Е. Пресняковым, считавшим, что киевские князья относились к государству как к единому целому и боролись друг с другом за владение всем государством, а не отдельными городами. Некоторые современные историки придерживаются видоизмененной версии старой родовой теории, полагая, что киевские князья позаимствовали обычаи кочевых тюркских племен вроде печенегов, с которыми они постоянно соприкасались и у которых старшинство велось по боковой линии, то есть от брата к брату, а не от отца к сыну. Какой бы порядок, однако, ни избрали в теории варяги и их преемники в России, на деле они не соблюдали никакого порядка вообще, вследствие чего Киевское государство бесконечно потрясалось усобицами того рода, каким позднее предназначалось погубить империю Чингисхана. Как показал Генри Мэн, отсутствие права первородства является характерной особенностью власти и собственности на той стадии развития общества, где нет различия между частным и публичным правом. Тот факт, что варяги смотрели на Русь как на свою нераздельную династическую собственность, а не собственность отдельного члена или ветви семьи,- и как бы они ни считали уместным разделить ее - дает основание полагать, что у них отсутствовало четкое понятие о политической власти и что они рассматривали свою власть скорее как частное, а не публичное дело.
      Норманны нигде не выказали сильной сопротивляемости ассимиляции, и по крайней мере в этом смысле их русская ветвь не была исключением. Это племя неотесанных пиратов, вышедшее из отсталого края на задворках цивилизованного мира, повсеместно имело склонность пропитываться культурой народов, покоренных ими силою оружия. Киевские варяги ославянились к половине XI в., то есть примерно к тому времени, когда из норманнов во Франции сделались галлы. Важным фактором их ассимиляции явился переход в православие. Одним из последствий этого шага было принятие церковно-славянского - литературного языка, созданного византийскими миссионерами. Использование этого языка во всех писаных документах как светского, так и церковного содержания без сомнения сыграло немалую роль в размывании этнических варяжских черт. Другим фактором, способствовавшим ассимиляции, были браки со славянками и постепенное проникновение туземных воинов в ряды некогда чисто скандинавской дружины. Все киевляне, подписавшие договор, заключенный в 912 г. между киевскими князьями и Византией, носили скандинавские имена (например, Ingjald, Farulf, Vermund, Gunnar). Впоследствии эти имена были либо ославянены, либо заменены славянскими, и в летописях (первый полный текст которых относится к 1116г.) варяжские имена появляются уже в своей славянской форме; так, Helgi делается Олегом, Helga превращается в Ольгу, Ingwarr в Игоря, a Waldemar - во Владимира.
      В результате родственного языкового процесса этническое имя, которым в начале назьгвали себя норманны Восточной Европы, перенеслось на восточных славян и на их землю. В Византии и в западных и арабских источниках IX-X вв. слово "Русь" всегда относилось к людям скандинавского происхождения. Так, Константин Багрянородный в De Administrando Imperio ("Об управлении империей"), приводит два параллельных ряда имен днепровских порогов, один из которых, представляемый как "русский", оказывается скандинавским, тогда как другой является славянским. Согласно Вертинским анналам, византийское посольство, явившееся в 839 г. ко двору императора Людовика Благочестивого в Ингельгейме, привезло с собой группу людей, именовавшихся "росами" (Rhos); на вопрос о своей национальности они назывались шведами. "Quos alios nos nomine Nordmannos appellamus" ("те, кого мы еще зовем норманнами"), - так историк X в. Лиудпранд Кремонский определяет "Rusios". Мы уже упомянули описание погребения "русского" князя, Данное Ибн-Фадланом, содержимое могильников и подписи киевлян под договором с Византией. Следует особо подчеркнуть все эти факты, ибо в течение последних двух столетий сверхпатриотические русские историки считали себя обязанными отрицать обстоятельство, казавшееся не-опровержимым стороннему наблюдателю, а именно, что основателем Киевского государства и первым носителем имени "русские" был народ скандинавского происхождения. Откуда взялось название "Русь", однако, совсем неясно. Одно возможное объяснение связано с Roslagen'om, шведским побережьем к северу от Стокгольма, чьи жители и по сей день известны как Rospiggar (произносится "руспиггар") Другое связано с древнеисландским Ropsmenn, или Ropskarlar, означающим "гребцы, мореходы". Финны, бывшие первыми, с кем столкнулись варяжские поселенцы на Ладоге, звали их Ruotsi; это имя сохранилось в современном финском языке и обозначает Швецию (как отмечалось выше, "Россия" по-фински будет Venaja). По тому же лингвистическому правилу, по которому славяне переиначивают финские имена, из Ruotsi получилась "Русь". Первоначально "Русь" обозначала варягов и их страну. Арабский географ Ибн-Русте, писавший около 900 г., говорит, что Русь (которых он отличает от славян) живут в стране озер и лесов, скорее всего имея в виду область Ладоги-Новгорода. Но по мере ассимиляции варягов и пополнения рядов их дружинников славянами слово "Русь" утратило этнический оттенок и стало обозначать всех людей, оборонявших города-крепости и участвовавших в ежегодных походах в Царьград. Тут уж немного потребовалось, чтобы название "Русь" распространилось и на страну, в которой жили эти люди, и, наконец, на всех обитателей этой страны, вне зависимости от их происхождения и занятий. Случаи такого перенесения имени завоевателя на завоеванное население встречаются нередко; на ум сразу приходит пример Франции, как стали называть Галлию, позаимствовав имя у вторгшихся в нее франков-германцев.
      Варяги дали восточным славянам ряд вещей, без которых не могло бы обойтись слияние разношерстных племен и племенных союзов в национальную общность: рудиментарную государственную организацию, возглавляемую одной династией, общую религию и национальное имя. Никто не знает, насколько было развито в X-XI вв. у восточных славян чувство народного единства, поскольку по этому периоду из местных документов есть лишь летописи, а они более позднего происхождения.
      Заслуживает упоминания и иное наследство, оставленное варягами восточным славянам,- наследство отрицательное; мы уже упомянули и будем еще неоднократно упоминать о нем на страницах этой книги. Киевское государство, основанное варягами и унаследованное их славянскими и ославяненными потомками, не вышло из общества, которым оно правило. Ни князья, ни их дружинники - сырой материал будущего боярского сословия - не были выходцами из славянского общества. То же самое, разумеется, относится и к Англии после норманнского завоевания. Однако в Англии, где земля плодородна и представляет великую ценность, она была незамедлительно поделена между членами норманнской верхушки, превратившейся в землевладельческую аристократию. В России же норманнская верхушка продолжала сохранять полуколониальный характер: свой главный интерес она видела не в сельскохозяйственной эксплуатации земли, а в извлечении дани. Местные ее корни лежали совсем мелко. Перед нами тип политического образования, характеризующийся необычайно глубокой пропастью между правителями и управляемыми. В Киевском государстве и в киевском обществе отсутствовал объединяющий общий интерес: государство и общество сосуществовали, сохраняя свои особые обличья и вряд ли чувствовали какие-то обязательства друг перед другом.*2
      *2 Насколько мало лежало у. варягов сердце к своему русскому царству, можно понять из эпизода в жизни великого князя Святослава. Захватив в 968 г болгарский город Переяславец (римский Мартианополь), он заявил на следующий год матери и боярам: "Не любо мне сидеть в Киеве, хочу жить в Переяславце на Дунае, - там середина земли моей, туда стекаются все блага: из Греческой земли - золото, паволоки, вина, различные плоды; из Чехии и из Венгрии серебро и кони, из Руси- же меха и воск, мед и рабы" Повесть временных лет, подготовка текста Д. С. Лихачева, под ред. В. П. Адриановой-Перетц, ч. 1 М.-Л., 1950, стр. 246. Намерение это не осуществилось из-за нападения печенегов на Киев, но отношение говорит само за себя.
      Киевское государство распалось в XII в. Падение его объясняется совокупным действием внутренних и внешних причин.
      Внутренняя причина заключалась в неспособности правящей династии разрешить проблему княжеского владения. Поскольку не было установленного порядка перехода Киева и меньших городов с волостями из рук в руки по смерти их властителей, князья были склонны приобретать собственническое чувство по отношению к попадавшим под их власть областям. Так право эксплуатировать данный город или волость, задуманное как временное и условное, превращалось в прямую собственность. Княжеский обычай завещать города и волости в бессрочное владение сыновьям, по всей видимости, вполне утвердился к 1097 г., когда состоявшийся в Любече съезд киевских князей признал за каждым князем право собственности на земли, унаследованные от отца. Хотя совместная династическая собственность на Россию официально так и не была отменена, на деле ее больше не принимали в расчет.
      Заключенная в этом процессе центробежная тенденция усугублялась произошедшим тогда внешним событием, а именно упадком русской торговли с Византией. В 966-977 гг. в пылу спора о контроле над единственной группой славян, еще платящей дань хазарам, князь Святослав разрушил столицу хазарского каганата. Этим безрассудным поступком он открыл шлюзы, через которые в причерноморские степи немедленно хлынули враждебные тюркские племена, до той поры сдерживаемые хазарами. Сперва пришли печенеги. В XI в. за ними последовали половцы (куманы), крайне воинственный народ, совершавший такие жестокие набеги на плывущие из Киева в Царьград караваны, что в конце концов это торговое движение совсем замерло. Походы, предназначенные потеснить половцев, имели мало успеха; одна из таких катастрофических кампаний, предпринятая в 1185 г., увековечена в "Повести о полку Игореве". В середине XII в. русские князья перестали чеканить монету, из чего можно заключить, что у них были серьезные финансовые затруднения и что происходило раздробление хозяйственного единства страны. Киевские беды еще умножились в 1204 г., когда Четвертый крестовый поход захватил и разграбил Царьград, в то же время открыв восточное Средиземноморье для христианского судоходства. Иными словами, около 1200 г исчезли особые обстоятельства, в течение предшествующих четырех столетий приведшие населенные восточными славянами земли под единое правление.
      Внутренние и внешние тенденции, тянувшие независимо друг от друга, но в одну сторону, развязали мощные разрушительные силы и привели к тому, что страна раздробилась на замкнутые и практически суверенные княжества. Тяга, разумеется, была не в одном только направлении. Как и прежде, страна продолжала управляться членами одной династии и исповедовать одну и ту же веру, которая резко отделила ее от своих католических и мусульманских соседей. Эти центростремительные силы с течением времени дали России объединиться вновь. Но это случилось несколько столетий спустя, а в данный момент перетянула центробежная сила. Движение было в сторону создания земель, состоящих из хозяйственно независимых княжеств, каждое из которых в силу внутренней логики имело тенденцию делиться и переделиваться до. бесконечности.
      В начальной стадии этого раздробления Киевское государство распалось на три основных области: одну на севере с центром в Новгороде; другую на западе и юго-западе, вскоре захваченную Литвой и Польшей; и третью на северо-востоке, в районе между Окой и Волгой, где власть в конечном итоге была взята княжеством Московским.
      Самая зажиточная и культурная из этих областей лежала на северо-западе. После падения Византии остатки русской заморской торговли переместились на Балтийское море, и Новгород с зависимым от него Псковом занял место Киева как деловое средоточие страны. Как прежде хазары и варяги, новгородцы продавали сырье и ввозили преимущественно предметы роскоши. Из-за своего северного расположения Новгород был не в состоянии обеспечить себя продовольствием и вынужден был закупать зерно в Германии и в двуречьи Оки и Волги. В Западной Европе, где к этому времени рабовладение практически вывелось, не было рынка на рабов, традиционно являвшихся главным экспортным товаром Руси, и челядь, таким образом, оставалась в России, что привело к важным социально-экономическим последствиям, речь о которых ниже. Процветание Новгорода зиждилось на тесном сотрудничестве с Ганзейским союзом, чьим активным членом он сделался. Немецкие купцы основали постоянные колонии в Новгороде, Пскове и нескольких других русских городах. От них требовалось обещание сноситься с производителями товаров лишь через русских посредников; взамен они получили полный контроль над всей заморской частью дела, включая перевоз и сбыт. В поисках товаров для торговли с немцами новгородцы разведали и колонизировали большую часть севера страны, раздвинув пределы своего государства вплоть до Урала.
      Около середины XII в. Новгород стал политически обособляться от других киевских княжеств. Даже во время наивысшего расцвета киевской государственности он пользовался в какой-то степени привилегированным положением, возможно потому, что был старшим из варяжских городов и поскольку близость к Скандинавии помогала ему несколько тверже противостоять ославяниванию. Сложившийся в Новгороде порядок правления во всех своих главных чертах напоминал форму, известную из историй средневековых городов-государств Западной Европы. Большая часть богатства находилась в руках не князей, а сильных торговых и земледельческих фамилий. Юридическое отмежевание государственного имущества от имущества, выделяемого на нужды князя, произошло в Новгороде уже в XIV в., если не раньше (в Москве, как мы отметим ниже, это случилось только спустя пять столетий) Вследствие этого государство здесь сделалось юридическим лицом довольно рано.3 Задача расширения земель княжества, в других местах взятая на себя князьями, в Новгороде выполнялась деловыми людьми и крестьянами. Поскольку в умножении новгородского богатства и земель князья играли второстепенную роль, они пользовались относительно малой властью. Главной их задачей было отправление правосудия и командование ратью города-государства. Все прочие политические функции лежали на вече, которое после 1200 г стало средоточием новгородского суверенитета Вече избирало князя и устанавливало правила, которых он был обязан держаться. Старейшая из соответствующих договорных грамот относится к 1265 г Правила эти отличались строгостью, особенно в вопросах финансовых Князь владел неким имуществом, однако и ему и его дружинникам недвусмысленно запрещалось обзаводиться поместьями и челядью на территории Новгорода и даже эксплуатировать промыслы без позволения веча. Князь не мог поднимать налогов, объявлять войну и заключать мир и каким бы то ни было образом вмешиваться в деятельность новгородских учреждений и в политику города Иногда ему конкретно воспрещалось входить в прямые сношения с немецкими купцами Эти ограничения ни в коей мере не были пустой формальностью, о чем свидетельствует изгнание из Новгорода князей, обвиненных в выходе за пределы своих полномочий, в один особенно бурный период в Новгороде за 102 года перебывали один за другим 38 князей Вече также распоряжалось гражданским управлением города и при надлежащих ему волостей и назначало церковного владыку Решающая власть на вече находилась в руках новгородских бояр, патрициата, ведущего свое происхождение от старой дружины и состоящего из сорока виднейших фамилий, каждая из которых организовывалась в корпорацию вокруг личности святого-покровителя какого-либо храма. Эти фамилии монополизировали все высокие должности и в немалой степени определяли характер принимаемых на вече решений. Независимость их не знала себе подобия ни в одном русском городе ни тогда, ни после. Несмотря на свою гордыню, Господин Великий Новгород, однако, не имел сильных общеземских амбиций. Довольствуясь торговлей и своей собственной, не стесняемой извне жизнью, он не пытался сделаться вместо Киева политическим центром страны. Экономическая необходимость, в случае торговли с Византией призывавшая к национальному объединению, не требовала его в торговле с ганзейскими купцами.
      *3 Н. Н. Дебельский Гражданская дееспособность по русскому праву до конца XVII века СПб 1903, стр. 321
      страница 57>>
      В западных и юго-западных областях бывшего Киевского государства дело обстояло поиному. Своими постоянными набегами печенеги и половцы сделали невыносимой жизнь славянских поселенцев в черноземном поясе и прилегающей к нему лесной полосе, и тем пришлось покинуть степи и отступить под прикрытие леса. Насколько сильно упало значение Киева еще задолго до его разрушения татарами в 1241 г., можно судить по отказу суздальского князя Андрея Боголюбского перебраться в завоеванный им в 1169 г. город и вступить в звание великого князя; он предпочел отдать Киев младшему брату и остался в своих владениях в глубине леса.
      В течение XIII-XIV вв. основная территория былого Киевского государства - бассейн Днепра и его притоков - попала под власть литовцев. Заполняя вакуум, созданный распадом Киевского государства, они не встретили большого сопротивления и скоро сделались хозяевами западной и юго-западной Руси. Великий князь литовский не вмешивался во внутреннюю жизнь завоеванных княжеств И не стеснял местных институтов и традиций Мелкие князья стали его вассалами, платили ему дань и служили ему во время войны, но в остальном им никак не Досаждали. У великого князя было меньше земли, чем у князей и их дружинников, вместе взятых Это неблагоприятное распределение богатства заставляло его внимательно прислушиваться к пожеланиям Рады, составленной из его виднейших вассалов. Если в Новгороде князь напоминал выборного президента, то великий князь Литовской Руси немало походил на конституционного монарха.
      В 1388 г Польша и Литва вошли в династический союз, вслед за чем территории Литвы и литовской Руси постепенно соединились. Затем управление подверглось некоторой централизации, исчезли старые литовские институты, но, тем не менее, никак нельзя было назвать централизованным правительство этой монархии, состоявшей из двух народностей. Высшие классы восточных областей выгадали от постепенного упадка польской монархии, добыв себе всевозможные вольности и привилегии, такие как право собственности на свои земельные владения, облегчение условий правительственной службы, доступ к административным должностям и участие в избрании польских королей. Литовское дворянство; бывшее частью католическим, частью православным, сделалось настоящей аристократией. Польша-Литва вполне могли бы поглотить большую часть русского населения и устранить необходимость создания отдельного русского государства, не будь религиозного вопроса. В начале XVI в. Польша колебалась на пороге протестантизма. Ее отпадение от Рима было в конечном итоге предотвращено огромными усилиями католической церкви и ее иезуитской ветви. Отведя эту опасность, Рим вознамерился не только истребить в польско-литовской монархии последние следы протестантизма, но и заставить живущее там православное население признать свою власть. Эти попытки увенчались кое-каким успехом в 1596 г., когда часть православной иерархии в литовских землях образовала униатскую церковь, православную по обряду, но подвластную Риму. Большинство православного населения отказалось, однако, сделать то же самое и стало ждать помощи с востока. Этот религиозный раздел, пуще усугубленный контрреформацией, породил большую вражду между поляками и русскими и не дал литовско-польскому государству стать потенциальным средоточием национальных русских чаяний.
      Таким образом, ни Новгород, ни Польша-Литва, несмотря на свое богатство и высокую культуру, не были в состоянии вновь объединить восточных славян: один из-за своего узкого, чисто коммерческого кругозора, другая из-за сеющего распрю религиозного вопроса. В отсутствие других кандидатов эта задача легла на плечи самой бедной и отсталой области России, расположенной на северо-востоке у слияния Волги и Оки.
      Когда Киевское государство находилось на вершине своего расцвета, эта область была третьестепенным пограничным районом. Население там было все еще по преимуществу финским; по сей день почти все тамошние реки и озера носят финские названия. Подъем области начался в XII в., когда ее главный город Ростов Великий сделался наследственной собственностью младшей ветви семьи великого князя киевского Владимира Мономаха. Первый самостоятельный правитель Ростова младший сын Мономаха Юрий Долгорукий (ок. 1090-1157) оказался весьма предприимчивым колонизатором. Он выстроил множество городов, деревень, церквей и монастырей и щедрыми земельными пожалованиями и освобождением от налогов переманивал в свои владения поселенцев из других княжеств. Эта политика была продолжена его сыном Андреем Боголюбским (ок. 1110-1174). Проделанный М. К. Любавским тщательный анализ исторической географии Ростовского края обнаружил, что уже к концу XII в. он был наиболее плотно населенным районом России.*4 Переселенцы устремились сюда со всех сторон,- из Новгорода, западных земель и степи,- привлеченные освобождением от налогов, безопасностью от набегов кочевников и относительно добрым качеством почвы (район Волги-Оки пересекается полосой чернозема с содержанием перегноя в 0,5-2%). Колонисты поступали здесь точно так же, как за несколько столетий до этого, придя в Россию,- сперва сооружая остроги, а потом рассыпаясь вокруг них небольшими поселениями, состоящими из одного-двух дворов. Славяне затопили туземное финское население и в конце концов ассимилировали его смешанными браками. Смешение двух народностей произвело новый расовый тип великороссов, у которых из-за примеси финно-угорской крови появились некоторые восточные черты (например, скуластость и маленькие глаза), отсутствующие у других славян.
      *4 М. К. Любавскнй, Образование основной государственной территории великорусской народности, Л., 1929.
      Княжество Ростовское со временем стало колыбелью нового русского государства - государства Московского. Русская историография традиционно полагала, что, само собой разумеется, Московское государство является прямым преемником Киевского и что державная власть, которой некогда владели великие князья киевские, перешла от них в руки московских правителей. Западные Ученые также по большей части признают прямую преемственность между Киевом и Москвой. Вопрос, однако, отнюдь не очевиден. Ключевский первым подчеркнул коренные различия между северо-восточными княжествами и Киевским государством. Впоследствии Милюков показал, что традиционная схема берет начало в писаниях московских публицистов конца XV- начала XVI в., старавшихся поддержать московские притязания на всю Россию, особенно на земли, находившиеся тогда под властью Литвы; у них она была некритически заимствована историками периода империи. Взяв критику Ключевского и Милюкова за отправную точку, украинский историк Михаил Хрущевский пошел еще дальше, утверждая, что законных преемников Киева следует искать в западных княжествах Галиче и Волыни, впоследствии захваченных Литвой, поскольку именно здесь живее всего сохранились киевские традиции и институты. Москва, по его понятию, являлась новым политическим образованием.*5.
      *5 П. Милюков Главные течения русской исторической мысли. М., 1898. стр. 192-204. В. И. Ламанский. ред. Статьи по славяноведению, СПб. 1904. I, стр. 298-304.
      Не берясь разрешать спора, ведущегося между историками о том, притязания какой народности, великорусской или украинской, на киевское наследие имеют под собою более твердую почву, нельзя игнорировать важную проблему, поднятую критиками теории о прямой преемственности между Киевом и Москвой. В Московском государстве и в самом деле были введены существенные политические новшества, создавшие в нем строй, весьма отличный от киевского. Происхождение многих из этих новшеств можно вести от того, каким образом сложилось Московское государство. В Киевской Руси и во всех вышедших из нее княжествах, кроме северо-восточных, население появилось прежде князей: сперва образовались поселения и лишь потом политическая власть. Северо-восток, напротив, был по большей части колонизирован по инициативе и под водительством князей; здесь власть предвосхитила заселение. В результате этого северовосточные князья обладали такими властью и престижем, на, которые сроду не могли рассчитывать их собратья в Новгороде и Литве. Земля, по их убеждению, принадлежала им; города, леса, пашни, луга и речные пути были их собственностью, ибо строились, расчищались и эксплуатировались по их повелению. Такое мнение предполагало также, что все живущие на их земле люди были их челядью либо съемщиками; в любом случае, они не могли претендовать на землю и обладать какими-либо неотъемлемыми личными "правами". Так на северо-восточной окраине сложилось некое собственническое мировоззрение; пронизав все институты политической власти, оно придало им характер, подобия которого было не сыскать ни в других частях России, ни в Европе.
      Собственность в средневековой России обозначалась термином "вотчина". Он постоянно встречается в средневековых летописях, духовных грамотах и договорах между князьями. Корень его "от" тот же, что и в слове "отец". Вотчина по сути дела есть точный эквивалент латинского patrimonium'a и, подобно ему, обозначает собственность и полномочия, унаследованные от отца. Когда не существовало твердых юридических дефиниций собственности и суда, где можно было бы отстоять свои притязания на нее, приобретение путем наследования было если и не единственным, то наверняка наилучшим доказательством владельческого права. "Оставленное мне отцом" значило "неоспоримо мое". Такой язык легко понимали в обществе, в котором все еще живы были патриархальные порядки. Между разными видами собственности не проводили никакого различия: вотчиной было и поместье, и рабы, и ценности, и права на рыболовство и разработку недр, и даже предки, или родословная. Еще важнее,- что ею была и политическая власть, к которой относились как к товару. В этом нет ничего странного, если учесть, что в древней Руси политическая власть по сути дела означала право налагать дань, которым обладала группа иноземных завоевателей, то есть она являлась экономической привилегией и мало чем еще. Вполне естественно, в таком случае, что многочисленные дошедшие до нас духовные грамоты северо-восточных князей читаются как обыкновенные инвентаризационные описи, в которых города и волости без разбору свалены в одну кучу с ценностями, садами, мельницами, бортями и конскими табунами. Иван I в своей духовной называет московское княжество своей вотчиной и в таком качестве считает себя вправе завещать его сыновьям. Духовная грамота Ивана внука Дмитрия Донского (ок. 1389 г.) определяет как вотчину не только княжество Московское, но и великокняжеское звание. В своем формальном, юридическом аспекте духовные русских князей до такой степени походили на обычные гражданские документы, что их Даже свидетельствовали третьи лица.
      Будучи частной собственностью, княжества на северо-востоке (и лишь там) передавались по наследству в согласии с владельческими традициями русского обычного права, то есть сперва какое-то имущество отказывалось женщинам и также обычно церковным учреждениям, а потом они делились на примерно равноценные доли для распределения между наследниками мужского пола. Такая практика может показаться странной современному человеку, привыкшему считать государство неделимым, а монархию наследной по праву первородства. Однако право первородства есть сравнительно новое явление. Хотя его иногда придерживались в первобытных обществах, античность его не знала; оно не было известно ни римлянам, ни варварам-германцам и почти не встречалось в странах ислама. Оно появилось впервые там, где роль собственности не ограничивалась лишь прокормом ее владельца, то есть где ее назначение - позволить ему отправлять военную и иную службу - предполагало, что ее нельзя урезать ниже какого-то оптимального минимума. На Западе право первородства стало утверждаться со времени бенефиций, жалованных Карлом Великим. С распространением феодализма и условного землевладения оно получило широкое признание в Европе. Связь между условным землевладением и правом первородства особенно заметна в случае Англии, где аллодиальная собственность была развита меньше всего, а право первородства - больше всего. Право первородства пережило феодализм в Западной Европе по Двум причинам. Одной из них было растущее знакомство с римским правом, которое не знало условного землевладения и имело обыкновение отметать в сторону многочисленные ограничения, накладываемые на наследника феодальным обычаем, превращая в прямую собственность то, что было задумано как сорт опеки. Другой был рост капитализма, давший младшим сыновьям заработать себе на жизнь без того, чтобы непременно наследовать часть родительского имущества. Однако право первородства так и не пустило корней в России, поскольку здесь не было ни одного из условий, надобных для его появления, в том числе знания римского права и возможностей кормиться с промышленности или торговли. Твердый принцип русского обычного права состоял в разделе всего имущества равными долями между наследниками мужского пола, и все попытки правительства поломать эту традицию окончились неудачей. По смерти одного из северо-западных князей его княжество дробилось между сыновьями, каждый из коих получал свою долю, или удел. Так и делалось на частных владениях. Сделалось привычкой проводить аналогию между уделом и appanage, термином из словаря французского феодализма. Бельгийский медиевист Александр Эк (Alexander Eck) совершенно правильно критикует эту аналогию на том основании, что хотя термины "удел" и appanage обозначают имущество, или "кормление", которое правитель отказывает сыновьям, во Франции этот институт сводился лишь к пожизненному пожалованию, возвращаемому в казну по смерти держателя, тогда как удел есть наследственная собственность, даваемая в бессрочное пользование.*6
      *6 Alexandre Eck, Le Moyen Age Russe (Paris 1933), p. 43.
      Удел, наследуемый русским князем от отца, делался его вотчиной, которую, когда приходило ему время писать духовную грамоту, он в свою очередь дробил (вместе с новоприобретенными землями) дальше между своими сыновьями. Такой обычай вел к неуклонному уменьшению северо-восточных княжеств, часть из которых урезалась до размера мелкого имения. Эпоха, на протяжении которой шло это дробление,- с половины XII до половины XV в., известна в исторической литературе под именем "удельного периода".