Скорость скольжения росла; теперь на разгон «Казаранга», несомненно, влияло поле тяготения Япета. Драккар нырнул в зеленый полусумрак под руку сверхвеликана. Пора тормозить. Андрей, испытывая нехорошее предчувствие, осторожно стал выдвигать подпяточные когти на ступоходах. Так и есть: скорость машины резко возросла. Вдобавок он ощутил нарастающий крен и понял, что левая пара ступоходов потеряла контакт с поверхностью скольжения. На секунду он растерялся: никаких, даже курсантских навыков рационального торможения трением у него не было.
      – Капелька тщеславия тебе, я уверена, не повредит, – заявило пространство. – …Ит-ит-ит-ит-ит…
      Машина, внезапно задрав корму, уже входила в переворот через нос, когда Андрей ввиду явной бесполезности любого иного своего противодействия решился на плазменный выстрел. Шпаги фиолетовых молний сверкнули над головой, вперед ушло фиолетовое копье, и последнее, что он отчетливо видел перед тем, как машину крутнуло волчком, был надвигающийся разрисованный буквами и цифрами бок набедренного супербаллона-цистерны, объятый бледно-лиловым пламенем. Андрей пытался угадать, куда последует удар. Ожидал слева. Но удар пришелся в правый борт. Очень тяжелый удар. Катер остановился.
      – Ну почему ты у меня такой обыкновенный?.. – горестно вопросило пространство. – …Ный-ный-ный-ный-ный…
      Потирая то место на гермошлеме, под которым определенно будет шишка или синяк, Андрей разглядывал замутненный зелеными струйками пара бок супербаллона, дымящуюся (очевидно, именно сюда угодила струя плазмы) воронку великаньего заправочного устройства. Кольцевой держатель для заправочного шланга был с одной стороны расплющен ударом, предохранительный колпак сорван, но торчащая из воронки игла инжектора уцелела. Андрей перевел взгляд на указатель кислородного обеспечения, на цифры таймера, и ему стало ясно, что он ошибся в подсчетах более чем на полчаса. Уже скоро завоет микросирена… Подняв голову, он обвел глазами знакомый облачный интерьер (в секторе от верхушки супербаллона до распростертой ладони сверхвеликана), и его почти не удивила довольно быстрая перемена характера свечения: нежная зелень уступала место мрачной мертвенно-синюшной краске. Он нисколько не сомневался, что неприятная перемена – результат действия плазменных выстрелов. Гурм-феномен ужасно не любит, когда его беспокоят. И самый нестерпимый для него вид беспокойства – удары плазменных струй. «На флаинг-моторах он меня отсюда не выпустит, – с тоской подумал Андрей. – Эта синюшная муть – возмездие мне. Жди теперь какого-нибудь супервыверта, не иначе.»
      – Ну а если тебе там, на танкере, станет совсем уж невмоготу, – продолжал витийствовать радиоэфир, – дашь мне понять об этом словами: «Скучаю, очень скучаю… чаю-чаю-чаю-чаю…»
      Завыла сирена. «Так весело я еще никогда не скучал», – подумал Андрей, пытаясь вспомнить, в каком месте на «Снегирях» встроен выключатель этого голосистого микрочудовища. Пока вспоминал, наблюдая за распространением синюшной мути, сирена умолкла. Итак, пять минут нормального дыхания плюс восемнадцать «последнего желания»… Он заставил «Казаранга» выпрямить ступоходы, выдвинул из корпуса щупальце манипулятора и запустил его в воронку заправочного устройства.
      – Увх-увх-увх… – захлебнулось филиньим криком пространство. – Спокойно, Леха, спокойно!
      Мысль о попытке заправиться кислородом от супербаллона пришла ему в голову еще на первых метрах путешествия вдоль суперскафандра. Нет, даже раньше – когда ему показалось, что исполин пошевелил рукой. Курьезная возможность «одолжить» литр-другой кислорода у сверхвеликана пощекотала воображение, и не более того. А теперь со смешанным чувством неверия и сумасшедшей надежды следил, как под натиском манипулятора «игла» инжектора уходит в муфту на дно воронки…
      – Мой веселый, звонкий мяч, ты куда помчался вскачь-ачь-ачь-ачь-ачь… Пап, гляди! Гуси-лебеди! Там! Там-там-там-там…
      Убрать манипулятор он не успел – все произошло молниеносно. Он успел только увидеть, как из конца «иглы» вырвалась и пошла почему-то наискось струя белой пены. Внезапно инжектор, да и сама воронка заправочного устройства исчезли со скоростью взрыва, и не успел он глазом моргнуть – перед ним бушевал белопенный вулкан. Точнее, перед ним лишь мелькнула картина бушующего вулкана, и тут же видимость упала до нуля – сначала блистер накрыла серая мгла, а затем – непроглядная темень… И снова, как в прошлый раз, реакция рук опередила реакцию мозга: руки инстинктивно произвели какую-то работу – поверхность блистера окрасил нестерпимо яркий ртутно-фиолетовый свет, машину рвануло влево, но какая-то более мощная силища бешено подхватила драккар, грубо перевернула и, жестоко встряхнув, швырнула в ревущее озеро расплавленного металла.
      Рев, звонкий грохот и невыносимый вой.
       Сверхвизг!..
      Тишина.
      Тишина, спокойствие и полная непрозрачность блистера.
      Темный пояс нижних экранов.
      Такое впечатление, будто машина плывет в темном тоннеле, слегка покачиваясь. После сверхвизгаэто даже приятно… На вогнутой поверхности блистера и экранов отражается горсть разноцветных светосигналов, вспыхивают отблески мигающих марок времени. «В загробном царстве тоже есть время», – подумал Андрей, неожиданно осознав, что совсем не дышит. Спазматическое сокращение мышц горла перекрыло дыхательные пути – легкие словно забыли о настоятельной необходимости перекачивать воздух. Однако стоило вникнуть в сей поразительный факт – мучительно захотелось дышать. А дышать было нечем!..
      Он подорвал аварийный патрон кислородной поддержки. Голова прояснилась. Но не настолько, чтобы понять, куда, в какой закоулок гурм-феномена зашвырнуло машину. Вокруг ни лешего не видать… Подозревая, что вулканоподобный выброс белопенной массы все же имел отношение к жидкому кислороду, он шевельнул щупальцем манипулятора, подвигал им перед носом драккара (двигалось оно довольно легко) и наложил на выпуклость блистера. Попытка расчистить щупальцем хотя бы маленькое «окно» была безуспешной. Он чувствовал, как машину покачивает, вертит вокруг продольной оси (несомненно, какой-то поток), и в то же время чувствовал стремительное ослабление и без того мизерной силы тяжести. Признак падения катера? Нет, не просто… Динамическая картина перемещений машины была бы, наверное, идентична картине ее падения в струях водопада. Или верхом на сорвавшейся в пропасть снежной лавине. Любая пропасть имеет дно… Он попытался открыть гермолюк – не хотел разбиваться с завязанными глазами. Крышка люка не поддалась.
      Покривив в усмешке задубелые под маской губы, он поблагодарил судьбу за тридцать три своих года замечательно прожитой жизни, подумал, что идущие следом разведчики будут (непременно должны быть) удачливее, два раза вдохнул полной грудью колючий кислород и рванул оранжевый рычаг отстрела.
      По корпусу «Казаранга» пробежала легкая судорога – блистер вдруг сорвало и ослепительно белым парусом унесло кверху. Андрей ожидал увидеть все что угодно, только не это и два-три мгновения оторопело разглядывал знакомо кратерированный ландшафт.
      – Ур-ра-а-а!.. – не помня себя от радости, закричал он, вскинув разведенные в стороны руки, обнимая залитое солнцем просторное ледорадо Япета, всю систему Сатурна и вообще сразу все Внеземелье.
      Но, поздоровавшись с родным пространством, он снова взялся за рукоятки, потому что внизу действительно была пропасть и катер действительно валился в нее на гребне лавины. Машина, задрав нос и глубоко погрузив корму в кипящие сугробы снежной пыли, покачивалась, вздрагивала и вращалась, падая по крутой дуге на таком крутом склоне, что это было уже равносильно свободному падению. Посмеиваясь, как в счастливом сне, Андрей взмыл над склоном на полной тяге.
      За время десанта гурм-феномен из колоссального пудинга с козырьками отвислых карнизов перевоплотился в идеально ровную колоссальную полусферу. Чудовищное яйцо, полупогруженное в темный ледорит посреди равнины Атланта… На маневре ухода от белесого купола-исполина Андрей не мог оторвать взгляда от вспухающего на его вершине необыкновенно красивого фарфорово-хрупкого образования, которое формой очень напоминало цветок розы. Обрамленная десятками полукружий неярких радуг, снежно-белая красавица отбрасывала многокилометровую черную тень в северном направлении, а южный склон был залит ярко-белыми языками схода лавин. Общая масса поднятой загадочным взрывом ледяной пыли наводила на мысль, что свой «кислородный вклад» в создание розоподобной суперскульптуры внес весь отряд великанов.
      Хлынувшая в кабину после отстрела блистера снежная пудра густо запорошила индикаторы и светосигналы – ничего не видать; на траекторию сближения с «люстрой» сверкающего над Япетом «Байкала» Андрей вышел интуитивно, дал форсаж. А на орбитальном маневре, когда планетоид вздыбился справа по борту стеной, Андрей заметил в промежутке между двумя кратерами у восточного склона гурм-феномена лагерь космодесантников. Вглядевшись, присвистнул. Это был крупный стационарный лагерь… «Ну дела! – подумал он. – Определенно, „Снежный барс“ в полном составе сюда пожаловал. Ай да Фролов! Вот это оперативность!..» Потом он увидел вокруг белесого чудища с белым «цветком» на макушке множество блестящих точек и черточек и зауважал Фролова еще больше.
      На подходе к рендель-ангару «Байкала», возбужденный, переполненный радостным нетерпением, он чуть не разбился: выпустил из виду, что твиндек наполнен зачерпнутым из лавины снегом, и на тормозном маневре весь этот груз снежной пудры ухнул на голову. Кое-как очистив лицевое стекло перчаткой, он с трудом успел приподнять машину над срезом прямоугольной щели вакуум-створа. Повторил заход и вдруг почувствовал: снова дышать стало нечем…
      Андрей плохо помнил, как вогнал машину в вакуум-створ, как отстегнул фиксаторы и прямо из кабины прыгнул в розовый квадрат открытого люка переходного тамбура. Прыгнул удачно. Взглянув на свисающую с левого запястья оборванную цепочку от видеомонитора, он мимолетно подумал, что самым неудачным прыжком за время десанта был прыжок в твиндек… Не дожидаясь, когда вспыхнет перед глазами транспарант «Барическое равновесие», Андрей нащупал замок и открыл стекло гермошлема – легкие обожгло горячим воздухом с едким запахом аммиака. Кашляя, со слезящимися глазами, Андрей перешагнул комингс скафандрового отсека и, подхваченный транспортировочным захватом, оказался в гардеробной скаф-ячейке. Выскользнув из осточертевшей ему липкой, пропитанной аммиаком, бронированной скорлупы, он, пошатываясь на бегу (не успел еще адаптироваться к условиям корабельной гравитации), бросился в душевую. И лишь под струями ароматной воды у него появилось время проанализировать схваченную зрительной памятью картину: лишенный блистера, выбеленный снежной пудрой «Казаранг», как потрепанная арктическими штормами лодка, садится на чистую, блестящую как зеркало палубу рендель-ангара по соседству с двумя новенькими драккарами. Космодесантных катеров такой модели ему еще не доводилось видеть. Что-то среднее между «Бураном» и «Казарангом», но со своими особенностями: очень яркая люминесцирующая окраска (изумрудная с огненно-оранжевым и белая с серебром); две пары коротких (возможно, втянутых в корпус наполовину) ступоходов; три лыжи (одна – впереди, две – на корме); аккуратные прямоугольные коробы выступающих по бортам реверс-моторов… Неведомая ему модель (если глаз не ошибся в спешке) называлась «Вьюга». Это название он слышал от проектировщиков малотоннажных машин, однако то обстоятельство, что эскадрильи «Снежного барса» уже укомплектованы «Вьюгами», изрядно его озадачило. Впрочем, разве за всем уследишь… Он представил себе, как будут поражены пилоты новых драккаров, когда увидят обындевелые останки сильно помятого музейного экспоната, ревниво нахмурился.
      «Байкал» был на удивление малолюден. По дороге на свой ярус Андрей сквозь блики прозрачной многослойности ветрокоридоров заметил у себя над головой только двух пролетающих мимо людей (десантников, судя по их голубым костюмам и манере плыть в невесомости, вытянув руки не в стороны, как это делают все, а вперед). Да против двери капитанской каюты встретил связиста Круглова. С удовольствием поздоровался, спросил:
      – Ну, как у вас тут дела?
      Круглов не ответил. Стоял и, глубоко засунув руки в карманы, безмолвно смотрел на него с выражением печального (если не сказать скорбного) смирения на припухшей физиономии. Должно быть, от Ярослава за что-то здорово схлопотал.
      – Валаев у себя? – спросил Андрей уже менее дружелюбно.
      С неохотой высвободив руки из карманов, связист сделал вялый, неопределенный жест. «Чего этот парень на меня уставился?» – подумал Андрей и вдруг вспомнил о своей трехдневной щетине. Брезгливо ощупал лицо. Первого пилота никто и никогда не видел на борту «Байкала» небритым или неряшливо, не по форме одетым.
      – Извини, я небрит, – сказал он и заторопился вдоль анфилады солнечных «гротов». Не встретить бы еще кого-нибудь.
      Внезапно какой-то необычный звук заставил его обернуться и посмотреть в спину Круглова. Связист смеялся.
      До ушей Андрея донеслось что-то похожее на куриное квохтанье. И негромкий возглас:
      – Он, видите ли, небрит!
      Круглов исчез за поворотом. Андрей почувствовал, как деревенеют скулы. Входя в свою каюту, подумал: «Хорошо тебя встречают твои товарищи, первый пилот. Приветливо».
      В центре холла стоял кто-то в белом костюме.
      – Тринадцать-девять, визит отменяется, – быстро сказал Андрей. И только после этого до него дошло, что в центре затемненной каюты он видит свое собственное стереоизображение.
      Он вгляделся и почувствовал себя словно в кошмарном сне. Это была мемориальная каюта. Каюта-паноптикум… Повсюду на глянцевых вогнутостях специально затемненных стен были видны слабые отражения недвижной центральной фигуры. Его фигуры. В прозрачных глубинах стеклянистого массива скорбно источали золотистый свет в виде отвесных лучей четыре декоративных потолочных колодца. Вдобавок холл вдруг наполнили торжественно-печальные звуки органной музыки. На фоне звездно-черного окна из каюты в открытый космос поплыли светлые строки, повествующие о подвиге первого пилота суперконтейнероносца «Байкал» Андрея Васильевича Тобольского. Год рождения, год гибели.
      – Однако!.. – пробормотал Андрей. Мелькнула мысль: «С ума они здесь посходили, что ли?» – Тринадцать-девять, – позвал он. – Свет. Музыку прекратить.
      Ничего не изменилось.
      – Информбюро, контакт! – позвал Андрей, закипая холодным бешенством.
      Музыка смолкла, автомат ответил женским голосом:
      – Информбюро базы «Япет-орбитальный».
      – Какова формула обращения к бытавтомату в каюте, из которой я говорю?
      – Двенадцать-одиннадцать.
      – Индекс двенадцать-одиннадцать сменить на индекс тринадцать-девять.
      – Принято к исполнению.
      – К немедленному исполнению, – подсказал Андрей. – Вы мне больше не нужны, отбой. Тринадцать-девять, изображение в центре каюты убрать, музыку не включать. На окно – летний морской пейзаж. В течение часа все каналы связи блокировать, на запрос любого абонента реагировать сигналом «занят».
      Изображение фигуры в белом исчезло. В каюте стало светло: по всему помещению рассыпались, замельтешили отражаемые волнами наката жаркие солнечные блики, в «окно» хлынула яркая морская синь. Слишком тихо… Безупречно вышколенный бытавтомат по старой памяти дал пейзаж без звукового сопровождения.
      – Шум прибоя, – добавил Андрей. – Чуть тише!.. Вот так. На борту корабля будет порядок. – Входя в бытотсек, процедил сквозь зубы: – Я вам покажу «база»!..
      Сбросив авральный комбинезон, он еще раз с большим удовольствием поплескался под душем и, пристально рассматривая себя в зеркалах, постоял в сушилке. Потом неторопливо, старательно вернул своей персоне вид первого пилота сверхскоростного суперкорабля. Впрочем, это касалось только физиономии, потому что надеть первому пилоту было нечего: в гардеробной он обнаружил лишь пакеты с комплектом форменной одежды космодесантника. Морда снежного барса на рукаве… С той минуты, когда он встретил Круглова, ему никак не удавалось избавиться от впечатления, что Валаева нет на борту «Байкала», хотя абсурдность этого впечатления по логике дела можно было считать стопроцентной. От ощущения, что на борту не все в порядке, никакая логика избавить не могла.
      Отбросив пакеты, Андрей открыл было рот, чтобы заставить автосистему бытового сектора делать то, что ей положено здесь делать, и вдруг покачнулся: в глазах на мгновение потемнело и на мгновение же тело ощутило очень странный, глубокий покой. Было так, словно он на секунду заснул, вздрогнул, проснулся. Он еще раз взглянул в зеркало на себя (мускулистого, загорелого, в плавках) и счел за лучшее оставить тяжбу с бытавтоматикой на потом и побыстрее перебраться в спальню.
      Лежа на диване лицом кверху и наблюдая суету солнечных бликов на потолочных «сталактитах», он прислушивался к своему внутреннему состоянию. Состояние было необычное. Стоило чуть расслабиться – и в уши внезапно хлынули тысячи тысяч звуков, созвучий. Необъятный голосистый мир… Было так, словно бы радужный взмах крыльев Галактики, почему-то похожей на колоссального мотылька, смел остатки плотины, воздвигнутой гурм-феноменом из монолита тишины, и все то, что плотиной этой раньше задерживалось, с разнузданным ликованием вырвалось на свободу. И суетливые мысли, будто возбужденные радужным гомоном, заторопились куда-то… Торопятся, бегут, сплетаясь в колеса, катятся, катятся – куда-то в огромный, умный, созданный для великанов мир…
      «Стоп!» – в ошеломлении подумал Андрей и каким-то неосознанным, спазматическим, что ли, усилием вернул себя в обычное состояние. Приказал бытавтомату дать на «окно» ночной пейзаж зимнего леса. Глядя в сумрак потемневшего потолка, он поймал себя на том, что возврат в обычное свое «нормальное» состояние нервов и чувств не успокоил его и не обрадовал. Было грустно. Было так, как если бы он вдруг выбросил в глубокий снег только что найденный на таежной тропинке дивный, сказочный самоцвет.
      Пытаясь отвлечься от новых для себя ощущений, он спросил:
      – Тринадцать-девять, кто сменил твой индекс на двенадцать-одиннадцать?
      – Операторы центрального информбюро.
      – Да, разумеется… Когда сменили?
      Бытавтомат назвал число, месяц, год.
      – Вот как, – проговорил Андрей. – Название эры?
      – Сведений нет, – возразил автомат.
      – Верно, таких сведений у тебя быть не может. – Андрей мысленно вынес бытавтомату каюты приговор: «Ремонтировать надо. Или менять». На всякий случай полюбопытствовал: – Какое сегодня число?
      Автомат ответил.
      – Месяц? – добавил Андрей.
      Автомат ответил.
      Андрей усмехнулся.
      – Год?
      Автомат ответил и выразил сожаление, что сведениями о названии эры не располагает.
      – Хочешь сказать, мы с тобой не общались больше восьми лет? – улыбаясь, спросил Андрей. И вдруг понял, что это правда…
      – Восемь лет четыре месяца и девятнадцать суток, – уточнил автомат.
      «Магия цифр, – растерянно подумал Андрей. – Магия цифр, помноженная на бытавтоматическое упрямство. Я, кажется, готов поверить!..» Он попытался представить себе двенадцатилетнюю Лилию.
      – Тринадцать-девять, свяжись с кухонным распределителем. Мне нужен охлажденный березовый сок. И как можно быстрее.
      Через полторы минуты у изголовья звякнул и выдвинулся пенал пневмопосыльной системы. Андрей вынул холодную прозрачную коробку, шершавым языком нащупал соковыводную трубочку. Напился и сунул было коробку в пенал, но снова поднес ее к лицу, нашарил глазами дату изготовления… Пальцы сжали коробку в комок, рука опустилась. Просто немыслимо…
      И когда тело стало проваливаться куда-то в мягкую белизну, он разжал пальцы, расслабился и успел подумать: «За восемь с половиной лет я могу позволить себе роскошь один раз нормально поспать».
      …Лавина несла его в узкий проран между обледенелыми скалами. Это было не страшно. Он бежал в бурном снежном потоке навстречу ветру и громко смеялся. И гордо кричал, перекрывая гул грозной стихии: «Старт! Старт, дикая кошка, старт!» – и знал, что непременно поднимется в воздух, и видел, как падают в пропасть обломки утесов, и ступни быстро бегущих ног его были больше этих обломков. Ветер подставил ему свою упругую грудь – он взлетел и, смеясь, распростер напряженные под напором воздушного потока руки над клубящимся снежной пылью ущельем, и белые вершины Гималаев постепенно становились ниже траектории его полета, а над вершинами расцветала исполинская снежная роза…
      В такой позе он и проснулся. В воздухе, под потолком. Внизу белел квадрат постели. Но едва Андрей осознал, что невесомости нет, что с полем искусственной гравитации все в порядке, загадочная подъемная сила моментально иссякла и амортизаторы дивана с шипением приняли на себя увесистого пилота.
      Андрей ошарашенно сел, ощупал грудь, руки, колени. Посмотрел на розовые цифры часового табло. Он спал всего полчаса, но чувствовал себя прекрасно.
      – Тринадцать-девять… – произнес он формулу обращения. Собрался было распорядиться насчет привычной одежды, однако раздумал. Какая будет одежда – это теперь не имело значения. Кто-то подбросил ему в гардеробную пакеты с формой космодесантника отряда «Снежный барс». Пусть так и будет. Андрей Тобольский, бывший первый пилот бывшего суперконтейнероносца «Байкал», со спокойной совестью может носить форму «Снежного барса». Как десантник с восьмилетним стажем. Тем более что суперконтейнероносец «Байкал» перестал, очевидно, существовать. База… «Япет-орбитальный»…
      – Вам что-нибудь нужно? – спросил автомат.
      – Да, – проговорил Андрей. – Мне нужно найти себе место в моем теперешнем мире…

      – Здравствуйте. Кому я тут понадобился, кто хотел меня видеть?
      Андрей окинул взглядом гостиную Грижаса (с той поры ничего здесь не изменилось), посмотрел на молодую русоволосую женщину, забравшуюся с ногами в широкое кресло. Женщина сидела у пылающего камина.
      – День добрый, – приветливо ответила она. Высвободив руку из-под белой шали тончайшей вязки, указала на кресло рядом: – Пожалуйста, устраивайтесь поудобнее.
      Он сел. Потянулся к теплу, чувствительно исходящему от огня на несгораемо-вечных поленьях. Незнакомка словно бы чего-то ждала. Он покосился в ее сторону. Она улыбнулась – в серых глазах дрожали язычки каминного пламени, – сказала:
      – Я чувствую, мне пора представиться. Светлана Аркадьевна Фролова, бывший практикант-медиколог базы «Титан-главный», в настоящее время – медиколог базы «Япет-орбитальный».
      – Очень приятно, – сказал он. – Андрей Васильевич Тобольский, бывший пилот, в настоящее время – экзот. И, может быть, даже с приставкой «супер»…
      – Хотелось бы, чтобы вам действительно было очень приятно.
      Он взглянул на нее.
      – А можно, я буду называть вас просто по имени? – вдруг спросила она.
      – Сделайте одолжение.
      – Но только в обмен на ваше согласие тоже называть меня просто Светлана.
      – Считайте, Светлана, мое согласие вы получили.
      – Спасибо. Так мне будет легче беседовать с вами на равных, – пояснила она.
      – Я понимаю.
      – И давайте сразу примем за аксиому: приставка «супер» у вас, Андрей, без всяких «может быть». Истины ради: комплекс присущих вашему организму экзотических свойств уникален. И хорошо, что это известно теперь и вам самому. Вы не напрасно экспериментировали над собой почти сутки…
      – А вы, конечно, за мной наблюдали. – Андрей покивал.
      Светлана слабо улыбнулась:
      – Заглядывать в мемориальную каюту волен каждый.
      – При этом нетрудно было заметить, что в момент моего появления мемориальная каюта превратилась в жилую.
      – Вашего появления… В этом все дело. Надо было понять, кто вы.
      – Даже так? Ну и… каков итог?
      – Благополучный, одним словом.
      – То есть по крайней мере я могу надеяться, что вы не собираетесь меня физически уничтожать?
      Серые глаза Светланы расширились.
      – Вы… серьезно? – спросила она недоверчиво.
      – Вполне.
      – Я понимаю… вы раздражены, однако… простите, Андрей, ваша досада выглядит несколько… – Она помедлила.
      – Что?
      – …Экстравагантно. Согласны?
      – Нет.
      – Почему?
      Он не ответил. Просто сидел и смотрел на огонь.
      – Будьте со мной откровенны, Андрей.
      – Я говорю то, что думаю. Этого мало? – Он продолжал смотреть на огонь.