Деньги нам не нужны, Рейчел. Твоя работа повлияет только на мой годовой налог. Что бы ты там ни заработала, я потеряю на уплате налога. Поэтому ты будешь работать бесплатно. Нет, так мне не подходит. Я хочу, чтобы ты вращалась в свете. Выходи, встречайся с людьми.
      – О, дорогой, – Рейчел покачала головой. – Тебе лучше поменять меня на новую модель.
      – Опять ты принялась за свое, все принимаешь в штыки. Кстати, в нашей семье никаких разводов быть не должно.
      Рейчел засмеялась.
      – Ты снова безупречно прав. По мнению Юлии, разведенная женщина хуже проститутки. Она считает, что любая женщина, которая получает развод, – не важно по какой причине, пусть даже ее муж будет убийцей-рецидивистом, – должна умереть. Ты помнишь, когда твой дядя Макс был до безумия влюблен в эту тощую ненасытную гиену по имени Лидия? У меня до сих пор в ушах стоит крик Юлии, звонившей ему: «Позор… клоунада…» Только в этот единственный раз она чуть не свихнулась от этой уэльсской истории.
      Чарльз натянуто усмехнулся, но он и слушал ее вполуха. Он весь был занят мыслями о предстоящей встрече с Антеей.
      – Но, любовь моя, ты должна понимать, что я нахожусь на взлете своей карьеры, сейчас не очень подходящее время для развода.
 
      Чарльз и Антея сидели за обедом в «Веселом гусаре». Чарльз умилялся тем, что другие газетчики, которые частенько заходили в этот ресторанчик, видели его с красивой женщиной. – «Такая аппетитная попка, – подумал он. – Жаль отказываться. Кроме того, я для тебя не очень подходящая пара. Ты же знаешь меня. Я не могу хранить верность одной женщине. Тебе ведь не хочется, чтобы мы поженились, а несколько месяцев спустя ты бы обшаривала мои карманы в поисках доказательств неверности супруга. Брак заключается не для того, верно?»
      – Это такой брак у тебя с Рейчел?
      – Рейчел совершенно особенная. Она живет на другой планете, не как мы все. У нее свои измерения. Она не заподозрит меня в неверности еще миллион лет.
      – А если кто-нибудь скажет ей об этом?
      – Она не поверит. Ты бы поверила, прелесть моя?
      Антея посмотрела на него в упор.
      – Возможно, если бы мне осточертело одиночество. Бедняжка, по крайней мере, призадумалась бы над тем, что ты есть на самом деле. Тебе наверняка приходится выкручиваться и врать. Но это, конечно же, настолько для тебя естественно, что никаких проблем и не возникает, верно?
      – Антея, пожалуйста, не будь ко мне так жестока. Я не мог дождаться этого момента. Мечтал и скучал о тебе, видел во сне. Ты лучше всех, любовь моя.
      Антея внезапно размякла.
      – И я тоже безумно скучала без тебя. Ты тоже лучше всех, – она подняла бокал с вином.
      Чарльз нежно смотрел ей в глаза.
      – У меня есть для тебя сногсшибательный подарок с Цейлона. Если я отдам тебе его сейчас здесь, ты покраснеешь. Покажу его в твоей квартире.
      – О, Чарльз, ты так добр.
      Управляющий ресторана проводил их до дверей.
      – Приятно увидеть вас снова, господин Хантер.
      – Обед был просто великолепен, – ответил Чарльз.
      Официант убирал их столик.
      – Не знаю, чего в нем находят женщины… Такой скряга – взгляните на его чаевые.
      Управляющий, один из самых мудрых и наблюдательных людей Лондона, ответил:
      – Мужчины такого типа всегда поступают именно так. Они кормят женщин, а потом выставляют им счет. А они воспринимают это как благословление Архиепископа Кантерберийского. Но с этой у него, по-видимому, проблемы, как я погляжу.
 
      «О, Боже милостивый, эту не так-то легко, оказывается, бросить, – думал Чарльз, пока они сидели в такси по дороге к ее дому. – Ничего. В любом случае, я днем позанимаюсь гимнастикой и позадираю ей ноги. Затем попытаюсь применить запрещенный прием».
      Когда они подъехали к месту, Антея побежала вперед, а Чарльз задержался, расплачиваясь с таксистом, потом, миновав знакомые лестничные проемы, почувствовал, что возбуждение уже овладело им. Переступив порог квартиры, он увидел расклеенные на стенах плакаты, возвещавшие: «Добро пожаловать домой, Чарльз».
      – Я потратила целую вечность, изобретая их. Тебе нравится, дорогой?
      – Скажу после того, как мы утолим свои желания. Я сейчас не сдержусь и выплесну свою страсть.
      – Не очень романтично с твоей стороны, Чарльз.
      – Раздевайся, и я покажу свой подарок. Он весьма романтичен.
      – Ах… что это, Чарльз? – Это цейлонское колечко с козлиными волосиками снаружи. Думаю, оно подарит тебе ни с чем не сравнимые ощущения. Посмотрим? – сказал он, надевая колечко на орудие своей страсти. – Я думал о тебе, даже когда был далеко отсюда: «Что бы понравилось моей Антее?»
      «Козлиные волосики, – думала она, пока Чарльз прокладывал путь к вершине их наслаждения. – Интересно, где же был этот проклятый козел?» – Она любезно постонала, покричала и даже немножко поцарапала его, чтобы дать ему понять, насколько ей понравился подарок Чарльза.
      – Клянусь! Это было потрясающе. Ты чувствовала козлиные волосики?
      – Гм-м… замечательно. На Цейлоне, должно быть, много лысых козлов.
      – Антея, как чудесно быть рядом с женщиной, которая понимает толк в сексе и наслаждается им наравне с мужчиной.
      Он вспомнил, с каким отвращением посмотрела на него Рейчел, когда он попытался уговорить ее один разок воспользоваться этой штучкой.
      – Не будь мальчишкой, Чарльз, – сказала Рейчел. – Мне не нужны козлиные волосы, чтобы заниматься любовью с наслаждением.
      – Иногда я задумываюсь, а нужна ли ты мне, – воскликнул Чарльз.
      – Я сама начинаю задумываться над тем же вопросом, – дерзко ответила Рейчел. – В особенности после того, когда ты приносишь в дом что-нибудь наподобие этого.
      – Это же только шутка.
      – Отнюдь не нахожу ее забавной.
      – Рейчел, ты такая ханжа. Точно так же отнеслась к моему рождественскому подарку, когда я вручил тебе книгу «Руководство по сексу для гурманов».
      – Не считаю это ханжеским. Просто я подумала, что в ней содержится абсолютно ненужное количество информации, которая перевернута с ног на голову. Мужчинам, может быть, это и покажется полезным, но женщины найдут там очень мало пользы, если, конечно, они достаточно искренни, чтобы признаться в этом.
      – Ты ошибаешься, Рейчел. Опять возникает твоя проблема столкновения с реальным миром. Эта книга продана миллионам читателей, и она кажется всем привлекательной, всем, кроме Рейчел Хантер, которая считает себя непревзойденным знатоком в этом вопросе.
      – Я вовсе так не думаю, Чарльз. Просто не считаю нужным тратить время на поиски новых и лучших способов удовлетворения своих сексуальных потребностей. Если я сексуально возбуждена, то все происходит само собой. У меня никогда проблем с этим не возникает. Иногда я получаю истинное наслаждение от занятий любовью с тобой. Иногда – нет. Но я делаю это для тебя, потому что мне доставляет удовольствие видеть, как ты получаешь наслаждение. Для меня всегда оставалось загадкой, почему стоит поднимать из-за этого такую шумиху. Секс является только частью моей жизни. Я не гонюсь за ним постоянно. Скажи мне, Чарльз, я надоела тебе, да? Потому что, если это действительно так, то тебе лучше сразу сказать мне об этом.
      – Не говори глупости, душа моя. Разве ты можешь мне надоесть? Просто мне хочется, чтобы ты стала более предприимчивой и утонченной в практическом познании науки сладострастия, более раскрепощенно относилась к этому. Вспомни, как ты расстроилась, когда узнала, что Доминик бывает в семье, где ходят по дому обнаженными.
      – Я ничего против наготы не имею. Пусть, может, им так удобнее. Мне претят их семейные устои… Тебе следует встретиться с госпожой Джеймсон. От нее просто веет извращенчеством в сексе. Это настолько гнусно.
      – Интересно, – Чарльз рассмеялся.
      Теперь, лежа в постели с Антеей, он припомнил выражение лица Рейчел.
      – Вот в чем разница между нами, Чарльз. Совсем не нахожу это смешным или волнующим. Думаю, мы оба сильно изменились.
      – Я не изменился, Рейчел. Это ты изменилась. Ты только и выискиваешь, к чему бы придраться в окружающем тебя мире, что было бы устроено не так, как ты себе представляешь. Ты ограниченная, нетерпимая, никто не воспринимает и не разделяет твой образ мышления… Это ты. Не я. Она посмотрела на него очень серьезно.
      – Я не хочу быть частью такого мира. Память воскресила этот взгляд. Он почувствовал, словно ледяным пальцем прикоснулись к его сердцу. Чарльз привлек к себе Антею.
      – Милая, я не могу продолжать все так, как бы тебе хотелось. Честно. Подумай о своем будущем. Тебе только двадцать девять сейчас. В ближайшем обозримом будущем я не смогу предложить тебе ничего стоящего. Морально я не в состоянии продолжать наши отношения. Тебе следует поискать мужчину, который свободен и смог бы жениться на тебе. Если это то, к чему ты стремишься.
      Антея выскочила из постели и бросилась к камину зажечь сигарету.
      – Ты просто боишься рассказать Рейчел, так?
      – Если честно, то вряд ли это способно что-либо изменить. Она все равно не даст мне развод. Она не из тех женщин. Я нужен ей, ведь она даже не сумеет пользоваться чековой книжкой, ничего не перепутав. На мне лежит моральная ответственность за нее. Кроме того, дети. Доминик находится сейчас в очень опасном переходном возрасте. Мы с ним очень близки. Ты же знаешь, они с Рейчел не ладят. Она плохо разбирается в воспитании детей. Я хочу сказать, Рейчел слишком мягкая и сердечная, понятия не имеет о ведении домашнего хозяйства.
      – Да уж, в твоем новом доме столько уборки.
      – Антея, ты шпионила за мной? Она улыбнулась.
      – Для мужчины, который целых два года пользовался моей симпатией и спал в моей кровати, слово «шпионила» слишком режет слух, – она стояла возле камина, нервно затягиваясь сигаретой.
      Чарльз лежал в кровати, мозг лихорадочно работал.
      – Антея, почему ты так со мной поступаешь?
      – Потому что знаю, из меня выйдет гораздо более подходящая для тебя супруга, нежели твоя Рейчел. Ты все время столько на нее жалуешься. Я лучше в постели, я лучше хозяйка, я лучше готовлю. И любовь со мной изощреннее. Просто тебе слабо ей обо всем рассказать.
      – Не в этом дело…
      Антея становилась нетерпеливой.
      – Знаю, что «не в этом дело». Чарльз, всю свою супружескую жизнь ты имел за плечами послушную, безропотную, молчаливую жену, сидевшую дома, а на стороне – женщину, типа меня. Но я не собираюсь поступать так же, как моя подружка Роза Джонсон, которая чуть с ума не сошла из-за своего любовника Стефана, вышвырнувшего ее вон. В любом случае, если я и уйду, то не пройдет и нескольких месяцев, как на моем месте окажется другая женщина. Ты будешь тоже водить ее за нос, обещая оставить Рейчел и жениться на ней, но никогда не выполняя свое обещание. А она, дуреха, будет смотреть тебе в рот и верить. На этот раз ты просчитался. Не на ту напал. У меня на раздумья было целых шесть месяцев, когда я вдоволь наплакалась, наглоталась сердечных капель, а потом поняла, что хочу тебя. У нее ты был, если не ошибаюсь… двенадцать лет?
      – Тринадцать, – поправил Чарльз. Ему хотелось закричать, выскочить из постели и убежать. Но он понимал, что единственный шанс – оставаться хладнокровным.
      – Ну, тринадцать, какая разница. Теперь настала моя очередь.
      – Иди сюда, Антея. Давай рассуждать здраво.
      – Я абсолютно здраво рассуждаю. Видишь ли, я изучила тебя гораздо лучше, чем когда-либо удастся ей. Я много от тебя и не жду. Знаю, интрижки твои будут продолжаться. Брак у нас будет свободный. Я буду рассказывать тебе, а ты – мне.
      Терпеть такое было выше сил Чарльза. Он привлек ее к себе и стал осыпать жаркими страстными поцелуями. – «Единственный способ заткнуть ей глотку», – подумал он. К ужасу своему, он не почувствовал и искры возбуждения.
      – Не волнуйся, Чарльз. Я понимаю, в чем дело. Ты – в ловушке, и она – захлопнулась. Но таким ты мне не нужен. Можешь заводить любовные интрижки столько, сколько душе твоей будет угодно.
      – Замечательно, дорогая, – он крепко обнял ее. – Ты должна дать мне немного времени.
      – Я даю тебе ровно год.
      – Ты действительно думаешь, что все обязательно утрясется? Хорошо подумала?
      – Да, благодаря тебе. Шесть месяцев я сидела каждую ночь в одиночестве и думала только о тебе, а потом поняла, что единственный путь заполучить тебя – борьба. Ты так запал мне в душу, что я чувствую в себе исполинские силы и уверена в своей победе, – она улыбнулась Чарльзу. – Знаю, о чем ты сейчас думаешь. Ты думаешь, что я – стерва. Не волнуйся, дорогой. Мы друг друга стоим.
      Чарльз в это время даже не думал о ней. – «Нужно было выбирать Розу Джонсон вместо этой. О, Господи, что скажет мама?», – безнадежно и грустно размышлял он.

      В тот вечер Чарльз слушал болтовню Рейчел о Клэр.
      – Я поеду к ней в гости в понедельник. Она так обрадовалась нашему приглашению на ужин, и я уже назначила дату. Джейн и Джерри тоже придут. А те двое твоих знакомых? Ты договорился с ними?
      – А? Гм-м, нет. Я сегодня был очень занят.
      – У тебя и правда усталый вид. Давай ляжем пораньше спать. У меня тоже голова идет кругом от всех этих хлопот с прислугой, ужинами и всем остальным. Кстати, мы приглашены на вечер с легкой закуской к Джонсонам. Но должны прийти в лохмотьях.
      – В лохмотьях?
      – Да. Они потеряли много денег на бирже, и ее муж говорит, что надо что-то делать с социалистическими происками. Однако я в политике ничего не смыслю. Как бы там ни было, вечеринка – через две недели. Ты будешь дома?
      – Право, не знаю, Рейчел. Ты же знаешь, что мои поездки непредсказуемы.
      «Лохмотья, – думал Чарльз, лежа в горячей ванне, – это звучит весьма пикантно и заманчиво.
      Попрошу Фиону немного изменить мой график. Хорошая вечеринка меня встряхнет». – Он начал думать об Антее. – «Если бы я только мог искоренить эту женщину из своей жизни, мне стало бы намного проще. Какое она имеет право влезать в мою семью и покушаться на безупречный брак?» – Он мысленно вернулся к разговору, состоявшемуся вскоре после их первой встречи.
      – Ни я, ни мои подруги – мы не стремимся в семейные оковы. Мы – первое поколение женщин, которые хотят сами нести бремя ответственности за себя.
      – Ты абсолютно права, – сказал Чарльз. – Я восхищаюсь такими женщинами, как ты. Я всегда верил, что можно найти женщин, которые имеют такие же сексуальные требования, как и мужчины, но не пытаются их заарканить.
      – Я никогда не буду расставлять на тебя капканы, Чарльз. Как я могу? Любить тебя, а потом поймать в ловушку? В любом случае, мне нет нужды выходить за тебя замуж. У меня есть чудесная квартира, любимая работа в рекламном агентстве и замечательный любовник. Что мне нужно еще?
      «Расчетливая сучка», – думал теперь он, лежа в ванной.
      – Дорогой, – сказала Рейчел, когда они уже были в постели. – Давай займемся любовью.
      – Я так сегодня устал. Ты не обидишься?
      – Бедняжка Чарльз. Ты слишком много работаешь. Может, нам провести отпуск этим летом за границей? Большинство женщин в школе едут во Францию или Испанию. Разве не замечательно? Я никогда не была за границей. Что ты думаешь по этому поводу, Чарльз? – но его уже сморил сон. – Ну, ладно, – она откатилась на свою сторону кровати, засунула пальцы между ног, двигаясь осторожно, чтобы не разбудить Чарльза, начала освобождаться от напряжения. Достигнув пика наслаждения, она заплакала в подушку. Должно же быть в браке что-то помимо этого? Вдруг она осознала, насколько страшно ее одиночество. Она всегда считала себя одинокой из-за того, что Чарльз в отъезде, но теперь это чувство одиночества охватило ее в присутствии Чарльза. Заснула она в полной растерянности.
 
      Антея уснуть не могла. Она болтала со своей приятельницей Розой Джонсон.
      – Я сделала это, Роза.
      – Как тебе удалось?
      – Еще рано рассказывать. В данный момент он переживает шок, но увидит, я слов на ветер не бросаю.
      Антея просила Розу прийти на ужин. За шесть месяцев ссылки из объятий Чарльза она находила успокоение только в обществе Розы, частично потому, что они были давними приятельницами, еще с дней участия в женском движении, частично потому, что Роза прошла через такую же депрессию, что и Антея.
      – Тебе везет, что Рейчел – никудышная соперница. У Стефана жена оказалась настолько двинутой, что ей было абсолютно все равно, сколько у ее мужа любовниц, лишь бы он платил по счетам. Новая его подружка – малазийка. Я видела их вместе в нашем любимом ресторанчике. Ты представляешь? И сидели за нашим излюбленным столиком.
      – Могу представить, – Антея засмеялась. – Мужчины – рабы привычек.
      – Он даже останавливается в тех же отелях.
      – Как ты узнала?
      Роза посмотрела на Антею. В глазах у нее сверкнули слезы.
      – Точно знаю. Я подкараулила его в Бате. Нам всегда нравился Бат. И он был там с ней… Я чуть не убила его.
      – Ты смогла бы это сделать, Роза?
      – Смогла бы. В этом случае он, по крайней мере, никому не достался бы. Не могу больше так. Я не могу есть, спать, меня преследует одна и та же картина: они вместе в постели.
      – Роза, бедняжка! Ты провела с ним пять лет?
      – Да. Чувствую, что эти годы были растрачены попусту. Мне теперь тридцать, нельзя сказать, что я совсем стала непривлекательной для мужчин. У меня полно поклонников, но они все такие чудовища. Они даже не утруждают себя тем, чтобы наладить со мной хотя бы какое-то подобие отношений. Трах-бах – и разбежались, если я под руку не попадусь, то вокруг – столько много других, которые тоже желают только потрахаться. Пять лет назад меня это вполне устраивало. Помнишь те давние бесконечные разговоры о том, что мы никогда не вступим в брак? Ну, если быть с тобой предельно откровенной, Антея, у меня возникает такое чувство, что я восстала против какого-то установленного природой расписания в своем теле. Мне хочется детей.
      – Неужели? – Антея, которая до сих пор не очень внимательно слушала свою подругу, вдруг вскочила. – Бог мой! Это круто меняет дело. Мы обе поклялись, что никогда не выйдем замуж и не заведем детей. Ты даже какое-то время жила с Ширли, самой ярой противницей мужского пола из всех женщин, которых я знала.
      – Согласна, но потом я влюбилась в Стефана. В последний год, пока жила с ним, я перестала принимать таблетки.
      – Он знал об этом?
      – Сначала нет, а потом однажды ночью напилась и распустила нюни. Сказала, что люблю его и хочу заиметь от него ребенка. Глупо получилось с моей стороны, так как именно с этого момента у нас и начались размолвки. Антея, я боюсь за себя.
      Антея, ошеломленная прозвучавшей в ее голосе интонацией, внимательно посмотрела на подругу.
      – Почему, Роза?
      – Я чувствую, что меня тянет ходить по пятам за Стефаном и той женщиной. Как-то раз я стояла возле его дома и наблюдала сквозь садовую изгородь, как они с женой обедали.
      Антея на мгновение опустила глаза.
      – Это естественно, тебе же любопытно посмотреть, как они живут вдвоем.
      – Я не хочу, чтобы он жил со мной. Я не хочу иметь ребенка, рожденного вне брака, даже от него. Мне нужен добрый, любящий меня мужчина.
      – Стефан лишен этих качеств напрочь, Роза. Ты это прекрасно знаешь.
      – Я смогла бы изменить его. У него есть эти качества в душе, нужно только помочь ему, чтобы они проявились.
      – Роза, Стефана не переделать, точно так же, как и Чарльза. Вот почему я решила принимать Чарльза таким, каков он есть, – избалованный маменькин сынок. Я тебе рассказывала, что частенько свою жену он случайно называет Юлия, когда говорит о Рейчел. Заметь, он ни о чем столько не говорит, как о своей матери. Для него она – идеал. И я для него – пара, лучше не найти, а для нее – покладистая сноха. Я знаю этих провинциальных женщин, которые выглядят так, словно масло у них во рту не тает. Они смертоносны. Истребляют души своих сыновей, а потом оставляют растленные смердящие оболочки, и те несут гибель остальным женщинам вокруг себя. В последнее время я стала жутко циничной. Не думаю, что существуют мужчины, которые бы не были испорчены своими мамашами, поэтому я выйду замуж за Чарльза и одним махом обрублю все свои потери.
      – Ты все еще, как и прежде, любишь его?
      – Нет. Но для меня это стало вопросом жизни и смерти. Я и в самом деле любила его в первые два года. Верила, что он тоже меня любит. Постепенно я поняла, что тешу себя мыслью о том, что он ради меня оставит свою жену, до тех пор, пока у меня не появилась возможность в течение шести месяцев честно оглянуться и понять, что его модель ничем не отличается от других мужчин, которых я знаю. Дома – жена, на стороне – женщина вроде меня. Он меняет их, как машины, через пять лет. Но всегда обещает, что если ты будешь хороша в постели, послушна и сохранишь отношения в тайне от всех, однажды наступит день, когда он разведется со своей ужасно ненавистной женой. Я действительно надеялась, что стану уважаемой замужней дамой. Теперь знаю, что за это нужно бороться.
      В известном смысле, жаль, что я потратила столько времени на поиски хороших взаимоотношений с порядочным мужчиной. Но ничего не поделаешь. Что было, то было. Существуют другие вещи, за которые стоит бороться. Я – директор собственного агентства, у меня есть квартира, «Порше», но я так одинока.
      – Перестань. Невыносимо, – Роза зарыдала.
      – Это ужасно, Роза. Но не волнуйся. Я получу Чарльза.
      – А что будет со мной?
      – Тебе, по-моему, лучше всего сейчас на какое-то время уехать из Лондона и попытаться вычеркнуть Стефана из своей жизни.
      – Пожалуй, ты права. Благодарю тебя, Антея. Ты всегда давала мне добрые советы, – она рассмеялась. – Если бы я только была гомосексуальной, у меня не возникало бы таких проблем.
      – Возможно, в этом есть доля истины, – Антея чмокнула Розу в щеку. – Мне пора спать. Уже три часа ночи. А мне рано вставать.
      Чуть позже Антея лежала в кровати, глядя в потолок. По крайней мере, мое положение чуть лучше, чем у бедняжки Розы.

      Стоя перед парадным входом у дома Джеймсонов, Рейчел вдруг на какое-то мгновение охватила паника. Чарльз выглядел великолепно в своей рваной рубашке и заплатанных джинсах. Она чувствовала себя идиоткой в одном из своих стареньких платьев. Ей пришлось затратить немного времени, чтобы обтрепать край подола и оторвать рукав. Теперь ей было не по себе, потому что она чувствовала, что наружу торчало оголенное костлявое плечо. Дверь открыла старая знакомая – «Зубы пираньи».
      – Рейчел! А вы, должно быть, Чарльз, – она потащила их за собой в зал. Рейчел она поцеловала в одну щеку, а Чарльза – в обе. – Входите. Позвольте вас представить.
      Огромная гостиная была набита гостями, которые, казалось, прекрасно друг друга знали. Шум стоял такой, что закладывало уши.
      – Похоже на клетку с попугаями в зоопарке, – шепнула Рейчел Чарльзу.
      – Послушай, ты не собираешься испортить великолепную вечеринку своими «драгоценными» замечаниями, Рейчел?
      Белинда Джеймсон уже представляла их небольшой группе людей, которые откровенно обсуждали висевшую на стене картину.
      – Думаю, – сказал высокий мужчина с огненно-рыжей шевелюрой, – на мой взгляд, используемое ЛеМэтром освещение выбрано необычно мягкими тонами.
      – Совершенно с вами согласна, – отозвалась стоявшая с ним рядом хорошенькая дамочка. – Помните, когда мы видели его последнюю выставку в Музее Изящных Искусств в Бостоне? Мне нравятся его обнаженные натуры.
      – Рейчел и Чарльз Хантер. Познакомьтесь, Элисон и Мервин Гулд, – представила хозяйка.
      Чарльз вступил в разговор первым.
      – ЛеМэтр? Я видел несколько его работ в России в прошлом месяце.
      – Вы бывали в России? – Элисон с интересом взглянула на Чарльза.
      – Да. Я журналист. Пишу для газеты «Репортер».
      Рейчел развеселилась. – «Волшебные слова, – подумала она. – Не успеет Чарльз их произнести, как тут же становится лучшим другом. Он не был таким, когда работал в «Вечернем Аргусе Хаммерсмита». Она вдруг ощутила внезапную ностальгию по их домику на Эшли Роуд, однако мысленно заставила себя не раскисать и улыбнулась Элисон.
      Воспользовавшись заминкой в разговоре, она спросила:
      – Ваши дети посещают АНОС?
      – Да, – ответила Элисон.
      – Забавно, но я что-то не встречала вас там никогда.
      – У нас есть гувернантка. Она забирает детей домой. – Чарльз, – она повернулась к Рейчел спиной, – Чарльз, расскажите мне. Жизнь в России действительно так же ужасна, как говорят? Все читают, конечно, но все-таки всегда приятно узнать информацию из первых уст, – ее взгляд задержался на какое-то мгновение на его губах.
      Чарльз засмотрелся на ее левый сосок, который выглядывал на него из стратегически замаскированной дырочки ее костюма. – «Как бы я сейчас быстренько расправился с этой кошечкой», – подумал он. И вздохнул. Он всегда придерживался строгого правила, которому научил его еще Майкл: «Помни, Чарльз, джентльмен никогда не будет делать кучу на своем крыльце».
      Он улыбнулся Элисон.
      – Там ужасно, но мне там нормально, потому что я мог достать себе столько икры, сколько было душе угодно, иностранцам, приезжающим в Советский Союз, предоставляются льготы в приобретении билетов в оперу.
      Рейчел отчаянно вращала глазами, осматривая комнату, в надежде увидеть хотя бы одно знакомое лицо. В отдалении она заметила Джейн. Они встретились взглядами. Элисон и Чарльз отправились на другой конец гостиной, оставив Рейчел на попечение Мервина. У него были невыразительные, близко посаженные глаза, очень белая кожа. Руки Мервина были покрыты густыми рыжими завитками на тыльных сторонах ладоней. Взгляд – цепкий и жестокий.
      – Чем вы занимаетесь, Рейчел?
      – Гм-м, ничем особенным. Боюсь, я простая домохозяйка.
      Она поняла, что ее кавалер уже изрядно подвыпил.
      Идя рядом с ней, он слегка покачивался.
      – Ваш муж и моя жена быстро нашли общий язык.
      – Чарльз очень общительный, не то что я, – она нервно рассмеялась.
      – Элисон очень общ… общительна, – бессвязно, глотая слова, сказал он. – Посмотрели бы вы на нее, когда она накачается, как следует. Знаете, какая у нее самая любимая шутка на вечеринках?
      Рейчел покачала головой.
      – Нет.
      – Она – единственная женщина, которая может курить сигарету, вставляя ее в свой прелестный тайничок, – Мервин бросил косой хитрый взгляд.
      – О, – ответила Рейчел, не найдя больше никаких слов для выражения своего изумления. К счастью, Элисон с Чарльзом вернулись к ним. Рейчел, чтобы успокоиться, взяла Чарльза под руку. На Элисон она могла смотреть с трудом. Они подошли к краю огромного стола с закусками, среди которых были целые горы омаров, салата, большущие рыбины лосося, свежего и копченого.
      – Я никогда ничего подобного в жизни не видела, – сказала Рейчел Чарльзу.
      – Ш-ш-ш… Рейчел. Не всем же об этом заявлять. Она замолкла. Она заметила веселый огонек в глазах Элисон. – «Надеюсь, что ее, как и всех заядлых курильщиков, бьет кашель», – успокоила себя Рейчел. В конце концов, после долгих хождений она достаточно близко подошла к Джейн, чтобы перемолвиться с ней парой фраз.
      – Я завтра приду. Нам нужно поговорить. Кроме нас с тобой, здесь больше нет ни одной домохозяйки. Мы – вымирающие экземпляры.
      – Я уже приняла валиум перед кофе, – Джейн рассмеялась. – Не ходи на территорию бассейна.
      – Почему? – но Джерри уже потянул Джейн в сторону, к своим новым друзьям.
      Чарльз прекрасно проводил время.
      – Пойдем, Рейчел, осмотрим дом. Здесь восхитительно, не правда ли?
      – Да, мне очень нравится, – Рейчел поплелась за ним. Они миновали основное скопление народа и направились в заднюю часть громадного дома. Пройдя через изысканный кабинет, они попали в застеленный коврами холл. В открытую дверь ей был виден бармен, стоявший возле бассейна с подносом напитков. Разные люди сидели или лежали на многочисленных шезлонгах или плетеной мебели, расставленной вокруг бассейна. Некоторые купались.
      – Чарльз, – воскликнула Рейчел, крепко вцепившись в его руку, – они без одежды.
      – Ну и что? – добродушно сказал Чарльз. – Что ж, если им захотелось искупаться. Я бы тоже не прочь.
      – Но ты же не имеешь в виду вот так, да?
      – Разумеется, – он похлопал ее по руке. – Давай выпьем.
      Рейчел, напряженно выпрямив спину, присела на край шезлонга, мелкими глотками отпивая из бокала шампанское. – «Мне всегда было интересно узнать, как выглядит оргия», – подумала она про себя. Она увидела, как возле них проплыл Мервин. Установленная под водой подсветка освещала его белое тело. – «Мужские прелести, когда они свободно качаются в воде, выглядят довольно глупо», – отметила она. Вдруг она увидела обнаженную Белинду Джеймсон, стоявшую на краю бассейна. – «Бедный Доминик», – ужаснулась Рейчел. Белинда напоминала тощего общипанного цыпленка. Ее груди были похожи на крикетные шарики, болтавшиеся на стебельках ткани, ненадежно прикрепленной к грудной клетке. Она подняла руки над головой и плашмя плюхнулась в воду. Раздался радостный вопль, и многие гости, побросав свою одежду, тоже нырнули в бассейн.
      – По-моему, нам лучше уйти отсюда, Чарльз.
      – О, пожалуй, ты права, – оставаться не было никакого смысла, если Рейчел не собиралась присоединяться к купавшимся, а если Элисон разденется, то еще неизвестно, какова будет его реакция. Чарльз последовал за Рейчел в библиотеку. Там они потерялись. Спустя некоторое время они вновь попали в гостиную, но перед этим стали свидетелями отвратительной ссоры с потасовкой, вспыхнувшей в коридоре между мужем и женой.
      – Ах ты, грязная шлюха, – мужчина был вне себя от гнева. – Уродина! Мне что, с тебя глаз не спускать? Нельзя ни на минуту оставить!
      Женщина стояла прижавшись к стене.
      – Не бей меня… только, пожалуйста, не бей!..
      – Чарльз, сделай же что-нибудь!
      – Это не мое дело, Рейчел. Пошли, – Чарльз потянул Рейчел мимо них. Мимоходом Рейчел узнала женщину. Она часто видела ее около школы. Та никогда ни с кем не разговаривала.
      – Ради бога, Чарльз. Почему ты не можешь ничего сделать? Он же побьет ее.
      – Слушай, Рейчел, подобные женщины заслуживают такого обращения. Даже если я вмешаюсь, она может послать меня подальше, чтобы я не лез не в свое дело. Что мне тогда делать? Поверь, я знаю таких женщин.
      – Пусть так, но, по-моему, она удовольствия особого не получает. Мне очень хочется вообще отсюда уйти. Ненавижу это место. – Рейчел расплакалась.
      Вдруг Чарльз резко обернулся к ней.
      – Я по горло сыт твоим ханжеским образом жизни. Неужто ты не видишь, что мне здесь нравится! Это люди моего круга. Если хочешь идти домой, отправляйся. Я остаюсь, – и он протянул ей ключи от машины.
      – Ладно. Я поеду домой, – она выхватила ключи у него из рук и пошла искать свое пальто. Выходя из дома, она увидела Чарльза, весело болтавшего с группой гостей. Рейчел ехала домой, и по щекам струились слезы.
 
      Чарльз вскоре отыскал Элисон.
      – Где Рейчел? – спросила она.
      – Уехала домой. Думаю, мигрень.
      – Ах, бедняжка.
      Позже, когда они лежали на полу в хозяйской спальне, Элисон посмотрела на него и сказала:
      – Знаешь, твоя жена – серая мышка.
      – Она мне нравится именно такой, – преданно ответил Чарльз.
      – Но тебе нравятся другие женщины… Все устроено наоборот, – она сунула свой указательный палец в его задний проход и помассировала простату.
      – Несравненно приятные ощущения. Где ты обучилась этому?
      Элисон рассмеялась.
      – Я – медицинская сестра, привыкла. Так мы получаем мужское семя в клиниках для оплодотворения.
      Оргазм Чарльза был прерван Белиндой Джеймсон.
      – О-о, тс-с… Извините, голубки, – она перешагнула через них, чтобы попасть на свою кровать.
      – Ох-о-ох… – Чарльз громко застонал и излил могучий поток прямо на мягкий пушистый ковер.
      Маленькая, аккуратно одетая дамочка присоединилась в постели к Белинде. Они порывисто сбросили с себя одежду и упали в объятия друг друга.
      – Пошли, – с отвращением сказала Элисон. – Видеть не могу» как Белинда разделывается со своими маленькими потаскушками.
      Не успела она помочь Чарльзу подняться на ноги, как дверь открылась и на пороге спальни возникла нетвердо стоявшая на ногах фигура контр-адмирала Хьюго Джеймсона. В руках он держал бокал.
      – Я носом чую, где эта задница, – произнес он, ни к кому конкретно не обращаясь. Свет из коридора падал на телеса его жены, поднимавшиеся и опускавшиеся с нарастающей скоростью.
      – Добрый вечер, – заревел он, когда его взгляд сосредоточился на Чарльзе и Элисон. – Что-то не припоминаю, мы встречались?
      – Заткнись, Хьюго, – ответила Элисон. – Пошли, Чарльз. Давай спустимся вниз.
      – А твой муж ничего не заподозрит, если мы вместе войдем в гостиную?
      – Он не только не заподозрит, дорогой. Он будет смаковать и обсасывать каждую новую малюсенькую деталь. Только так он может возбудить себя, если только мне не удастся убедить тебя присоединиться к нам в постели. Он любит, когда этим занимаются втроем. Гомосексуалист, но скрывает свои наклонности. В этом – его проблема.
      – О, – Чарльзу вовсе не улыбалась идея обсуждать его сексуальные доблести. – Я не из этого круга, Элисон. Извини.
      – Скоро вольешься, если потолкаешься в этом доме.
      Вдруг внезапно Чарльз ощутил тоску по Рейчел. Он взял такси и вернулся домой.
      Лицо Рейчел было заплакано. Она лежала, повернувшись к окну. – «Милая Рейчел. Она плакала из-за меня, – подумал Чарльз. – Нужно что-нибудь сделать для нее. Закажу-ка я завтра билеты на отпуск, как ей хотелось, за границу». – Он заснул, погрузившись в грезы о жарком солнце и маленькой белоснежной вилле.
 
      На следующее утро Рейчел встала очень рано. – Я ухожу сейчас, Чарльз. – За завтраком она молчала. Чарльз тоже оставался немногословным.
      «Преподнесу ей сюрприз: вечером будут билеты», – пообещал он себе.
      Рейчел завезла детей в школу и отправилась в гости к Джейн.
      – Мне было так дико вчера, – Джейн посмотрела на нее. Она видела Чарльза без Рейчел поздно вечером среди гостей. – Я не могла сойтись с теми людьми.
      Джейн посмотрела на нее с глубоким сочувствием.
      – Или ты научишься терпеть их общество, или не удержишь мужа надолго возле себя.
      – Чарльз не такой, Джейн. Мы всегда были верны друг другу. Он рассказал бы мне, если бы у него кто-то был.
      Джейн засмеялась.
      – Тебе везет, Рейчел. Знаешь, большинство мужчин не хранят верность одной женщине.
      – А твой Джерри?
      – С Джерри нет проблем. Он такой зануда, что вряд ли кому нужен. У него все разговоры только про деньги. У него даже сексуальность колеблется в точном соответствии с банковским курсом.
      – Он – хороший отец твоим детям, Джейн.
      – Да, очень. Я родилась под счастливой звездой: он во многих отношениях еще и хороший супруг: не пьет, не ругается, не курит. Но, если честно, Рейчел, то он слишком правильный. Это тоже своего рода недостаток. Наша интимная жизнь похожа на банковский курс: колеблется и зависит от массы внешних причин. На самом деле заниматься сексом он не любит. Под подушкой всегда держит носовой платок. Как только мы дойдем до пика страсти, он тут же вытирает меня и мчится мыться сам.
      – О, Джейн. Это, должно быть, ужасно.
      – Иногда, но я собираюсь обзавестись еще какими-нибудь интересами. Брать, например, уроки. Но ему не нравится, если меня вечером нет дома. Он ничего не говорит, а только мечется по дому, пока я не вернусь. С одной стороны, трое детей забирают все мое время. Уроки балета для Лизы, скрипка – для Джейка, гобой – для Сюзанны. По субботам они учатся ездить верхом, а потом – уроки коррективного курса английского языка. Лизу мне приходится отвозить в Твикенхэм. Не так уж много времени остается для себя.
      – Чем бы ты занималась, если бы не была замужем?
      – Не знаю. Моей семье всегда было безразлично, что случится, лишь бы я вышла замуж за приличного еврейского мальчика – это, по их мнению, составляло смысл всей женской жизни.
      – Мало чем отличается от местных нравов, но все меняется. Даже женщины из школы находят себе какие-то занятия, пусть это просто уроки танцев.
      Вдруг Джейн превратилась в измученную женщину. Ее лицо стало изможденным и осунувшимся.
      – Как мне выкроить время для каких-то занятий? У меня здесь дел по горло. Мы вынуждены участвовать в развлечениях три раза в неделю, как минимум. Теперь моя очередь закатывать грандиозный ужин на восемь персон. Ваша страна такая консервативная, что в этих арендованных домах нет даже посудомоечных машин.
      Рейчел засмеялась.
      – Анна все уши прожужжала про угнетенный рабочий класс, но мне кажется, что мы сами живем в позолоченных клетках. Жизнь складывалась куда проще, пока мы жили на Эшли Роуд, несмотря на то, что мне приходилось сушить пеленки в гостиной из-за того, что не было возможности позволить себе пользоваться в прачечной сушилками.
      – Вот, – сказала Джейн, подойдя к ящику возле холодильника. – Посмотри. У меня множество записных книжек, исписанных кулинарными рецептами блюд, к которым я привыкла за столько лет. Может, тебе что-нибудь пригодится для званого ужина.
      – Джейн, ты – умница! Это потрясающе! В голове не укладывается, как ты справляешься. В твоем доме нет ни пылинки. Везде – зелень, цветы, удивительные растения! Чарльз говорит, что у меня черный глаз: все в моем доме умирает.
      Джейн посмотрела на Рейчел, сидевшую на кухонном табурете, положив подбородок на высоко поднятые колени.
      – Рейчел, не позволяй ему так унижать себя. Почему ты всегда воспринимаешь его как Бога, благословляющего твою жизнь, словно он знает ответы на все вопросы?
      – Не знаю. Возможно, потому, что он знает о жизни гораздо больше, чем я. А может, я просто ленива, и мне легче, когда он управляет моей жизнью. Но прошлый вечер стал для меня новой точкой отсчета. Ты знаешь, что он дал мне ключи от машины и велел ехать домой, сказав при этом: «Это люди моего круга». Я решила, что, вполне возможно, это люди его круга, но отнюдь не моего. И если ему нравится посещать подобные места, то – пожалуйста. Но без меня. Кстати, мы все-таки ходили к бассейну. Люди купались там абсолютно голыми. Белинда Джеймсон плюхнулась прямо животом в воду. Господи, какой у нее жуткий вид.
      Джейн рассмеялась.
      – Когда мы были возле бассейна, их там было совсем немного. Джерри даже не заметил, что они были голыми. Он занялся подсчетами, во что обходится содержание бассейна.
      Рейчел подхватила стоявшую возле кофейника бутылочку.
      – Ты не пошутила насчет валиума? Джейн оскорбилась.
      – Что ты! Я сто лет принимаю это лекарство. Рейчел кивнула.
      – У меня из головы не выходит одно неприятное воспоминание, связанное с жизнью на Эшли Роуд. Я сидела в приемной доктора Бернса и глазела по сторонам в ожидании своей очереди. Там же сидели еще трое моих знакомых с детьми. Я не спрашивала, но могу поспорить, что они тоже хотели получить транквилизаторы. Я принимаю их сто лет. Помню, как я лежала в постели и думала, что только здравомыслящий человек может принимать транквилизаторы, потому что надо быть не в своем уме, чтобы, не приняв успокоительное, иметь силы изо дня в день подниматься и убирать дом, в котором ты накануне уже наводила порядок.
      – Я немного волнуюсь за себя, – лицо Джейн помрачнело. – Видишь ли, я принимаю в день по три штуки. Если я не сделаю этого, то начинаю сердиться на детей. На Джерри я сердиться не могу. Он только пожимает плечами и говорит, что перед месячными всегда так.
      – Понимаю, к чему ты клонишь. Чарльз обладает магическим способом убеждения. Он подводит всегда к тому, что во всем виновата я.
      Обе рассмеялись.
      – Мне пора, Джейн. Соси таблетки. Это лучше, нежели прийти в ярость и схватить большой нож мясника. Можно мне взять эти рецепты? Я их завтра верну.
      – Конечно. Изучай.
      Уже в прихожей Рейчел обернулась и крепко обняла Джейн.
      – Должно быть, трудно жить вдали от родственников.
      Джейн на мгновение положила голову на плечо Рейчел.
      – Очень. Я выросла в большой, любящей, крикливой и нежной еврейской семье. А англичане так холодны: застегнуты прямо до подбородка.
      – Они такие, – засмеялась Рейчел. – Знаешь, как-то раз я забирала Доминика из школы, и мы были все вместе: Чарльз, Сара и я. Ждали возле школы. Выбежал Доминик. Чарльз редко встречает его, поэтому Доминик бросился к отцу в объятия, но Чарльз оттолкнул его и сказал: «Тебе исполнилось семь лет, Доминик. Ты стал слишком большим для поцелуев и объятий. Мужчины обмениваются рукопожатиями, – и он пожал Доминику руку. – С того дня Доминик больше не целуется и не обнимается».
      – Господи. Это ужас!
      – Так был воспитан Чарльз. Зуб даю, в семье они не прикасались друг к другу.
      – Здорово! Понятно теперь, почему англичане такие неприступные. Американцы, когда поднялось женское движение, стали чаще пользоваться ласками прикосновений, но это только для того, чтобы доказать свою чувствительность. Это новый вид тирании. – «В чем дело? Не нравлюсь? Но я ведь такой чувствительный!» – скажет поклонник, положив руку тебе на грудь. Знаешь, по-моему, мужчины вообще не способны сильно любить женщин.
      – Это для меня вовсе не новость. На мой взгляд, мужчины не только нас не любят, они нас боятся. Как бы там ни было, а мне пора отправляться по магазинам. Увидимся в школе.
      – Пока, – сказала Джейн, и Рейчел вышла. Джейн вернулась в кухню и закурила. – «Еще чашечку кофе, и я вымою пол на кухне, – пообещала она себе. – Скорее всего, когда я умру, то буду лежать на чистом полу в кухне, зажав в руках чашку кофе и пачку «Мальборо». – Мысль взбодрила ее. Она поставила чайник. – В любом случае, у меня есть Рейчел… И дети устраиваются неплохо».
 
      Чарльз позвонил только после пяти часов вечера.
      – Извини меня за вчерашнее, Рейчел. Хватил немного лишнего. Но у меня есть замечательный сюрприз для тебя. – Так было непохоже на Чарльза извиняться за что бы то ни было, поэтому Рейчел удивилась и растрогалась.
      – Все нормально, дорогой. Отчасти есть и моя вина. Просто не могу справляться с собой в подобных случаях. Я приготовлю что-нибудь вкусненькое. Кстати, ты пытался дозвониться до меня?
      – Нет, – сказал Чарльз.
      – Странно. Перед твоим звонком телефон звонил, но, когда я взяла трубку, никто не говорил. За последние два дня это происходит несколько раз. Должно быть, завелся вздыхатель, – она рассмеялась. – Хотя это весьма настораживает.
      – Не стоит волноваться, милая. Возможно, это просто несовершенство нашей телефонной системы. Ты же знаешь, что англичане – народ консервативный и не спешат вводить новомодные изобретения, как в других странах.
      – Скорее всего, ты, как всегда, прав. Пока, милый, – Рейчел положила телефонную трубку и пошла на кухню проверить, есть ли у них в холодильнике мясо.
 
      – Гораздо лучше, – Чарльз прожевал и проглотил кусок мяса. – В прошлый раз ты так наперчила отбивную, что пришлось все выбросить. – Чарльз сидел за обеденным столом, а в кармане лежали купленные билеты. – Очень хорошо, дорогая. Ты сделала все почти правильно. Рейчел обрадовалась.
      – В следующий раз я сделаю безупречные отбивные.
      – Вот, – Чарльз протянул буклетик из туристического агентства.
      Рейчел открыла его и ахнула.
      – Две недели на вилле в Камарге! Как здорово! – она вскочила со своего стула и бросилась с объятиями к Чарльзу.
      Он ощутил внезапный и бурный порыв страсти.
      – Ты так возбуждаешь меня, Рейчел. Должно быть, перец тоже внес свою лепту, – пошутил он. – Иди ко мне скорей. Дети спят. Я не могу дольше терпеть.
      – Здесь, на полу? Честно, Чарльз? Я же говорила тебе уже, что неразумно заниматься любовью на полу, когда наверху есть такая удобная кровать. Тем более, что я пылесосила столько времени, чтобы собрать тут все крошки. Я не хочу валяться тут на полу в кухне.
      – Тогда пошли наверх, в спальню.
      – Извини, Чарльз. У меня нет никакого желания. Хочется взглянуть на фотографии виллы. Не возражаешь?
      – Нет. Естественно, нет. Но, по-моему, ты должна бы проявить побольше восторга и благодарности. – На самом деле, он возражал, и еще как дико. Если бы он принес билеты Антее, она бы была на седьмом небе от восторга и ублажала, как могла, беспрекословно исполняя все его прихоти. Рейчел же совершенно не умеет обращаться с мужчиной. В последнее время она слишком часто говорит «Нет».
      – Извини, дорогой, но как только ты заговорил о кровати, у меня в памяти тотчас же возник образ увиденного в бассейне волосатого мужского сокровища, принадлежавшего рыжему Мервину… О, Чарльз, взгляни, – сказала Рейчел, переключая внимание на буклетик из агентства. – Вот где разводят белых лошадей.
      – К тому времени у нас должна быть прислуга. Я не хочу каждый вечер торчать на вилле с детьми, – сказал Чарльз.
      – Кстати, сегодня я звонила в агентство. Они пришлют нам подробное описание девушек, которые есть у них в картотеке. Все они, главным образом, из Европы.
      – Для детей лучше всего подойдет француженка. Рейчел рассмеялась.
      – Забавно, но у вас с Домиником вкусы абсолютно совпадают.
      – Я не возражаю против твоего выбора, лишь бы она оказалась квалифицированной и не выпивала весь коньяк.
      Поздно вечером Чарльз разглядывал себя в зеркале ванной комнаты и думал, что Доминик пошел характером в отца. Надо будет проверить, есть ли у него пачка презервативов на всякий случай. В его возрасте так необходима отцовская поддержка и мудрый совет. Спать он пошел, счастливо улыбаясь. – «Сын повзрослеет, и мы славно повеселимся».
 
      – Антея, ты звонила мне домой?
      Голос ее едва заметно дрогнул, и Чарльз абсолютно удостоверился, что звонила именно она.
      – Нет, дорогой. К чему?
      – Не знаю, что это тебе взбрело в голову, – Чарльз был вне себя от гнева.
      – Я не звонила. Честно. Я никогда бы не осмелилась на подобное.
      «Как бы не так, стерва», – подумал он. Он говорил очень ровным и спокойным голосом:
      – Я смогу приехать к тебе через пару дней. Точнее, в пятницу вечером.
      – Отлично, я приготовлю тебе ужин с сюрпризом.
      – Увидимся тогда около половины восьмого, – Чарльз положил трубку. Держать Антею под контролем оказалось гораздо труднее, чем он надеялся.
      Антея откинулась на спинку своего кресла и потянулась, как кошка. Она ликовала. Он изощряется. Старается изо всех сил. Пусть попрыгает для разнообразия, посмотрим и повеселимся. Устрицы и охлажденное белое вино в постели. Когда он придет, она будет лежать в кровати, красиво разложив на своем животе дюжину устриц. Он съест их прямо так. Чарльз будет в восторге. Не забыть бы снять трубку. Антея не хотела, чтобы Роза беспокоила ее своими звонками.
      Пьяный, бессвязный, лихорадочный бред Розы начинал действовать ей на нервы. Последний их разговор состоялся на тему двустволки ее отца, из которой ей хотелось пострелять по фазанам.
      – Но в Лондоне не так много фазанов, Роза. Более того, сейчас не сезон для охоты на них. Тебе придется подождать. – Она вспомнила писклявое ржание Розы. От него просто бросало в дрожь.

      В пятницу вечером Сара помогала Рейчел на кухне, когда позвонил Чарльз.
      – Ужасно извиняюсь, дорогая. Только что сообщили, что мне нужно выехать из Лондона на всю ночь. Мне нужно будет взять интервью у одного человека рано утром. К обеду вернусь.
      – Но, дорогой, я как раз готовлю блюдо по одному из рецептов Джейн, и Сара мне помогает. Нам так не терпелось посмотреть, как ты будешь его пробовать. Ну, ладно, ничего не поделаешь.
      – Я позвоню попозже и пожелаю доброй ночи.
      – Спасибо, Чарльз. Я люблю тебя.
      – Тоже люблю тебя, моя прелесть, – ответил Чарльз. Он радостно улыбнулся. Она и впрямь пытается улучшить свои кулинарные навыки.
      – Закажите два букета полевых цветов, – попросил он секретаршу. – Один принесите мне, а второй – отошлите жене домой. – У секретарши глаза на лоб полезли.
      – Иди, иди, шалунья. Ишь, озорница. Секретарша, покачивая бедрами, подошла к его столу.
      – Сначала подпишите эти письма, – она наклонилась. Ему открылся заманчивый вид ее прелестей, выглядывающих в разрезе платья, словно два мягких щеночка.
      «Дрянь, – подумал он. Специально это делает». – Подписав бумаги, он заметил:
      – Думаю, следует носить что-то более подходящее для работы в офисе. Здесь вам не ночной клуб.
      – Да, господин Хантер.
      «Паршивый старый козел, – подумала она, выходя в коридор. – Сам ведь глаз не сводил с моих прелестей».
      Чарльз безмятежно спал в объятиях Антеи, когда в его доме раздался телефонный звонок Юлии. Часы показывали два часа ночи. Рейчел, лежа в кровати одна, взяла трубку.
      – Уильям – в больнице. Инфаркт, – голос Юлии был тусклым и безжизненным. – Где Чарльз?
      – Извините, Юлия. Я не знаю, где сейчас Чарльз. Он звонил около восьми часов, чтобы пожелать нам спокойной ночи. Знаю только, что его в Лондоне нет. Состояние тяжелое?
      – Вряд ли он доживет до утра.
      – О, Господи! Я прямо сейчас позвоню в редакцию. Они же знают, где он. Хотите, положу детей в машину и прямо сейчас поеду к вам?
      – Нет, благодарю, Рейчел. Мне нужен Чарльз. Детей привозить не нужно – они только расстроятся. Если он умрет, то им все равно придется быть на похоронах, тогда и приедете, – ее голос чуть-чуть дрогнул.
      – Вы сообщили Элизабет?
      – Да. Из колледжа уже звонят в миссию.
      – Кто-нибудь есть возле вас?
      – Да, Руфь здесь, она останется до тех пор, пока не приедет Чарльз.
      – Хорошо, – у Рейчел отлегло от сердца: Юлия была не одна. – Я разыщу Чарльза.
      Она позвонила ночному редактору «Репортера».
      – Нет, – ответил он. – Его нет в списке запланированных интервью.
      – Должно быть, у него интервью вне плана.
      – Может, у него работа по совместительству?
      – Скорее всего, – Рейчел знала, что Чарльз частенько брал репортерскую работу на стороне, пользуясь другим именем. Многие его коллеги так делают, как объяснял Чарльз. – Благодарю вас. Если он позвонит, передайте, что его отец умирает в больнице.
      – Обязательно. Извините, мне так жаль, что ничем не могу вам помочь.
      – Благодарю вас, – сказала Рейчел и повесила трубку. Вдруг слезы невольно полились из ее глаз. Он был такой хороший, добрый. Рейчел сидела у окна спальни и смотрела на освещенную лунным светом лужайку. Бедная Юлия. Что она теперь будет без него делать? У Чарльза сердце разорвется от горя. Отец с сыном были немногословны между собой, но Уильям всегда восхищался Чарльзом.
      – Мой сын живет в Лондоне, – гордо говорил Уильям соседям. Рейчел улыбнулась и забралась в постель. Какой Чарльз замечательный человек! Сколько женщин может еще похвастать тем, что получают цветы после четырнадцати лет супружеской жизни?
      Ночной редактор посмотрел на свою секретаршу.
      – Чарльз Хантер снова таскается по девочкам, а его прелестная женушка до сих пор почивает на облаках младенческого неведения. Не представляю, как он только умудряется?
 
      Чарльз объявился только к обеду. Обезумевшая от горя Рейчел бросилась к нему.
      – О, дорогой. Твой отец умер в десять часов утра. Я пыталась разыскать тебя, но ночной редактор сказал, что тебя в списке запланированных интервью нет. Я попросила полицию проверить все возможные отели, но тебя не оказалось и там.
      – Нет. Меня там не было. – Проклятье, что же мне сказать? Думай быстрее. – Нет-нет, дорогая. Я забыл тебе сказать, что у меня была левая работа и я ночевал у приятеля, чтобы сэкономить на гостиничных счетах к отпуску.
      – Извини, Чарльз. Позвони прямо сейчас своей матери. Она ждет тебя.
      Чарльз позвонил Юлии и поспешил на вокзал, чтобы успеть на поезд до Бридпорта.
      Похороны состоялись четыре дня спустя. Чарльз провел все это время рядом с Юлией, которая оставалась непривычно молчаливой. Она, кажется, смирилась со смертью Уильяма и вполне успокоилась.
      – Хорошо, что он ушел из жизни раньше меня. Сам бы он никогда не справился ни с чем в одиночку. Разумеется, мне будет очень его не хватать. Нас многое связывало в этой жизни.
      – Тебе никогда не хотелось уйти от него, когда ты была помоложе?
      Юлия посмотрела на Чарльза.
      – Уйти от него? Как можно бросить своего супруга? Человек сам строит свое гнездо и должен в нем жить. Уильям был добрым, порядочным человеком, хорошим мужем и отцом.
      – Но, мама, ты же всегда говорила, что с ним скучно.
      – Чарльз, сейчас не время об этом вспоминать. В браке невозможно получить все только хорошее, но я благодарна судьбе за то, что имела с Уильямом.
      – Мне так стыдно, что у вас с Рейчел не складываются нормальные отношения, но ты все равно могла бы пожить с нами.
      Юлия фыркнула.
      – Нельзя меня упрекнуть в том, что мне не нравится твоя жена, но с тех пор, как вы переехали в этот ваш новый дом, у нее что-то случилось с головой. Она рассказывала тебе про шторы?
      – Нет. – В действительности, Чарльз наслушался про шторы и скатерти до тошноты.
      – В прошлый раз, когда мы с отцом были у вас в гостях, мы набили машину всякими старенькими шторами, которые имели еще приличный вид. Я сделала скатерть, а она отказалась. Все из-за этого.
      – Мама, она вовсе не отказалась, а просто объяснила тебе, что на окнах у нас будут жалюзи, а стол сделан из стекла, поэтому скатерть совершенно ни к чему.
      – Вот так всегда. Ты защищаешь ее. Должна сказать, что я была в тот раз очень обижена. Во всяком случае, и речи не может быть о том, чтобы жить в вашем доме. Ее неряшливость сведет меня с ума.
      – Со следующей недели у нас появится прислуга.
      – Прислуга? Ты имеешь в виду этих легкомысленных молоденьких иностранок?
      – Она не легкомысленная девица. Она – француженка, и зовут ее Мари-Клэр. Она всем понравилась с первого взгляда. – Увидев выражение глаз Юлии, Чарльз рассмеялся. – Мама, у тебя извращенное представление. Конечно, не ради того, о чем ты подумала.
      «Ну, по крайней мере, я так надеюсь», – подумал он, лежа вечером в своей маленькой односпальной кровати. Он давным-давно отказался давать себе какие бы то ни было обещания. Слава богу, Элизабет будет здесь завтра. Он не видел ее с тех пор, как она уехала из дома.
      Элизабет прибыла нежданно-негаданно со своим мужем.
      – Ты не сообщала нам, что вышла замуж, – взвилась Юлия, не успела ее дочь переступить порог родного дома.
      – Какой смысл, мама? Ты бы стала возражать. Я же здесь не для тебя, а для отца. Я любила его.
      – Это ты растерзала его сердце, – Юлия была вне себя от ярости.
      – Госпожа Хантер, пожалуйста, не принимайте так близко к сердцу. Вполне понимаю ваше состояние, – сказал муж Элизабет. – Мои старики тоже не пришли в восторг, услышав, что я женился на белой девушке. В моей стране считается большим позором выбрать невесту не из племени.
      Юлии даже смотреть на него было противно. Когда он протянул ей для приветствия руку, она брезгливо взяла ее и, как только улучила момент, тут же тщательно вымыла руки с мылом. Этот человек был для нее воплощением всего того, перед чем она испытывала панический страх: исполинский рост, курчавые волосы, приплюснутый нос и толстые губы. – «Как дочь могла, – думала Юлия. – Как только ее собственная дочь могла пойти на это? Связаться с черномазым!» – Первым ее инстинктом было запретить им выходить из дома. Все соседи узнают, что их дочь вышла замуж за черного.
      – Мы с Элизабет и Томом пойдем где-нибудь выпьем, пока ты справишься с шоком и переживешь все это, мама. – Чарльз повернулся в сторону кухонной двери. – Он – милый парень, поэтому возьми себя в руки и успокойся. Им удобнее будет занять мою комнату, а я лягу в комнате Лиз, или… – он ухмыльнулся. – Ты смогла бы сделать широкий жест доброй воли и освободить им свою двуспальную кровать.
      – Мне что-то нехорошо, Чарльз.
      – Понятное дело. Забери свой тазик и иди приляг. Мы вернемся в десять. – Хлопнула входная дверь.
      Именно в этот момент Юлия искренне загоревала об утрате Уильяма. У всех детей идет чередом своя собственная жизнь. Они не хотят моего вмешательства в нее. Даже Доминик больше не хочет здесь оставаться. Дорогой Уильям! Нежный, преданный, любящий Уильям! Его место в кровати оставалось пустым. Юлия уткнулась в подушку.
      Чарльз рассказал Рейчел о том, что Элизабет приезжала со своим мужем.
      – Мать испугалась до смерти. Надо было видеть ее лицо!
      – Бедная Юлия, – сказала Рейчел в телефонную трубку. – Как ты думаешь, на месте Элизабет, стоило бы проявить милосердие и предупредить мать заранее?
      – Нет, не согласен. По-моему, это своего рода месть… Не замужество. Нет. Кажется, они очень счастливы. Я имею в виду то, что все получилось именно так, как поступила Элизабет. На мой взгляд, она вряд ли когда-нибудь сможет простить Юлию за то, что та отказалась позволить ей стать миссионеркой.
      – Пожалуй, но это только усугубило всю ситуацию и подлило масла в огонь. Юлия и так места себе не находит. Ненавижу похороны. Приеду завтра. Дети очень расстроены, но они достаточно взрослые, чтобы понять происходящее. Где мы все разместимся?
      – Мать договорилась с Руфью, что Элизабет с Томом пойдут к ней. Муня сейчас дома, но у них есть свободная комната. Сара ляжет с нами в комнате, а Доминик пойдет в комнату к Юлии.
      – Ладно. До завтра. Спокойной ночи, дорогой. Чарльз положил телефонную трубку и пошел на кухню к Элизабет.
      – Где Том?
      – Пошел спать. Перелет был таким утомительным, что измучил его вконец.
      – Мать его не расстроила?
      – Кажется, не особо. Он привык к предрассудкам. Мы оба привыкли к этому, но мать – такая старая греховодница.
      – Как ты можешь, Элизабет? Это противоречит твоим религиозным нормам.
      – Я – не святоша, и мне есть за что сердиться на нее. Мне много лет потребовалось на постижение истины: мать – мерзкое, гнилое создание! Смердящее исчадие ада!
      – Ты что, в самом деле так думаешь? – Чарльз был поражен.
      – Да. Именно так. Она испортила тебя и растоптала мою жизнь. Мне ненавистно находиться с ней рядом, потому что я чувствую, как меня снова затягивает в водоворот этого страшного, безумного мира, который уничтожает вокруг нее все живое и чистое. Вот почему я не хочу даже оставаться в ее доме.
      – Но ведь таких людей, как она, миллионы.
      – Нет, Чарльз. Эти миллионы людей – не такие, как она. Точных ее копий – единицы, но они составляют свой круг и все отличаются властностью, алчностью, стремлением все подмять под себя. Они очень опасны. Они калечат своих детей. Не физически, а нравственно, поэтому лишены способности установить с кем бы то ни было теплые доверительные отношения, – она посмотрела на Чарльза. – Скажи мне, Чарльз, ты счастлив с Рейчел?
      – Абсолютно. Она всегда была честной, на нее всегда можно положиться. У нас двое замечательных ребятишек и чудесный дом. В августе мы на две недели отправляемся на отдых в Камаргу. Для Рейчел это будет первая заграничная поездка. Вот, посмотри на эти фотографии. Видишь, Доминик – вылитая моя копия. А Сара больше похожа на Рейчел. Вы собираетесь заводить детей?
      Элизабет покачала головой.
      – Нет. Нам все время приходится работать в джунглях. Там слишком опасно для детей. Возможно, когда мы решим обосноваться в городе и будем работать в миссии, у меня и появится поздний ребенок. Но я сомневаюсь в этом. Мы и так счастливы. Довольно странно, что мне пришлось уехать за тридевять земель, в Африку, чтобы отыскать человека, который бы разделял мою веру в Бога, и мы вместе обрели счастье, – она воздела руки к небу. – И именно в тот период, когда я была на грани того, чтобы на всю жизнь отказаться от мужчин.
      – Это здорово, Элизабет! Жаль, что я не разделяю твоего оптимизма о вечности бытия. Для меня смерть – это все, конец всему.
      – Я помолюсь за тебя, милый, – Элизабет обвила руками его шею и крепко поцеловала.
      – А мне это надо?
      В ту ночь ему снилась Антея с устричной раковиной, покоившейся в мягком треугольном гнездышке. Устрица вдруг многозначительно подмигнула Чарльзу, словно была его тайной союзницей. Он проснулся в холодном поту. – «Я никогда больше не буду есть устриц», – поклялся он.
 
      Похороны проходили в местной протестантской церкви. Рейчел смотрела, как гроб опускали в землю. Она вспомнила, как хоронили тетю Беа, и крепко сжала руку Сары. Рейчел уже деликатно объяснила суть церемонии Саре, которая восприняла все правильно и усвоила, что ее любимого дедушку призвал к себе Бог.
      – Нам следовало бы похоронить его на любимом участке, – заметила Рейчел, когда они ехали в черном лимузине домой с кладбища. Лицо Юлии окаменело.
      – Она просто пошутила, мама. – Чарльз обнял мать за плечи и укоризненно посмотрел на Рейчел.
      – Нет, она не пошутила, – сказала Сара. – Мы разговаривали об этом, когда еще туда ехали. Дедушка никогда не ходил в эту церковь. Наверное, ему бы больше понравилась капустная грядка.
      – Вы так похожи на свою мамочку, барышня, – язвительно сказала Юлия.
      – Знаю. Все мне об этом говорят, – сказала Сара, улыбаясь Рейчел. – Тетя Эмили говорит, что у меня глаза, как у тети Беа и прадедушки Лионела.
      – Твоя мама не была замужем, верно? – спросил Доминик у Рейчел.
      – Нет, не была. Мой отец живет где-то в Америке, он даже не знает обо мне.
      – Это значит, что ты – безотцовщина?
      – Доминик! – Юлия повысила голос. – Как ты смеешь так говорить?
      – Не волнуйся, бабуля! Это не ругательное слово, если оно употребляется правильно и к месту, – успокоил ее Доминик.
      – Вас этому учат в вашей новомодной школе? Рейчел посмотрела на Доминика и сказала:
      – Бабушка права. Я предпочитаю слово «незаконнорожденная». Я – дитя военных лет. Мне повезло больше, чем другим, родившимся в то время. Их матери должны были сделать выбор: или отказаться и бросить ребенка, или ужасно страдать от презрения окружающих. В те дни было ужасным проступком не имея мужа, родить ребенка.
      – Так и должно быть. Наверняка, ведь ты сама, Рейчел, не одобряешь всех этих забеременевших бог весть от кого девчонок, называющих себя матерями-одиночками и сосущих деньги из тех, кто честно трудится и имеет порядочную семью, – упрекнула Юлия.
      – Я не думаю, что могу бросаться подобными утверждениями на моральные темы. Все, что я знаю, так это то, что Анна будет иметь ребенка, а я склонна считать ее вполне достойной этого, потому что она будет хорошей матерью и у нее есть свои планы для ребенка.
      Юлия покачала головой.
      – Не знаю, куда мы движемся в этом мире.
      – Пусть это тебя не беспокоит, мама. Не твое дело. Как только вернемся, я заварю тебе чая покрепче, – Чарльз повернулся к Рейчел. – Я настаиваю, чтобы ты попыталась не спорить с мамой по каждому пустяку, Рейчел, в особенности в такой день, как сегодня.
      Рейчел потупила взор, уставившись в колени.
      – Спасибо, Чарльз, – подчеркнуто сказала Юлия.
      Сара сунула свою ладошку в руку Рейчел.
      – Когда мы поедем домой, мамочка?
      – Завтра, моя милая, – они как раз подъезжали к дому Юлии. – «Как мне ненавистен этот дом, – подумала Рейчел. – В нем мной овладевает клаустрофобия. Слава Богу, пробудем здесь только до утра».
      Дом постепенно заполнялся людьми. Уильяма любили в Бридпорте. Юлия обрадовалась, увидев управляющего банком, который зашел выразить свои соболезнования.
      – Выпейте чашечку чая, господин Бринтон. А может, чего-нибудь покрепче. Хереса?
      – Никогда и капли в рот не беру до заката. Юлия растерялась. На помощь подоспел Чарльз.
      – Он хочет чая, мама. Иди. Я сам позабочусь о госте… Бедная мама, она совсем не пьет, – пояснил он господину Бринтону и засмеялся.
      – Хороший человек – ваш отец.
      – Да.
      – Его будет здесь здорово не хватать. Чарльз обвел взглядом комнату.
      – Должен вам признаться, никогда и не думал, что он был таким известным в округе.
      Здесь был и местный доктор, ушедший уже на пенсию. Чарльз на всю жизнь запомнил прикосновение холодных щипцов к своей самой сокровенной части тела. Он невольно вздрогнул. «Надеюсь, доктор уже забыл».
      В уголке на кухне закадычные приятели Уильяма обсуждали корневую систему герани. Юлия обошлась с ними с холодной вежливостью. – «Мне всегда было непонятно, что заставляло его якшаться с этими мужланами, – думала она. – Их огромные ботинки оставляли ошметки грязи на чистом полу». Том и Элизабет возились с подаваемой к столу едой.
      – Том, ты наливаешь чай для меня? – спросила Юлия, забирая у него из рук тарелку с бутербродами. – «Не могу видеть, как он прикасается к пище для других людей… – Том посмотрел на нее. – Почему он смеется надо мной, наверное, издевается», – подумала она, и лицо ее вспыхнуло.
      После того, как последние гости ушли, Муня (он тоже приходил на похороны), Чарльз, Рейчел, Том и Элизабет отправились в пивную. Чарльз был рад встрече с Муней.
      – Знаешь, ты ни капельки не изменился.
      – Ну, а ты стал совсем другим. Выглядишь богатым и преуспевающим. А Рейчел осталась такой же, абсолютно не изменилась.
      – Как там, в Нью-Йорке?
      – Прекрасно. Я – раввин храма, расположенного в той части города, где проживает смешанное население. Народ очень трудолюбивый и верующий. Начинал работать в районе, где жили, в основном, богатые, но большинство евреев там ходило в храм только по великим праздникам, поэтому бросил. Теперь я гораздо счастливее.
      – Здорово! – воскликнул Чарльз. – Мне кажется, я сейчас напьюсь до чертиков.
      – Напивайся без меня, – ответила Рейчел. – Мы с Элизабет обещали вернуться и помочь с уборкой, поэтому нам здесь рассиживаться особенно некогда.
      – Мне нужно еще успеть собраться в дорогу сегодня. Завтра у нас самолет в три часа из Хитроу.
      – Ну, тогда еще по одной «на посошок», – Чарльз пошел к стойке.
      – Тебе нужно как-нибудь собраться и приехать в Нью-Йорк, Рейчел. Тебе там очень понравится, – Муня наклонился и положил свои ладони на ее руки. – Не обращай внимания, ладно? Не нужно так сильно переживать. Ты кажешься мне очень расстроенной.
      – Нет-нет, все в порядке. Только вот жизнь в высшем свете – не для меня.
      – Разве не я говорил тебе об этом еще сто лет назад?
      – Я привыкну.
      Рейчел и Элизабет отправились к дому пешком. Пустынные улицы освещались тусклыми фонарями.
      – Странная штука – возвращение в прошлое, – Элизабет взглянула на Рейчел. – Не представляю, как ты с ней уживаешься.
      – Скорее всего, привычка, – засмеялась Рейчел. – Чарльз ее просто обожает, поэтому какой мне смысл осложнять ситуацию. Жаль только, что он превращается в маленького мальчика возле нее. Он и слова не может ей поперек сказать.
      – Он всегда боялся ее, даже в детстве. Помню, как мне всегда приходилось ловить мать за руку, потому что он бесконечно врал ей. Суть в том, что мать и тиранила, и баловала его одновременно, – с горечью в голосе произнесла Элизабет. – На меня она никогда не обращала внимания, пока я не выросла и не стала достаточно самостоятельной, чтобы выполнять домашние дела. Чарльз никогда пальцем о палец не ударил, чтобы сделать что-нибудь в доме.
      – И сейчас то же самое. Слава Богу, с той недели у нас будет Мари-Клэр. Он хочет, чтобы я тоже стала такой, как Юлия, превратилась в ревностную домохозяйку, блюстительницу чистоты и порядка. Но я потерпела полное поражение.
      – Нет же, еще не все потеряно. Думаю, у тебя есть надежная опора: Сара и Доминик… хотя Доминик, вряд ли, он – идеальная копия своего папочки.
      – Да. Именно так. Когда он был маленьким, Юлия проводила с ним столько времени. Он почти и не считает себя моим ребенком. Пошел в породу Юлии и Чарльза, а я для него всего-навсего нянька. Разве это разумно?
      – В этом есть свой расчет. Деспотичная старая стерва. Вот кто она.
      – Надо сходить облегчиться, – сказал Чарльз, нетвердой походкой вернувшись в пивную. Колокольчик возвестил о том, что за стойкой принимали последние заказы, обслуживая поздних посетителей.
      – Мой мочевой пузырь не привык к английскому пиву, – Том потащился за Чарльзом в туалет. Стоя бок о бок, они обсуждали события минувшего дня.
      – Я так рад, что все наконец-то закончилось. Ненавижу подобные события, – сказал Чарльз.
      – В моей семье все не закончилось бы так быстро. В Африке похороны – очень важный ритуал. Собирается все племя, и церемония длится не меньше трех дней. – Том справился со своими делами.
      – Я так тебе благодарен за помощь, Том. Похороны – не самый лучший и легкий способ знакомства с новой семьей.
      – Согласен, однако мы больше не вернемся. Элизабет не хочет даже и время тратить на твою мать, а я полагаю, что ей лучше быть в нашей семье, которая приняла ее и полюбила. Юлия никогда бы не пошла на это в отношении меня. Она едва терпит Рейчел.
      – Знаю, она – тяжелый человек. Но мать слишком стара для перемен, поэтому я даже и не пытаюсь повлиять на нее.
      – Ты должен предостеречь ее от проявления грубости в отношении Рейчел. Наверняка твоя жена сильно страдает от этого.
      – Ничего не могу поделать. Как только Рейчел откроет рот, так обязательно ляпнет что-нибудь такое, от чего мать расстраивается и уже не думает о последствиях. Чего я только не предпринимал! Даже забирал с собой к матери только Доминика, оставляя Сару и Рейчел дома.
      Том пристально посмотрел Чарльзу прямо в глаза.
      – Ты ведь не знаешь характер Рейчел до конца, так ведь, Чарльз?
      – Женщины, – засмеялся Чарльз. – Кто может постичь их загадочную натуру? Пошли. Пора домой. Я устал.
      Они забрали Муню от стойки.
      – Идите вдвоем вперед, – сказал Чарльз. – А мне нужно переброситься парой слов вон с тем старым отцовским приятелем, что сидит вон там в углу.
      Он устремился в другой конец помещения, расталкивая локтями толпу.
      – Прекрасно. Еще увидимся завтра перед тем, как ты уедешь, – сказал Муня и помахал рукой на прощание. Муня с Томом исчезли во тьме.
      – Антея? – прокричал Чарльз в трубку стоявшего в углу пивной телефонного автомата.
      – Как ты там, дорогой?
      – Абсолютно ужасно.
      – Бедняга. Жаль, что меня нет рядом. Я бы тебя поддержала.
      – Я бы сам с превеликим удовольствием был возле тебя, но приходится торчать в этой идиотской дыре. Завтра буду в Лондоне, значит, в среду увидимся.
      – Хорошо, дорогой. Сразу позвони, как только вернешься. Доброй ночи, милый.
      Чарльз положил трубку. Это немного охладило его пыл. Медленно бредя домой, он поднял голову и посмотрел на звездное небо. Вдруг Чарльз ощутил внезапный приступ невероятной злобы. Он погрозил кулаком кому-то невидимому там, наверху.
      – Ты, ублюдок, – закричал он. – Ты никогда не заботился обо мне как следует.
      Кто-то положил руку ему на плечо. Чарльз обернулся.
      – Вам помочь? – спросил незнакомец.
      – Нет-нет. Со мной все в полном порядке, – Чарльз зарыдал. – Мой отец. Мы похоронили его сегодня. Просто я немного расстроен. Но сейчас справлюсь с собой и успокоюсь.
      К тому времени, как он вернулся домой, он абсолютно успокоился. – «Со мной такое в первый раз. Слишком много пива, – подумал он, ложась в постель. – Смешно, сколько трезвонят о неграх, и все попусту, как оказывается. Мой «дружок» гораздо больше. Нужно будет обязательно сказать об этом Антее».

      – Я хочу оставить у тебя на хранение свое письмо, Антея. – Антея вздохнула. Это была Роза.
      – Ты успокоилась немного, Роза?
      – Никогда не чувствовала себя лучше, чем сейчас.
      – Ладно. Заходи. Выпьем кофе.
      Чарльз доставлял Антее немало хлопот. Он продолжал извиняться и нарушать договоренности. Сегодня вечером у него состоится первый званый ужин. Его просто распирало от гордости, и это задевало Антею, которая сожалела, что не она будет рядом с Чарльзом. Ей нужно было с кем-то провести этот вечер, и если Роза еще стоит на ногах, то они откроют бутылочку виски, которую Антея припасла для Чарльза.
      Вскоре приехала Роза.
      – Ты можешь сохранить мое письмо и открыть его только в том случае, если услышишь что-нибудь?
      – О чем ты, Роза? Это игра?
      – Нет. Я просто обращаюсь к тебе как к другу. Пожалуйста, Антея. Не забивай себе голову. Просто положи его куда-нибудь.
      Антея посмотрела ей в глаза.
      – Ну, ладно. Должна заметить, что вид у тебя стал гораздо приятней.
      Роза страшно похудела, даже высохла. Однако взгляд ее теперь был совершенно спокойный, исчез дикий безумный блеск.
      – Все кончилось?
      – Да.
      – Отлично. Давай тогда откроем бутылочку виски и отпразднуем это событие.
      – Чем ты занималась все это время?
      – Была у родителей. Так, ничего особенного не делала. Покаталась немного на лошади. Хорошо успокаивает.
      – Что произошло с Чарльзом? Антея нахмурилась.
      – С ним так трудно. Мне пришлось использовать столько угроз, чтобы держать его под каблуком. Я уже склоняюсь к мысли, что мне нужно порадовать эту его женушку с лошадиной мордой правдивыми историями из ее семейной жизни. Он говорит, что она не бросит его, но все равно Чарльз – вшивый ценитель людских душ. Я видела ее несколько раз. Мне кажется, она из тех, кто может взять на поруки, если ее хорошенько задеть за живое. Если бы ты видела, как она ходит. Она так в себе уверена, что просто удивляет меня. Чарльз все время выпячивает ее беспомощность.
      – Ты что, за ней следила? Антея вспыхнула.
      – А что, возбраняется? – засмеялась она.
      – Насколько я знаю, – сказала Роза, – каждый из нас имеет право на любовь и преданность.
      Антее стало не по себе. Она не знала, почему. Виски уже лилось у Розы чуть ли не из ушей, но она рассуждала вполне здраво и даже слегка улыбалась с таким видом, словно у нее была какая-то тайна. Она, явно, чего-то ждала.
 
      Рейчел приложила титанические усилия, чтобы подготовиться к званому ужину.
      – Начни с себя, – наставляла ее Джейн. – Я отведу тебя к парикмахеру. Там у них есть еще салон красоты, где тебе квалифицированно подберут косметику.
      – Спасибо, Джейн. Я ненавижу ходить в парикмахерские. Не помню, когда была там в последний раз. Нужно подобрать новое платье. Весь мой гардероб уже давно вышел из моды.
      – Купи себе длинное черное платье. Оно годится на все случаи, – Джейн разошлась на полную катушку. – Не подавай сначала горячее. Закажи деликатесные закуски из «Харродза». Или, кажется, прекрасная мысль – подать багели и локс. Их днем с огнем в Англии не сыщешь.
      – А что это такое?
      – Это очень известное еврейское блюдо. Локс – копченый лосось, а багели – круглые, из крутого теста, типа пончиков. Намазываешь их сливочным сыром и сверху кладешь кусочек локса. Я все равно еду в Блумсбери за свежими кнышами, поэтому захвачу и для тебя.
      – Звучит весьма заманчиво. Чарльз обрадуется, если на столе будет что-нибудь экзотическое.
      – Багели? Экзотические?
      – Может, в Нью-Йорке это не так, а здесь это сойдет за изысканное блюдо. Все равно Чарльзу нравится чем-нибудь отличиться. Ты заметила, как он стал одеваться?
      – Он выглядит как мужская модель, а не газетчик. Я всегда представляла себе газетчиков растрепанными, с торчащим за ухом карандашом.
      – Только не Чарльз. Мне повезет, если я в последние дни попадаю в ванную комнату. Он там сидит часами. Если он не в ванной, то разглядывает себя в зеркало в спальне. И все-таки мне не на что жаловаться. Дела у него идут блестяще. Его начальник уже сказал ему, что в следующем году сделает его старшим репортером. Тогда я, наверное, совсем не увижу его дома.
      Джейн приготовилась принять свою дневную дозу валиума.
      – По крайней мере, у вас будет тема для разговора, когда он вернется домой. День, проведенный Джерри в банке, вряд ли заслуживает какого-нибудь обсуждения. Ну, ничего. Зато они нас не обманывают.
      – Только это нам и остается, чтобы себя успокоить.
      – Знаешь, Лиза готовится к испытаниям. Она очень прилежно учится, и я очень ею довольна. – Джейн села на своего излюбленного конька и принялась на все лады расхваливать своих детей. В конце ее получасовой речи Рейчел сказала:
      – Ты не находишь, что слишком сильно давишь на них?
      – Слишком сильно? – резко переспросила Джейн. – Видела бы детей в Нью-Йорке! Англия не годится ни в какое сравнение. Как дела у Доминика?
      – Сара – прилежная и способная ученица, а Доминику бы только поиграть. К счастью, в университеты теперь принимают исключительно хороших спортсменов, а Доминик уже играет в крикет за команду округа, поэтому мы надеемся только на это и, конечно же, наймем репетитора поближе к экзаменам, чтобы Доминик подготовился в Оксфорд или Кембридж. Чарльз и мысли не допускает, что Доминик может провалиться и не поступить. Мне подобное отношение не нравится, я ненавижу такой подход к делу. Из детей получатся никудышные люди.
      – Знаю. Разделяю твое мнение и вполне сознаю свою роль надсмотрщика, – Джейн затянулась сигаретой. – Но не понимаю, как будут справляться мои дети, если не стоять у них за спиной с палкой. Евреям везде тяжело пробиться, в особенности в Англии. – Она медленно выпускала колечки дыма.
      – Считаю тебя вполне благоразумной и заботливой матерью, Джейн. Не знаю, кто бы еще прилагал столько усилий к воспитанию детей, как ты. – Она одобрительно похлопала Джейн по руке. – Пойдем вместе выбирать мне новое платье. Что, если завтра?
      Мне бы очень хотелось поехать в Блумсбери, а затем мы могли бы заехать на Оксфорд-стрит.
      – Обязательно. Это здорово.

* * *

      На следующий вечер Рейчел улыбалась, глядя на свое отражение в зеркале и вспоминая зеркало в парикмахерской. Ее волосы были уложены на макушке мягкими завитками.
      – Это сделает вас немножко выше, зато будет очень элегантно, – сказал ей парикмахер-француз, проводя пальцами по всей длине прядей ее волос. – У вас прекрасные волосы, мадам. – Рейчел так хотелось, чтобы он перестал прижиматься своим выступавшим под брюками бугорком к ее плечу. Парикмахер смотрел на нее в зеркало. – «Восхитительные глаза», – отметил он про себя, а вслух произнес:
      – О, мадам, вы не очень ухаживаете за собой? – у него был мягкий французский акцент.
      – Нет, мне абсолютно некогда этим заниматься. Все время уходит на домашние дела: я – домохозяйка.
      – Француженки заботятся о себе в первую очередь, а дом у них – на втором месте. Иначе можно потерять своего мужа. Пойдемте. Я отведу вас в салон красоты, и мы подберем подходящую косметику, чтобы создать ваш образ. – Он отвел ее в кабину, расположенную в другом конце комнаты.
      Женщины сидели длинной вереницей к центру салона. Джейн уже помыла волосы.
      – Не волнуйся, я не брошу тебя на произвол судьбы. Подожду, – успокоила ее Джейн, увидев взволнованное лицо Рейчел. – Никто тебя тут не обидит. Не будь таким наивным ребенком. – Рейчел чувствовала себя ужасно неловко и совершенно не в своей тарелке, когда плелась следом за парикмахером.
      – Когда вы закончите, попросите меня – Жан Поль, – и они пропустят вас.
      – Привет, госпожа Хантер. Меня зовут Тина. Что вам угодно?
      – Понятия не имею. Я никогда раньше косметикой не пользовалась. Сделайте все так, как находите нужным, по своему вкусу. Сегодня у меня званый ужин, и я купила себе черное платье.
      Тина некоторое время внимательно изучала свою клиентку.
      – Хорошо, – наконец сказала она. – У вас очень нежная кожа и прекрасный цвет лица. Откиньтесь на спинку кресла. – Рейчел так и сделала, постепенно немного расслабившись.
      – Смотрите вверх. – Тина наложила тушь на длинные ресницы Рейчел. Единственный болезненный момент был, когда Тина выщипывала густые брови Рейчел.
      – Я придала им форму, а вам остается только поддерживать их в порядке. Теперь сядьте и взгляните.
      Рейчел глазам своим не поверила.
      – У меня совершенно другое лицо.
      – Конечно. Вы заметили? У вас прекрасное лицо для макияжа. Широкие скулы. Я слегка оттенила нос и наложила румяна, чтобы щеки казались чуть попухлее. Думаю, даже муж не узнает вас сегодня.
      – Пожалуй. Надеюсь, я понравлюсь ему такой. Для него это будет настоящим сюрпризом.
      – А теперь пойдемте, я отведу вас к Жан Полю. Не успела Рейчел перешагнуть порог салона, как на нее устремились глаза всех сидевших под фенами для сушки волос женщин. Пока она проходила мимо них, вслед несся шепот восхищения. Женщины вдруг взяли и захлопали в ладоши. Она обернулась и увидела улыбающуюся Тину. Рейчел почувствовала себя в жутко смешном положении. – «Какого черта, и что я здесь вообще делаю со всей этой замазкой на лице?» – спросила она себя, испытывая острое желание выбежать прямо на улицу, однако Джейн еще укладывала волосы.
      – А-а-а-а, чудесно! Просто шедевр! – Жан Поль поймал ее за руку. – Идемте. Вам грустно? Нет? – Рейчел уселась в кресло. – Сначала сполоснем волосы, а затем немножко подровняем концы. – Он повернул ее и наклонил голову над раковиной. – Мне хотелось взглянуть, что она сделает с вашим лицом перед тем, как я решу выбрать прическу.
      Его пальцы нежно втирали шампунь, взбивая его в пышную пену.
      Она подумала, что никогда до сих пор ни один посторонний мужчина не мыл ей волосы. Последний раз, когда она была беременна Сарой, Чарльзу пришлось намыливать ей голову, так как она не могла наклониться над раковиной. Она зажмурила глаза, чтобы не смотреть на парикмахера. Прикосновения его рук были легкими и успокаивающими. – «Я к этому очень быстро привыкну», – подумала она. Жан Поль колдовал над ней, чувствуя, как постепенно расслабляется ее тело. – «Бедняжка, – подумал он. – Мужчина ее еще не любил. Англичане… Они любят только друг друга». Вымыв волосы, он снова повернул ее кресло к зеркалу. На мгновение их взгляды встретились. Их лица обрамляли зажженные светильники. – «Эти глаза, – подумал он, – в них столько огня». Жан Поль был большим ценителем женской красоты. Стены его кабинета могли бы поведать множество диковинных историй о его любовных похождениях со своими клиентками. – «К сожалению, не с этой», – посетовал он. Высушив волосы, он мягко помассировал ей затылок. Он заметил, как краска начала медленно заливать щеки Рейчел и выступать пунцовыми пятнами на шее. – «Какая страсть», – подумал он.
      Рейчел пыталась с удивлением разобраться, все ли женщины испытывают подобные ощущения в этот момент, сидя в кресле у парикмахера. Она была шокирована, но не хотела остановиться. Ничего удивительного, что к парикмахеру выстраивается такая очередь представительниц прекрасного пола. В какой-то момент она даже запаниковала. – «Что будет, если я испытаю пик блаженства прямо в кресле?» – одной мысли оказалось вполне достаточно, чтобы прекратить все эротические фантазии.
      – Мадам, волосы подсохли. Теперь я должен подобрать модель прически. – Жан Поль был настоящим профессионалом. – Такой прекрасной женщине, как вы, очень подойдет простая прическа для официальных приемов. Смотрите. Показываю, как ее делать самой. Вы наблюдаете?
      – Да, – послушно сказала Рейчел.
      Жан Поль оказался абсолютно прав. Прическа сделала ее выше и подчеркнула стоимость ее элегантного наряда, который теперь казался в два раза дороже, чем был на самом деле. Сейчас Рейчел подправляла последние штрихи на своем макияже, а затем вернулась в спальню. Она все еще никак не могла отойти от волшебных прикосновений нежных рук Жан Поля. Рейчел взглянула на часы. Было уже 7.30. Оставалось ровно полчаса. Она спустилась вниз на кухню к Мари-Клэр.
 
      Не так далеко от дома Рейчел, по другую сторону Ричмонд Хилл, Роза припарковывала машину. Несмотря на то, что она была сильно пьяна, выпив изрядную дозу виски, Роза чувствовала себя абсолютно спокойной и уверенной. Взяв отцовскую двустволку, лежавшую на полу в машине, она услышала стук крови в висках. – «Похоже на замороженное пламя, – подумала она. – Теперь я должна подойти поближе, спрятав ружье под накидкой». Она посчитала ступеньки до ворот. Оглянулась. Примыкавшая улица была пустынной. Темнело. Она тенью скользнула в сад. Мне нужно не уходить с травы, чтобы заглушить звуки шагов. Она обошла дом, пока не добралась до окна столовой, на четвереньках подползла к оконной раме. Их там еще не было.
      Вдруг в окне вспыхнул свет и осветил лужайку.
      – Не включай большой свет, Стефан. У меня голова побаливает. Зажжем свечи?
      – Конечно, дорогая, – Стефан потянулся к пиджаку за спичками.
      Роза увидела, как погас свет, и подняла голову. Отлично. Свечи выхватили из темноты четкий силуэт головы и плеч Стефана.
      – Теперь мне остается только сказать: «Прощай! – прошептала она. – Скоро я буду с тобой. Я люблю тебя, поэтому жизнь без тебя для меня невыносима. Если ты должен умереть, тогда и мне уготована смерть». – Она подняла ружье и прицелилась. Стефан с женой оживленно беседовали и не обращали внимания на окружающее.
      Вспышка яркого света разорвала темноту, и прогремел выстрел. Роза разрядила оба ствола в затылок Стефана. Его кровь и мозги забрызгали камчатые стены столовой. Повар влетел в столовую, за ним следом – шофер. Жена Стефана что есть мочи завизжала. У повара был выходной день, и он в своей комнате смотрел телевизор. Он увидел за окном Розу, пытавшуюся перезарядить ружье. Испугавшись за свою жизнь, он вскочил и, не раздумывая, прыгнул в окно, приземлившись прямо на Розу и окатив ее осколками оконного стекла. Роза не сопротивлялась.
      – Я хочу умереть, – взмолилась она, прильнув к нему. – Пожалуйста, помогите мне умереть. – Она плакала и кричала, словно ребенок.
      Повар был чувствительным и сердечным человеком. Он знал, Стефан трахался со всеми направо и налево, как кролик. – «Проклятый идиот», – подумал он. На этот раз старый развратник просчитался.
      – Пойдемте туда, в дом, здесь холодно. – Ему пришлось отнести ее на руках. Двигаться она уже не могла.

      Джейн, как и обещала, приехала ровно в восемь.
      – Пойдемте сразу, – сказала Рейчел. – Не терплю светских бесед. – Не успела Рейчел вручить Джейн и Джерри бокалы, как приехал Чарльз.
      – Рейчел, ты выглядишь просто потрясающе. – Чарльз был очень доволен видом своей жены. – Прекрасно, старушка. – Он хлопнул ее по обтянутым платьем выпуклостям. – Извини, дорогая. Опоздал. Столько бумаг нужно было подписать. «Слава Богу, что у меня есть Листерина», – подумал он. Это была вынужденная ложь. Он был на вечеринке по поводу проводов одного из коллег, но какая разница, у Рейчел теперь была помощница, Мари-Клэр.
      Майкл и Клэр прибыли в четверть девятого. Рейчел проводила Клэр наверх, чтобы оставить пальто, а Чарльз повел Майкла в кабинет.
      – Знаю, не очень вежливо надолго оставлять гостей одних, – сказал Чарльз, – но давай заглянем наверх всего на пару минут.
      – О, Клэр! Ты не представляешь, как я рада увидеть тебя снова.
      Клэр сняла пальто. – Что я вижу, Клэр, ты по-прежнему худенькая. Ты всегда такая изящная?
      Клэр рассмеялась.
      – Все та же прямолинейная Рейчел. Ты нисколько не изменилась.
      – А ты – невероятно! Напоминаешь теперь картинку из журнала «Вог».
      Клэр улыбнулась. – Пытаюсь так выглядеть. Майклу нравится, чтобы я оставалась стройная, как тростинка, но от возраста все равно никуда не деться.
      – Мы не должны терять связи, Клэр. Мы переписывались, пока ты была за границей, но теперь у меня есть свободное время, и мы можем встречаться и вместе обедать.
      Клэр смотрела на свою подругу.
      – Мне бы тоже очень хотелось этого. Рейчел, ты – единственный человек, который знает мою истинную натуру. Для всех я – просто элегантная госпожа Сванн. Идеальное обрамление Майкла. – Ее лицо стало суровым. – Я хорошо играю свою роль.
      Рейчел порывисто обняла ее.
      – Я просто умирала от желания прижать тебя к себе. Словно вернулись те счастливые эксетерские дни. Ты по-прежнему страстно любишь Майкла?
      – Рейчел, от твоих прямолинейных вопросов можно сойти с ума! В какой-то мере, да. Я расскажу тебе об этом в другой раз. – В глазах Клэр отразилась боль. – Пойдем вниз. Должно быть, уже прибыли другие гости.
      – Рейчел, – сказал Чарльз, когда обе женщины спустились по лестнице, познакомься, пожалуйста, это – Салли, моя коллега, а это – Билл.
      Салли была худенькой и крепкой. Ей было немногим за тридцать.
      – Я столько о вас слышала, Рейчел. Мне очень приятно познакомиться. – Ее рукопожатие оказалось необычайно сильным для женщины.
      – А я и не знала, что у Чарльза хватает времени вспоминать обо мне на работе.
      – О, да, и о детях – тоже. Вы просто образцовая семья, – с кислинкой в голосе воскликнула Салли.
      – У вас есть дети, Салли?
      – Нет, но у меня есть газета. Статьи – мои дети. Однажды я выходила замуж за психопата-пьяницу, который избивал меня во время припадков. Я вырвалась от него, но он успел так ударить меня в живот, что отбил мне все женские органы. Я две недели лежала в реанимационной палате. Повреждения были настолько сильными, что мне удалили большую часть внутренностей. Вот так, – она горько засмеялась, – наступил конец моему материнству.
      – Извините, – сказала Рейчел. – Иногда приходится читать о подобных вещах в книгах, но никогда не задумываешься, что они могут случиться в реальной жизни с близкими людьми. – Она была поражена не только рассказом Салли, но и тем, что поставила гостью в столь неловкое положение с первых минут их встречи.
      – Весь фокус состоял еще и в том, что меня привезли в местную больницу, где он работал старшим гинекологом. Поэтому так называемый муж каждый вечер приходил ко мне в палату, заваливая цветами и конфетами. Никто даже и не подозревал. Даже мой хирург верил, что меня зверски избил какой-то незнакомец.
      – Он женился еще раз?
      – Да, мерзавец. Трижды. Чтобы завести собаку, нужно обзавестись лицензией, что вы не будете плохо обращаться с животным, но если с женой, то дозволено все.
      Их разговор прервал Чарльз, который взял Рейчел под руку.
      – Рейчел, не позволяй Салли надолго уводить тебя от мужчин. Познакомься с Биллом. Он – чувствительный, заботливый кавалер со свободными взглядами, не то что я, защитник домостроя.
      Салли впилась в него глазами.
      – Чарльз, ты такой скучный, когда все время играешь роль величайшего защитника мужчин.
      – А ты становишься невыносимой, как только затрагиваешь тему о службе женщин в армии.
      Рейчел не выдержала и вмешалась.
      – В самом деле, Чарльз, мы же не говорили о мужчинах вообще.
      – Разумеется, – Салли взглянула на Билла, и ее лицо смягчилось.
      «Она действительно становится очень миловидной, когда улыбается», – подумала Рейчел. Она взяла руку Билла и сказала:
      – По вашей ладони вижу, что линии судьбы принадлежат ночному редактору.
      – Да. Вы угадали правильно. Именно поэтому мы с Салли встречаемся довольно редко и, пожалуй, впервые – на торжественном приеме. Привет, Салли! – воскликнул Билл.
      Майкл и Клэр были заняты беседой с Хаусманами, Салли и Билл обменивались редакционными сплетнями, Чарльз разливал напитки, а Мари-Клэр обходила гостей с маленькими подносиками, на которых горкой были уложены бутербродики. Рейчел вздохнула полной грудью. «Есть какое-то сходство с иллюстрациями в журнале «Дом и сад», – подумала она. Она наблюдала за Салли и Биллом. Для женщины, питающей ненависть к мужчинам, она одета в вызывающе короткое платье. Билл выглядел хрупким человеком, с копной вьющихся золотистых волос, синими глазами и привычкой сильно жестикулировать во время разговора.
      Рейчел направилась в столовую, чтобы последним взглядом окинуть комнату. Стол выглядел грандиозно. В центре красовалась композиция, которую она сама составила из собранных в саду осенних ягод и листьев. По обеим сторонам стола возвышались григорианские подсвечники. Тетушка Эмили подарила ей на новоселье лиможский обеденный сервиз, оставшийся после тети Беа.
      – Тебе он понадобится, – сказала она с улыбкой. – Теперь, леди, вы становитесь хозяйкой поместья.
      «Жаль, что тетя Беа не видит меня сейчас, – подумала Рейчел. – Тетушка Эмили стала очень слаба для утомительных поездок в Лондон. Я сфотографирую накрытый стол, чтобы она тоже порадовалась», – пообещала себе Рейчел. Она зажгла свечи. – «Мне так не хватает нашего обеденного стола. На стекле эти тарелки как-то теряют свой благородный вид».
      – Мари-Клэр, – позвала она.
      – Да, мадам?
      – Поставь, пожалуйста, тосты в духовку.
      – Да, мадам.
      «Какая милая девочка», – Рейчел посмотрела вслед ускользнувшей на кухню Мари-Клэр.
      – Отлично. Я приглашаю всех к ужину. Чем-то напоминает дирижера оркестра.
      «И даже очень напоминает дирижирование оркестра», – повторила себе Рейчел, сидя по одну сторону стола и наблюдая, как гости уплетали говядину по-бургундски. Увертюра с багелями и локсом прошла замечательно. Ей был слышен рокот Чарльза в другом конце комнаты. Майкл дополнял басовую партию Чарльза своим высоким тенором. Джейн спорила с Салли, а Билл, голосом, похожим на ласковый шум прибоя, пытался их успокоить. Звенели бокалы, постукивали тарелки. – «Настоящая симфония», – подумала Рейчел.
      – Восхитительно! – сказала она.
      – Что вы сказали?
      – Извините, Джерри. У меня скверная привычка разговаривать с собой. Вам нравится здесь?
      – Это самая лучшая говядина по-бургундски, которую я когда-нибудь ел, Рейчел.
      – Действительно, это один из рецептов Джейн. Джерри засветился от радости.
      – Пора бы мне знать, что она – волшебница на кухне.
      Его прервала Джейн, смотревшая со своего места на Рейчел.
      – Давай, Рейч. Помоги мне. Салли говорит, что мужчины не в состоянии сохранять верность. Это их патология. А я говорю, что это не так. Что ты на это скажешь?
      Рейчел на мгновение задумалась. За столом наступила неожиданная тишина: каждый ожидал ее ответа.
      – Полагаю, существует много пар, которые доверяют друг другу, как мы, например.
      – А что вы скажете о женщинах? – спросил Чарльз, глядя на Салли. – Сколько женщин наставляют ветвистые рога своим мужьям?
      – Не так уж и много. Хотя их число растет. В целом, женщины склонны к разводу, если они увлечены другим мужчиной.
      Джерри посмотрел на Джейн.
      – Я бы убил себя, если бы Джейн завела любовника.
      – Не кажется ли тебе, дорогой, что это уже слишком? – возразил Чарльз.
      – Нет, только не для Джерри, – хрипло рассмеялась Джейн. – Ему это не угрожает. Когда бы у меня хватало времени и сил завести любовника, Джерри? Полагаю, я могла бы охмурить молочника где-нибудь по дороге, после того, как отвезу Лизу на верховую езду и поеду в бассейн забирать остальных детей.
      Последовал взрыв хохота. Тогда Клэр сказала:
      – Думаю, все мужчины абсолютно верны. Вот в чем истинная проблема.
      – Черт возьми, что это ты хочешь сказать? – Джейн даже подалась немного вперед от нетерпения услышать ответ.
      – Большинство мужчин целиком и полностью преданы своим матерям. Майкл, что ты скажешь на это?
      Чарльз разрядил напряжение и пришел на помощь своему давнему другу.
      – Как поживает твоя красавица-мамочка, Майкл? Я в юности рядом в ней всегда был одержим желанием. Мой Бог, такое прелестное создание нельзя не возжелать! Ты помнишь, как все наши однокурсники, жившие с нами на этаже, оборачивались, только чтобы взглянуть на нее? Она по-прежнему так же поразительно красива?
      Майкл засмеялся.
      – Она точно такая же, как всегда. Люди принимают ее за старшую сестру Клэр. Она занимается антиквариатом. Содержит магазин на Слоан-стрит. Мы оба занимаемся куплей-продажей. Мне и впрямь магазин очень по душе. Это такой контраст с работой в Министерстве.
      Клэр поморщилась.
      – А на меня весь этот хлам навевает ужасную тоску.
      – Но ты ведь можешь туда не ходить, дорогая.
      – Знаю – и не собираюсь. Вместо этого мы с Рейчел устроим для себя упоительные обеды в «Савое», найдем богатеньких шейхов, которые украсят наши прелести бриллиантами, а в зарослях над заветным тайничком будут прятать изумруды.
      – Эй, Клэр! Помолчи! – Чарльз посмотрел на Рейчел и воскликнул полушутя-полувсерьез. – Тебе ведь не интересны подобные развлечения, верно?
      – О, Клэр, ты ничуть не изменилась! – смеялась Рейчел. – Ладно, Чарльз, я схожу, но бриллианты – вперед.
      Клэр ухмыльнулась.
      – Мы повеселимся, Рейчел. Я и в самом деле собираюсь тебя развращать.
      – Очень заманчиво.
      Остаток вечера прошел относительно гладко. Билл предложил отвезти Салли домой. Они вдвоем стояли у парадного и рассыпались в комплиментах по поводу вечера:
      – Это был самый чудесный вечер, проведенный мной за столько лет!
      Салли обняла Рейчел. – Он милый, правда? – шепнула она на ухо.
      – Гм, похоже! Джейн сказала:
      – Пойдем, Джерри. Тебе придется вести машину самому: вино ударило мне в ноги. – Они уходили с шумом, а Джейн садилась в машину со всей грациозностью, на которую только была способна после значительной дозы спиртного.
      Майкл и Клэр остались выпить по рюмочке коньяка. Вчетвером они сидели в кабинете, у разведенного камина.
      – Прием удался на славу, Рейчел. – Майкл взглянул на нее. – Ты преодолела долгий путь от серенькой мышки до светской леди с тех пор, как мы виделись в последний раз.
      Рейчел сбросила туфли и положила ноги на диван.
      – Я столько лет вязла в трясине домашней рутины и воспитания детей, что для меня встал вопрос о выживании. Но теперь у меня освободилось время и для себя. Обычно я не выгляжу так, как сегодня, – засмеялась она.
      – Отлично!
      – Слава Богу, у меня полно прислуги. Терпения не хватает заниматься всей этой ерундой: покупки, готовка, накрывание на стол, уборка. – Мне не хотелось бы делать это слишком часто. Сегодня был счастливый случай. Приглашали только знакомых, кроме Салли и Билла. Однако должна признаться, мне было очень приятно видеть их вместе. У Салли такая тяжелая судьба!
      – Если она думает, что Билл будет лучше остальных мужчин, с которыми она сталкивалась, то ей придется пережить еще один удар, – сказал Чарльз. – На работе мы зовем его Крошка-Вилли. Помнишь песенку?
      – О, нет. Бедняжка Салли!
      – Билл любит женщин без комплексов. Они никогда не отказывают и не вешаются на шею, потому что это противоречит их принципам. Он говорит, что это все равно, как отнимать конфетку у ребенка. – Чарльз и Майкл закатились от смеха.
      – Вы оба, прекратите сейчас же. – Клэр встала. – Рейчел, нам пора. Мы завтра утром едем в деревню. Майклу там нужно устроить кое-какие дела с управляющим имением. Давай пообедаем вместе на той неделе или через недельку. Я позвоню.
      – Чудесно. Я помогу тебе найти пальто. – Как только Рейчел оказалась в своей спальне, она посмотрела Клэр в глаза. – Его мать так и не отстает от него?
      – Да, – кивнула Клэр. – Я уже давным-давно отказалась от борьбы. Не могу соперничать. Они все делают вместе, кроме постели. Он даже со мной не может больше. – Ее лицо было строгим и печальным. – Ладно, если бы обнаружила его дома в постели с другими женщинами, но с мужчинами смириться не могу.
      – Ты хочешь сказать, что он голубой?
      – Едва ли его привязанности можно так охарактеризовать. Обычно это гнусные маленькие итальяшки-официанты с огромными задницами.
      – Извини, я имела в виду гомосексуалистов.
      – Не извиняйся, Рейчел, знаю, что ты имела в виду, но Майкл даже и не гомосексуалист. Он просто безнадежно испорчен своей матерью. Она завладела его мужским достоинством и не имеет ничего против, если он путается с мальчиками. Таким образом он сохраняет ей верность. А связь сына с другой женщиной она воспринимает как предательство. Она отлично знает свое дело.
      – Ты знала это перед свадьбой? – Рейчел взяла Клэр за руку.
      – Нет, но если честно, я бы все равно вышла за него замуж. Все лучше, чем моя семейка. Эх, была не была, какая разница? – засмеялась она сдавленным горьким смехом. – Мне доставляет истинное наслаждение сорить ее деньгами. Я не шучу насчет пирушки в «Савое». Лондон полон удовольствий, если у тебя много денег в кармане.
      Рейчел заглянула Клэр в глаза.
      – А разве не лучше быть просто любимой?
      – Нет. Я думала об этом, но в таком случае я бы умерла от тоски.
      – Клэр, ты просто неисправима.
      – Не рассказывай никому, Рейчел. О Майкле, я имею в виду. Ладно? Даже Чарльзу.
      – Нет-нет. Можешь на меня положиться, – пообещала Рейчел.
      – Пойдем, Клэр. Хватит сплетничать. – Майкл стоял в дверях спальни. – Нам пора ехать. – Майкл смотрел на подруг с тревогой и подозрением. – Кстати, о чем это вы тут сплетничали?
      – Так, кое-кому досталось, – ласково ответила Клэр, подхватывая свое пальто. – Уже иду.
      «Он изменился в лице, – отметила про себя Рейчел, улыбаясь Майклу. – Его внешность стала более женственной, чем обычно. Клэр, безусловно, взяла на себя мужскую роль».
      – Пошли, Майкл. Выходим. Я поведу машину. Ты, как всегда, слишком много выпил.
      – Хорошо. – Он послушно пошел за Клэр к выходу.
      Рейчел уже засыпала, когда Чарльз отправился в ванную комнату чистить зубы.
      – Пожалуй, я приму ванну, – крикнул он оттуда.
      – Ладно. У меня уже нет сил. К тому времени, как ты выйдешь, я уже буду видеть седьмой сон.
      – Хорошо. Приятных сновидений, дорогая, – закричал Чарльз, перекрывая шум льющейся воды. – «Послушать, что ли, последние новости», – подумал он, вытираясь в туалетной комнате.
      Он включил радио.
      «…сегодня вечером произошел несчастный случай со стрельбой на Ричмонд Хилл. Полиция задержала женщину. Ведется расследование. Убитый – известный промышленник Стефан Аркинсон. Слушайте подробности в следующем выпуске новостей».
      – Бедняга, – сказал Чарльз. – Никогда нельзя угадать, что у женщин на уме.
      Новости по радио продолжились.
      «Последняя сенсация выпуска ночных новостей. Розе Джонсон предъявлено официальное обвинение в убийстве Стефана Аркинсона. Она выстрелила ему в затылок во время его ужина с женой в их доме на Ричмонд Хилл. Мотивом убийства, как полагают, стала месть».
      Чарльз как вкопанный застыл на месте. Имя словно набатный колокол звучало в его мозгу. Роза? Стефан? Антея? Не остается никаких сомнений, Антея упоминала однажды имя Розы. Господи, а я-то всегда считал Розу более приличной пассией в сравнении в Антеей. Боже праведный, остается только надеяться на твою милость, что Антее не взбредет в голову сделать нечто подобное. Он пошел в кабинет и налил себе виски. Чарльз сидел перед тлевшими в камине угольками. – «Рейчел устроила грандиозное зрелище сегодня. Не думал, что она окажется способной на все это». – Он начал сознавать, что, несмотря на свою неряшливость, она обладала врожденными аристократическими манерами, которые выручали ее в любой ситуации. Ей никогда и ни за что не приходилось вести ожесточенную борьбу, как его матери.
      Ему на память пришли твидовые юбки тети Беа и ее фильдеперсовые чулки. – «Рейчел все время каким-то образом заставляла Юлию в ее маленьких аккуратных костюмчиках чувствовать себя служанкой рядом с ней. Антея не такого высокого класса, как Рейчел. Думаю, пора сказать ей, что все кончено. Но у меня все-таки в запасе есть еще девять месяцев перед тем, как я дам окончательный ответ, или Антея спустит на меня собак, поэтому можно попытаться извлечь из этой ситуации все, что можно». – Он отправился спать. Но в эту ночь сон его был беспокойным.
 
      Рейчел принесла утренние газеты.
      – Смотри. – Она показала первую страницу «Дейли Мейл». – Это случилось совсем рядом с нами, всего в нескольких поворотах дороги.
      – Знаю. Я слышал это в вечернем выпуске новостей.
      Рейчел снова забралась в постель.
      – Чарльз, она подкралась к окну в столовой и выстрелила своему любовнику в затылок. Боже мой, в каком же отчаянии должна была быть эта бедняжка!
      – Бедняжка? Что ты подразумеваешь? Ведь умер он, а не она.
      – Да, но тут говорится, что у него была целая вереница поклонниц. Он ее бросил ради очередной любовницы. Посмотри на фотографию новой женщины. Она красива. – Там были две фотографии. Чарльз смотрел на вторую, словно зачарованный.
      – Так ведь это же не она, – сказала Рейчел. – Это ее лучшая подруга Антея Валтерс. Она была последней, с кем разговаривала Роза, прежде чем совершить убийство. Впрочем, девушка тоже очень хорошенькая. – Рейчел начала заигрывать с Чарльзом.
      – Нет, дорогая, – одернул ее Чарльз. – У меня голова просто раскалывается. И перестань говорить с самого утра о столь мрачных темах.
      – Бедняжка. Я приготовлю кофе с аспирином. Чарльз застонал.
      Днем пришла Сара и объявила:
      – Мамочка, там, у большого дома через две улицы, что-то снимают. Ты можешь пойти со мной? Я никогда не видела, как снимают фильм.
      – Не думаю, что это фильм, Сара. Там было совершено убийство прошлой ночью.
      – Правда? Как интересно! Пошли, мамочка, посмотрим!
      Рейчел рассмеялась.
      – Ладно, пойдем! Маленькая ужасная вампирка! Я возьму пальто.
      Они подоспели как раз в тот момент, когда Антея заканчивала свое интервью для телевизионного выпуска новостей…
      – …Я знала, что она была расстроена, но, безусловно, не представляла, до какой степени.
      – Это Антея Валтерс, ее подруга, видевшая девушку последней перед тем, как Роза застрелила своего любовника.
      Антея посмотрела на Рейчел. Она пропустила заданный ей вопрос.
      – Извините. Повторите, пожалуйста, – улыбнулась Антея репортеру.
      – Ясно. Извините. Вы, должно быть, сильно расстроены. Она пила спиртное, находясь у вас?
      – Несколько бокалов вина. Ничего крепкого. Нет. Мне кажется, Роза просто не представляла своей жизни без Стефана. Он клялся, что никогда не оставит ее, но нарушил свою клятву. Возможно, – она взглянула прямо в камеру, – возможно, это именно то, что должно случаться с мужчинами, которые не сдерживают своих обещаний.
      – Большое спасибо, госпожа Валтерс. Здесь снято. Отведите госпожу Валтерс в машину. – Он помахал флажком проходившей мимо помощнице.
      – Бет, позаботься о госпоже Валтерс. Та проводила Антею к машине.
      – Жуткая история, – сказала Бет. – И все-таки, поделом мерзавцу. Некоторые женщины на Темзе хотят собирать фонд защиты преступницы. Вы позволите упоминать ваше имя?
      Антея задумалась на минуту.
      – Почему бы и нет? – ей пока нравилась шумиха вокруг ее собственной персоны. Она прошла мимо Рейчел и Сары.
      – Погоди, папочка придет, а я скажу ему, что видела лучшую подругу убийцы. Вот он удивится.
      Но папочка вовсе не удивился.
      – Рейчел, это просто отвратительно! Как ты могла позволить ребенку смотреть подобные жуткие зрелища! Снова твои замашки. Нормальные матери никогда бы не потащили своих маленьких дочек в дома, где были совершены убийства.
      – Мы пошли вовсе не потому, что там было убийство, а просто Сара никогда не видела съемок фильма.
      – Я не видела никакой крови. Честно. И мозгов тоже.
      – Сара. Я ведь обедаю. Пожалуйста, перестань говорить об этом, – сказал Чарльз.
 
      Рейчел только что налила Чарльзу джин, когда на экране появились 6-часовые новости. Он вздрогнул и чуть не поперхнулся, когда увидел, как Антея взглянула ему прямо в глаза.
      «…именно то, что должно случаться с мужчинами…» – он встал и выключил телевизор. – Надоели с этой историей. Мусолят ее весь день. Можно подумать, что такого никогда больше не случалось. – Чарльз вышел из комнаты.
      – Папочка и правда очень расстроился, да, мамочка?
      – Да, полагаю, ему не нравится, что подобные ужасные вещи происходят поблизости от нашего дома, рядом с его детьми. Это дает пищу для неприличных разговоров. Ты сделала уроки, дорогая? – заворчала Рейчел.
      – Да, сделала. Я пойду к Сюзанне. Джейн приглашала меня на чай.
      – Хорошо, только смотри, осторожнее через дорогу.
      – Ладно, мам. – Она обняла Рейчел. – Ты такая отличная мамочка. Не слушай папочку. Он говорит, как бабушка.
      Рейчел засмеялась.
      – Не волнуйся. Я привыкла к этому. Иди скорей. – «Мне так повезло с Сарой, – подумала она. Может, и с Домиником мы станем ближе, когда он повзрослеет».

      – Наконец-то и у меня появилась своя собственная светская жизнь. – Рейчел сидела с Джейн в плавательном бассейне Ричмонда. – Это и правда здорово, потому что я дома, когда Чарльз тоже дома, но если его нет, меня там тоже нет.
      – Что, друзья лучше пилюль? – горько спросила Джейн.
      – Ах, Джейн. Не знаю, трудно ли это для тебя. Твое время придет. В конце концов Лиза и Джейк подрастут и станут самостоятельными. Почему бы тебе как-нибудь не отправиться на вечеринку без Джерри?
      Джейн посмотрела на нее.
      – Ты шутишь? Если я оставлю Джерри одного дома с детьми, он или дом спалит, или потеряет одного ребенка. Он ничего не скажет против, но, знаю, сильно обидится, если я даже заикнусь о том, чтобы провести вечер без него.
      – Не кажется ли тебе это легким проявлением клаустрофобии?
      – Легким? Господи, да это иногда меня просто убивает. Я смотрю на его доброе, приветливое лицо и едва сдерживаю себя от желания двинуть по нему как следует. Хотя ни за что не сделаю этого. Принимаю еще одну таблетку валиума… Джейк! – завизжала она. – Джейк, перестань драться с Сарой!.. Вот так. Одно из преимуществ евреев из Нью-Йорка состоит в том, что нам никогда не нужен мегафон, визжать учатся с пеленок.
      Рейчел нежилась на солнышке, лежа на полотенце.
      – Я просто дождаться не могу, когда мы поедем в Камаргу. А что вы планируете на лето?
      – Мы поедем в Италию. Я прочла все книги, которые были когда-либо написаны о Папе Римском и Ватикане, и мы вольемся в миллионную толпу американцев, жаждущих увидеть европейские священные места. Европа манила меня всегда. Мои предки приехали из Польши. У нас даже сохранилась семейная реликвия из той далекой страны, история которой насчитывает сотни лет. Моя бабушка так никогда и не научилась говорить по-английски. Понятия не имею, насколько история Англии повлияет на мировоззрение нашей семьи. Но Америка – новая страна, ей всего только две сотни лет.
      – Полагаю, что воспринимать это надо как само собой разумеющееся. Дом, принадлежащий моему дедушке, был построен во времена королевы Елизаветы, а одна из стен – даже гораздо раньше. Считают, что ему около тысячи лет.
      – Здорово, – Джейн рассмеялась. – Нет ничего удивительного в том, что с англичанами невозможно найти общего языка. Их традиции уходят корнями в глубь седой истории. В Америке, по крайней мере, женщины наравне с мужчинами, первыми поселенцами из Европы, помогали осваивать новые территории. Этим обусловлена их агрессивность.
      – Если откровенно, то я не думаю, что ты агрессивнее англичанок, Джейн. На мой взгляд, ты просто правдивее многих женщин среди моих знакомых. Женщин в Англии всегда учили, что «рука, качающая колыбель, управляет миром». «Командуйте исподволь», – был совет Преподобной настоятельницы монастыря.
      – В Америке тоже не такие уж сильные различия. Благочестивая еврейская мать будет командовать в доме, но никогда не повысит голос на людях. Господи, от всех этих условностей можно рак заполучить.
      – На ланч придет Анна. Она – одна из добровольцев по сбору пожертвований для защиты Розы Джонсон на суде. Знаешь, той женщины, которая застрелила своего любовника в доме недалеко от нас. Я отдам пять фунтов.
      – Если бы я была с ней знакома, то застрелила бы его вместо нее.
      Джейн вынула свою чековую книжку. – Хочется надеяться, что самое никудышное крыло движения не будет кричать на всех перекрестках и делать из нее политический фетиш.
      – А я думаю, они именно так и поступят, – возразила Рейчел. – Но там всегда найдутся чувствительные женщины, типа Анны, которая вечно принимает участие во всяких движениях и очень любит поговорить, несмотря на то, что она моя старинная подруга. Именно Анна помогла мне сохранить здравый рассудок, принося новости из внешнего мира, когда я была заперта в четырех стенах и металась целыми днями как белка в колесе.
      – Пожалуй, ты права. Я дам пять фунтов. Кстати, Рейчел, кто будет защищать Розу на суде?
      – Не знаю. Если она чистосердечно призналась, то все будет зависеть от присяжных. Надеюсь, там много сочувствующих женщин. Тревогу вызывает судья, Джейн. Анна говорит, что, если он состоял в том же клубе, или вращался в тех же кругах, что и Стефан Аркинсон, Розе не поздоровится.
      – Знаю. В Америке все точно так же. Ты бы застрелила Чарльза, если бы узнала о веренице его любовниц?
      – Нет. Я себе тоже задавала этот вопрос и пришла к выводу, что я бы ничего не сделала. Даже в голове это не укладывается.
      – Знаешь, а я бы даже обрадовалась.
      – Ты шутишь, Джейн?
      – Нет. Толпа поклонниц, пожалуй, сделала бы Джерри более интересным. – Обе рассмеялись.
      – Пошли. Пора. Завтра один из моих званых ужинов. – Рейчел начала собирать полотенца.
      – О, господи. Я даже подослала одну для Джерри прошлым вечером.
      – Клэр была просто восхитительна. Она одалживает мне дворецкого и горничную, когда мы приглашаем деловые круги. У меня теперь по два приема в неделю. Все та же Клэр, дай Бог ей здоровья, познакомила меня с людьми из «Харродза». Чарльз сначала пришел в ярость, но затем разрешил мне тратить столько, сколько я захочу.
      – Я заметила твою новую одежду, Рейчел. – Джейн закусила губу. – А я не могу позволить тратить деньги на себя. На детей – это другое дело. Мне очень нравится покупать одежду им, Джерри, но на себя, – мне становится стыдно. Я нашла дешевую распродажу. И мне больше по душе купить дешевенькое платье там, нежели я пойду в магазины на Риджент-стрит.
      – На самом деле, большинство моих новых платьев выбрала Клэр. У нее безукоризненный вкус. Она тонко чувствует, что подойдет тому или иному человеку, а уж себе и подавно она ни в чем не отказывает.
      – Счастливица.
      – Нет, Джейн. Она вовсе не такая счастливая, как может показаться на первый взгляд. Я не хотела бы оказаться на ее месте.
      – У меня нет выбора.
      – О… Джейн. Многим женщинам приходится гораздо хуже, чем тебе. Не горюй, увидимся через пару дней!
      – Я послала Доминику приглашение на Лизин день рождения. Лиза говорит, что ей в школе предложили марихуану. – Взгляд Джейн стал тревожным.
      – Знаю. У некоторых мамаш появляется навязчивая идея. Это всегда те, которые сами злоупотребляют пилюлями и поднимают бурю в стакане из-за того, что их детки курят марихуану или нюхают какую-нибудь отраву. Не забивай себе голову еще и этой проблемой, Джейн. Лиза – довольно уравновешенная девочка, которую не так-то просто втянуть в дурную компанию.
      – Ты уверена?
      – Абсолютно.
      – Это такое счастье. У меня столько друзей выжгли себе мозги, употребляя ЛСД. Я бы не вынесла, если бы такое случилось с моими детьми.
      «Бедная Джейн, – подумала Рейчел, когда шла с Сарой к автомобилю. – Загнанная в угол, она все время будет испытывать беспокойство. Джейн только и говорит об этом. Представляю, как она себя чувствует. Слава Богу, что у меня есть Клэр и время для себя».
 
      Анна с порога гордо прошествовала в комнату.
      – Я беременна, Рейчел. Это уже точно.
      – Поздравляю.
      Анна закружила Рейчел по кухне.
      – Я просто на седьмом небе от счастья.
      – Как к этому отнеслась твоя мама?
      – Я ездила к ней в гости и поделилась своими планами насчет беременности. Сначала она немного расстроилась, потому что хотела, чтобы я вышла замуж. Думаю, это вполне естественно с ее стороны. А потом, – суровое лицо Анны просило, – она вошла вечером в мою комнату, села на кровать и спросила, не гомосексуалистка ли я. Я чуть было не умерла. Мне казалось, что она и слова такого не знает. Я рассказала ей о своей жизни в Лондоне, о своих подружках, она внимательно слушала. Потом обняла меня и сказала, что бесконечно любит меня и сделает все, что сможет, чтобы как-то помочь мне. Если я захочу поехать домой, когда ребенок появится на свет, то могу это сделать без проблем. Разве это не здорово?
      – Безусловно. А ты поедешь домой, Анна?
      – В любом случае, на какое-то время. Я хочу, чтобы роды прошли в больнице, и мама говорит, что побудет со мной до этого времени. Когда все сказано и сделано, знаешь, кроме тебя, мама – мой лучший друг. Знаю, что сейчас не очень модно поддерживать хорошие отношения со стариками, а если ты все-таки это делаешь, то все начинают цитировать Фрейда, но у нас всегда было отличное взаимопонимание. У нее свой огромный мир, населенный только лошадьми, поэтому она всегда уделяла мне много времени, и я собираюсь жить с малышом. Для нас будет так чудесно иметь в доме бабушку. Все равно, без ее помощи мне не обойтись.
      – Разумеется. Тебе очень понадобится ее помощь. Все, что имела я, так это чудовище, Юлию, которая превратила мою жизнь в кромешный ад. Подумать только, Анна – и с младенцем! Ладно, давай выпьем за малыша! – Рейчел подняла бокал сухого белого вина. – Придумала имя?
      – Скорее всего, я назову ее Ванесса.
      – Анна, ты же не можешь заказывать пол ребенка. Ты же понимаешь, что не все в твоей власти!
      – Знаю, но я уверена, что будет обязательно девочка. С мальчиком мне явно не справиться.
      – Ты удивишься, Анна. Как только будешь держать своего младенца на руках, тебе покажется, ровным счетом, все равно, какого он пола, раз уж он родился и представляет теперь одно целое. «Из песни слова не выбросишь»!
      Анна мелкими глотками пила вино.
      – Я положила ту штучку для индюшатины на почетное хранение. Честно говоря, я и не думала, что это сработает. Однако Юлиан говорит, что всегда признает, что он – отец ребенка, который должен знать своего отца. Думаю, это важно.
      – Полностью разделяю твое мнение. В моей жизни был просто замечательный день, когда я узнала, что принадлежу тете Беа. Смешно, но нянчилась со мной тетушка Эмили, а тетя Беа, которая выполняла отцовские обязанности…
      – О фонде помощи Розе Джонсон… – перебила ее Анна.
      – О, да. Как там идут дела?
      – Ну, суд назначили на следующий год. До этого времени она будет сидеть в тюрьме, поэтому, на мой взгляд, времени будет достаточно. Они могут перевести ее в психиатрическую клинику на какое-то время, однако не думаю, что судье удастся добиться для нее большего срока, чем год тюрьмы, ну, может, еще месяцев восемнадцать наблюдения у психиатра. Этого хватит с лихвой. В любом случае, против нее нет других обвинений. Ее мучила только одна идея, связанная с этим конкретным человеком.
      – И все-таки, ей не следовало бы в него стрелять, – нахмурилась Рейчел. – Не думаю, что всякому, кто начнет страдать манией преследования другого человека, позволено убивать предмет своей страсти, если он отказывается с ним жить.
      – Как ты можешь судить о подобных вещах, Рейчел, если ты ни разу не испытывала даже сильного приступа гнева или отчаяния, или ревности. А я понимаю, какое чувство владело Розой. Я сама много раз была на грани того, что могла бы убить кого-нибудь из моих любовниц.
      – Вполне возможно, что ты права. Действительно, мне очень повезло. Но, как бы там ни было, вот пять фунтов в знак признательности Чарльзу за мою счастливую жизнь с ним. У меня есть еще пять фунтов от другой моей приятельницы, которой повезло меньше, чем мне. – Она засмеялась. – Давай допьем бутылку за обедом.
 
      – Почему ты не можешь кончить, Чарльз? Ты меня огорчаешь. – Антея оттолкнула его и села. Она зажгла сигарету. – Что с тобой? Ты же привык жить в постоянной готовности к удовольствию. А теперь даже не хочешь поэкспериментировать.
      Чарльз уставился в потолок.
      – Не знаю. На работе дел много. Думаю, устал. – В его голосе зазвучало раздражение. – Я не могу разрываться между своей домашней жизнью, работой и тобой, постоянно требующей от меня внимания. И тебе все время мало. Ведь с тех пор, как ты вызвалась и предложила услуги своей маниакальной подружке, твое лицо не сходило с первых газетных полос.
      – Ну и что? Разве не здорово? Жила-была маленькая незаметная Антея, и вдруг она за один вечер превратилась в звезду. Мы собрали много денег.
      – А другие мужчины тебе не сделали предложения руки и сердца? – спросил Чарльз с тайной надеждой в душе.
      – Ничего подобного. Чарльз, я хочу только тебя. Мы с Розой сходимся в том, что обе принадлежим к категории однолюбов.
      Чарльз вздохнул.
      – Мы больше не можем пойти куда-нибудь пообедать или поужинать: тебя везде узнают. Рейчел внесла пять фунтов в твой фонд. Она следит за тобой по телевизору. Вот двинутая идиотка!
      – Почему бы тебе не положить всему этому конец прямо сейчас?
      – Ты обещала мне год, поэтому у меня есть время до июня. Я ей тогда и скажу, но ты узнаешь. Однако я изучил ее характер гораздо лучше, чем ты. Она не оставит меня.
      – Что ж. В этой игре я готова принять участие. Хочешь, мой ротик поможет тебе снять напряжение и разрядиться?
      – Нет, спасибо, Антея. Я просто хочу выспаться. – Он повернулся на бок. – «Как все теперь запуталось, – думал он про себя. – Я у нее в сетях, она мне осточертела до смерти. Может, отраву какую-нибудь попробовать. Говорят, есть сорняк, яд которого невозможно определить». – Он погрузился в беспокойный сон.
      «Ей придется уйти, – подумала Антея, лежа рядом с Чарльзом. – Она улыбнулась. Надо подыскать подходящие шторы для огромных окон. Жалюзи не придают им такого эффектного вида, какой бы они могли иметь».

      – Ты всегда обедаешь в «Савое»? – спросила Рейчел у Клэр.
      – Да. – Клэр улыбнулась официанту. – Нет, Рейчел. Позволь ему положить салфетку тебе на колени. – Рейчел покраснела. – Не волнуйся. Он приучен к этому. Я держу здесь за собой номер.
      – Боже праведный, Клэр! Да это же целое состояние!
      Клэр очень серьезно посмотрела на Рейчел.
      – Это помогает мне поддерживать себя в здравом уме.
      – Что, у тебя бывают расстройства психики?
      – Иногда. – Клэр рассмеялась. – Смелее, Рейчел. Закажи что-нибудь. Я пригласила тебя на ланч не для того, чтобы плакаться в жилетку.
      – Клэр, не держи оборону. В конце концов, я ведь единственный человек, с которым ты можешь поговорить.
      – Верно. Обычно я говорила со своим отцом, когда он был трезвым, но теперь его нет, осталась только ты. – Она улыбнулась Рейчел. – Салат из омаров здесь самый лучший в Лондоне. Хочешь белого вина?
      – Что ты заказываешь?
      – Как обычно. – Клэр заглянула в карту вин. – Мой ланч состоит из полудюжины устриц. Я не могу много есть, а по вечерам мы обычно ходим в гости или развлекаемся. Через какое-то время все приедается. Я могу есть, кажется, только устрицы, у которых чистый вкус, и они просто из моря. Как ты относишься к бутылочке «Пулли Фьюссе»?
      – Отличная мысль, – Рейчел взяла у Клэр карту вин. – Я обычно полагаюсь в выборе вин на вкус Чарльза.
      – Ты слишком долго полагаешься в выборе всего на вкус Чарльза. – Клэр приняла серьезный вид. – Знаешь, у меня такое чувство, что ты провела минувшие пятнадцать лет в искривленном пространстве.
      – Ах, Клэр, ты ошибаешься. У меня росли дети. Такое происходит со всеми.
      – Кто из нас теперь держит оборону? – Клэр потянулась через стол и похлопала подругу по руке. – Я не придираюсь, Рейчел. Я только знаю, что в жизни существует еще множество вещей, кроме мужа и двоих детей.
      – И все-таки ответь мне, если бы Майкл не был гомосексуалистом и у тебя были свои дети, ты бы все равно так рассуждала?
      – Да. Мои принципы не изменились бы. Кроме того, как ты помнишь, я никогда не хотела заводить детей. Как оказалось, все было к лучшему. – Она нахмурилась. – Но я видела стольких женщин, которые бросили свои собственные жизни под ноги мужчине только ради того, чтобы превратиться в развалину и остаться у разбитого корыта: дети разъехались, а муж ушел к другой. Мне такая участь, слава Богу, не угрожает.
      – Ты уверена, что Майкл никогда тебя не бросит?
      – Уверена. Зачем ему? Он получил от жизни все, что хотел.
 
      Клэр вспомнила, как она в первый раз застала Майкла в кровати с мужчиной, ее парикмахером. Она без предупреждения вернулась раньше из дома матери в Дорсете. Мать места себе не находила от горя, как только отец умер.
      – Бога ради, мама, вы ведь только орали и ругались друг на друга, жили, как кошка с собакой, пока он был жив. Какого же черта ты тут рыдаешь и рвешь на себе волосы уже столько месяцев после его смерти?
      – Тебе этого никогда не понять, Клэр. Мы любили друг друга.
      – Как можно ваши отношения называть любовью?
      – Что ты понимаешь в любви? – лицо Синтии вспыхнуло. Она схватила бутылку хереса, ее единственного приятеля. Дом был в ужаснейшем запустении, какого Клэр на своем веку и не видела. – Что вы, ты и твой извращенец-муж, понимаете? Скажи мне, Клэр, – потребовала она, нетвердой походкой приблизившись к дочери. – У него когда-нибудь стоит?
      – Ты пьяна. Не понимаешь, что несешь. Не смей говорить со мной больше никогда об этом, – ледяным тоном осадила ее Клэр.
      Мать приблизила свое лицо вплотную к лицу Клэр.
      – В чем дело, высокий и могучий крепыш, ты что, до сих пор не догадалась, о чем речь?
      Клэр размахнулась и закатила матери звонкую оплеуху.
      – Заткнись, ты, пьяная старая тварь. Не смей так говорить о Майкле. Не понимаю, почему это я должна утруждать себя и приезжать к тебе? Я уезжаю прямо сейчас. – Клэр рыдала.
      Ее мать стояла, одной рукой схватившись за горевшую от удара щеку, а другой – размахивая бутылкой хереса.
      – Ну, и не больно-то ты мне нужна. Я тебя сюда не приглашала. Ты всегда приезжала, чтобы только повидаться со своим папочкой. – Она невнятно забормотала. – Никогда меня не любила…
      Клэр поехала обратно в «Савой». Прибыла в отель около полуночи. Швейцар взял ключи от машины. Только очутившись в холле отеля, она почувствовала себя в безопасности, ночной портье поднял голову и улыбнулся.
      – Добрый вечер, мадам, или мне следовало бы сказать «Доброе утро»?
      – Ах, как замечательно возвращаться, – ответила она ему. Клэр прошла через холл и поднялась на несколько ступенек к лифту. Повсюду было пустынно, лишь кое-где мелькали фигуры ночных служащих, которые обстоятельно и неторопливо выполняли свою обычную работу. Отель был похож на огромный роскошный лайнер, уверенно державший свой курс в безумном мире ужаса и беспорядка. – «Вот Майкл удивится, когда увидит меня», – подумала Клэр. Она вошла в свой номер. Очень тихо прошла в ванную комнату, сняла свою одежду и переоделась в белый махровый халат, входивший в стандартный набор принадлежностей, предоставляемых в номерах «Савоя». На цыпочках она прошла через гостиную и осторожно открыла дверь спальни. Клэр немного постояла, подождав, пока глаза привыкнут к темноте. Ей почудилось, словно в постели она различает смутные очертания еще одной фигуры. – «Не будь идиоткой, – заворчала она на себя. – Это всего-навсего подушки». – Она вытянула руку, пробираясь в темноте к кровати. Вдруг ее ладонь наткнулась на тело, сладко посапывающее на ее месте в кровати.
      – Майкл! – завопила в истерике Клэр. – Ты в моей постели с другой женщиной!
      Он мгновенно вскочил. Она подбежала к двери и включила свет.
      – Поль! – остолбенела Клэр. – Поль! Что вы здесь делаете? – Поль нырнул под одеяло.
      – Извини, Клэр, – ответил Майкл. – По правде сказать, это я виноват. Извини, что тебе пришлось узнать вот так. – Глаза Майкла были похожи на два осколка льда. – Не устраивай сцен, Клэр. Выйди из комнаты. Поль оденется и уйдет. Я через минуту выйду, и мы поговорим.
      Клэр исполнила все именно так, как ей было сказано. Она вышла в гостиную и села на диван. «Что я чувствую, – спросила она себя, – почему я не расстроилась еще больше? Полагаю, теперь все встало на свои места и ответило на многие вопросы». – Для Клэр всегда оставалось непостижимым, почему Майкл отказывался заниматься с ней любовью. В первые дни после свадьбы он уверял ее, что это временная проблема и что он проходит разные тесты. Всякий раз, когда они во время отпуска возвращались в Лондон, он ходил к доктору.
      В конце концов, психиатр вызвал Клэр в свой кабинет и сказал:
      – Дорогая моя, эту проблему позвольте решать времени. Майкл всецело предан матери. Вы должны проявить терпение и не предъявлять слишком высоких требований.
      – Попросить мужа об исполнении своего супружеского долга хотя бы один раз – это разве высокое требование?
      Психиатр покачал головой.
      – Как я вам уже сказал, для этого требуется время. Найдите себе хорошего любовника.
      Клэр сидела в гостиной, а Поль поспешно выскочил за дверь их номера. Сидя в кресле и улыбаясь, Клэр дожидалась, пока Майкл выйдет из спальни. Больше не надо будет изнурять себя фелляцией. Хоть с этим какое-то облегчение.
      – Ну, – Майкл стоял перед ней. – Чего ты хочешь?
      Клэр взглянула на него.
      – Почему, Майкл? Почему?
      Он так опешил от нежности в ее голосе, что вся его агрессивность тут же рухнула. Он бросился к ее ногам и положил голову на колени. Она гладила его густые каштановые волосы.
      – Я никогда не мог любить ни одну женщину. Видишь ли, как только я возбуждаюсь, передо мной всплывает лицо моей матери. В юности я перепробовал всяких женщин. Даже пытался вступать с ними в связь, не видя лица. Но ничего Хорошего из этого не получалось.
      – Может показаться довольно смешным, Майкл, но я могу тебя понять. Помнишь, как я била своего отца кнутом? – Майкл взглянул на нее. – Помимо тебя, он – единственный мужчина, к которому я всегда испытывала желание. Вот почему у меня никогда не было любовников.
      Глядя в глаза Клэр, Майкл спросил:
      – Ты не хочешь уйти от меня?
      – Нет. Не хочу. – Клэр покачала головой. – К чему? Мы так хорошо с тобой поладили. Теперь я освободилась от своего мучительного вопроса и знаю, что тебе отвратительна не только я, но и все женщины. Твоя мама знает?
      – Да. Я рассказал ей, когда мы поженились.
      – Она не возражала?
      – Довольно странно, но она восприняла это нормально.
      Майкл оживил в памяти картину, когда мать стояла у окна своего элегантного дома в Хампстеде. Она завороженно смотрела на кромку лесопарка Хит, вид на который открывался из окон дома.
      «Я всегда знала, что ты никогда не сможешь изменить мне, Майкл, – сказала Глория». – Вспомнив об этом, Майкл задрожал.
      – В чем дело, любимый? – ласково спросила Клэр.
      – Так. Это какое-то наваждение. Я не хочу потерять тебя, Клэр. Мы с тобой неудачники в сексе, поэтому должны держаться друг за друга.
      Клэр взглянула на него.
      – Я настаиваю на отдельных спальнях, даже – на отдельных апартаментах, когда мы останавливаемся здесь.
      Лицо Майкла стало спокойнее.
      – Думаю, это мудрое решение.
      – И, – сурово добавила Клэр, – ты должен избавиться от Поля. Он отличный парикмахер, но ужасный сплетник.
      – Хорошо, – пообещал Майкл.
      – И еще, надеюсь, ты не будешь знакомить меня со своими мальчиками.
      – Нет. А теперь мы можем пойти и чуть-чуть вздремнуть.
      – Я немножко побуду здесь, – сказала Клэр, – а ты иди ложись.
      – Хорошо. Если тебе что-нибудь понадобится, позови меня. – Майкл побрел в спальню и забрался в постель. – «Хорошо, что Глории нравятся мои любовники, – подумал он. – Скоро я буду приводить их сюда. И все-таки я рад, что все позади». – Странно, но он ощутил горечь сожаления. До его сознания дошло, что теперь Клэр знала его тайну, а из жизни исчез праздник.
 
      – Теперь ты поняла, Рейчел, что мы с тобой люди одного типа. Мы потерпели бедствие и уцелели.
      – А как же ты решаешь свою проблему секса, Клэр?
      – Никак.
      – Никогда? – удивилась Рейчел.
      – Нет. Я поняла. – Клэр на мгновение заколебалась. – Я поняла, что могу стать такой же, как Майкл. Он подбирает в лондонских трущобах и сточных канавах извращенных юнцов с крепкими попками, трахает их и выбрасывает. Я вполне способна на подобные низости. Разница лишь в том, что я подцеплю неотесанного грубияна, такого же, как мой отец. Поэтому для себя я давно решила, что по этой дорожке не пойду.
      – Должно быть, тебе очень одиноко.
      – Да, однако позволь мне напомнить одну непреложную истину, – Клэр усмехнулась. – Я преодолела слишком долгий и трудный путь, чтобы добраться до денег. – Она налила Рейчел еще бокал вина. – Пошли по магазинам. Слышала, Сандра Родес вернулась в город. По изысканности ее тканям нет равных.
      Рейчел взглянула на Клэр.
      – Даже здесь я чувствую себя не в своей тарелке. На мне нет фирменной одежды из модных магазинов.
      – Рейчел, ты везде должна себя чувствовать как дома. Перед тобой открыты все двери, потому что ты наделена природным даром держать себя с достоинством и изяществом, где бы ты ни оказалась, куда бы ни забросила тебя судьба. Ты не должна позволять Чарльзу навязывать свою волю так, как он это сейчас делает. Помни, все его ценности и идеи заимствованы от Юлии. Жутко мелкобуржуазные.
      – Чарльз – мелкий буржуа? – эта мысль поразила Рейчел до глубины души. – Ты уверена, Клэр?
      – Безусловно, – твердо сказала Клэр. – Пошли. Давай поднимемся наверх, мне нужно переодеться.
      – У тебя по-прежнему здесь апартаменты?
      – Да. Это один из пунктов договора, который мы заключили с Майклом. У меня должно быть свое собственное пристанище. Можешь им пользоваться, когда тебе будет угодно, если захочешь уйти от Чарльза. Здесь есть две спальни.
      – Вряд ли подобное может случиться. Мы так мало времени проводим с ним вместе.
      – Побудь здесь со мной как-нибудь в выходные. Ничего, если ты оставишь детей. Давай, Рейчел. Чарльз присмотрит за домом.
 
      – Какая идиотская затея! – Чарльз пришел в бешенство. – А что прикажешь мне делать с детьми?
      – Ну, присмотришь за ними, конечно. Не отказывай, Чарльз. Ты же всегда пропадаешь где-то, а у меня ни разу не было передышки. Всего на два дня. Холодильник будет забит.
      – Вот этого-то как раз и не надо. Я прихожу домой не ради того, чтобы готовить себе еду. Мари-Клэр совершенно не умеет готовить. Придется позвонить маме и попросить ее помочь. – Его губа презрительно дернулась. – У Клэр слишком много денег, и она изнывает от скуки. Забивает тебе голову нелепым вздором. Ты не из тех, кто ошивается в «Савое».
      – Ты ошибаешься. Как раз напротив. Клэр говорит, что у меня природный дар чувствовать себя везде как дома.
      – Природный дар… быть неряхой.
      – Чарльз, – Рейчел заговорила серьезно. – Мне не нравится, когда ты так говоришь обо мне.
      Брови Чарльза удивленно поползли вверх.
      – С каких это пор ты решила, что я не имею права критиковать тебя?
      – С этого самого момента и решила. – Рейчел была настроена весьма воинственно и непреклонно. – Я не желаю этого больше слышать.
      – Скажите, пожалуйста! – с иронией воскликнул Чарльз, отправившись звонить Юлии.
      – Мама, ты можешь приехать на пару выходных присмотреть тут за мной?.. Когда, Рейчел?
      – На выходные перед отпуском, – крикнула Рейчел из кухни.
      – Пожалуйста, мама. Знаю, что тебе не нравится, но это очень важно. Рейчел оставляет меня одного на выходные.
      Рейчел недовольно сморщилась. Буржуа, вот кто он на самом деле. Она тотчас же устыдилась своей мысли.
      – Хорошо, Чарльз. Если ты действительно хочешь, чтобы я осталась, я не пойду.
      Чарльз обнял ее.
      – Извини, я такой толстокожий болван. Все в порядке. Поезжай. Я справлюсь. Если меня куда-нибудь срочно вызовут, то Юлия справится одна. Поезжай. Тебе будет полезно отдохнуть и развеяться. – Он поцеловал ее в лоб. – Пойдем в спальню и займемся любовью. – Чарльз любовно похлопал ее по мягким округлостям. – Иди. Я догоню. Пойду проверю, заперты ли двери.
      Рейчел поднялась по лестнице. – «Я такая счастливая», – подумала она.
      «У каждой тучки есть серебряный ободок, – подумал Чарльз, проверяя запоры на дверях. – По крайней мере, я могу пообещать Антее целых два дня любви. Вот она будет довольна. Поистине, что Бог ни делает, все – к лучшему. Насвистывая, он поднялся по лестнице в спальню.
 
      – Знаешь, Чарльз согласился посидеть с детьми, пока я поеду в гости к Клэр в отель «Савой».
      – Да что ты! – искренне изумилась Джейн. – Черт возьми, мой Джерри бы застрелился, если бы я отважилась на подобный поступок. Мне никак нельзя оставить детей. У Джейка может случиться приступ астмы.
      – Ах, Джейн, ты даже и помечтать не можешь, чтобы оставить детей хотя бы на часок одних.
      Джейн уставилась в потолок.
      – Нет. Я даже иногда сама об этом думаю. Но что поделаешь? Я от одной мысли уже прихожу в ужас. Иногда моя фантазия распаляется настолько, что я представляю себя в вихре бурного любовного романа с дикой страстью, но, как представлю свою безобразную грудь, все мои мечты мигом улетучиваются. Поэтому в постель я не смогу лечь ни с кем, кроме Джерри. Остается только фантазировать!
      – И все-таки ты тоже грешишь этим! – С неподдельной радостью воскликнула Рейчел. – А я думала, что одна страдаю от буйной игры изощренного воображения.
      – Брось. Наоборот все становится гораздо интереснее. Я лежу на спине и мне грезится, что лежу рядом с Робертом Редфордом в упоении только что пережитого любовного исступления, а тут – нате вам – Джерри позорно удирает в ванную мыть свою драгоценность.
      Рейчел захихикала:
      – А как ты думаешь, Чарльз и Джерри способны фантазировать?
      – В том, что Джерри не лишен воображения, я уверена. Вот только полет его фантазии устремлен в сторону среднестатистических данных Доу Джоунза по промышленности.
      – А я спрошу Чарльза.
      Поздно вечером того же дня Рейчел спросила:
      – Чарльз, а ты когда-нибудь представляешь образ другой женщины, когда занимаешься любовью со мной?
      – Что ты, Рейчел. Ты говоришь о таких ужасных вещах.
      – Да нет, мне просто любопытно.
 
      – Я звоню поинтересоваться, как ты себя чувствуешь, и попрощаться. Два дня я пробуду с Клэр, а потом Чарльз, дети и я отправляемся в Камаргу.
      – Правда? – удивленно спросила Анна. – Так здорово. У тебя будет время заняться еще чем-нибудь помимо обслуживания семьи.
      – Не придирайся ко мне, Анна. Как у тебя дела?
      – Прекрасно. Я поистине счастлива. Так взволнованна сегодня. Может, это просто ветер, но, Рейчел, мне кажется, что у моих ног весь мир. А если по правде, то я очень занята. Просто восхитительно находиться вдали от Лондона. Я показываю здесь местных собак.
      – Как у вас отношения с матерью?
      – Замечательно. Наговориться не можем друг с другом. Она занимается породистыми охотничьими псами. Это, оказывается, так интересно и захватывающе. Я и не представляла, что это может быть настолько сложным занятием. Послушай, Рейчел, если ты можешь теперь оставлять Чарльза на целых два дня, то почему бы тебе не приехать к нам в гости как-нибудь после отпуска.
      – С удовольствием, Анна. Мне все равно по пути, когда я поеду к тете Эмили, и могу заехать к вам. Чарльз не возражает оставаться с детьми. На то время, пока меня не будет, приедет Юлия. Думаю только, мне придется смириться, что она всюду сует свой нос и проверяет, как у меня уложено белье в шкафах.
      Анна засмеялась:
      – Непохоже, чтобы Чарльз присматривал за детьми самостоятельно.
      – Этого никогда и не было, Анна. Не придирайся. У нас теперь есть Мари-Клэр, но если его неожиданно вызывают на работу, детям все равно нужен кто-то из взрослых.
      – Ладно, Рейчел. Чарльз никогда пальцем о палец в доме не ударил.
      – А зачем это ему? Он работает день и ночь не покладая рук, чтобы приносить в дом деньги.
      – Ах, Рейчел, ты просто безнадежна.
      – Но ведь я уезжаю на целых два дня.
      – Верно, – одобрительно сказала Анна. – Это только начало.

      – Хм, – фыркнула Антея. – Представьте себе, Рейчел проводит два дня в «Савое». Какая потеря.
      – Клэр при деньгах, пусть позабавится, – сказал Чарльз. – Все равно я не могу с тобой нигде показаться на людях. Ты стала слишком известной персоной.
      – Мне хочется быть влиятельной госпожой Хантер. – В голосе Антеи послышалось раздражение. – Почему бы тебе не рассказать ей обо всем во время отпуска?
      – Я расскажу ей тогда, когда сочту нужным сам.
      – Чарльз, я устала ждать. Мне кажется, что ты никогда не сочтешь нужным поставить ее в известность обо всем сам.
      – Что ты хочешь сказать? – нервно спросил Чарльз.
      – Я решила, что до следующего лета ждать слишком долго и утомительно. Хочу, чтобы ты обрадовал ее перед Новым годом. Ты можешь сделать свое признание новогодним бесповоротным решением, оставив прежнюю жизнь в старом году.
      – Но, Антея, ты же обещала дать мне на раздумье целый год.
      – Знаю. Но я передумала. Женский каприз, дорогой.
      – Но, Антея…
      – Что Антея. Я говорю серьезно. Или ты сам принимаешь решение, или его принимаю за тебя я.
      – Ты загоняешь меня в тупик, не оставляя права выбора, – встревожился Чарльз.
      – Именно так с тобой и надо. Ясно?
      – Ну, ладно. Я расскажу ей все после Рождества, когда мы вернемся из Франции.
      – Вот так уже лучше, Чарльз. А теперь послушаем, что же ты собираешься ей рассказать? – Антея посмотрела ему прямо в глаза. – Я имею в виду, ты подумал над тем, что ты ей скажешь и как?
      Чарльз смутился. Он избегал даже думать обо этой сцене.
      – Антея, какой смысл в том, чтобы обмусоливать это сейчас? Может, к Рождеству у нее появится любовник, и тогда все получится само собой, без особых усилий с нашей стороны?
      – Ты же знаешь, что такое с ней никогда не произойдет, – сказала Антея. – Ты трус. Слабак. Ты уповал на то, что она никогда не оставит тебя, а теперь твердишь о каком-то любовнике.
      – Она ни за что не даст мне развода. – Чарльз поник окончательно. – Только подумай, перед тем, как строить планы, а вдруг она согласится на свободный брак?
      – Рейчел? Согласится на такое? Ты, наверное, совсем спятил! Ты что, хочешь именно этого? Чтобы твоя жена предоставила тебе свободу трахаться направо и налево?
      Чарльз беспокойно заерзал на стуле.
      – Замолчи, Антея. Не желаю больше об этом говорить. – Он допил вино и осмотрелся в поисках бутылки, чтобы налить себе еще один бокал.
      – Нет не замолчу. Я собираюсь говорить о Рейчел весь вечер.
      – Тогда я уйду. – Чарльз встал.
      – Отлично. Я звоню в «Савой».
      – Не смей.
      – Считаю до двух. – Антея отшвырнула стул, на котором сидела, и медленно стала наступать на Чарльза. – Ты прекрасно знаешь, я тебе уже говорила, что понимаю твою гнусную натуру гораздо лучше, чем ты разбираешься в ней сам.
      Чарльз растерянно смотрел на нее.
      – Прекрати, Антея.
      – Маменькин сыночек, – засмеялась она. – Держу пари, что твоя мамуленька сейчас у тебя в доме и готовит всякие вкусненькие штучки для своего любимого маленького Чарлика.
      – Антея, предупреждаю тебя. – Чарльз сжал кулаки. – В последний раз, замолчи!
      – А может, – Антея теперь ходила возле него кругами. – Может, она наглаживает твои шелковые трусики. Чарли любит свою мамочку?
      Чарльз никогда так и не вспомнил, что случилось потом. Ярость вскипела в нем и накрыла громадной черной пеленой. Он смутно видел, как летали бокалы, с грохотом бились об пол тарелки, слышал, как где-то истошно кричит Антея. Чарльз пришел в чувство только тогда, когда его руки сомкнулись на горле Антеи, и он услышал свой собственный вопль:
      – Ах, ты, гнусная тварь! Ненавижу тебя!
      Она смотрела на его. Один глаз уже распух и начинал закрываться, из носа текла кровь, которую она промокала рукавом.
      – Как же давно тебе хотелось поколотить женщину?
      – Всю жизнь. – Чарльз в ужасе затряс головой. – Я говорил об этом?
      – Да. – Антея попятилась от него.
      – Иди ко мне. – Чарльз привлек ее в свои объятия и запустил руку под юбку.
      – Ну-ка, кто у нас сейчас возбудился? – Антея расстегнула молнию на его брюках. – Иди сюда, мой славный крепыш. Он порывисто вошел в нее. Антея лежала на полу, обхватив ногами его за талию, и, пока он делал положенные телодвижения, ждала, когда он достигнет предела своего возбуждения. Рядом с ней на полу валялись осколки битого стекла и фарфора. Она улыбнулась про себя. Ладно, по крайней мере, это заставит его прийти снова. Теперь я знаю, что мне делать. В следующий раз я подыщу такое местечко, где он не устроит такого погрома. Мои бокалы Баккара! Она принялась составлять перечень ущерба, чтобы предъявить Чарльзу счет. А Чарльз испытал в это время самый совершенный и полный оргазм, единственный и неповторимый, которого он никогда в жизни больше не испытал. Выжатый, как лимон, он лежал, подмяв под себя Антею и отключившись от внешнего мира.
 
      – Кто это натворил? – ужаснулся Чарльз, сев утром в кровати.
      – Ты, моя прелесть. – Глаз Антеи распух и стал багрово-синим.
      – Не может быть. Ты уверена? – Он откинулся снова на подушку и застонал. – Должно быть, я слишком много выпил. Смешно, но я не страдаю похмельем. – Он снова сел. – Извини, Антея. Я чувствую себя страшно виноватым. Больно?
      – Немножко. Ты устроил здесь такой беспорядок. Разбил все мои тарелки.
      – Я заплачу за них. Честно. Не передать, как у меня сейчас скверно на душе. Это никогда не повторится. Обещаю. – Антея ласково и обворожительно улыбнулась ему. Но улыбаться оказалось тоже больно. Обе губы распухли. Чарльз выбрался из кровати. – Приготовлю кофе. – И он вышел в столовую. – Боже Всемогущий! – пробормотал он. – Что я тут делал? – Он начал уборку. Антея присоединилась к нему. Они вынесли разбитый фарфор в кухню. – Вот. У меня тут черный пакет для мусора. Так быстрее. Антея, как только я приведу здесь все в порядок, пойду и куплю тарелки и бокалы.
      – Хорошо. А я, пожалуй, проведу весь день в кровати.
      – Так и сделай, дорогая.
      Бродя по универмагу «Харродз», Чарльз вожделенно мечтал о «Савое». В голове не укладывается, как я мог такое натворить с женщиной. Высший момент вчерашнего своего наслаждения он прекрасно помнил. Пожалуй, стоит купить ей лучше бутылочку шампанского. И спал я, словно младенец…Может, она меня прогонит сейчас? Эта мысль ободрила Чарльза. Ага, тут есть и копченый лосось.
      – Четверть фунта, пожалуйста.

* * *

      – Взгляни на тот приставной столик. – Рейчел никогда раньше не видела такого балыка из лосося. – Клэр, от одного вида слюнки текут.
      – Да, это самый лучший. Он поступает из особого местечка в Шотландии.
      – Мне очень нравится копченая лососина. – Официант нарезал тончайшие, как папиросная бумага, кусочки рыбы на тарелку Рейчел. – Просто не терпится попробовать… Мммм. Замечательно, можно язык проглотить, думала она, поднося ко рту кусочек черного хлеба с ломтиком лососины. Она зажмурилась от удовольствия. И в самом деле это был самый лучший лосось, какой ей приходилось пробовать в жизни. – Обожаю вкус рыбы, которая тает во рту.
      Клэр подняла свой бокал.
      – За наш выходной.
      – Пока все складывается просто великолепно, Клэр. Подумать только, каждый вечер находишь у себя на подушке маленькую шоколадку в золотой коробочке. Прямо, как в сказке. Пожалуй, это было первое утро моей семейной жизни, когда я действительно ничего не делала, кроме как плавала в ванне и примеряла наряды.
      – Мы болтали с тобой почти до четырех утра.
      – Какой ужас, Чарльза опять вызвали на работу, а я так надеялась, что у него будет время пообщаться с Домиником и Сарой.
      Клэр промолчала. Она решила сама поговорить с Чарльзом. В определенных кругах о похождениях Чарльза ходило множество невероятных сплетен. Она вспомнила лицо Билла. Клэр встретилась с ним впервые на ужине у Рейчел. Потом снова встретилась на ужине в Кентиш Таун.
      – Вижу, вы с новой дамой, – поддела его Клэр с лукавым озорством во взгляде.
      – Я меняю их как перчатки, – засмеялся Билл. – А вы?
      – Я не в мясном ряду на рынке.
      – А может, одна из тех, а? Должен сказать, я в восторге.
      Клэр улыбнулась и пожала плечами.
      – Дорогой Билл. Как замечательно, что никогда не придется мечтать о твоей талии.
      Билл скорчил обидчиво-насмешливую мину, но его лицо скоро стало очень серьезным.
      – Слушай, лучше передай своей подружке Рейчел, что ее идеальный муженек уже много лет изменяет ей со всеми подряд, а сейчас его заполучила особо опасная дамочка.
      – Правда? – Клэр внимательно посмотрела на него. – Откуда вам известны столь деликатные подробности?
      – Самому не раз приходилось быть в кабине их «авиалайнера». Она добьется своего и заполучит Чарльза. Рейчел ей в подметки не годится по наглости.
      Клэр это было и неудивительно. Чарльз, казалось, всегда слегка переигрывал, создавая образ супруга, безмерно любящего только свою жену. Но теперь она все внимание сосредоточила на Рейчел.
      – Милая, что ты собираешься делать сегодня днем?
      Рейчел мечтательно откинулась на спинку своего стула.
      – Пожалуй, мне бы хотелось купить себе купальный костюм для камарги. Мне совершенно не верится, что я скоро поеду за границу. – Она выглянула из окна столовой. Темза величаво несла свои воды.
      – Отсюда такой замечательный вид. Взгляни на воду, Клэр…
      – Мне здесь всегда кажется, будто я на гигантском океанском лайнере, который оберегает меня от опасностей внешнего мира.
      Рейчел засмеялась:
      – Я могла бы очень скоро привыкнуть к жизни в этом роскошном месте.
      Клэр глубоко вздохнула:
      – У меня есть для тебя подарок. Держи. – Она вручила Рейчел ключ. – У меня есть еще один. Пусть этот останется у тебя. Даже в том случае, если меня не окажется в городе, я хочу, чтобы ты могла воспользоваться моим номером и чувствовать себя здесь, как дома.
      Рейчел взяла ключ.
      – Это замечательно. Спасибо, Клэр.
      – Но, – сказала Клэр. – Я хочу, чтобы это было только «наше» место.
      – Ты хочешь сказать, чтобы я не приводила сюда Чарльза? – Рейчел тут же разочаровалась. Клэр положила ладонь на плечо Рейчел.
      – Дорогая моя, – сказала она, – воспринимай это, как уход от реальности. – И засмеялась. – Возможно, у тебя никогда не возникнет необходимости воспользоваться им, но знай, спасение – здесь.
      – Ладно. Понимаю, после всего того, что случилось с Майклом, ты чувствуешь себя здесь в безопасности.
      Клэр рассмеялась:
      – Пойдем куда-нибудь. У меня есть билеты на балет на сегодняшний вечер.
 
      Чарльз явился в квартиру Антеи измученным. Он припарковал свой «Бентли» и принялся выгружать покупки. Антея в полузабытьи лежала в постели, когда вдруг услышала поворот ключа в замочной скважине. Она закрыла глаза и замерла. К кровати подошел Чарльз. Он взглянул на ее лицо в синяках, вид которого почему-то будоражил кровь. Он дотронулся до ее плеча. Она вскочила.
      – Ах, Чарльз. Я спала.
      Он присел на краешек кровати.
      – Извини, дорогая, что разбудил тебя. Я так устал. – Он пошел на кухню.
      – Смотри, что я купил для тебя. – Чарльз держал в руках бутылку шампанского «Мо Шандо». – И, – с ликующим видом произнес Чарльз, – вот. – Он показал Антее копченого лосося.
      – Как чудесно, любимый мой. Иди сюда. – Она раскрыла объятия.
      Поздно вечером, после страстных и пылких любовных утех, Чарльз сказал:
      – А я, честно говоря, надеялся, что ты меня спустишь с лестницы после вчерашнего.
      – Мой дорогой Чарльз, что бы ты ни сделал, чтобы заставить меня вышвырнуть тебя вон, у тебя все равно ничего не получится. «Только смерть разлучит нас».
      – О, – у Чарльза в памяти мгновенно всплыл образ Стефана с разможженной головой. – Скажи, что ты пошутила.
      – Давай проверим.
      – Нет, нет, что ты. Я верю, – поспешно сказал Чарльз. Через некоторое время он уснул.
 
      – Джейн, я купила бикини. – Сара с Сюзанной играли в компьютерные баталии в детской комнате.
      Кухня Джейн была, как обычно, безукоризненно чистой. – Не знаю, как ты умудряешься все так вылизывать. Даже с Мари-Клэр я не могу держать такой порядок, как у тебя. Она сейчас еще и влюбилась вдобавок.
      Джейн наливала кофе.
      – В кого?
      – Конечно же в Чарльза. От других женщин я узнала, что это вполне естественная щенячья любовь к своему хозяину. Чарльз трепещет от восторга.
      – Надеюсь, что не слишком усердствует в излиянии этих восторгов.
      – Джейн, вечно у тебя какие-то извращенные представления.
      – Но у тебя очень сексапильная француженка.
      – Она найдет себе где-нибудь поблизости парня, а мимолетное увлечение пройдет. Вот, смотри, я принесла показать тебе бикини. Нравится?
      – Нравится. Да я бы их просто проглотила. Какая прелесть!
      – Клэр водила меня в специальный магазин на Бонд-стрит. – Рейчел потрясла костюмчиком и сказала: – Этот лоскуток стоит столько же, сколько платье.
      – А мне, увы, – Джейн нахмурилась. – У меня такие отметины после родов на животе, что я никогда не смогла бы надеть бикини.
      – Только не знаю, не буду ли я в бикини выглядеть слишком тощей. Если загорю, то худоба не будет так бросаться в глаза. – Рейчел допила кофе. – Как только мы вернемся, я сразу же приду тебе все рассказать. – Она уже было направилась к двери, как вдруг заметила, что плечи Джейн вздрагивают. – Джейн, – Рейчел вернулась к подруге и ласково обняла ее. – Что такое?
      – Ничего, – всхлипывала Джейн. – Просто у меня, наверное, приближаются месячные. Не волнуйся, Рейчел. На меня часто тоска находит. Но я отброшу ее от себя прочь.
      – Понимаю, Джейн, твое состояние. Давай, как только мы вернемся, куда-нибудь сходим вместе пообедать.
      Джейн улыбнулась сквозь слезы.
      – Ах, как это будет замечательно.
      Рейчел поехала домой. Осунувшееся и печальное лицо Джейн долго не выходило у нее из памяти.

      – Жаль, что у меня не такая же внешность, как у Мари-Клэр, – сокрушенно думала Рейчел, лежа на животе на пляже Ле Сэнтс Мариз де ля Мэр и глядя на серо-синее море, смывающее замок на песке, который соорудила Сара. Они уже неделю отдыхали на вилле. Для Рейчел наступили просто волшебные времена. Если она не плескалась в море или не валялась на пляже, то брала машину и отправлялась на прогулку. Знаменитые белые лошади Камарги паслись небольшими табунами по 5 или 6 кобылиц с жеребцом и жеребятами. Рейчел казалось, что она в раю.
      – Знаешь, Чарльз, я словно заново родилась.
      – А для меня тут ничего особенного.
      – Наверное, ты больше, чем я бывал за границей и пресытился всем, но здесь на самом деле очень красиво. Пошли, – она взяла его за руку. – Прокатимся и посмотрим, не попадется ли нам стайка фламинго.
      – Нет, вряд ли здесь есть фламинго.
      – Тебе скучно, Чарльз?
      – Нет, разве может быть с тобой скучно? Пройдет. Просто я изнываю от безделья: целый день ничего не делаешь, не то, что в Лондоне. Пошли выпьем и завалимся в постель.
      – Чарльз, только одиннадцать часов утра. Я не хочу идти в постель.
      – Почему бы и нет. В конце концов, у нас ведь каникулы.
      Рейчел посмотрела на него.
      – Именно так. Поэтому я тоже хочу каникул.
      – Что ты имеешь в виду? – с обидой переспросил Чарльз.
      – То и значит, что не хочу тратить свои каникулы на удовлетворение твоих желаний, ради того, чтобы избавить тебя от безделья.
      – Узнаю происки этой мерзавки Клэр. Ты сама никогда бы не додумалась со мной так разговаривать.
      – Отныне буду именно так разговаривать. Не успела начаться вторая неделя наших каникул, а ты только недовольно дуешься на меня по любому поводу. Если бы ты преодолел свое мрачное настроение, тебе самому стало бы намного легче, и мне бы не портил отпуск. Мари-Клэр прекрасно проводит время с Сарой и Домиником. Не понимаю, почему ты не можешь наслаждаться отдыхом?
      – Наслаждаться отпуском? С фригидной женой, которая и слышать не хочет о том, чтобы заняться любовью и ублажить мужа только потому, что, видите ли, одиннадцать часов утра. Рейчел, ты нисколько не переменилась. Ты все такая же маленькая, ограниченная и закомплексованная девочка из монастыря. Господи, как я хочу домой!
      Рейчел пожала плечами.
      – Почему ты не хочешь воспользоваться всеми предоставленными возможностями каникул? Осталась всего неделя.
      – Ладно, тогда пошли в постель.
      – Нет, Чарльз, я не пойду. Я пойду на пляж, к детям.
      – Ладно. Иди. – Чарльз уселся в кресло.
      – До свидания. – Рейчел помахала рукой и направилась к пляжу. Она была в бикини, с красным полотенцем через плечо. Рейчел отдохнула, поправилась и загорела. Она грациозно сбежала вниз по тропинке.
      «Какие неблагодарные твари эти женщины», – подумал Чарльз. Он чувствовал, как под плавками вырос твердый холмик, выдававший проснувшееся в нем вдруг сладострастное желание. На утоление его жажды ей потребовалось бы всего несколько минут. Если смотреть на Антею отсюда, издалека, то на расстоянии она выглядит гораздо привлекательней.
      Он встал и пошел к телефону.
      – Это я, моя прелесть! – Голос Антеи звучал будто спросонья. – Я очень по тебе соскучился, – с дрожью в голосе произнес Чарльз.
      – Что с тобой? – забавлялась Антея. – Что? Ноги не задирают столько, сколько бы тебе хотелось?
      – Жаль, что тебя со мной нет.
      – Ну, так это было твое решение оставить меня в Лондоне и забрать свою строптивую женушку.
      – Ты думаешь обо мне? – Чарльз почувствовал себя таким покинутым и никому ненужным на этой белой роскошной вилле, затерявшейся Бог весть, на каком краю света.
      – Все время. Угадай, что я сейчас делаю? – голос ее стал тягучим и сладострастным. – Представь, где мои пальцы?
      – Не мучь меня, Антея. Это просто невыносимо. – На пол, возле его ног, упала тень. Он поднял глаза. Это была Мари-Клэр. Она холодно посмотрела на него в упор. Чарльз понимал, что девушка заметила его возбужденное состояние. Мари-Клэр улыбнулась, открыв ровные белоснежные зубы, а на щеках возникли прелестные ямочки.
      – Извини, минутку, – сказал он в телефонную трубку. – Что тебе Мари-Клэр?
      Мари-Клэр ухмыльнулась, показав кончик своего розового язычка.
      – Полотенце, месье. Только полотенце. Она порхнула мимо него, что-то мурлыкая себе под нос.
      – Мне пора. Пойду к семье. Они на пляже, – сказал он Антее.
      – Ты лжешь, мерзавец, – ответила Антея. – Предоставилась возможность уложить служанку. Хочешь попробовать?
      – Как я могу позволить себе подобное? – кротко возразил Чарльз. – Она слишком молода для меня.
      – Чарльз, ты же прекрасно знаешь, что можешь трахнуть кого угодно, лишь бы было куда.
      Мари-Клэр вернулась в комнату. Она держала в руках два полотенца.
      – Одно для месье, – застенчиво сказала она и вышла.
      – Должен идти, Антея. Скучаю без тебя, дорогая. – Но Антея уже положила телефон.
      «Неблагодарная тварь… Женщины. – Он туго повязал полотенце вокруг талии. – Пойду к Рейчел».
      Вдруг настроение его прояснилось, и он перестал воспринимать жизнь в сером цвете.
      Рейчел лежала на своем обычном месте пляжа и читала книгу. Чарльз плюхнулся рядом.
      – Извини, дорогая, я вовсе не хотел быть скотиной. Просто у меня с утра скверное настроение. – Он чмокнул ее в щеку. – Простила меня?
      – Да, но я сказала то, что имела в виду.
      – Хорошо. Я понял. Все немножко приедается. Нужна смена впечатлений.
      – Не совсем так, Чарльз. Просто за последнее время я заметила, что ты никогда не прикасаешься ко мне, только в тех случаях, когда у тебя возникает желание.
      – Но это вполне естественно для мужчины.
      – Ты уверен? Значит, мужчина проявляет свои чувства только тогда, когда у него возникает эрекция?
      – Одно влечет за собой другое, – засмеялся Чарльз.
      – Ну, мне бы хотелось, чтобы ты иногда обнимал и любил меня сердцем, а не барометром, вставленным у тебя между ног.
      – Где ты набралась подобной чепухи, Рейчел? Ты об этом говоришь со своими подругами?
      – Иногда.
      – Надеюсь, ты не обсуждаешь с ними меня? – поразился Чарльз.
      – Нет, что ты. Чуть-чуть, разве что. Подошел Доминик.
      – Пошли, отец. Давай поиграем в салки в воде. Вскоре Чарльз отлично позабавился, тиская в воде Мари-Клэр, которая отбивалась изо всех сил. Рейчел, наблюдая, как они втроем кричали и резвились в воде, пристыдила себя. Какая же я скотина, подумала она. Я же не имею права отказывать ему только потому, что он намного сексуальнее меня. Придется помириться с ним. Он ведь уже сделал попытку помириться. Они всей ватагой примчались к ней.
      – Сообщаю тебе, что пора идти обедать, – начальственным тоном заявил Чарльз.
      Днем Рейчел лежала поперек кровати, давая возможность Чарльзу погасить свое возбуждение и излить в нее страсть. «Мне так хочется увидеть фламинго, думала она в этот момент. Может, мне позаимствовать у Джейн Роберта»? Редфорда? Она закрыла глаза и застонала.
      – Тебе хорошо, любовь моя? – прошептал ей на ухо Чарльз.
      – Не останавливайся, – ответила она.
 
      К концу второй недели вся семья прекрасно отдохнула и загорела. У Рейчел голова кругом пошла от обилия всевозможных овощей и сыров, которые продавались в местных магазинах. Ей безумно нравилось готовить мясо на решетке и подавать его с обильно заправленными чесноком салатами, с фруктами и сырами.
      – Если бы у нас была возможность жить так всегда! – восторженно воскликнула она в один из последних вечеров. – Воспоминание о Лондоне мне просто невыносимо.
      – А я жду не дождусь, когда мы вернемся, – сказал Доминик, сидевший рядом с симпатичной местной девчушкой, которую он подцепил в городе. Француженка прилипла к нему как банный лист, хотя ни слова не знала по-английски.
      – Неужели, Дом? Ты, кажется, не терял времени понапрасну и развлекался на всю катушку. Мы тебя совсем не видели. О чем вы только говорили все это время? – спросила Рейчел.
      Доминик обменялся многозначительным взглядом с отцом.
      – Ну, скажем, брал уроки французского, – Сара еле сдержалась, чтобы не прыснуть со смеху. Мари-Клэр помогала с переводом. Француженка окатила Рейчел презрительным взглядом.
      Некоторое время спустя Рейчел сидела в шезлонге рядом с Чарльзом на террасе виллы. Она глаз не могла оторвать от величественной красоты высокого звездного неба.
      – Чарльз, – сказала она. – Как ты думаешь, они не спят вместе или занимаются еще чем-нибудь в этом роде? Ведь ей – только четырнадцать, а Доминику – всего шестнадцать.
      – Думаю, нам нечего совать нос в эти дела, дорогая. Он уже достаточно взрослый, чтобы отвечать за свои поступки. – Чарльз похлопал ее по руке. – На всякий случай я дал ему пачку презервативов, мало ли что. «Забавляется он, старушка, – подумал он про себя. – Везет, подлецу. А мне удалось всего пару раз мельком взглянуть на нежные бугорки Мари-Клэр».

* * *

      Очень скоро они все втиснулись в кресла чартерного самолета.
      – Как все было замечательно, Чарльз. Он повернул голову и улыбнулся Рейчел.
      – Я наслаждался каждой минутой нашего путешествия.
      – Мы все чудесно провели время. Обязательно поедем куда-нибудь еще. Может, в следующий раз соберемся в Испанию.
      У Чарльза засосало под ложечкой от страха. Перед ним возникло лицо Антеи.
      – Несомненно, соберемся.
      – Тогда в августе. Поедем на целый месяц, – начала планировать Рейчел вслух.
      О Боже, подумал Чарльз, когда самолет поднялся в воздух, почему все не может оставаться так, как есть.

      Осень того года стояла холоднее обычного. Листья облетели с огромных деревьев в саду за домом к середине ноября. Беременность Анны перешла во вторую половину. Она часто звонила, чтобы поболтать с Рейчел.
      – Так здорово! Я уже чувствую, как она толкается ножками. Я успокоилась. И в душе обрела покой.
      – Я так рада, Анна. Но знаешь, дитя ведь может оказаться и мальчиком.
      – Ты все время говоришь об этом. Я и в самом деле много думала в последнее время, и уже мне стало все равно. Я смирилась, кто бы ни родился, лишь бы все было хорошо. С тех пор как малыш или малышка, уже неважно, начал шевелиться, я почувствовала его частью себя самой. Понимаешь, что я имею в виду?
      – Да. Это такое замечательное и ни с чем не сравнимое чувство, – полушутя добавила Рейчел. – Но перестань, Анна. Ты пробуждаешь во мне чувство зависти, а я больше не хочу превращаться в наседку.
      Они еще немного посплетничали, затем Анна сказала:
      – Мне пора, я ухаживаю за несколькими собаками.
      Рейчел положила трубку. Телефон тотчас же зазвонил вновь.
      – Клэр? Что случилось? У тебя взволнованный голос.
      – У матери Майкла признали рак.
      – Да что ты? Когда ты узнала об этом?
      – Сегодня утром. Майкл уже поехал к ней.
      – Это на самом деле серьезно?
      – Боюсь, что да. Нужно отнимать одну грудь, и врачи считают, что следует сделать гистерэктомию, потому что в ее возрасте безопаснее удалить сразу все, чтобы не рисковать.
      – Так когда ей ложиться в больницу? Должна тебе признаться, Клэр, что мне никогда эта женщина не нравилась, и тем не менее, это ужасно. У нее, должно быть, проявлялись какие-то симптомы заболевания.
      – Разумеется, но глупая старая корова настолько тщеславна, что и слышать не хочет ни о каком лечении. Ее собственный лечащий врач сегодня утром сказала ей, что у нее есть выбор: или она идет в больницу и дает себе шанс, или, как он говорит, она умрет через шесть месяцев. Майкл просто сам не свой.
      – Еще бы. Знаешь, тетя Эмили тоже уже плоха. Я собираюсь к ней на эти выходные. Готовлю себя к тому, что она вот-вот умрет, а с ней столько связано в моей жизни. Я так боюсь.
      – Забавно, Рейчел, я всегда думала, что вздохну полной грудью, если Глория сыграет в ящик, но теперь у меня такое предчувствие, что она будет иметь еще большую власть мертвой, нежели была живой.
      – Какая жуткая мысль.
      – Послушай, мы пообедаем вместе на следующей неделе после того, как ты вернешься от тети Эмили. Передай привет детям. У них все в порядке?
      – Да. Все прекрасно. Береги себя, Клэр. Увидимся на следующей неделе.
 
      Тетя Эмили нашла в себе силы подняться в постели, когда услышала шум подъезжавшей к парадному машины.
      – Я нормально выгляжу? – Тетушка Эмили посмотрела на горничную с тревогой.
      – Да, мадам, у вас радостный вид и лицо не такое бледное.
      Эмили напрягла слух, чтобы услышать, как Эмили открывает входную дверь.
      – Ах, как замечательно! Слышишь, Мэри, она привезла с собой Сару. – Послышался смех девочки. – Она так похожа на свою маму. – Через несколько мгновений они все втроем улыбались и обнимались.
      – Ты отлично выглядишь. – Тетя Эмили окинула Рейчел придирчивым взором. Должно быть, неплохо отдохнула.
      – Загар еще не сошел, несмотря на то, что с тех пор, как мы приехали, здесь беспрестанно шел дождь. Мы прекрасно отдохнули. Чарльз и Доминик передают тебе привет. Доминик завтра играет в регби. У него ответственная игра, поэтому он не смог приехать с нами.
      – Доминик всегда предпочитает оставаться с отцом.
      Тетушка Эмили улыбнулась Саре.
      – Это вполне естественно для юноши в его возрасте.
      Сара фыркнула:
      – Он свинья порядочная. Вот кто этот Доминик.
      – Прекрати, Сара. Вы вдвоем только и ссоритесь между собой. Оба хорошие задиры. Хватит об этом. Тетушка Эмили, как вы себя чувствуете?
      – Старею потихоньку, если ты это имела в виду. Боюсь, не смогу подняться с постели к ужину, но кухарка принесет нам ужин сюда. Сара, почему бы тебе не пробежаться до голубой гостиной и не расположиться там как дома. Кухарка так скучала без тебя. Не могла дождаться, когда ты приедешь. – Сара встала. – Господи, ты становишься такой же высоченной, как твоя мама.
      Сара улыбнулась старушке в ответ.
      – Знаю, это такая досада. Я выше всех мальчишек, и нога у меня такая же здоровенная, как у мамы.
      – Ладно. Иди, Сара. Тетушка Эмили хочет поговорить о деле.
      – Хорошо, хорошо. Иду. Пойду взгляну, надо ли помочь кухарке с ужином.
      Как только за Сарой закрылась дверь, в комнате стало тихо. Уже совсем стемнело, у постели тети Эмили горел небольшой ночник, окружая ее голову светлым ореолом. Рейчел напряженно всматривалась в черты дорогого лица. Она заметила, как оно осунулось с тех пор, как она приезжала в последний раз. На коленях у тетушки лежал небольшой подносик с книгой и увеличительным стеклом.
      – Ты все еще читаешь, тетушка? Помню, как ты все время беспокоилась, что глаза стали плохо видеть.
      – Да, дорогая, немножко читаю сама, но ко мне в основном приходит девочка из грамматической школы два или три раза в неделю, чтобы почитать мне. Ты же знаешь, мне хочется не отстать от жизни и быть в курсе всех новостей. Я и радио слушаю. Только вот ноги. Они меня подводят. На днях я упала и слегка ушиблась, поэтому доктор велел мне какое-то время не вставать с постели. – Она посмотрела на Рейчел. – Боюсь, кухарке и Мэри придется теперь меня даже купать. Я уже задумывалась о сиделке, но они в один голос сказали, что лучше сами будут за мной ухаживать.
      – Жаль, что я так далеко, тетя Эмили.
      – Не волнуйся, дорогая. Со мной все в порядке. Правда. Когда и ты доживешь до моего возраста, то тоже будешь воспринимать смерть как божию благодать.
      – Не надо так говорить. Пожалуйста, тетушка Эмили. – Рейчел нежно обняла ее.
      – Рейчел, у тебя есть Чарльз, дети, много друзей. А мне невыносимо оставаться прикованной к постели. Знаю, тетя Беа ждет меня там. Я теперь ее все время вижу во сне. Мне только вот надо сказать тебе, что все твои документы лежат в сейфе библиотеки. Тетя Беа позаботилась о том, чтобы ты была обеспеченной дамой. Я жила все это время на проценты с капитала, но после моей смерти дом и деньги перейдут к тебе. Я назначила пенсии для кухарки и Мэри. Кроме этого, остальное – все твое. – Тетя Эмили в изнеможении откинулась на подушки.
      – Не могу представить свою жизнь без тебя, тетушка Эмили. Мне так было плохо, когда умерла тетя Беа, но, как бы там ни было, я всегда буду помнить именно твои руки.
      – Мне так радостно увидеть Сару. Это все равно что еще раз посмотреть на тебя в юности. – Тетушка Эмили улыбнулась. – Ты помнишь завтраки с Беа?
      – Конечно. Эти завтраки остаются для меня самыми драгоценными воспоминаниями.
      – Теперь иди и переоденься. Наверное, хочешь помыться после столь долгого путешествия. А я пока немножко вздремну, и потом мы будем ужинать.
      – Чудесно. – Рейчел поцеловала тетушку в щеку. – Я так люблю свою старую спальню. Она по-прежнему осталась моим домом.
      – А как же иначе, милая. Здесь тебя никогда не переставали ждать.
      – Тетушка, как замечательно, что ты у меня есть! Прелесть!
      После ужина было ясно, что тетушка Эмили сильно устала и хочет спать. Рейчел пошла на кухню поговорить с кухаркой.
      – Она стала очень слаба, верно?
      Кухарка, которая жила в этом доме с незапамятных времен, была огромной добродушной женщиной. Ей было уже под семьдесят, но она еще бодро держалась.
      – Да, дорогая. У твоей тетушки сердечко уже здорово пошаливает. Она тут сильно ушиблась.
      – Что говорит доктор?
      – А что ему говорить? Прописал ей постельный режим и полный покой.
      – Скажи мне честно, – Рейчел стояла возле постаревшей Аги, – моя тетушка и в самом деле не хочет больше жить? Это правда?
      – Скорее всего, душа моя. Я слышу, как она по ночам не спит и, знаешь, к ней является тетя Беа. Она все время с ней разговаривает. Она уже готова отправиться на тот свет, душа моя.
      Глаза Рейчел наполнились слезами.
      – Я ведь очень люблю ее, голубушка.
      – Послушайся моего совета. Оставь все так, как есть.
      – Ты имеешь в виду, чтобы я сказала доктору, что он может позволить ей умереть?
      – Рейчел, – кухарка посмотрела на нее очень серьезно. – Я поработала в свое время в больницах. Ты что, в самом деле хочешь, чтобы доктор поместил твою тетушку на эти жуткие аппараты по искусственному поддержанию жизни?
      – Нет, я понимаю, о чем ты. Это будет для нее сущим кошмаром.
      – Твоя тетушка очень гордая. Она не может переступить через тебя и смириться с необходимостью, чтобы мы с Мэри мыли ее и помогали справлять нужду.
      – Знаю. Она вам бесконечно благодарна.
      – Мы любим ее, Рейчел.
      – Я не сомневаюсь в этом. – Рейчел прижалась к большой и мягкой груди кухарки. – И почему все в жизни становится таким ужасным?
      – Мамочка, у тебя все в порядке? – спросила Сара, входя на кухню.
      – Да, – всхлипнула Рейчел, вытирая глаза. – Просто я никак не могу привыкнуть к мысли, что тетушка Эмили скоро оставит нас.
      Сара посмотрела на мать.
      – Она ведь единственная твоя родственница, которая осталась в живых из твоей семьи, так? – Рейчел кивнула. – Но ведь у тебя еще есть я, – сказала Сара.
      – Знаю. Слава богу, что это так.
 
      «Это наверняка Чарльз», – подумала Рейчел, когда в библиотеке, встревожив в доме ночной покой, зазвонил телефон.
      – Как дела, старушка? – голос Чарльза был неуместно громким.
      – Боюсь, что тетушка Эмили плохо себя чувствует, Чарльз. В любой день можно ждать самого плохого.
      – Боже милостивый. Сначала мать у Майкла, теперь – твоя тетушка Эмили. Говорят, должен быть обязательно еще кто-то третий… Ты сильно расстроена, Рейчел? Не стоит. Все равно рано или поздно это должно было бы случиться. Ты же понимаешь.
      – Прекрасно понимаю, Чарльз. Но мне очень будет ее не хватать. – Рейчел зарыдала.
      Сара подошла к ней и обняла за плечи.
      – Дай мне трубку, мамочка. – Она взяла телефон из рук Рейчел. – Мамочка немного расстроена, папа. Почему бы тебе не приехать завтра сюда?
      Чарльз прокашлялся.
      – Ну, а-аа… Я… правда не могу. Видишь ли, меня попросили освещать в печати правительственный семинар на очень важную тему: «Ядерные реакторы в восьмидесятых». Поэтому все выходные мне придется провести в Дорчестере. Но я буду звонить два раза в день. Ты там присмотри за ней вместо меня, Сара. Будь хорошей девочкой.
      – Тебя никогда не бывает там, где ты нам бываешь очень нужен.
      – Это не моя вина, Сара. Предъявляй претензии моему начальнику и правительству. А я только выполняю свою работу. Она же не собирается умирать в эти выходные.
      – Нет. Я так не думаю, – сказала Сара. – Но мы, возможно, видимся с ней в последний раз.
      – Мне пора, Сара. Берегите себя.
      Чарльз положил телефонную трубку. Он взял свой чемодан фирмы «Гучи», который стоял на полу возле холодильника. Открыл холодильник, вынул оттуда две охлажденные бутылки белого вина.
      – Когда это у тебя появилась новая секретарша по имени Антея? – ехидно поинтересовался Доминик, заглядывая на кухню.
      Чарльз посмотрел на него.
      – Чем ты занимаешься сегодня вечером, Доминик?
      – Тем же самым, что и ты, дорогой папочка. Тина Джеймсон заглянет на огонек, пока кошечки нет… – Отец с сыном лукаво улыбнулись друг другу.
      – Спокойной ночи, Доминик.
      – Спокойной ночи, отец.
      Маленький распутный повеса, подумал Чарльз, выходя из дома. Память оживила Элисон, распростертую на полу спальни Джеймсонов. Он поспешно завел свой «Бентли».
 
      Майкл нервно метался по комнате матери в Эксминстере.
      – Я не перестану изводить тебя, дорогая, своим ворчанием и нытьем.
      Глория лежала, откинувшись на свои большущие атласные подушки. Ее длинные густые волосы струились свободными прядями по белоснежным плечам. Даже в свои шестьдесят она по-прежнему оставалась необыкновенно красивой женщиной. Ее огромные синие глаза, словно два сторожевых прожектора, ловили каждое движение ходившего из угла в угол сына. Они не прекращали спорить с того момента, как Майкл приехал в дом перед ужином. Теперь, уставшая и слегка одурманенная вином, она позволила сыну уложить ее в постель. Помогая ей облачаться в кремовый атласный пеньюар, Майл не мог не заметить легкое увеличение ее левой груди.
      – Это? – спросил он. Она покраснела.
      – Да. Должно быть, ужасно выглядит. Мне кажется, что я уже умерла. – Она заплакала.
      Майкл нежно поднял и осторожно опустил ее легенькое, как пушинка, тельце на двуспальную кровать, дав ей две таблетки сильного снотворного.
      – Ты не должна умирать, ма. Специалисты говорят, что если ты согласишься всего на две операции и примешь небольшую дозу облучения, то у тебя будет прекрасный шанс выздороветь полностью.
      Глория посмотрела на него.
      – Ты можешь представить меня без одной груди? Ты когда-нибудь видел по телевизору программы, в которых показывают облученных людей? Все мои роскошные волосы выпадут. Я превращусь в такую уродину. Ты не будешь любить меня такой.
      – Мама, я все равно буду любить тебя. Ты же знаешь об этом. Какая мне разница, сколько у тебя останется грудей, две или одна, или вообще ни одной. – Он опустился на кровать рядом с ней.
      – Нет. Я давно думала над этими операциями. Я в своей жизни любила только двоих: отца и тебя. Ничего больше не имеет для меня смысла. Если я умру, тебе не придется увидеть меня изуродованной и лысой. Я предпочитаю такой вариант. Я могу нанять хорошую сиделку, которая будет контролировать мое состояние. А когда придет время умирать, я сделаю это с достоинством и изяществом. Все равно я никогда не хотела дожить до немощной старости. Терпеть не могу беззубый шамкающий рот и спадающие на нос очки. Нет, – вздохнула она. – Я всегда хотела быть похожей на фею Динь-Динь. – Она вдруг улыбнулась, и ее лицо озарилось магической детской улыбкой. – Я хочу сказать, ты помнишь, как мы с тобой играли в Питера Пэна и фею Динь-Динь? Тебе нужно было хлопать в ладоши, чтобы спасти меня от смерти. Ты помнишь, Майкл? – Сын кивнул. – Хлопай в ладоши, Майкл. Пожалуйста, дорогой, для меня. Хлопай в ладоши. – Она погружалась в наркотический сон. – Дай мне услышать, как ты хлопаешь в ладоши.
      Майкл послушно захлопал в ладоши. Слезы сами собой хлынули из глаз.
      – Я не могу, мама. Я не могу спасти тебя. – Он упал, раскинув руки на ее неподвижно лежавшее тело, и зарыдал в голос.
 
      Рейчел и Чарльз были приглашены на коктейль, устроенный в доме Джейн на второй день Рождества, когда Доминик позвонил и попросил к телефону Рейчел.
      – Мама, боюсь, что тетушка Эмили умерла во сне несколько минут тому назад. Я сказал кухарке, что ты перезвонишь.
      Рейчел почувствовала себя даже легче.
      – Господи, успокой душу тетушки Эмили, – прошептала она. Она позвонила, и кухарка взяла трубку.
      – Алло. Правда, что Эмили умерла? Голос кухарки задрожал.
      – Да, дорогая моя. Мэри понесла ей утром, как обычно, чай, а она уже не дышала. Эмили выглядит очень спокойной. Извините, дорогая, что нарушили ваш праздник.
      – Не беспокойтесь. Я выезжаю прямо сейчас и помогу все устроить для похорон. Вы можете позвонить доктору?
      – Разумеется.
      – Велите Мэри приготовить спальни. Думаю, Сара поедет со мной прямо сейчас, а Чарльз с Домиником подъедут к похоронам. – Она положила трубку и пошла разыскивать Чарльза.
      – … Не думаю, что обстановка в стране очень хорошая. Левое крыло в Англии всегда терпит поражение, потому что они сами не понимают своей политики. Человек по своей сути капиталист… – Чарльз распинался перед внимательно слушавшей его аудиторией.
      Рейчел тронула его за руку.
      – Чарльз, можно тебя на минутку?
      – Попозже, Рейчел. Попозже.
      – Нет. Ты мне нужен сейчас. – Она потащила его в сторону от восхищенной толпы почитателей. – Тетя Эмили. Она умерла.
      – Ах, какое несчастье, но ты почему-то не плачешь, Рейчел. Погоди минутку. – Он поспешил отыскать Джейн. – Джейн, у Рейчел только что умерла тетушка Эмили. По-моему, она в тяжелом состоянии. Ты можешь что-нибудь сделать?
      – Она твоя жена, Чарльз.
      – Знаю, но от меня в таких случаях совершенно никакого толку. Ненавижу сцены.
      – Разве Рейчел когда-нибудь закатывала тебе сцены? Это не в ее манере. – Чарльз ломал себе руки. – Не строй из себя большое дитя.
      – Джейн почти силком запихнула его на кухню. – Будь здесь, а я приведу Рейчел. – Рейчел стояла возле камина. Джейн положила ей на плечо руку.
      – Чарльз рассказал тебе?
      – Да. Мне искренне жаль, Рейчел.
      – Не нужно жалости, Джейн. Если честно, то я давно уже выплакалась, когда виделась с ней в последний раз. Она хотела умереть. Тетушка так и не оправилась после смерти тети Беа. Полагаю, теперь нужно сочувствовать только мне. Где Чарльз? Он всегда исчезает, как только надвигается чувствительная сцена.
      – Я заперла его на кухне. Все они одинаковы. Единственное, что любой мужчина может вытерпеть, так это его собственные выкрутасы.
      Джейн рассмеялась:
      – Тогда это сценой не называется. Это он поддался порыву чувств или еще какому-нибудь порыву. – Джейн распахнула кухонную дверь. – Вот она, – Чарльз. Ради бога, позаботься о ней.
      – Мне так жаль тетушку Эмили, Рейчел. Рейчел подошла к нему.
      – Все в порядке, Чарльз. Если честно, то я в полном порядке. Я смирилась с тем, что она умрет, когда последний раз мы с Сарой к ней ездили. Тогда мы с ней и попрощались. Конечно, мне будет ее очень не хватать, но ей лучше будет там, с тетей Беа.
      – Ты в самом деле веришь во все эти враки?
      – Да, Чарльз. И слава Богу. Я выезжаю прямо сейчас.
      – Точно, что с тобой все в порядке?
      – Да. Я возьму с собой Сару. – Рейчел замялась. – Думаю, что похороны лучше назначить на тридцать первое. Тебе это подходит?
      Чарльз кивнул. Ему придется говорить с ней обо всем в доме у тетушек. Следующий день был уже началом нового года. Иного выхода у него не было. Антея была непреклонна.
      Как только они приехали домой, он помог ей упаковать вещи. На прощанье Чарльз нежно поцеловал Рейчел:
      – Веди машину осторожней, Рейчел. Я вечером позвоню. – Стоя на тротуаре и помахав ей на прощанье рукой, он подумал: «А, может, все, что ни делается, то – к лучшему. Я – все, что осталось у нее в этом мире».
      Доминик ждал в холле, когда Чарльз вернулся в дом.
      – Снова поедешь к Антее? – сказал он. Чарльз нахмурился.
      – Нет. Завтра мы с тобой отправляемся в Девон. Доминик сморщился:
      – Ненавижу похороны. Я все равно ее плохо знал. А что ты собираешься делать с Антеей? Она все время сюда звонит. В один прекрасный день мать все узнает.
      – Ладно, Доминик, не переживай. Я сам все расскажу маме, как только мы покончим с этим делом.
      – Я бы не стал… ты не знаешь маму, а я ее знаю довольно хорошо. Она абсолютно без компромиссов. – Чарльз беспокойно заерзал. – Правда, отец. Она никогда тебя не простит. Антея ведь не первая, не последняя твоя слабость.
      – Откуда ты знаешь?
      – Знаю еще про Элисон. Тина Джеймсон рассказала о том, что вы с ней вытворяли на одной из оргий у них в доме.
      – О, – Чарльз направился в кабинет. Доминик пошел за ним следом.
      – Она вышвырнет тебя, знаешь.
      – Не говори так, Доминик.
      – Ты дурак, отец. Тебе надо было давным-давно во всем признаться.
      – Знаю. Просто мне не хотелось причинять ей боль. Ты же знаешь, я люблю ее.
      Доминик пристально посмотрел на отца. Его глаза были очень суровыми.
      – Тебе следовало подумать об этом, прежде чем волочиться за другими женщинами. Что скажет Юлия?
      – Понятия не имею. – Чарльз схватился за голову. – На самом деле я не знаю.
      Доминик подошел к столику с напитками.
      – Хочешь виски?
      – Да. Налей, пожалуйста.
      Сын отдал один стакан отцу, а другой взял себе.
      – Я никогда не женюсь. Это забава для дураков. Наш удел – оставаться вечным холостяком. – Чарльз попытался улыбнуться. Я не оставлю тебя в беде, отец. Может, старая калоша оставила мне немножко денег.
      Чарльз взглянул на Доминика.
      – Безусловно, Рейчел будет теперь очень богатой.
      – Тебе ли об этом не помнить, отец. Ты стареешь.
      Позже Чарльз отправился спать, пытаясь представить, сколько же теперь будет стоить Рейчел. Дом можно будет продать тысяч за двести… Эх, теперь бы переехать, можно бы и в Суррей. Все надо начать сначала – вот что им необходимо теперь.

      Тетушку Эмили похоронили рядом с тетей Беа. Рейчел смотрела, как гроб опускали в землю. Сквозь слезы она чувствовала их присутствие. Обе женщины теперь соединились навечно. Сара, почти такая же высокая, как и мать, стояла с ней рядом. Эксминстерское кладбище было переполнено деревенскими жителями. Доминик с отцом стояли чуть поодаль. Они выглядели здесь чужаками, в своих слишком элегантных костюмах и пальто от Сен Лорана, которые резко выделялись на фоне твидовых и габардиновых одежек простолюдинов. Священник взял руку Рейчел.
      – Вы знаете, – сказал он. – Это первое Рождество, когда ваша тетушка не пришла сюда с елочкой и гирляндами для тети Беа. Я все время беспокоился, как она приходит и подолгу сидит на таком холоде возле могилы. Но она не пропустила ни одного Рождества. Вы будете продавать дом?
      – Не знаю пока. Все будет зависеть от многих причин, мне бы хотелось сохранить его в качестве загородного дома. Знаю, муж никогда не согласится перебраться сюда, но, может, мне удастся его сохранить до тех пор, пока дети не подрастут. Саре здесь очень нравится.
      Викарий улыбнулся.
      – Очень буду надеяться, что вы останетесь. Мы теряем старинные семьи, корни которых здесь, в общине, а новые люди… какой смысл их вовлекать. Они приезжают сюда только поохотиться и половить рыбу. Да благословит вас Господь, дитя мое. Заходите ко мне в любое время.
      – Благодарю вас, батюшка. – Она смотрела на него с любовью и обожанием. Он похоронил обеих тетушек, и теперь остался единственным звеном цепочки, которая связывала ее жизнь с ними.
      – Пойдем, Рейчел. – Чарльз взял ее под руку. – У нас столько дел.
 
      – Мама, – сказал Доминик с ликующим видом, – можно мне взять старинные прадедушкины ружья? У него была великолепная пара «Пурди», знаешь, отец… Это замечательно. Джеймсоны упадут от зависти. Как ты думаешь, мама?
      Рейчел задумчиво смотрела в окно «Вольво».
      – Не знаю, родной. Я никогда об этом не задумывалась.
      – Оставь мать в покое, Доминик, – одернул его Чарльз. – Не время приставать к ней со всякими пустяками.
      Ох-хо-хо, подумал Доминик, усаживаясь поудобнее на своем сидении. Итак, он собирается все ей рассказать. Вряд ли старик одержим желанием сделать это признание.
      – Спасибо, Чарльз. – Она положила ладонь на его колено.
      Он убрал руку с руля и прикрыл ею ладонь Рейчел.
      – Как ты, ничего? Она посмотрела на него.
      – В душе такая пустота… Там всегда была тетя Эмили. Вернее, они обе там были, но тетушка Эмили была, словно костер, пылавший во тьме и освещавший дом в Девоне. Когда мне бывало очень плохо, я могла всегда мысленно посидеть возле этого костра и погреть руку у его жаркого пламени. Теперь мой костер погас. – Она поежилась. – Мне стало очень холодно и неуютно.
      – Знаешь, Рейчел, я подумал, а что если нам поднатужиться и поменять жилье. Мы продадим дом в Лондоне, продадим этот дом и подыщем что-нибудь получше. Мы сможем купить, например, дом с участком в Суррее. Там мы заимеем лучшее из двух миров. Мы сможем иметь и дорогие нашему сердцу сельские пейзажи и жить неподалеку от Лондона?
      Рейчел улыбнулась:
      – Чарльз, неужели ты ради меня уедешь из Лондона?
      Он сжал ее руку.
      – Я сделаю для тебя все, любовь моя. Все, что захочешь.
 
      Кухарка приготовила холодный ужин для всей семьи. Рейчел нарушила традицию и не пригласила гостей обратно.
      – Знаю, они поймут меня правильно. Я просто не могу пережить этого.
      – Обязательно поймут, дорогая, – успокоила ее кухарка.
      – Подождите, не уходите пока. Уверяю вас, что вы обе, вы и Мэри, не забыты в завещании Эмили. Мне бы хотелось, чтобы вы остались здесь до тех пор, пока я не приму окончательного решения в отношении этого дома или вы сами не захотите подыскать другую работу.
      Кухарка улыбнулась ей в ответ.
      – Я слишком стара для другой работы, милая. Нет, мы с Мэри решили выйти на пенсию и остаться вместе в Чармауте. Ваша тетушка сказала, что оставит нам достаточно денег для покупки коттеджа и пенсии по старости для обеих. Мы не хотим ни на кого больше работать после вашей покойной тетушки Эмили. Она была святой женщиной. – Глаза кухарки наполнились слезами. – Мы пошли с Мэри. До завтра.
 
      – Какого черта ты собираешься делать со всем этим хламом? Здесь все шкафы забиты. – Они уже закончили ужинать, и Чарльз заглядывал во все ящики комодов времен принца Регента. Там хранились наборы серебряных ножей и вилок, подносы, подсвечники и прочая дорогая утварь. – Взгляни! – воскликнул он, открыв шкаф в углу. Внутри сияли и искрились ряды хрустальных бокалов и стаканов фирмы «Айриш Вотерфорд». – Я и не представлял, что у них столько добра. – Чарльз покачал головой. – Да тут целое состояние.
      – Ты никогда так не считал, Чарльз. Ты привык думать, что это все никому ненужный хлам.
      Чарльз тактично принял растерянный вид.
      – Ну, это не совсем в моем вкусе, однако я согласен с тем, что все это представляет большую ценность.
      – А мне все это очень нравится. – Сара держала масонский восьмиугольный кувшин. – Как мне нравится эта вещь, мама. Можно мне ее взять. Взгляни на голову змеи.
      Рейчел засмеялась:
      – Когда я была маленькой, то все время боялась этого кувшина. Конечно же, ты можешь взять его себе, моя радость. Но давай оставим все до завтра. У нас впереди несколько дней, чтобы разобрать все эти вещи и решить, что мы будем с ними делать.
      В тот вечер Рейчел и Чарльз лежали в постели. Ее голова покоилась на его груди.
      – Ты всегда становишься для меня такой родной и близкой после того, как мы вместе пригубим чашу страсти и испытаем волшебный миг блаженства, любовь моя, – сказал Чарльз, гладя ее по голове.
      Она взглянула на него.
      – Теперь только ты у меня и остался. Он крепко обнял ее.
      – Я буду заботиться о тебе, Рейчел. Не беспокойся. Все будет хорошо. – Рейчел уснула в его объятиях.
      Чарльз так и продержал ее в своих объятиях до самого рассвета. Он не смог уснуть. Он осторожно положил спящую жену и вышел побродить по дому. Мы сможем все сделать вместе, думал он, проходя из комнаты в комнату. Дом со всем его содержимым стоил целое состояние. Мы смогли бы купить огромный дом, даже с бассейном. Я смогу содержать в Лондоне квартиру и каждый день ездить на работу из пригорода. Рейчел вовсе не расстроится, успокаивал он себя. Через несколько дней она переживет эмоциональное потрясение и поймет правильность предложенного мною варианта. В конечном счете, ей нужно подумать и о детях. Она не может оставить их. Он открывал шкафы и ящики. Бог знает, откуда у них все это добро. Там стояли обеденные, кофейные, чайные сервизы. Вся посуда была очень дорогой и изысканной. Скорее всего, у них не было иных занятий, кроме как целый день обходить дом и проверять, все ли на месте. Вдруг он понял, как ему будет всего этого не хватать. Чем больше Юлия кривила губы от одного только упоминания о тетушках Рейчел, тем тоньше он чувствовал и восторгался изяществом их образа жизни. В самом деле, постепенно его взор вбирал в себя неповторимую прелесть витиеватого образца мебели или хрупкую нежность тончайшего фарфора. Забавная была старушенция, подумал он. Пожалуй, скучновато будет в этом доме без ее кудахтанья.
      – Завтрак! – Чарльз вошел в спальню с огромным подносом, украшенным вазочкой с цветами.
      Рейчел открыла глаза и улыбнулась:
      – Ой, как здорово, дорогой! Тебе не стоило утруждать себя. Кухарка бы все сделала.
      – Нет. – Чарльз поставил поднос на постель. – Мне хотелось порадовать тебя сюрпризом. Все равно я рано встал.
      Рейчел подняла крышку вазочки для варенья.
      – Восхитительно, Чарльз. Это вкуснейшее густое варенье, которое варила тетушка Эмили.
      – Я обнаружил это в кладовке. Она оставила тебе запас клубничного варенья, которого тебе не съесть за всю жизнь.
      Рейчел засмеялась:
      – Разве неудивительно, как женщины этого поколения вкладывали все свои способности в свои дома.
      – У них были для этого деньги. У моей матери все обстояло совершенно иначе.
      – Знаешь, Чарльз, я не хочу показаться самодовольной, но у Юлии были тяжелые времена. – Она обняла сидевшего рядом с ней Чарльза. Поднос был на одном конце кровати. – Ты хочешь купить Юлии новый дом? Теперь у нас есть деньги.
      – Вряд ли она сдвинется с насиженного места, Рейчел. У нее теперь есть все, к чему она стремилась всю свою жизнь. Она – раба привычек… Рейчел? Мне нужно тебе что-то сказать.
      – Что? Рейчел машинально слушала, думая о своем. Она сидела на кровати, обняв колени и положив подбородок на сцепленные запястья.
      – Разве здесь неуютно? Тетушка Эмили была бы счастлива жить здесь с нами.
      – Рейчел, мне нужно сказать тебе нечто важное. – Звучавшая в голосе Чарльза настойчивость прорвала дымку задумчивости Рейчел.
      – Что именно, Чарльз?
      Он набрал в грудь побольше воздуха.
      – У меня была любовная связь. Рейчел покачала головой.
      – О, Чарльз, осторожней, с этим не шутят.
      – Я и не шучу. – Он встал с кровати, обошел ее и сел прямо напротив Рейчел. Он привлек ее к своей груди и сказал: – Я, правда, не хотел причинить тебе боль. Честно, Рейчел. У меня не было выхода. Я хочу быть единственным, от кого ты об этом услышишь.
      Мир перевернулся в голове Рейчел, ей показалось, что она летит в бездну. На мгновение ее мозг словно отключился, она смотрела на него пустым взглядом.
      – Рейчел? С тобой все в порядке? – Смертельная бледность сделала ее лицо безжизненным. Затем хлынули слезы. Она плакала, молча и не мигая глядя на него. – Я не думал, что ты так расстроишься. – Чарльз растерялся. – Я не любил никого, кроме тебя, Рейчел. Честно. Они были для меня просто непотребными девками. Мне на всех них было наплевать. – Слезы ручьями лились из ее глаз. – Рейчел, скажи хоть что-нибудь! – Он начинал приходить в неистовство.
      Рейчел не могла произнести ни слова. Боль оказалась настолько сильной, что она могла только раскачиваться из стороны в сторону. Изредка она издавала похожий на писк котенка звук. Чарльз, не зная что делать, запаниковал. Почему она не могла поступить так же, как все нормальные женщины: завизжать и швырнуть в него что-нибудь. В такой ситуации он бы не растерялся и нашел, как бы ему поступить. Он посмотрел на нее. Рейчел напоминала животное, которое смертельно ранили в живот. Длинные руки сомкнулись вокруг тела. Она забилась от него в какую-то часть своего «Я», неведомую и недосягаемую для него. Она вернулась в объятия своей бабушки. Покинутое дитя. Она раскачивалась всем телом и плакала, отдавая ей свою боль.
      – Ма-ма, – шептала она. – Ма… ма.
      Она сходит с ума, подумал Чарльз. Дьявольщина, что же мне теперь делать? Он побежал вниз на кухню.
      – Кухарка! Рейчел ужасно расстроена. Думаю, надо звать доктора.
      – Неудивительно, бедная моя овечка. – Кухарка, отдуваясь, помчалась наверх, в спальню Рейчел. Она застыла на пороге. – О, дорогая моя! – воскликнула она. Рейчел все раскачивалась и стонала. Кухарка наклонилась, взяла кончик своего передника и вытерла лицо Рейчел. Она заглянула в ее пустые глаза. – Ой, дорогая. Да, пожалуй, я позову доктора прямо сейчас.
      Не прошло и четверти часа, как доктор уже был в доме. Все люди праздновали наступление Нового года, и движения транспорта на улицах почти не было. Доктор прошел прямо в комнату Рейчел.
      – Я сам осмотрю ее, если не возражаете, – сказал он Чарльзу. Он всегда недолюбливал этого человека. Ей нужно было выбирать себе мужа под стать, думал он, порывистыми шагами пересекая комнату. – Встряхнись, Рейчел! Ты знаешь меня. Печально потерять вашу тетушку… – Он склонился над ней. – Милая! Дорогая! – громко вскрикивал он. Тебе тяжело! Такое потрясение! Думаю, хорошенько выспаться тебе не повредит, сон поможет тебе преодолеть невзгоды. – Доктор задрал рукав ее ночной рубашки и нашел вену. Открыв свой саквояж, он достал шприц и ампулу.
      Рейчел даже не чувствовала присутствия доктора. Душа ее была так истерзана болью, что эмоциональное потрясение превратилось в физическое ощущение страдания и боли, поэтому весь окружающий мир совсем перестал для нее существовать. Лекарство оказало моментальное действие. Доктор оставался возле ее постели до тех пор, пока руки Рейчел не упали с колен, и ее безвольное тело можно было во сне положить поудобнее. Он заботливо поправил одеяло и нежно стер слезы с ее лица своим носовым платком. Бедное дитя, подумал он. Она так близко приняла все к сердцу, что оно не смогло справиться с тяжестью обрушившегося на нее горя.
      – Что-нибудь случилось, что она оказалась в столь удручающем состоянии? – спросил он у Чарльза, который нервно ходил взад-вперед по коридору.
      – Нет, не знаю на что и подумать. Она сказала, что ей теперь так одиноко. Тетя Эмили была последней из ее родственников.
      – Она в состоянии затяжного шока. Нам нужно следить за ее состоянием. Я сделал ей укол, действие которого продлится почти весь день. Если она и к вечеру останется в таком состоянии, я сделаю ей еще один укол. Иногда это является самым лучшим средством в подобных ситуациях, чтобы дать возможность телу отдохнуть, поэтому со временем она сумеет преодолеть эмоциональный кризис. Я зайду в шесть вечера.
      – Вы очень любезны, сэр. Мы бесконечно вам благодарны.
      – Моя помощь так незначительна, но это пока все, что в моих силах сделать для Рейчел. Знал эту семью столько лет. Позвольте откланяться. – Доктор направился к входной двери.
      Чарльз вспыхнул: «Деревенщина! Индюк надутый! Думает, что он тут царь и бог»! Доминик стоял у подножия лестницы.
      – Итак, ты рассказал ей, ага?
      – Не заводись, Доминик. Могу понять, что она расстроена, но ведь еще не конец света.
      – Для нее именно конец света. – Доминик смотрел на отца холодным и бесстрастным взглядом. – Эх, ты, как только не можешь понять, что она безгранично доверяла тебе, голова садовая. Что теперь скажешь Саре?
      – У меня как-то не было времени об этом подумать. Просто я хотел, чтобы Рейчел пережила все это, и мы бы начали все с самого начала. Мы планировали продать все и купить новый дом в предместье Лондона. – Он трогательно взглянул на сына. – Мы смогли бы начать все с самого начала.
      – Не будь идиотом, отец. Я не хочу жить в каком-нибудь вонючем пригороде. Может сначала ты и продержишься несколько месяцев, а потом снова пойдешь по проторенной дорожке и начнешь волочиться за юбками. Мать никогда больше не сможет тебе доверять, поэтому будет сидеть, как на иголках, в ожидании твоих новых ложных телефонных вызовов на работу. Посмотри правде в глаза, отец. Ты изгадил себя. Ты запятнал все наши жизни. – В голосе Доминика звучала неподдельная горечь.
      – Это не только моя вина, Доминик. – Чарльз посмотрел на сына. – Ты не поймешь этих вещей, пока сам не повзрослеешь, но у твоей матери не все ясно с наследственностью. В ней есть нечто странное, несоизмеримое с нашим реальным миром. Она никогда не вписывалась в окружающую ее обстановку. Она выросла здесь, в этом доме, воспитание ей дали две престарелые тетушки. Что она могла знать о реальной суровой жизни в этом мире? Миллионы людей имеют любовные связи помимо семьи, а затем каются в грехах перед женами. Они воспринимают это как само собой разумеющееся, происходящее в нормальном мире. Не такая уж это великая трагедия. В конечном итоге, я все равно остаюсь с ней. Ведь я же не ухожу к другой и не бросаю ее на произвол судьбы.
      – Не обольщайся, отец. Кому ты хочешь вкрутить мозги? Она же первая оставит тебя, и ты прекрасно об этом знаешь.
      Чарльз покачал головой.
      – Она не может оставить меня. Она и дня не проживет одна, без меня.

* * *

      Доктор еще раз пришел в шесть вечера. Рейчел не спала. Она ни с кем не разговаривала, даже с Сарой. Она лежала, уставившись в потолок, и больше не плакала. Она даже ни о чем не думала. Она висела между стеной боли и странным покоем. Доктор проверил ей пульс.
      – Не знаю, что творится в твоей душе, Рейчел, но уповаю только на крепкий ночной сон и дух старины Кавендиша, что может помочь тебе выкарабкаться из этого состояния к завтрашнему дню. Спокойной ночи. Отдыхай хорошенько. – Укол отбросил сознание Рейчел в неведомые запредельные дали.
 
      – Доминик? – Сара сидела на краю его кровати. – Что с мамой случилось? Это не только из-за смерти тетушки Эмили. Что-то еще произошло с ней. Рейчел же знала, что тетя Эмили все равно умрет. Похоже, она получила какое-то ужасное сообщение.
      – Я видела по телевизору, как выглядят солдаты после контузии. У них такой же вид. Пожалуйста, расскажи мне, Доминик.
      – Думаю, что тебе лучше знать правду. Отец тебе ее никогда не скажет. Отец сегодня утром рассказал матери о том, что у него в течение всей супружеской жизни были любовницы.
      Сара вздрогнула.
      – Ты уверен, Доминик? Ах, бедная мамочка! Зачем он это делал?
      Доминик недоуменно пожал плечами.
      – Последняя его любовница пригрозила, что расскажет обо всем матери, поэтому он решил сделать это первым. Я предупреждал его, чтобы он не делал этого, но он не послушался: ему лучше знать. Эй, Сара. Что пригорюнилась? Не отчаивайся, переживем!
      Голова девочки поникла, слезы закапали на одеяло.
      – Мне не нужен такой отец, который изменяет своей семье. Это такая низость.
      Доминик посмотрел на нее. Ему было жаль сестру, он понимал ее боль. Она всегда была невинным ребенком. Доминик обнял сестренку.
      – Это так часто встречается. Вполне обыденная ситуация. Большинство мужчин в наши дни неверны своим женам. Хранить верность даже считается старомодным.
      Сара горько плакала.
      – Но это же мой отец. Он же не большинство мужчин.
      Доминик поцеловал ее в макушку.
      – Не переживай, Сара. Они что-нибудь придумают и разберутся. Пошли. Я уложу тебя в постель. – Доминик ласково укрыл ее одеялом и поцеловал в лоб.
      – Спокойной ночи, сестренка, – сказал он.
      Он вышел в коридор, спустился вниз и заметил свет, горевший в кабинете. Доминик остановился в нерешительности. Затем подумав, что нет никакого толку с ним разговаривать, решил не входить в кабинет. Отец никогда не хочет верить, пока это не случится с ним. Как говорится, пока гром не грянет, мужик не перекрестится. Какая неразбериха! Что мать за идиотка такая! Он ощутил незнакомое щемящее чувство в груди. Не надо было вообще связываться с отцом. Ему нужна такая же женщина, как бабушка, чтобы умела держать его в узде. Ему страстно захотелось, чтобы Юлия сейчас оказалась рядом. Она бы поставила здесь все на свои места.
      Он мечтал о бабушке, когда его сморил сон.

      Рейчел зажмурилась. Солнце освещало стену в спальне. Она протянула руку, чтобы прикоснуться к Чарльзу, и тогда боль пронзила ее. Его не было рядом. Она лежала, озираясь по сторонам, но сейчас ее разум уже вышел из состояния глубокой заморозки. Она поняла, что единственный способ преодолеть свою боль – подняться с постели и начать двигаться. Она встала и оделась.
      Чарльз вошел в комнату как раз в тот момент, когда она упаковывала чемодан.
      – Рейчел, – встревожился он. – Ты же не бросишь меня. – Она взглянула и удивилась, как она могла наделить его столькими благородными качествами. Он напился и заснул в библиотеке. Его лицо было помятым, и на нем можно было прочесть жалость к самому себе.
      – А как же я?
      – Что ты, Чарльз? У тебя есть идеальная хозяйка. Ты всегда можешь отправиться к ней.
      – Но она же ничего не значит для меня, Рейчел. Ты должна мне поверить.
      – Я это и делаю, Чарльз. Никто из нас больше не имеет для тебя никакого значения. Вот в чем состоит вся проблема. Как долго ты хранил верность нашему браку, Чарльз?
      – Какое это имеет значение?
      – Я хочу знать, – Рейчел стояла у кровати, неприступная и неумолимая в своем гневе.
      – Примерно год.
      – Понятно. Я решила уехать куда-нибудь на пару недель. С этого момента я приняла бесповоротное решение оставить тебя. Однако я вполне отдаю себе отчет, насколько важно это решение, чтобы действовать сгоряча. Поэтому я хочу какое-то время побыть одна и собраться с мыслями, а затем я тебе сообщу.
      – Куда ты пойдешь?
      – Это больше не твое дело, Чарльз. – Боль угасла под натиском ярости и негодования. – Ты столько времени лгал мне. Всю нашу совместную жизнь ты меня обманывал. Теперь тебя не должно беспокоить, что собираюсь делать я.
      – Но ты же по-прежнему любишь меня, Рейчел. – Он стоял в полной растерянности. – Я все еще надеюсь сохранить наши супружеские отношения. Как же дети? Как же ты их можешь оставить на целых две недели?
      – Почему бы и нет? Они уже достаточно взрослые. Мари-Клэр будет с ними. Я буду звонить им каждый день. Они знают, что случилось?
      – Доминик знает. Он сам догадался немного раньше.
      На лице Рейчел появилась гримаса отвращения.
      – Итак, мой сын узнал раньше меня. А Сара?
      – Не знаю. С ней я не разговаривал, Рейчел. – Чарльз сделал еще одну попытку убедить ее. – Пожалуйста, ради наших прежних светлых счастливых дней давай попробуем начать все сначала. – Он сделал движение ей навстречу.
      Она знала, что если позволит ему прикоснуться, она пропала и падет жертвой своего собственного стремления к любви и привязанности. Рейчел оттолкнула его.
      – Слишком поздно, Чарльз. Тебе следовало подумать об этом давным-давно.
      Он стоял, безвольно и беспомощно опустив руки.
      – Но, Рейчел, ты не понимаешь. Это был всего-навсего секс. Я люблю только тебя. Пойми, прошу.
      – Я все понимаю. – Она задержалась у двери. – Ничего против секса не имею. Я не приемлю лжи. Тебе никогда этого не понять. Никогда. Для тебя это непостижимо. – Рейчел резко хлопнула дверью.
      Сара услышала, как хлопнула дверь и подбежала к своей матери. Она увидела чемодан.
      – Ой, мамочка, не уезжай. Не оставляй меня. Рейчел обняла дочь.
      – Я не оставляю тебя, Сара. – Она крепко прижала к себе девочку.
      – Ты знаешь, что произошло? – Она увлекла Сару с собой в глубь коридора, к комнате тети Эмили, где они сели на тетушкину кровать.
      Сара прижалась к матери.
      – Знаю. Дом рассказал мне вчера вечером. Я ненавижу его. Он – подлец, мерзавец. Он мне не отец.
      Рейчел держала ее в объятиях, пока девочка плакала.
      – Сара, – сказала она наконец. – Я должна некоторое время побыть одна, но я буду звонить тебе каждый вечер перед тем, как ты будешь ложиться спать. Мне нужно собраться с мыслями и все обдумать. На это потребуется время. Я не смогу принять правильного решения, если на меня будет давить отец или вы. Я должна очень серьезно подумать, будет ли правильно сохранить наш брак, что хорошего это даст вам, отцу или мне.
      – Если ты примешь решение развестись, могу я остаться с тобой?
      Рейчел крепко обняла ее.
      – Разумеется, дорогая, – сказала она. – Где Доминик?
      – Он в саду стреляет по птицам.
      – Зачем он это делает? – Рейчел отправилась искать сына.
      Доминик стоял над дроздом. Горло птицы было разорвано пулей. Глаза начинали стекленеть. Блестящие крылья были раскинуты веером на зимней лужайке. Доминик поднял глаза на мать.
      – Я прикончил эту птицу с первого выстрела. – Глаза юноши сияли.
      – Доминик, – сказала Рейчел. – Я собираюсь уехать на пару недель. Мне нужно время подумать.
      Доминик удивленно поднял брови.
      – Ты такой ребенок, мама. О чем тут думать? Если ты останешься в браке с отцом, он никогда не изменится. Если ты уйдешь от него, на Антее он не женится.
      – Антея? – изумленно переспросила Рейчел. – Кто это?
      – Антея Валтерс. Знаешь, та, которая выступила с инициативой собирать деньги в фонд той полоумной.
      – Ты говоришь о Розе Джонсон, которая застрелила мужчину в доме неподалеку от нас?
      – Да, про нее. В любом случае, он никогда не женится на ней. Я знаю отца гораздо лучше тебя. Он переедет к своей матери и снова будет свободным как вольный ветер.
      Рейчел нахмурилась:
      – Вполне возможно, ты и прав. – Она посмотрела на сына. – Доминик, почему ты мне ничего не сказал?
      Он пожал плечами.
      – В наши дни это отнюдь не редкость. Что в этом особенного? Большинство родителей у моих знакомых, насколько я знаю, спят, с кем хотят. В любом случае, считаю, что это личное дело только вас двоих.
      – Безусловно. Ты абсолютно прав. Мы не должны перекладывать свои проблемы на твои плечи. Извини, что я об этом спросила. Ладно. Буду звонить каждый вечер. Присматривай за Сарой.
      – Хорошо. – Доминик был выше своей матери. Он неуклюже, но ласково потрепал ее по щеке. – Побережешь себя? А?
      – Постараюсь. – Рейчел пошла к машине. Она помахала Доминику на прощанье, когда машина выезжала за поворот.
      Теперь, когда гнев угас, боль вернулась. Она остановилась на первой бензоколонке шоссе М5. Пока заправляли машину, она пошла в ванную комнату и приняла две таблетки либриума. Доктор дал ей немного про запас.
      – Слава Богу, – сказала она и проглотила их. Она села в машину и поставила ногу на педаль газа. «Интересно, когда чувства вернутся ко мне опять»? – подумала она. Пока в ее эмоциональной гамме ощущений преобладал неистовый гнев, сменявшийся жестокими приступами острой душевной боли. «Должно быть, у раковых больных примерно такие же ощущения», – подумала она. Почти всю дорогу она ехала словно в глухом тумане, окутавшем ее сознание густой пеленой и делавшем восприятие внешнего мира нереальным и расплывчатым.
      Она подъехала к отелю «Савой». Радушно улыбавшийся портье отдал ей ключи.
      – Добрый вечер, мадам! – воскликнул он. – Рады снова вас видеть.
      Она взглянула на него. Его лицо, которое она к этому времени узнала, было, как маяк, в бурном море бескрайнего одиночества, где она начала свое нелегкое плавание.
      – Благодарю вас, – ответила она. Ее чемоданы внесли в холл. Она подошла к столику портье. – Клэр Сванн сейчас у себя?
      Пока служащий звонил в апартаменты Клэр, Рейчел глубоко вздохнула и осмотрелась вокруг. Ничего не изменилось. Прилив и отлив гостей и служащих, ярко освещенный огромными люстрами, ни на минуту не прекращался. Из бара доносилось бренчание пианино.
      – Нет, мадам. Госпожи Сванн у себя нет.
      – Ничего. Я позвоню ей из номера. – Рейчел поднялась на лифте в апартаменты Клэр. Она открыла дверь и зажгла свет. Медленно подошла к большущим окнам, выходившим на Темзу. Рейчел погрузилась в задумчивое созерцание, когда внесли чемоданы. Дав носильщику чаевые и услышав звук закрывшейся за ним двери, она немного расслабилась.
      Гостиная была вся уставлена живыми цветами. Рейчел подошла к камину и села в одно из кресел. Комната дышала элегантностью и покоем. Снаружи до ее слуха доносился отдаленный шум улицы в час пик. Она устала, пока вела машину, сознание было сильно затуманено принятыми транквилизаторами. Надо напиться и заснуть, подумала Рейчел. Она вошла в спальню и включила свет. На подушке лежала знакомая золотистая коробочка с шоколадкой. Должно быть, они меняют их каждый день, подумала она. Подойдя к холодильнику, Рейчел пробежала взглядом по стоявшим бутылкам. Джин, отметила она про себя. Тут его полно.
      После третьего шкалика Рейчел стала чувствовать, что внутреннее напряжение спадает. К счастью, стены в гостиницы были толстыми и добротными: никто не сможет услышать ее рыданий. Прикончив джин, Рейчел переключилась на коньяк. Наконец она сползла со стула возле холодильника и, еле держась на ногах, побрела к кровати. Упав поперек нее прямо в одежде, Рейчел забылась тяжелым сном.
 
      На следующий день было уже позднее утро, когда она проснулась и не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. В голове гудело. Повернувшись на спину, она снова закрыла глаза. Огни в комнате все еще ярко горели. Какое-то мгновение она не могла сообразить, где находится. Во рту пересохло и горчило. Вдруг она ощутила приступ тошноты. Она вскочила на ноги и бросилась в ванную. Склонившись над белым фарфоровым унитазом, она мельком заметила огромную сделанную под старину ванну с огромной в виде розы душевой лейкой. Она вспомнила, что находится в отеле «Савой». Слава Богу, успевала подумать Рейчел в перерывах между приступами рвоты. Постепенно тошнота отступила, и Рейчел смогла подняться на ноги. Она взглянула на себя в зеркало. Лицо было бледным и изможденным. Приму горячую ванну, выпью кофе и позвоню Клэр.
      Она до краев наполнила ванну горячей водой. Вот она я, подумала Рейчел, погрузившись в душистую воду, а мой брак развалился как карточный домик. В первый раз за прошедшие почти сорок восемь часов она испытала какие-то человеческие ощущения. Закончив ванну и высушив волосы, Рейчел заказала кофе с гренками.
      – Мадам, приятно вас снова здесь видеть. – Франсуа, официант на этаже, бесшумно вкатил столик с завтраком в гостиную.
      – Я заказывала только кофе и гренку, Франсуа.
      – Знаю, мадам, – сказал он с непреклонным видом. – Мадам слишком худа. Для того, чтобы хорошо начать день, нужно отлично позавтракать. Мадам Сванн всегда говорит, чтобы я заботился о мадам Хантер.
      Рейчел вдруг разобрало любопытство.
      – Когда это она такое сказала?
      – Когда сказала о том, что отдала вам ключ. Франсуа, сказала она, однажды госпожа Хантер может прийти без меня. Тебе нужно будет обязательно о ней позаботиться. Конечно, мадам, ответил я, это для меня большая честь. Поэтому, вы не имеете права отказаться от завтрака. Франсуа бесшумно порхал по комнате, суетясь вокруг стола. Окинув стол последним критическим взглядом, все ли в порядке, он усадил за него Рейчел, положив ей на колени салфетку.
      – Спасибо, Франсуа, – сказала она. – Ты так добр ко мне. – Официант выскользнул за дверь. Она торопливо поднялась, чтобы не слышать запаха яичницы с беконом, взяла кофе и пошла в ванную комнату звонить Клэр.
      – Рейчел. Как чудесно. Где ты?
      – В твоем номере, Клэр. Надеюсь, ты не возражаешь.
      – Не говори глупостей, Рейчел. Зачем же я тогда дала тебе ключ. Когда ты туда пришла?
      – Клэр, ты знала? Я имею в виду, ты догадывалась, что у Чарльза есть любовницы?
      Клэр вздохнула:
      – Ох, Рейчел… так значит, это правда. До меня доходили сплетни, Рейчел, но ничего серьезного и заслуживающего внимания. Я надеялась, что все пройдет.
      Внезапно, пока Рейчел держала телефонную трубку, страшная реальность случившегося между нею и Чарльзом, обрушилась на нее с потрясающей силой. Она чуть не задохнулась в волне эмоций.
      – Рейчел? – сказала Клэр. – Рейчел, никуда не уходи из отеля. Я сейчас буду там.
      – А Майкл? – едва дыша, спросила Рейчел. Это похоже на последние усилия, когда делаешь какую-то тяжелую работу. Она уже близка к завершению, а силы на исходе, подумала она. Если я могу регулировать свое дыхание, может, еще не все так безнадежно, и я смогу собрать последние силы и выкарабкаться.
      – Он с матерью. А я буду у тебя через час. Обещай, что никуда не уедешь.
      – Мне некуда больше идти. – Рейчел опять заплакала и положила телефонную трубку.
 
      Когда Клэр открыла дверь, Рейчел все еще не перестала рыдать. Она бросилась к Клэр как утопающий, хватающийся за соломинку.
      – За что нам? Мы ведь были такой счастливой семьей. В чем я ошиблась?
      Клэр встряхнула Рейчел за плечи.
      – Рейчел. – Внимание Рейчел привлекла злость в голосе подруги. – Рейчел, ты ни сделала ничего особенного, не терзай себя поисками ошибки в своем поведении. Чарльз принадлежит к той породе мужчин, которые не способны хранить верность одной женщине. Это не твоя вина, твоя проблема состоит в том, что ты никогда не подозревала об этом.
      – А ты?
      Клэр закусила губу.
      – Я подозреваю всех мужчин, Рейчел.
      – Я не хочу поверить, что должно быть именно так, – завыла Рейчел.
      – Успокойся. Возьми себя в руки. – Клэр отвела волосы с лица Рейчел. – Давай подумаем вместе.
      Клэр слышала, как Франсуа убирал завтрак со стола в гостиной. Она вышла на секунду из спальни поздороваться с ним.
      – Госпожа Хантер очень переживает случившееся несчастье, – заговорила она по-французски. – Ее муж ушел к другой женщине.
      – Какой мерзавец! – Франсуа неодобрительно покачал головой.
      – Франсуа, если меня вдруг здесь не окажется, пожалуйста, присмотрите за ней вместо меня. Если вдруг заметите что-нибудь подозрительное, немедленно звоните мне.
      – Да, мадам. Разумеется. – Франсуа бормотал что-то себе под нос, продолжая убирать со стола. Будучи благочестивым католиком, отцом пятерых детей, он приходил в ужас от творившегося вокруг хаоса в отношениях между людьми. Когда он еще только начинал работать в отеле лет тридцать пять назад, будучи двадцатилетним парнем, тогда женщины делились на два разряда: жены, которые приезжали и останавливались в отеле, и девицы легкого Поведения, которых и на порог «Савоя» не пускали. Ну, может, одна или две путаны и проникали внутрь, но теперь… Он покачал головой. Об этом было лучше не думать. Кроме того, он слышал о наклонностях господина Сванна, когда у мадам был номер дальше по коридору. Какой стыд! Она столь милая женщина. Ничего не ускользало от проницательных взоров служащих отеля. Ничего.
      – Я прослежу, чтобы у мадам Хантер сегодня на ночном столике был виноград. Он отметил про себя, надо не забыть спросить Жерара из Голубого зала, чтобы он проследил за столиком, оставленным для мадам Сванн к ужину.
      – Можно мне остаться здесь на пару недель, Клэр?
      – Безусловно, милая. Оставайся столько, сколько твоей душе угодно. Я должна оставаться дома по вечерам, чтобы развлекать Майкла. Но по выходным я свободна, так как он отправляется навестить свою мать, поэтому могу оставаться с тобой здесь.
      – Со мной будет все в порядке. Не волнуйся. Просто сейчас я чувствую себя диким животным, которому нужно убежище, чтобы зализать свои раны. – Она снова расплакалась.
      Клэр привлекла ее к себе.
      – Рейчел, эта ситуация для тебя оказалась настолько невыносимой, потому что тебе никогда прежде не приходилось сильно страдать. Это пройдет, поверь мне. Взгляни на меня. – Она взяла ладонями голову Рейчел и подняла ее заплаканное лицо. – Я обещаю тебе, если ты преодолеешь первые несколько недель, то дальше все будет нормально.
      Но с Рейчел творилось что-то неладное. Поздно вечером, когда Клэр ушла, она каталась в номере по полу в таком смятении чувств, что только физическое вмешательство помогло ей очнуться и прийти в себя. В течение дня, пока Клэр находилась рядом, душа Рейчел, казалось, надорвалась, пытаясь преодолеть невыносимую муку и выпавшие на ее долю страдания. Душевный излом продолжался уже три дня, когда Клэр решила позвонить Джейн. Вкратце она обрисовала суть ситуации.
      – Мерзавец, – сказала Джейн. – Я предчувствовала, что-то произошло. У него тут эта спятившая мамаша, а на Саре просто лица нет… Конечно, завтра я приеду. Ты отдохнешь.
      – Я очень серьезно обеспокоена, – сказала Клэр. – Ей становится все хуже и хуже вместо того, чтобы дела шли на поправку.
      В тот вечер Рейчел незаметно выскользнула из отеля и неприкаянной тенью бродила по набережной Темзы. Она не замечала ни расстояния, ни недоуменных взоров любопытных прохожих. Она брела, словно слепая, съежившись в своем твидовом пальтишке. Когда на следующее утро Рейчел очнулась в своей постели, только кровавые волдыри напомнили ей о том, что она куда-то выходила из отеля.
      Джейн, отправив детей в школу, приехала к Рейчел.
      – Как там Сара? – спросила Рейчел, крепко обняв подругу.
      – У нее все в порядке. Очень по тебе соскучилась.
      – Я тоже по ней скучаю. Говорю с ними по телефону каждый день. Ты смогла бы взять Сару к себе, если ей станет совсем невмоготу. Она не ладит с Юлией.
      – Конечно, дорогая, о чем речь? Они с Сюзанной такие неразлучные подружки.
      – Что мне делать, Джейн?
      – Сначала закажи мне кофе. Устроившись в гостиной за столиком с горячим кофейником, Джейн откинулась в кресле и осмотрелась.
      – Ну, если тебе приходится страдать, то здесь не самое плохое место для сердечных мук. – Рейчел заставила себя улыбнуться. – Вот так гораздо лучше. Если бы такое натворил Джерри, трахаясь со всеми проститутками, я бы его, скорее всего, убила, а сама бы осталась вдовой. Нет, Рейчел, а, если серьезно, то все зависит от того, сумеешь ли ты заставить себя жить с человеком, которому больше никогда не сможешь доверять.
      – Понимаю. – Глаза Рейчел снова наполнились слезами. – Я знаю, что не сумею. В том-то и весь ужас. Не смогу больше выносить его гнусных прикосновений.
      – Знаешь, многие женщины смиряются с этим. – Джейн проницательно посмотрела на Рейчел. – Избавиться от прошлого означает открыть чистый лист своей жизни. Мы с тобой обе выскочили замуж молоденькими девочками, поэтому после стольких лет нелегко взять и начать все заново.
      – Знаю, но думаю, у меня нет иного выбора. Если он столько лет мог лгать мне… В любом случае, даже если он перестанет обманывать меня, причиненный моральный урон никуда не денешь. Порок истребить в одночасье невозможно.
      Джейн покачала головой.
      – Смотри сама, милочка. Если ты преодолеешь сейчас свой душевный излом, а ты обязательно с ним справишься, я уверена, то найдешь в себе силы начать все с самого начала. Тридцать шесть – это вовсе не окончательный приговор, женщина еще в полном расцвете сил и красоты. Если ты положишься снова на его клятвы и обещания, а он нарушит их, тебе уже, может, стукнет все пятьдесят. Тогда все окажется значительно сложнее. Тебе самой нужно принимать решение.
      – Знаю.
      – У меня день абсолютно свободный. – Джейн посмотрела на Рейчел.
      – Давай сходим в кино.
      Рейчел послушно высидела весь фильм. Она не слышала там ни слова. Она смеялась, когда смеялась Джейн. Однако большую часть сеанса Рейчел пыталась преодолеть в своей душе боль и смятение, которые угрожали вот-вот поглотить ее всю. Когда пришло время, и Джейн пора было прощаться, Рейчел даже обрадовалась этому. Клэр, по крайней мере, испытала предательство Майкла на своей шкуре, поэтому воспринимала боль подруги с сочувствием и переживанием. В поведении Джейн чувствовалось подспудное желание поскорее избавиться от всего этого кошмара.

      Рейчел гуляла возле причала в районе моста Баттерси, когда вдруг упала без чувств. Спустя несколько минут полицейская машина обнаружила ее тело, лежавшее на тротуаре.
      – В такой ранний час, и уже пьяная, – сказал водитель своему напарнику. – Давай ее подберем. – Полицейские склонились над Рейчел и посветили фонариком ей в лицо. Тело ее было неподвижным и окоченевшим. – Вызови скорую. Она не пьяная. Может, наркотики.
      – Мы отвезем ее в женский госпиталь в Челси, – сказал водитель машины скорой помощи. – Есть какие-нибудь документы?
      – Практически, ничего, – ответил полицейский. – Пальто дорогое, а сумочки нет. В карманах – тоже ничего.
      – Ладно. Зарегистрируем ее среди неизвестных. – Скорая отъехала.
      – Одному Богу известно, что творится с этими женщинами, – сказал патрульный своему напарнику. – Она выглядит довольно респектабельной особой.
      – Скорее всего, какой-нибудь мальчик надул ее, а она боится признаться своему старику. – Машина продолжила свой маршрут по безмолвным улицам, окутанным предрассветной дымкой.
 
      Только когда Франсуа решил проверить Рейчел около одиннадцати часов утра, он обнаружил, что госпожи нигде нет. Маленькая золотистая коробочка покоилась на ее подушке нетронутой с прошлого вечера. Он тут же позвонил.
      – Мадам Сванн? Должен сообщить вам, что мадам Хантер всю ночь не было в номере. Постель осталась несмятой.
      – О, дорогой. Благодарю, Франсуа. Я немедленно наведу справки. Позвони, если она вдруг придет. – Клэр позвонила Джейн.
      – Нет. Я ушла от нее вчера вечером около шести. На вид, у нее все было вроде в порядке. Мы ходили с ней в кино. Пару раз она даже смеялась. Мне показалось, ей стало лучше.
 
      Чарльз тут же встревожился.
      – Нет, я понятия не имею, где она. Рейчел говорила мне, что ее не будет две недели, поэтому я предположил, что она или с тобой, или с Анной. Надеюсь, с ней все в порядке. Мне позвонить в полицию?
      – После всего, что ты уже натворил, думаю, лучше мне самой заняться этим, – бесстрастным голосом произнесла Клэр.
      – О, да, пожалуй. Согласен, если ты так думаешь. Но все равно, дай мне знать. В конце концов, я ведь ее муж.
      – Ты такой дурак, Чарльз. – Клэр положила телефонную трубку.
 
      – Ближайшая родственница? – Молоденький полицейский посмотрел на Клэр.
      – Полагаю, здесь должен был бы оказаться ее муж.
      Полицейский утвердительно кивнул.
      – Да, по закону мы должны сообщить ему.
      – Вы обязаны сообщить ему, где она находится.
      – А разве нет? Она избита? Клэр посмотрела на него.
      – Нет. Синяки от побоев вы вряд ли увидите, но это очень щекотливое дело. Он растоптал ее душу.
      Молодой полицейский был в полном недоумении.
      – Мадам, но мы не занимаемся подобными вещами. Если он открыто не угрожал ей, тогда мы скажем ему, где она находится. Однако, если она действительно не хочет, чтобы он знал о ее местонахождении, я могу сказать ему, что она в безопасности, но не желает обнаруживать свое прибежище.
      – Благодарю вас, – Клэр улыбнулась ему.
 
      Рейчел находилась в состоянии, совершенно не подходящем для принятия вообще каких-либо решений. Она все еще была без сознания, когда полиции удалось наконец напасть на ее след в женском госпитале в Челси. Клэр прибыла туда через несколько минут после приезда Чарльза.
      – Извините за это, – оправдывался молодой полицейский в телефонную трубку. – Господина Хантера пришлось поставить в известность. Похоже, она очень серьезно больна и все еще не приходила в сознание.
      – Ничего. Благодарю вас за старания. Я отправляюсь туда прямо сейчас.
      Чарльз, ненавидевший больницы, призвал в союзники доктора Бернса.
      – Не знаю, что с ней такое. Она отправилась из дома на две недели, а ее обнаружили на тротуаре без сознания. – Чарльз посмотрел на доктора, бесстрастно созерцавшего дорогу в лобовое стекло машины Чарльза.
      – Были супружеские проблемы, Чарльз? – спросил доктор, не поворачивая головы и не отводя взгляд от окна.
      Чарльз прокашлялся.
      – Нет. Не то, чтобы серьезная проблема. Я решил чистосердечно раскаяться перед ней, но ничего такого, чтобы мы не могли прийти к общему знаменателю.
      – Понятно. Мне интересно знать, было что-то этакое или нет. Женщины склонны относиться к подобным вещам с большим накалом страстей и эмоций. Они принимают все слишком близко к сердцу. Думаю, несколько недель в святилище Туикнема обычно идут им на пользу и приводят их в полный порядок.
      – Неужели? Забавно, доктор Бернс. Пожалуй, вы абсолютно правы. – Чарльз приободрился. – Она в последнее время общалась с весьма неподходящей компанией. Особенно эта ее экспансивная подруга Клэр. Напичкала голову Рейчел всяким вздором. Будет гораздо лучше, если она попадет в руки профессиональной команды. – Они прибыли в госпиталь.
      Доктор Бернс прошел следом за Чарльзом в маленькую палату. Рейчел лежала в белом больничном халате. Глаза ее были закрыты, а руки сложены на груди. Чарльз наклонился и поцеловал жену в лоб. Она не шелохнулась.
      – Доктор сейчас подойдет к вам, – улыбнулась медсестра Чарльзу. – Не волнуйтесь, с ней будет полный порядок. Вы ее супруг?
      Чарльз кивнул. Доктор Бернс пальцами приподнял веки Рейчел. Чарльз в этот момент отвернулся в сторону. Молодой главный врач вошел в комнату.
      – Доброе утро, джентльмены. Чарльз представился.
      – …это доктор Бернс, наш семейный врач.
      – Прекрасно. – Молодой доктор пробежал глазами медицинскую карту Рейчел. – Все довольно странно. Физически нет никаких патологий. Она действительно в полном порядке. Только ноги стерты в кровь, и очень истощена. Похоже, что она пациентка психиатра, уж никак не наша больная.
      Доктор Бернс кивнул.
      – Да. Согласен. Она наблюдалась у меня много лет. У нее очень неуравновешенный характер, склонный к депрессиям и эмоциональным срывам. У женщины сейчас трудный период. Дети вырастают, начинают вылетать из насиженного гнезда. Появляется много свободного времени. Куда его девать? – Он по-дружески похлопал молодого коллегу по спине. – Несколько недель в святом месте поставят ее на ноги.
      Молодой врач потряс головой.
      – Боже, сколько у нас таких случаев! Мы только успеваем их отправлять, работаем как перевалочный пункт. И никогда больше их не видим вновь. – Он взглянул на Рейчел снова и опять покачал головой. – Похоже, она находится в состоянии какого-то кататонического транса. – Он вздохнул. – Скажите ей, чтобы передвигалась, как можно осторожнее: у нее на ступнях сплошное кровавое месиво.
      – Обязательно. – Чарльз уже собрался выходить из палаты, как вдруг столкнулся нос к носу с Клэр. – Привет, Клэр.
      – Как она?
      У Чарльза был озабоченный вид.
      – Фактически неважно. Мы перевезем ее в клинику Туикена.
      – Ради Бога, Чарльз, не делай этого. Там же клиника для душевнобольных. Рейчел – не сумасшедшая, просто она очень расстроена.
      Вмешался доктор Бернс. Он мягко положил ладонь на плечо Клэр.
      – Я ее доктор, дорогая, поэтому считаю необходимым, чтобы моя пациентка немного отдохнула. В той клинике окажут квалифицированную помощь женщинам в подобном состоянии.
      – Женщинам в подобном состоянии? – взвилась Клэр. – Чарльз рассказал, что он сотворил с ней? После шестнадцати лет супружества он признается ей в том, что трахался со всеми подряд, как кролик. Ничего удивительного в том, что она так расстроена. Вы не имеете права запирать ее в клинику для сумасшедших, Чарльз. Это слишком жестоко. Дайте я заберу ее в «Савой». У них там есть прекрасный доктор. – Клэр повернулась к доктору Бернсу. – Я найму любых докторов, которые, на ваш взгляд, могут помочь в этой ситуации. Любого. Я могу позволить это. Пожалуйста, доктор Бернс, нельзя, чтобы она пришла в себя в больнице для умалишенных.
      – Там ей и место. – Доктор Бернс, успокаивая, похлопал Клэр по плечу. – Я знаю Рейчел много лет. Думаю, могу судить, что для нее лучше всего в сложившейся ситуации. Я отправлял многих своих пациенток именно в эту клинику. Это отличное место. – Он повернулся к Чарльзу. – Пошли, Чарльз. Мне нужно заполнить кое-какие бланки.
      Клэр вошла в палату Рейчел. Она взглянула на ее бесчувственное тело.
      – Бедняжка, Рейчел. – Она взяла ее руку. – Я люблю тебя, моя смешная подружка. – Клэр заплакала. – Проклятый кретин. – Клэр достала из сумочки платок и вытерла слезы. – Я никогда не плачу. – И разрыдалась снова.
 
      – Кто это, черт возьми? Что за агрессивная особа? – спросил доктор Бернс, когда они пошли собирать справки, официально удостоверяющие невменяемость Рейчел и ее несостоятельность в принятии самостоятельных решений.
      – Это Клэр Сванн. Одна из тех сомнительных подружек, дурно влиявших на мою жену. Я же вам упоминал о ней. Извините за ее грубость. Ее супруг хороший парень, но у него тоже с ней проблемы.
      – Могу себе представить, какие проблемы с такой амазонкой в качестве супруги.
      Доктор Бернс покачал головой.
      – Ладно, боюсь, что нам так и так придется отправлять ее в клинику для душевнобольных, Чарльз. С таким влиянием кто может предсказать, что ей взбредет в голову, когда она очнется. Боюсь, тебе придется принимать решения за нее, какое-то время, естественно.
      – Действительно буду счастлив. Все, что произошло, – сущий пустяк. Как только мы приведем ее в чувство, она сможет вернуться домой. Я возьму отпуск на работе, поэтому смогу уделить время Рейчел. Мы поедем куда-нибудь отдыхать, только вдвоем. Ей было так трудно: меня все время не было дома. Но теперь, – вздохнул он. – Мне приходилось зарабатывать деньги, чтобы обеспечить ее домом, машинами, прислугой.
      – Не казни и не упрекай себя, Чарльз. – Доктор Бернс обнял Чарльза. – Многие женщины проходят через этот этап. Это своего рода предклимактерический синдром. Ей уже скоро сорок. В жизни каждой женщины наступает критический момент, когда они сталкиваются с фактом, что уже отнюдь не первой молодости, что не за горами старость. Жизнь для них склоняется к закату. Возьмем, к примеру, мою жену. У нее было длительное душевное расстройство. Я сам нянчился с ней весь этот период.
      – В самом деле? Боже, какое благородство! Доктор Бернс улыбнулся Чарльзу.
      – Пошли, Чарльз. Поехали дела делать. Я не могу стоять здесь и попусту болтать целый день.

      – Рейчел… Рейчел… – Кто-то склонился над ней, произнося ее имя. Глаза ее были закрыты, она находилась где-то далеко-далеко. Теперь до нее доносился приглушенный голос. Он был настойчивым.
      – Рейчел, ты слышишь меня? – Она вспомнила о боли и испугалась, что боль снова вернется и бросится на нее разъяренной тигрицей. Она не вынесет этих терзаний. – Рейчел…
      – Уйди, – пробормотала она. – Уйди прочь. Голос не пропадал.
      – Все хорошо, Рейчел. Ты придешь в себя… Теперь тебе ничего не угрожает. Рейчел открыла глаза.
      – Где я? – Она смотрела широко распахнутыми глазами на мужчину средних лет с добрым лицом, склонившимся над ней.
      – Вот так-то лучше, дорогая. – Он присел на стул возле кровати, взял ее руку в свою и сказал: – Не впадай в панику. С тобой все в порядке. Лежи спокойно, и я расскажу тебе, что случилось. Тебя нашли без сознания на тротуаре возле реки. Скорая отвезла тебя в больницу, а затем твой муж Чарльз…
      Тигрица сделала свой смертоносный прыжок. Она почувствовала ее зубы, впившиеся прямо в сердце. Рейчел снова впала в беспамятство.
      – Передайте господину Хантеру, что я хотел бы встретиться с ним после времени для приема посетителей, – сказал доктор Прингл медсестре. – Внимательно наблюдайте за госпожой Хантер. Сейчас ее никак нельзя расстраивать. Это для нее вопрос жизни и смерти. Он устало потер ладонью глаза. Я должен вытащить эту женщину, неважно, насколько бездонной оказалась пропасть ее душевного разлома. «Иначе они прицепят ей ярлычок с надписью «шизофрения», – подумал он, идя по коридору с намерением выпить чашечку кофе и немного передохнуть.

* * *

      – Думаю, вы оказались со мной менее откровенным, господин Хантер, чем я ожидал, – голос доктора Прингла звучал слегка укоризненно. Чарльз понуро опустил голову. – Пока вы мне рассказали только о смерти тети Эмили и о том, что ваша жена находилась в состоянии сильной депрессии.
      – Совершенно верно, – возмутился Чарльз. – Она ведь заменяла Рейчел мать.
      – Господин Хантер, у меня мало времени. Что сделали ей именно вы? Она утром на короткое время пришла в сознание, но стоило мне упомянуть ваше имя, она вновь впала в беспамятство. Что бы там ни было между вами, это причинило ей гораздо большую боль, которую она не вытерпела.
      – Ну, я сказал ей о том, что у меня были любовные романы.
      – Господин Хантер, – в голосе доктора Прингла появилась угроза.
      Чарльз покраснел.
      – Но я сказал ей, что они для меня ровным счетом ничего не значат, что я люблю только ее. Я лишь хотел прояснить наши отношения и расставить все по своим местам.
      Доктор Прингл покачал головой.
      – Вы осознаете, что вы совершили? Вскоре после смерти тети вы, господин Хантер, решили излить свою душу и освободиться от тяжкого бремени, рассказав ей о своих грехах?
      – Фактически, – Чарльз потупил глаза в пол, – это было… гм… на следующий день после похорон. – Молчаливое осуждение доктора витало в воздухе кабинета и давило тяжелым грузом на плечи Чарльза. Он не выдержал и нарушил молчание. – Это была не моя вина. Я сделал это, чтобы защитить Рейчел. Видите ли, эта женщина, Антея, она грозилась все рассказать Рейчел сама. Я решил не скрывать правду и сказать о ней сам.
      – Понимаю, господин Хантер. Ладно, там будет видно, а пока я предлагаю вам прекратить свои посещения больницы до тех пор, пока я не смогу поговорить с Рейчел и не уясню для себя, как она сама к этому относится.
      – Прекрасно… Буду тогда ждать ваших известий, доктор.
      – Я дам вам сразу знать, если появятся какие-то новости. – Чарльз покинул клинику.
 
      – Похоже, что я пришелся не по душе доктору Принглу, – сказал матери вечером Чарльз.
      Юлия готовила на кухне ужин. Она фыркнула:
      – Врачи, которые работают в подобных заведениях, всегда немного странные.
      – Ты так считаешь? Тогда это совсем меняет дело, а я думал, что это только у меня сложилось подобное впечатление.
      Юлия улыбнулась:
      – Не будь простофилей, Чарльз. С чего это вдруг ты не понравился доктору? Ты вел себя превосходно. Не вылезал из больницы днями и ночами. Проторчал там почти целую неделю.
      – Сегодня утром она на несколько минут пришла в себя, – вздохнул Чарльз.
      Юлия посмотрела на него.
      – Наверное, ты смертельно устал, дорогой. – Она позвала Сару. – Накрой, дорогая, пожалуйста, на стол. Поужинаем на кухне.
      – Мари-Клэр может накрыть на стол, – возразила Сара.
      – Не упрямься, Сара. Я прошу тебя это сделать. Мари-Клэр поест позже. Семья есть семья, – говорю я. – Сара, пожав плечами, отправилась в комнату доставать тарелки. – Чарльз, а как дела с имением Рейчел? Она же не в состоянии принимать какие бы то ни было решения.
      Чарльз замялся:
      – Полагаю, что так. Пока ей не станет лучше, решения за нее принимаю я. Видишь ли, когда мы определяли ее в клинику, доктору Бернсу пришлось дать ей освидетельствование, по крайней мере, на двадцать восемь дней, потому что ее нашли возле реки, и доктор беспокоился, как бы в состоянии депрессии она не совершила самоубийство. Он думает, что она проведет в клинике не меньше года.
      – Целый год? – Сара замерла на месте с тарелкой в руке. – Я не вынесу этого. – Она расплакалась.
      – Ну, что ты, Сара. Успокойся. Хватит распускать нюни. Ты же понимаешь, что это для ее же блага. – Голос Юлии был нетерпимым и резким. – В самом деле, Чарльз, она ведет себя совсем, как ее мать.
 
      – Ax ты, мразь заумная. – Антея была вне себя от злости. – Что ты имеешь в виду, почему это не можешь видеться со мной?
      Чарльз снова медленно повторил:
      – Я не могу видеться с тобой, Антея. Моя мать дома, присматривает за детьми, а Рейчел находится в больнице. Она очень серьезно больна, поэтому будет весьма непристойно продолжать наши отношения, когда она, можно сказать, лежит на смертном одре. – У Чарльза дрожал голос.
      – Чарльз, в Рейчел замечательно то, что она абсолютно непредсказуема.
      Голос Чарльза смягчился:
      – Человек никогда не осознает, насколько любит кого-то, пока не оказывается перед риском потерять любимое существо. – Он прокашлялся.
      – Дьявольски плохо, Чарльз. Но я могу подождать. Как только возбудишься в следующий раз, обязательно позвони. Я жду.
      «Тебе когда-нибудь повезет», – подумал Чарльз, опуская телефонную трубку на аппарат. Особая и пикантная прелесть состояла в том, чтобы удовлетворять свое сладострастие с Мари-Клэр прямо под носом у горячо любимой матушки.
 
      – Рейчел… – снова раздался голос.
      – Нет, – покачала головой Рейчел. – Нет…
      – Рейчел…
      – Уходи прочь.
      – Давай, Рейчел. Только взгляни на меня.
      – Нет.
      – Ты боишься боли, так, Рейчел?
      Она кивнула, не открывая глаз. Тигрица пряталась за высокой травой. Ей было видно, как колышется трава в такт движению тигрицы.
      – Не бойся боли, – голос звучал очень бодро и уверенно.
      Трава раздвинулась. Рейчел увидела глаза. Они отливали золотом. Женщина стояла на лужайке обнаженная, скрестив на груди руки.
      – Говори с болью. – Голос стал звучать уверенно и проникновенно. Фразы были словно команды. – Вели боли подойти к тебе.
      Рейчел протянула руку.
      – Сюда… – неуверенно сказала она. – Сюда. Тигрица приготовилась к прыжку.
      – Продолжай. Скажи боли, что ты не боишься ее.
      – Я… не… боюсь… тебя. – Мысленно она приготовилась к прыжку тигрицы. Зверь остался на месте. Рейчел стала немного смелее. – Я не боюсь тебя. – В этот момент ее больше не интересовало, прыгнет тигрица или нет. «Какого черта», – подумала она! – Эй! Я совсем не боюсь тебя! – крикнула она притаившемуся наготове зверю. Тигрица встала на лапы, потянулась и покорно заурчала, уходя прочь. Рейчел открыла глаза.
      – Боль ушла, – сказала она.
      Доктор Прингл откинулся на спинку стула, стоявшего возле кровати Рейчел.
      – Не напрягайся и сядь. – Он жестом велел ей не двигаться.
      – Давно ли я здесь?
      – Около трех недель, – сказал он. – Ты некоторое время была без сознания, поверь, такая тяжелая работа вытаскивать тебя оттуда.
      – Это была боль. Она была невыносимой.
      – Знаю. Она такая же, как у большинства людей.
      – Где я?
      – Ты в клинике.
      Рейчел переменилась в лице.
      – Вы хотите сказать, что я в клинике для душевнобольных?
      Очень терпеливо доктор Прингл еще раз объяснил ей, как она попала в клинику.
      – Сколько времени мне придется оставаться здесь?
      – Не думаю, что очень долго. Но ты измучена физически и эмоционально. Тебе требуется, по крайней мере, только три недели непрерывного сна.
      – Но я столько же времени была в беспамятстве.
      – Знаю, но все это время внутри у тебя продолжалась борьба. Я могу рассказать. Вот. – Он отцепил со спинки кровати график кровяного давления. – Взгляни.
      Рейчел проследила взлеты и падения своих эмоций.
      – Боже, но оно поднималось очень высоко.
      – Да. В один прекрасный момент я даже сильно забеспокоился. Но, – доктор Прингл улыбнулся ей, – ты же знаешь, что ты – борец.
      Рейчел болезненно улыбнулась:
      – Я думала, что, возможно, уже умерла. Никогда не верила, что кто-то может умереть от разрыва сердца.
      Доктор Прингл утвердительно кивнул.
      – Да, с людьми такое бывает. Мне приходилось видеть, как это случается. Тогда на свидетельстве о смерти пишут «инфаркт».
      – Доктор Прингл, если я выкарабкаюсь и выйду… я хочу сказать, что меня выпустят из больницы в нормальную жизнь, возможно, мне никогда не удастся собраться в одно целое снова.
      – Вот именно поэтому, я тут, Рейчел. Ты сможешь довериться мне?
      Она посмотрела на него.
      – Да, – она была очень покорной в этот момент. – Где Чарльз? – Она выпалила вопрос торопливо, боясь, как бы тигрица не появилась вновь.
      Лицо доктора Прингла просветлело.
      – Ты можешь теперь безбоязненно произносить его имя. Отлично, Рейчел. Твой муж ждет моего звонка. Он вместе с детьми с нетерпением дожидается встречи с тобой. Как ты, готова к этому?
      – Мне придется снова учиться лицемерить перед ним, так?
      Доктор Прингл утвердительно кивнул.
      – Но только в том случае, если ты чувствуешь себя в силах справиться с этим. Он больше не задает тон в ваших отношениях. Теперь дело за тобой.
      – Я не собираюсь продолжать с ним супружеские отношения. – Рейчел посмотрела в потолок. – Перенесенная душевная боль, по-своему, стала для меня важным этапом в жизни. Она подействовала на мой организм словно очистительная клизма. Я совершенно избавилась от авторитетного давления мужа и чувствую себя абсолютно свободной.
      Доктор улыбнулся:
      – Это необходимо для тебя. Придется еще, ой, как много преодолеть, Рейчел, и многому научиться.
      – Знаю. До сих пор я была похожа на черепаху. В случае опасности я тут же втягивала голову под панцирь. Но теперь я лишилась своего панциря.
      – Итак, ты делаешь решительный шаг? Рейчел кивнула.
      – Но сначала должна увидеться с детьми. А Чарльзу хочу сказать, что я больше не считаю себя его женой.
      – Я позвоню ему. Хочешь увидеться с ним сегодня вечером?
      – Почему бы и нет. Давайте покончим с этим побыстрее, и я смогу погрузиться в сон. Представить только – три недели абсолютного покоя.
      – Медсестры будут периодически будить вас и помогать принимать ванну. Вы также будете ежедневно три раза питаться. Пичкать вас лекарствами совершенно ни к чему. После обеда я должен буду перевести вас в специальную палату. Думаю, что пациенты предпочитают быть в общей палате, а не в отдельном боксе. Вашей соседкой по комнате будет женщина по имени Сиси. Уверен, – он подмигнул, – точно уверен, вы прекрасно друг другу подходите и даже подружитесь.
      Рейчел перевезли в палату Надежды. Это было небольшое помещение на шесть кроватей. Всего отделение располагало еще пять подобными палатами, в каждой из которых стояло по шесть кроватей. Значит, в целом, здесь содержалось тридцать шесть больных.
      – Привет! Я – Сиси. На стоявшей рядом с Рейчел кровати сидела темноволосая девушка с огромными карими глазами и родинкой, которая делала ее чувственный рот еще пикантнее и привлекательнее.
      «Природа щедра к некоторым женщинам», – подумала Рейчел, вдруг резко ощутив свои костлявые руки.
      – Я – Рейчел Хантер.
      – Какой-нибудь мужчина бросил тебя? – Она заметила, как Рейчел вздрогнула. – Не беспокойся. Многие из нас оказываются здесь именно по этой причине. – Она широко улыбнулась, показав белые ровные зубы.
      – Нет. Фактически я оставила его. – Она почувствовала гордую уверенность от произнесенных вслух слов.
      – Честно? Как здорово! – Лицо Сиси оживилось. – Жаль, что я не могу бросить Джеймса… Но меня прельщает его богатство. Нет Джеймса – нет и денег, прелесть моя. – Она засмеялась. – Я здесь постоянная пациентка. Как только не могу больше его терпеть, сразу теряю голову и оказываюсь здесь. Три недели посплю здесь, выхожу и опять терплю его.
      – Ужасно крутой образ жизни. – Рейчел сочувственно посмотрела на нее.
      Сиси, в свою очередь, бодро взглянула на Рейчел и сказала:
      – Ты относишься к жизни слишком уж серьезно. Ты ведь почти полжизни прожила.
      Рейчел не смогла сдержаться и рассмеялась над собой.
      – В самом деле все женщины попали сюда из-за мужчин?
      – Главным образом, да. Учти, что другая половина клиники забита мужчинами, попавшими сюда из-за женщин. Кое-что еще остается на вендиспансер.
      Рейчел хихикнула:
      – Сиси, ты просто ужасна.
      – Знаю. Вот почему я так популярна, только не у доктора Прингла. Он обожает читать мне лекции на темы морали.
      – Он удивительный человек, – сказала Рейчел, вспомнив, как он укрощал тигрицу.
      – Согласна. Он, пожалуй, единственный парень, из тех, что я встречала в жизни, который не заставляет меня сосать его интересную штучку. – Лицо Сиси стало серьезным. – Большинство мужчин, если ты хорошенько постараешься, поддаются на эту уловку. Но только не он.
      – Сиси, но ты же не предлагала… – Рейчел в ужасе посмотрела на нее.
      – Конечно, но почему бы и не попробовать. Знаешь, ведь он не Господь Бог. Обрати внимание, в моей коллекции был даже один католический священник.
      Рейчел сдалась. Остаток дня они провели за веселой болтовней.
 
      Прозвенел звонок, возвестивший о приходе посетителей. Вдруг за стеклом двери в палату Рейчел увидела Чарльза. С ним были дети. Она нервно принялась покусывать кончик заплетенной косички. Предатель, сказала она про себя. Иуда. Он наклонился над ней и поцеловал в лоб. Она проигнорировала его.
      Сара прижалась к материнской груди. Рейчел крепко обняла дочь.
      – Я так рада, мамочка, что ты проснулась.
      – И я тоже рада, Сара. Но я проснулась только на сегодня. Завтра я опять засну на целых три недели.
      – Значит, мы опять не сможем видеться с тобой?
      – Нет. Вы сможете приходить и видеть меня во время ужина. Я буду в полусне, но узнаю, что вы здесь.
      Доминик поцеловал Рейчел в щеку.
      – Приятно видеть тебя в прекрасном настроении, мам. – Он обвел взглядом палату. – Они все выглядят вполне нормально, – сказал он Рейчел.
      – Разумеется. Они же все нормальные. А что, Дом, ты ожидал здесь встретить людей с двумя головами?
      Доминик смутился.
      – Если бы ты послушала суждения бабушки на эту тему! Я настроился увидеть тебя в смирительной рубашке и с пеной у рта.
      – Вижу, Юлия вовсе не изменилась. – Рейчел посмотрела на Чарльза. Он опустил глаза.
      – Ну, в ее времена больницы были совсем не такими, как теперь, – неуверенно возразил он.
      – Дети, выйдите, пожалуйста, в комнату для ожидания на десять минут. Мне бы хотелось поговорить с вашим папой.
      Когда они ушли, Рейчел сняла свое обручальное кольцо и вручила его Чарльзу.
      – Довольно забавно, Чарльз, как только я приняла это решение, муки и терзания исчезли в моей душе.
      Чарльз посмотрел на лежавшее на ладони колечко. Затем перевел взгляд на Рейчел.
      – Спорить бессмысленно, да?
      – Абсолютно. – Она затрясла головой. – Даже и не пытайся. Позови Доминика. Хочу поговорить сначала с ним, а потом – с Сарой.
      – Хорошо. – Чарльз неуклюже переминался с ноги на ногу возле кровати.
      – Мне жаль, что все так вышло.
      – А мне нет. Все кончено. Теперь мне самой предстоит решать, что делать в жизни и как поступать.
      Доминик воспринял новость небрежно, будто мимоходом.
      – Ничего, если останусь тогда с Юлией?
      – Пусть так и будет. Я не хочу больше жить в этом доме. Если она хочет содержать дом для вас с Чарльзом, меня это устраивает. Будем часто видеться.
      Доминик посмотрел на нее.
      – Я люблю тебя, мама. Рейчел крепко обняла его.
      – Не сомневаюсь в твоей любви, Дом. Но она у тебя особенная.
 
      – Мне все равно, что случится, лишь бы я могла жить с тобой. – Сара с тревогой посмотрела в лицо матери.
      – Обещаю, Сара. Как только пройдет срок лечения и я смогу выбраться отсюда, мы подыщем для себя местечко, где будем жить вдвоем, а Дом будет приезжать, когда захочет. Как бы там ни было, не стоит забывать о том, что я теперь богатая женщина.
      – Нет. Твои деньги у папочки, потому что они с доктором Бернсом поместили тебя сюда.
      Рейчел нахмурилась:
      – О чем ты, Сара?
      – Говорю тебе, я слышала, как папочка рассказывал бабушке, что он теперь распоряжается твоими деньгами.
      «Посмотрим», – подумала Рейчел.
      – Мало ли что она говорит. Неважно. Я обещаю, что мы устроим с тобой отличный дом для тебя, Сара. Подумай, какая у тебя будет новая спальня.
      Сара обняла мать.
      – Сделай это побыстрее. С бабушкой, как с зубной болью, жить невозможно.
      – Постараюсь поторопиться.
 
      Прежде чем выйти из палаты, доктор Прингл остановился возле кровати Рейчел, чтобы пожелать ей спокойной ночи.
      – Мне нужно дожидаться какого-нибудь назначения или еще чего-то? – спросила Рейчел.
      – Нет. Сегодня утром я все отменил. С вами ничего страшного не произошло. Только потребуется какое-то время, чтобы починить ваше разбитое сердечко. – Он улыбнулся: – Спокойной ночи, Рейчел.
      – Спокойной ночи, доктор Прингл. «Слава Богу, что мне не надо было выходить замуж по расчету», – подумала она.
      – Спокойной ночи, Рейчел, – отозвалась со своей кровати Сиси. – Эй, а твой старичок ничего, хорошо выглядит, проказник.
      – Да, но все-таки он проказник, – Рейчел рассмеялась: «Можно было бы и покруче обозвать, но тогда, пожалуй, скажу непристойность», – подумала она. Потом подступили слезы.

      В течение трех недель сна Рейчел только смутно воспринимала приходивших к ней посетителей. Однажды она увидела Джейн, часто приходила Клэр и дети. В поле зрения появлялся расплывчатый силуэт доктора Прингла. Он держал в руках график с записью ее давления и улыбался. Когда она просыпалась, сиделки отводили ее в ванну.
      – Похоже на постоянное опьянение, только без похмелья. Пробираясь шаткой походкой по коридору, она смеялась. Так медленно тянулась однообразная вереница дней, пока не наступила последняя неделя, когда доза лекарства стала медленно уменьшаться. К утру в пятницу Рейчел окончательно проснулась.
      Она открыла глаза и осмотрелась. Она лежала все в той же палате, а рядом с ней находилась Сиси с улыбкой от уха до уха. Сиси встала.
      – Отлично. Я снова готова к приему Джеймса. Рейчел недоверчиво покачала головой.
      – Смотри, Сиси. Я поправилась. – Она стояла и смотрела на свои ноги. – Они больше не похожи на спички. Фантастика!
      – Это проклятая больничная еда. Я с… пушечными ядрами за последние три недели. Ты еще можешь себе позволить прибавку в весе, а мне придется сразу идти в клуб здоровья и изводить себя тренировками, чтобы сбросить это безобразие. Ты только взгляни. – И Сиси ущипнула себя за складку на животе.
      – У тебя такие роскошные формы, Сиси. Право, ты идиотка. Ты же вовсе не толстая.
      – Ты могла бы быть красавицей, Рейчел.
      – Перестань, Сиси. Не говори глупости.
      – Да нет же. Я на полном серьезе. Если на твоих костях нарастить чуть-чуть мяса, из тебя получилась бы сногсшибательная модель.
      Рейчел усмехнулась:
      – Ненавижу возиться с одеждой. Сиси посмотрела на нее.
      – Слушай, как только мы выйдем отсюда, хочу, чтобы ты обязательно связалась со мной. Тебе необходимо немного развеяться. Устроить для себя праздник.
      – И правда, мне бы очень этого хотелось.
      – Мы оставим Джеймса дома и пойдем в ночной клуб.
      – Ты в самом деле способна на такое?
      – А почему бы и нет? От Джеймса можно получить столько же удовольствия, сколько от тонюсенького кусочка жареной говядины. Итак, я укрываю его хорошенько одеялом, даю ему свежий номер газеты «Экономист», кладу его вставную челюсть в стакан с водой возле кровати, чтобы у него была хоть какая-то компания, и отправляюсь куда-нибудь. Иногда сама по себе, иногда – с любовником. Все зависит от моего настроения. Если тебе хочется раз и навсегда избавиться от своего старика, то бурный любовный роман – это как раз именно то, что тебе сейчас больше всего нужно. – У Рейчел был весьма скептический вид. – Если Честно, нет. Навести румянец на щеки и заставить себя чувствовать на миллион долларов.
      – Думаю, я немного подожду, прежде чем познакомлюсь еще с каким-нибудь мужчиной, – горько рассмеялась Рейчел. – Не хочу попадать «из огня да в полымя».
      – Не будь такой занудой, Рейчел. Все мужчины одинаковы. Вся женская проблема состоит именно в том, что мы воспринимаем их гораздо серьезнее, чем они нас.
      – Сиси, признайся честно. Ты ведь остаешься с Джеймсом не только ради денег, правда? Таким девочкам подцепить богача – раз плюнуть.
      – А зачем же я тогда с ним живу? Рейчел оценивающе взглянула на нее.
      – Затем, дорогая Сиси, что несмотря на все твои разглагольствования, большую часть которых я забыла благодаря этим пилюлям, он – твой спасительный покров, твоя палочка-выручалочка.
      – Точно. – Вмешался в разговор доктор Прингл. – Сиси, дорогая моя, уж теперь-то ты мне веришь?
      Щеки Сиси зарделись.
      – Знаю, но мое сердце принадлежит папочке… – она не закончила предложения.
      – В самом деле, Сиси, – сказала Рейчел, – ты любишь его гораздо больше, чем допускаешь и можешь признаться.
      Сиси хихикнула:
      – Да, ты права. Но между нами сорок лет разницы. Мне трудно вести стариковский образ жизни. И все же, – ее лицо подобрело, – мне никогда не хотелось посвятить себя какому-нибудь другому парню. Смешно! Я ничего не имею против того, что люди думают, будто я живу с ним из-за денег. Пусть. Это выглядит как-то респектабельнее. Но допустить, что я люблю его… – она покачала головой, – всякому стало бы противно.
      Доктор Прингл серьезно посмотрел на нее.
      – Все зависит от того, какое значение имеют для тебя мнения других людей, разве нет? – Сиси кивнула. Доктор Прингл рассмеялся. – Думаю, вам обеим есть что рассказать друг другу. – Он продолжил обход больных.
      – Пока мы играем с тобой в психиатров, позволь мне кое-что рассказать тебе, Рейчел.
      – Что? – Рейчел лежала на спине.
      – В тебе есть частичка, которой никогда не нравилось быть замужем.
      – Как ты узнала об этом?
      – Ну, видишь ли, ты не принадлежишь к обычному типу замужних женщин. Ты ни разу за сегодняшний день не заикнулась о стиральной машине или о детях.
      Рейчел тотчас же ощутила чувство вины.
      – Неужели ни разу? Правда? Сиси, мне кажется, что я всегда живу на двух уровнях. Я хотела выйти замуж, но не желала всего того, что вытекает из супружеской жизни. Столько лет я была абсолютно одинока. – К глазам Рейчел подступили слезы. – У меня никогда не получалось, чтобы все выходило без сучка и без задоринки. Если я убирала в доме, то напрочь сжигала ужин. Если у меня получался вкусный ужин, то забивалась канализация. – Слезы ручьями бежали по ее лицу. – Я знаю, что потерпела полное поражение в супружестве.
      – Ты не потерпела поражения, милочка. – Сиси подсела к ней на кровать. – Ты не сумела выиграть. Взгляни на них. – Сиси жестом обвела палату рукой, показывая на всех женщин. – Все они, по крайней мере эти, восстали против рутины супружества и заслужили себе три недели каникул. А подумать о миллионах женщин, остающихся за дверью этой клиники и болтающих только о новых резиновых перчатках для стирки.
      Рейчел кивнула.
      – Все было именно так. Я с головой ушла в рецепты Джимми младшего. Даже если кто-то заходил ко мне на чашечку кофе, я должна была записать рецепт. Получалось, что если я смогу записать рецепт, то сразу превращусь в хорошую жену и добрую мать на целый день. А в том случае, если я пропущу рецепт, – она поморщилась – тогда депрессия будет подкрадываться в щель под дверью, просачиваться в трещины в окнах. И я буду сидеть за кухонным столом и наблюдать, как депрессия покрывает стены, пол, мебель. Это – дьявольское зелье, потому что оно лежит где-то до поры до времени и ждет. Оно знает, что я должна начать уборку заново. Я годами принимала валиум. Все снова встало на свои места, как только жизнь пошла кувырком.
      Сиси крепко прижала Рейчел к себе.
      – Рейчел, в один прекрасный день ты встретишь кого-нибудь снова.
      – Хочется надеяться, но я только что смирилась с мыслью, что это будет не Чарльз.
      – Представляю, насколько это ужасно. – Сиси глубоко и тяжко вздохнула. – Со своим первым мужем я прожила пять лет. Когда мы поженились, мне было всего шестнадцать. Я действительно любила его. Понимаешь, это хуже смерти. По крайней мере, если мерзавцы умирают, ты знаешь, что они не разгуливают по миру с кем-нибудь еще.
      Рейчел улыбнулась:
      – Ты помнишь случай с Розой Джонсон? Она застрелила своего любовника в голову. Это случилось всего в нескольких улицах от нашего дома. Самое смешное, что женщина, которая выступила инициатором сбора средств в пользу фонда защиты преступницы, оказалась любовницей Чарльза. А рассказала об этом Чарльзу я и еще показала ее фотографию в газете после того, как произошло убийство. Господи, какая же я идиотка.
      – Не переживай, Рейчел. Никакая ты не идиотка. Ты же не подозреваешь других людей в том, чего не совершаешь сама. Я никогда не подозревала своего бывшего, а он меня надувал. Вот почему я никогда не выйду замуж за Джеймса. Просто буду жить с ним. А если уж зашла речь обо мне, то он знает о моих любовниках. Но мы друг друга не обманываем, ты понимаешь, о чем я говорю. Вот, что, по-моему, самое важное.
      Пока они разговаривали по душам, день пролетел. Наступил вечер. Рейчел была рада повидаться с Сарой.
      – Я заберу ее сегодня вечером, – лицо Джейн светилось от удовольствия. Так чудесно, что ты поправилась и прекрасно выглядишь.
      Рейчел поцеловала ее.
      – Джейн, как прекрасно видеть тебя улыбающейся вместо той буки, которая, как я раньше думала, была Джейн.
      – Сара? – сказала Джейн. – Чего молчишь? Смелее.
      – Мамочка, мне бы хотелось пожить у Джейн, пока ты не выйдешь отсюда и не заберешь меня к себе.
      Рейчел посмотрела на Джейн.
      – Это случится не раньше, чем через шесть месяцев. Очевидно, мне придется какое-то время относиться к себе с большой осторожностью. Нас всех выписывают отсюда в понедельник утром, как говорят медсестры. Думаю, первый месяц я проведу с Анной. Сегодня вечером собираюсь ей позвонить. Там, где она живет, очень тихое местечко, а Вера, ее мать, – милая и приветливая женщина. Она чем-то напоминает моих тетушек. Кроме того, Анна ожидает ребенка, поэтому я там не помешаю, поскольку ни у одной из женщин нет никакого опыта обращения с младенцем. Затем, скорее всего, я проведу несколько дней по своему усмотрению. Потом, боюсь, придется вплотную заняться делами: поискать дом, обустроить свою новую жизнь. В любом случае, Клэр говорит, что я могу оставаться в ее апартаментах в отеле «Савой», пока не подберу подходящее жилье для себя.
      – Делай так, как твоей душе угодно, – засмеялась Джейн. – Все кажется таким интересным. Но не волнуйся. Я позабочусь о Саре. Так здорово для меня подержать у себя еще одного ребенка, не своего, а чужого, поскольку с ним все становится гораздо легче.
      – Спасибо, Джейн. Ты так добра.
      – Мы, женщины, должны держаться друг за друга. Кто знает? Может, в один прекрасный день и мне придется обратиться к тебе за помощью, хотя с Джерри мне, кажется, повезло. Убери руки от Роберта Редфорда: ты сейчас свободная женщина.
      – Джейн, я собиралась попросить тебя об одном одолжении. Не могли бы вы с Сарой собрать всю мою одежду и украшения и положить их в «Вольво». Я не в силах сейчас встречаться с Юлией.
      Джейн кивнула.
      – Конечно, мы сделаем.
 
      Последние дни Рейчел, проведенные в клинике, были терпимыми и проходили в обычной неторопливой размеренности больничной рутины. Рейчел могла посмеяться с Сиси и поговорить с кем-нибудь из женщин, лежавших в палате. Лиз Гордон, чья кровать находилась в углу, пережила ситуацию, которая сложилась точь-в-точь, как у Рейчел.
      – Я не могу бросить его. У меня нет ни денег, ни профессии, – она плакала часами. – Мы были женаты двадцать пять лет. Для церкви он хочет оставаться в браке. Он – церковный служитель и никогда не пропускает службу по воскресеньям. Муж настаивает, чтобы я приняла и смирилась с его отношениями с другой женщиной. – Лиз безнадежно посмотрела на Рейчел. – Что мне делать? Если я уйду, у меня не будет даже крыши над головой.
      – Он, по крайней мере, все еще хочет, чтобы ты оставалась в доме.
      Маленькая худенькая женщина, сидевшая на кровати, стоявшей рядом с кроватью Сиси сказала:
      – А меня выгоняют. Будто я какая-нибудь старая коробка от обуви. Несколько месяцев назад Майклу, моему младшенькому, исполнилось шестнадцать. Не успел Даниел явиться в дом к обеду, как я сразу поняла, что-то не так. Он никогда не приходил обедать домой. А тут что, нашему браку пришел конец? Он сказал, что брак закончился уже давным-давно, но он оставался со мной только ради детей.
      – Не верится, – рассмеялась Сиси. – Когда слышишь, что мужчина слишком уж добродетелен, нужно заглянуть к нему под кровать и поискать порок там. Он только и дожидался, чтобы Майклу исполнилось шестнадцать, тогда ты не сможешь по закону предъявить иск. И теперь, если Майкл надумает пойти учиться, твой Даниел ни гроша не заплатит на содержание сына.
      Маленькая хрупкая женщина сокрушенно развела руками.
      – Не представляю, что нам с Майклом делать. Даниел платит аренду, и дом записан на его имя.
      – Нужно поискать хорошего адвоката, голубушка. Вот. Я посоветую к кому обратиться, – сказала Сиси.
 
      Поздно вечером Сиси сидела возле Рейчел.
      – Что собираешься делать в понедельник?
      – Поеду к подруге в деревню, – ответила Рейчел. – Ее мать, Вера, приедет сюда поездом, а обратно поведет мою «Вольву». Я пока не в состоянии вести машину сама. Сиси, как думаешь, ты вернешься сюда еще раз?
      – Нет. – Сиси яростно затрясла головой. – Звучит смешно, но ты за последнее время оказала на меня такое сильное влияние, как никто другой до этого. Я наконец почувствовала в себе силы признаться, что люблю Джеймса, потому что ты оказалась гораздо проницательней и разрушила все мои доводы. – Она смолкла. – Моя любовь к нему вовсе не так отвратительна, как казалось на первый взгляд. Он – не мой отец, и мне не нужны его деньги. Мне нужен он. Ее лицо светилось добротой и нежностью. – Ты такая замечательная женщина, Рейчел. Не теряйся. Наступит день, когда ты полюбишь себя так же, как любят тебя твои друзья и единомышленники Клэр, Джейн и Сара, а также люди, на них похожие. Ты обещаешь не пропадать, ладно?
      – Обещаю. – Они поцеловались, пожелав друг другу спокойной ночи.
 
      Понедельник выдался чудесным. Рейчел высунулась на улицу из окна клиники. Вдалеке ей была видна Темза. Солнышко пригревало землю и голые ветви деревьев. Рейчел подставила свое лицо теплому солнечному лучу, нежно прикоснувшемуся к ее коже. Так не хочется уходить, подумала она, и мысль напугала ее. Как же я могу здесь оставаться, пристыдила она себя. В этот свежий февральский денек, не по зимнему теплый, Рейчел ощутила на своем лице порыв прохладного ветерка. Она вдохнула полной грудью. Как-то безопаснее и увереннее чувствуешь себя в палате клиники с центральным отоплением. Внешний мир показался ей чужим и враждебным. Понедельник, подумала она. Дети бы сейчас пошли в школу, а я зашла бы к Джейн на чашечку кофе. Она мысленно представила, как Джейн сидит у себя на кухне с неизменной бутылочкой валиума, стоявшей всегда под рукой. По крайней мере, Сара сейчас находится в безопасности. Вдруг Рейчел снова расплакалась.
      – Я не… Я никогда не буду снова в безопасности. На плечо легла чья-то ласковая рука. Рядом стояла сиделка.
      – Тебе необязательно уходить сегодня, Рейчел, – сказала она по-матерински.
      Рейчел опустила голову.
      – Если я не уйду сейчас, то, боюсь, не смогу сделать этого никогда.
      Сиделка улыбнулась:
      – Клиника кажется тебе убежищем, где ты чувствуешь себя в безопасности. А свое убежище ты потеряла, так? – Рейчел кивнула. Слезы хлынули из глаз с новой силой и побежали по щекам еще быстрее. – Позволь мне кое-что рассказать тебе. Я говорю это женщинам, которые потеряли своих мужчин, дома, а иногда даже – детей. Причина того, что ты очутилась в конце концов здесь, кроется в том, что ты вкладывала понятие своего безопасного места в образ своего супруга. Я верно говорю? Теперь тебе придется начинать все с самого начала. Рейчел, единственное безопасное место, которое тебе всегда пригодится и придет на помощь в трудную минуту, это то, которое ты создашь внутри себя.
      – Я знаю об этом. – Рейчел вдруг вспомнила разговор, который состоялся много лет тому назад с тетей Беа. Теперь она словно снова слышала ее голос.
      – Моя тетя предупреждала меня об этом. Вы знаете, она говорила, что мне всегда нужно хранить частичку себя отдельно.
      – Она знала твоего мужа?
      – Да.
      – Ну, возможно, она лучше разбиралась в мужчинах такого сорта и оказалась гораздо проницательнее тебя. Если выходишь замуж за нарцисса, всегда окажешься у разбитого корыта и с израненной душой.
      – Но как узнаешь? Чарльз казался таким любящим и добрым.
      Сиделка пристально взглянула на Рейчел.
      – Я пришла к такому выводу, прочитав историю твоей болезни. Все сердце кровью обливается за тебя, Рейчел. Со мной приключилась та же история. Мой первый муж оказался нарциссом и заядлым игроком. У меня ушли годы на то, чтобы убедиться в этом. Горе было ужасным, но вскоре я поняла, что самые крепкие узы связывают его с матерью. Он все делал под ее дудку, ублажая ее самолюбие и теша ее собственнический инстинкт. А я была только козлом отпущения. – Рассказчица сделала паузу, и Рейчел показалось, будто она видит все страдания, превратившиеся в морщины, избороздившие лицо сиделки. – Знаешь, я иногда думаю о женщинах, попадающих сюда как подраненные птички. Они снова и снова бросались на каменную стену, пока, в конце концов, не упали, истекая кровью и отдав последние силенки борьбе с глухой стеной. Многие из них усердно пытаются уцепиться за осколки их прежних отношений со своими мужчинами. Я вижу их здесь в первый раз, потом – во второй, в третий, а затем они обычно попадают из нашего отделения в руки психиатров, главным образом, мужчин, причем, как правило, женоненавистников.
      – Могу себе представить. Мой семейный доктор как раз относится к этому типу. Вы знаете доктора Бернса? – Сиделка кивнула. – Вы знали, что он несколько раз отправлял меня в местный вендиспансер, так как, по его словам, я подцепила какую-то инфекцию. В одном случае – неспецифический уретрит, в другом – выделения. Он все время знал, что источником заражения был Чарльз.
 
      Рейчел сцепилась с доктором Бернсом во время его последнего посещения клиники всего два дня тому назад, в субботу утром. Он поправил галстук своими холеными наманикюренными руками.
      – Гм, Рейчел, дорогая, это вопрос профессиональной этики. Я не могу раскрывать информацию, даваемую моими пациентами. В этом случае нарушается профессиональная тайна.
      – Только скажите мне, что это были за выделения? – Доктор Бернс взглянул на свои аккуратные ногти. – Я имею полное право знать об этом. В конце концов, мои собственные инфекционные заболевания не представляют секретную информацию, так?
      – Но почему бы нам с вами не замять этот разговор? Разговор на столь неприятную тему не сулит вам ничего хорошего. Нам же нужно стремиться к тому, чтобы вы чувствовали себя как можно лучше. Маленькие каникулы, а затем – снова возвращение к счастливому семейству.
      – Я не собираюсь возвращаться, поэтому вы вправе рассказать мне все, как есть.
      Доктор Бернс прокашлялся.
      – Именно в тот раз была гонорея.
      – Гонорея? – Рейчел стало противно за себя саму, а еще больше за Чарльза. Она сказала сухо и натянуто: – Считаю вас самым аморальным типом из всех, кого мне когда-нибудь доводилось встречать, доктор Бернс. Не желаю больше иметь с вами ничего общего. Никогда и ни за что на свете. Уходите.
      Доктор Бернс торопливо вышел. «Еще одна истеричка», – подумал он про себя.
      Значит, в вендиспансере тоже лгали, отметила для себя Рейчел, как только доктор Бернс ушел, и она вспомнила улыбчивое лицо доктора из вендиспансера.
      – Обычная инфекционная палочка. Беспокоиться не о чем, – успокоил ее доктор, когда она лежала на гинекологическом кресле, задрав ноги на широко расставленные перекладины, и думала, как же все-таки непристойно лежать одетой в такой позе. Одна часть выглядит абсолютно прилично, а другая – выставлена на обозрение всему миру. Молоденькие студенты входили за матерчатую ширму и выходили, обогатив себя практическим опытом распознавания еще одного инфекционного заболевания.
 
      От одного только воспоминания ее бросило в жар. Сиделка ласково провела рукой по волосам Рейчел.
      – Боюсь, такое частенько случается. Если встает вопрос, нужно ли посвящать женщину в тайну заражения ее партнера, то всегда склоняются к тому, чтобы защитить их взаимоотношения.
      – Вы имеете в виду мужчину, – с горечью поправила Рейчел.
      – Боюсь, что именно так, но все меняется. Развелось столько врачей-женщин. Много лет назад, еще задолго до того, как началась кампания в защиту женских прав, мы с несколькими подругами, тоже медсестрами, обязались работать в местах, где женщины являются наиболее незащищенными от посягательств докторов мужского пола. Некоторые из нас пошли в психиатрические клиники, другие – в родильные дома. К великому сожалению, с тех пор все сводится только к политике, а женское движение наносит стране только непоправимый вред, вместо реальных и конкретных добрых дел.
      – Я очень хорошо вас понимаю, так как моя подруга Анна прошла через стадию, когда она, примкнув к женскому движению, возненавидела мужчин…
      Сиделка с сожалением покачала головой.
      – От одной ненависти ничего не изменится.
      – Остается только надеяться, что мне повезет, и я встречу мужчину, который меня не предаст.
      – Не волнуйся, ласточка. Все вполне возможно. Я нашла своего мужчину всего несколько лет назад. Мы очень счастливы вместе. – Матрона засмущалась, и щеки ее постепенно заалели.
      У Рейчел мгновенной радостью вспыхнуло все лицо. Это так замечательно. Для меня это самая приятная новость, которую я услышала за бесконечно долгий период времени. Даже в том случае, если он – единственный, уцелевший в стране динозавров, одного только факта, что он существует, уже для меня достаточно. Сама я пока не готова для отношений с мужчиной… если вообще это когда-нибудь произойдет. Но мне нужно мечтать. Спасибо вам. Как только я узнаю, что хотя бы одна женщина счастлива в отношениях с мужчиной, так появляется слабенькая надежда еще для кого-нибудь.
      – Помни, – улыбнулась сиделка. – Я тут всегда, Рейчел. Если захочешь поговорить со мной, просто позвони. Иногда тебе будет очень грустно, ты будешь подавлена. Но всегда помни, что в жизни есть не только печальные дни, столько же ждет впереди и радостных дней.
      – Обязательно буду помнить, спасибо. Мне пора собираться. – Рейчел вдруг заметила, что вприпрыжку мчится по коридору. Я этого не делала с тех пор, как была маленькой.
      – Слышишь, Сиси, ты знаешь, что наша сиделка очень счастлива со своим мужчиной. Я разговаривала с ней, и у нее был такой ликующий вид, когда она поделилась со мной своей радостью.
      – Да, она рассказывала мне о нем. Он на двадцать девять лет моложе ее.
      – Не может быть! – Рейчел на минуту задумалась. – Тебе это помогло в твоей душевной борьбе с возрастом Джеймса?
      – Она заставила меня почувствовать, насколько Джеймс беззащитен. Я всегда исходила только из своих нужд и эмоций, типа того, что он умрет и оставит меня. Но никогда не задумывалась над тем, как же его волнует, что я могу найти его таким-сяким, разэдаким, просто отталкивающим или еще каким-нибудь в этом роде.
      В палату вошел Джеймс в сопровождении своего шофера. Сиси вскочила и радостно бросилась ему навстречу. Рейчел смотрела на Джеймса.
      – Дорогой, – Сиси взяла Рейчел под руку, – это Рейчел Хантер. Она пообещала, что не забудет меня и позвонит как-нибудь.
      Джеймс улыбнулся Рейчел. Какие замечательные глаза, отметила про себя Рейчел. Он был небольшого роста, хорошо сложен.
      – Это было бы просто замечательно, Рейчел. Сиси так нужны хорошие подруги. А я чуточку староват для нее, чтобы составлять ей компанию для ночных клубов, однако не хочу держать в клетке мою маленькую вольную птичку.
      – Приятно слышать, что вы позволяете ей летать на свободе. «По крайней мере, хоть одна из птичек, о которых говорила сиделка, не окончит свой век покалеченной», – подумала Рейчел про себя.
      Джеймс тут же стал серьезным.
      – Всегда очень трудно, когда отношения столь необычны. Я так переживаю за тебя, Сиси, когда ты попадаешь сюда.
      Сиси взяла его за руку.
      – Больше я сюда не попаду, Джеймс. Просто буду заходить иногда проведать сиделку. Благодаря ей я не унываю и не опустила крылышки. Еще я преодолела нашу возрастную разницу и могу теперь любить тебя, без оглядки на чье-либо мнение.
      Шофер вспыхнул и начал переминаться с ноги на ногу.
      – Я заберу чемоданы.
      Никто не услышал его. Джеймс и Сиси смотрели друг на друга с такой любовью, что Рейчел почувствовала повеявшее от них тепло. «Когда-нибудь…»– подумала Рейчел.
      Вера Комптон улучила момент и вошла в комнату.
      – А вот и я, Рейчел. Ты готова?
      Рейчел с распростертыми руками бросилась Вере на шею.
      – Как здорово, что ты приехала, я так рада тебя видеть. Пошли. Умираю от нетерпения, как мне хочется увидеться с Анной. До свидания, Сиси. До свидания, Джеймс. – Обязательно позвоню Сиси, как только снова вернусь в Лондон, – пообещала она себе.

      Рейчел покидала клинику со странным чувством, к которому подготовилась заранее. Она тщательно все обдумала и предусмотрела. На прощание доктор Прингл сказал: «Помни, мы всегда здесь». Пока ехали в Шернборн, Рейчел молчала. Вера никогда не отличалась болтливостью, но водителем она была отменным. И самое лучшее качество Веры, которое для Рейчел стало просто целительным бальзамом, состояло в том, что Вера являла собой живую связь Рейчел с тетушками Беа и Эмили.
      Жаль, что с Чарльзом все обошлось столь печально. Понимаю, как тебе сейчас нелегко, – рассуждала Вера. – Наверное, мне следовало бы тебе и раньше об этом сказать, но вряд ли от этого что-нибудь изменилось. Твоя тетушка Беа очень волновалась из-за Чарльза тогда. Она сразу же невзлюбила его мать.
      Рейчел невольно рассмеялась:
      – Могу держать пари, что тетя Беа сказала что-нибудь, типа «Помешана на тюлевых занавесках и копченой рыбе».
      – Да. В самом деле так. Что-то наподобие этого. Тетя Беа отлично разбиралась в людях и давала им весьма точную оценку. – Вера вела машину очень внимательно и осторожно. – Как жаль, тетушек уж нет в живых… а тебе их так не хватает.
      Рейчел удрученно покачала головой.
      – У меня тоже возникала такая мысль, но теперь я понимаю, что если бы тетушки оставались по-прежнему живы, я бы вернулась к ним, не задумываясь, и больше бы никогда не покидала их уютный мирок. Анна нуждается сейчас в вашей помощи, потому что скоро появится ребенок, о котором надо будет заботиться. Кроме того, ваши отношения уже переросли в своего рода товарищеские. А я и не переставала быть ребенком, даже обзаведясь собственной семьей. Анна всегда была тверже, решительнее, быстрее приспосабливалась к жестким законам внешнего мира. А мне это всегда удавалось с большим трудом. Но во все времена вы со своими лошадьми и собачьими будками оставались частью этого большого мира. Вера рассмеялась:
      – На самом-то деле этот мир вовсе не естественная среда обитания человека. Я часто задаюсь вопросом, а что, если я собственноручно лишила Анну всех шансов вести нормальную жизнь.
      Рейчел на минуту задумалась.
      – Не думаю, что это именно так, Вера. Анна есть Анна. Я всегда принимала ее такой, какая она была. Вспомни, сколько лет она оставалась лошадкой. Рейчел весело засмеялась. – Мы-то все притворялись, но для Анны это было по-настоящему. Спасибо, что приехали забрать меня. Я бесконечно благодарна. Ведь у Анны уже срок подошел рожать.
      – Более того, она перехаживает, но я не устояла перед соблазном повести машину. – Вера вздохнула: – Не так уж мне много лет осталось жить на белом свете. Я – один из старейших водителей в нашем районе. – Древность. Не могу больше объезжать и тренировать лошадей, поэтому взялась за машины.
      Вера включила в машине музыку. Зазвучало трио «Архидюк». Рейчел откинула кресло назад, устроившись поудобнее в машине.
      – Это одна из самых любимых моих мелодий. – Музыка и дорога вскоре убаюкали Рейчел.
      Анна дожидалась их приезда у парадного. Она посмотрела на побледневшее лицо подруги.
      – По крайней мере, ты немножко поправилась, Рейчел, – пошутила она.
      – А уж ты как поправилась! Там что у тебя слон? – Рейчел нежно похлопала Анну по животу.
      Анна направилась прямиком на кухню. – Вы, наверное, очень устали, да, мам? Такое длинное путешествие.
      Вера улыбнулась:
      – Я хорошо выспалась в Вейнвартсе. Тебе передает привет Дженни, Анна. Переезд занял у нас только шесть часов. Движения было не очень много.
      – От меня никакого проку не было: всю дорогу спала, как сурок. – Рейчел присела к кухонному столу.
      – Анна, когда у тебя срок?
      – Не знаю, – пожала плечами Анна. – Они все время ставят мне разные сроки. Сначала сказали, что я перенашиваю ребенка, теперь говорят, что сами ошиблись в сроках. Больницы! Если бы я была чуточку помоложе, я бы родила ребенка дома, но, полагаю, рисковать не стоит.
      – Разумеется, Анна. – Вера хлопотала вокруг стула Анны.
      – Ладно тебе, мам. Уж не собираешься ли ты водрузить меня на стол, – засмеялась Анна.
      – Меня так и подмывает закричать: «Быстрее! Кипяток! Подайте нитку!»
      – Ты ведь пойдешь со мной, правда, Рейчел? Мама останется здесь. В больнице уж знают, что надо делать.
      Рейчел кивнула.
      – Конечно, пойду, Анна.
      После ужина Вера пожелала всем спокойной ночи и отправилась спать. Анна и Рейчел мыли посуду.
      – Пошли посидим в гостиной. Ноги отекли – нужно положить их повыше и отдохнуть. – Анна захватила бутылку вина из кладовки. – Детеныш поикает немножко, но мне вино пойдет на пользу.
      – Ты помнишь времена, когда ты могла выпить только чуточку пива? – спросила Рейчел. – А на меня ты ужасалась и говорила, что у меня буржуазный стиль жизни. А теперь ты… вяжешь. Ах, Анна, я думала такой день никогда не наступит.
      Анна подобрала маленькую беленькую кофточку.
      – Знаю, но у меня ушла уйма времени на то, чтобы понять, что для феминистки вполне нормально делать все, что ей нравится. Вот почему я это делаю, а вовсе не тем, чем я занята. Вязание очень успокаивает. Подумать только, – она усмехнулась, – ты помнишь, как я писала во все женские журналы и поливала их грязью за то, что они печатают узоры для вязания. – Она самодовольно усмехнулась. – Кстати, этот рисунок из женского журнала.
      – Ты всегда, если уж занималась чем-то, то ударялась в крайности, а я стояла в сторонке и наблюдала, как ты идешь напролом.
      – Таким образом ты не получила столько тумаков и шишек. – Анна посмотрела на Рейчел.
      – Естественно, – согласилась Рейчел. – Но они все равно рано или поздно обрушиваются на голову. Возможно, если бы я была посмелее раньше, – я имею в виду других людей и взаимоотношения с ними – со мной не произошло бы этого срыва.
      – Рейчел, – голос Анны был решительным. – Ничего бы не изменилось, кроме, скорее всего, того, что ты поняла бы, каким дерьмом был Чарльз с самого начала. Я это поняла.
      – Знаю. Ты всегда недолюбливала его.
      – Не только недолюбливала. Я его ненавидела, Рейчел.
      – В самом деле? Даже так?
      – Такие мужчины, как Чарльз, превращали моих подруг в истеричек. Многие из них были травмированы настолько, что могли только вопить от боли. Вот почему мне пришлось уехать из Лондона. Все вопли и плачи превращались в такую всеобщую ненависть к мужскому полу, что мне стало необходимо уехать и взвесить все самой. Самое ужасное, все чарльзы этого мира получают истинное удовольствие дать женщине зуботычину.
      Рейчел кивнула.
      – Ты знала про Антею? Анна немного смутилась.
      – Да, знала, только потому что я была одной из активных сторонниц фонда защиты Розы Джонсон. Ты была для нее навязчивой идеей, которую ей во что бы то ни стало надо было претворить в жизнь.
      – Так значит, Чарльз говорил ей обо мне. Анна кивнула.
      – Это было частью игры. Я уверена, что, если бы ты встретила Чарльза сейчас, то он бы стонал, что изнывает от Антеи.
      – Несколько недель назад я бы тебе ни за что не поверила, но, побывав в клинике, несмотря на то, что все мы были одурманены снотворным, я запомнила достаточно разговоров, чтобы у меня сложилась жуткая картина происходящего сегодня вокруг нас. Знаешь, – Рейчел сделала паузу, – я сделала вывод, насколько же унизительно вдруг обнаружить, как то, что считала уникальным способом общения, оказалось ни больше, ни меньше, как эпизод любовных похождений мужчины. Чарльз тайком у меня за спиной таскался по всему миру, трахался, потом нагло врал мне и вдобавок ко всему еще получал удовольствие от этого. На самом деле, если поразмыслить хорошенько, очень сомневаюсь, что он получал наслаждение от интимных отношений с женщинами. Думаю, что он больше всего упивался моментом, когда какая-нибудь дуреха говорила ему фатальные слова «Я люблю тебя». Тогда он тратил остальное время на то, чтобы хорошенько ей насолить. Как только можно быть таким жестоким? Мне иногда даже становится жаль Антею. Кстати, а что случилось с Розой?
      – Ты все время была то без сознания, то на лекарствах, когда разворачивались все события этой драмы. – Анна поморщилась и вздохнула. – Бригада ярых участниц движения свела все наши усилия насмарку. Мы умоляли их не организовывать демонстраций. Но они настаивали, что дело не в Розе, а в причине. Судья пытался попасть в Олд Бейли, а они пикетировали его на улице и изводили присяжных. К концу третьего дня терпение у присяжных лопнуло. Они вынесли решение, что Роза является расчетливой экстремисткой, как улюлюкающая толпа у здания суда. Разве мог судья по-доброму отнестись к лозунгам, на которых было написано: «Все мужчины – насильники» или «Все мужчины – развратники». По-моему, ясно, что он скажет после этого в своей заключительной речи. Можешь представить, верно? – Рейчел кивнула. – Так или иначе, но присяжные признали ее виновной в совершении тяжкого преднамеренного убийства, и судья вынес приговор о пожизненном заключении.
      – Вы подали апелляцию?
      – Мы думали об этом, но с таким сборищем кто может поручиться, что не повторится подобное представление? Они никак не упустят шанса продемонстрировать еще разок свои лозунги. Все равно Роза спятила после суда. Обвинение зачитало письмо, которое она оставила Антее незадолго перед тем, как убить Стефана. Там был такой маниакальный бред. На самом деле она умоляла нас оставить ее в покое. Она говорит, что тюрьма Холлоуэй – великое совершенство реальной жизни.
      – Ты шутишь.
      – Да, нет же. Довольно странно, она говорит, что война между мужчинами и женщинами приняла столь внушительный размах и настолько ужасна, что ей нравится покой и тишина Холлоуэйя, потому что там ей не нужно сражаться с мужчинами.
      – Могу представить. – Рейчел налила себе еще один стакан вина. Анна сидела на полу, привалившись спиной к обитому ситцем дивану. Рейчел смотрела на знакомые стены, увешанные картинами с изображением беговых лошадей и гончих. – Почему ты не рассказала мне про Антею?
      Анна нахмурилась:
      – Я давно еще думала тебе об этом рассказать, но потом поняла, что этим я сделаю то, что всегда делала для тебя: я буду предопределять твою жизнь. Я рассказала бы тебе, чем занимался Чарльз, а потом бы ты сама занялась этим. – Анна покачала головой. – Поверь мне. Гораздо тяжелее сидеть в стороне и ждать, пока он сам все расскажет тебе. Я знала, что ему придется тебе все рассказать, потому что Антея только и каркала об этом, поэтому ждать было бы недолго. Я действительно боялась, что, если вдруг расскажу тебе, ты можешь простить его и вернешься. Случившееся, я имею в виду, что он был вынужден сам во всем признаться, думаю, оказалось тяжелее для тебя, но в этом случае тебе самой пришлось принимать решение.
      – Ты была абсолютно права. Видишь ли, может показаться довольно смешным, но одна фраза запала мне в память. Он сказал, что любит только меня, остальные женщины – пустышки. В то время я не очень задумывалась над смыслом этой фразы, но сейчас, по прошествии времени, поняла, что, если он так легко списывает всех этих женщин, для меня тоже остается мало надежды, в любом случае. Смешно, но, когда вижу в газетах фотографии крикливо-привлекательных обольстительниц, я смущаюсь.
      Какая-то часть меня абсолютно ненавидит то, что они делают с большей половиной прекрасного пола, отпугивая огромное количество женщин. Но существует и такая частичка души, которая теперь понимает их боль и совершенно невольно примыкает к их движению под сенью их знамен. Мой лозунг: «Все мужчины – мерзавцы».
      Анна заворчала. Она положила руку на живот.
      – Ой, мой живот, так жмет.
      Рейчел, свернувшись клубочком, сидела на диване. Услышав стоны Анны, она протянула руку и прикоснулась к ее животу.
      – Здорово, там прямо футболист.
      – Девочки тоже играют в футбол, – возразила Анна и вернулась к своей излюбленной теме. Если бы у меня сейчас было знамя, то я бы на нем начертала что-нибудь оптимистическое, типа: «Любите людей!»
      Рейчел ухмыльнулась:
      – Мы с тобой поменялись ролями, Анна. Обычно ты у нас выступаешь против мужчин.
      Анна пожала плечами.
      – Я прошла в жизни огонь, воду и медные трубы, а обрела покой сейчас только в себе. Если быть абсолютно откровенной, то мне пришлось столкнуться с фактом, что я не могу больше направо и напева костерить всех мужчин подряд за их грехи, скопище грехов, когда существуют и такие женщины, как Юлия, настраивающие своих сыновей против всего мира.
      – Если ты считаешь Юлию ужасной, то тебе стоило бы познакомиться с мамочкой Майкла.
      – Нет, уж, спасибо. Я не собираюсь терять свое драгоценное время даже на то, чтобы думать о них. Я хочу быть похожей на свою мать, которая в свои восемьдесят лет все еще может ориентироваться на дороге и организовывать фермерские хозяйства. Она просто потрясающа! Редко встретишь экземпляр такой породы.
      – Полагаю, женщины, типа моих тетушек, обладают такой независимостью потому, что им долгие годы приходилось обходиться без мужчин вообще. Они все исчезли за время двух мировых войн. Поэтому, в самом деле, стоит задуматься, они были маленькими девочками во время первой мировой войны, когда женщинам приходилось бросать дома, чтобы управлять страной. И они были молодыми женщинами в самом расцвете сил, когда это повторилось вновь.
      – Возможно, нам стоит обзавестись бомбой избирательного действия, которая сметет с лица земли только мужчин на большой территории, чтобы женщины обрели силы и научились отвечать за свои поступки. За это время мы научились бы вегетативному размножению, чтобы человеческая раса продолжала свою эволюцию. Затем через несколько сотен лет мужчин можно было бы вновь запустить в мир. – Анна выпрямилась. – Учти, – прибавила она, – мужчинам бы хватило только взглянуть одним глазом, испугаться и отказаться возвращаться в этот мир.
      Рейчел улыбнулась:
      – В данный момент мне абсолютно все равно. Кажется, что после стольких лет, пока я переживала свои проблемы, все мои друзья, на которых я могла бы положиться в беде, были всегда женщинами. В особенности ты, Анна. Могу объяснить, как я ущербно себя чувствовала. Все равно что не хватало одной половины моего тела. Я никогда не понимала до конца, что быть парой означает делать все вдвоем. Я часто ловила себя на мысли, что хочу рассказать об этом Чарльзу, или хочу поинтересоваться, что бы он хотел получить на ужин. Дни еще можно было бы вытерпеть, но вот ночи. Ночи просто ужасны.
      Анна положила ладонь на колено Рейчел.
      – О Боже, Рейчел. В плохих взаимоотношениях отражается частичка вселенской боли. Могу только успокоить тебя, что все меняется к лучшему. Если ты скрежещешь зубами, но отказываешься от валиума, значит, дела идут лучше. Ты принимаешь лекарство? – Рейчел кивнула. – Если ты не можешь обойтись без пилюль, это только затягивает процесс. Боль притупляется. Чтобы ты ни предпринимала, ты не можешь с ней справиться. Я привыкла сравнивать это с лошадью, бегущей по арене цирка. Там поднимают огромный горящий круг, и бедное животное прыгнет в него. Только мне пришлось прыгнуть и застрять посередине, в самом пекле. – Она покачала головой.
      – Но я отдаю себе отчет в том, что привыкаю делать это. Снова и снова. Женщина за женщиной. Надеюсь, ты не будешь этого делать.
      – Я не смогла бы… я не смогла бы заставить себя перешагнуть через это вновь.
      – Хорошо. Просто не стоит. Если можно отыскать хорошие взаимоотношения, я была бы более, чем счастлива, но до этого компромисс обходится мне слишком дорого.
      – Я очень много думала о себе, Анна. Ты когда-нибудь допускала возможность взаимоотношений с мужчиной?
      – Не знаю. Мне привычнее думать о людях, как о людях вообще, а не подразделять их на мужчин и женщин.
      – Боже мой, Анна, уже почти три часа ночи. Тебе следовало бы давно лечь спать. – Рейчел помогла Анне встать на ноги. – Пошли. Силы тебе еще, ой как пригодятся. Впереди очень трудное время.
 
      Первая неделя прошла без особо выдающихся событий. Рейчел лежала в маленькой комнате для гостей, чувствуя себя абсолютно сбитой с толку. Одно дело быть в семье гостьей, которой есть куда вернуться, но совсем другое, когда ты становишься бездомной гостьей. Иногда она шла на кухню, чтобы приготовить себе чашечку кофе и замирала в полном недоумении. Бывали моменты, когда она переносилась в свою собственную кухню, где всегда под рукой находился красный кофейник. На подоконнике стояли ее кактусы с блестящими зелеными листьями, жадно ловившими солнечные лучи, устремлявшиеся светлым потоком в окно. Резко картина обрывалась, и она обнаруживала, что стоит возле белой кухонной плиты Веры, схватившись за старый чайник. Слезы застилали лицо Рейчел.
      Анна была для нее скалой, к которой она все время причаливала в своем бурном плавании по морю чувств и страданий. Ей ни разу не пришлось оправдываться, и Анна никогда не упрекала ее просьбой держать себя в руках. Рейчел возила Анну на машине по всему Шерборну, потому что у Анны был слишком большой живот, чтобы самой сесть за руль. В самый первый день, когда они приехали на местный рынок, Рейчел потеряла Анну из виду и очутилась в самой гуще толпы двигавшихся во все стороны существ, которые и на людей-то были не похожи, так, какие-то смутные очертания человеческих фигур. Она начала кричать до тех пор, пока не почувствовала руки Анны и не увидела ее встревоженное лицо.
      – Не знаю, что поделать с собой, Анна. – Она потихоньку и очень осторожно ехала домой.
      – Возможно, ты не сознаешь, Рейчел, но с каждым днем тебе будет становиться все лучше и лучше.
      – Надеюсь, я совершаю правильный поступок. Иногда меня мучает мысль: а может, стоит вернуться ради детей? Имею ли я право пренебречь своим браком, после того, как произвела в нем на свет двоих детей?
      – Ты думаешь, если вернешься, что-нибудь изменится к лучшему?
      – Нет. Я интуитивно чувствую, что ничего не будет абсолютно так же, как было у нас с Чарльзом прежде. У нас даже идеалы совершенно разные.
      – Ну, тогда прекрати терзать себя мыслями о возвращении назад, подумай лучше о будущем.
      Они прибыли домой, когда пришла вторая почта. Пришло письмо от Муни, адресованное Рейчел.
 
      «Руфь написала мне несколько дней тому назад и сообщила, что ты ушла от Чарльза».
 
      Уж тут не обошлось без Юлии, которая вывернула все наизнанку и преподнесла историю совершенно в другом свете, подумала Рейчел с раздражением.
 
      «Я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы понимать, насколько окончательное и бесповоротное решение вынесено с твоей стороны, поскольку ты очень серьезно относилась к своим брачным обязанностям и клятвам. Также я понимаю, что Чарльз был очень несчастным и растерянным человеком в последнее время, когда мы были вместе на похоронах Уильяма. Иногда, когда все вокруг кажется серым и тусклым, так приятно сделать кому-то подарок. Как ты отнесешься к тому, чтобы осчастливить своего старого друга приездом в Нью-Йорк? Я имею уютную квартирку в деревушке Гринвич. У меня сейчас идет седьмой год службы в храме, который я освободил себе для написания книги, поэтому есть уйма свободного времени. Пожалуйста, подумай серьезно над моим приглашением.
      С любовью, Муня».
 
      – Анна, это письмо от Муни. Он хочет, чтобы я приехала в Нью-Йорк. Ты помнишь его? Он – старый школьный приятель Чарльза по Бридпорту. Он стал раввином и живет, в основном, в Америке.
      – Нет, я его не знаю, но думаю, это отличная мысль. Как только ты почувствуешь себя достаточно сильной в эмоциональном плане, чтобы пуститься в столь длинное путешествие, тебе бы следовало поехать.
      Рейчел обрадовалась. Было бы так чудесно увидеться с милым, нежным Муней снова, подумала она.
      В этот вечер у Анны начались схватки. Роды были долгими и тяжелыми. Вера и Рейчел по очереди дежурили в родовой палате. В конце концов доктор решил тащить младенца щипцами.
      – Отцепись, – сказала Анна. – Не смей прикасаться к моему ребенку этими железками.
      Доктор посмотрел на Анну.
      – Я только спасаю вашего младенца от возможных осложнений, – сухо сказал он.
      Анна разразилась такой бранью, что доктор вышел из палаты.
      – Правильно, – одобрительно сказала акушерка. – Он только хотел выполнить свой долг. Ты ведешь себя замечательно, Анна.
      В последние моменты родов, перед самым появлением ребенка на свет, Вера держала Анну за руки, а Рейчел придерживала голову роженицы.
      – Давай! Тужься! – кричала Рейчел. Вера была вне себя от восторга.
      – Мы побеждаем, родная! Мы стоим у истока прибавления в нашем доме. Ставлю два к одному, что это мальчик! – И вдруг он появился.
      – Анна, мальчик!
      Анна откинулась совершенно измученная.
      – Он целый?
      – Он замечательный. Ой, Анна, посмотри, какие у него крупные ножки!
      Анна улыбнулась Рейчел, когда та взяла младенца у акушерки и приложила его к животу Анны. Младенец тут же потянулся к ее соску. Анна приподнялась на одной руке и положила его возле себя на столе. Она и смеялась, и плакала одновременно.
      – Он великолепен, мама, посмотри только на его реснички. – Она покачала головой. – Какая несправедливость. Мальчикам всегда достаются такие длинные ресницы, правда, Рейчел?
      – Да. – Она вспомнила, как смотрела на Доминика, когда ему было всего несколько часов от роду. По крайней мере, у этого малыша не будет такой слабовольной мамы, как я, и такой властной бабушки, как Юлия, подумала она.
      – Трудно сказать пока, будет ли он твердо держаться в седле, чтобы стать прекрасным наездником, правда?
      – Мамочка, дай ему шанс.
      – О, конечно. – Вера одарила каждого лучистым взором.
      – Пора домой, – в дверях показалась голова акушерки.
      Рейчел отвезла Веру домой.
      – Сегодня самый счастливый день в моей жизни. – Вера робко посмотрела на Рейчел. – Я не из тех, кто выставляет напоказ свои эмоции. Меня воспитывали, что это непозволительно, однако должна сказать, что в Анне сосредоточено все, что я бы хотела видеть в своей дочери. Знаю, может показаться странным для такой старомодной женщины, как я, но, несмотря на ее бунтарские замашки, она чудесная, отзывчивая, любящая женщина, и я чувствую себя счастливой, что живу возле нее.
      – Вы обе просто прелесть. – Рейчел протянула Вере руку. – Если с тобой что-нибудь случится, знай, что об Анне я позабочусь.
      Вера замолкла на какое-то мгновение.
      – Спасибо, Рейчел, ты – очень чувствительная женщина. Это как раз то, о чем я собиралась тебя попросить.
      Удержать Анну в больнице оказалось невозможно. Пока Рейчел ездила по городу и делала кое-какие покупки для Веры, Анна собрала свои вещи и приготовилась уйти из больницы. Рейчел рассчитывала только навестить Анну, однако, приехав в больницу, услышала, как Анна тут же грозно сказала:
      – Проклятый концентрационный лагерь. Пошли, Рейчел. Забери меня отсюда. – В одной руке она держала завернутого младенца. – Я забрала только свою одежду, – обратилась она к старшей медсестре тоном, не терпящим возражений. – Она была у меня с собой, поскольку я заранее знала, что вы уж никак не обойдетесь без того, чтобы не превратить жизнь любому, сюда попавшему, в ад. – Она многозначительно посмотрела на другую медсестру, которая решительно загородила Анне дорогу, встав в дверях.
      – Вы не можете уйти, госпожа Комптон. – Старшая сестра тоже встала в дверях.
      Анна отодвинула ее в сторону.
      – Барышня Комптон, во-первых, а во-вторых, я ухожу прямо сейчас, – зарычала Анна.
      – Ваш младенец умрет. Анна повернулась к ней.
      – Что? Да он умрет здесь, со всеми вашими дурацкими режимами. Возите его на тележках туда-сюда… держите в комнате, набитой другими орущими во все горло младенцами. Отчего это он, по-вашему, умрет. Изъясняйтесь конкретнее.
      – Гипотермия, – брызгая слюной, зашипела сестра.
      – А вы слышали когда-нибудь о центральном отоплении, сестрица?
      У медсестры был совершенно растерянный вид. Анна гордо направилась в коридор, за ней следом – Рейчел.
      – Вам нужно дождаться доктора, – воскликнула сестра.
      – Пошел он, твой доктор… – заорала Анна. – Через несколько минут они уже сидели в машине. Анна широко улыбнулась Рейчел. – Получилось совсем как внезапная высадка десанта, – сказала она, довольная своими решительными действиями.
      Рейчел немножко запыхалась.
      – Анна, тебе бы надо немножко полегче с ними. Анна презрительно фыркнула.
      – С шести до десяти часов утра, пока я находилась в этом курятнике, мне пришлось выслушивать, как мои соседки по палате только и говорили о своих морозильниках на кухне. Потом они перешли к обсуждению, какими пеленками лучше всего пользоваться. После этого начались бесконечные дебаты на тему сухого молока, перешедшие в соревнование по бахвальству, чей муж имеет самую лучшую машину. Я думала, что свихнусь. Затем мне пришлось облазить весь этаж, прежде чем я отыскала своего малыша. Какая-то идиотка-медсестра отвезла его посреди ночи невесть куда. Когда я обнаружила его, он орал благим матом, и был весь в слезах. Бедное мое дитя. Но те женщины, Боже мой, было такое ощущение, что меня заперли в сумасшедший дом.
      – Как-то раз и я была одной из таких сумасшедших, Анна.
      – Это в самом деле так ужасно? Рейчел утвердительно кивнула.
      – Если ты живешь в мире ползунков и маленьких детей с мужем, которого, как правило, нет дома, твой мир сужается и сужается до тех пор, пока ты не почувствуешь себя способной говорить только о кухонной раковине и ни о чем больше. Может, и не у всех так, но у меня случилось именно так.
      – Слава Богу, что у меня есть выбор не быть уважаемым членом общества. Возможно, существуют многочисленные фракции и комитеты, чтобы в будущем оградить таких людей, как я, от рождения детей, но, по крайней мере, у этого малыша не будет бешеной мамаши, впивающейся от скуки в него своими зубами и сосущей его жизненные соки, что придаст ей достаточное количество энергии, позволяющей измерить габариты своего холодильника.
      Рейчел рассмеялась:
      – Ты преувеличиваешь, Анна. Но, да, твоему малышу повезло. Дому приходилось тяжко: он вынужден был метаться между вредоносным баловством Юлии и моим образом жизни, одурманенным валиумом. Если бы я начала все с самого начала, то никогда бы не стала жить в доме только с мужчиной.
      Ни за что в тот период, когда ты растишь детей. Именно тогда тебе больше всего нужно общение с людьми.
      Анна крепко прижала младенца к своей груди.
      – Крошечка ты моя, – тихонько пробормотала она себе под нос.

* * *

      – Привет, милая, – сказала Вера, ничуть не возмутившись их неожиданным появлением.
      Анна засмеялась:
      – Ты догадывалась.
      Рейчел взглянула на кухонный стол. Вера накрыла стол на троих. Анна покачала головой.
      – Ты непредсказуема, мама. Давайте подумаем, как нам назвать крошку. У меня уже было приготовлено имя для девочки. Я собиралась назвать ее Джоанна, но совсем не пыталась придумать имя для мальчика. А получилось все довольно глупо. Однако, чему быть, того не миновать, поэтому нет абсолютно никакой разницы.
      Весь обед они втроем подбирали имя.
      – Как вам нравится Жиль? – предложила Вера.
      – Нет, – отклонила Анна. – Слишком уж на французский лад.
      Наконец Вера сказала:
      – А что, если Сэм?
      – То, что надо! – обрадовалась Анна. – Просто Сэм. Пойду принесу его. Слышу, как он уже заливается оттуда.
 
      Медленно Рейчел выздоравливала и восстанавливала душевное равновесие. Некоторые дни она умудрялась провести, ни разу не всплакнув. Случалось, что строки из книги или сцены по телевизору, или просто вид двоих людей, обменивающихся рукопожатием на улице, оказывалось вполне достаточным, чтобы выбить ее из колеи. Однако постепенно боль утихала и становилась терпимой. Она каждый вечер разговаривала с Сарой, иногда – с Домиником, когда заставала его дома. Юлия спрашивала ее о мебели.
      – Я обговорю это с Чарльзом, когда вернусь из Нью-Йорка.
      По голосу Юлии она определила, что та была вне себя, услышав об этом.
      – Нью-Йорка?
      – Да. Я собираюсь пожить там какое-то время, – елейным голоском пропела Рейчел. – Погощу у Муни.
      Юлия повесила трубку.
      – Не знаю, что происходит с этой взбалмошной девицей. Она, видите ли, собирается в Нью-Йорк, Чарльз.
      Чарльз нахмурился.
      – Она же не в том состоянии, чтобы куда-нибудь ехать. Я же говорил доктору Принглу, что, если что-нибудь с ней случится, я во всем обвиню его. Представить только, прервать мои обязательства. Какая халатность. Она промотает все свои денежки и снова сядет на мою шею.
      Чарльз позвонил Муне в тот вечер.
      – Слышал, что Рейчел собирается у тебя погостить, Муня.
      – А, это ты, Чарльз. Да, я ее пригласил. Думаю, смена обстановки пойдет ей на пользу.
      – Ты в курсе, что она ушла и бросила меня.
      – Да, Руфь мне все рассказала.
      – Думаю, мне следует предупредить тебя, что у нее не все в порядке с психикой. Она же была в клинике для душевнобольных.
      Муня рассмеялся:
      – Да ладно тебе, Чарльз. Что ж здесь плохого, что Рейчел ушла от тебя, да и мамочка твоя тоже не подарок. Какое от вас лечение.
      – Не понимаю, что ты хочешь этим сказать.
      – Тогда придется тебе все растолковать. Мне хотелось сказать это давным-давно, но все как-то случай не подворачивался. Чарльз, ты стал отъявленным первоклассным мерзавцем.
      – Нет… – Чарльз был задет за живое. – Просто я пытался ввести тебя в курс дела и нарисовать тебе картину в целом.
      – Я сам неплохо рисую, спасибо, Чарльз. Не знаю, что вы там сделали с Рейчел, должно быть, нечто отвратительное. Она воспринимала свой брак очень серьезно.
      – Я и хочу, чтобы она вернулась, Муня.
      – Чувствую, что слишком поздно, Чарльз.
      – И я тоже. – Чарльз положил трубку. Он готов была расплакаться. «Несправедливо, подумал он про себя. – Он же мой друг».
 
      – Анна, – Рейчел убаюкивала Сэма. – Пожалуй, на следующей неделе я поеду в Лондон погостить у Клэр. Затем возьму билет до Нью-Йорка. – Она взглянула на малыша, который боролся с дремотой и никак не хотел закрывать глазки. – Я чувствую себя гораздо лучше.
      Анна посмотрела на нее.
      – У тебя дела идут на поправку. Уже прошло три месяца, так? А ты все еще здесь. Сначала мне никак не верилось, что ты сможешь отказаться от Чарльза. Думала, проявишь малодушие и вернешься к нему.
      – Знаю, что ты вполне могла так думать. Но единственное обстоятельство, которое сделало процесс таким окончательным и необратимым, состоит в том, что я осознала свое желание жить по своему усмотрению и делать что-то для себя. Я могла бы умереть в объятиях Чарльза – идеальный финал счастливой супружеской жизни – однако душа моя все равно была бы уже давно мертва. Теперь мне еще нет сорока. Мне повезло больше, чем большинству других женщин. Вот-вот я должна вступить в наследственные права и получить много денег, поэтому могу позволить себе вести тот образ жизни, который меня больше всего устраивает. Многие женщины, которые ставят на подобную игру, делают это одновременно с социальным обеспечением одного или двух детей.
      – Большинство женщин с незаконнорожденными детьми не имеют мамы, которая принимает их в доме с распростертыми объятиями.
      Повисло неловкое молчание.
      – Но ты же не запишешь в графе о профессии отца Сэма то, что есть на самом деле, так ведь? – Рейчел усмехнулась.
      – Я думала над этим. – Анна засмеялась. – Юлиан хочет указать там свое имя, чтобы Сэм знал своего отца. На самом же деле он вносит деньги на счет в банке, чтобы собрать сумму для обучения Сэма и мне присылает кое-что на текущие расходы. Он собирается скоро приехать, чтобы взглянуть на малыша. Юлиан в самом деле замечательный человек. Надеюсь, Сэм унаследовал его мозги. Юлиан очень умный.
      – И уж, конечно, он унаследовал чьи-то крепкие мышцы, – сказала Рейчел, когда Сэм весело помахал своим маленьким сильным кулачком.

      Клэр выглядела, как обычно, изумительно. Она дожидалась Рейчел в фойе, где в «Савое» подавали коктейли. На ней были восхитительные серьги с квадратными изумрудными вставками. Они вспыхивали зелеными огнями в ореховых глазах Клэр.
      – Господи, откуда только у тебя такая прелесть? – спросила Рейчел.
      – От Майкла. Это своеобразный подарок в знак того, что он просит прощения. Все подвалы в моем банке забиты дарами такого рода. – Она грустно посмотрела на Рейчел. – Он теперь не отходит от своей матери. Печальный конец наступит вот-вот. Она и в самом деле не стала сопротивляться распространению раковой опухоли, поэтому умирает очень быстро. Смотреть страшно, что творится с Майклом. Он чувствует себя настолько беспомощным. Сидит возле нее в спальне в огромном кресле-качалке. Заворачивает ее в одеяло. Когда она приходит в себя, он садится в это кресло, качается и поет ей. Не могу выносить этих сцен. Я пытаюсь привыкнуть к этому, приезжаю на выходные, но они оба отгородились в своем собственном мире, куда запрещен вход остальным. Ума не приложу, что он будет делать, когда она умрет. Тоже чувствую свою беспомощность… и бесполезность. Тем не менее он забрасывает меня дорогими подарками. Но как бы там ни было, мне тоже проблем хватает. А как у тебя дела?
      Рейчел посмотрела Клэр прямо в глаза.
      – Мне думается, что начинаю приходить в себя полностью. Не знаю, какие первые симптомы нормального самочувствия, но я снова могу смеяться.
      Клэр кивнула.
      – Это, пожалуй, основной симптом. Давай-ка устроим праздничный обед по этому поводу.
 
      – Какие у тебя планы, Рейчел? – Они после обеда пили кофе в Речном зале.
      Рейчел расслабилась. Она подняла рюмку коньяка и произнесла:
      – Ну, я приняла решение продать дом в Девоне. Всю мебель сдала на хранение. Фактически, я отдала дом в распоряжение агентов там, на месте. Найт, Фрэнк и Рутли ищут покупателей и в Лондоне, хотя все-таки надеюсь, что купит дом кто-то из местных. Священник очень расстроился, что еще один большой дом превратится в охотничий для воскресных наездов. Как только я вернусь из Нью-Йорка, начну подыскивать себе походящее место для жилья.
      – Какого типа, если не секрет? Рейчел улыбнулась.
      – Ты не представляешь себе, Клэр, сколько я потратила времени на обдумывание. Чуть голову не сломала. Ведь это для меня очень важно. Дело в том, что как только я найду себе жилище, перееду туда, это будет означать для меня вступление во взрослый мир. Знаешь, ведь мне ни разу в жизни не приходилось платить по счетам. Самая ответственная задача, с которой я справлялась, это делать покупки на неделю. Если Чарльза не было дома, он оставлял все счета, аккуратно заполненными на столе. Чеки оставались незаполненными, и мне нужно было только поставить там сумму. Мысль обо всей этой ответственной процедуре приводит меня в ужас.
      Клэр рассмеялась:
      – Это не продлится слишком долго. Я всегда вела катастрофические счета своих предков. Занимаю у Питера, чтобы заплатить Полю. Затем одалживаю денег у всей деревни, чтобы расплатиться еще с кем-то. Подобная практика жутко не нравилась тамошним властям. Вот почему мне все здесь нравится. Не приходится ни о чем беспокоиться.
      – В этом есть свои привлекательные стороны. Я не могу позволить себе жить здесь постоянно, но у меня всегда есть ты. – Рейчел широко улыбнулась своей подруге. Вспомни только, в Эксетере бывали дни, когда мы оказывались нищими настолько, что не могли позволить себе даже сходить в кино. Тогда и в мыслях не было, что наступит время, когда у нас будет столько всего, как сейчас.
      – А я думала об этом. Всегда знала, что обязательно буду богатой.
      Клэр улыбнулась:
      – Ты постоянно была романтичной глупышкой.
      – Наверное, Клэр, ты права. Ты поможешь мне справиться со всем этим?
      – С превеликим удовольствием. Пока ты будешь в Нью-Йорке, я получу несколько прейскурантов от агентов по продаже домов. Какой бы район тебе хотелось выбрать?
      – Право, не знаю… Мне хотелось бы жить поблизости, примерно в пяти минутах ходьбы, от реки. Может быть, где-нибудь в Челси. Мне там очень спокойно и удобно. Это место уже вышло из моды.
      – Ладно. Пошли наверх, отдохнем. Я пригласила к нам на ужин нескольких гостей. Тебе будет полезно показаться в обществе и пообщаться.
      Рейчел как раз приготовилась спуститься вниз к ужину, но зазвонил телефон.
      – Это тебя, Рейчел, – сказала Клэр.
      Голос на другом конце провода был весьма агрессивным.
      – Это госпожа Рейчел Хантер? Недоумевающая Рейчел ответила:
      – Да, но я что-то не знаю, кто вы.
      – Я – Антея Валтерс.
      – О… о, да. – Рейчел вспомнила миловидную женщину со страницы газеты. – Как вы узнали, где я?
      – Чарльз мне сказал. Именно об этом я и собираюсь поговорить с вами.
      – Ох… – Рейчел замолчала. – Но нам особо не о чем с вами разговаривать, верно?
      – Да, пожалуй. Однако мне необходима ваша помощь.
      Рейчел невольно улыбнулась:
      – Необходима моя помощь? По-моему, вы до сих пор прекрасно справлялись своими силами.
      Антея сменила тон.
      – Пожалуйста, я не отниму много времени. Знаю, что не имею права просить вас даже разговаривать со мной, но я такая несчастная.
      Рейчел покачала головой. «Бедняжка», – подумала она.
      – Хорошо, Антея. Послезавтра я вылетаю в Нью-Йорк, но смогу встретиться с вами завтра в обед здесь, в отеле, внизу, в гриль-баре.
      Она почувствовала, как на другом конце провода у Антеи вырвался вздох облегчения.
      – Благодарю вас, Рейчел. До свидания, – тон Антеи стал заискивающим.
      – Клэр, это была Антея. Она хочет со мной встретиться. Ума не приложу, зачем?
      – Стратегия по захвату Чарльза. Думаю, он затеял с ней новую игру, а она не справляется. Вот тогда-то женщины подобного типа и обращаются к прежним женам, обивая их пороги и уповая на их помощь.
      Рейчел кивнула.
      – Скорее всего, ты права, но мне ее искренне жаль, как и всех, кто попадает в лапы Чарльза.
      – Ну ты, Рейчел, даешь! Просто фантастика! – Клэр улыбнулась подруге, восхищенно осматривая ее вид.
      Рейчел взглянула на себя в зеркало, которое висело над камином.
      – Правда? – Она смотрела на свое отражение. Волосы мягко спадали на плечи. Благодаря неделям хорошего питания и отдыха она выглядела намного свежее и краше, чем за все прежние годы. Возможность погостить у Клэр предоставила ей немыслимую роскошь тратить часы на праздное времяпрепровождение, когда она сосредотачивала все свое внимание только на собственной персоне. В результате у нее отросли ногти, и она смогла сделать великолепный маникюр. Волосы, благодаря стараниям парикмахера Жана, чей салон располагался в вестибюле отеля, приобрели золотисто-каштановый оттенок и блестели.
      – Я всегда была слишком худой. – Она сделала легкий пируэт в центре комнаты. – Ты научила меня всему, что я знаю об одежде и косметике, Клэр. Это благодаря твоему изысканному вкусу. – Рейчел была одета в изумрудно-зеленый шелковый кафтан с ниткой жемчуга.
      – Ты быстро осваиваешь науку красоты. Пошли, нас ждут внизу.
      – Майкл придет?
      – Не знаю. – Лицо Клэр помрачнело. – Он вчера говорил со мной. Возможно, приедет, если доктор позволит отлучиться. Он страшится, что вдруг Глория умрет, а его рядом не будет. – Они спустились к ужину в лифте. Вдруг Клэр вцепилась в руку Рейчел. – Я ужасно боюсь, как бы он не убил себя, когда она умрет.
      Почему Клэр отличалась способностью терять свое самообладание в самых неподходящих местах, для Рейчел оставалось загадкой. В маленькой кабине лифта было полно народу. Она подумала, какого черта, и обняла Клэр.
      – Ты должна быть там обязательно, когда Глория умрет. Если ты будешь рядом с Майклом, он этого не сделает. Уверяю тебя.
      Клэр слабо улыбнулась:
      – Надеюсь, ты права, Рейчел. Я тоже так думаю.
      Двери лифта распахнулись. Люди устремились в просторный холл. Какой-то француз внимательно смотрел на них, когда они выходили. Какая досада, подумал он. Порок англичан. Такая потеря двух очаровательных женщин. Он осуждающе покачал головой.
 
      Семейство Скотт-Монткриф, давнишних приятелей Клэр, уже поджидало их в фойе. Клэр представила Рейчел.
      – Полина и Джордж, позвольте представить вам Рейчел Хантер.
      Рейчел запнулась на фамилии Хантер. Про себя она выругалась. Больше я не желаю носить эту фамилию. Она принадлежит Чарльзу и его гнусной старой карге. Она улыбнулась Клэр.
      – На самом деле я решила вернуть свою прежнюю фамилию. Дело в том, что я недавно оставила мужа, – пояснила она, обращаясь к Джорджу и Полине, – поэтому считаю лицемерием использовать его имя. Познакомьтесь с Рейчел Кавендиш.
      Брови Клэр изумленно подпрыгнули вверх.
      – Отлично, Рейчел. Кавендиш звучит намного приятней.
      – Понимаю, насколько это нелегко. – Полина тут же прониклась симпатией к Рейчел. Он был вашим первым мужем?
      Рейчел засмеялась:
      – И последним.
      Полина выразительно посмотрела на Джорджа.
      – Я тоже так когда-то говорила. А теперь я со своим третьим и последним. – Джордж ответил ей преданным и влюбленным взором. – Полина рассмеялась. – Полагаю, Скотт-Монткриф звучит гораздо лучше фамилии Шварцкопф, принадлежавшей моему первому прежнему муженьку, или Блум, как звали второго. Трудности возникнут, когда будете менять чековую книжку. Ваша рука сама собой будет выводить Хантер. – Она вздохнула. – Джордж просто свирепеет, когда я называю его Джерри.
      – Джерри… Джерри, по крайней мере, умер, любовь моя. Это когда ты называешь меня Ленни, который живет всего в двух кварталах от нас.
      Полина ласково похлопала его по руке.
      – Представь себе, после стольких лет бедняга Ленни все еще ждет, когда я вернусь к нему.
      Рейчел передернуло.
      – Не могу себе представить такого, – возразила она. – Надеюсь, Чарльз не способен на подобное самопожертвование.
      К ним присоединился холеный, безупречно одетый молодой человек.
      – Это Лиам О'Рьян, Рейчел, – сказала Клэр. Он работает в одном отделе с Майклом.
      Рейчел подала молодому человеку руку. Он задержал ее руку в своей дольше обычного. Рейчел зарделась. Она взглянула на Клэр, которая злорадно улыбалась.
      – Клэр говорила мне, что вы интересная женщина, однако умолчала о вашем очаровании.
      – Берегись Лиама, – предостерегла Клэр, – в него влюблена добрая половина Лондона, а вторая половина пьет успокоительное.
      – Это моя ирландская лесть, – улыбнулся Лиам Рейчел.
      Сама того не желая, Рейчел попалась на явный изысканный шарм. Они уже начали ужинать, когда прибыл Майкл. Боже, подумала Рейчел, как он ужасно выглядит.
      Клэр чмокнула Майкла в щеку.
      – Она без сознания, – сказал Майкл потерянным голосом. – Доктор говорит, что она будет нормально себя чувствовать в течение нескольких последующих дней. Завтра я поеду в офис.
      Клэр сжала его руку.
      – Дорогой, ты выглядишь таким усталым. Хочешь остаться со мной вечером?
      Майкл шел рядом с Клэр между столиками.
      – В самом деле, Клэр?
      – Да.
      – Благодарю, – тяжко вздохнул Майкл.
      Они все устроились за столом. Как приятно побыть в Речном зале отеля «Савой» с привлекательным мужчиной, подумала Рейчел, поглядывая на Лиама. Вдруг она пожалела, что уезжает в Нью-Йорк.
      К этому времени к столу подкатили сервировочный столик, уставленный свежими фруктами и шоколадными пудингами. У Рейчел немного кружилась голова от вина и смеха. Даже измученное лицо Майкла немного смягчилось и расслабилось. Полина рассказывала скандальные истории про известных людей.
      – Его называют «Репей Генри», потому что он вечный ловелас. Стоит ему прицепиться к какой-нибудь женщине, от него очень трудно избавиться.
      У Рейчел глаза на лоб полезли.
      – Но ведь он – священник. Я видела его по телевидению.
      Полина усмехнулась:
      – Это все бичевание.
      – Хватит, Полина, – настаивал Джордж. Лиам посмотрел на Рейчел.
      – Внешность бывает, порой, обманчива. Рейчел опустила взгляд на великолепный свежий маникюр на руках.
      – Знаю, – ответила она.
      – Могу ли я подлечить сердечко, которое совсем недавно было разбитым. – Лиам посмотрел на нее с сочувствием.
      – Да, но я положила всему этому конец.
      – Что же вам теперь нужно? – спросил Лиам, подаваясь всем телом вперед. – Романтическое увлечение каким-нибудь красавцем, типа меня.
      Вдруг Рейчел несказанно обрадовалась, что уезжает в Нью-Йорк.
      – Я послезавтра уезжаю в Нью-Йорк. Лиам опустил глаза.
      – Уезжаете? Как только наши пути пересеклись во всей вселенной? Подумайте еще раз, моя прекрасная Рейчел, с такими удивительными таинственными карими глазами.
      Рейчел беспокойно заерзала на стуле.
      – О, Лиам, угощайтесь пудингом.
      – Хочется с наслаждением вкушать ваши меренги, жадно поглощать ваш шоколадный мусс, зарыться головой в вашу вазочку со свежей клубникой.
      – Лиам, – вмешалась Клэр, – что ты говоришь Рейчел. – Рейчел, будучи не в силах предпринять что-нибудь, смеялась. – Не говори, Рейчел, что я не предупреждала тебя, какой он опасный сердцеед. Лиам опасен для любой женщины до девяноста лет.
      – Лиам хитро посмотрел на Клэр.
      – Не смотри на меня так, Лиам. Меня этим не проймешь. Я слишком хорошо тебя знаю.
      Лиам вздохнул:
      – Единственная женщина в Лондоне, абсолютно не поддающаяся влиянию моих чар. Именно поэтому я и обожаю ее. Обещайте мне, Рейчел, – он картинно прижал сложенные руки к груди. – Обещайте, что поужинаете со мной завтра.
      Рейчел поколебалась.
      – Но…
      Голос Лиама зазвучал громче.
      – Рейчел, вы должны обязательно отужинать со мной. – Люди за соседними столиками обратили на них внимание и начали усиленно перешептываться.
      – Лиам, завтра мой последний вечер перед вылетом в Нью-Йорк.
      Лиам громко взвыл.
      – Пожалуйста, Рейчел, пожалуйста, – подобострастно умолял он.
      Весь зал повернулся и устремил взоры на Рейчел. Теперь Лиам выхватил цветы из стоявшей на столе вазы и встал перед Рейчел на колени.
      – Пожалуйста, Рейчел, скажите мне «да»… умоляю, пожалуйста.
      Рейчел обвела взглядом Речной зал. Выхода у нее не было. Все, кто сидел в ресторане, повернулись в ее сторону, ожидая, что же произойдет дальше.
      – Ах, ладно, Лиам.
      – Весь зал зааплодировал. Рейчел не знала, куда деться от смущения. Она покраснела до корней волос.
      Лиам поднялся с колен. Он вынул из букета лилию и отдал ее Рейчел.
      – В знак моего восторга вашей красотой, – воскликнул он и прикоснулся губами к цветку.
      – Господин Сванн? К телефону, сэр. – Старший официант, который знал Майкла много лет, счел своим долгом сообщить о звонке лично. Он знал, как и все остальные служащие, что Глория умирала, поэтому шестым чувством уловил, что наступил конец.
      Сиделка говорила по телефону очень взволнованно.
      – Я должен уйти, – сказал Майкл, вернувшись к столу. – Сиделка сообщила, что послала за доктором. Маме стал намного хуже.
      – Я тоже еду, Майкл.
      Он строго посмотрел на Клэр.
      – Нет. Лучше, если я сделаю все сам.
      – Я не дам тебе заснуть. Дорога в Аксминстер очень длинная.
      Майкл увидел, что Клэр решительно настроена ехать с ним.
      – Хорошо. Пойду подгоню машину. Извините. – Майкл посмотрел на всех сидевших за столом. – Рейчел, позаботься о гостях вместо нас.
      – Разумеется.
      Клэр уже вышла, чтобы успеть прихватить кое-какие вещи. Полина грустно и задумчиво покачала головой.
      – Глория, надо же, какая властная женщина. Моя последняя свекровь была точно такой же. Я думала, что только еврейские матери могут быть такими сильными. – Она скривила губы.
      – Это повсеместно, – обобщила Рейчел.
      – Но жизнь-то от этого не кончается. Мой второй муж умер десять дней спустя после старой кошелки. Обширный инфаркт. Доктор сказал, что ее кончина подорвала его сердце. – Она умолкла. – Нам так повезло с твоей мамой, Джордж.
      Джордж добродушно улыбнулся:
      – Шотландские матроны слишком заняты своими замшелыми замками со сквозняками, чтобы волноваться о своих сыновьях. Так или иначе, но я был воспитан охотниками и рыбаками на свободе.
      Полина взглянула на него с обожанием.
      – Он самый скромный и непритязательный мужчина из тех, кого я знаю. Дайте ему собаку, ружье, отправьте на реку удить рыбу, и он будет бесконечно счастлив.
      Джордж смущенно пожал плечами.
      – Не понимаю, что ж в этом плохого?
      – Действительно, – Полина засмеялась, – мне потребовалось три раза выйти замуж, чтобы понять, что в этом ничего плохого нет. Я неустанно наблюдаю за этим чувствительным всезнающим новым существом, которое зовется «абсолютно раскрепощенный человек».
      – И что же вы успели заметить? – Рейчел нетерпеливо подалась вперед.
      – Ну, мой первый супруг был нежным, чувствительным и себе на уме. Он даже пользовался моей косметикой, но через некоторое время он мне разонравился. Он был в розовых шелковых ночных рубашках. Я думала, что так и надо, когда он одевался в розовый передничек и голубые перчатки для мытья посуды. Второй понимал меня от и до. Но это настолько приелось в конце концов… все эти многозначительные молчания. Джордж не понимает меня абсолютно.
      – Мне хватает того, что я просто люблю ее, – улыбнулся Джордж.
      – Вот так, видите, Рейчел? – Полина улыбнулась Рейчел. – Не понимаю, какое удовольствие Джордж получает, стоя чуть ли не по пояс в ледяной воде или на взмыленной лошади, преследуя несколько миль подряд какую-нибудь облезлую лисицу. Но тогда это не имеет ровным счетом никакого значения.
      Джордж положил руку на плечо Полины.
      – Пока ты окончательно не заморочила Рейчел голову, нам лучше уйти. Рейчел, сделайте одолжение, позвоните нам, как только получите какие-то известия о Глории. – Он нацарапал номер телефона.
      Полина поцеловала Рейчел в щеку.
      – Приходи к нам, как только вернешься. Я просто кладезь мудрых советов о супружеской жизни.
      – На этот раз вы, кажется, не ошиблись и получили то, что хотели.
      Глаза Полины засветились счастьем.
      – Мне повезло.
      Рейчел провожала их взглядом, когда они выходили из полупустого зала. Официанты бесшумно убирали со столов. Сутолока в зале, на фоне которой сновали шустрые официанты, за кем зорко наблюдали старшие метрдотели, важно прохаживавшиеся между столиками, сменилась тихим разговором последних посетителей, сидевших кое-где за столиками.
      – На мой взгляд, – Лиам прервал ее задумчивость, – не осталось ни малейшего шанса соблазнить вас сегодня вечером. – Он пошевелил бровями. – Видите? – сказал он, указывая на них, – они ходят ходуном.
      – Чтобы не рисковать и не разочаровывать ваши брови, я действительно не склонна быть очарованной. – Рейчел осталась довольна.
      Лиам кивнул.
      – Это спрашивали только мои брови. Просто подожду, пока вы почувствуете полную силу моего магнетизма.
      – Замечательно, Лиам, но мне нужно уходить. Уже поздно.
      Сейчас они остались последней парой, сидевших в зале посетителей.
      – Как насчет глотка коньяка и вкуснейшего кофе? Послушаем… – Лиам приложил к уху ладонь. – Слышишь, – сказал он. – Они играют нашу песенку.
      Из фойе до слуха Рейчел донеслись звуки пианино. Лиам начал тихонько мурлыкать себе под нос: «…когда они начнут…»
      – Нет. Спасибо. Кофе не надо, – непреклонно сказала Рейчел.
      – Провожу вас до двери.
      – Нет, благодарю вас, Лиам. Я сама справлюсь.
      – Вы не доверяете мне, Рейчел? – Он был слегка обижен.
      Рейчел улыбнулась:
      – Увидимся завтра. «Я не доверяю себе», – подумала она при этом.
      Лиам проводил ее до лифта.
      – Вы совершенно правы в том, что не доверяете мне! – воскликнул Лиам, когда дверь лифта открылась. – Не успеем мы подняться до второго этажа, как я превращусь в сексуально развращенное чудовище. – Он поцеловал ее в губы. Это был крепкий, чувственный поцелуй. – Спокойной ночи, моя прекрасная Рейчел! Позвоню тебе завтра и опишу заколдованную поляну. Я принесу свою свирель, а ты – кувшин вина.
      Рейчел улыбнулась ему, и двери захлопнулись. Он немножко смахивает на мифологического Пана, мысленно отметила она.
      Войдя в спальню, Рейчел взглянула на себя в зеркало. «Я и правда мила», – подумала она. Продолжая смотреть в зеркало, она заметила, как щеки постепенно заливал румянец, а глаза засияли. «Он сказал, что я красива». Рейчел сняла одежду и направилась в ванну. Встав под яркие бра, она закинула руки на затылок.
      – Неплохо, – пробормотала Рейчел. Зеркало отражало ее блестящие глаза и напрягшиеся гранатики сосков. Она наклонилась к зеркалу и поцеловала свое отражение.
      Сон застал Рейчел в раздумьях обо всех новых людях, вошедших в ее жизнь. Сиси была бы в восторге от Лиама. Впервые за все долгое время она совершенно не подумала о Чарльзе.

      Клэр с Майклом мчались сквозь ночь. Лицо Майкла было мертвенно-бледным. Клэр попыталась разговорить его, но он не слушал. Они остановились выпить по чашечке кофе. Но даже и после этого Майкл упорно молчал. Клэр поняла, что он уже предчувствует смерть матери. Она снова ощутила свою беспомощность. Они прибыли на место почти на рассвете. Мглистые тени, окружавшие изысканный Григорианский дом, начинали таять, уступая место утреннему свету. Машина подъехала к парадному, и на дорожку тут же выскочила сиделка.
      – Поторопитесь, господин Сванн. Она так быстро угасает.
      Майкл бросился из машины. Он опрометью побежал в спальню матери. Клэр – следом за ним. Едва она добежала до спальни, дверь с резким стуком захлопнулась у нее перед носом. Лучше оставить его в покое, подумала она. Спустившись в библиотеку, она принялась смиренно ждать. Майкл подошел к спальне. Дежурная медсестра сидела возле кровати Глории. Все огни в спальне были выключены, за исключением бра, которым освещалась картина Шагала, висевшая на стене напротив кровати. Глория называла ее «Моя волшебная картина». Даже, когда тело Глории терзала боль, ей нравилось лежать, устремив взор на мирно пасущихся коров и петушков, изображенных на фоне лазурно-голубого неба.
      – Я чувствую на лице ласковое прикосновение солнца, когда смотрю на эту картину, – восторженно говорила она Майклу.
      Он улыбался ей и нежно отводил пряди ее длинных волос со сморщившегося впалого лица. Он наклонялся и осторожно целовал ее в сухие, потрескавшиеся губы.
      – Когда тебе станет немного получше, любимая, мы с тобой найдем солнце.
      В глазах Глории появлялся яркий блеск, и она уносилась в мечтах к неизведанным голубым далям. Вместе они придумывали приключения и захватывающие истории: то на аудиенции Папы Римского, то на завтраке, накрытом на крыше отеля «Форум» в Риме, то на консультации у Оракула Дельфийского.
      – Мы поедем на Крит паромом?
      Майкл мягко поднимал ее и усаживался в кресло-качалку.
      – Думаю, к этому времени мы немножко устанем. Давай лучше туда полетим самолетом.
      Она зарывалась лицом на его груди.
      – Хорошо, дорогой. Тебе лучше знать. Сегодня вечером до его сознания дошла тяжелая реальность того, что приключений и путешествий больше не будет. Он поднял Глорию на руки. Дежурная сиделка попыталась слабо возразить.
      – Отстань, – одернул он ее. Едва прикасаясь к истощенному маленькому тельцу, Майкл нежно завернул Глорию в голубое кашемировое покрывало и понес в стоявшее у окна кресло-качалку. Деревянные ставни были открыты. В окно струился серый свет хмурого утра. Майкл тихонько позвал Глорию. – Мама. Мама.
      На мгновение глаза Глории широко распахнулись.
      – Майкл. Мой Майкл… – шепнула она. Слезы покатились по его лицу.
      – О, мама, не оставляй меня. Пожалуйста, не оставляй меня. – Его тело содрогалось от рыданий.
      – Никогда не оставлю тебя, мой Майкл. Никогда… – Она погрузилась в абсолютную темноту.
      Около часа спустя ее дыхание участилось. Затем на какое-то мгновение лицо просветлело. Она открыла глаза и посмотрела в глаза Майкла.
      – Я всегда буду здесь, Майкл. Всегда. – Перед ним вновь оказалась юная и трепетная девочка.
      Майкл крепко прижал ее к себе.
      – Во веки веков, мама, – произнес он. Она глубоко вздохнула.
      – Синее море, – пробормотала она. – Глубокое синее море. – Дыхание прекратилось.
      Рыдания Майкла были слышны по всему дому.
      – Не покидай меня! Боже, не покидай меня!
      Слуги замерли на месте: некоторые – в кухне, некоторые – в столовой. Старшая медсестра бросилась к телефону.
      – Доктор, скорее! Госпожа Сванн умирает.
 
      Клэр сидела в кресле в библиотеке. Она обхватила руками свое тело, чтобы успокоиться. Слезы боли за Майкла лились по ее лицу. «Я не в силах помочь тебе, Майкл». Клэр молилась.
      – Господи, не оставь его. Пожалуйста, помоги мне, не дай ему потерять рассудок. – Она молилась горячо и страстно впервые за многие годы.
      Весь дом сотрясался от агонии человека, потерявшего единственное существо, ради которого он жил. Боль была похожа на ураган, с ревом сметавший все на своем пути. Зазвенели люстры. Боль вырвалась в коридор, промчалась в узкие чердачные проемы. Она хлопала дверями и скрипела окнами. Затем, когда боль свершила свою скорбную тризну, то все, что осталось от нее, – был человек с бескровным лицом, сидевший в кресле-качалке и безутешно плакавший над маленькой, скорчившейся женщиной, чье бездыханное мертвое тело он держал в своих объятиях.
      – Позвольте мне взять ее. – Доктор Розен положил руку на плечо Майкла. – Крепись, Майкл.
      Они выросли вместе. Майкл изводил Джона Розена в школе.
      Джон поднял Глорию, осторожно взяв ее тело из рук Майкла.
      – Пойдем, помоги мне. – Майкл безропотно пошел за Джоном к кровати. Джон бережно опустил неподвижное тело на постель. – Там. Смотри, Майкл. Она обрела вечный покой. – Майкл послушно посмотрел на свою мать. Глория и в самом деле была похожа на маленького ребенка. Морщины на ее лице разгладились, руки были сложены так, словно она ожидала очередного подарка от Майкла. – Ты видишь, Майкл? Боль больше не терзает ее. В некоторых случаях смерть бывает единственным избавлением.
      Майкл отрешенно кивнул.
      – Майкл? – Голос Джона стал пронзительным и резким. – Майкл! – Клэр услышала возгласы доктора. Он уже кричал на Майкла в полный голос. – Ради Бога, Майкл, вернись. – Когда Клэр стремительно влетела в комнату, доктор изо всех сил колотил Майкла по щекам, пытаясь привести его в чувство. Джон посмотрел на Клэр и в отчаянии сказал: – Лучше пригласить психиатра.
      Но оказалось уже слишком поздно. Та часть Майкла, которая делала его человеческим существом, ушла. Умчавшаяся вдаль, недосягаемая и свободная частичка его человеческой души путешествовала в неведомых сферах и волшебных мирах вместе с матерью. Взявшись за руки, они ожили в шагаловской лазури и осенних дымках пейзажа Тернера. Все, что досталось Клэр, была вежливая функциональная оболочка.
 
      – В любом случае, это все, что у меня, собственно говоря, и было всегда, – сказала она Рейчел по телефону и заплакала.
      – Мне отказаться от Нью-Йорка и приехать? – встревоженно спросила Рейчел.
      – Нет, лучше нам справиться одним. Возможно, это просто шок. Но, Рейчел, его глаза… Они абсолютно пустые. Кажется, ты заглядываешь в темную комнату, за окном которой – глухая кирпичная стена.
      – Клэр, не принимай так близко к сердцу. Это пройдет. Вспомни, сколько времени я не могла прийти в себя. Любой теряет себя, если переживает такие душевные потрясения.
      – В том-то и проблема, Рейчел. Как только Джон Розен ушел, с Майклом было все вроде бы нормально. Он сейчас разговаривает по другому телефону, договариваясь с похоронным бюро. Может показаться, что он говорит о ком-то абсолютно чужом.
      – Бедняжка, Клэр. Уверена, что он полностью войдет в нормальное жизненное русло через какое-то время.
      – Рейчел, не сочти за труд, позвони, пожалуйста, Скотт-Монтрифам. Попроси их обзвонить всех наших друзей. Пусть лучше они узнают о случившемся по телефону, нежели прочтут некролог в «Таймс».
      – Хорошо, Клэр. Я сделаю это прямо сейчас.
      – Благодарю.
      – Жаль, что я сейчас не рядом с тобой, – взволнованно говорила Рейчел. – Позвоню завтра, чтобы попрощаться перед отъездом. Береги себя, Клэр. Крепко обнимаю тебя. – Рейчел положила телефонную трубку и грустно покачала головой. – Надеюсь, Майкл вернется к нам.
      Она вспомнила картины потустороннего мира. Затем вспомнила тигрицу.
      – Прочь, – гневно сказала она вслух.
      Она заглянула в шкаф. «Пожалуй, надену-ка я свое черное платье, – подумала она и улыбнулась. – Никогда бы не подумала, что придет день, когда я буду одеваться ради того, чтобы произвести впечатление». – Она налила себе полную горячую ванну. Аромат масла для ванн «Савой» наполнил помещение приятным запахом. Рейчел расслабленно лежала, глядя на ногти на ногах. «Даже мои ножищи стали выглядеть куда более привлекательно с ухоженными и накрашенными ногтями». Она посмотрела на пушистый островок между ног, наполовину залитый водой и подумала о Лиаме. Но сначала Антея… Интересно, чего она хочет?
 
      Антея вела себя прямолинейно. Она была застигнута немного врасплох ее вновь обретенным чувством собственного достоинства. Куда подевалась костлявая домохозяйка с обгрызенными ногтями, чей день был известен уже наперед своим скучным однообразием с утра до вечера. Вместо этой замызганной бабенки перед Антеей возникла красавица, на которую устремились взгляды всех сидевших в Американском баре мужчин, когда она входила туда. Антея уже успела заказать себе напиток у стойки. Она наблюдала, как Рейчел прошла по бару, и вдруг осознала ничтожность своего собственного заученного изящества.
      Рейчел, одетая в плотно облегающее серое платье, дополнявшееся бриллиантовыми серьгами, опустилась на табурет возле Антеи.
      – Привет, – улыбнувшись, сказала она Антее. Ее огромные карие глаза приветливо устремились на огорченное лицо Антеи.
      – Я узнала вас по фотографии в газете. Антея еще больше помрачнела.
      – Какой фарс. Я думала, во благо, но получилось – во зло.
      Рейчел покачала головой.
      – Нет. Это были не вы. Это были те фанатичные дамочки. Как ваша подруга?
      Антея улыбнулась:
      – Последнее, что я слышала, она готовилась к экзамену на степень по зоологии. Она сказала, что выбрала зоологию вместо социологии, потому что человеческие существа больше не стоят того, чтобы заботиться о сохранении их как биологического вида. И когда наступит конец света, то он произойдет не от взрыва бомбы, а вследствие того, что мужчины и женщины предадут и покинут друг друга. – Антея засмеялась. – Она думает, что Господь сотрет человеческую расу с лица земли и обратит ее снова в животных.
      Рейчел серьезно посмотрела на нее.
      – Действительно, Антея, не так уж она далека от истины. – Рейчел обвела взглядом помещение бара. Там было полно разодетых в пух и прах мужчин, несдержанно оравших друг на друга. Она содрогнулась от столь неприятного зрелища. Рейчел ненавидела гриль-бар. Он очень здорово напоминал мужское отхожее место. Однако она выбрала для ланча именно его, потому что хотела сохранить тишину и покой Речного зала только для себя.
      – Они – динозавры, – сказала она Антее.
      – Но у нас и нет лучше! – воскликнула Антея. Она закурила сигарету и предложила одну Рейчел. – Вы курите?
      – Курила и получала от этого удовольствие, но отвыкла, пока была в больнице. Поэтому благодарю.
      – Рейчел, – Антея выдохнула огромный клуб дыма. – Мне надо поговорить с вами.
      – Ваш столик, мадам, – прервал ее подошедший официант.
      – Спасибо, – ответила Рейчел. Антея потушила сигарету, и женщины направились к своему столику, проходя мимо столов, за которыми сидели только мужчины, смотревшие им вслед жадными похотливыми глазами.
      – У блондиночки прелестные ножки, – услышала она реплику одного из мужчин.
      – А мне больше по душе нежные грудки, – ответил его приятель. Взрыв хохота из-за их столика на мгновение заглушил все разговоры.
      Антея начала говорить сразу же, как только они сели за стол.
      – Знаю, довольно непривычно просить о встрече бывшую жену своего приятеля.
      Рейчел холодно взглянула на нее.
      – Но, Антея, именно это ты и грозилась сделать весь минувший год. Чарльз ни за что бы не решился открыться мне во всем, если бы не ты.
      Голос Антеи стал агрессивным.
      – Ну, ты же все равно его не хотела. Рейчел изумилась.
      – Это он тебе такое сказал?
      – Но это ведь правда, так? Взгляни на себя. Ты же совершенно другая женщина. Когда ты была с Чарльзом, ты была пугалом.
      Рейчел улыбнулась:
      – Да, однако я отнюдь не знала, что не хотела его. Не сердитесь на меня, Антея. Существует многое, за что я обязана именно вам. Если бы не вы, я, возможно, оставалась бы с Чарльзом до самой смерти. – Она умолкла. – Нет… Не думаю, что это продлилось бы довольно долгое время. Скорее всего, я рано или поздно очутилась бы в психиатрической клинике и пробыла бы там до конца своих дней, запертая в замшелой палате, бормочущая себе под нос, так никогда и не понявшая, что к чему и почему все пошло наперекосяк. – Она посмотрела на Антею. – Честно, Антея, я и в самом деле вам очень благодарна.
      – Вы хотите сказать, что действительно он вам больше не нужен?
      – Пожалуйста, Антея, забирайте Чарльза себе. Ему же нужен кто-то, о ком бы он стал заботиться. Он вовсе не настолько неисправим, как может показаться на первый взгляд. – Она вздохнула. – Юлия очень дурно влияет на него… на всех них.
      Антея недоуменно посмотрела на Рейчел.
      – Видите ли, я не могу пристегнуть Чарльза к себе, потому что он говорит, что вы обязательно вернетесь к нему.
      Рейчел покачала головой.
      – Обещаю вам, нет. Я не смогла бы этого сделать. Я ничего не имела лично против вас. Меня возмутила ложь. – Рейчел засмеялась. – В любом случае, это не только вина одного Чарльза. Полагаю, я тоже не создана для супружества.
      Антея сухо поджала губы.
      – А я – напротив. Хочу выйти замуж. Очень хочу замуж за Чарльза.
      Рейчел еще раз покачала головой.
      – Свежо преданье… Антея вдруг смягчилась.
      – Так любезно с вашей стороны, Рейчел… согласиться встретиться со мной. Вы так добры. Смешно, но я мучилась из-за вас целых три года. Знаете, совсем непросто быть «другой женщиной».
      Рейчел коснулась руки Антеи.
      – Могу себе представить. Должно быть, это чертовски трудно. Это вы звонили по телефону и молчали?
      Антея кивнула.
      – Извините за это. Я в то время была в жутком отчаянии.
      – Я тоже. Видите ли, я давно ощущала, происходит что-то неладное. Не смогу объяснить доступно, но это было какое-то чувство пустоты. Внутри у меня разверзлась громадная пропасть. И Чарльз тут был совершенно ни при чем. Все дело было во мне. Я не имела нормальной семьи, поэтому нужно было искать причину внутри себя. А душа моя состояла из разнородных осколков, как говорил Чарльз. – Она сделала кислую мину. – Естественно, он не очень высоко ценил меня. Однако под этой ложной оболочкой моей натуры, той Рейчел, которая имела идеального супруга, двоих детей, «Вольво», скрывался огромный неведомый континент. – Она широко улыбнулась Антее. – Вот что – самое захватывающее во всей этой истории. Как только я избавилась от внешних склеившихся осколков, так смогла свободно и беспрепятственно исследовать саму себя. – У Рейчел вновь мелькнула мысль о Лиаме. – А это занятие оказалось весьма веселым и увлекательным.
      – Вам повезло, – с горечью в голосе заметила Антея. – У вас есть дети. А у меня время подходит к роковой черте. Мне нужно поторопиться успеть сделать то, что уже сделали многие мои подруги. Забота о своих детях – бледное подобие той заботы, которой окружает вас любящий мужчина все эти беззащитные годы одиночества. Ладно, как бы там ни случилось, дети не отвечают за грехи своих родителей и не просятся на этот свет жалкими ублюдками.
      Рейчел вздрогнула.
      – Я была незаконнорожденной. – Она открыто посмотрела на Антею.
      – О, извините… я… и не знала… Рейчел покачала головой.
      – Нет. Это ужасно гнусное слово, но вы правы. Сколько времени потребовалось, чтобы смириться с мыслью о том, что мой отец почувствовал меня всего как быстрый оргазм где-то украдкой на картофельном поле. А вот она я, здесь, знаете, ведь я – наполовину американка.
      Антея не смогла скрыть удивления.
      – Неужели?
      – Да. Не знаю, кто мой отец, но он был летчиком. – Она свободно откинулась на спинку стула. – Ну, ладно. Хватит обо мне. Хотите кофе?
      – Да, пожалуйста. – Антея закурила сигарету. Рейчел на мгновенье задумалась.
      – Послушайте, давайте я напишу вам письмо для Чарльза. Расскажу, как мы вместе пообедали и я дала вам ясно понять, что и речи не может быть о моем возвращении к нему. Адвокаты Клэр говорят, что мы можем развестись совершенно легко. Поскольку я не хочу от него ничего, кроме своей мебели и всяких мелочей, принадлежавших моим тетушкам, проблемы возникать не должно. Над детьми мы оформим совместную опеку. Все, что от нас требуется, это послать соответствующие бумаги судебным чиновникам, а затем явиться на суд и убедиться, что мы все сделали по закону без ущемления прав детей. И можно выпить за то, что все окончено.
      Антея вздохнула.
      – С вашими кусочками все ясно, а как же я?
      – Я не смогу приказать Чарльзу жениться на вас, Антея, – засмеялась Рейчел. – Однако Чарльз – создание весьма неугомонное, но любит комфорт, о чем прекрасно заботится Юлия.
      Антея опустила глаза.
      – Об остальном позаботилась ваша прислуга.
      – Мари-Клэр? – Рейчел посмотрела на Антею. – Да, вполне возможно. Он успевает удовлетворять свои потребности, не выходя из дома, а Юлии даже не приходится волноваться и подолгу дожидаться его.
      – Что такого, если он женится на Мари-Клэр? – с болью спросила Антея. – Многие мужчины именно так и поступают.
      Рейчел пожала плечами.
      – Ну, Антея, вы должны допускать, заигрывая с мужчинами, которые надувают своих жен, что и с вами может повториться то же самое. Поэтому воспринимайте это как должное.
      – Вопрос не в том, чтобы заигрывать и увиваться за женатыми мужчинами, Рейчел. Просто других мужчин вокруг и не существует. Если они одиноки, то они гомики. Мало радости быть уродиной возле извращенца, хотя многие мои подруги делают это. Или… – она тяжко вздохнула, – они такие ужасные дурнушки, что никто не женится на них. Не такой уж богатый выбор.
      Рейчел взглянула на часы.
      – Боже мой! Уже три часа. Я должна собираться, Антея. Ведь мне уезжать сегодня вечером.
      – Везет вам. А мне сидеть возле телефона. Рейчел допила кофе.
      – Это так было привычно для меня раньше… Я имею в виду, мне привычно было сидеть возле телефона, дожидаясь, пока позвонит Чарльз. – Рейчел проводила Антею до двери и усадила ее в такси.
      – Счастливо. Желаю удачи. Антея мрачно улыбнулась.
      – Без нее мне просто не обойтись. Возвращаясь в отель, Рейчел задержалась в фойе и купила в киоске «Космополитэн». Она взяла глянцевый журнал наверх. «Смешно, – подумала она, – я и не представляла, что когда-нибудь буду находить для себя здесь интересные статьи. В журнале «Дом и сад» никогда и не упоминалось об обольстительных мужчинах».
 
      Она все еще читала журнал, сидя возле телефона и дожидаясь звонка Лиама. Около семи часов трепет ожидания и предвосхищение восторженных наслаждений потихоньку угасли. Она взглянула на маленькие часики, стоявшие на тумбочке возле кровати. Уже было восемь часов. Он не придет, подумала она. Горничные приходили приготовить постели. Рейчел в сердцах швырнула журнал. Медленно она прошла в гостиную и посмотрела на себя в зеркало. Золотистая накидка на ее платье переливалась под ярким освещением гостиной, она распустила волосы, которые так аккуратно и тщательно укладывала днем. Она смотрела на свое лицо, обрамленное темными густыми локонами.
      – Проклятый идиот, – сказала она и отправилась в ванну.
      Вдруг откуда ни возьмись появилась тигрица. Она бросилась на Рейчел без всякого предупреждения. Рейчел закричала от внезапно пронзившей ее боли и скатилась на кровать.
      – Чарльз! Чарльз! – неистово звала она на помощь. Она плакала и искала защиты в его родных объятиях. Их кровать. Их жизни, которые невозможно отделить друг от друга. Несколько часов спустя она стояла у окна и смотрела на Темзу, бесшумно струившую свои воды неподалеку. Вода всегда успокаивала ее. Она представила ладьи Елизаветы I, величаво плывущие посередине реки. Рейчел видела богато и пышно одетых людей, мерцанье бриллиантов, слышала музыку. Темза была символом бесконечности и бессмертия для нее. Рейчел поежилась от прохладного ночного ветерка. Незачем было возвращаться назад. Она заставила себя вымученно улыбнуться. Все равно, если я вернусь сейчас назад, мне придется стоять в очереди. Особого восторга от мысли, что ей пришлось бы делить Чарльза с Мари-Клэр и Антеей, Рейчел не испытывала.
      Высплюсь в самолете, подумала она. Интересно, а если бы я сказала Лиаму «да» вчера вечером, он бы позвонил мне сегодня? Она пожала плечами. Слишком плохо… и думать (она была слегка шокирована), думать, что я кладу Мицуко возле колен. Рейчел покраснела. И между ног, призналась она. О, Рейчел, а что бы сказала Преподобная госпожа настоятельница? Она засмеялась. Вдруг она ощутила внезапный зверский голод.
      – Будьте любезны, пришлите мне бутылку шампанского «Дом Перигнон» и салат с цыпленком.
      Ночной официант привез заказанный ужин и умышленно опустил глаза на тот случай, если дама окажется не одна. Однако Рейчел была совершенно одна в гостиной и, свернувшись калачиком, читала журнал. «Какая жалость, – вздохнув, подумал про себя официант, – видеть столь красивую женщину в одиночестве».
      Когда он ушел, Рейчел принялась смаковать шампанское. Я теперь так много знаю о еде и винах, признала она, но совсем ничего об отношениях. Она перелистывала страницы журнала. Мммм…майонез очень приятный… «Сорок способов усиления оргазма», – прочла она вслух. Не оргазма мне не хватает, пробормотала она. Цыпленок оказался немного пряным на вкус и таким нежным, что таял во рту. Мне не хватает мужчины… настоящего мужчины…
      Она взглянула на бутылку шампанского, стоявшую в ведерке со льдом.
      – Тост, – произнесла она, поднимая бокал. – За Нью-Йорк, – сказала она, вставая. Рейчел взглянула в свое отражение. На ней все еще было вечернее платье. Чудесная темноволосая женщина в зеркале стояла с поднятым для тоста бокалом. Они поддержали друг друга. – За Нью-Йорк.

      Когда Рейчел прибыла в Нью-Йорк, ее американская половина чувствовала будто возвращается домой.
      – Муня, – сказала Рейчел, стоя на его кухне, – тебе можно жить в холодильнике. Он такой огромный.
      Муня засмеялся.
      – Мне, как старому скучному холостяку, именно это больше всего нравится в американской жизни. Все здесь огромных размеров. Внушительнее, чем сама жизнь, правда. Если сравнить даже кухонную утварь, то мамина кухня кажется такой допотопной.
      Рейчел с интересом заглядывала в кухонные ящики.
      – А это что за штука такая? – она помахала пластиковым предметом.
      – Это ложка для спагетти. Подцепляешь ею спагетти, и потом ловишь вот этими зубчиками.
      – Ты хочешь сказать, что с этой ложкой их больше не придется гонять по всей кухонной раковине?
      Муня засмеялся.
      – Общий замысел именно таков. Знаешь, Рейчел, ты оказалась гораздо лучше, чем я ожидал. Я внутренне подготовился, что заберу в аэропорту нервную развалину.
      Рейчел улыбнулась ему.
      – В самом деле, Муня, я пережила такой крах, что мне самой пришлось сомневаться, выживу ли я, причем, делать выбор самой и очень быстро: или я одолею болезнь, или мне придется провести остаток дней, выпуская из себя, время от времени, агонию по частям, типа того, как из старых кукол частями высыпаются опилки. Многим женщинам не удается преодолеть себя и собраться с силами. – Она сделала паузу. – Многие ждут этого от сиделки или доктора Прингла… или еще кого-то, кто придет и склеит их в единое целое. – Она покачала головой. – Я сразу сделала вывод, что собирать себя должна я сама. Не забывай, у меня есть Анна и Клэр… и ты.
      – Слушай, позволь мне пригласить тебя куда-нибудь на обед. Здесь, через дорогу, есть очень уютный ресторанчик.
      Рейчел посмотрела на него.
      – Это так мило, Муня, но мне хотелось бы сначала освоиться в твоей квартире.
      – Это не квартира, Рейчел, – Муня весело засмеялся. – Американский английский – совершенно другой язык. На самом деле это называется «чердак» или верхний этаж торгового склада. Когда-то весь район за пределами площади Вашингтона был забит всевозможными складами. Эту огромную территорию использовали под складские помещения. Затем политические веяния сменились, наступили шестидесятые годы, время хиппи, и вдруг эти здания стали жутко модными.
      – Муня, только не говори мне, что ты претенциозный раввин!
      Муня пожал плечами.
      – Мне очень нравится мой чердак. Видишь ли, еще в Еврейской теологической семинарии я сделал для себя вывод, что не смог бы мошенничать и прикрывать религией свои гомосексуальные наклонности. Поэтому я дал обет безбрачия. – Рейчел понимающе кивнула. – Это нелегко сделать раввину. Видишь ли, раввины, не то, что христианские священники, им обязательно нужно жениться. Поэтому члены конгрегации постоянно берут меня в оборот и знакомят с очаровательными еврейскими принцессами. – Он засмеялся. – Ты восстановишь мою репутацию в конгрегации. Но в любом случае, я не собираюсь жениться или иметь детей. У меня очень приличное жалование в моей новой конгрегации, потому что непосредственно этот храм собирает много верующих самого различного уровня достатка. Здесь, в этих зданиях, живут банкиры, адвокаты, врачи, потом есть здесь и бедные семьи, живущие в однокомнатных хибарках, набитых как бочки с селедкой, эти блоки расположены там, внизу. Итак, мои отношения с людьми определяют мой уровень жизни.
      Рейчел прошла из громадной просторной кухни во внушительную гостиную.
      – Здесь так красиво, Муня. – Она восхищенно обвела взглядом натертые до блеска деревянные полы, на которых, словно изысканные драгоценности, тут и там лежали персидские молитвенные коврики. Огромные, стоявшие вдоль стен диваны, дышали комфортом. Из стены выступала старая голландская печь, выложенная бело-голубой плиткой, контрастно дополнявшей кремовые глубокие кресла. – Такое спокойствие. – Рейчел подошла к большим французским окнам мансарды. – Можно выйти?
      – Да. Я укрепил запасной выход на случай пожара.
      Рейчел открыла окна с двойными рамами. Шум Нью-Йорка тут же испугал ее. Она снова вошла в помещение.
      – Там кипит жизнь. Муня кивнул.
      – Это еще одна причина, по которой я очень люблю свой чердак. Если у меня подавленное настроение или депрессия, я просто выхожу туда и стою, ощущая бурный и могучий поток жизни простирающегося подо мной города. Депрессию как рукой снимает. Рейчел, я заказал для тебя пиццу, сейчас принесут прямо сюда. У нас это в порядке вещей, причем, пиццу готовят не так, как в Англии, просто пальчики оближешь, настолько вкусно.
      – Я никогда не испытывала особого восторга перед пиццей, – ответила Рейчел, – однако полагаюсь на твой вкус.
 
      – Это было просто восхитительно, – Рейчел вытерла рот и ощутила в животе непривычную тяжесть. – Должно быть, я поправилась сразу на пять фунтов.
      Муня взглянула на нее с противоположного конца стола.
      – Подожди, ты попробуешь еще ужин.
      Всю вторую половину дня он получал истинное наслаждение от того, что преподносил ей бесчисленные милые сюрпризы.
      – Нет, Рейчел. Нечего сидеть дома. Это твой первый вечер в Нью-Йорке, и я хочу, чтобы он остался незабываемым. – Он проводил ее в одну из свободных комнат. – Устраивайся, чувствуй себя как дома и прими душ.
      Рейчел тут же влюбилась в комнату. Она выглянула в окно. Внизу по улицам всюду сновали маленькие точечки. А здесь и в самом деле очень грязно, отметила она. Рейчел оглянулась. Мебель стояла прочная и массивная. Кровать была сделана из вишневого дерева. Она любовно провела ладонью по богатой ажурной резьбе. Ковер был пятнистым, просто сине-зеленым. Письменный стол у окна был сделан из сосны и отполирован. Викторианской эпохи шезлонг завершал убранство спальни. Интересно, а где же шкафы? Должно быть, в ванной. Она открыла дверь. Боже мой! Какая роскошь! Муня позаботился о масле для ванн и множестве больших пушистых полотенец кремового цвета. Вот они где, шкафчики. Рейчел увидела целую стену шкафов и полок.
      У нее всегда особую любовь вызывали ванные комнаты. Пол был выложен мраморной плиткой. Рейчел вдруг почувствовала острое желание принять душ. После самолета на коже остался неприятный кисловатый запах.
      Как только первые струи воды ударили по ее телу, она поняла, что обнаружила новую восхитительную игрушку. Так вот о чем рассказывала Джейн. Она ухмыльнулась. Попробуем, насколько это приятно. Она отцепила лейку и направила тугую струю душа между ног и тут же засомневалась, стоит ли продолжать это занятие. «Нет, пожалуй не стоит, – подумала она, – слишком устала. Как бы не уснуть за ужином. Но если я не найду мужчину, то обязательно прихвачу такую штучку с собой в Лондон, – пообещала она. – Возможно, – с надеждой подумала она, – я заимею обоих».
 
      – О, Муня, здесь просто чудесно. – Рейчел стояла в дверях. Муня подобострастно и благоговейно воссоздал интерьер английской столовой. Рейчел словно очутилась во времени своей юности, когда сидела за неторопливыми трапезами с тетушками Беа и Эмили. Глаза наполнились слезами. Муня уже зажег свечи. В мягком свете благородно мерцал изящный шератон, обеденный стол из атласного дерева. Стулья, обитые полосатой парчой эпохи принца Регента, чинно стояли в ряд, дожидаясь своей очереди.
      Муня улыбнулся.
      – Мне очень нравится эта комната. Знаешь, как маленький еврейский школьник, я всегда свято верил, что наступит тот день, когда я поселюсь там, где ко мне, по крайней мере, будут терпимо относиться, и обязательно заведу вот такую комнату.
      – Те картины просто великолепны.
      Муня взглянул на тихий уголок английского сельского пейзажа.
      – Вот такой я люблю вспоминать Англию, – сказал он. – Эти картины написаны малоизвестными художниками Норфолкской школы, – он поспешно добавил: – Под «малоизвестными» я подразумеваю тех художников, которые не так знамениты, как Констебл, например. – Муня прекрасно помнил, во сколько ему обошлась каждая из этих картин.
 
      – Попробуй рыбку, – сказал Муня за ужином. Рейчел уже съела тарелку сытного борща со сметаной.
      – О, это ужасно.
      – Тактичность никогда не была одной из твоих добродетелей, Рейчел, – хихикнул Муня.
      Она сморщила носик.
      – Знаю, все равно, ты же хихикаешь. – Она попробовала круглый рыбный шарик с веджвудской тарелки. – И в самом деле замечательно. – Она удивленно посмотрела на Муню.
      – Отлично. Рад, что тебе понравилось. В Нью-Йорке полно всяческих изысканных еврейских деликатесов.
      Они беззаботно болтали до конца трапезы, и каждый по-своему наслаждался вкусом поданных блюд.
      После ужина Рейчел лежала на одном из огромных диванов в гостиной. Муня растянулся на полу, положив под голову мягкую бархатную подушечку. Они слушали Бетховена. Покой нарушался только звуком работающей на кухне посудомоечной машины.
      – Я-то думал, – начал Муня, – что придется часами выслушивать всякие небылицы про Чарльза.
      Рейчел посмотрела на него.
      – Не волнуйся. Я их все уже выговорила Анне и отчасти – Клэр. – Она повернула голову и посмотрела на Муню. – Я приехала сюда ради своего удовольствия. Больше не хочу себе в нем отказывать и желаю наслаждаться жизнью.
      – Так и будет, дорогая. Пошли. Пора спать. Завтра ударим по городу.
      – Завтра я буду осматривать все достопримечательности, которые здесь показывают туристам, – Рейчел сладко зевнула.
      – Ладно. Идет, – ответил Муня. – Мы так и сделаем.
 
      – Я никогда больше в жизни не захочу осматривать небоскребы. О, мои бедные ноги.
      Рейчел сняла под столом туфли. Муня улыбнулся.
      – Ты же сама сказала, что все посмотрим. Рейчел обиженно поморщилась.
      – Но я же вовсе не имела в виду, что за один день. Мы посмотрели… Сейчас вспомню… Статую Свободы, 5-е авеню… – Она вздохнула. – Вообразить только, что я – Рейчел Кавендиш у Тиффани и в Линкольн-центре…
      – Мы завтра опять пойдем туда, – сказал Муня. – Я попросил парочку друзей присоединиться к нам. Купил билеты на «Богему».
      Рейчел захлопала в ладоши.
      – Я никогда еще не бывала в опере. Чарльзу это не нравилось. Как замечательно! О, Муня! Смотри, какой вид открывается отсюда.
      Они сидели возле окна в Радужном зале, высоко над Рокфеллер Плаза.
      Муня проследил за взглядом Рейчел.
      – Да, мы на уровне шестьдесят шестого этажа.
      – Все похоже на страну из волшебной сказки. Отдел шоколада Блумингдейл, Всемирный торговый центр – все эти деловые маленькие вертолетики. Они похожи на пчел, садящихся на гигантские бетонные цветки. – Она тяжело вздохнула. – Мне никогда и в голову не приходило, какая я, оказывается, провинциалка. Эти нью-йоркские женщины просто потрясающие.
      Повсюду, где бы они ни были, она обращала внимание на окружавших их женщин. Она заметила, как громко они разговаривают, где попало, стряхивают пепел от сигарет и сильно размахивают руками.
      – Пожалуй, они излишне раскованны, – согласился Муня. Те женщины, кого ты, в основном, видела во всех посещенных нами местах, несгибаемые деловые дамы, которые не уступают мужчинам в ведении дел.
      – А где же тогда мужчины? Муня осмотрелся по сторонам.
      – Понятно, что ты имеешь в виду. Подобным женщинам и не нужны мужчины, они уже много лет тому назад перешагнули свою черту, поэтому, если они с мужчиной, то он, как правило, гомосексуалист.
      Рейчел снова потихоньку огляделась. Тут и там сидели весьма солидного вида мужчины с женщинами, женами или любовницами, кто их там разберет, подумала она, и еще – очень много женоподобных мужчин. Женщины же, в основном, ужинали или в одиночестве, или в компании еще одной женщины.
      – Учти, – пояснил Муня, – женщины в этой стране вышли на рабочий рынок задолго до того, как это случилось в Британии с англичанками.
      Рейчел взглянула на него.
      – Боже, Муня. Надеюсь, в Англии такого не произойдет.
      – Почему же? – Муня поднял брови. – Большинство мужчин не желают иметь ничего общего с, так называемыми, раскрепощенными женщинами.
      Рейчел кивнула.
      – Верно. Такие, как Чарльз, – безусловно. О, Муня, – она резко повернулась к нему. – Какого черта, ты превратился в гомосексуала? Это такая потеря. Из тебя получился бы замечательный муж и добрый отец.
      Глаза Муни затуманились болью.
      – В моем конкретном случае, в этом виноваты сложившиеся отношения с Руфью. – И Рейчел, и Муня пили «Том Коллинз», фирменный напиток этого ресторана. Муня уже пил третью порцию. – Ты не можешь себе представить, насколько клаустофобными были эти отношения. Когда отец уезжал по делам, она обычно спала на свободной кровати со мной в спальне. Когда мне исполнилось 13, я осознал, что даже ее запах в комнате по утрам возбуждает меня. Я отправлялся в ванну и сидел там с этой проклятой эрекцией. В конце концов, – Муня взглянул на Рейчел, – однажды я заперся от нее, она очень обиделась, но я не смог ей объяснить, почему закрыл дверь с тех пор стал держаться от нее, как можно, дальше.
      Рейчел была в недоумении.
      – Но она же и в мыслях не держала никакого злого умысла против тебя. Я помню ее очень любящей и всецело поглощенной только заботой о тебе.
      – В том-то все дело. Именно в этом корень всего зла. Она безумно любит меня и пришла бы в неописуемый ужас… – он поправился, – придет в неописуемый ужас теперь, если узнает, что я гомосексуалист. Она все еще надеется заполучить в невестки жену раввина, внучат. – Муня смолк, как только официант принес им мясо.
      – Я никогда ничего подобного не пробовала, – сказала Рейчел, с удовольствием впиваясь зубами в свой кусок. – Надо, какого размера! Так что же, Муня, продолжай! Почему ты считаешь ее собственницей по отношению к себе?
      Муня усмехнулся.
      – Таких женщин, как она, – море. Она очень властная, смышленая и бесконечно занудная. Руфь с Юлией – замечательная парочка, похожи, как две капли воды.
      Рейчел думала о Чарльзе.
      – Знаешь, Муня, по-моему, Чарльз тоже не особо любит женщин.
      Муня думал об этом. Проглотив прожеванное мясо, он сказал:
      – Тяжело не испытывать страха перед другими женщинами, когда первой предала тебя собственная мать.
      – Что ты имеешь в виду? – Рейчел отпила из своего бокала.
      – А вот что. На мой взгляд, мать считала отца невероятным занудой. Он ни о чем больше не мог думать, кроме своего бизнеса, поэтому она целиком и полностью обратилась ко мне. В детстве она была мне матерью, а потом стала любовницей просыпавшемуся во мне мужчине. Вот здесь-то я и пришел в ярость. Мать целует своего сына с любовью, а не с исступленным сладострастием.
      В голосе Муни зазвучала такая боль, что Рейчел решила сменить тему для разговора. Они уселись в такси и доехали до площади Вашингтона, а оттуда прошлись пешком до своего чердака. Рейчел была напугана. Водитель-негр долго и колоритно рассказывал о жестоких убийствах, произошедших за последнее время в этом районе. От канализационных люков на дороге поднимался пар и окутывал ей ноги до лодыжек. Мимо проходили праздношатающиеся бродяги с бумажными сумками, наполненными спиртным и еще всяким загадочным содержимым. Весь тротуар был завален старыми картонными коробками. Когда они наконец добрались до угла Бикер-стрит, Рейчел бесконечно обрадовалась. Муня открыл дверь.
      – Входи. Всего шесть лестничных пролетов, – сказал он. Рейчел, отдуваясь, забралась наверх.
      – Приготовлю кофе по-ирландски и принесу тебе чашечку в постель, – крикнул Муня из кухни.
      – Хорошо. Просто чудесно, – Рейчел направилась в свою комнату и облачилась в ночную сорочку. Она сидела в кровати, положив подбородок на согнутые колени, когда Муня внес два серебряных кубка. Они дружелюбно сидели, попивая крепчайший горячий кофе с виски и продолжая беседовать.
      – Ты и сливки сюда добавил. Я бы не смогла так сделать, – сказала Рейчел. Муня вдруг показался ей таким усталым и беззащитным. Рейчел допила кофе и очень решительно посмотрела на него.
      – Ты можешь провести ночь в моей постели, Муня, – она интуитивно чувствовала, как он расстроился, излив ей всю свою душу. Он был очень домашним человеком. Она улыбнулась. – А я вовсе не хищница. Мы только убаюкаем друг друга.
      Муня посмотрел на нее.
      – Я так надеялся, что ты попросишь меня об этом.
      Он снял с себя одежду абсолютно без всякого стеснения и скользнул к ней в кровать. Они лежали обнявшись, и Муня заплакал.
      – Все хорошо, – шептала Рейчел. – Я здесь, с тобой. – Вскоре они быстро уснули, продолжая крепко обнимать друг друга.
 
      Рейчел проснулась раньше Муни. Она потихоньку встала и пошла на кухню. Заглянув в холодильник, достала оттуда шесть рогаликов, лежавших в пакетике, приготовила кофе и понесла все на подносе в спальню.
      Муня уже проснулся. Вид у него был как у беззащитного маленького ребенка.
      – Знаешь, Рейчел, – сказал он, и при этом его глаза широко распахнулись от удивления. – Ты – первая женщина, с которой я провел ночь.
      Рейчел рассмеялась.
      – Ну, а ты для меня – только второй мужчина. Разве это ужасно?
      – Не говори глупостей, Рейчел. Так приятно прильнуть к другому человеческому существу, которое тебя понимает. Это великое чудо!
      Рейчел кивнула.
      – Мне тоже этого не хватает. Я так привыкла засыпать рядом с теплым живым телом. – Она поставила поднос с завтраком на кровать и снова забралась в постель. Муня взял рогалик. Рейчел с чувством воскликнула: – Возможно, наступит день, когда мужчины и женщины смогут ложится в кровать и просто расслабляться.
      Муня с тоскливой задумчивостью ответил:
      – Возможно, придет такое время, когда люди будут ложиться в кровать, не требуя ничего друг от друга. Знаешь, Рейчел, я не о сексе тоскую, я всегда, если захочу, смогу увидеть эротический сон. Гораздо больше мое сердце тоскует по сердечному и любящему партнеру.
      – Я понимаю, о чем ты. Я тоже истосковалась по нему. Теперь, когда я вдруг оказалась предоставлена сама себе, моя душа натыкается на огромные айсберги одиночества.
      Рейчел откусила свой рогалик и добавила:
      – Иногда, когда гуляю по улице, меня охватывает необъяснимое волнение. Такое безотчетное чувство! Я словно птичка, попавшая в сети и стремящаяся выбраться оттуда изо всех сил. Наступает момент, когда кажется, что небо обрушивается на мою голову. Я стрелой влетаю в магазин, – она засмеялась. – Люди думают, что я сошла с ума.
      – Нет. Большое количество людей испытывают то же самое. Я успокаиваю многих заблудших членов сегрегации. То, что ты описала, точь-в-точь совпадает с их переживаниями, только у всех свои образы. Так чудесно, когда ты успокаиваешь меня, Рейчел. – Они улыбнулись друг другу. – Какие планы на сегодня?
      Рейчел задумалась.
      – Я бы хотела просто побродить где-нибудь здесь, поблизости, заглянуть в магазинчики.
      – Ладно. Пойду приму душ, и мы отправимся на прогулку по окрестностям. Днем нужно будет обязательно отдохнуть: вечером вернемся очень поздно.
      – Ах, да, опера…
 
      Они провели целый день, заглядывая во все маленькие магазинчики района, во многих витрины были завешены циновками из душистой травы.
      – Устрицы, – заметила Рейчел и затащила Муню в маленький рыбный бар. – Они здесь гораздо дешевле, чем в Англии. – Они посидели за бутылкой «Пуйлли Фьюзе», закусывая парой дюжин крупных, остро пахнувших морем, устриц.
      – Превосходно, – Рейчел жадно вдыхала аромат. – Просто восхитительно! Сижу здесь, в центре Гринвич Виллидж, и поедаю устриц. – Она набрала две огромных сумки футболок фирмы «Биг Эппл» и джинсов для Сары и Доминика.
 
      Рейчел сидела в огромном оперном зале Линкольн-центра. К тому времени, как Мими страдала, стоя над мрачной могилой, Рейчел расстроилась окончательно.
      – Муня, – сквозь слезы говорила она. – Ты не сказал мне, что люди отваливают такие деньги, чтобы терзать свою душу такой скорбью.
      Ли, одна из приятельниц Муни, нежно обняла Рейчел.
      – Тс-с, – шепнула она ей, смеясь. – Я представляла всех англичанок бесчувственными и холодными.
      Она сильно, отнюдь не по-дамски, засопела, шмыгнула носом и промокнула глаза.
      – Мне достаточно заглянуть в «Ридерз Дайджест» и я тут же вою. А уж «Лесси», – она выразительно мотнула головой, – напрочь выбивает меня из колеи.
      – На этот раз, по-моему, вам повезло. Вот. Возьмите мой носовой платок. Ваш – совершенно мокрый.
      – Спасибо, Ли, – Рейчел благодарно взглянула на нее.
      Ли была молодой особой с поразительно яркой внешностью. Худенькая, по последней моде, с большим крючковатым носом и смоляными волосами. Но больше всего внимание Рейчел привлек сверкающий огонь ее глаз. Несмотря на то, что глаза были глубоко посажены, они отнюдь не казались маленькими. Более того, взгляд был живым и проницательным. Выражение лица Ли тут же запало Рейчел в душу. Оно излучало такую нежность! Рейчел опустила глаза на свой смятый платок. Где-то в глубине сознания шевельнулось смутное воспоминание.

      Несколько дней спустя Рейчел лежала в объятиях Ли.
      – Я знаю, что это, – сказала Рейчел. – Я всегда с нетерпением ожидала этого момента, когда в детстве любила лежать возле своей тетушки Эмили. – Она вздохнула. – С тех пор жизнь никогда не казалась мне простой или безопасной. – Она приподнялась на локте. – Ли, я не помню, что произошло прошлой ночью. – Рейчел смутилась. – Совершенно не привыкла к американским коктейлям.
      Ли засмеялась и потянулась.
      – Ну, милая, – Ли, обнаженная, лежала поверх своего пухового одеяла. – После ужина все ушли. Муне ты сказала, что хочешь остаться и поговорить со мной. Поэтому он пошел домой, а ты попросила меня заняться с тобой любовью.
      Внезапно все отчетливо проступило в сознании Рейчел. Она ухмыльнулась.
      – Да. Теперь припоминаю. Мы много смеялись. Ли, в свою очередь, улыбнулась Рейчел.
      – Ты испытала такой бурный и восхитительный экстаз, – Ли покачала головой. – Затем ты открыла глаза, посмотрела на меня очень серьезно и сказала: «Благодарю тебя, Господи, за это». Я спросила, что ты подразумеваешь под этим. Но ты уже уснула. Ты только умудрилась пролепетать, что предпочитаешь заниматься этим с мужчинами, а потом отключилась и захрапела.
      Рейчел чуть не провалилась на месте от стыда и ужаса.
      – Ли, – наклонилась она к подруге, крепко поцеловав ее в губы. – Я вовсе не хотела тебя обидеть.
      Ли нежно отстранила ее.
      – Ты вовсе не обидела меня, Рейчел. Я все понимаю. Скорее всего, ты была замужем за человеком, который все время твердил тебе, что ты или фригидна, или лесбиянка, если не можешь отвечать на его ласки. Такое со многими женщинами случается. Как твое самочувствие сейчас?
      – Здорово, хотя это и забавно. – Рейчел села. – Мне всегда было непонятно, как же можно заниматься любовью с другой женщиной. Теперь поняла.
      – Ну и как это? – весело спросила Ли.
      – Все равно, как я делала это сама, только не так одиноко. Мне приятна была мягкость твоей груди, но… – она запнулась.
      – Ты можешь сказать мне, Рейчел. Мы же теперь подруги, помнишь? – Ли взяла Рейчел за руку.
      – Мне не хватает мужского отличия. Хочу сказать, что возникает такое чувство, будто какой-то важный компонент – думаю, это слово подходит точнее всего – отсутствует.
      Ли кивнула.
      – Я имела те же ощущения, когда была замужем. Долгие годы боролась с чувством, словно то, что я сексуально разделяю с мужем, было слишком совместимым, приевшимся. Я искала разнообразия в ком-то другом, – Ли сцепила руки на затылке. Ее темно-оливковое тело с совершенными линиями и формами вытянулось поверх желтого пухового одеяла. – Я попробовала других мужчин даже во время нашего брака, но не нашла ничего пикантного. В конце концов, мы прекратили наши интимные отношения. Затем я повстречалась с Кейт, – ее лицо просветлело от одного только воспоминания. – Вот тогда-то я и постигла истинную суть любовных отношений.
      – Что случилось с Кейт? – спросила Рейчел.
      – Она умерла. – Ли устремила взгляд на противоположную стену, где висела фотография ее любовницы. – Она была издательницей. Мы познакомились через моего мужа. Полюбили друг друга. В те дни подобные отношения еще не вошли в моду, не то, что сейчас. – Она печально покачала головой. – Я потеряла опеку над своими двумя детьми, так как судья сказал, что лесбиянки не могут быть достойными матерями.
      Она содрогнулась, вспомнив, как держась за Кейт, кричала в суде: «Верните мне детей!». Два подростка с серьезными лицами и взрослыми взглядами смотрели на нее с отвращением.
      – Ладно, по крайней мере, это все в прошлом. Дети проводят много времени здесь, однако в душу им тогда здорово наплевали. И все-таки Кейт – это десять восхитительных лет моей жизни! На день Благодарения исполнится два года, как она умерла.
      – Ты знаешь, почему отдаешь предпочтение женщинам? – спросила Рейчел.
      Ли поднялась на ноги.
      – Подожди. Возьму сигарету. – Она вернулась в комнату, закурив «Мальборо». – Я много лет ломала голову над этим вопросом, но, когда ответ нашелся, меня он уже больше не волновал. Моей избранницей стала Кейт. Не потому что она была женщиной. Это вполне мог оказаться бы и мужчина, с равным успехом. В Кейт заключалось нечто уникальное только для меня. То же она испытывала и по отношению ко мне. Для нас не имело существенного значения, какую форму имеют наши гениталии. Вот почему для нас явилось тягчайшим испытанием вмешательство других людей в наши отношения. Они принадлежали исключительно нам, и были сугубо личными. – Голос ее стал сердитым.
      – А как же группировки мужчин – гомосексуалов?
      Ли замолчала и посмотрела на Рейчел.
      – Нельзя выхватить интимные отношения и превратить их в политическое движение. Ничего не выйдет. Посмотри, что творится между мужчинами и женщинами. – Рейчел закатила глаза. Ли горько засмеялась. – В Америке лелеют несбыточную надежду, что мужчины якобы изменят что-то вокруг женщин, изобретут новые взаимоотношения, и это позволит женщинам занять полноправное место в мире. А на деле все происходит так, что мужчины настолько враждебны к женщинам, от них исходит такая угроза, что большинство женщин, достигших независимости, оказываются в одиночестве. Или же, от этого я тоже не в восторге, они устремляются друг к другу в поисках душевного покоя, а затем приходят к единодушному мнению, что мужчины – их враги. Однако врага-то не существует, Рейчел. Ты понимаешь это?
      Рейчел совершенно некстати засмеялась.
      – По-моему, не огорчаться и не сердиться на Чарльза – дело весьма трудное.
      «Не говоря уже о Лиаме», – подумала она.
      – Подумай, Рейчел. Ты выбрала Чарльза, и, держу пари, совершенно ошибочно. Женщины не могут загонять мужчину вить себе гнездышко, а затем вопить о том, что они не изменились.
      – А почему, собственно говоря, они должны меняться? Чарльз пальцем о палец в доме не ударил. У него есть мама, Антея, прислуга, выполняющая любую его прихоть, – резко сказала Рейчел. – Ему даже сморкаться самому не приходится.
      – Да, но кто обеспечивает систему поддержки его отвратительного махрового нарциссизма.
      – Полагаю, другие женщины.
      – Точно. Порядок наводить надо начинать с дома каждой конкретной женщины. Слишком много наших сестер выкладываются, чтобы обустроить мир на всей планете, но забывают о дерьме, которым завален собственный задний двор.
      – Ты абсолютно права, – засмеялась Рейчел. – И все-таки, Ли, знаешь, мне очень хочется теплых любовных взаимоотношений с кем-нибудь. После минувшей ночи, я поняла, что в основе моей лежит сексуальное влечение к мужчинам, а не к женщинам, – она задумалась. – Действительно, я не только поняла, что не извращенка, но вычистила множество негативных ощущений в душе. Все они были порождены Чарльзом. Кроме того, я поняла, что для меня отрезан путь в какие-то группировки или объединения гомосексуалистов. Это совершенно неприемлемо как альтернатива. Жаль, но снова передо мной безбрежные просторы одиночества. И все-таки, в качестве друзей я предпочтение отдаю женщинам. Существуют единицы мужчин, которые интересны и искренни в той же степени, как и женщины. – Рейчел вдруг загрустила по Джейн.
      – Бедные мужчины, – сказала Ли. – Они такие эмоциональные калеки. Однако нехорошо нам выбивать у них костыли. Иначе они поднимут их против нас. Ладно, Рейчел. Нью-йоркцы так болтливы. Хватит философствовать. Давай вставать. Я свожу тебя на прогулку в центральный парк. С Муней мы встретимся за обедом. Я знаю один приятный китайский ресторанчик. Держи. Одолжу тебе джинсы и свитер.
 
      Рейчел всячески избегала вопросительных взглядов Муни. Втроем они сидели в ресторане «Пенг», расположенном на 44-й улице восточной части города.
      – Попробуй пирог с голубятиной и водяными каштанами, – посоветовал Муня.
      – Нет, по-моему, Рейчел стоит попробовать блюдо «Дракон и феникс» – настояла Ли.
      – А что это?
      – Это особое блюдо, приготовленное из цыпленка и омара.
      – Но, – Муня невинно посмотрел на Ли, – Рейчел уж наверняка понравится бамбуковая корзиночка, на которой подают пирог.
      Рейчел утвердительно кивнула. Ли засмеялась.
      – Сдаюсь, но вино буду выбирать я.
      – Подумать только, я спала в одной кровати с Муней и занималась любовью с женщиной, – тихонько прошептала Рейчел.
      Ли весело поинтересовалась.
      – Что, Рейчел, замечталась?
      Рейчел покраснела и понадеялась, что Ли не прочтет ее мысли: довольно странно сидеть за одним столом с одетой Ли, когда всего несколько часов назад обе лежали в постели абсолютно голыми. И к Муне, и к Ли, Рейчел испытывала почти что родственные теплые чувства.
      Ресторан был переполнен. Рейчел никак не могла привыкнуть к этому шуму.
      – Американцы всегда так кричат? – спросила Рейчел у Муни.
      – Нет, Рейчел, только нью-йоркцы.
      – Мы все много вопим, – вставила Ли.
      – Перебиваем друг друга, – поддразнил ее Муня. – В самом деле, Ли, тебе стоило бы немного позаимствовать сдержанности от англичан.
      Ли покачала головой.
      – Слушай, Муня, я буду восторгаться вашими прекрасными старинными зданиями, но отнюдь не вашими эмоционально оцепенелыми мужланами. – Она передернула плечами. – Однажды я провела в Англии целое лето. Дождь шел не переставая…
      – Так уж и не переставая, – засмеялась Рейчел.
      – И, – продолжила Ли, – в картинной галерее мне сделал предложение мужчина без подбородка и выступавшими, как у кролика, зубами.
      – Неужели? – удивилась Рейчел. – А я-то думала, что ты до смерти была запугана англичанами.
      Ли рассмеялась.
      – Вообрази, можно ли получить наслаждение с человеком, который говорит: «Позвольте, не будете ли вы так любезны отобедать со мной?» – она весело передразнила своего потенциального соблазнителя.
      – Я думала, такое бывает только в кино.
      – К сожалению, не только в старых фильмах, – сухо сказала Рейчел. – Наша английская система школьного образования на самом деле поставляет своеобразных евнухов. Положение дел немного улучшилось с тех пор, как я закончила школу, но, честно, Ли, какое это испытание для маленького мальчика. Французы или итальянцы, по крайней мере, позволяют своим детям визжать, а мы должны держать все в себе наглухо застегнутым. Женщины в Англии страшатся, что прослывут агрессивными или крикливыми. Мэгги Тэтчер называют «Железная Леди», и вряд ли она умеет повышать свой голос. Она призналась, что однажды кричала. Газеты подняли такую шумиху!
      – Вот почему я выбрал жизнь в Нью-Йорке, – Муня посмотрел на Рейчел. – Теперь ты поняла, почему?
      Рейчел кивнула.
      – Словно ты находишься в бутылке с шампанским, – она слегка захмелела. – И я чувствую себя одним из маленьких золотистых пузырьков, вырывающихся вместе с сотнями других пузырьков.
      – Эй, что вы хотите делать сегодня? – спросила Ли.
      – Как насчет Таймс-сквер?
      – О, Рейчел, – запротестовал Муня, – если честно, то это не лучшее место в мире. Там гораздо хуже, чем в Сохо в феврале.
      – Неважно. Тебе следует помнить, что почти все мои представления об окружающем мире были твореньем кинотеатра в Лайм Реджис. Многие фильмы были американскими. Ей богу, мы не танцевали под джазовую музыку в кладовке. У нас в спортивном зале устраивался рок-н-ролл, а монахиня-надзирательница караулила, чтобы все было пристойно.
      – А в наши дни в моде были подплечики и русские чайни, – засмеялась Ли.
      – Отличная идея, – сказал Муня. – Пошли отсюда. Хочу показать Рейчел настоящую русскую чайню, – он посмотрел на Рейчел. – Это недалеко от Карнеги-Холл.
      – Чудесно, но мне нужно вовремя вернуться домой, чтобы позвонить Клэр и детям.
      – Сделаешь это завтра. Ты же вчера только звонила, помнишь? – напомнил ей Муня.
      – Если честно, Муня, то не помню. Забыла. Мне бы попить. Целую бочку бы выпила.
      – Ты можешь это повторить, – согласилась Ли. Все трое рассмеялись.
 
      Таймс-сквер оказалась именно такой, какой ее представляла Рейчел.
      – Все равно, – обратилась она к Ли. – Вот я стою возле Таймс-Тауэр. Ты не можешь себе представить мои чувства. Знаешь, мне всегда хотелось быть Дорис Дей, – Рейчел пальцем приподняла кончик носа. – Я сто лет потратила на то, чтобы сделать свой нос чуточку вздернутым, как у американок.
      – Если ты это сделаешь, то будешь больше похожа на английскую мужеподобную женщину, – пошутила Ли.
      – Ли, до меня только сейчас дошло. Я же оставила свое вечернее платье у тебя. Я одета в твои джинсы, а мы собираемся вечером в русскую чайню. Мне нужно прийти в себя и собраться с мыслями, как вы говорите в Нью-Йорке.
      – Ладно, поехали ко мне, – сказал Муня. Он остановил такси.

* * *

      Муня предложил обеим женщинам выпить чаю. Пока он возился на кухне, Ли положила руки Рейчел на плечи и серьезно посмотрела на нее.
      – Как ты себя сейчас чувствуешь, Рейчел?
      – Немного странно, – призналась Рейчел. – Немного растерянно… Пойти в постель с другой женщиной, как я полагаю, всегда считалось в моей жизни чем-то из ряда вон выходящим. Если Чарльз выходил из себя, то самое обидное оскорбление, которое он мог придумать, так это обозвать меня и моих подруг лесбиянками. Когда он сердился на кого-то из мужчин, то называл их «извращенец» или «гомик». Так трудно сделать что-то, за чем бы скрывалась любовь и сердечное тепло… – она замолчала. – Я хочу, чтобы ты знала, Ли, это была не только терапия моей души. Пребывание с тобой прошлой ночью вернуло мне множество хороших чувств. Я вновь почувствовала себя ребенком, каким была до встречи с Чарльзом. Ли нежно улыбнулась.
      – Не нужно извиняться, Рейчел. Каждый должен определять свои сексуальные пристрастия сам. Проблема состоит в том, что слишком многие люди отказываются принимать на себя груз ответственности за это. Вместо этого они зарываются носом в книги или смотрят фильмы, пытаясь найти там ответ на свой вопрос. Я долгие годы воображала себя Лорен Бакол, и мне нравилось раздавать своим мужчинам оплеухи.
      Вошел Муня с восхитительным японским чайником.
      – Мне всю жизнь хотелось быть Джеймсом Дином, – сказал он.
      Ли убрала руки от Рейчел и села на диван.
      – Вынужденные обстоятельства, – сказала она. – Я позволю Муне быть мамой и разлить чай.
      Муня ухмыльнулся.
      – Я-то думал, что ты не любишь стереотипов. Рейчел засмеялась.
      – Замолчите, вы. Похожи на престарелую семейную парочку. Брюзжите точно так же.
      – А мы и так давно знаем друг друга, правда, Муня?
      Он кивнул. Рейчел взглянула на них.
      – Надеюсь, я всегда буду знать, что вы оба в Нью-Йорке, даже в том случае, если не смогу видеться с вами довольно часто. Мысленно я всегда смогу представить, что с вами, когда только захочу. Знаете, как только я вернусь в Лондон, займусь поисками квартиры. Что-нибудь, типа вот этой, оказалось бы для меня идеальным вариантом. Когда устроюсь, вы вдвоем обязательно приедете ко мне в гости.
      Ли поморщилась.
      – Не выношу Англию. Говорила же, что там жуткий холод. Мне так и хочется щипать там всех прохожих, чтобы посмотреть, какая будет реакция. Должно быть, я – единственная американка, которая не пришла в восторг от мысли поехать в Лондон. Но все равно, большое спасибо. Запомню. Нет ничего лучше шести недель дождя для усовершенствования моего повествовательного стиля.
      Муня и Ли пустились в долгий литературный спор. Рейчел это скоро наскучило. Она пошла в свою комнату и прилегла отдохнуть. «Жду не дождусь, когда смогу рассказать Клэр», – подумала она. Рейчел представила лицо Анны. Преподобной матушки-настоятельницы. Затем ее сморил сон.
 
      Остальное время Рейчел воспринимала сквозь дымку. Если Муня был занят, то ее вывозила куда-нибудь Ли. Иногда они собирались все втроем. Одно событие запечатлелось в памяти Рейчел навечно. Ли пригласила их с Муней поужинать в кругу своих друзей. Мужчина, Поль Горовиц, оказался известным писателем. Его жена Эмили тоже состояла «при искусстве». Рейчел никогда раньше не приходилось видеть подобные картины.
      – Что это? – простодушно спрашивала Рейчел.
      – Это мужской член, – просияла Эмили. – Видите? Это написала Франц, моя приятельница. Она намеревалась выразить мужское превосходство. Видите? Это Белый Дом.
      – А, да. – Рейчел подошла к картине вплотную и еле-еле разглядела знаменитое здание, угнездившееся где-то среди волос мошонки.
      – Ли, вы помните идеологическую борьбу, которую мы вели по поводу того, должен ли член вписываться в какую-то окружающую обстановку или нет?
      – Слава Богу, большинство из нас переросло эту стадию, – рассмеялась Ли.
      – Кто же победил? – не унималась Рейчел, которую разбирало любопытство по столь животрепещущему вопросу.
      – О, конечно же, Франц, – ласково рассмеявшись, ответила Эмили. Она была крупной и на вид очень сердечной женщиной. – Пошли, Рейчел. Пора к ужину.
      Рейчел чуть было не забыла о существовании внешнего мира, пока она кружилась в вихре развлечений Нью-Йорка, увлекаемая энергичной Ли или нежным и предупредительным Муней. Втроем они жили среди кипящего люда Нью-Йорка, используя толпу в качестве театрального задника в своем наслаждении обществом друг друга. Внезапно Рейчел, сидя за безупречно накрытым столом, осознала, что волшебному времени подходит конец. В мире живут не только такие как Анна, Клэр, Муня или даже Ли. Девяносто пять процентов населения всего мира составляют такие люди, как Поль Горовиц.
      – Мы здесь очень беспокоились о вашей Лейбористской партии, – заявил Поль. – Я все время следил за левым крылом, – он умолк. – Единственный выход для вашей страны – социалистическое правительство, которое эффективно перераспределит состояние нации.
      Рейчел охватил страх.
      – Надеюсь, этого не произойдет, – сказала она. – Все деньги достались мне по наследству.
      Ноздри Поля алчно зашевелились.
      – Вы голосуете за консерваторов?
      – Я не голосую вообще, – Рейчел начала потихоньку выходить из себя. – Я стараюсь избегать политики. Наслышана, что существует правая оппозиция и левая оппозиция, но остальные, причем, их большинство, скромных и самых лучших, остаются в тени. – Она самодовольно рассмеялась.
      Поль и Эмили посмотрели на нее.
      – Поль, – вмешалась Ли. – Оставь свои политические амбиции при себе. Я же знаю, что ты республиканец, но скрываешь это от всех. Сколько стоили эти хрустальные бокалы? – она подняла изысканный бокал для вина Григорианской эпохи.
      Рейчел заговорила, прежде чем Поль успел ответить.
      – Могу сказать, что в Англии это стоило бы сто двадцать фунтов за каждый. Именно этот рисунок очень редкий, – Рейчел взглянула на Поля. – У вас есть полный набор? – Поль кивнул. – Тогда вы можете удвоить цену.
      – Сто двадцать фунтов… за каждый? – Муня присвистнул. – Целое состояние!
      Вечер подходил к концу. Складывалось такое впечатление, что Поль и Эмили знали каждую собаку в Нью-Йорке, а все время проводили в ресторанах и театрах. Поль сидел рядом с Рейчел, поэтому в какой-то момент ему не оставалось ничего, кроме как поддерживать с ней разговор. Между Муней, Ли и Эмили разгорелась жаркая баталия по поводу новой книги о феминизме, а Рейчел, которая вдоволь наслушалась о феминизме от Анны и была сыта этими разговорами на всю жизнь, обрадовалась предоставившейся возможности передохнуть.
      – Вам нравится в Нью-Йорке? – Поль говорил очень тихо, поэтому Рейчел пришлось наклониться к нему, чтобы расслышать вопрос. Она улыбнулась и утвердительно кивнула. – Вы очень красивая молодая женщина, знаете ли. – Он не улыбался. – Молодым красавицам вовсе не обязательно разбираться в политике. С них довольно того, что им известно, как нужно ублажать мужчин. – Рейчел выпрямилась. Поль продолжил. – Я тоже знаю, как доставить удовольствие женщине. – Он в упор посмотрел на Рейчел. – Уверен, что Эмили каждый вечер засыпает после восхитительного чувственного экстаза. Что вы об этом думаете?
      Рейчел опешила. У нее даже язык не поворачивался, чтобы ответить на столь откровенный вопрос. Не могла же она ему ответить то, что думала на самом деле – какая скука, сидеть за его собственным столом.
      – Пожалуй, я выпью еще немножко вина, – сказала она наконец. Она, кажется, здорово напивалась.
      Муне и Ли пришлось тащить ее в такси. Рейчел заливалась от смеха.
      – Что ж здесь смешного? – спросил ее Муня, усадив в машину.
      – Поль устраивает Эмили оргазм каждый вечер… Бедняжка Эмили!
      Ли улыбалась.
      – Поль не ведает, что у Эмили есть подружка.
      – Франц? – спросил Муня, взглянув на Ли. Та ухмыльнулась. – Так он никогда об этом не догадывался, глядя на картину?
      – Нет. В том и вся соль. Рейчел взглянула на Ли.
      – Выходит, все кругом обманывают?
      Ли нежно потрепала Рейчел по плечу. Она прекрасно понимала, что смех Рейчел может мгновенно превратиться в слезы.
      – Почти все, Рейчел. Относись ко всему проще, и самой станет легче. Люди обманывают друг друга не потому что они плохи, а просто оттого, что им бывает грустно.
      – Пожалуй, так и есть, – Рейчел обхватила голову руками. – Кажется, меня сейчас стошнит.
      Ли придерживала ладонью лоб Рейчел, когда они вместе высунулись в окно. Муня был тоже рядом. Водитель такси с отвращением сказал:
      – Уплатите по двойной таксе, я не вожу в своей машине пьяных дамочек.
      – Мне так стыдно, Ли, – пробормотала Рейчел в перерывах между приступами рвоты.
      – Не думай об этом, – сказала Ли. – Наклонись еще немножко подальше. Вот для чего нужны друзья.
 
      Рейчел завороженно смотрела на рождественское убранство. Вся атмосфера русской чайни восхищала ее.
      – Как здорово, когда Рождество круглый год! – воскликнула она.
      – Попробуй сибирских пельменей. Их подают только сегодня, – сказал Муня.
      Наступил последний вечер Рейчел в Нью-Йорке. Прощальный ужин в русской чайне был устроен по ее выбору, потому что ей очень понравился ужин здесь в первый раз. Муня мелкими глотками пил какой-то экзотический напиток.
      – Что это? – спросила Рейчел.
      – «Харви Уолбангер».
      – Мне так понравились американские коктейли.
      – Я хочу борщ и блины, – заказала для всех Ли.
      Один из казаков, обслуживавших зал, подошел к их столику.
      – Глаз не отвести от вас, красавица, – сказал он Рейчел. – Приготовлю коктейль лично для вас, для вашего милого ротика, – Рейчел улыбнулась. – Ах, – бармен протянул к ней руки. – Какие зубки! А улыбка! Как у мадонны… – он жестом указал Муне и Ли. – Перед такой красотой мое сердце не устоит. – Он стремглав бросился к стойке бара.
      – Я мигом! – бросил он через плечо.
      – Он в самом деле русский, Ли? – Рейчел слегка взволновалась.
      – Нет, итальянец, но с русским акцентом. Не волнуйся, они все себя так ведут, – Ли улыбнулась Рейчел.
      Расторопный официант через мгновение подлетел к столу вновь.
      – Как вас зовут? – спросил он у Рейчел.
      – А ваше имя? – осторожно спросила она.
      – Джорджио, – наклонился он к ней.
      – Рейчел Кавендиш, – растаяла она от его улыбки.
      – Выпейте, – предложил он, ставя перед ней стакан.
      Она пригубила бокал.
      – Чудесно, Джорджио. – Рейчел передала Ли напиток для дегустации.
      – Коктейль Кавендиш, – объявил Джорджио на весь ресторан. Посетители смолкли. Народ смотрел на Джорджио. Официант поднял бокал. – Новый коктейль – мы все пьем за самую красивую женщину Нью-Йорка.
      Рейчел смутилась. Все посмотрели на нее. Ли и Муня были в восторге.
      – Каковы ощущения Королевы бала? – спросила Ли.
      – Весьма странные! – воскликнула Рейчел. – Я столько лет оставалась жалким ничтожеством. Джорджио, – обратилась она к официанту. – Как ты готовишь мой напиток?
      – На ваших губках – клубничный ликер, – улыбнулся он. – Водка – для задора, а апельсиновый сок – за вашу чистоту.
      Рейчел рассмеялась.
      – Продолжай, Джорджио. Он весело улыбнулся.
      – Я режу клубничку, добавляю кусочки льда. Вдруг он залихватски крикнул и пустился лихо отплясывать между столиками. Еще один бармен и официанты присоединились к нему. Некоторые посетители повскакивали со своих мест, и весь ресторан наполнился буйным весельем. Люди кружились и пели.
      «Только в Нью-Йорке», – подумала Рейчел. Ли улыбнулась и положила руку на плечо Рейчел.
      – Мы будем скучать по тебе, – грустно сказала она.
      Комок подкатился к горлу Рейчел.
      – Ли, ты никогда не узнаешь, как много для меня сделала.
      Ли кивнула.
      – Верю, что людские пути пересекаются. Можно сотворить другому человеку добро или причинить зло. Нам всем недостает умения прощать. Большинству из нас труднее всего научиться расставаться. – Она улыбнулась.
      Рейчел кивнула.
      – У меня в душе борьба все еще продолжается. Физически я уже избавилась от Чарльза, но эмоционально он все еще незримо довлеет надо мной, боюсь, в основном, осуждает.
      Ли покачала головой.
      – Без его осуждения тебе еще очень долго не обойтись, Рейчел, если ты думаешь об этом. Многие женщины позволяют своим мужьям осуждать их, потому что в том случае, если они чувствуют свою никчемность, им не придется изо всех сил бороться, прокладывая себе путь к освобождению из этой трясины. У меня было нечто похожее очень долго.
      – Иногда бороться за свое освобождение оказывается сложнее, чем смириться и плыть по течению, – вздохнув, ответила Рейчел. Если бы Чарльз никогда не признался мне, я бы все еще находилась в Ричмонде. Это мертвая хватка…
      Ее прервал Джорджио.
      – Танцуем, моя прекрасная леди! Танцуем! – он стремительно закружил ее по залу.

      Клэр послала лимузин из «Савоя», чтобы встретить Рейчел, к аэропорту Хитроу. Роскошные мягкие сидения располагали к философским размышлениям. Рейчел задумчиво смотрела в окно. Никогда и не предполагала, как отвратителен автомобильный подъезд к Лондону со стороны Хитроу. Ей вдруг стало грустно от того, что люди, со всего света стекающиеся в Англию, должны видеть Лондон как красавицу, одетую в замызганную юбчонку. «Ничего, – успокаивала она себя, – «Савой» – это отдельный город. Как только я попаду внутрь отеля, снова окажусь в безопасности». Рейчел вдруг удивилась, насколько вновь стала уязвимой, как только покинула теплую компанию Муни и Ли.
      Сидевший рядом с ней в самолете мужчина беспрестанно задавал вопросы, пока Рейчел не повернулась к нему спиной. «Слава Богу, что я могу себе позволить лететь первым классом», – подумала она. Она вспомнила, в каких стесненных условиях один раз была с Чарльзом и детьми, когда они летели во Францию. Промелькнула мимолетная мысль. Интересно, как бы все обернулось, если бы у нее на пальце сейчас было одето обручальное кольцо. «Оно спасло бы меня от всяких неотесанных мужланов», – подумала она. Но затем вспомнила об упоительной свободе, которую ощутила, вручив кольцо Чарльзу. С рабством теперь покончено. Она взглянула на палец, на котором до сих пор оставался след от долгих лет ношения широкого золотого кольца.
      «Я принадлежу сейчас только себе», – подумала она, когда машина бесшумно подкатила к отелю и въехала во внутренний двор.
      – С возвращением, мадам. Добро пожаловать! – швейцар подхватил чемоданы и прошел следом за ней в регистрационный зал. «Надо же, какая перемена», – подумал он. – Прошло всего пять месяцев, и серая мышка превратилась в великолепную принцессу». Рейчел вызывала у него особый восторг. Глядя на нее, он весь просиял.
      – Чудесная погода для этого времени года, – заметил он.
      Рейчел улыбнулась, вспоминая комментарий Ли по поводу того, что все англичане – эмоциональные калеки.
      – Я очень по вас соскучилась.
      Глаза швейцара подернулись влажной дымкой. Он смущенно прокашлялся.
      – Благодарю вас, мадам, – сказал он, убирая в карман чаевые. Женщин, размышлял он, возвращаясь на свое место снаружи парадного входа, никогда нельзя предугадать, что они скажут дальше. Он замер, тупо уставившись в пространство перед собой. «Она скучала без меня». Он задумался и позабыл придраться к новому швейцару.
      «Старик совсем спятил», – отметил про себя мужчина, что помоложе. – Скоро я получу его место».
      Он помчался к следующей машине такси, сигналившей на подъезде.
 
      Когда Рейчел вошла в номер, Клэр читала в гостиной.
      – Милая! Как замечательно выглядишь!
      – Правда? – Рейчел глянула в зеркало, висевшее над камином. – Я так великолепно провела время, Клэр. Мне сейчас кажется, что я пробыла там целую вечность. Находиться в Нью-Йорке – все равно, что бежать за странствующим цирком, – она остановилась и посмотрела на Клэр. – Ты выглядишь ужасно. Майклу лучше?
      Клэр отрицательно покачала головой.
      – Слишком рано говорить, но, думаю, он поправится в том смысле, какой вкладывают в это понятие во всем мире. Но для меня или людей, знавших его хорошо, Майкл, человек, которого мы привыкли считать Майклом, умер в тот день. Он ушел из Министерства иностранных дел и говорит, что собирается жить в предместье.
      – А ты что собираешься делать, Клэр? Клэр на мгновение задумалась.
      – Останусь с ним, Рейчел. Как только устану от сельского пейзажа, и мне потребуется передышка, буду приезжать и оставаться здесь столько, сколько захочу. Я не желаю похоронить себя в деревне. Майкл может заниматься охотой или рыбной ловлей, но я не принадлежу к тому типу женщин, которые млеют от жизни в деревне. Мы с Майклом привыкли друг к другу, – она улыбнулась бледной зимней улыбкой.
      Рейчел опустилась на колени возле стула Клэр.
      – Неужели ты не истосковалась по любви? Я имею в виду по тому, чтобы тебя обнимали и целовали? – Она вспомнила душевное тепло, которое ощущала от Муни и Ли. – Я не могу без этого, Клэр. Мне обязательно нужно чувствовать чью-то любовь и привязанность. Знаю, Чарльз не платил взаимным чувством, но мне просто необходимо дарить кому-то любовь без всяких условий. Теперь я ясно поняла это. – Рейчел засмеялась. – Буду коротать остаток своих дней с четырьмя зловонными пуделями и чайной грелкой на голове. Клэр улыбнулась.
      – Я не такая, как ты, Рейчел. Никогда столь страстно не относилась к жизни или Майклу. Мы заботимся друг о друге, и этого для меня достаточно. Иногда, если я вижу прекрасную картину или безупречной огранки бриллиант, во мне просыпается какое-то чувство, но люди… – Клэр брезгливо покачала головой. – Я напрочь отказалась от них еще с тех пор, когда была маленькой девочкой. Ты, Рейчел, естественно, в это число не входишь, – поспешно добавила Клэр. – Всегда отличалась и выделялась среди остальных. Это в самом деле так. – Она улыбнулась вытянувшейся возле нее Рейчел. – Ты на меня благотворно влияешь, ты и твое сумасбродство. Твои чувства опускают меня на землю и не дают вознестись.
      Рейчел положила голову на сложенные ладони.
      – Чувства, – резко оборвала она. – Сколько месяцев мне потребовалось, чтобы выпутаться из клубка этих пресловутых эмоций. Знаешь, когда я была в Нью-Йорке, то переспала с женщиной.
      Клэр удивленно подняла брови дугой.
      – Неужели, Рейчел? И как ощущения?
      – Восхитительно, – сказала Рейчел и вздохнула. – Знаешь, Клэр, было бы гораздо легче послать всех мужиков к черту и жить с кем-нибудь, типа Ли. Загвоздка не в сексе, а в том душевном комфорте, который я испытываю. – Она замолчала. – Если бы мы с Ли были вместе, то подходили друг другу идеально, в особенности я успела заметить это, когда мы с ней вместе готовили. Если Чарльз оказывался на кухне, он все время путался под ногами, и мне стоило больших трудов не наступить на его собственное «Я». Теперь, оглядываясь на свое прошлое, я сознаю, что моя жизнь была похожа на минное поле. Ничего удивительного, что я грызла ногти. Клэр кивнула.
      – Я часто ловила себя на мысли о том, что сама отнюдь не прочь позаниматься любовью с женщиной. Смешно, но всегда думала, что на это отважусь первой именно я, а не ты. Я многое попробовала в жизни. Возможно, меня всегда останавливало то, что я могу обнаружить в себе. А мне нужна моя крепость.
      – В самом деле, я для себя после этого многое прояснила. С одной стороны, грустно. Мысль о том, чтобы состоять в интимных отношениях с женщиной, всегда успокаивала меня. Однако той ночью с Ли я поняла, что нахожу больше эротики в мужском теле, – Рейчел передвинулась на пол.
      – По-моему, я всегда жаждала ласк тетушки Эмили, – вздохнула она. – От ее мягкой груди веяло умиротворением и спокойствием.
      Клэр сидела выпрямившись в своем кресле. Лицо ее было хмурым, а кулаки – сжаты.
      – У тебя, по крайней мере, была тетушка Эмили, – сказала она.
 
      Следующие месяцы оказались беспокойными. Клэр и Рейчел были все в хлопотах, прочесывая улицы Челси в поисках подходящей квартиры. Рейчел продала дом в Девоне за 268 000 фунтов стерлингов. Большую часть содержимого дома она продала с аукциона, что принесло ей еще 100 ООО фунтов стерлингов. В конце концов она решилась приобрести одну из очень мрачных, похожих на подземелье, квартир на улице Бофор.
      – Там все-таки четыре спальни, и она стоит не таких баснословных денег, как все эти новомодные квартиры, кроме того, если встать на цыпочки и высунуться из окна, можно увидеть реку, – рассказывала Рейчел Анне по телефону. – Как дела у Сэма?
      – У него режутся зубки, и он много кричит, – ответила Анна. – Скорее покупай квартиру. Умираю, как хочу приехать и повидаться с тобой. Юлиан просил разрешить ему взять Сэма на выходные, поэтому у меня будет свободное время вновь почувствовать себя человеком. Рейчел рассмеялась.
      – Я же говорила тебе, что это работа с утра до ночи. Помнишь, сколько раз ты ворчала на меня из-за того, как скучно и утомительно быть просто домохозяйкой.
      – Перестань, Рейчел. Не напоминай мне об этом, – засмеялась она. – Знаешь, я поймала себя на мысли, с каким удовольствием рассказываю одной из служащих о том, что Сэм кушает морковку. Мне… стало не о чем поговорить, кроме как о пристрастиях своего ребенка в еде. Я все время била себя кулаком в грудь и говорила, что скорее убью себя, чем сделаю подобное. Мамочке везет больше. Она только и делает, что лодырничает и обожает Сэма. А мне постоянно приходится иметь дело с двумя его концами, которые все время текут, – ее голос стал мягче. – Но знаешь, Рейчел, у него такая сказочная улыбка. Проклятье, слышу, как он вопит. Должна идти, Рейчел, он упал.
      Рейчел улыбнулась, положив трубку. Она вспомнила Эшли Роуд и времена, когда тоже торопливо бросала трубку на полуслове. Такая драгоценная связь с внешним миром! Она пробежала пальцами по волосам. Теперь нет крошек, подумала она. Рейчел до сих пор без содрогания не могла видеть на полке банки с тушеной фасолью. И несмотря ни на что, в воспоминаниях была своя прелесть: как приятно, когда дети, искупавшиеся и готовые лечь спать, сияли своими чистенькими мордашками и тянулись пухлыми ручонками, требуя поцелуя. Она улыбнулась про себя.
 
      Квартира пришлась по вкусу даже привередливому Доминику.
      – Отец говорил, что купишь нечто слишком дорогое. – Он осмотрел пустую кухню. – Немножко темновато, но зато в самом центре. Могу иногда оставаться здесь. Такая тягомотина тащиться поздно вечером в Ричмонд.
      Сара с топотом носилась из одной спальни в другую.
      – Мамочка, можно мне выбрать вот эту? Рейчел посмотрела на нее.
      – Нет, Сара. Это моя комната. Во-первых, она самая большая, а во-вторых, из этой комнаты открывается хороший вид на реку. Почему бы тебе не занять комнату рядом?
      – Мне хочется большую, мамочка. – Сара состроила умильную физиономию.
      – Сара, – Рейчел оставалась непреклонной, и голос звучал настойчиво, – это моя квартира, и та комната будет принадлежать мне. Договорились?
      Сара посмотрела на нее.
      – Ладно. Можно мне тогда взять кресло-качалку?
      – Конечно, – улыбнулась Рейчел.
      – Вот будет здорово! – Сара посмотрела на Рейчел. – Можно Жилю у нас оставаться?
      – Разумеется, дорогая. – Рейчел задумалась над тем, какие шторы купить.
      – Я имею в виду на ночь в моей спальне. Рейчел была ошарашена.
      – То есть, хочешь спать с ним в твоей постели? Сара кивнула.
      – В их доме мне это разрешают. – Сара запнулась. – Бабушка умрет, если узнает… Однако все это делают, мамочка. Правда.
      – Сара! – Рейчел была страшно расстроена. – Так вы уже спали с Жилем?
      Сара опустила глаза.
      – Нет еще, но он уже просил меня об этом. – Она дерзко посмотрела на мать. – Доктор Бернс дал мне пилюли.
      – Даже так? – подбородок Рейчел задрожал. Сара подошла к Рейчел.
      – Я бы обязательно рассказала тебе, мамочка, но ты же была в Америке, а Жиль так настаивал.
      – О, Сара, – Рейчел привлекла дочь к себе. – Ты и в самом деле хочешь интимных отношений с Жилем?
      Сара посмотрела на мать.
      – Да не особо, но он не останется со мной, если я не соглашусь, мам. Всегда найдется сексапильная девица, которая готова подстелиться под любого, – она вздохнула. – Жизнь такая тяжкая для девушек типа меня. Все равно, – Сара просветлела, – мне пока не стоит беспокоиться об этом, потому что я собираюсь жить с тобой. Оставаться дома у меня просто нет никаких сил. Бабушка стала невыносима. Мари-Клэр с ней все время дерется, а папочке наплевать на все. На самом деле он, наверное, наслаждается их борьбой за его внимание. Потом – Антея… Знаешь, мне ее так жаль, мамочка. Она сама не своя от горя. Слышала, как папа кричал на нее по телефону.
      – Неужели? – заинтересовалась Рейчел. – Что он сказал?
      – Он сказал: «Здесь никогда не будет госпожи Хантер. Не понятно?» Но она не понимает, бедняжка.
      Рейчел сочувственно покачала головой.
      – Какой резон твоему папочке жениться еще раз? Как ни крути, а он получил в жизни все, чего хотел.
      – Там всегда целый список телефонных звонков от его страстных поклонниц, которые ждут не дождуться, когда он соблаговолит удостоить их чести своего внимания, – Сара кивнула.
      – Еще бы! – Рейчел ощутила внезапный резкий укол боли. – В любом случае ты можешь переехать в «Савой», если хочешь, и пожить там до тех пор, пока квартира не будет закончена. В моей комнате есть свободная кровать.
      Сара обняла мать и побежала в гостиную. Доминик измерял для Рейчел окно.
      – Отныне я собираюсь жить с мамочкой, – сказала Сара Доминику.
      – Ага, ты такая же неряха, как и она.
      – Слышала это, Доминик! – закричала Рейчел из спальни. Она быстро пошла в гостиную. – Вовсе я не такая! – Рейчел вдруг разозлилась. – А не находишь ли ты, что пора посмотреть, какой я стала теперь, самому, а не повторять столетней давности впечатления твоего отца.
      Доминик беспокойно завозился.
      – Не будь истеричкой, мама.
      Рейчел пожала плечами и вышла из комнаты.
      – Кстати, – сказал Доминик, выходя из машины и торопясь на поезд до Ричмонда, – можно мне взять ключ от квартиры?
      – Нет, – отрезала Рейчел. – Это моя квартира. У Сары будет ключ, потому что она будет жить со мной, но ты должен будешь предупреждать, когда пожелаешь остаться. – Она посмотрела на своего сына. – Видишь ли, Доминик, люди могут меняться. Я изменилась. И мне вовсе не нужно твое осуждение и упреки. До тех пор, пока ты не усвоишь – возможно, ты не усвоишь никогда, – что существуют и другие образы жизни, а не только такой, каким привык жить ты. Кроме того, у тебя нет никакого права навязываться и обманывать меня.
      Доминик не слушал. «Интересно, какими таблетками пичкают в сумасшедших домах», – подумал он.
 
      – Мне стоит поехать на Рождество к папочке? – Сара сидела на кровати у Рейчел в спальне новой квартиры.
      – Не стоит, если ты не хочешь, родная. Однако здесь тебе будет немного скучновато. Я пригласила на рождественский обед наших соседей – семейство Гелб, кроме того, к нам подъедут Джейн и Джерри с детьми в канун Рождества.
      – Ладно, – сказала Сара. – Лучше я встречусь с ним на второй день Рождества, а то здесь намечается такая грандиозная суматоха.
      – Но только не в этот год, – улыбнулась Рейчел. – После Рождества на несколько дней приедет погостить Анна, а вечером на День Подарков мы с Клэр отправимся в гости. Пожалуй, тебе лучше остаться в этот день с Чарльзом, а вернуться на следующий день.
      – Его не будет дома. В особенности – на День Подарков, – Сара вздохнула. – Доминик отправится с ним, а мне придется остаться с Юлией. Но, – она улыбнулась, – ты столько времени никуда не уезжала. Тебе это пойдет на пользу, мам. Ты становишься домоседкой.
      Рейчел хихикнула.
      – Мне нравится сидеть дома. Ты представляешь, Сара, что впервые у меня есть свое собственное место, – она откинулась на подушки. – Это всегда оставалось несбыточной мечтой. Моя спальня, в моей квартире…
      Рейчел все еще не могла привыкнуть к тому, что можно вставить ключ в замок, войти в квартиру и остаться одной. Бывало, в какие-то дни это было настолько весело. Она вступала в роскошную тишину, наслаждаясь моментом, когда откроет дверь спальни. Там, ожидая ее прибытия, стояли книги, уставленные ровными рядами в изголовье кровати. Обычно возле кровати бесстыдно красовалась пустая кофейная чашечка, а на пушистом светлом ковре были разбросаны утренние газеты. А в другие дни бывало, ее охватывало одиночество и боль. Путь в спальню казался бесконечным. Кофейная чашка и разбросанные газеты были безмолвными соучастниками ее беспорядочного образа жизни. Без списков, которые прежде составлял Чарльз, она постоянно забывала покупать туалетную бумагу. Если она помнила о туалетной бумаге, то забывала купить масло.
      Самым тяжким испытанием для нее стали счета. Счет на газ был в союзе со счетом на электричество. Им бы сменить конверты, когда она не смотрела. Банковские бумаги казались вообще непостижимыми, и подписанные ею портфельные инвестиции можно было выбрасывать в мусорную корзину. Господин Гардинер из Мидленд банка отнесся к ней с исключительным пониманием.
      – Мисс Кавендиш, – сказал он. – Не отчаивайтесь, вы – не первая и не последняя, кто теряется перед этими бумагами. Поверьте мне. – Рейчел тут же успокоилась. – И, – продолжил он, – это относится не только к женщинам, но и к мужчинам, которые не в состоянии проследить все операции с их деньгами. Пусть это вас не угнетает. Я присмотрю за вашими акциями и позвоню, если нужно будет купить или продать. – Она улыбнулась. – Так-то лучше.
      Рейчел отправилась пешком до своей квартиры. Какой милый человек, подумала она. Теперь чувство уверенности восстановилось в ней снова. Она позвонила в фирму, занимавшуюся центральным отоплением. «Почему это, – думала она, пока ждала ответа на звонок, – я могу справиться теперь с настоящим стихийным бедствием, однако подтекающий радиатор кажется мне концом света?»

      Когда пришел вызванный представитель фирмы, занимающейся центральным отоплением, Сара находилась в школе.
      – Живешь одна, лапонька? – спросил он, копаясь в батарее отопления.
      – Нет. С дочерью. – Сначала Рейчел отвечала на его беззаботную болтовню. Ей было довольно одиноко. – Сделать вам чашечку кофе? – спросила она.
      Вскоре он сидел за столом на кухне.
      – Еще одна чашечка бы не помешала. – К этому времени он уже начал действовать ей на нервы. Рон, так представился слесарь, обхватил хрупкую чашечку своими грубыми толстыми пальцами. – Должно быть, тоскливо сидеть-то тут одной?
      – Нет, что вы! У меня прекрасные соседи. Рон многозначительно посмотрел на нее.
      – А по ночам?
      – Моя дочь дома, – смущенно сказала Рейчел.
      – Не скучаешь немножко по прежнему… – он сжал кулаки и изобразил весьма непристойное движение.
      Рейчел покраснела.
      – Пожалуй, вам лучше уйти.
      Рон поднялся из-за стола. Неторопливо подойдя к Рейчел, он наклонил ее назад. Его толстые противные губы впились в ее рот. Он достал своим языком чуть ли не до горла Рейчел. Она слишком была занята сопротивлением, чтобы заметить, как его правая рука оказалась на ее юбке. Он уже запустил свои мерзкие пальцы ей в трусики.
      Как раз в этот момент зазвонил телефон. Рон резко отпрянул.
      – Черт побери! – воскликнул он, ощупывая свои брюки.
      Рейчел помчалась к телефону.
      – В чем дело, Рейчел? – сказала Джейн. – У тебя такой голос, будто ты мчалась вверх по лестнице. – Рейчел расплакалась. – Ну же, Рейчел. Не плачь. Расскажи, в чем дело. У меня день свободный. Сейчас приеду.
      – Нет! Нет! Ни в коем случае не делай этого. Я сама приеду, – Рейчел бросила трубку и рванулась к двери.
      – Эй! – Рон размахивал бумажкой ей вслед. – Эй! Вы не оплатили счет.
      Рейчел скатилась по лестнице, истерично рыдая. Ей в память врезались его покрытые табачными пятнами зубы и зловонное дыхание. Она все еще тряслась от страха и отвращения, когда такси подвезло ее к дому Джейн.
      Джейн заплатила таксисту и повела Рейчел к себе в дом.
      – Вот, – сказала Джейн, протягивая подруге пару таблеток.
      Рейчел отстранила ее руку.
      – Нет. Я поклялась. Больше никогда в рот не возьму транквилизаторы. Обними меня, Джейн. Обними меня. – Ей необходимо было чувствовать чье-то тепло, нетребовательную любовь и душевную поддержку.
      Джейн обняла ее.
      – Ох, Рейчел, – все, что она смогла сказать, когда дослушала историю, рассказанную Рейчел, до конца.
      – Может, я сделала что-нибудь не так? – Рейчел тревожно посмотрела на нее. – То есть, может, я как-то невольно попросила его об этом, намекнула или еще что-нибудь сделала, не знаю.
      Джейн покачала головой.
      – Не будь простофилей, Рейчел, он же не имел никакого права прикасаться к тебе. Не вешай на себя ответственность за его гнусное поведение.
      Рейчел вздохнула.
      – Ты, пожалуй, права, оставлю все невзгоды в старом году.
      – Вот и хорошо. Пойдем, выпьем кофе. Рейчел взглянула на Джейн.
      – Тебя что-то беспокоит?
      Джейн, по своему обыкновению, чадила как паровоз.
      – Я не собиралась тебе об этом рассказывать, Рейчел. У тебя своих хлопот полон рот, но, – Джейн загадочно улыбнулась, – я поняла, что ты – единственный человек, которому я смогу рассказать. – Она раскраснелась и вдруг впервые за столько лет расцвела: ее глаза сияли, и она смущенно хихикала.
      Рейчел проницательно посмотрела на нее.
      – Другой мужчина?
      – Как ты узнала? – Джейн была потрясена. Рейчел засмеялась.
      – Ты сияешь, как рождественская елка. Ага, мне то-то было невдомек, где это ты пропадала все лето. Кто он?
      Джейн опустила голову.
      – Это Лизин учитель.
      – Ты имеешь в виду Джона Филдза? Преподавателя изобразительных искусств в ее колледже? Тот, о котором она уже все уши прожужжала?
      Джейн кивнула. Рейчел присвистнула от удивления.
      – Он великолепен, – Джейн стала пунцовой.
      – А как же Джерри?
      Джейн пожала плечами в недоумении.
      – Вот в том-то и проблема. Джон хочет, чтобы я ушла от Джерри… Но всякий раз, как уже соберусь уходить, Джерри делает что-то приятное, и я передумываю. А потом – дети. Они любят отца, и у них нет ни малейшего желания, чтобы семья распалась. Так или иначе, но я не представляю, как можно развестись с Джерри. Он ничего не сделал плохого, кроме того, что надоел мне до смерти. Вообрази, как судья скажет: «Вряд ли, мадам, причиной развода может служить скука, навеваемая вашим партнером». А должно бы, – Джейн стукнула кулаками. – Скука смертная должна следовать за безрассудным поведением. Ты знаешь, – ее мысли вдруг внезапно переключились на другую тему, – я снова начала покупать себе красивую одежду? Вот, – она подставила руку Рейчел под нос. – Запах. «Шалимар». Нравится?
      Рейчел широко улыбнулась.
      – Жаль Джерри, но за тебя я в восторге.
      – Мне придется выбирать и принимать решение, – сказала Джейн. – Находится в подвешенном состоянии невозможно. Это меня доконает. Не нравится изменять Джерри. Это не в моем характере. Поэтому, – она зажгла сигарету, – я решила или отказаться от Джона и вновь превратиться в преданную домохозяйку, – в этом случае буду настаивать, чтобы мы вновь вернулись в Штаты, – для меня пыткой будет жить в такой непосредственной близости к Джону, или попрошу Джерри развестись со мной.
      Рейчел посмотрела на Джейн.
      – Неужели ты смогла бы вновь вернуться в свою клетку?
      Джейн повращала глазами.
      – Иногда мне кажется, что не смогла бы, а затем думаю, эта клетка с четко обозначенными границами. Жизнь с Джоном тоже не пряник. Он получает не так уж много, и, – она сдвинула брови, – дети, наверняка, не пойдут со мной.
      – Однако с Джоном ты могла бы быть гораздо счастливее. По крайней мере, у него вид доброго, отзывчивого, любящего человека. Знаю, Джерри любит тебя, Джейн, тем не менее, женат он на своей работе.
      – Не знаю. Правда, не знаю, Рейчел. Скажу тебе в канун Рождества, ладно?
      Рейчел поднялась.
      – Джейн, мне надо возвращаться домой. Я же оставила там этого человека. Вдруг, он украл серебро?
      – Мне поехать с тобой?
      Какое-то мгновение Рейчел колебалась: предложение было слишком соблазнительным.
      – Нет, благодарю тебя, Джейн. Так мило, с твоей стороны, предложить мне свою помощь, однако я пытаюсь заставить себя быть дисциплинированной и независимой. – Она рассмеялась. – Я каждый день пытаюсь совершать какой-то независимый поступок, например: прогулка или ресторан, где я бываю абсолютно одна. Пока не очень преуспела. Наверное, по натуре я человек, привыкший к зависимости. Знаешь, я всегда завидовала Клэр. Она так непринужденно и самостоятельно ведет себя все время. Одна ходит на вечера, этим летом ездила в Рим. – Рейчел вздохнула.
      Джейн поцеловала подругу на прощанье.
      – Понимаю, что сейчас творится у тебя в душе. Я тоже безнадежна. Даже несмотря на то, что иногда могу казаться весьма агрессивной, независимой американкой, все-таки ненавижу делать что-либо самостоятельно. Увидимся перед Рождеством.
 
      – Мамочка, – Сара помогала Рейчел наводить порядок на кухне после Рождества. – Это было самое лучшее Рождество со времен моего золотого детства.
      – Правда, Сара? – Рейчел осталась довольна. – Мне было очень хорошо, честное слово, – Рейчел улыбнулась Саре. – Даже и не устала. Обычно к этому моменту я бы насквозь провоняла индюшачьим жиром, а голова бы раскалывалась от жуткой боли.
      – Семья Гелб – замечательные люди, то есть, мы можем провести весь день, лениво слоняясь в ночных рубашках и пялясь в телевизор. Мне всегда этого страстно хотелось… и не выключать телик во время всего праздничного ужина, – с ликованием воскликнула Сара. – Мне постоянно приходилось пропускать рождественский фильм.
      – Чувствую, что сама останусь сварливой старой леди, – засмеялась Рейчел. – Не смогла отказаться от всех этих свобод.
      – Ты совсем не скучаешь по папочке?
      – Какая-то моя частичка скучает. В конце концов, мы столько рождественских вечеров провели вместе. Некоторые оставили неплохое впечатление. Елку брали из «Крабтри Лейн», сыр-стильтон выбирали в магазине «Фортнум энд Мейсон»… Действительно, многое нас связывало. Но, – она улыбнулась, – существует большое «но», Сара, а именно: до меня дошло, какую бездну времени я тогда была жутко несчастлива. В те годы это была не я. Это был робот.
      – Джейн тоже такая же, – поделилась своим наблюдением Сара. – Джейк говорит, что у нее, возможно, приближается климакс.
      – Но она же еще очень молода, Сара. Нет, у Джейн просто свои проблемы.
      – Джейк сказал, что боится, как бы его родители не развелись, как вы. Джейк сказал, что в этом случае убьет себя.
      – Знаю, что он вполне на это способен, – лицо Рейчел стало суровым. – Маленький негодник, думающий только о себе.
      – Мамочка… – Сара посмотрела на Рейчел. Рейчел вспомнила отчаянное лицо Джейн в кухне в канун Рождества…
      – Не могу этого сделать, Рейчел. Они все без меня пропадут.
      – Но любят ли они тебя? – спросила Рейчел.
      – Какое это имеет значение? Это своего рода любовь. В любом случае, Джерри согласился поехать домой.
      – О, Джейн, – Рейчел обняла ее. – Мне тебя будет очень не хватать….
      – Извини, Сара, – Рейчел нажала кнопку посудомоечной машины. – Я вовсе не хотела упрекать кого бы то ни было. Просто рада, что ты мне не сказала этого, когда я уходила от Чарльза.
      – Это совершенно другое, мам. Он, – отныне я буду называть его Чарльз, – я не могла думать о нем как об отце, так вот – он имел целые вереницы любовниц. Кроме того, никогда не одобрял тебя. Джерри безумно любит Джейн и делает все, чтобы только угодить Джейн.
      «Кроме того, чтобы просто поговорить с ней по-человечески», – подумала Рейчел.
      – Думаю, Сара, пора бы тебе собрать кое-какие вещи на завтра. Я подвезу тебя перед ланчем.
      Сара потянулась.
      – О Боже. Мне придется вставать еще до завтрака, а бабушка будет крутить носом и говорить, что я потакаю дурным привычкам.
      – Как относится Чарльз к тому, что называешь его по имени?
      Сара засмеялась.
      – Ему это очень нравится. Люди думают, что он закрутил роман с молоденькой подружкой. Хочешь, я буду называть и тебя по имени.
      – Нет, – сказала Рейчел. – Я – твоя мама. Кто-то же должен у тебя остаться.

      Рейчел лежала в своей собственной постели с оглушительной головной болью. О нет, думала она, должно быть, слишком много выпила. Она застонала. Вдруг она услышала громкий храп. «Проклятье, кто это еще», – спросила она себя. Рейчел смутно помнила, как с грохотом пробиралась по коридору, усердно уговаривая себя попасть в спальню, а затем отключилась и рухнула на кровать. Следующая картина проступила в ее сознании чуть ярче: два обнаженных тела корчились на постели, затем – одно тело поверх нее пыхтело как паровоз. В тот момент она даже не могла приставить к телу голову или – имя к лицу. Бесполезно. Нужно выйти в туалет. Она очень медленно выбралась из кровати и попыталась встать прямо на ноги. Потолок тут же обрушился ей на голову.
      – Ой, – застонала она, поддерживая голову за уши.
      На другой стороне кровати села фигура.
      – У вас все в порядке?
      – Я еле-еле сдерживаюсь, чтобы у меня из ушей не полилось. – Фигура рассмеялась. Рейчел обозлилась. – Прекратите шуметь.
      – Приготовлю вам кофе. Где хранится аспирин? – фигура звучала довольно самоуверенно. (Наверняка, с ним такое не впервой, подумала Рейчел). – Закройте глаза, – сказал он. – Хочу включить свет.
      – Нет, не надо. На мне же совершенно нет никакой одежды, – Рейчел пошатнулась было к кровати.
      – Немного поздновато для проявления излишней скромности.
      Загорелся свет, и Рейчел увидела перед собой светловолосого и голубоглазого молодого человека.
      – Боже мой! Сколько тебе лет?
      Рейчел была в ужасе. Парень был приблизительно в возрасте Доминика.
      – Мне – двадцать четыре, – он нахмурился. – А к чему это? – Рейчел нырнула под одеяло. – Сейчас в моде и в порядке вещей, если женщина старше, а мужчина моложе.
      – Ну и ну, похоже, что я украла у кого-то колыбель.
      – О прошлом вечере этого не скажешь.
      – Я не помню вчерашнего вечера совершенно.
      – Ну, я могу… Хотя это совсем не тот разговор, который мы могли бы с вами сейчас вести.
      – Нет? – спросила Рейчел, откидывая с лица край простыни. – Чем же тогда прикажете заниматься?
      Мужчина потянулся.
      – Наступило время признаний. Вы рассказываете мне о своем муже, а я расскажу о моем лишае.
      – Лишае? – в голосе Рейчел прозвучал панический страх.
      – Успокойтесь. У меня сейчас стадия ремиссии. Вам ничего не угрожает. Все равно черт не так страшен, как его малюют. Мы не можем вступать в интимные отношения только тогда, когда у меня на коже выступают волдыри.
      – О! – Рейчел не знала, что и сказать.
      – Прежде всего, – молодой человек сидел возле нее с улыбкой победителя, – давайте познакомимся. – Меня зовут Питер. А вас?
      Рейчел подумала о том, чтобы сказать ему вымышленное имя. «Что толку, – подумала она. – Он знает, где я живу».
      – Я – Рейчел Кавендиш. – Она протянула руку. Питер радостно пожал ее.
      – Ну, – сказал он, оглядывая комнату. – А у вас тут ничего, хорошенькое местечко.
      – Вы этим часто занимаетесь? – полюбопытствовала Рейчел.
      – Как получится, – засмеялся Питер. – У вас разве раньше не бывало любовника на одну ночь?
      – О, нет. Это так отвратительно. Питер выскочил из постели.
      – Подождите, сейчас приготовлю кофе, принесу побольше аспирина и сытный завтрак, – он ухмыльнулся. – Вам сразу же полегчает, поверьте.
      – Кстати, – воскликнул он из кухни. – Господин Кавендиш не собирается возвратиться с пистолетом, а?
      – Нет, – крикнула Рейчел.
      Пока Питер находился в кухне, Рейчел стояла под душем в ванной, ей требовалось время, чтобы собраться с мыслями. Скоро ведь вернется Сара. Что она скажет, если обнаружит мужчину? Не просто мужчину, а мужчину гораздо моложе, причем в постели с матерью. Пожалуй, нужно выпроводить этого Питера поскорее. До нее дошло, что она не имеет ни малейшего понятия о том, каким образом Питер попал в ее квартиру? Вечер или то, что она от него помнила, был рядовым Хэмпстедским событием. Клэр, как она теперь начала припоминать, танцевала с Джеромом, своим старым приятелем. Питер, как сообразила Рейчел, приходился сыном хозяйки квартиры.
      – Боже мой, – пробормотала она. – Он же там даже не должен был и присутствовать.
      – Я видел, как вы пришли, – Питер жевал громадный тост, когда Рейчел выходила из ванны. – Большинство приятельниц моей мамы выглядят как гнусные жабы, однако, увидев вас, решил с вами обязательно поболтать.
      Рейчел невольно рассмеялась.
      – Питер… – Он выглядел абсолютно бесшабашно и был невероятно доволен собой. – И часто ты вот так болтаешь со взрослыми дамами?
      – Все время, – он усмехнулся. – Они гораздо интереснее молоденьких глупых девчонок. Кроме того, они не стремятся выскочить за тебя замуж. Так ведь? – Он вдруг встревожился. Рейчел отрицательно покачала головой. – Кроме того, у них, как правило, бывает свой уголок. Однако поверьте, у меня никогда не было столь сказочной женщины, как вы, Рейчел.
      – Честно? – Рейчел взглянула на него. – Ты просто так это говоришь.
      – Нет, не просто так. Вы в самом деле необыкновенно прекрасны, а прошлой ночью были невероятно забавны.
      – Когда прошлой ночью? – подозрительно спросила Рейчел.
      – Когда мы танцевали. Вы помните, как вы отплясывали казачок?
      – Нет.
      – Впрочем, плясали все и побили немало бокалов.
      – О Господи, – завопила Рейчел.
      – Знаете, вы для своего возраста слишком наивны.
      – Знаю, – кивнула Рейчел.
      «Но я учусь, – и очень скоро освоюсь», – подумала она.
      – Позволь мне остаться, прелестная Рейчел, – Питер наклонился к ней. – Пожалуйста, позволь мне остаться.
      Рейчел, насытившись кофе и тостами, вдыхала свежесть его тела. «Так давно это было», – подумала она.
      – Хорошо, – ответила она ему.
      Питер поставил подносик на пол и обрушился на Рейчел. Они покатились по всей кровати.
      – Эй! Какие мы сильные! Рейчел сидела поверх него.
      – Ты хочешь сказать, что для женщины моего возраста? – Рейчел тяжело дышала. Питер повалил ее на спину и принялся неистово целовать. Тело Рейчел наполнилось страстным желанием, рвавшимся наружу. Сознание стало куда-то пропадать, становилось все слабее, слабее и исчезло совсем.
      – Сделай еще разок так же, Питер, – простонала она. Он смиренно подчинился. Они вместе пережили высший миг блаженства. Потом уснули в объятиях друг друга, как уцелевшие после катастрофы странники.

* * *

      Рейчел проснулась, услышав на кухне Сару. Быстренько она накинула банный халат и вышла предупредить ее. Не успела она и рта раскрыть, как откуда ни возьмись вынырнул Питер.
      – Привет, – дружелюбно сказал он. – Меня зовут Питер.
      Сара покраснела и уставилась на мать.
      – Он же не твоего возраста, – буркнула она. Питер улыбнулся.
      – Нет. Она более, чем моего возраста.
      Рейчел беспомощно стояла посреди кухни. Сара вышла и хлопнула дверью. Питер вздохнул.
      – Переживет. Она же не привыкла делиться тобой с кем-то еще, так?
      – Нет, не привыкла. Да и я как-то тоже не привыкла делить себя еще с кем-то, – Рейчел взглянула на Питера.
      – Вот именно поэтому я просто находка, – Питер поздравил себя. – Я вовсе не из тех молодчиков, что обычно рыскают в поисках женщин, которым осточертело все, и они рады завести себе любовника на одну ночь для разнообразия. Я же делаю это ради удовольствия. Мы можем даже вместе выходить куда-нибудь. Держу пари, вы не часто появляетесь в свете.
      – Почти совсем там не бываю.
      – Отлично. Придется разработать программу совершенствования Рейчел Кавендиш. Начнем с завтрашнего дня. Я появлюсь, и мы проведем весь день сумасбродно.
      Брови Рейчел подпрыгнули.
      – Сумасбродно?
      – Да, это мой рецепт, а в нем всего три действия на букву «С»: сумасбродничать, сачковать и смеяться. Теперь завтра я принесу подарок тебе, а ты приготовишь подарок для меня.
      Рейчел сдвинула брови.
      – Понятия не имею, что тебе может понравиться.
      – Мы отправимся в Тернбул и Ассер, и я там выберу сам. Ладно? Ты не спросила, где я проведу ночь.
      – А надо ли? – удивилась Рейчел.
      – Да, надо. Потому что у меня есть женщина, с которой я живу. Я не могу бросить ее, потому что нашел тебя.
      – Ты ей верность сохраняешь? Я имею в виду – обычно?
      – Не всегда, но и она тоже.
      – Мне бы хотелось, чтобы ты рассказал ей обо мне, – Рейчел была абсолютно серьезна. – Я бесконечно счастлива, что получила с тобой безумное наслаждение, Питер, однако не хочу причинять боль ей.
      – Хорошо, хорошо. Обещаю ей рассказать.
      Рейчел нежно улыбнулась ему.
      – Самое замечательное в сексе с наслаждением то, что он все сглаживает, оставляя только приятные ощущения. Сейчас я чувствую абсолютную гармонию.
      – Ты прекрасно выглядишь Рейчел. Секс идет тебе на пользу.
      – Знаю. Мне так этого не хватало последнее время. Уже было свыклась с мыслью, что вечно буду существовать только я и моя правая рука.
      Питер рассмеялся.
      – Теперь у тебя есть еще и я, – он обнял Рейчел. – Придется привязать твою правую руку за спину.
      Рейчел понюхала пальцы.
      – Я могу все еще пахнуть тобой. – Она оттолкнула его. – Нет, Питер… Мне нужно поговорить с Сарой.
 
      Сара оставалась неумолимой.
      – Все будут смеяться, – сказала она, нервно расхаживая по комнате из угла в угол.
      Рейчел пожала плечами.
      – Меня больше абсолютно не волнуют «все», Сара. В своей жизни я слишком долго оглядывалась на мнение других людей.
      – Ты собираешься позволить ему жить с нами? – Сара остановилась, с тревогой ожидая ответа.
      – Нет, милая, – Рейчел отрицательно покачала головой. – Питер – прекрасный друг и любовник, однако он слишком молод. Собственно говоря, я ничего не имею против его возраста. Куда денешься от своих лет, если человек уже вырос. Питер очень веселый и большой выдумщик. Он великолепно мне подходит. Мне же нужно появляться в свете.
      Сара смягчилась.
      – Ладно, если уж он не переедет сюда на постоянное жительство, думаю, придется мне поделиться с ним тобой.
      Рейчел обняла дочь.
 
      Питер знал в Лондоне всех, кого нужно было знать. Он бережно лелеял Рейчел, словно драгоценный цветок. Она, в свою очередь, пышно цвела.
      С тех пор как оставила Чарльза, Рейчел осознала себя как свободную личность в омуте безрассудной любви и сексуальности Питера. Они гонялись друг за другом по парку Кенсингтон-Гарденс, останавливались рядом со статуей Питера Пэна.
      – Это я, – гордо сказал Питер. Рейчел купила для него первое издание книги «Питер Пэн в Кенсингтон-Гарденз». – Я тоже, как и Питер Пэн, никогда не стану взрослым и уведу тебя в сказочный мир Страны Никогда-Никогда.
      Выходные они проводили в маленьких деревушках, вынюхивая старинные серебряные вещицы. Питер купил Рейчел сахарные щипчики Григорианской эпохи. Для Рейчел это было сонное, насквозь пронизанное солнцем, лето, и ей было совершенно все равно, что о погоде в тот год думали остальные англичане.
      В очень жаркую погоду они лежали на одеяле в Холланд-Парк.
      – Прекрати, Питер. Я устала для раздеваний в общественных местах.
      – А я нет. – Питер продолжал покусывать ее плечо.
      Рейчел рассмеялась.
      – Правда, Питер. Ты когда-нибудь думаешь о чем-то, кроме секса?
      Питер напустил на себя важный вид.
      – Нет. Ну, может, еще о еде. Однако в этом случае как о другой форме секса. В самом деле, все, что человек делает, сексуально, если делать это правильно. – Он вдруг набросился на Рейчел.
      – Перестань! – завизжала она. Питер натянул одеяло поверх их тел.
      – Нет, Питер. Не будь идиотом. Нас же арестуют.
      Питер захихикал.
      – Тогда им придется взять мой член в свидетели. – Он боролся с трусиками-бикини, в которых была Рейчел. – Лучше не сопротивляйся, милая Рейчел. Чем дольше ты сопротивляешься, тем скорее нас схватят.
      Она ощущала жаркие ласки его языка, завоевавшего ее укромное местечко между ног. Рейчел лежала на спине, знакомое, бьющее горячим ключом, наслаждение охватило ее. Что бы сказала преподобная матушка-надзирательница? Эта мысль промелькнула в ее голове последней, прежде чем она погрузилась в бескрайний океан блаженства.
      Клэр обрадовалась, когда Рейчел привезла Питера на выходные в Аксминстер. К счастью, Питер умел ловить рыбу и оказался сносным стрелком, поэтому Майкл был счастлив потаскать его по бескрайним вересковым зарослям, где они бродили с собаками.
      – Этот человек, знаешь, не в себе. – Питер отмокал в ванной после одной из подобных прогулок. – Я, наверняка, притащил на себе полтонны девонского чернозема.
      Рейчел посмотрела на него. Мокрые волосы Питера свисали слипшимися прядями. «Он похож сейчас на тюленя», – подумала Рейчел.
      – Знаю, Питер, но я же тебя предупреждала.
      – Бедняжка Клэр, – сочувственно произнес Питер.
      Рейчел вздохнула.
      – Она сама обрекла себя на это. Я часто говорила с ней о Майкле, однако Клэр предпочитает оставаться с ним. По крайней мере, после смерти матери он прекратил свои интимные отношения с другими мужчинами.
      Питер посмотрел на Рейчел.
      – Ты в курсе, что он спит в комнате, увешанной ее фотографиями.
      Рейчел кивнула.
      – Эта комната и принадлежала ей.
 
      На следующий день Рейчел и Клэр пили чай на аккуратно постриженной лужайке возле дома.
      – Английские пчелы даже жужжат по-особенному, не так как, например, греческие или итальянские пчелы, – поделилась своими наблюдениями Клэр. – У них исключительно сдержанное английское жужжание. – Обе женщины прислушались. – Стоял необыкновенно жаркий день. Две кошки мраморной расцветки, разомлевшие от жары, лежали на раскаленных плитах дорожки, как недоеденные бутерброды. Даже собакам, тоже уморившимся от пекла, лень было их прогнать. – Поняла, – Клэр привстала. – Английские пчелы жужжат в унисон. А если бы ты побывала в Греции, Рейчел, – она рассмеялась, – то заметила бы, что там каждая пчела носится, как сумасшедшая, сама по себе.
      – Как чудесно было бы поехать в Грецию или Италию, или еще куда-нибудь.
      Клэр посмотрела на нее.
      – Ну, так в чем же дело?
      Рейчел широко улыбнулась и потянулась.
      – Мне и здесь неплохо. Знаешь, я все еще не могу поверить в свое счастье. Жизнь сейчас похожа на светящийся пузырек, восхитительно переливающийся всеми цветами радуги, – она засмеялась. – Боюсь, что пузырек вырвется с пробкой наружу, а я окажусь в пустой бутылке на дне.
      – Да нет же, не окажешься, – Клэр наклонилась к Рейчел. – Что бы ни произошло между вами с Питером, у тебя все будет замечательно. Ты ведь теперь совершенно другой человек, не та, что была прежде.
      – Знаешь, забавно, – Рейчел подлила себе еще чаю, – я всегда думала, что виновата была я, то есть, считала, что была плохой любовницей, однако, побыв с Питером, поняла, что тогда это вовсе была не я. Чарльз был отвратителен, – Рейчел пришла в полное негодование. – Он превратил это замечательное и веселое занятие в утомительную обузу. – Она поморщилась. – Фу, как только вспомню те жуткие дни…
      Клэр взяла ее за руку.
      – По крайней мере, сейчас это тебе стало известно.
      Рейчел заметила боль, отразившуюся на лице Клэр.
      – Ты все еще сохраняешь свой обет целомудрия, Клэр? Не могу себе представить, как можно прожить всю жизнь и ни разу не попробовать позаниматься любовью.
      Клэр улыбнулась.
      – Ну, я пыталась несколько лет тому назад заводить интрижки, только ради того, чтобы насолить Майклу, но они не доставили мне абсолютно никакого наслаждения. Вся эта тайна и неосознанное чувство или увлекают тебя в свой водоворот страстей, или напрочь отвергают, воздвигая перед тобой глухую стену отвращения. Для меня оказался приемлемым именно второй вариант. Поэтому я определенно выбрала целомудрие и воздержание от интимных отношений с кем бы то ни было и как бы то ни было.
      Рейчел изумленно посмотрела на подругу.
      – Ты хочешь сказать, что блюдешь свое целомудрие, не поддаваясь соблазну даже собственных пальцев?
      Клэр кивнула.
      – Действительно, столько чепухи понаписано о сексе в последнее время. Целомудрие – совершенно комфортный способ существования. Все равно я никогда не получала наслаждения от секса. – Клэр привередливо сморщила носик. – Вся эта возня и запах рыбы. Я совсем перестала думать о сексе. Просто наслаждаюсь жизнью. На следующей неделе выезжаю в Нью-Йорк. Гарри Уинстон продает бриллиант, к которому у меня возник кое-какой интерес.
      У Рейчел загорелись глаза.
      – Передашь от меня посылочку Ли.
      – Разумеется, передам.
      – Я так по ней соскучилась, – Рейчел вздохнула. – Смешно, если ты встречаешь кого-то, Общаешься с ними всего каких-нибудь две недели, а чувство испытываешь, словно ты знала их всю жизнь. В прошлый раз, когда я ей звонила, Ли сказала мне, что Муня перебирается жить в Израиль. А в начале нового года она приедет ко мне погостить. Все куда-то едут, – Рейчел внезапно охватила грусть. – На прошлой неделе попрощалась с Джейн.
      Клэр закурила сигарету.
      – Как у нее дела?
      – Ужасно. Она слезы льет ручьями. Я могу предложить ей только свою поддержку, не в состоянии понять, почему бы ей не бросить Джерри. Джон действительно любит ее – а в Джерри она только нуждается. Думать не могу, что она поедет в Америку. Джерри будет вращаться в деловых кругах, а Джейн засядет на кухне с бутылочкой валиума. – Рейчел удрученно покачала головой. – Не понимаю ее.
      Клэр посмотрела на яркое голубое небо.
      – А я могу ее понять, – смиренно проговорила Клэр. – Знаешь, Рейчел, на то, чтобы уйти, требуется гораздо больше мужества, нежели на то, чтобы остаться. Люди привыкают к своим цепям.
      – Представляю. Я так рада, что освободилась.
      – Учти, Рейчел, у тебя были деньги. У Джейн не было ни гроша. На мизерном жаловании художника далеко не уедешь.
      Рейчел нахмурилась.
      – Если мужчина и женщина любят друг друга, то их чувству ничто не в силах помешать.
      Клэр, запрокинув голову, весело рассмеялась и похлопала Рейчел по коленке.
      – Рейчел, я думала, ты давно выбросила из головы всю романтическую чепуху. Мужчина и женщина не любят друг друга – они могут только друг друга терпеть. Покажи мне хотя бы одну счастливую пару.
      Рейчел задумалась.
      – Ну, я могу назвать счастливых одиночек, типа Анны и ее матери.
      – Верно. Обычно это мужчина или женщина, кто обрел подходящий образ жизни. Однако обычно это означает, что каждый из них сам за себя.
      – Перестань, Клэр. Ты наводишь на меня тоску.
      – Ладно. Не буду тем, от кого твой пузырек может лопнуть. Вперед. Пошли переодеваться к обеду. Повар изобрел новый фантастический рецепт для лососины.
      Их голоса гулко отдавались о плиты дорожки. Одна из собак лениво потянулась и, нарушив тишину, с рычанием бросилась на развалившихся на дорожке мраморных кошек.

      Гремела музыка. Вечеринка казалась ужасной. Рейчел была уже на грани того, чтобы окончательно вычеркнуть вечер как впустую потраченное время, пока не столкнулась с Сиси.
      – Рейчел! – закричала она, увидев подругу и протискиваясь сквозь толпу к ней поближе. – Как здорово, что я тебя увидела. Что ты тут делаешь? Ты подружка Тони?
      – Нет. Я пришла сюда с Питером. Тони – его приятель. Я так рада снова тебя увидеть, – Рейчел обняла Сиси. – Чувствую себя очень виноватой, что потеряла тебя из виду.
      – Ничего страшного. Понимаю, тебе все это время было не до меня. – Сиси подмигнула Питеру. Тот улыбнулся ей в ответ. – Давай позавтракаем завтра где-нибудь, Рейчел.
      Рейчел взглянула на Питера.
      – Ты свободен? – спросила Рейчел.
      – Я всегда свободен, – Питер широко улыбнулся Сиси.
      – Ладно, – сказала Рейчел. – Что скажешь о ресторанчике «Голубой Якорь», что на Хаммерсмит Бридж?
      – Прекрасное местечко, – ответила Сиси. – До встречи тогда.
      Сиси растаяла в толпе.
      – Клянусь, она просто потрясающая, – сказал Питер Рейчел.
      – Да. Еще и веселая, – Рейчел засмеялась. – Она меня здорово поддерживала в больнице.
      – Что она там делала?
      – Ой, это длинная история. Она вышла замуж за человека, которому сейчас около восьмидесяти лет.
      – Восьмидесяти? Как отвратительно! Рейчел посмотрела на него.
      – Питер? А я-то тешила себя мыслью, что возраст не имеет значения, если речь идет о взаимоотношениях.
      – А как же у нее обстоят дела с сексом?
      – Думаю, есть любовники, однако она любит Джеймса и никогда его не оставит.
      – Не мог ли я вас прежде где-то встречать? – Рейчел обернулась на звук раздавшегося голоса. Он принадлежал коренастому застенчивому мужчине. – Я бы никогда не осмелился обратиться к кому-то из посторонних, – смущенно сказал он. – Однако определенно где-то вас уже видел.
      Рейчел посмотрела на него очень внимательно и отрицательно покачала головой.
      – Должно быть, вы меня с кем-то путаете.
      – Извините. У меня ужасная память на имена, однако я четко запоминаю лица. Позвольте представиться. Меня зовут Адам Трехерн. Вы живете недалеко отсюда?
      – Да. Мое имя Рейчел Кавендиш. Живу по адресу: квартира 4, Бофор-стрит, Челси, Лондон СВ 6, Англия, Вселенная, – продекламировала она.
      Адам засмеялся.
      – Обычно я писал нечто подобное на своих школьных тетрадях. – Он вздохнул. – Терпеть не могу торчать в Лондоне в такую хорошую погоду.
      – Понимаю. По вечерам здесь так душно.
      – Откуда вы приехали? Рейчел улыбнулась.
      – Я выросла в Аппотери.
      – Правда? – лицо Адама просветлело. – Я с севера Девона. Мы жили в Хартланд Пойнт, – его глаза подернулись дымкой. – Собираюсь вернуться туда, как только подыщу работу, – он ухмыльнулся. – Доктор по профессии – по грехам и мука. Однако мне хочется стать врачом общей практики и поработать в сельской местности.
      Питер подошел к Рейчел сзади. Он обнял ее и прижался носом к затылку.
      – Это Адам, дорогой, – Рейчел отвела от себя его руки.
      – Привет. – Мужчины уставились друг на друга.
      «Он очень мил», – подумала Рейчел.
      – Извини, Адам. Вынужден утащить ее. Нам пора ехать домой.
      Адам пожал плечами.
      – Ладно. Буду надеяться, что наши дорожки когда-нибудь пересекутся еще раз, Рейчел.
      – Буду тоже надеяться на это, – бросила Рейчел, обернувшись к Адаму, в то время как Питер тянул ее прочь. – Это мерзкая вечеринка, но нам не стоит сейчас уходить, Питер.
      – Он вскружит тебе голову, – резко сказал Питер.
      – Ты в этом уверен? – Рейчел было приятно услышать это от Питера.
      – Абсолютно.
 
      На следующий день Сиси встретила Питера и Рейчел в «Голубом Якоре». Ее очередной любовник обвивал ее, как констриктор удава. Сол был невероятно черным и необыкновенно сердитым.
      – Полегче, Пупсик, – обратилась к нему Сиси. – Не будь таким грозным. – Сол так рыкнул, что некоторые из сидевших поблизости повскакивали со своих мест. – Обещаю, что никогда больше этого не сделаю.
      – Что ты натворила, Сиси? – Рейчел сгорала от нетерпения узнать, в чем же причина такого неистовства спутника Сиси.
      – Ничего особенного. Просто Сол очень ревнивый. Вот и все.
      – Сиси… – засмеялась Рейчел. – Не скрытничай, расскажи.
      – Ну, просто я чуть-чуть задержалась.
      – Ага, и я дал ему такого пинка под зад, что он не сможет сидеть целую неделю.
      – Озорник, – Сиси погладила его по запястью. – Не стоит давать пинка послам. Тебя могут выслать обратно на твою Санта Лючию.
      Сол улыбнулся, вспомнив о своем родном острове.
      – Эй, ты! Питер, принеси-ка дамам чего-нибудь выпить! – приказал он.
      – Безусловно, – Питер направился в бар. Рейчел потащила Сиси в дамскую комнату.
      – Где только ты откопала этого Сола? Сиси ухмыльнулась.
      – Он работает в Главном Почтовом Управлении, поэтому мне не надо даже из дома выходить, – она захихикала. – Просто приходится часто чинить телефоны.
      – Сиси, ты ни капельки не изменилась.
      – Никогда и не изменюсь. Ты тоже постаралась и времени зря не тратила. Питер просто картинка. А ты, Рейчел, великолепно выглядишь.
      Рейчел засмеялась.
      – Я здорово себя чувствую.

* * *

      Не так далеко от них, в пивной, вместе со своими приятелями сидел Адам. Лицо Рейчел не давало ему покоя. Он твердо был уверен, что точно видел ее где-то. Как раз в этот момент к стойке бара, пыхтя и отдуваясь, подошел любитель бега трусцой. Адам взглянул вниз. Ноги. Вот в чем дело: ступни. Теперь он все вспомнил. Распухшие и стертые в кровь ступни. Так и есть. Вдруг он вспомнил совершенно другую Рейчел, лежавшую без сознания в его палате женского госпиталя в Челси. Довольный собой, он заказал еще одну кружку пива. Не успел он взять в руки большую тяжелую кружку и поднести ее к губам, ощутившим вкус невесомой пенки, как внезапно его пронзило страстное желание и странная тоска по Рейчел. Чувство не отпускало его, преследовало всю дорогу до дома, в крошечную квартирку в Фулеме, и не ослабевало до тех пор, пока он, оставив свою книгу, не вышел на улицу.
      Адам заказал дюжину роз у госпожи Райт, местной цветочницы, с доставкой для госпожи Кавендиш по адресу: квартира номер 4, улица Бофор, Лондон, СВ 6, Англия, Вселенная.
      Госпожа Райт несказанно удивилась. Она слишком давно знала Адама. Он отнюдь не принадлежал к тем вертопрахам, которые посылали розы незнакомкам, однако цветочница оставила свои мысли при себе. Когда Адам вышел из магазина, госпожа Райт вздохнула и сказала своему мужу:
      – Что-то с ним не то.
      – Что именно?
      – Ты не поймешь, если я и расскажу тебе, – резко оборвала она.
      – Тогда не болтай попусту, – и он хлопнул дверью.
 
      – Для тебя есть цветочки, – поддразнивая, сказала Сара.
      Рейчел подошла к кухонной раковине. Она улыбнулась.
      – Дюжина роз. – Все ее знакомые сквозь землю бы провалились, прислав ей столь банальный знак внимания. Она поставила цветы в вазу. «Должно быть, Адам», – подумала она, когда увидела адрес. Рейчел вспомнила его проницательные синие глаза. Карточка, вложенная в букет, просто гласила:
 
      «Если мы не можем стать любовниками, то будем друзьями.
      Адам».
 
      – Я говорил, что ты вскружила ему голову, – сказал Питер, когда позвонил ей, чтобы пожелать ей спокойной ночи.
      – Не беспокойся, Питер, мне бы он прекрасно подошел в качестве друга, тем более, что Клэр почти все время проводит в Аксминстере. Мы, уроженцы Девона, льнем друг к другу.
      Питер фыркнул.
      – Вряд ли ты сможешь это сказать о Сент-Джонз-Вуд.
      Рейчел засмеялась.
      – Анна собирается провести здесь несколько дней, и я буду занята, так что увидимся на будущей неделе.
      – Ладно. Позвоню тебе в следующий четверг, Рейчел. Может, куда-нибудь выберемся на выходные.
      – Было бы просто замечательно. – Рейчел положила телефонную трубку.
      Розы стояли в углу комнаты и наполняли ее необыкновенным сиянием и свежестью. Рейчел подошла к вазе. Она потрогала плотные лепестки.
      – Они чудесны. – Рейчел погрузилась в тонкий сладкий аромат. – У-мммм… – Она села и написала Адаму записку.
 
      «Дорогой, Адам,
      Друзья – чудесно! Рейчел».
 
      В дверь порывисто вбежала Анна. Она с приветственным криком промчалась по коридору и бросилась к Рейчел на кровать.
      – Ни пеленок, ни горшочков, ни их содержимого! Три дня выходных!
      Она крепко обняла Рейчел.
      – Ты – мое убежище, мое единственное убежище… – запела она.
      Рейчел поморщилась.
      – Ну, твое пение нисколько не стало лучше. Анна ухмыльнулась.
      – Конечно, однако прежде ты всегда была к нему неравнодушна.
      – Как там Юлиан с Сэмом? – спросила Рейчел некоторое время спустя, когда накрывала кухонный стол.
      – Как всегда, прекрасно. Он прямо все знает, нисколько не уступая мне. Он предложил мне жить в одной квартире с ним, поскольку обожает Сэма, и Сэм его тоже любит. Но, – Анна покачала головой, – не знаю, как быть, Рейчел. Он страшно много времени проводит со своими любовниками, а мне бы не хотелось, чтобы он и Сэма приучил к этому. Мне бы хотелось, чтобы Сэм пожил в спокойном доме, пусть хотя бы в детстве.
      – По-моему, это разумно, – Рейчел помешивала в кастрюле.
      – У Сэма есть отец, и он проводит с ним много времени. Когда Юлиан берет к себе Сэма, у него не бывает в это время его любовников. Таков заключенный между нами договор, – Анна рассмеялась. – Бедный Юлиан. Он все время попадается на крючок ужасно ничтожным потаскушкам, которые его нещадно колотят, а потом обкрадывают. Мне уже надоело говорить ему, что, если он хочет заняться перевоспитанием людей, его место – среди служащих социальной сферы. Я так беспокоюсь, Рейчел. Сэму предстоит нелегкая жизнь. Мать – лесбиянка, А Юлиан – гомосексуалист.
      Рейчел попробовала жаркое.
      – На самом деле, Анна, когда ты задумаешься над вопросом, что же делает людей счастливыми и любящими, ответ будет один и тот же: быть любимыми по-настоящему. Понимаю, что мой разрыв с Чарльзом причинил много боли детям, однако каждый из нас любит их по-своему. Я искренне верю, что каждый случай уникален. Некоторым благополучным парам не следовало бы вообще заводить детей. То же касается и извращенческих пар. Все зависит от качества любовной привязанности. Фактически, сейчас я могу уделять Доминику гораздо больше времени, и мне с ним стало намного проще, чем в то время, пока я была идеальной женой и матерью.
      Анна кивнула.
      – Мне нравится проводить время с Сэмом. Сейчас я гораздо счастливее, чем когда-либо прежде. Несмотря на то, что мне очень одиноко, я не хочу вступать ни в какие отношения с другой женщиной, которая открыто заявляет, что извращенка, а потом напрочь разбивает мне жизнь, потому что все ее действия – ничто иное, как игра с выставлением напоказ своего собственного порока, а мною она пользуется в качестве всего-навсего временного пристанища. Нет, для себя я решила, что будут ждать до тех пор, пока не найду кого-нибудь, кто действительно остановит свой выбор на мне. Я не хочу быть такой, как Юлиан – своего рода отстойник для сброса эмоций.
      Рейчел облокотилась на холодильник.
      – Сейчас у меня прекрасная веселая пора. Однако она не продлится вечно, и я знаю, что смогу жить сама по себе и радоваться этому. Когда Сара выпорхнет из гнезда, я продам дом, вернусь в Девон и буду бездельничать.
      – Безделье всегда было твоим главным занятием, – поддразнила ее Анна.
      – Эй, я хотела тебе рассказать, – Рейчел захихикала. – Мы с Питером были тут на одной вечеринке, где известный антрополог напился и преподнес нам ужасную лекцию. Он сказал, что когда женщины обращают свои сексуальные устремления в сторону мужчин, которые намного моложе их, наступает конец цивилизации в том смысле, который мы вкладываем в это понятие. Я целых два дня была не способна к интимным отношениям.
      – Серьезно, Рейчел, антрополог не изложил своей аргументации до конца, тем не менее, он затронул суть проблемы. Женщины говорят, что в том случае, если все, что есть в наличии, это мужчины типа Чарльза, тогда, конечно, молодые мужчины, выросшие в более просвещенное время, будут пользоваться явным преимуществом. Это не разрушит цивилизации, – она ухмыльнулась. – Однако все по горло сыты такими отношениями с мужчинами, уклоняющимися от определенных профессий и выбирающих жизнь и работу подальше от дома, а потом вдруг – бац! Далее идет патриархат.
      – Ну и ну, – Рейчел была потрясена, – Анна, ты в самом деле такая умная. Ты сама до всего этого додумалась?
      – Нет, я поддерживаю отношения с женщинами из Америки. Они пишут о женщинах. Таких, как мы, они называют «Женщины нового века».
      – Правда? А что это означает?
      – Ну, просто это означает, что ты сама берешь на себя ответственность за свою жизнь.
      Рейчел замерла.
      – Это так очевидно. Анна посмотрела на нее.
      – Сколько времени ты позволяла Чарльзу отвечать за тебя?
      – Всю свою супружескую жизнь, полагаю так.
      Анна кивнула.
      – Большинство женщин сами сваливают себя на плечи мужчинам, причем, чем быстрее, тем лучше.
      – Я никогда больше этого не сделаю. – Рейчел подумала о Джейн. – По-моему, я теперь ближе стала к женщинам нового века, нежели к феминисткам.
      Анна засмеялась.
      – Ты никогда не понимала феминизма, Рейчел. Ты всегда предпочитала прятаться на задворках жизни.
      – В шкафах с банками кошачьих консервов, – согласилась Рейчел.
      Анна вздохнула.
      – Весь этот гнев был необходим. Без него все бы скатилось обратно и вернулось на круги своя, а мы бы по-прежнему умоляли докторов о контрацептивах.
      Рейчел подумала о докторе Бернсе.
      – О Боже. Это было бы ужасно. Как женщины нового века относятся к мужчинам? Не выношу эту феминистскую злобу.
      – Никак.
      – Что значит «никак». То есть совсем не занимаются любовью? – Рейчел испугалась.
      Анна покачала головой.
      – А теперь послушай, глупышка. Все очень просто.
      – Подожди, я возьму джин. Я люблю со льдом и с лимоном. А тебе что?
      – Я буду коньяк с содовой.
      Рейчел вынула бутылки из бара в гостиной. «Не будет красных роз», – подумала она. Бросила виноватый взгляд на цветы. Они по-прежнему величественно покоились на своем месте.
      – Теперь, – сказала Анна, – не перебивай меня, как ты это обычно делаешь.
      – Ладно. – Рейчел сделала глоток джина.
      – Большинство женщин, которые со мной состоят в движении, сейчас пришли к единодушному выводу о том, что мы должны вести свои собственные жизни, верно? Поэтому я выбрала для себя женщину-доктора, бухгалтера – тоже женщину. У нас есть пробел – нет женщин среди управляющих банками. В моей местности, по крайней мере, я не знаю ни одной. Однако мы считаем это только временным упущением. Постепенно вокруг нас окажется достаточное количество женщин, чтобы мы не чувствовали себя ущемленными в правах. Пока будут продолжаться какие-то отношения с мужчинами, пусть, но для меня например, это не составляет особой проблемы. Однако многие мои подруги, которым приходится иметь дело с мужчинами, должны отказываться от интимных связей с мужчинами и вести себя воздержанно. Конечно, существуют и такие мужчины, которые сами хотят стать активистами движения «Новый век». Это замечательно.
      Рейчел немного расслабилась.
      – То есть, если мужчина по-настоящему захочет вступить в ряды этого движения, он сможет?
      – Это не такое движение, глупенькая. – Анна допила свою порцию. – Все гораздо сложнее, чем просто отношение. Тебя не просят делать ничего особенного, просто ты живешь обычной ежедневной жизнью. А это, скажу тебе, черт возьми, труднее.
      – Но, – лицо Рейчел загорелось, – я впервые от тебя слышу, что мужчинам не возбраняется участвовать в этом движении.
      Анна улыбнулась.
      – Я не хотела бы жить в мире, где исключается Сэм, верно? – Анна вздохнула. – Сейчас такая неразбериха. Феминистки старого толка со всей своей неистовостью продолжают ненавидеть мужчин. Ты только ненавидишь, пока крепко привязана к нему.
      Рейчел кивнула.
      – Знаю. Я ненавидела Чарльза несколько месяцев, а потом осознала, что это меня только привязывает к нему. Поэтому отказалась.
      – Правильно. Более современная часть движения хочет работать с мужчинами, причем, всеми мужчинами, без исключения.
      – По-моему, в этом случае все обречено на провал.
      – Да, однако об этом пока рано говорить. Очень мало женщин находятся у власти.
      – Я не хотела бы быть облеченной властью. Мне хочется просто быть счастливой.
      – Прекрасно, – согласилась Анна, – однако существуют и такие женщины, которым хотелось бы, например, иметь голос в правительстве. Ты можешь протянуть им руку помощи.
      – Безусловно. Я же никогда не голосую.
      – Ах, Рейчел, ты невозможна. Я не собираюсь испортить весь вечер разговорами о политике. Ты должна остановить меня. Просто я не хочу ни с кем говорить на политические темы дома. Вера, Господи, помилуй ее сердце, не может понять, откуда у женщин возникают проблемы.
      Рейчел засмеялась.
      – Но ведь она всегда несла бремя ответственности за себя сама. Если задуматься, то все думали, что тетя Беа всегда отвечала за тетушку Эмили, однако, если копнуть поглубже и хорошенько разобраться, то на поверку выходит, что обе они были в равной степени ответственными за себя.
      Ложась в тот вечер в постель, Рейчел размышляла об Анне. «Ах, дорогая, вряд ли я сгожусь для какого бы то ни было движения, – подумала она, – но я буду голосовать». Она засыпала, лихорадочно пытаясь припомнить, за кого же нужно голосовать. Ей не нравилась ни одна партия.

      В последний день пребывания Анны в Лондоне Рейчел позвонил растерянный и убитый горем Доминик.
      – Отец умер, – сообщил он. Рейчел побледнела.
      – О нет, Доминик.
      – Они готовили рассказ в Борнео, – еле сдерживая рыдания, говорил Доминик, – и вертолет упал. О, мама… – Он больше не смог справиться со своими эмоциями. – Ты мне так нужна, мама.
      – Еду. Только разыщу Сару и буду у тебя.
      – Плохие новости? – спросила Анна.
      – Да. Чарльз погиб. Вертолет разбился. Бедный Доминик. – По щекам Рейчел текли слезы.
      Рейчел все еще плакала, когда отыскала Сару.
      – Ну, теперь мы, по крайней мере, отправим старую каргу восвояси, в Бридпорт. – Сара сидела в машине, гордая и непреклонная, с чувством собственного превосходства.
      – Не говори так, Сара. Это вовсе не обязательно. Сара посмотрела на нее.
      – Почему ты плачешь? Я думала, ты не любила отца.
      – Я плачу не по нему, – попробовала защититься Рейчел, – а по Доминику.
      Однако ей было интересно, сколько же еще дней придется плакать по Чарльзу.
      Дом в Ричмонде был полон людей, пришедших выразить свои соболезнования. Почти все газетчики были в полном составе. Телевизионные камеры и репортеры были расставлены возле дома и на кладбище. Пятеро погибших превратились в героев – людей, которые в поисках правды доблестно пали за честь своей страны.
      Рейчел чувствовала себя в ужасно идиотском положении. Она стояла на лужайке перед домом, обнимая одной рукой Доминика, а другой – Сару. Юлия стояла возле Доминика.
      – Смотри в камеру, – сказала ей Юлия сквозь зубы.
      Рейчел вспомнила дом, стоявший в нескольких улицах отсюда. В тот раз это была Антея… «Бедная женщина», – подумала Рейчел. Мари-Клэр тут же улетела на родину, услышав о смерти Чарльза. «По крайней мере, она еще довольно молода, чтобы начать все с самого начала», – подумала Рейчел. Но Антея…
      – Госпожа Хантер? – печальным голосом обратился к ней репортер. – Расскажите нам, какие чувства испытывает супруга погибшего героя.
      Рейчел абсолютно лишилась дара речи. Она зашевелила губами, но они совершенно не хотели ее слушаться. Ничего не выходило.
      «Здесь имеем полное ничтожество, – подумал про себя репортер. – Попробую расспросить старую кошелку, стоящую позади нее».
      – Думаю, вы – мать Чарльза Хантера? – Юлия кивнула.
      «Отлично, – подумал репортер. – Плачущая старушка…»
      – Как вы восприняли смерть своего сына? Юлия гордо подняла голову и расправила плечи.
      – Мой сын всегда был и будет героем для меня и его семьи, которая была ему исключительно предана, – слезы побежали по ее щекам.
      Рейчел искоса посмотрела на нее. «Она даже плачет аккуратненько», – отметила Рейчел.
      Все вчетвером они стояли словно звери в зоопарке, пока вокруг щелкали затворы фотоаппаратов и мягко стрекотали телекамеры.
      – Я видела сообщение в колонке светской хроники, – пробивная репортерша из «Миррор» была намерена безукоризненно выполнить свою работу. – Газеты пестрят сообщениями о том, что вы жили отдельно от своего мужа. Будьте любезны прокомментировать данное сообщение, госпожа Хантер.
      Рейчел было открыла рот для ответа, однако вмешалась Юлия.
      – Госпожа Хантер, – ответила она настырной журналистке, – жила отдельно от семьи по совету доктора. – Юлия положила руку на плечо Рейчел. – К сожалению, она несколько недель провела в клинике для душевнобольных. Ей требуется длительное время, чтобы полностью прийти в себя.
      – Вы думаете, госпожа Хантер, – теперь это был корреспондент «Экспресс», – что между переживаниями по поводу болезни жены и аварией вертолета прослеживается какая-то связь? Юлия на мгновение задумалась.
      – Нет, – продолжила она очень гладко. – Думаю, Чарльз был профессионалом до мозга костей, поэтому не мог позволять личным переживаниям оказывать какое-то влияние на службу во благо общества.
      «Старая корова, очевидно, все заранее отрепетировала». Рейчел рассвирепела.
      В доме Юлия обратилась к Рейчел.
      – Надеюсь, ты не будешь распространяться о том, что ушла от Чарльза и оставишь эту информацию только для себя, а не выставишь на публичное обсуждение. Думаю, ты не собираешься больше позорить семью. Наверное, твой новый молодой кавалер где-нибудь здесь поблизости?
      Рейчел отрицательно покачала головой.
      – Нет. Я была занята детьми, к тому же он все равно не знал Чарльза.
      Юлия фыркнула.
      – Учти, ты обещала Доминику держать себя в рамках. В конце концов, ты все еще госпожа Хантер.
      Рейчел сморщилась.
      – Полагаю, это так только с юридической стороны. Как ужасно. – Юлия поджала губы.
      К Юлии подошла Клэр и выразила свои глубокие соболезнования. Она отвела Рейчел в сторонку.
      – Жаль, что он умер, однако не могу избавиться от ощущения, что он по-прежнему здесь герой! Это ему, наверняка бы, понравилось. Тем не менее, ему бы больше всего пришлось по душе, если бы он умер от разрыва сердца в момент интимной близости с какой-нибудь хорошенькой блондиночкой.
      Рейчел хихикнула.
      – Я тоже об этом подумала, – она вздохнула. – Устроили такой фарс.
      – Как Юлия принимает все это?
      – Очень плохо, – Рейчел посмотрела в сторону свекрови, стоявшей на другом конце комнаты. – Главным образом, плачет, когда думает, что ее никто не слышит. Смешно, но Анна, кажется, нашла с ней общий язык. Юлия даже перестала презрительно называть Анну «эта твоя подруга со странностями». – Рейчел улыбнулась.
      Сквозь толпу к ним протискивался Муня.
      – Муня! – Рейчел пришла в восторг. – Как замечательно! – Она горячо обняла его.
      – Это же похороны Чарльза, – зашипела Юлия, проходя мимо них.
      Рейчел прикусила губу.
      – Ты в порядке? – спросил Муня у Рейчел.
      – Да, хотя довольно странно. Я горевала по былым дням, по тому Чарльзу, которого знала прежде и считала таковым. Теперь все позади.
      – Ли осталась в отеле. Она приехала со мной. – Муня взглянул на толпу. – Боже мой, неужели Чарльз знал такое множество людей… Все равно мы какое-то время побудем здесь, а потом она со мной поедет в Израиль, чтобы помочь мне там обжиться.
      – Здорово. Слушай! – Рейчел притянула его поближе. – Давай уйдем отсюда после погребения как можно скорее, как только предоставится возможность уйти. Мы заберем Ли и вместе отправимся на квартиру, если вы, конечно, захотите. Посмотрим, захочет ли с нами Доминик, а так мы немного отдохнем.
      Муня улыбнулся.
      – Я приготовлю кашу – это отличная еда на случай похорон.
 
      Внезапно все закончилось. Лужайка опустела точно по мановению волшебной палочки. Все, что осталось от схлынувшей толпы газетчиков, это горы окурков. Люди заполнили машины и поехали в церковь. Снова заработали камеры и растревоженными кузнечиками застрекотали фотоаппараты. Рейчел прижимала к себе Сару, пока гроб опускали в землю. Она плакала на всех похоронах, которые уже пережила: Уильяма, тети Беа, тетушки Эмили, а теперь вот – Чарльза. Доминик поддерживал истерически рыдавшую Юлию. Рейчел знала, что за спиной у нее стоит Муня. Она очень удивилась, услышав его всхлипывание. Рейчел повернулась к нему. Нежное лицо Муни исказилось от боли.
      – Сколько у нас было радости, когда мы вместе катались на велосипедах, – прошептал Муня.
      Рейчел кивнула.
      – Хорошие были времена. – Она чувствовала, как закапали слезы.
 
      Перед тем как Рейчел уехать из дома в Ричмонде, к ней подошел Доминик и увел ее в отцовский кабинет.
      – Мама, я поговорил с поверенным отца. Папа даже не потрудился изменить свое духовное завещание. Ты считаешься основной наследницей, и кое-что предусмотрено для Юлии. – Он сидел в кресле Чарльза, закинув ноги на письменный стол. Сын вдруг снова превратился в мальчишку. – Все, что я хочу от тебя, это то, чтобы ты позволила мне жить с Юлией. Пожалуйста, мама. Мои друзья здесь, и мне нравится жить с Юлией. – Он опустил глаза. – Не думаю, что мы с тобой будем ладить, если останемся в одном доме.
      Рейчел посмотрела на него.
      – Действительно Доминик, я жить могу с твоим порицанием, поэтому оно меня нисколько не смущает. Я даже и не задумывалась над тем, как сложится будущее, однако мне не нужны ни деньги Чарльза, ни его дом. Конечно же, ты сможешь оставаться там с Юлией, и, как только вы с Сарой достаточно повзрослеете, я разделю эти деньги между обоими. Уверена, что именно так захотел бы поступить сам Чарльз.
      – Здорово! – Доминик радостно вскочил на ноги. – Я могу занять отцовскую спальню?
      Рейчел утвердительно кивнула.
      – Сейчас мне пора. Ты уверен, что не захочешь приехать сегодня в нашу квартиру?
      – Абсолютно. Считаю своим долгом остаться с Юлией.
      Она потрепала его по затылку.
      – Ты и в самом деле добрый парень, Дом. Он улыбнулся.
      – Теперь я – единственный мужчина в семье, верно?
      – Думаю, так. – Рейчел засмеялась и пошла искать Муню.
      Доминик посмотрел на Юлию.
      – Все в порядке. Я все выяснил с мамой. Ты можешь остаться.
      Ноздри Юлии раздувались, как только ее обжигала мысль о том, что придется жить на птичьих правах в доме, которым владеет Рейчел.
      – Не ходи ни в ночной клуб, ни в ресторан – никуда, где тебя могут увидеть с этим жиголо, – предостерегла Юлия Рейчел, когда та выходила из дома.
      – Он не жиголо, Юлия. У него гораздо больше денег, чем у меня.
      – И совсем нет мозгов.
      Рейчел вздохнула. Она все еще сердилась на Юлию. Рейчел пожала плечами. «Полагаю, она потеряла единственную вещь, о которой всегда заботилась». Рейчел успокоила себя тем, что и у Юлии тоже есть потеря.
 
      – Доминик, куда ты идешь? – спросила Юлия поздно вечером.
      – Куда-нибудь отсюда подальше. Отцу бы не понравилось, если бы я сидел и распускал нюни.
      Юлия осталась в доме одна. Она чинила джинсы Доминика, при этом без конца смахивала наворачивающуюся слезинку.
      Доминик слизывал кокаин с сосков Тины Джеймсон.
      – Мы сможем пользоваться моей комнатой, как только уляжется вся эта суматоха.
      – А твоя старушенция возражать не будет? – спросила его Тина.
      – Не посмеет, – Доминик улыбнулся. – Теперь это мое место.

      Увидев Рейчел, Ли обрадовалась.
      – Только для тебя, милочка. Только ради тебя. – Она обняла Рейчел. – Лондон ничуть не изменился, все такой же ужасный. Отель… – она брезгливо передернула плечами.
      Клэр, которая задержалась, чтобы выпить с Муней, сказала:
      – Если бы я знала о вашем приезде заранее, вы бы смогли воспользоваться моими апартаментами в «Савое». Завтра мы возвращаемся снова в деревню. Переезжайте, если вам станет совсем уж плохо в вашем отеле или тут будет слишком много народу.
      Рейчел засмеялась.
      – Ли, как бы я ни хотела, чтобы ты осталась у меня, ты будешь только ворчать. В любом случае, если захочешь остаться в апартаментах, я все равно буду постоянно рядом с тобой. Там у меня второй дом.
      – В «Савое»? – Ли удивленно свесила голову чуть набок. – Возможно, я и смогла полюбить Лондон.
      – Я – бедный еврейский мальчик – и в «Савое»? О! – воскликнул Муня.
 
      – Питер? – сонным голосом сказала Рейчел.
      – Ты видела газеты? – спросил он.
      – Нет. Нас никого не было в квартире с утра.
      – Я звонил тебе целую неделю, но тебя все время не было дома.
      – Знаю, Питер, извини. Я носилась везде как угорелая.
      – Когда мы сможем увидеться? – в голосе Питера слышалась тревога. – Мне бы хотелось с тобой поговорить.
      – Ну, сегодня я занята. Это срочно?
      – Несомненно.
      – Ладно. Приходи вечером, часиков в десять. К тому времени постараюсь быть дома. А что там в газетах? – Рейчел разобрало любопытство.
      – Ах да, они наперебой кричат о том, какая славная у него мамаша, а ты – только что из психушки.
      Рейчел пришлось рассмеяться.
      – Юлия была очень умна и предусмотрительна. Она никак не хотела, чтобы кто-нибудь усомнился в совершенстве ее сына. Она все отмела в сторону… Проклятье.
      – В чем дело?
      Рейчел вдруг вспомнила про Антею.
      – Давай встретимся завтра вечером.
      – Ладно.
      – Я действительно должна пойти и повидаться с Антеей, Питер. Мне ее так жаль, – она чмокнула трубку и осторожно положила ее.
      Антея была пьяна и не особо обрадовалась приходу Рейчел.
      – Ты выиграла в конце, – Антея держала бутылку виски. – Пришла посмотреть, глотаю ли я таблетки? Так смотри – нет.
      Рейчел прошла в маленькую, застеленную белым ковром, гостиную. На столе увидела горы газет.
      – Честно, Антея, если ты читаешь весь этот бред, так там только про Юлию. А обо мне написано, что я – женщина, не оправившаяся от воздействия препаратов клиники для душевнобольных. Ты же знаешь, как англичане относятся к умалишенным. Где бы я сегодня ни появилась, люди шептались у меня за спиной и показывали пальцем. Я все слышала, – Рейчел поморщилась. – К вечеру меня начала преследовать одна и та же навязчивая мысль.
      В самом деле Рейчел попыталась было пойти по магазинам, но тут же отказалась от этой попытки, отправившись выпить чашку чая в «Савое», чтобы успокоиться…
      – Ужасно, – сказал, увидев ее, Франсуа, официант на этаже. – Надеюсь, мадам помнит о том, что королевская семья тоже страдает. – Рейчел развеселилась и успокоилась…
      – Пожалуйста, Антея. Я покончила с этим, оказавшись в больнице, а ты, если не будешь проявлять умеренность в выпивке, превратишься в законченного алкоголика. Неужели же мужчины стоят такой боли? – Антея бросилась в кресло. – Все равно, – Рейчел пристроилась возле нее на корточках, – я не собираюсь жить в этом доме или прикасаться в его деньгам. Кроме того, – она заколебалась, – мне не хотелось бы, чтобы ты восприняла это как жест милосердия, но там огромная сумма денег, поэтому я пришла поинтересоваться, примешь ли ты небольшое наследство. Думаю, тебе следует устроить себе хороший отдых.
      Антея начала было возражать. Рейчел настаивала.
      – Послушай, Антея, то, что скрасило мою нищету, были именно деньги. Нью-Йорк заставил меня осознать, сколько в жизни существует всего, что проходит мимо нас совершенно незаметно. Пожалуйста, возьми деньги и потрать их. – Она проницательно посмотрела на Антею. – Кроме того, могу поспорить, ты потратила за последние три года все деньги, которые имела, на Чарльза. Антея кивнула.
      – Да. Потратила.
      Рейчел укоризненно покачала головой.
      – У него весьма дорогие привычки. Тогда смелее. Все равно они твои.
      Антея встала.
      – Жаль, что я не могу питать к вам ненависть или свалить все случившееся на вас.
      Рейчел засмеялась.
      – Знаю. Однажды я пыталась вас ненавидеть, однако скоро отказалась от этой затеи. У меня ничего не получилось. – Она выписала чек и вручила его Антее.
      – Десять тысяч фунтов стерлингов? – Антея посмотрела на Рейчел. – Теперь я смогу выбраться из этой квартирки и год пожить в Греции. Мне всегда этого так хотелось.
      – Так в чем же дело, поступай так, как тебе хочется. Позвони, когда вернешься.
      – Обязательно. Обещаю.
      Рейчел крепко обняла Антею на прощанье и ушла. Антея вернулась в квартиру и посмотрела на едва заметное пятнышко на ковре в гостиной. Она вспомнила ту ночь и заплакала по Чарльзу.
 
      Питер говорил без обиняков, напрямую.
      – Пока ты была занята, я встречался с Сиси.
      – О, понятно, – самолюбие Рейчел было задето. – Ты хочешь сказать, встречался, то есть, виделся или спал с ней?
      – Спал с ней.
      Рейчел повернулась к нему спиной. «Надо бы выбросить розы», – подумала она. Питер взял ее за плечи.
      – Мне нужно было это сказать тебе, потому что я не хочу лгать. – Он серьезно посмотрел на нее. – Ты же знаешь, что я обычно лгу. Однако какое это имеет для нас значение? – Он горько рассмеялся. – В конце концов ты же сама заставила меня все рассказать старушке Анджеле, когда мы с тобой встретились в первый раз, а она собралась и ушла. Рейчел покачала головой.
      – В самом деле, Питер, я не собираюсь делить тебя с Сиси. Я слишком стара. Или недостаточно раскрепощена, если такая формулировка тебе больше по вкусу. Думаю, тебе лучше остаться с Сиси. – Она заметила облегчение в глазах Питера и тихонько подтолкнула его к входной двери. – Мы с тобой провели замечательное время. Я всегда буду благодарна тебе за то, что ты вновь научил меня смеяться. – Она поцеловала его. – Сиси очень веселая, однако не обижай Джеймса.
      – Не буду, – пообещал он. Питер наклонился и поцеловал Рейчел. – Как-нибудь позвоню.
      – Ладно. – Рейчел закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Она глубоко вздохнула и пошла на кухню. Взяла бутылку бренди и направилась в ванну. Она начала пить. После того, как было опорожнено примерно полбутылки, боль поразила Рейчел. – Дрянь, – сказала она и прикончила всю бутылку. – Когда наберешься достаточно, боль успокоится. – Рейчел свернулась на кровати клубочком.
      – Привет подружка, – сказала она вслух, отпивая из другой бутылки, делая глоток за глотком. Наконец она так набралась, что можно было рискнуть и выпустить боль наружу. «Слава Богу, Сара осталась ночевать у Джейн», – подумала она. Будучи в квартире одна, она могла позволить себе рычать и вопить, выпуская боль. Рейчел корчилась на кровати до тех пор, пока здоровенная тварь не убралась восвояси. Она поднялась на ноги, и ее тут же вырвало. Тотчас же Рейчел почувствовала себя лучше.
      – Теперь, – пробормотала она, – продолжительная горячая ванна, а затем несколько дней постельного режима.
      «Могу даже других учить», – подумала она. Покончить с Питером равняется бутылке бренди, двум часам воплей и одной горячей ванне. Она убрала за собой возле кровати. Два дня в постели, пока все вокруг суетятся и волнуются, и со мной будет полный порядок. Она поискала масло для ванн. Проклятье. Оно, наверное, кончилось. Рейчел нетвердой походкой потащилась в гостиную. Осторожно перенесла увядшие розы в ванную комнату и наполнила лепестками ванну. Потом добавила детское масло для ванн. Рейчел лежала в горячей ароматной ванне до тех пор, пока у нее не побелели и не сморщились кончики пальцев на ногах. В итоге она вытерлась и пошла в спальню.
 
      К концу подходил второй день ее вынужденного отдыха, когда позвонил Адам.
      – Я не звонил, увидев в газетах всю эту шумиху, потому что подумал, наверняка вокруг тебя толпа народу. А сейчас позволишь мне навестить тебя? После похорон люди обычно очень нуждаются в поддержке надежного друга.
      – Мне тоже нужен друг, – Рейчел залилась слезами.
      – Прекрасно. Только позволь, и через полчаса я буду возле тебя.
      Рейчел положила телефонную трубку.
      – Сара, – сказала она. – Сюда сейчас приедет Адам, он хочет навестить меня. Ты впустишь его? – Рейчел вернулась к кровати.
      – Для женщины твоего возраста ты пользуешься у них просто невероятной популярностью.
      Однако Рейчел совсем не слышала ее. Мысли были заняты тем, чтобы решить, стоит ли ей переодеваться или остаться в старенькой ночной рубашке.
      – Нет уж, – решила она, – если он собирается стать моим другом, то должен привыкать меня видеть и в самом плохом виде.
      Адам принес ей еще одну дюжину роз и коробку конфет. Рейчел рассмеялась.
      – Знаете, Адам, вы поддерживаете мою дурную репутацию. Розы и коробки конфет – это столь романтично, а романтизм вышел из моды.
      Адам улыбнулся.
      – Не могу ничего с собой поделать. Мне нравится быть романтиком, и я люблю все вещи, которые относятся к этому понятию: костры, ситцевые занавески.
      Рейчел кивнула.
      – На самом деле у меня тоже такие же пристрастия.
      – Знаете, Рейчел, я с вами действительно раньше встречался.
      Брови Рейчел удивленно подпрыгнули вверх.
      – Где же?
      – Вы были без сознания в тот момент. Когда полиция нашла ваше тело возле реки, они привезли вас в карете скорой помощи в женский госпиталь в Челси. А я как раз был там главным врачом. – Адам заметил резкую перемену в ее лице. Он нежно похлопал ее по руке. – Не волнуйтесь. Сейчас с вами все в порядке.
      – Знаю, – сказала она и улыбнулась широкой счастливой улыбкой.
      «Я мог бы вечно купаться в этих глазах», – подумал Адам.
 
      Вскоре прибыли Ли и Муня.
      – Муня, Ли, познакомьтесь, это – Адам.
      – Ты зря время не теряешь, – пробормотала Ли на ухо Рейчел, когда склонилась, чтобы поцеловать ее.
      Рейчел откинулась на подушки и, словно кошка, потянулась.
      – Не в этот раз, Ли… Мы с Адамом собираемся писать мемуары. Впервые между мужчиной и женщиной будет описана дружба, незапятнанная ни сексом, ни ревностью… – она посмотрела на Адама.
      – Соперничеством, – добавил он.
      – Да, чем еще? – Рейчел больше ничего не могла придумать.
      – А как же я? – у Муни был обиженный вид. – Я же тоже твой друг.
      – Знаю. Однако, Муня, мы же не хотим зарекаться от секса, верно?
      – Верно. Ладно, я дам вам недельку.
      – Муня, не будь таким циником.
      – Хорошо, три дня.
      На самом же деле, прошло два месяца, прежде чем Рейчел затеяла разговор о сексе.
      Недели потекли одна за одной. «Он похож на пару удобных калош», – подумала Рейчел, вернувшись после выходных, проведенных на его даче в Девоне.
      Муня оставался по-прежнему скептиком. В аэропорту Хитроу он, поцеловав на прощанье Рейчел, сказал:
      – А ты уверена, что он не… – Муня потер свое запястье, – один из нас?
      – Целиком и полностью уверена, – твердо сказала Рейчел.
      Ли крепко обняла ее.
      – Слушай, милочка, он очень даже ничего. И угадай, что еще?
      – Что? – Рейчел недоуменно посмотрела на нее.
      – По-моему, Лондон – просто сказка.
      – Погоди, Ли. Ты еще не была в «Савое».
      – А кому здесь нужно в «Савой»? – она оглушительно рассмеялась. – Я никогда в жизни столько не ела. А люди… невероятно… Поблагодари Клэр от меня.
      – Обязательно. – Рейчел дождалась, пока самолет поднялся в воздух.
 
      Сэм тотчас же принял Адама. Анна наблюдала за тем, как они вместе играли.
      – Рейчел, он гораздо лучше Питера, – неохотно признала Анна.
      Рейчел рассмеялась.
      – Действительно, я никогда не встречала никого, кто бы был хотя бы чуточку на него похож.
      – Ты влюбилась в него. – Анна весело посмотрела на Рейчел.
      – Нет.
      – Да, я же вижу.
      – Тогда, если это по-твоему «влюбиться», откуда такая напряженность?
      – Потому что ты можешь его потерять, – Анна пожала плечами. – Другая женщина, поезд, автобус…
      – О нет, Анна. Я бы этого больше не вынесла.
      – В том все и дело. Это и есть любовь. Запомни мои слова: «Я смотрю, как Рейчел превращается в госпожу Трехерн».
      – Должно быть, ты шутишь. Нет, я совсем не готова к какому-то постоянному чувству привязанности. Сомневаюсь, получится ли это у меня когда-нибудь вообще. И с кем?
      – Реальность неотвратима. От нее никуда не денешься, Рейчел. Ты выйдешь за него замуж. Точно тебе говорю. Учти, ты можешь причинить себе, как я полагаю, гораздо большую боль.
      – Премного благодарна, Анна. Но это отнюдь не так. Вот увидишь.
      Анна засмеялась.
      – Нет, Рейчел. Посмотрим.
 
      Рейчел не могла поверить, что Адам не делал ни малейшей попытки вступить в какие бы то ни было интимные отношения. Сначала она нашла, что весьма спокойно и приятно проводить время с мужчиной, который получает удовольствие только от общения с женщиной. Однако после трех недель Рейчел начала беспокоиться. «Возможно, он не влюблен в меня», – подумала она.
      Она пригласила Адама в Аксминстер навестить Клэр. Адам прекрасно общался с Майклом. Они говорили о бизнесе и политике. Майкл по-настоящему улыбался.
      – Для тридцатилетнего мужчины он прекрасно начитан, – сказала Клэр.
      Рейчел кивнула.
      – Его мама умерла, когда он был еще очень молод, поэтому он вырос в библиотеке своего отца. Он всегда хотел быть доктором, как и его отец. Сейчас он подыскивает себе работу в северном Девоне. Знаешь, Клэр, я очень буду скучать без него. С ним настолько легко. Я раньше никогда и ни с кем не чувствовала себя так спокойно.
      В действительности, она должна признаться себе, что ей не нравилось видеть, как он уходит от нее по вечерам. Она ложилась в постель, опьяненная лишь легкой дымкой прощального поцелуя.
      – Глупая корова, – говорила она себе, глядя в зеркало.
 
      – У меня есть для тебя подарок, – сказал Адам несколько дней спустя. Он стоял перед дверью квартиры Рейчел, просунув внутрь только голову.
      – Как восхитительно, – воскликнула Рейчел. – Чего же ты ждешь? Входи и давай мне свой подарок.
      – Подожди. Это гораздо сложнее. Мне нужно втащить его по всей лестнице наверх. – Через несколько минут он вернулся, поднял что-то тяжелое и переступил порог квартиры Рейчел с полными руками.
      – Ах, Адам, это так чудесно, – сказала Рейчел, глядя на тяжелый деревянный глобус.
      – Я у отца к нему так привык. Настоящая реликвия, знаешь. Он очень старый. Тогда почти весь мир принадлежал Британии.
      Вместе они отнесли глобус и поставили его в угол гостиной. Полированное дерево было покрыто розовыми пятнами, показывающими простиравшуюся без конца и края английскую империю.
      Рейчел приготовила кофе. Вдвоем они сидели на полу и восхищались прекрасной подробной картиной.
      – Обычно я часами напролет просиживал возле него, – сказал Адам, – только слегка поворачивал его и представлял места, по которым путешествовал.
      – Наверняка, это было восхитительно, – сказала Рейчел.
      – Ну, думаю, нормально. Немножко одиноко, но мне нравилось.
      – Нет, я не это имела в виду. Я хотела сказать, что, наверняка, прекрасно снова вернуться в прошлое. Все те же места, куда ты мог поехать в те дни. Я могла путешествовать в Индию на пароходе, затем сесть в поезд и отправиться к Сиамскому заливу. Я всегда жила идеей путешествий.
      Адам засмеялся.
      – Боюсь, я стал ужасно приземленным с тех времен моих детских фантазий. Это настолько в английском духе. Наверное, покажусь утомительно скучным тому, кто хотя бы раз побывал в Нью-Йорке.
      Рейчел улыбнулась.
      – Адам, ты никогда никому не можешь наскучить. По-моему, я ни с кем никогда в жизни столько не болтала, даже с Анной. Знаешь, у нас не так много времени, когда дома Сара. Сейчас мы одни впервые за сто лет.
      – Понимаю, – Адам вздохнул. – С тех пор как мы встретились, жизнь, кажется, неудержимо мчится вперед. Собирайся. Если мы выйдем прямо сейчас, то успеем прогуляться до наступления темноты.
      Они прогулялись по набережной под сенью высоких осенних деревьев.
      – Взгляни на эти деревья, – сказала Рейчел. – Листья только-только начинают менять свою окраску. Я люблю этот момент, когда листва еще насыщена зеленью, однако появляются золотистые островки.
      Адам наморщил нос.
      – Чувствую дыхание осени, ее аромат. Как было бы здорово, если бы оказались сейчас в Девоне. Это время года пахнет прелой землей и дымком костра.
      Рейчел рассмеялась.
      – Знаешь, а во Франции сейчас подошел к концу сбор урожая винного винограда.
      Адам посмотрел на нее.
      – У тебя мощные ступни, так? Рейчел утвердительно кивнула.
      – Наверное, так, куда ж от них деться. Я уже сто раз говорила Клэр, что мне бы так хотелось поехать в Грецию или в Италию. Я всегда хотела увидеть Рим. Возможно, в этом сказывается влияние монастыря. Нас учили, что если увидишь Папу Римского, одно это тебя освятит.
      – Ну, – Адам остановился, – мы бы могли поехать, если тебе так этого хочется. Хотя пока смогли бы поехать, пожалуй, только до Рима. У меня осталось всего две недели каникул. Если у тебя есть желание уехать от всего, то я с удовольствием смог бы составить тебе компанию. Если, конечно, ты не против моего присутствия.
      Рейчел посмотрела ему в лицо.
      – Ах, Адам. Я бы с превеликим удовольствием поехала. Мне бы очень хотелось путешествовать с тобой. Только представь, в Риме мы могли бы остановиться в отеле «Бернини-Бристоль». Он пятизвездный. Клэр мне всегда твердит, какие там роскошные комнаты. Просто сказка.
      – Рейчел, – лицо Адама было непроницаемым и серьезным, – мы не сможем остановиться в отеле «Бристоль», каким бы распрекрасным он там ни был. Я не могу этого позволить. Я же не частник. Национальная Служба Здравоохранения не думает, что ее служащие остановятся в пятизвездном отеле.
      – О, – Рейчел поколебалась. – Но могу же заплатить я, Адам. Честно. У меня много денег.
      Адам отрицательно покачал головой.
      – Нет. Спасибо. Не хочу чувствовать себя как жиголо, поэтому, если ты заплатишь по счетам, я буду чувствовать себя отвратительно. Знаю, это довольно старомодно, но ничего не могу с собой поделать. Я исключительно счастлив поехать с тобой. Фактически, я ни о чем не могу думать, что бы мне пришлось еще более этого по душе, однако мы должны отправиться тем способом, который окажется самым дешевым.
      – Ну, в этом случае, думаю, нам резонно бы было взять «Вольво» и останавливаться в самых дешевых гостиницах.
      – Действительно, – улыбнувшись, сказал Адам, – а как насчет кемпинга?
      – Кемпинга? – Рейчел нахмурилась. – Я никогда раньше не жила в палатках. Однако, возможно, это совсем неплохо. Что ты скажешь?
 
      Рейчел очертя голову бросилась в римское приключение. Клэр недоуменно пожала плечами, когда Рейчел рассказала ей обо всем по телефону.
      – О Боже. Если уж гордость ему не позволяет взять твои деньги, то ты, по крайней мере, могла бы останавливаться в отеле одна, позволив ему разбивать палатку среди коровьего навоза.
      – Ладно, Клэр. Я же не настолько избалованна, что не смогу себе позволить провести несколько ночей в палатке.
      – А я избалованна, – фыркнула Клэр. – Учти, не забудь продезинфицироваться, прежде чем придешь ко мне с визитом после своей вылазки. Возьми с собой побольше еды и шляпную булавку. Итальянская канализация ужасна, а мужчины так и липнут.
      Накануне их отъезда, вечером, позвонила Анна.
      – Ты все собрала?
      Рейчел взглянула на два распухших чемодана.
      – Да. Должна признаться, я собрала все наобум. Поэтому взяла всего понемногу. А Адам позаботился о палатках и всем, что нужно для лагеря.
      – Одна или две палатки? – лукаво спросила Анна.
      – Две, я думаю. Я вообще-то не спрашивала.
      – В одной уютнее, – поддразнила Анна.
      – Ах, Анна. Я же говорила тебе. Это платоническое чувство. Все равно я должна идти. Еще столько всего нужно переделать.
      – Ладно. Веселитесь.
      Рейчел схватила чемоданы и попыталась закрыть их.
      – Черт побери, – выругалась она. – Придется позвать Сару, чтобы она села на них… Одна палатка или две? – Ей вдруг очень захотелось, чтобы была только одна палатка, а не две. «Одной мне, пожалуй, будет очень страшно», – подумала она.

* * *

      Почти всю дорогу до пролива Рейчел молчала.
      – О чем ты думаешь? – спросил Адам.
      – Не знаю. Надеюсь, Саре не очень плохо будет с Юлией. В последнее время я не очень беспокоилась за нее: она уже достаточно взрослая, чтобы справиться с Юлией, и Доминик перестал вести себя так нагло и дерзко, и…
      – Рейчел, а что тебя мучает на самом деле?
      – Ну, полагаю, может, не стоит импровизировать: вдруг ты оставишь меня одну где-нибудь в безлюдном месте, откуда я не смогу добраться до дома.
      – Ах, Рейчел, ты действительно совсем не доверяешь мужчинам, так?
      Рейчел опустила голову.
      – У меня с Чарльзом были такие тяжелые времена, что мне понадобится целая вечность, чтобы поверить мужчине вновь.
      – Я не могу ждать, – сказал Адам. – Обещаю, что не сделаю ничего, что может тебе причинить боль. Никогда. – Он положил свою мощную ладонь на колено Рейчел. – Ты научишься доверять мне. Обещаю.
      – Почему ты так уверен? – Рейчел улыбнулась.
      – Потому что… Мне можно доверять на все сто процентов. Как британской шерсти.
      – Ты не умчишься от меня вслед за какой-нибудь роковой женщиной, как только мы переправимся на территорию Франции?
      – Рейчел, – с усмешкой произнес Адам. – В этом огромном прекрасном мире существуем только мы с тобой. Все остальные люди – просто иллюзия. Взгляни! – Адам взмахнул рукой. – Вокруг – море.
      Через час они были уже на борту морского парома. Медленно паром отчалил в море. Рейчел стояла у перил, не отрываясь, глядя на серо-голубые волны. Адам стоял возле нее, оглядываясь на седые утесы Дувра.
      – Теперь мне понятны чувства, которые испытывали наши мужчины во время войны, – сказал он. – С этого расстояния они действительно кажутся белыми. – За паромом неотступно следовали чайки.
      – Что за чудесный корабль вон там? – Рейчел показала в сторону роскошного белого судна.
      – Это «Британия», корабль королевы. Смотри. Видишь там флаг? Это означает, что Ее Величество сейчас находится на борту. Да благословит ее Господь.
      Рейчел засмеялась.
      – Ты и в самом деле такой патриот.
      – Знаю. Я все еще встаю, когда кто-нибудь исполняет «Боже, храни Королеву».
      – Я тоже признаюсь: всегда слушаю ее речь на Рождество.
      – И я тоже. Полагаю, ты вполне можешь сказать, что я ретроград и консерватор.
      – Консерватор, возможно, но никак не ретроград, – Рейчел потянула его за руку. – Я ужасно проголодалась. Пошли, купишь мне чего-нибудь поесть.
      Спустя несколько часов они причалили в Кале.
      – О Боже, – сказала Рейчел. – Клэр предупредила меня, что в Кале отвратительно. Нам следовало бы причалить в Булони.
      – Ничего. – Адам пытался придерживаться правой стороны на дороге.
      Огромный грузовик мчался прямо на них, бешено сигналя.
      – Болван! – закричал водитель, грозя Адаму кулаком.
      Рейчел съежилась от страха.
      – Что ты сделал не так?
      – Что я сделал не так? Это он – идиот! Ему не надо было так быстро ехать… Извини, Рейчел. Мне тоже не надо было зевать. Здесь же вести машину нужно наоборот. – Дальше они ехали в напряженном молчании.
      Площадка для кемпинга была унылой и битком набитой туристами, возвращавшимися в Англию.
      – Посиди в машине, а я через минуту поставлю палатки.
      Рейчел пережила миг, когда почувствовала себя абсолютно несчастной. «В конце концов две палатки», – думала она, наблюдая за Адамом через окно.
      – О, проклятье! – Адам сунул в рот палец, по которому нечаянно ударил молотком.
      – Помнится, ты говорил, что силен в подобных делах, – засмеялась Рейчел.
      – Ну да, так оно и есть… обычно. Послушай, а почему бы тебе не прогуляться, а к тому времени, как ты придешь назад, палатки уже будут готовы.
      – Ага, – поддразнила Рейчел. – А будут ли они выглядеть так же хорошо, как вон те? – она показала на две чистенькие палатки с безукоризненно разложенным вокруг них снаряжением.
      – Конечно, – сказал Адам. – Иди и сделай еще что-нибудь полезное, например, поищи, где здесь туалеты.
      Рейчел неторопливо побрела в направлении душевого блока. Дойдя до него, она решила первый раз пописать на французской земле.
      – Что за чертовщина такая? – сказала она женщине, которая мыла руки в раковине.
      – Здесь нужно присаживаться на корточки. Вам лучше потерпеть и найти где-нибудь местечко получше. Две последних недели у меня был запор. Видите, где отметки для ног? Ну, так вы поворачиваетесь лицом к двери, садитесь на корточки и метитесь в дырку. Если не попадете, то замочите свои туфли… или того хуже.
      Рейчел сокрушенно покачала головой.
      – Пожалуй, я лучше подожду. Обе женщины рассмеялись.
      – Вам рано или поздно придется на это решиться, поскольку во всех кемпингах такая же история.
      Рейчел направилась снова к Адаму, посмотреть, как у него продвинулись работы по обустройству.
      – Адам, ты знал про такие туалеты?
      – Да» – сказал он. – Друзья мне сказали об этом. Привыкнешь. Ладно, доставай продукты, а я поставлю плитки.
      Рейчел вытащила из машины еду и кухонные принадлежности.
      – Вот и все, – сказал Адам, гордо остановившись в проеме двери и глядя на сооруженную им кухню.
      – А что это за идиотские синие штучки? Я не смогу ничего на них приготовить.
      – Сможешь. Я уже делал это не раз. Не волнуйся, я тебе помогу.
      Рейчел молчала.
      – Рейчел, – Адам положил руку ей на плечо. – В чем дело?
      Глаза Рейчел наполнились слезами.
      – Я чувствую себя такой беспомощной. И машину не вела, и готовить ты собираешься мне помогать. Подумать только, я, оказывается, совершенно не гожусь для кемпинга.
      – Не будь идиоткой, Рейчел. Кемпинг и приготовление еды на этих маленьких плитках требует небольшого навыка и привычки. Послушай, мы оба устали. Почему бы нам не плюнуть на все и не поискать какой-нибудь ресторанчик? Наверняка, здесь есть прямо на площадке. А с завтрашнего дня мы позаботимся о домашней еде.
      – Ладно, – Рейчел повеселела. – Умираю, как хочу попробовать французскую кухню.
      Ресторанчик походил на пещеру и был абсолютно пуст. Туристский сезон подходил к концу, и настроение хозяйки отнюдь не располагало к радушному приему.
      – Чего надо? – небрежно спросила она. Адам ответил на хорошем французском языке, и мадам смягчилась. Адам заказал отбивную и чипсы.
      – Думаю, мы поступим весьма мудро, если воздержимся от остальной части меню, – сказал он Рейчел. – Здесь не очень чисто.
      Рейчел согласилась.
      – Здесь воняет чесноком и немытыми подмышками. И тем не менее, это уж, наверняка, Франция.
      Мадам принесла две тарелки с огромными кусками мяса на каждой.
      – Салат просто восхитительный, – сказала Рейчел. – Но, слава Богу, что мы будем спать в разных палатках. Чесноком теперь будем благоухать еще неделю.
      – Ммм… – ответил Адам, уплетая отбивную. – Очень вкусно.
      Когда мадам вернулась с тарелкой хлеба, Адам сделал ей комплимент по поводу еды. Она окончательно растаяла.
      – Конина, – сказала она с гордостью.
      – Конина? – Рейчел перестала жевать. – То есть «лошадь»?
      Мадам утвердительно кивнула, вся просияв.
      – Да, «лошадь».
      – Кх, – Рейчел поперхнулась. Адам продолжал есть.
      – Вкус замечательный.
      – Благодарю, месье, – сказала мадам, возвращаясь на кухню и вытирая о передник свои большие красные руки.
      – Ах, Адам, ты же не можешь вот так спокойно есть лошадь.
      – Почему же? Я ем оленину. Даже ел барсука. Почему же нельзя конину?
      – Потому что… ну, лошади – это совсем другое дело. Они как собаки.
      – В Китае и собак едят.
      Рейчел начала сердиться.
      – Ты еще один бесчувственный и неотесанный мужлан. Я иду в палатку. Спокойной ночи.
      Адам замер, когда Рейчел порывисто вышла из ресторана. Он посмотрел на кусок мяса, безжизненно распластавшийся на его тарелке. Вдруг он увидел теплые карие глаза отцовской кобылы.
      «Черт возьми! – подумал он. – Я так хочу есть».
      Мадам выскочила из кухни и засуетилась. Адам объяснил ей, что его спутнице стало нехорошо, и он должен пойти за ней присмотреть.
      Мадам обдала его сильной волной чеснока.
      – Ах, месье, эта женщина – не ваш друг. Она очень особенная. Разве нет?
      Адам рассмеялся.
      – Нет, – сказал он, отчаянно тряся головой. – Мы всего-навсего друзья.
      Мадам хитро подмигнула.
      – Ненадолго, месье, – сказала она. – Очень ненадолго.
      Вернувшись, Адам обнаружил, что палатка Рейчел наглухо застегнута. Рейчел слышала, как он возился снаружи. Однако она все еще злилась.
      – Завтра я еду домой, Адам! – крикнула она. – Так дальше не пойдет. Я чуть не провалилась в дырку в туалете, мне не нравится лежать на земле, кроме того, у меня в палатке огромный паук. Кемпинг – не для меня. Надо быть мазохистом, чтобы наслаждаться всем этим, – она смолкла, пытаясь услышать ответ Адама. Она услышала только шорох его возни.
      – Что ты там делаешь.
      – Выйди и посмотри.
      Рейчел решила подуться на него еще немного, однако было еще только девять часов, и спать ей вовсе не хотелось.
      – Ладно, – ответила она. – Но все равно завтра утром я поеду домой. Где же твой обещанный комфорт?
      – Здесь удобно, – сказал Адам.
      – Возможно, для людей твоего возраста и удобно, но никак не для меня. Ты забыл, что я теперь женщина средних лет, слишком старая, чтобы спать на жесткой земле и заглядывать в бездонные выгребные ямы.
      – Боже мой, ты говоришь о себе так, словно одной ногой уже стоишь в могиле, – Адам дал ей дымящуюся кружку кофе и здоровенный ломоть французского хлеба, жирно намазанного маслом. – Сюда, – он похлопал по земле возле себя. – Сядь здесь, возле лампы, рядышком со мной, и мы вместе подумаем, что можно сделать, чтобы создать для тебя еще больший комфорт.
      Рейчел отпила глоток горячего кофе.
      – У-м-м-м… Чудесно. Что в нем?
      – «Фундадор». Очень дешевый испанский коньяк, но он очень нежный и прекрасно сочетается с кофе и сгущенным молоком. Выпив несколько кружек такого напитка, уснешь как младенец.
      Рейчел обхватила ладонями теплую кружку.
      – Прекрасно, – она улыбнулась Адаму. – Может, подумаем вместе. Но прежде всего нам нужно купить переносной туалет. Я больше не смогу пользоваться этим кошмарным допотопным заведением.
      – Обещаю, – Адам засмеялся. – Завтра сходим в специальный магазин, где продается все для кемпинга.
      Вдруг Рейчел почувствовала навалившуюся на нее усталость.
      – Мне нужно лечь, Адам.
      – Спокойной ночи, – сказал он, чуть наклонившись вперед, чтобы нежно поцеловать ее в губы.
      Она почувствовала в его поцелуе вопрос, кроме того, в голову слегка ударил коньяк, поэтому Рейчел не знала, что ответить.
      – Спокойной ночи, Адам, – сказала она.
 
      На следующее утро Рейчел на четвереньках выползла из палатки. День обещал быть ясным и солнечным. Адам уже собирал все свои принадлежности и упаковывал их в машину.
      – Как спалось? – спросил он.
      – Замечательно. Надо бы принять душ.
      – Вперед. А я займусь твоей палаткой и приготовлю кофе.
      – Отлично. Посмотри в салоне внизу. Там где-то есть хлеб и джем.
      Рейчел подхватила полотенце на плечо и направилась к душевому блоку. У нее было удивительное ощущение легкости, как будто в любую секунду она могла взлететь. «Странно, – подумала она, – должно быть, впервые я сама по себе и не чувствую никаких обязательств». Ей понравилось это чувство. Приняв душ и помыв волосы, она неторопливо возвращалась к машине, возле которой увидела Адама, наводившего порядок после минувшей ночи.
      – Давай, – сказала она. – Давай я помою посуду. Нужно же мне чувствовать себя полезной.
      – Ты полезна, просто незаменима, злюка. Однако я хочу, чтобы ты полностью отдохнула.
      Рейчел засмеялась.
      – Ты избалуешь меня.
      – Ты этого заслуживаешь. Лучше сейчас тронуться в путь. Нам предстоит весь день провести за рулем.
      Рейчел изучала карту, пока они выезжали на дорогу.
      – По шоссе поведу я, – решительно сказала Рейчел.
      – Тебе не стоит браться за руль, – успокоил ее Адам.
      – Нет, я должна, – Рейчел была непреклонна. – Не могу позволить, чтобы меня развозили везде. Я позволила это Чарльзу, и очень скоро оказалось, что мне повсюду запрещалось вести машину.
      – Рейчел, не воспринимай все с позиций Чарльза. Я ни капли на него не похож, верно?
      – Думаю, что так, – Рейчел усмехнулась. – Но я могу сказать, что тебе не нравятся женщины за рулем автомобиля.
      – Это абсолютно верно. Я никого не могу терпеть за рулем, кроме самого себя. Мне нравится водить машину. Еще в детстве всегда хотелось быть или врачом, или водителем грузовика, перевозящего грузы на дальние расстояния.
      – Тебе в детстве было очень одиноко, да? Адам кивнул.
      – Да. Мой отец был все время занят, но у меня имелись книги. Потом я научился играть на пианино. Я играл часами. Мне было безумно одиноко, тем не менее, и в одиночестве умел находить свою прелесть. Я был по-своему счастлив, если ты понимаешь, о чем я говорю.
      – О, конечно. Для меня оставаться один на один с собой – жизненно необходимо. Хорошо, что мы взяли две палатки, поэтому можем не надоедать друг другу и не тесниться.
      – Да, теперь можно еще добавить, у нас масса времени быть предоставленными самим себе.
      Вскоре они выехали на окружную дорогу Парижа. Рейчел радовалась как дитя. Ее глаза сверкали, она висла на окне, показывая то на одно, то на другое здание.
      – Там – Святое Сердце! Адам засмеялся.
      – Рейчел, мы разобьемся, если я не смогу сосредоточиться.
      Вокруг них ревел мощный поток транспорта. Рейчел занялась расшифровкой всевозможных дорожных указателей.
      – Боюсь, что мой французский не такой безупречный, как твой.
      – Ничего. Смотри на указатель в сторону Лиона. Ладно? – И они нырнули в следующий тоннель.
      Через некоторое время шумный Париж остался далеко позади, и их взору открывались умиротворенные пейзажики сельской местности. Рейчел понравились станции обслуживания, где было вдоволь сыров и вина.
      – Почему в Англии не так? Адам на мгновение задумался.
      – Полагаю, англичане не ратуют за комфорт так, как французы. Правда, печально! Должен сказать, что сервис произвел на меня тоже неизгладимое впечатление.
      Они улыбнулись друг другу широкими улыбками. К вечеру погода начала портиться.
      – Давай остановимся в «Шалон-сюр-Саон», – прочла Рейчел в справочнику по кемпингам. Городок кажется очень милым, и кемпинг расположен возле реки.
      – Ладно, но думаю, нужно поужинать в ресторане. Похоже, собирается дождь.
      – Позволь об этом сегодня позаботиться мне самой, – сказала Рейчел. – Хочется настоящей французской еды. Горю желанием попробовать улиток. А ты?
      – Нет. Определенно, нет. Мне никогда не хотелось попробовать улиток или лапки лягушек.
      – Ладно. Тебе ничего такого. Но, Адам, пожалуйста, позволь мне заплатить. Скажи: «да». Тогда мы сможем заказать что-нибудь по вкусу, что не подорвет наш бюджет.
      – Рейчел, ты только что истратила целое состояние в магазине для кемпинговых принадлежностей, потом купила стеганое пуховое одеяло и кучу подушек.
      – Знаю. Однако, если я собираюсь жить в палатке, то должна чувствовать себя удобно. Все равно у меня сейчас полно денег. Когда мы с Чарльзом поженились, я была очень бедной, а теперь хочу наслаждаться.
      Адам нахмурился.
      – И все-таки, мне очень трудно принять деньги от женщины, ты же знаешь.
      – А я не женщина, – напомнила ему Рейчел. – И не понимаю, почему это всегда привилегия женщины принимать деньги от мужчины, и уж никак не наоборот. Какая разница, кому принадлежат деньги?
      – Полагаю, что ты права, если речь идет о супружеской паре, где он и она любят друг друга и вместе работают на общее благо. Но это имеет немаловажное значение в том случае, когда один из двоих ничего не делает ради того, чтобы иметь деньги, и живет за счет другого. – К тому времени они въехали в центр городка.
      – Ты вовсе не живешь за мой счет. Просто я умираю от голода. Пошли сюда и не будем больше спорить на эту тему. Смотри «Меркурий» на проспекте Европы… Ого, вот он как раз здесь, – она показала вперед.
      Они припарковали машину и вошли в переполненный ресторан. Пока стояли в дверях, дожидаясь метрдотеля, который отвел бы их к столику, в комнате вдруг воцарилась тишина. Рейчел мгновенно поняла, что все взоры прикованы к ним. Вдруг за многими столиками быстро заговорили по-французски.
      – Вряд ли это ее сын… он слишком уж взрослый.
      – А она ничего, красивая, – громко сказал мужчина справа от Рейчел.
      – Красивым женщинам не обязательно держать возле себя молоденьких кавалеров, – прошипела его жена.
      Рейчел достаточно понимала по-французски, чтобы уловить адресованные ей комплименты.
      – Я чувствую себя извращенкой, – прошептала она на ухо Адаму.
      – По крайней мере, ты чистенькая извращенка. А я даже душ не принял сегодня утром. Знаешь, наверное, нам следовало бы переодеться, прежде чем заявиться сюда.
      – Адам, по-моему, они смотрят на нас не из-за одежды.
      – Нет? А, понял, на что ты намекаешь. Да, пожалуй, ты права.
      – О, действительно, Адам.
      – Не волнуйся, дорогая, – Адам широко и обворожительно улыбнулся. – Давай дадим им пищу для разговоров. – Он обнял ее за талию, и они под прицелом множества глаз вальяжно прошли следом за метрдотелем, который проводил их к свободному столику.
      – Тебе надо отрастить усы. А то даже и на 30 не тянешь.
      – Усы меня слишком состарят, – пошутил Адам. Посетители снова занялись своими делами.
      – Должно быть, тебя все это абсолютно не трогает. Разве тебя не задевает, что они все приняли тебя за мужчину на содержании?
      – Нисколько, – Адам покачал головой, открывая меню. – Меня это заденет, если я сам буду о себе так думать, или ты почувствуешь это. Мнение остальных меня абсолютно не интересует.
      – Замечательно, Адам, – Рейчел засмеялась. – Я очень долго пыталась искоренить в себе привычку считаться с мнением посторонних.
      Адам прикрыл ладонью ее руки.
      – Не волнуйся. Я буду всегда рядом и скажу, что с тобой все в порядке. Ты никогда больше не почувствуешь себя одинокой.
      Рейчел улыбнулась.
      – Спасибо, Адам. Это очень здорово.
      – Мадам, месье, что пожелаете? – официант улыбнулся им.
      – Улитки, – сказала Рейчел Адаму.
      – Хорошо, если ты настаиваешь. – Адам заказал улиток и цыпленка в вине. – По крайней мере, это не звучит слишком по-иностранному, – сказал он.
      – Бутылку «Лез Амурье», – сказала Рейчел официанту.
      – Хорошо, мадам, – услужливо ответил тот.
      – Я ничего не знаю о вине, – сказал Адам, когда официант забрал у них меню.
      – А я разбираюсь, – похвастала Рейчел. – Первые азы мне преподала Клэр, а продолжил мое образование официант из отеля «Савой». Тебе очень понравится это вино. Обещаю. Чудесная бутылка, и год хороший.
      Улитки были очень вкусными. Рейчел жевала чуть жестковатые кусочки и макала хлеб в густой коричневый соус.
      – Мне понравился соус, – сказал Адам. – Но к вкусу улиток я как-то не привык.
      – Почему? Ты можешь спокойно есть конину, а почему же улитки вызывают у тебя сомнение?
      – Пока не могу себя пересилить.
      – Придется заняться твоим перевоспитанием, – Рейчел улыбнулась.
      Они закончили ужин коньяком пятидесятилетней выдержки. Напиток был бледного цвета и с очень нежным вкусом. Они вышли из-за стола, слегка опьяненные отличной едой и вином.
      – Это было восхитительно, – сказала Рейчел Адаму.
      – Гм, – многозначительно ответил он, засыпая на ходу.
      Спустя некоторое время, после того как Адам кое-как умудрился установить палатки, несмотря на кромешную тьму и густой туман, поднимавшийся со стороны реки Саон, Рейчел лежала одна в своей палатке. Ей было очень удобно лежать на пуховых одеялах и мягких французских подушках, сознавая, что за машиной у нее есть замечательный синий переносной туалет. Единственная проблема состояла теперь только в том, как им воспользоваться таким образом, чтобы Адам не услышал ее в соседней палатке. «Позабочусь об этом завтра», – подумала она.
      На следующее утро она проснулась от громовых раскатов.
      – Адам, черт побери, что ты там делаешь?
      – Испражняюсь, – ответил он. – Я собирался предоставить тебе возможность первой обновить наш туалет, но мои улитки так и просятся наружу.
      – Ах, Адам. Ты разбудишь весь лагерь.
      – Тогда я буду громко петь, – и Адам принялся во все горло распевать гимн бейсбольной команды. Рейчел рассмеялась, лежа на полу своей палатки. – Знаешь, настоящими друзьями становятся тогда, когда перестают стесняться пукнуть в присутствии друг друга, – весело воскликнул Адам.
      – Пожалуй, ты прав, – Рейчел немного смутилась. – Может и так, однако Чарльз в моем присутствии никогда не пукал.
      – Никогда? – недоверчиво переспросил Адам. – Бедняга. Упустил самые упоительные мгновения жизни.
      – Прекрати, Адам.
      К тому времени Адам выбрался из своей палатки и принялся кипятить чайник.
      – Нет, в самом деле. Я заявляю на полном серьезе. Очень многие мои пациенты, выросшие и получившие воспитание в городе, слишком привередливы в отношении основных жизненных функций: быть здоровым физически и сексуально, – он потянулся. – К счастью, у меня ни одной из этих проблем не возникало.
      Рейчел вдруг почувствовала острое желание выскочить из своей палатки и крепко прижаться к этому теплому милому человеку. Адам стоял на коленях, и его светлые волосы упали ему на лоб. Он поднял глаза, и взгляды их встретились. Глаза его были синими-синими, и в них горело сильное пламя, которое Рейчел раньше не замечала.
      – Адам, – сказала она.
      Он отвернулся и зажег плитку.
      – Да?
      – О, ничего… так. Куда мы сегодня поедем?
      – Через туннель горы Мон-Блан и дальше – вниз, в Италию.
      Волшебный миг пролетел, но Рейчел отдавала себе полный отчет в том, что в Адаме есть могучая внутренняя сила, полная уверенность и самообладание, которые помогают ему в любой ситуации. Именно это и делало его столь привлекательным для Рейчел. Интересно, а находит ли он меня сексуально привлекательной?
 
      Адам задумчиво загружал машину. «Как бы я умудрился отважиться на эту поездку без ее поддержки», – спрашивал он себя. Он почти всю ночь не сомкнул глаз. Что тридцатилетний, без гроша в кармане, врач общей практики, с годовым доходом в 9 ООО фунтов стерлингов, может предложить красивой, утонченной, богатой женщине, Рейчел Кавендиш?
      – Я не должен принимать поспешных решений и поступков ни в чем, – успокаивал он себя снова и снова в течение всех месяцев их знакомства. – Она перенесла такую душевную травму. Она должна полностью удостовериться в том, что может положиться на мужчину вновь, – внушал он себе. Однако тело его отказывалось подчиняться доводам рассудка, и все сны Адама были наполнены страстными, романтическими объятиями с Рейчел. Иногда он просыпался и чуть было не плакал от разочарования, когда не находил ее в своих объятиях. Иногда в машине атмосфера между ними электризовалась настолько, что они начинали изощряться в шутках, чтобы хоть как-то разрядиться и ослабить напряженность своих чувств.
      Они взбирались вверх по густо поросшим лесами горным перевалам, разделявшим Францию и Италию. Оба были в восторге от увиденных чудных пейзажей. Временами поездка становилась весьма опасной для двух новичков, не привыкших к французам-водителям грузовиков, которые обожали играть в игры со смертью в особо узких и крутых местах. Адам в такие моменты становился непроницаемым, а Рейчел полностью зависела только от его сноровки. Ему не нужно было вести машину агрессивно, достаточно было только иметь хорошую реакцию на ситуацию на дороге.
      – Знаешь, а ты – прекрасный водитель, – воскликнула она после одного из виражей, от которого волосы стояли дыбом у обоих.
      – Да, знаю. Я шесть месяцев работал в палате травматологии, залатал там столько изуродованных тел, что поклялся себе, что никогда в жизни не буду рисковать. Знаешь, Рейчел, ты оказалась тоже неплохим водителем, гораздо лучше, чем я ожидал. – Рейчел смутилась. Адам улыбнулся. – Ты все еще не умеешь принимать комплименты, так?
      Рейчел взглянула на кончики своих пальцев и покраснела.
      – Тогда точно, – сделал вывод Адам. – Давай споем.
 
Как ступали Его ноги
По зеленым, по долам.
По зеленым, по долам
Да в былые времена.
 
      Рейчел подхватила мелодию гимна «Иерусалим»:
 
И взирали Его очи,
Как пасется святой Агнец,
Агнец божий, Агнец чистый,
На английских на лугах.
 
      Голос Адама очень нравился Рейчел. У него был густой бархатистый бас. Они пели всю дорогу, пока ехали до Италии. После пересечения границы широкая трасса, окруженная живописными желтовато-коричневыми оттенками осени, плавно спускалась в долины Тоскании.
      – В Италии я чувствую себя совсем как дома! – воскликнула Рейчел. – Люди здесь такие сердечные, а женщины дородные, словно уже одним видом показывают, как они любят своих мужей и детей.
      На отдых они остановились в Аосте, на безукоризненно чистенькой площадке. Рейчел, позвонив Саре и Доминику и убедившись, что с ними все в порядке, неторопливым шагом вернулась к машине и приятно удивилась, увидев их аккуратно установленные маленькие палатки, освещенные лучами итальянского заката.
      – Я так привыкла быть рядом с тобой, – сказала Рейчел Адаму, когда они устроились возле походной газовой плиты и принялась уплетать тушеное мясо в винной заливке.
      – А мне очень нравится, как ты готовишь. Рейчел поморщилась.
      – Боюсь, налила слишком много воды.
      – Рейчел, – сказал Адам слегка резковатым голосом. – Прекрати. Не нужно все время умалять свои достоинства и превращаться в жертву. Если бы в жаркое было налито чересчур много воды, я бы тебе об этом сказал. Ты должна избавиться от своей ужасной привычки унижаться и выставлять себя в невыгодном свете. Я прекрасно понимаю, что ты делаешь это ради того, чтобы оказаться первой и не позволить кому-то унизить тебя, однако я никогда не позволю себе подобное. Я не хочу и не испытываю необходимости причинить тебе боль.
      – Я знаю, – Рейчел посмотрела на него. – Мне очень трудно поверить, что ты действительно не собираешься уязвить меня.
      – Обещаю, Рейчел. Обещаю и впредь никогда этого не делать. Пошли спать. Завтра у нас впереди Флоренция.
      Адаму хотелось увидеть галерею Уффици. Рейчел сочла совершенно невыносимым шум и суматоху, куда они попали после их спокойного и уединенного отдыха вдвоем. Если оставаться справедливой, то она признавала неоспоримую уникальность живописных полотен, однако они были представлены в таком невообразимом множестве, что глаза разбегались, и невозможно было каждую картину удостоить того зрительского внимания, которого по праву заслуживал любой выставленный шедевр живописи.
      – Продолжай осмотр экспозиции, – сказала она Адаму, который, казалось, был просто очарован волшебной красотой полотен, – а я постою здесь, у окна, и посмотрю на город. Отсюда открывается чудесный вид.
      Адам затерялся в глубине многочисленных маленьких залов, которые в центре галереи образовывали запутанный лабиринт, похожий на медовые соты. Рейчел выглянула из открытого окна с тяжелыми ставнями. В лицо ей подул свежий вечерний ветерок. Красные и оранжевые черепичные крыши придавали городу неповторимый мягкий колорит. Коричневатые и розовато-багряные оттенки вечернего неба смешивались с пестротой толпы, наводнившей улицы вдоль реки Арно. Какая сложная натура, подумала Рейчел об Адаме. В нем столько от истинного, исконно английского характера, под которым скрывается теплота и нежность, сочетающиеся с врожденной музыкальностью и любовью к искусству. Она обернулась, чтобы поискать его, и невольно улыбнулась, увидев, как он спешит ей навстречу.
      – Я не заставил тебя долго ждать, верно? – поинтересовался он.
      – Нет. Мне очень понравилось смотреть из окна. Взгляни, какой вид. – Они стояли бок о бок. Адам обнял ее за талию.
      – Замечательный вид! – воскликнул он. – Я поистине счастлив, – он улыбнулся ей.
      – И я тоже, – согласилась Рейчел, она ждала.
      – Пошли. Давай вернемся на нашу стоянку, пока совсем не стемнело, – предложил Адам.
 
      Рим целиком и полностью оправдал ожидания Рейчел. Даже Адам обычно столь невозмутимый, разрывался между попыткой провести машину в беспорядочном и опасном движении потока транспорта и желанием, пусть мельком, взглянуть на потрясающе-восхитительные статуи, выстроившиеся вдоль городских дорог. В первый вечер, проведенный в Риме, они отыскали крошечный ресторанчик, где было всего несколько стульев на тротуаре. Они заказали телятину в красном вине с наливными и сочными черными маслинами.
      – Райское наслаждение, – восторженно заявила Рейчел.
      Адам вытер подбородок огромной, хрустящей от крахмала, полотняной салфеткой.
      – Давай убежим и никогда больше не вернемся на родину. – В его глазах появился лихорадочный блеск. – Мы бы подыскали маленькую белоснежную виллу, увитую виноградной лозой.
      – Ах, да, – перебила Рейчел. – И мы сможем держать цыплят. Мне всегда хотелось развести кур.
      Адам засмеялся.
      – Рейчел, куры – твари безмозглые, давай лучше заведем поросенка.
      – Хорошо. Мы заведем и кур, и поросят, а со временем научимся выращивать все, что требуется, для того, чтобы прокормить себя самостоятельно. Ах, Адам, какая могла бы быть замечательная жизнь!
      Адам налил себе бокал вина.
      – Согласен, Рейчел, но я тебе изрядно надоем.
      – Нет, ни за что, Адам. Ты никогда не сможешь надоесть. Мне очень нравится быть рядом с тобой.
      По пути к кемпинговой площадке они остановились у мощных стен Колизея. Рейчел вздрогнула.
      – Кажется, что здесь витает дух всех погибших в этом месте людей, растерзанных львиными когтями.
      Когда они возвращались к машине, Адам держал ее за руку.
      – Рим такой древний город, – сказала Рейчел. – От каждого камня буквально веет дыханием веков. Часть его истории очень жестокая и кровавая, а большая половина истории насквозь пропитана религиозными чувствами.
      Пока Адам вел машину до кемпинга, Рейчел разглядывала белевшие в лунном свете статуи на Виа Вените. Улицы были абсолютно пустынными.
      – Понятно, почему Рим называют «Вечным городом».
      Адам улыбнулся.
      – За весь день город сейчас впервые погрузился в тишину. Никак не могу к ней привыкнуть. Я никогда не замечала, чтобы где-нибудь люди так кричали друг на друга, как здесь. Рим больше похож на вечно шумливую торговку рыбой.
      Рейчел засмеялась.
      «Проклятье», – подумала она, лежа в своей палатке несколько часов спустя. – Я не почистила зубы… Я очень легко могу привыкнуть к цыганскому образу жизни».
      Засыпая, она мечтала об Адаме.
 
      Рейчел мгновенно разочаровалась, обнаружив, что статуя Девы Марии с мертвым младенцем на руках была защищена стеклянной стеной. Ей так хотелось прикоснуться к белому мрамору. Они стояли в базилике Святого Петра, очарованные красотой искусно высеченной «Пиеты». В сердце Рейчел образовался бездонный колодец великой скорби. Она смахнула слезинки. Адам полез в карман за платком.
      – Не могу, надо же, с какой потрясающей проникновенностью передано горе Марии, скорбящей о смерти Иисуса, – сказала Рейчел, вытирая глаза.
      – Ну, она же знала, что предсказанной ее сыну участи суждено сбыться. Поэтому, полагаю, смогла принять его смерть.
      – Знаешь, Адам, из всех трагедий, возможных на земле, самой страшной является потеря ребенка. Это самое ужасное, что может случиться.
      – Мне трудно судить, поскольку у меня еще ни одного не было. Однако в том случае, когда среди моих пациентов есть маленький умирающий ребенок, мне трудно оставаться объективным.
      – Слышу, вон там начинается месса. Пойдем послушаем.
      Держась за руки, они ступали, едва касаясь пола, охваченные трепетным восторгом. Вокруг в серебряном и золотом исполнении запечатлелись века поклонения Богу. Огромные черные мраморные надгробия хранили в себе останки богатства и ритуальной церемонии. Люди двигались в величественном безмолвии: склоненные головы, пальцы, перебирающие четки. Чистые высокие сопрано оттенялись густыми басами. Рождавшиеся звуки поднимались вверх, смешиваясь с облачком ладана над Высоким Алтарем, исчезали в таинственных уголках позолоченных сводов. Адам и Рейчел присоединились к группе, стоявшей вокруг Высокого Алтаря. Совершенно непроизвольно Рейчел вдруг начала страстно молиться.
      – Пусть он полюбит меня, – молилась она. Рейчел взглянула на застывшее лицо Адама.
      Его глаза были закрыты.
      – Господи, будь милостив, не позволяй мне чем-либо причинить ей боль или страдание.
      Месса закончилась, и внезапно вся базилика наполнилась колокольным звоном. Адам и Рейчел присоединились к толпе, устремившейся к главному входу храма. Служители Ватикана незаметно теснили людей на ступени. Рейчел показалось, словно они с Адамом проплыли по внутреннему двору и очутились во все еще теплом, золотистом от заката, вечере. Наконец они пришли отдохнуть в маленький ресторанчик с названием «Марио».
      – Завтра поедем домой, – напомнил ей Адам.
      – Знаю. – Рейчел грустно покачала головой. – Просто не верится, что мы вместе провели столько волшебно-сказочного времени. Мне бы хотелось путешествовать с тобой вот так бесконечно.
      Адам засмеялся.
      – Одно мы с тобой теперь знаем наверняка: мы оба – отличные путешественники. Я не могу придумать что-нибудь лучшее для проверки, нежели провести столько времени только вдвоем.
      Рейчел кивнула.
      – Знаешь, мы с тобой ни разу по-настоящему не сцепились и не поругались, так ведь?
      Брови Адама изумленно подскочили вверх.
      – Нет. Если я в чем-то и был не согласен с тобой или начинал сердиться, мы ведь всегда могли договориться, а потом инцидент был исчерпан сам по себе.
      Рейчел заправским жестом накручивала на вилку спагетти.
      – С Чарльзом все обстояло совершенно иначе. Он и дня не мог прожить, чтобы не поспорить со мной по какому-нибудь поводу. В конце концов, я тоже привыкла к этому, и перебранка входила в наш ежедневный распорядок как сам собой разумеющийся пункт. Ни за что не хочу повторять эту ошибку. Иногда я действительно боюсь снова наткнуться на точно такого же мужчину.
      Адам укоризненно покачал головой.
      – Нет, Рейчел, этого не произойдет. Я сам прослежу, – он говорил настолько эмоционально, что Рейчел совершенно удивилась. – Как бы там ни было, а мне сегодня нужно загружать машину. Завтра выезжаем в обратный путь очень рано.
      Хозяин ресторанчика, Марио, подошел и склонился над их столиком.
      – Все в порядке? – спросил он.
      – Замечательно! – в один голос сказали они.
      – Хорошо, хорошо, – ответил он и широко, по-итальянски, улыбнулся им, – для такой влюбленной парочки особенно. Пусть вино сделает вашу постель сегодня помягче. Доброй ночи. – Он кивнул и отправился выписывать счет.
      Путешествие в обратном направлении к Англии было сплошным слившимся пятном впечатлений от мелькавших кемпинговых площадок, пикников на обочинах, смачных и обильно сдобренных чесноком итальянских колбасок с хлебом; на итальянской границе – помидорок, размером со сливу, артишоков, устриц и французского хлеба по всей территории Франции. Бутылки превосходного вина из каждой области смывали пыль и грязь с Рут Националь. К тому времени, как они достигли Кале, Рейчел поняла, что страшится момента, когда им нужно будет попрощаться друг с другом.
      – Я могу посадить тебя в поезд, который идет в Эксетер, – сказала она, когда пароход причалил в Дувре.
      – Отлично. Просто замечательно. – Адам как раз покупал билеты на пароходе. – Рейчел, мне хочется, чтобы ты приехала ко мне в выходные.
      – С удовольствием. Я так надеялась, что ты попросишь об этом.
      Адам крепко прижал ее к себе, поцеловал в лоб и сказал: – Спасибо за чудесные каникулы. Рейчел улыбнулась.
      – Поедем в следующий раз в Грецию. Раздался свисток.
      – Всем пассажирам приготовиться к выходу.
      Рейчел было как-то странно возвращаться в Англию. Ей было грустно расставаться с чувственной теплотой Европы. Англия показалась ей бедной жалкой сестренкой. Рейчел посадила Адама на поезд. Когда состав медленно тронулся от перрона, она бросила прощальный взгляд на лицо Адама, а затем только махала рукой. Она доплелась до машины и горько расплакалась. Всю следующую неделю у нее было такое чувство, словно ей не хватало одной своей половины.
 
      Рейчел приехала в загородный дом Адама вечером в пятницу. Всю неделю она мучилась над проблемой, как убедить Адама. Он может только сказать «нет», убеждала она себя. Поужинав, они уселись возле камина.
      – Адам, меня все время терзала мысль… Он читал.
      – Гм? – Он даже не поднял глаз.
      – Интересно, а могут ли друзья превращаться в любовников?
      Адам звонко захлопнул книгу.
      – Рейчел, а как же наш договор?
      Рейчел потупила взор, уставившись на свои коленки.
      – Ну, это же было несколько месяцев тому назад. Адам ухмыльнулся.
      – Я столько времени ждал, когда же ты об этом спросишь.
      – То есть, ты тоже хотел, чтобы мы стали любовниками?
      Адам вдруг заговорил очень серьезным тоном.
      – Только в том случае, если ты выйдешь за меня замуж.
      Рейчел открыла от удивления рот. Она была застигнута врасплох.
      – Адам, для этого вовсе не обязательно сейчас вступать в брак. По крайней мере, до тех пор, пока не поживем какое-то время вместе.
      – Понимаю. Я сам жил несколько месяцев с женщиной, но мне не интересны временные обязательства. Я хочу жениться на тебе. Не жить с тобой. Хочу получить твердую гарантию того, что до конца жизни мы вместе станем трудиться на благо и процветание нашего брака. Мне тоже хочется завести пчел, чтобы я мог выходить к ним по ночам и рассказывать, как мы счастливы.
      Рейчел совершенно растерялась.
      – Но я больше не хочу иметь детей. У тебя же не будет сына.
      Адам пожал плечами.
      – Я не хочу детей. Я хочу тебя.
      – А я не хочу, чтобы в моей постели постоянно кто-нибудь был. Единственное, что я твердо для себя усвоила, так это то, что обязательно нужно оставлять хотя бы капельку времени для самой себя.
      – Мы можем иметь дополнительную спальню на тот случай, когда ты захочешь побыть одна. Обещаю, что не буду докучать тебе.
      – Я терпеть не могу мыть посуду, – Рейчел пошла напролом и принялась выкладывать все без утайки.
      – Я буду мыть посуду, если ты будешь готовить.
      Рейчел посмотрела на него.
      – Ты в самом деле хочешь жениться на мне? Честно?
      – Подожди-ка. – Адам вышел из комнаты. Она услышала, как он пошел в сад. Вдруг он вернулся. Адам смотрел на нее лучистым взглядом сквозь пышную охапку травы и цветов. – Вот, – сказал он и опустился на одно колено. – Выйдете ли вы, Рейчел Кавендиш, замуж за меня, Адама Трехерна?
      Рейчел опустилась на пол возле него.
      – О да. Выйду, конечно, выйду.
      Адам вынул из кармана маленькую бархатную коробочку.
      – Я столько времени ждал момента, когда смогу подарить тебе вот это.
      В коробочке лежал обыкновенный бриллиант. Он надел кольцо ей на палец. Тишину в комнате нарушало только потрескивание огня в камине. Адам начал:
      – Будешь ли милостив, покинув всех других, хранить только нас до конца дней наших?
      Рейчел подхватила:
      – Любить и поддерживать отныне и во веки веков, в радости и в горести, в богатстве и в бедности, в болезни и во здравии, любить и лелеять, пока смерть не разлучит нас.
      – Моя любимая Рейчел, – сказал Адам. – Этим кольцом мы сочетаемся в браке. – Он нежно поцеловал ее в губы.
      – О, Адам, – Рейчел взглянула на него. Слезы бежали светлыми потоками по ее щекам. – Навсегда, навсегда, Адам?
      Он заключил ее в свои объятия и нежно привлек к себе.
      – Навсегда, навсегда, Рейчел.
 
      Поздним вечером Рейчел, умиротворенная и довольная, лежала возле Адама, прислушиваясь к его тихому мелодичному похрапыванию.
      – Боже мой, – вдруг подумала она, – что же я скажу Анне?