Мы попросили Тимкова взять ка себя труд провести еще один такой эксперимент, но получили отказ. «Экспериментировать над своим другом я не намерен, — заявил Тимков. — К тому же я убежден, что третий эксперимент в условиях „Орлиного пика“ ничего нового вам не даст». Нам оставалось признать его правоту и внести в совою картотеку странный «эффект метеостанции». С экспериментами мы решили повременить, дополнительный материал могло нам дать простое наблюдение за Кизимовым…
      Никольский остановился, вопросительно взглянул на Гэлбрайта.
      — Продолжайте, прошу вас, — Гэлбрайт кивнул.
      — Собственно, я рассказал почти все. Наблюдение за Кизимовым действительно было результативным. Отдел Наблюдения преподнес нам сюрприз
      — поющие деревяшки вот наподобие этой… — Никольский постучал по крышке футляра. — И мы решили, что располагаем достаточным материалом для прямой беседы с производителем мелких чудес. Один из наших сотрудников посетил Кизимова в его дачном особняке и попытался установить контакт. Попытка провалялась. Кизимов выпроводил визитера ненамного вежливее, чем сделал это в отношении мистера Хаста. Тогда мы предложили строптивому собеседнику быть с ответным визитом у нас. Если интересуетесь подробностями состоявшегося разговора, мы подготовили звукозапись на картоне номер девятнадцать.
      Гэлбрайт нашел нужный картон и передал Фрэнку. Поднял руку, призывая к тишине, хотя безмолвие в холле нарушалось только нетерпеливым сопением Хаста. Фрэнк нащупал в крышке стола щель лингверсора, бросил в нее пластмассовый прямоугольник.
      — Запись немного сокращена, — успел предупредить Никольский. — Изъяты детали, которые не относятся к делу.
      В колонках спикера на потолке пронзительно заверещала настройка лингверсора.
      Первую фразу трудно было понять. Автомат-переводчик быстро менял варианты фонем в поисках тональности, наиболее близкой к звуковому оригиналу. Вторая фраза звучала сравнительно чисто:
      — Прошу вас, назови… свои фами… имя, род занятий.
      — Простите, как мне вас называть?
      — Можете называть меня инспектором.
      — Инспектор, я попросил бы вас избавить меня от формальностей. Скажите сразу, что вам от меня угодно, и я постараюсь или ответить вам прямо…
      — Или?
      — Или не ответить.
      Длинная пауза.
      — Скажите, Кизимов, почему вы избегаете открытого разговора с представителями Управления космической безопасности?
      — Вопрос поставлен неверно. Я избегаю говорить лишь на темы, обсуждать которые не нахожу возможным.
      — Позвольте спросить почему?
      — По причинам сугубо личного свойства.
      — Вы не могли бы сказать о причинах подробнее?
      — Нет, не мог бы.
      — Вы связаны определенными обязательствами?
      — Я не понял вашего вопроса.
      — Вы давали кому-нибудь обязательства не касаться интересующих нас тем?
      — Ах, вот оно что… Нет, не давал.
      — С кем вы поддерживаете дружеские отношения?
      — Это мое личное дело.
      — Вы считаете своим другом Жана Лорэ?
      — Да, считаю.
      — Вы сознаете, что ваши необычные свойства, приобретенные, видимо, за пределами нашей планеты, не могли нас не заинтересовать?
      — Это ваше дело.
      — Это общественное дело, Кизимов!
      — Я ведь не сказал — личное.
      — Себя вы противопоставляете обществу?
      — Ни в коем случае, инспектор! Разрешите вопрос?
      — Да, конечно.
      — По-вашему, я представляю собой угрозу обществу?
      — Вы должны понимать, что мы не имеем права не учитывать такую вероятность. А как бы на этот вопрос вы ответили сами?
      — Отрицательно. То есть для общества я опасен не более, чем любой другой «обыкновенный» житель планеты Земля.
      — То есть вы сознаете свою необыкновенность?
      Недолгая пауза.
      — Сознаю, разумеется… Но кому от этого хуже, кроме меня?
      — Простите, я вас не понял.
      — Инспектор, поверьте мне на слово: моя необыкновенность для меня такая же загадка, как и для вас.
      — Может быть, это болезнь?
      — Должен вас упрекнуть: вы не очень внимательно просмотрели мой бюллетень служебного спецкарантина. Заключение медэкспертизы гласит: «Здоров. С учета спецкарантинного сектора снят. Бессрочный пропуск на планету Земля выдан».
      — Хорошо, не болезнь. Назовем это как-нибудь по-другому.
      — Да, вы правы. Суть, конечно, не в терминах… Это неизвестно где и неизвестно как приобретенные свойства, необычные для «нормального» человека. Предупреждаю возможный вопрос: я действительно не знаю где и не знаю как.
      — А вам не хотелось бы избавиться от такого «приобретения»?
      — Видите ли… Для меня это уже не имеет значения.
      — Как понимать ваш ответ?
      — Как вам будет угодно.
      — А для других?
      — Что для других?
      — Это имеет значение?
      — Простите, о чем вы спрашиваете?
      — Вам не приходилось говорить на эту тему с другими обладателями подобных свойств… ну, скажем, с Лорэ?
      — Лорэ?… Нет, не приходилось.
      — Вас удивил мой вопрос?
      — Да. При чем здесь Лорэ?… Ах, понимаю!..
      — Вы с Лорэ ничего не знали о способности друг друга оставлять «черные следы»?
      — Вероятно, вы говорите о… Нет, за Лорэ я этого не замечал. Я полагал, что кроме Йонге и меня…
      — …Феноменов такого рода больше не существует?
      — Да. Ну что ж… тем хуже для Лорэ.
      — Что вы имеете в виду?
      — Прежде всего вашу назойливость. Я всегда опасался дать вам для нее поводе В отношении «черных следов», как вы называете их, я проявлял особую осторожность. Дело прошлое, инспектор, но скажите мне откровенно, где вы могли заметить оставленный мною «черный след»?
      — В умении скрывать «черные следы», Кизимов, вы достигли совершенства. Мы их не наблюдали ни разу. Мы располагаем косвенными данными. Но откровенность за откровенность. Скажите как Йонге относится к своему положению феномена?
      — Думаю, он не в восторге.
      — Почему вы говорите об этом в форме неуверенного допущения?
      — Уверенного, инспектор. По аналогии с ощущениями собственной персоны.
      — И только?
      — О, этого достаточно!.. Даже с избытком.
      — Йонге знает, что вы его аналог по ощущениям такого рода?
      — Думаю, нет.
      — Откуда вам известно, что Йонге ваш собрат по феноменальным свойствам?
      — Однажды я случайно видел оставленный им «черный след».
      — Как объяснил он вам это явление?
      — Он сделал вид, что ничего особенного не произошло.
      — А какова была ваша реакция?
      — Я сделал вид, что ничего особенного не заметил.
      — В беседах с ним вы никогда не касались этой темы?
      — Нет. Это не та тема, которая могла бы доставить удовольствие.
      — Неприязнь к этой теме как-то связана с вашей работой в Пространстве?
      — Маленькое уточнение, инспектор: в Пространстве я уже не работаю. Полтора года назад вышел в отставку. Сейчас я работаю в школах первого цикла инструктором спортивных игр для школьников среднего возраста и прошу вас принимать меня именно в таком качестве.
      — Вы хотите сказать, что не поняли моего вопроса?
      — Я хочу сказать, что на вопросы, как-то связанные с прошлой моей работой в Пространстве, я отвечать не буду.
      — Но это главное, что нас интересует, Кизимов!
      — Будем считать, что я не сумел удовлетворить вашу любознательность.
      — Странный каприз…
      — Скорее вынужденная самооборона.
      — А как, по-вашему, поведут себя в подобной ситуации Лорэ и Йонге?
      — Это их личное дело.
      — Еще вопрос, Кизимов. По дороге в мой кабинет вы прошли коридором со стенами в виде пластмассовых жалюзи…
      — Я помню, инспектор.
      — Дело в том, что жалюзи скрывают комплекс аппаратуры, совершенно аналогичный тому, которым оборудована метеостанция «Орлиный пик».
      — Я прошел мимо, но никаких нарушений в нормальной работе приборов не обнаружено, так?
      — Вот именно. Как вы объясните, что эксперимент не удался?
      — Он удался, инспектор. До крайней мере, вам удалось установить, что мое присутствие не обязательно действует на электронные нервы приборов.
      — Каким же образом вы сумели дважды подействовать на «электронные нервы» аппаратурного комплекса метеостанции «Орлиный пик»?
      — Уверяю вас, это неумышленно. Очевидно, это зависит… от характера моих эмоций.
      — То есть?
      — На «Орлином пике» я находился в состояния приподнятости, если не сказать — восторга. Чистейший воздух, живительный холод, голубизна ледников… ну и все такое.
      — То есть вы способны воздействовать на электронную аппаратуру только в состоянии накала положительных эмоций?
      — Видимо, так. Но я не уверен, что это происходит всегда. Иначе на метеостанции я вел бы себя осмотрительнее.
      — А как насчет накала отрицательных эмоций?
      — Сегодня я уже успел побывать в экспериментальном коридоре. Выводы делайте сами.
      — Значит, способность воздействовать на приборы вам подконтрольна?
      — Да, если я не забываю следить за своим настроением.
      — «Черный след» тоже вам подконтролен?
      — К сожалению, нет. Малейшая неосторожность и… Но я стараюсь быть осторожным.
      — В каком-нибудь смысле это явление представляется вам опасным?
      — Только в том смысле, что оно вызывает всеобщее любопытство. В других отношениях оно опасно не более, чем тень от хвоста отдыхающей на заборе вороны.
      — Вы нам могли бы продемонстрировать сам «черный след» и то, как он возникает?
      — Мог бы. Но не прежде чем получу от вас твердые гарантии, что на этом все наши с вами недоразумения будут исчерпаны.
      — Увы, Кизимов, мы не готовы дать такие гарантии.
      — В свою очередь, инспектор, я, увы, не готов к демонстрированию «черных следов».
      — Впервые с этим явлением вы встретились в Пространстве, не так ли?
      — Я устал, разрешите мне вас покинуть. Не давайте мне повод усомниться в действенности всемирного Закона о личных свободах граждан планеты.
      — До свидания, Кизимов. Благодарю вас за исключительно интересную беседу. Надеюсь, у нас еще будет повод свидеться вновь.
      — Вряд ли, инспектор. Но вы мне чем-то понравились. Хотите добрый совет?
      — Я весь внимание.
      — Оставьте нас в покое, инспектор: Лорэ, Йонге, меня… Этот «след» никуда не ведет. То есть я хочу сказать, что здесь нет криминала. Не ройтесь в наших душах, не надо. Хотя бы потому, что это не только бессмысленно, но жестоко. Будьте здорова, инспектор!
      Запись кончилась, лингверсор умолк. Никольский и Гэлбрайт обменялись многозначительными взглядами. Остальные словно бы ждали чего-то еще. Даже неугомонный Лангер сидел неподвижно, подперев голову кулаком, и глаза его были на редкость задумчивы.
      Гэлбрайт покопался в груде разложенных на столе документов, отобрал половину, сделал Кьюсаку знак подойти. Кьюсак взял отобранные листы, шеф тихо с ним поговорил и выпроводил за дверь. Фрэнк понял, что документы отправлены на обработку в аналитический цех.
      После ухода Кьюсака Гэлбрайт объявил перерыв.
      — Парни, — сказал он, — вы все свободны до шестнадцати ноль-ноль.
      Фрэнк поднялся вместе с ребятами.
      — Все, кроме Полинга, — добавил шеф. — В названный час сбор в этом холле.
      Ребята потянулись к выходу. Фрэнк, стоя за столом, смотрел им вслед. Лангер обернулся и ободряюще ему подмигнул. Фрэнк сел. За столом никого уже не было. Никольский, разминая ноги, вышагивал у окна. Гэлбрайт и лысый старик о чем-то переговаривались возле бара. Вернее, говорил шеф. Консультант рассеянно слушал, держа в неудобно вытянутой руке стакан с молочным коктейлем, я бале заметно, что навязанный ему кем-то стакан он держит просто из вежливости. Фрэнк уставился на футляр с ореховой тростью. Ему хотелось пощупать загадочное изделие Нортона, но открыть футляр он почему-то не решался.
      Никольский подступил к окну вплотную. С высоты семнадцатого этажа были видны многоцветные автострады, маленькое озерко в бетонных берегах, наполовину закрытое кронами старых платанов, блестящая полоса прямого и тоже взятого в бетон канала, пересекавшего огромный старый парк, я дальше пятнистые желто-зеленые спины холмов. За холмами было морское побережье, но его отсюда не было видно, я Никольский с мимолетной завистью о нем подумал. Подошел Гэлбрайт, взглянул на холмы, вполголоса произнес:
      — Кажется, Полинг нервничает.
      — Еще бы, — не оборачиваясь, ответил Никольский. — Его можно понять.
      — Его — да. Однако поймет ли он сам исключительную важность своей миссии…
      — Вы правы. Ситуация… гм… деликатная.
      — Без его помощи мы очень рискуем затянуть это дело.
      — Признаюсь вам, Гэлбрайт, — мягко сказал Никольский, — надежда на миссию Полинга представляется мне иллюзорной.
      — Мне тоже. И если бы не крайняя нужда, я пощадил бы родственные чувства своего подчиненного. Но чем черт не шутит…
      Солнце, отражаясь в зеркале озера, слепило глаза, и Никольский надел очки-светофильтры.
      Гэлбрайт спросил:
      — Намерение связаться с нами возникло у вас после беседы с Кизимовым?
      — Да, как только Кизимов незаметно для себя проговорился о Йонге К тому же появление Хаста на Памире убедило нас, что «черный след» попал в поле зрения Западного филиала. Мы решили не чинить препятствий вашим попыткам самостоятельно установить контакт с Кизимовым. Мы понимали: неудача заставит Хаста обратиться к нам с каким-то предложением о согласованности действий.
      — Вы правильно понимали, — одобрил Гэлбрайт. Помолчал и добавил: — Теперь мы с вами правильно понимаем малонадежность миссии Полинга. Если так и дальше пойдет, мы рискуем сесть в большую общую западно-северо-юго-восточную лужу.
      — Не исключено, — сказал Никольский. — Это мы с вами, к счастью, тоже правильно понимаем.
      Гэлбрайт сверил свои часы с часами Никольского.
      — Я послал в аналитический цех одного из самых расторопных парней, — сказал он, словно оправдываясь.
      — Потерпим. Похоже, задержка у аналитиков связана с нашим материалом.
      — Вам крупно повезло с метеостанцией, Никольский… Вы получили великолепный предлог для прямой беседы с Кизимовым.
      — Кстати, о нашем везении, Гэлбрайт. Вам не кажется… ну если не странным, то хотя бы занятным, что в показаниях первых очевидцев фигурирует только «черный след»? Исключительно «черный след»…
      — И ни слова о чем-то похожем на «эффект метеостанции» или поющие деревяшки?…
      Гэлбрайт задумался. Никольский смотрел в окно и молчал.
      — Да… пожалуй, в этом что-то есть, — проговорил Гэлбрайт. — Либо те, кто сталкивается с «черным следом», не замечали всего остального, либо…
      Никольский молчал.
      — Либо «всего остального» раньше попросту не было?
      — Я склоняюсь в пользу последнего, — ответил Никольский. — Иначе трудно объяснить, как обладателям подобных свойств удалось миновать рогатки спецкарантина.
      — А затем и пройти полгода спустя обязательный медосмотр для бывших работников Внеземелья, — добавил Гэлбрайт.
      — Да. И еще беседа с Кизимовым… Конечно, он многого недоговаривает, настроен если и не совсем враждебно, то, уж во всяком случае, отнюдь не дружелюбно. Однако не лжет, не пытается запутать следствие. И когда он дает нам понять, что происшествие на метеостанции было неожиданностью для него самого, нет оснований этому не верить. Там, у себя, мы сделали вывод весьма тревожного свойства: интересующий нас феномен раньше дремал, а теперь по каким-то причинам стал заметно активнее. Буквально в последнее время…
      — Демон, вселившийся в наших подопечных, начинает показывать зубы.
      — Всего лишь гипотеза, — ушел от прямого ответа Никольский.
      — И довольно зловещая. — Гэлбрайт пожевал губами, размышляя. — Да, с ней придется считаться… Нет ли у вас заодно и гипотезы о причинах активности феномена?
      — Увы…
      — Жаль. Если пружина сработала где-то внутри самого черноследника — полбеды. Но если толчок направлен откуда-то извне… — У Гэлбрайта повело и резко дернуло щеку.
      Никольский посмотрел на его почти не тронутое загаром лицо. Сказал сочувственно:
      — Кстати, завтра суббота.
      Гэлбрайт понял это по-своему.
      — Завтра — очень удобный для нас с вами день, — сказал он. — Вернее, для естественной окраски визита Полинга в Копсфорт.
      — Шурин будет безумно счастлив видеть его.
      — Н-да… по предложите мне более оперативный способ разведки. — Минуту Гэлбрайт изучал пространство за окном. — В конце концов мы оставляем за Полингом право пойти на попятный, если там запахнет паленым. Меня тревожит другое…
      — Неопытность Полинга?
      — Нет. Он сообразителен, умен. Меня беспокоит вопрос: располагаем ли мы достаточной суммой сведений о черноследниках. Голыми руками Нортона не возьмешь. Вызвать его на существенный разговор можно, лишь ошеломив фактами.
      — Да, только так… Что ж, посмотрим, чем порадуют нас аналитики.
      У Фрэнка, который провел это время в одной компании с черным футляром и немым стариком, сильно испортилось настроение, и он с несвойственным ему злорадством отметил про себя, что в темных очках долговязый Никольский выглядит просто нелепо (темные очки действительно не шли Никольскому), а упитанный шеф теряет изрядную долю солидности, когда вот так елозит в кресле, то и дело нервозно глядит на часы и, натужно посапывая, озирается по сторонам, словно забыл, по какому поводу здесь очутился. Прозвищем Носорог ребята наградили шефа очаровательно метко… Умный Носорог, грозный Носорог, праведный Носорог. Трудолюбивый и проницательный Носорог. Его, Носорога, слегка побаивались, но уважали. Интересно, какое прозвище у Никольского? Ведь есть же у него какое-нибудь прозвище. Восточного типа. Скажем, Лось или Зубр. Или совсем экзотично — Копыто…
      Раздражение улеглось, и Фрэнк постепенно проникся сочувствием к этим двум корифеям оперативного сыска, несущим на своих давно не тренированных плечах бремя головоломных расследований и постоянных тревог за судьбы — только подумать! — всего человечества. Разумеется, он понимал, что, кроме сочувствия, корифеям нужна его помощь, и готов был землю рыть от усердия, но отчетливо сознавал, что в поединке с таким человеком, как Дэв, иметь в своем арсенале одно лишь усердие — это все равно, что не иметь ничего…
      — Не помню случая, когда бы аналитический цех укладывался в свои законные четверть часа, — прорычал Гэлбрайт.
      — Не рискнуть ли нам попытаться в общих чертах предугадать результаты анализа? — невозмутимо предложил Никольский.
      Гэлбрайт взглянул на него:
      — Хорошо… Окинем ретроспективным взглядам события общеизвестные, но подозрительные в свете отобранных нами фактов: Вот, скажем, незавершенное дело трехлетней давности — авария на Сиреневом плато.
      — Меркурий?
      — Да. Позволю себе напомнить обстоятельства дела. Орбитальная станция «Гелиос-2» по неизвестной причине сошла с орбиты и врезалась в энергетический комплекс «Солар»…
      — Припоминаю. И что же?
      — Любопытен список участников спасательной экспедиции, сброшенной на руины «Солара». Вернее, список участников ее десантного авангарда.
      — Я просматривал список. Там есть Кизимов, Нортон я Йонге. Но там нет Лорэ. — Никольский снял очки. — Космодесантник Лорэ вышел в отставку восемь лет назад. С тех пор постоянно живет на Земле и никакого касательства к Внеземелью уже не имеет. С другой стороны, мы уверенно полагаем, что «черный след» — феномен внеземельного происхождения.
      — Итак, вы настаиваете, что Йонге, Кизимов. Нортон, Лорэ оказались носителями «черных следов» строго одновременно?
      — Я их на чем не настаиваю. Просто легче предположить, что эта… гм… — Никольский поиграл очками, подыскивая нужное слово, — феноменизация, что ли, настигла всех четверых одновременно, при одних и тех же условиях. Давайте договоримся не затрагивать пока событий более поздних, чем отставка Лорэ.
      — Договорились. Положим в основу будущей версии принцип одновременности. — Гэлбрайт смотрел куда-то мимо Никольского.
      У Фрэнка, внимательно следившего за разговором, складывалось впечатление, будто это не столько обмен информацией, сколько размышления вслух. Размышления осторожные, как осмотр обнаруженной бомбы с хитроумным устройством взрывателя.
      — Принцип одновременности, — сказал Никольский, — дает нам реальный шанс взять быка за рога.
      — Или хотя бы потрогать за хвост, — добавил Гэлбрайт. — Что ж, будем считать этот шанс главным доводом в пользу нашего договора.
      — И единственное, что находится в нормальном соответствии с условиями нашего договора… во всяком случае, мне это так представляется…
      — Да, — сказал Гэлбрайт, — «Лунная радуга».
      Никольский с треском сложил дужки очков.
      Фрэнк понял, куда нацеливались корифеи. В перекрестье прицела разведочно-десантный рейдер «Лунная радуга». А точнее, вторая катастрофа на Обероне…
      Момент, пожалуй, был любопытный: версия зачиналась на основе событий десятилетней давности. Нортон один из тех, кому во время этих событий удалось выжить… Фрэнк покосился на старика. Мистер Икс спокойно разглядывал черный футляр с ореховой тростью, и любопытный момент зачатия версии, казалось, ни в малейшей степени его не занимал.
      — «Лунная радуга», — повторил Гэлбрайт, пальцами выбивая барабанную дробь на столе. — Экипаж — тридцать два человека. Капитан корабля Игорь Молчанов, штурм-навигатор Гюнтер Дитрих, первый пилот Меф Аганн…
      — Начальник рейда на Оберон Николай Асеев, — подхватил Никольский. — Ну и… командир группы десантников Юс Элдер. Похоже, все, что касается «Лунной радуги», мы с вами знаем едва ли не наизусть? Симптоматично, Гэлбрайт. Очень симптоматично. — Никольский тоже побарабанил пальцами.
      — Ну, если полный букет имен феноменальной четверки можно встретить лишь в списке десантной группы Элдера… Скажите, Никольский, а вас не смущает тот факт, что события на Обероне имеют без малого десятилетнюю давность?
      — Смущает. В том плане, что мы, очевидно, плохо работаем. Не знаю, надо ли ставить это в упрек только отделам Наблюдения, но ситуация совершенно скандальная: сегодня мы занимаемся тем, чем обязаны были заняться, по крайней мере, лет восемь назад…
      — А в идеале сразу после злополучного рейда «Лунной радуги», — подхватил Гэлбрайт.
      «Пароксизм самобичевания, — подумал Фрэнк. — Каждый раз та же самая песня: плохо работаем, недосмотрели, недоучли… Неужели им никогда не понять, что идея „космической предусмотрительности“ — это просто мыльный пузырь ненормально большого размера?!»
      — Простите, — не выдержал он, — мощно вопрос?
      — Можно, — позволил шеф и свирепо взглянул на часы. — Но учтите, Полинг, времени у вас немного — на полсекунды больше, чем продлится безобразное молчание аналитиков.
      — Спасибо, учту. — Фрэнк обратился к Никольскому: — Мистер Никольский… вот вы говорите: плохо работаем. Верно. А почему, как по-вашему?
      На лице Никольского появилось странное выражение. Бесцветным голосом он произнес:
      — Полагаю, это не относится к предмету нашего следствия.
      — Вы правы. Это относится к направлению нашей стратегии в целом.
      — Ах, стратегии!.. — повторил Никольский, и странное выражение на его лице обозначилось еще отчетливее.
      — Хочу заранее вас успокоить: в мои намерения не входит праздное вопрошательство, — продолжал Фрэнк. — Я для этого слишком рационален. Итак, я осмелился затронуть тему, которая в нашей служебной среде, мягко выражаясь, не популярна… Волею судеб, или, лучше сказать, под давлением обстоятельств, создано Управление, определены задачи, укомплектован штат — два чудовищно разбухших филиала. Солидные средства, грамотный персонал, новейшая техника, а работаем из рук вон… Скверно, в общем, работаем. Вот вы помянули отделы Наблюдения… А если глубже? Если нет у нас гибкой функциональной программы? Ведь не секрет, что наши рабочие методы сплошь и рядом себя не оправдывают. А может быть, вообще дело не в этом и мы и наши методы здесь ни при чем? Может, дело в природной ограниченности функциональных возможностей нашего мозга?
      — Э-э… в каком это смысле «природная ограниченность»? — осведомился Никольский.
      — В прямом. Или, если хотите, в буквальном. Природа, видите ли, сконструировала мозг в условиях Земли и для земных условий. Насчет космических она в силу известных причин просто не думала. За нее теперь думаем мы. И думаем, как показала практика, плохо, потому что думать нам приходится мозгом сугубо земным, который с грехом пополам разобрался в домашних проблемах родимой планеты. Да я то…
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.