— Я хотел иметь маленький практик… — разочарованно говорит Болл. Он шарит под водой в поисках фонаря.
      — Право же, нам сейчас не до этого, — настаиваю я. — Как-нибудь после.
      — Вэл, — уже по-английски соглашается Болл. — Но не забудьте своего обещания, мистер Соболев.
      — Слово джентльмена. Скоро вы там?
      Мы двинулись дальше и вскоре наткнулись на преграду. Лучи осветили металлический овал. Это был щит, за которым находился вход в центральный бункер станции.
      — Если моторы подъемного механизма не действуют, придется вспарывать авторезаками, — сказал я и стал подтягивать мешки.
      — Посмотрим… — Болл тронул рычаг. Зарокотал невидимый мотор, и щит наполовину приподнялся вверх. — Видите, все в порядке. Повреждена только линия освещения.
      — Да, пока нам везет. Но что же вы стоите?
      Болл молчит. Слышно, как в воду шлепаются капли. Наконец он произносит смущенно:
      — Я с детства не люблю смотреть на покойников…
      «…ой-ни-ков…» — разносит эхо.
      Оттолкнув Болла, направляю свой фонарь в зев прохода. В узком закругляющемся коридоре проложены трубы, вдоль стен тянутся кабели; глянцевито-черная поверхность воды вздрагивает от падения капель: кап, кап, кап…
      — Где вы увидели утопленника?
      — Разве я сказал «утопленник»?..
      — Ну, «покойника» — не вижу существенной разницы.
      — Вы не так поняли меня, мистер Соболев. Я имел в виду вообще.
      — Ясно.
      — Ничего вам не ясно! — мрачно заметил Болл. — Каждый человек имеет в себе какую-нибудь маленькую слабость. Мне, например, в высшей степени неприятно видеть покойников.
      — А мне, напротив, это должно доставлять удовольствие? Так, что ли?..
      Я смотрел на бычью шею Болла и не знал, что предпринять. Появилось желание дать ему подзатыльник.
      — Я знал Пашича раньше, — продолжал упорствовать Болл. — Это был веселый крепкий парень, и я испытываю ужас от одной мысли, что мне придется увидеть его мертвым…
      — Видимо, придется… Те, которые придут разыскивать нас, тоже будут с ужасом глядеть на наши трупы.
      Болл смолчал, но я был твердо уверен, что мои слова подействовали лучше всякого подзатыльника.
      Мы двинулись вдоль коридора и скоро подошли к двери салона центрального бункера.
      В салоне темно и холодно. Под ногами хлюпает вода. Пока я шарю лучом в хаосе разбросанных предметов, Болл ковыряет внутренности электрораспределительного щита.
      Заработала помпа. Булькающие и чмокающие звуки постепенно переходят в суховатое шипение. Внезапно вспыхнул свет. Я зажмурился…
      Открыл глаза. Пашича в салоне не было.
      Я обшарил взглядом углы, заглянул и шкафы для одежды, обследовал даже стенные камеры-карманы…
      Несколько металлических ступенек ведут к двери с надписью «Мурена-2». Прежде чем поднять руку и нажать кнопку реле дверного механизма, я помедлил, выверяя свое самообладание. Однако поднял, нажал. Рано или поздно, все равно это надо было бы сделать.
      Натужно взвыли электромоторы, и дверь отворилась с характерным хлопком. Надежная герметизация, автоматика не подвела: голоквантовый мозг станции — знаменитая «Мурена-2» — окружен особыми заботами.
      Вошел в рубку. Кругом чистота и порядок.
      Вдоль стен сравнительно небольшого помещения — панели подковообразного пульта. На них — обычный ассортимент экранов, шкал, сигнальных глазков, клавишей, кнопок. Вместо потолка нависла черная полусфера. Радужные разводы на полированной поверхности делали ее похожей на громадную каплю нефти, увеличенную чуть ли не до размеров нефтеналивной цистерны…
      Я бездумно глядел в это выпуклое темное зеркало. Мой антипод — головастый коротышка-уродец — так же безучастно разглядывал меня. Потом он протянул мне свою розовую руку с огромными пальцами Мозг «Мурены» тверд и холоден на ощупь. Пнув ногой ни в чем не повинное кресло, я вышел из рубки, и дверь с мягким шипением захлопнулась.
      От решеток обогревателей уже повеяло теплом. Болл куда-то запропастился. Скоро он вошел через дверь, ведущую в жилые каюты. Хмуро покачал головой. Вопросы, как говорится, излишни.
      Мы на скорую руку привели салоп в порядок. Расставили опрокинутую мебель, разложили по местам брошенные как попало вещи. Четверть часа спустя в салоне стало тепло и уютно.
      Пока Болл возился над чем-то у контрольного пульта бункерной автоматики, я потрошил ящики столов. На столах росли кипы бумаги: техническая документация, таблицы химанализов, графики, схемы… В поисках вахтенного журнала я обшарил все закоулки. Нашел его у себя под ногами. Он лежал под резиновым ковриком, мокрый, растоптанный. Морская вода превратила страницы в липкую, синеватую кашицу. Досадно. Оставалось лишь швырнуть его на решетку обогревателя.
      На столе Пашича среди справочников по стратиграфии донных осадков под руки попался небольшой сверток. Развернул бумагу. Какой-то оплавленный комочек прозрачной пластмассы… Повертев его между пальцами, хотел бросить в сторону. Но почему-то передумал и скорее машинально, чем сознательно, сунул в карман.
      Тетради Пашича убедили меня, что их хозяин — многосторонне развитый, опытный, знающий свое дело подводник. Морской геолог по профессии, он не ограничивался рамками своей специальности. Великолепные зарисовки и описания глубоководной фауны, оригинальные проекты подводных химических заводов, размышления о дальнейшем массовом вторжении людей в Океан. На мой взгляд, рукописи Пашича содержали в себе много интересного, дельного. Но, к сожалению, не содержали ничего такого, что прямо или косвенно объясняло бы странное исчезновение автора.
      Я встал из-за стола и подошел к продолговатому овалу акварина — салонному иллюминатору с прочным трехслойным стеклом. Запотевшая поверхность акварина еще не успела обсохнуть. На затуманенном стекле пальцем вывожу какие-то буквы. Получается: «Пашич». Одним взмахом ладони стираю надпись. Остается след в виде широкий запятой. Похоже на знак вопроса… Возвращаюсь к столу и окликаю Болла. Мы склоняемся над схемой внутренней планировки станции.
      — Придется обшарить центральный бункер сверху донизу. Если не найдем, обследуем шесть боковых. Я предлагаю разбить сектор поиска на два участка: вот этот — для меня, этот — для вас. Встретимся у входа в бункер атомного реактора.
      — Вэл, — соглашается Болл. — Бункер реактора я беру на себя.
      Через два с половиной часа мы вернулись в салон. Мокрые, измученные, голодные. Ничего не нашли. Пар из горловины супового термоса напомнил о еде. Некоторое время молча смакуем горячий крепкий бульон.
      «Пойди туда — не знаю куда…» Что ж, надо искать за пределами станции. Завтра придется лезть в воду. Мне, конечно.
      — Значит, он не вернулся оттуда, — кивает Болл в сторону акварина.
      — Гм…
      — Что вы сказали?
      — Я сказал «гм». Перевести на английский?
      — Не стоит, я все хорошо понимаю.
      — У вас преимущество. Теперь не забывайте пользоваться им как можно чаще.
      И вообще, поиски Пашича в основном надо брать на себя. Боллу хватит возни с агрегатами станции.
      — Вы загадочный человек, мистер Соболев. Я никак не могу научиться заранее предугадывать ваши ответы.
      — От этого вы только выигрываете, мистер Болл. Иначе нам просто было бы скучно вдвоем.
      Как быть, если мы не найдем Пашича в окрестностях станции? Океан имеет характерную склонность не отдавать обратно всего того, что однажды принял в свою утробу. Лично мне успешный исход подводных поисков представляется маловероятным. Особенно, если учесть, что до сих пор так и не нашли Атлантиду…
      — Где вы, дьявол возьми, усвоили эту манеру?! — раздраженно говорит Болл. — Я понимаю, у вас дурное настроение, но при чем здесь я?
      Его раздражает неопределенность наших взаимоотношении. Меня тоже. Но в этом он сам виноват. Может быть, напомнить ему, как тщательно скрывал он от меня болезнь Дюмона?.. Нет, пожалуй, не стоит.
      — Вы правы, — ответил я. — Вы действительно ни при чем. Извините.
      В конце концов он выполнял распоряжение Дуговского.
      Вахтенный журнал подсох настолько, что я рискнул отделить две слипшиеся страницы. Журнал открылся в том месте, где была заложена нейлоновая прокладка. Здесь кончалась последняя запись. Прочесть — увы! — ничего невозможно. Хотя…
      Я включил настольную лампу. При ярком свете слабенький отпечаток на подкладке стал более заметен. Одно слово проступает довольно четко. Разбираю его по буквам через зеркало. Получается: «anfragen». В переводе с немецкого — «запросить».
      — Скажите, Болл, на каком языке велся этот журнал?
      — Насколько я знаю, немецкий — единственный язык, на котором Дюмон и Пашич могли бы общаться с полнейшим взаимопониманием. Но Пашич — он получил образование в Москве — в совершенстве владеет также и русским… Вы как будто что-то нашли?
      — Еще не знаю. — Я приладил зеркало и вооружился лупой. — А где получили образование вы, мистер Болл?
      — Филадельфия — политехнический. Затем Мельбурн — школа гидрокомбистов.
      — Ни разу не был в Австралии. Жаль…
      — Туристский континент, мистер Соболев. Кенгуру, бумеранги… Я охотней побывал бы в России.
      — Клюква, белые медведи, квас?
      — О нет, не надо иронии. Я знаком с вашей страной не только по Достоевскому.
      «…запросить… атер… га… — записываю то, что удалось разобрать, — …могу поверить… других…».
      Вот и все. Остальной «текст» безнадежен.
      — Это написано рукой Пашича, — уверенно говорит Болл, заглядывая в зеркало. — Да, мало…
      — Точнее сказать — ничего.
      Мы смотрим на листок бумаги, который лежит перед нами. Жалкие, бессмысленные отрывки слов и фраз. «Запросить»…
      Я опустил спинку кресла пониже, поставил ноги на радиатор обогревателя и взглянул на часы. Минут через пятнадцать-двадцать нам предстоит «смех Люцифера» — своеобразная реакция нервной системы на восьмую инъекцию препарата ГДФ-19. Между прочим, смешного мало.
      Запросить…
      — Было бы неплохо чем-нибудь занавесить окно, — нарушил молчание Болл.
      — Хорошая мысль. Дельная. Я предлагаю цветную маркизу, снаружи.
      — Предпочитаю плотные шторы внутри. Меня смущает любопытство здешних аборигенов.
      Я обернулся. Болл прав: за стеклом акварина колыхалась какая-то зеленоватая масса. Я подошел к иллюминатору вплотную. Сквозь стеклянную толщу смотрит черный глазище не менее тридцати сантиметров в диаметре!..
      Я много слышал о гигантских кальмарах от знакомых гидрокомбистов и, надо сказать, ничего хорошего. С омерзением разглядываю громадные щупальца, усеянные присосками величиной с кулак. По краям присосок — когтеобразные зубцы. Мощные щупальца упруго и судорожно копошатся, оставляя на стекле мутные натеки слизи. Присоски выглядели на них, как грубый протектор на автомобильных шинах.
      Вглядываюсь в громадный зрачок, пытаясь угадать в нем то, чем изобилуют полные драматизма рассказы бывалых глубоководников: тупую жестокость, животную злобу. Но… Из темной глубины живого зеркала на меня глядит что-то ошеломляюще печальное и трогательное… Это правильно, когда говорят, что взгляд спрута напоминает взгляд человека. Взгляд спрута казался мне странно осмысленным.
      Щелкнул переброшенный Боллом рубильник. Овал акварина осветился жемчужным сиянием. Кальмар молниеносно выгнул щупальца и отпрянул далеко назад. Теперь, в свете прожекторов, вижу его целиком. Веретенообразное, похожее на ракету тело — сейчас оно было кирпично-красного цвета, — имело в длину что-то около четырех метров, а вместе со щупальцами, пожалуй, и все восемнадцать. Угрожающе вытянув ловчие щупальца (его, должно быть, ослепил внезапный свет), кракен минуту висел над илистым дном, ундулируя ромбовидными плавниками. Затем растаял за пределами освещенного пространства.
      Из-за округлого края четвертого бункера появились две жуткие тени и пронеслись мимо — вероятно, кальмары из того же рода гигантов-архитевтисов, что и первый. Однако их размеры произвели на меня удручающее впечатление: если верить собственным глазам, в «территориальных водах» станции свободно разгуливали тридцатиметровые монстры. Где гарантия, что это еще не самые крупные экземпляры?..
      — Мне не приходилось иметь дело с этими тварями, — сказал за моей спиной Болл.
      — Мне тоже, — признался я. — У Мадагаскара я видел кракена, всплывшего на поверхность, но то был какой-то мелкий полудохлый экземпляр.
      — По словам прежних наблюдателей, здесь они водятся в изобилии.
      Скверно, подумал я и ощутил пренеприятный зуд в левом плече. Память о черноперых акулах Красного моря… С тех пор я как-то недолюбливаю изобилие.
      Болл щелкнул пальцами, рассмеялся. Начинается…
      Осмотрев пистолет-пневмошприц, я вылил содержимое двух ампул в стальную обойму, проверил давление в кислородном баллончике и разложил все это хозяйство перед собой на столе. В кончиках пальцев я тоже начинаю ощущать покалывание. То ли еще будет.
      Сижу и жду. Рядом в кресле корчится Болл. Восьмую инъекцию нам сделали одновременно, но у него это начинается раньше. Я вижу, каких усилий стоит ему сдерживать «смех».
      Собственно, это не смех, а очень неприятное, болезненное состояние, которое сопровождается позывами к беспричинному неудержимому хохоту, начисто лишенному всяких эмоций. Беспричинность пугает и злит, но ничего поделать не можешь — смеешься.
      — Нет, Грэг, невыносимо… — произносит Болл сквозь сжатые зубы.
      Грэг?.. Ну да, он переврал мое имя.
      — Терпение, Свен! Каких-нибудь двадцать минут…
      Главное сдержаться, тогда все-таки легче. Но Болл не сумел. Захохотал, как безумный. Громко, болезненно, страшно. Стоит только начать…
      Он нашел во мне хорошего партнера. Мы хохотали до слез, до колик в груди. Едва удерживались в креслах изнемогая. Постороннему наш идиотский дуэт мог бы показаться забавным. Для нас это была пытка.
      — К черррту!.. — прохрипел Болл почему-то по-русски.
      Он, покачиваясь, подошел к одному из мешков, ударом ножа распорол водонепроницаемую оболочку, запустил руку в прореху. Вынул бутылочку виски, плеснул в стаканы мне и себе.
      — Пей. Помогает.
      О том, что спирт помогает, я знал: вопреки строжайшему запрету врачей некоторые глубоководники считали этот способ подавления «люциферова смеха» наиболее действенным. Что ж, попробую хоть раз, была не была! — Я опрокинул в рот стакан.
      Я быстро почувствовал усталость. Действует…
      — Остальное — в жертву богам, — сказал я, перевернув бутылочку вверх дном. Остаток виски вылился на пол. — Наш винный запас можно считать исчерпанным, не так ли, Свеч?.. Ну, что же вы молчите?
      — Не беспокойтесь, Грэг, мне удалось захватить всего лишь одну. Специально для этого случая.
      Надо будет проверить…
      Я посмотрел на часы и взял пневмошприц. Болл стянул через голову свитер. Легкий щелчок — и на его загорелой спине появилась еще одна розовая точка. Девятая. На жаргоне глубоководников девятая инъекция называется «поцелуй Эвридики». Поэтично, но слишком много иронии. Я передал шприц Боллу.
      Увидев мой красноморский шрам, он присвистнул:
      — Полдюйма от сонной артерии… Когда-то вам, коллега, повезло.
      Он прав, тогда мне действительно повезло… Я выпрямился и одернул свитер.
      Этот шрам всегда привлекал внимание подводников. Из-за своей характерной серповидной формы. Не спрашивали «кто» — и так понятно. Спрашивали «где, как и когда». И я отвечал. Не потому, что любил поговорить на эту тему, а потому, что должен был отвечать: среди разведчиков моря такая информация ценилась. И, вероятно, поэтому мои ответы были не столько живописны, сколько академически бесстрастны: место, время, прозрачность и освещенность воды, биологический вид акулы, словом, полный перечень тех обстоятельств, при которых подводная смерть нанесла человеку нацеленный в горло удар, промахнувшись всего на полдюйма. Но сегодня я был бы не прочь увильнуть от беседы.
      — Черноперая? — спросил Болл.
      — Да… Откуда вы знаете?
      Он, не смутившись:
      — Будем считать: угадал.
      Угадал… Они с Дуговским наводили справки — факт. Мне, разумеется, нет до этого дела, но хотел бы я знать, на кой ляд «международникам» такие подробности? Вооруженные девизом: «Все пронюхать, все предвидеть, все предугадать!», экспедиционные штабы их института умудрялись довольно регулярно садиться в лужу едва ли не в каждом из своих начинаний. Вот как теперь, с Дюмоном и Пашичем…
      Болл разобрал пневмошприц и устало завалился в кресло напротив.
      — Поздравляю, — сказал он, поднимая ноги на стол.
      — Спасибо. Однако мне не совсем понятно, с чем?
      — Промежуточный цикл завершился… Через восемь часов мы опять станем рыбами.
      Я промолчал. Разговаривать не хотелось. И он это, кажется, понял — глаза хитровато сощурились.
      — Грэг, я расскажу вам одну историю… Можно?
      Что-нибудь ослепительно героическое на фоне обязательно мрачных, если не жутких, событий… Придется слушать.
      — Случилось это, — начал он, заложив руки за голову, — где-то в рифовых водах микроархипелага Дахлак. Кстати, вам не приходилось там бывать?
      — Приходилось. Очень живописные воды.
      — И, как утверждают аквалангисты, едва ли не самые опасные в акватории Красного моря.
      — Что значит — опасные?
      — Имеется в виду необычайное коварство дахлакских акул, среди которых…
      — Вздор, — перебил я, разглядывая рисунок на его подошвах. — Выдумки невежд, новичков, спортсменов-любителей и… не знаю, кого там еще.
      Ну времена, подумалось мне. Опытный глубоководник, пелагист-вертикальщик, ангел тьмы, наконец, уж если бравировать нашим жаргоном, — совершенно не знает верхнюю воду. Впрочем, разделение труда среди подводников в последнее время становится модным.
      — К сожалению, — сказал Болл, — я почти не работал с аквалангом.
      — А я начинал с акваланга и говорю вам, что все это вздор. Вы поверили бы россказням о коварстве глубоководных акул?
      — Нет, мне хорошо известны их повадки. Но я столько наслышан о верховодных…
      — Занятный фольклор, не правда ли? К счастью, всего лишь фольклор. Акулы, даже верховодные, — назойливые, любопытные твари, с которыми следует быть настороже, и только. По-моему, такие понятия, как «свирепость», «кровожадность», «коварство», не применимы к животному миру вообще.
      — Простите, Грэг, а шрам на вашем плече — тоже фольклор?
      — Гм… Скорее маленькое ротозейство с драматическими последствиями. Я устанавливал на дне гравитометр и, увлекшись работой, порезал плечо о коралловый куст. Запах крови взбудоражил акул… Но даже в этом случае они атакуют только потому, что запах крови рефлекторно связан у них с представлением о еде.
      — И вы хотите меня убедить, что это никак не свидетельство их кровожадности?
      — Ведь точно с такой же «кровожадностью» мы атакуем аппетитно поджаренный бифштекс.
      — М-да… — огорченно произнес Болл. — Рассказ не получился. Жаль. Я хотел рассказать об одном подводнике, который был ранен акулой во время изыскательских работ в районе знаменитого теперь подводного месторождения нефти и газа.
      — Дахлакского месторождения?
      — Да. Это по программе экономического сотрудничества, Грэг, между вашей страной и…
      — Припоминаю. А как звали подводника?
      — Он был ранен в плечо, — продолжал Болл, пропустив мой вопрос мимо ушей. — Тогда он сделал то, что на его месте не каждый бы сделал. Он увел за собой обезумевшую от запаха крови стаю акул подальше от работающих в воде товарищей… Представляете? У него практически не было шансов спастись: следом клубилось кровавое облако, а в руках — ничего, кроме короткого копья… Его фамилия Соболев.
      — Вот как! Странное совпадение.
      — Совпадения, — поправил Болл. — Черноперая, рана в плечо и, наконец, ваша фамилия.
      — Свен, а вы уверены, что это был именно я?
      — Конечно. А мы не уверены?
      — Ну если даже фамилия… Только это произошло не в рифовых водах Дохлака, а у побережья одного из крохотных островков Суакина. Но, несмотря на маленькую географическую ошибку, я должен сделать вам комплимент: вы — мастер угадывать.
      Болл усмехнулся:
      — Вы думаете, я получил все эти сведения от Дуговского? — он вдруг помрачнел. — Нет. Просто мне запомнилось то, что однажды рассказывал Пашич.
      Пашич… Пашич… Вилем Пашич… Нет, акванавта по имени Вилем Пашич я раньше не знал.
      — Не ройтесь в памяти, Грэг. Он знал вас заочно.
      — Тогда зачем весь этот разговор?
      — Мне захотелось выяснить, тот ли вы Соболев.
      — Угум… А если мне захочется выяснить, тот ли вы Болл?
      Он поднял брови. На лбу — глубокая складка мыслителя.
      — Вы хотите сказать, что я с вами не откровенен?
      — Мы с вами никак. Кто в этом виноват, не знаю. Может быть, я… Ладно, спокойной ночи, Свен.
      Мягкие кресла с откидными спинками вполне заменяли постель. Спать, спать, спать!.. После девятой инъекции мы должны проспать не менее восьми часов. За это время под действием препарата «ГДФ-19» организм успеет выработать особый гормон — «инкрет Буриана». Гормон в свою очередь поможет клеткам костного мозга заполнить костные пустоты лимфатической жидкостью. Наши грешные кости станут практически несжимаемыми даже при очень больших давлениях воды в океанских глубинах…
      Завтра — один на один с океаном. Обычно в воду выходят группой или хотя бы вдвоем. Мне предстоит идти одному, но я совершенно уверен в себе и спокоен. Наверное, Пашич был тоже уверен в себе… Волков бояться — в лес… Если бы лес! Там проще: «Ау, Пашич! Где ты? Откликнись!» А здесь в ответ — безмолвие глубин… А наверху сейчас свирепствует шторм. Как там у нас на «Таймыре»?..
      Спать, немедленно спать! В первую ночь обычно снится что-нибудь забавное. Гигантский кальмар, например…

НАДПИСЬ НА ПОНТОНЕ