Спасаясь от пены, Фрэнк бросился на четвереньки, юркнул в круглый лаз какого-то коллектора. Труба коллектора не могла быть глухой: в конце ее хотя и слабо, но все же светилось отверстие выхода, и это весьма обнадеживало. Пена шла буквально но пятам, и Фрэнк со всей возможной в его положении резвостью пробирался вперед.
      Труба выходила в небольшой овальный, тускло освещенный зал и неожиданно заканчивалась широким раструбом — довольно высоко над полом. Фрэнк высунулся из трубы по пояс. Сделал попытку ухватиться за верхний край раструба. Не удалось. Прыгать вниз головой не хотелось, но другого выхода не было. Фрэнк вытер пот с лица испачканным ржавчиной рукавом, привстал на руках и, рывком подтянув ноги, швырнул себя в воздух.
      Приземлился он сравнительно мягко — «кошкой». Вскочил, внимательно осмотрелся, насколько это позволяло тусклое освещение. Было жарко и сыро, где-то шумела вода. Только теперь ему пришло в голову, что здешние лабиринты очень напоминают нижние ярусы старой венерианской базы «Маммут».
      Побаливало бедро — результат поспешного спуска по спиральному желобу во время пожара в кольцевой галерее. Впрочем, легко отделался. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не заприметил спасительный желоб еще до того, как сработали огнетушители. Фрэнк с омерзением сплюнул (создателей пены отнюдь не заботили ее вкусовые достоинства), поправил под мышкой кобуру с бластером, пошел в обход зала.
      Не считая массивной решетки, запирающей низкую полуовальную амбразуру непонятного назначения, зал был пуст. Фрэнк вынул нож, включил вмонтированный в рукоять фонарик и направил его за решетку. Луч упал на глянцевую поверхность воды. Должно быть, бассейн. И, наверное, очень большой, потому что свет фонаря не достигал противоположной стенки. Над водой курился туман. Фрэнк бесполезно подергал решетку. Похоже, зал — это вовсе не зал, а просто большая цистерна…
      Фрэнк осмотрел гладкие стены и понял, что наверху они не сливаются с потолком. Потолочная крышка наверняка приподнята над закраиной этого металлического стакана, иначе под крышку не проникали бы отблески внешних светильников. Вдоль стены свисала тонкая труба — конец трубы не слишком высоко, и если подпрыгнуть… Выхватив бластер, Фрэнк стремительно обернулся — ему почудилось какое-то движение наверху, с тыла.
      Минуту он всматривался в гребень стены — оружие наизготовку. Вокруг все было спокойно. Подозрение, что это, быть может, выглядывал дыроглаз, мало-помалу угасло. Почудилось, значит…
      Фрэнк спрятал оружие и, немного расслабившись перед прыжком, направился к тонкой трубе. Лязгнул металл: «бзанг!» — Фрэнк потерял под ногами опору. Падая в темноту, он инстинктивно сжался, защищая руками голову от удара. Шумный всплеск…
      Вынырнув, Фрэнк перевел дыхание и бешено взглянул вверх. В зените светлый круг, похожий на большую тусклую луну. Растяпа! Наивный котенок! Надо же, люк обойти не сумел!.. Потом он решил, что «растяпа» — это, пожалуй, слишком. Тем более что встретился не просто люк. Обыкновенный люк он бы, конечно, заметил. Это что-нибудь наподобие входа в сливной колодец, закрытого многолепестковой диафрагмой. Знакомые штучки… Когда диафрагма не заперта, по ней и лиса не пройдет.
      Он поводил рукой в темноте и нащупал шершавую стенку. Ухватиться здесь было не за что. Откуда-то струйками лилась вода, малейший всплеск порождал звучное эхо. Вода имела неприятный привкус металла. На фоне тускло светящейся горловины люка появился силуэт округлого выступа — впечатление такое, будто в люк заглядывает чья-то голова… Фрэнк сделал вид, что достает бластер. Силуэт моментально исчез. «Мне бы такие глаза!» — позавидовал Фрэнк.
      Он включил фонарик, поводил тонким лучом. Да, колодец… Точнее, колодезный резервуар, заметно суживающийся кверху. Бурые от налета ржавчины голые стены. Примерно на половине высоты колодезного ствола темнели отверстия, из которых сочилась вода. Лестничных скоб, на которые очень рассчитывал Фрэнк, в колодце не было. Натуральная мышеловка…
      Прежде всего он подумал о бластере. Конечно, можно выжечь в стене лесенку углублений до самого верха. Но… во-первых, как уберечься от брызг расплавленного металла? Не говоря уже о том, что стена имеет отрицательный угол наклона, пусть не очень крутой, но достаточный, чтобы лишить эту затею всякого смысла. Да, стрельба отпадает…
      Держась на плаву, он упрямо высвечивал удручающе голые влажные стены. «На двух „липучках“ я выбрался бы отсюда в два счета!..» — с раздражением подумал он. Вдруг в глаза ему бросилось то, на что следовало бы обратить внимание с самого начала: стены были влажными до половины ствола. Несколько выше пояса сливных отверстий пролегала хорошо заметная граница, дальше которой ствол был сухим. Вода стояла высоко, потом куда-то ушла. И ушла ведь недавно — стены еще не успели обсохнуть!.. По-дельфиньему перевернувшись вниз головой, Фрэнк ушел в глубину.
      Погружался он с фонарем, но мало что видел в мутной воде. Короткое лезвие света, казалось, освещало только само себя, кончик его расплывался в дымчатой мгле, как в тумане, и Фрэнк приятно был изумлен, когда неожиданно быстро наткнулся на вход в подводный тоннель. Он сразу понял, что это тоннель, хотя входное отверстие было затянуто эластичной и скользкой на ощупь мелкоячеистой сеткой. «Фильтр!..» — коротко подумал Фрэнк вспарывая преграду ножом. Вода в тоннеле оказалась чище, и Фрэнк сумел разглядеть там, в конце, желтое пятно второго фильтра. «В конце ли?…» — коротко подумал он, устремляясь вдоль подводного коридора. Мысль о рискованности подводной разведки не беспокоила его — он доверял автоматизму своего чутья, зная по опыту тренировок, до какой степени безошибочно можно оценивать соотношение кислорода в крови с пройденным расстоянием. Главное в «мертвой зоне» — проверенный путь к отступлению, все остальное Фрэнк полностью возложил на чутье и больше об этом не думал — для размышлений требовалось время, а это как раз то, чего у него не было. Если бы он стал размышлять, он бы погиб.
      Путь к отступлению не пригодился. Продравшись через вторую преграду, Фрэнк довольно уверенно определил, что оказался в новом колодце, и прежде чем всплыть, посветил фонариком вверх — больше всего он опасался подводных решеток. В ответ блеснуло зеркало поверхностной пленки воды. Решетки не было.
      Фрэнк всплыл, осмотрелся и понял, что совершил бросок через «мертвую зону» не зря. Колодец был просторнее прежнего, но отсюда ничего не стоило выбраться. Вдобавок здесь было гораздо светлее: в отверстие люка заглядывал сверху краешек светильника. Прямо перед глазами темнел полузатопленный зев второго тоннеля, в мрачной его глубине что-то надсадно сипело и булькало, но Фрэнк любопытства к этому не проявил. От потолочной кромки тоннеля шел в сторону люка вертикальный ряд вделанных в стену коротких стержней с черными набалдашниками. Назначение стержней было для Фрэнка загадкой, однако они вели кверху, и это его вполне устраивало.
      Он вплыл в тоннель, нащупал коленями пол.
      Здесь можно было стоять почти во весь рост. Вода доходила до бедер. В глубине тоннеля продолжало сипеть и булькать, будто кто-то огромный усиленно полоскал осипшее горло и все время пробовал, каковы результаты. Результаты были неважные. Фрэнк хотел привалиться спиной к удобно вогнутой стене (дать себе минутную передышку), но не успел: на воду упала тень. Медленно, очень медленно он вынул бластер, отклонился к самому краю тоннеля. Застать дыроглаза врасплох можно было только внезапным выстрелом из-за укрытия…
      Вспышка выстрела озарила колодец. И сразу стало темно. Бренча о стены, сверху сыпался стеклянный мусор. Фрэнк отстранился и, когда осколки перестали шлепаться в воду, выглянул снова. Отверстие люка фосфоресцировало в темноте голубоватым пятном… Фрэнк машинально спрятал оружие. Он понятия не имел, удалось ли подбить дыроглаза. Вот в светильник влепил — это уж точно. Великолепное попадание. Метко и глупо…
      На ощупь стержни были не из металла. Эти штуки были похожи на игрушечные гантели, крепко вделанные в стену и облитые слоем упругого пластика. Расстояние между ними около метра — подниматься легко. Сначала Фрэнк карабкался вверх, подтягиваясь на руках. Затем, с помощью ног, дело пошло веселее. Пятый стержень, шестой (профессиональная привычка считать пройденные ступеньки)… восьмой, девятый… Стоп! А, черт!.. Десятый стержень выскочил из гнезда, и секунду-другую спустя снизу донесся всплеск. Фрэнк включил фонарик, посветил над головой. Так, стержня нет, но зато есть отверстие. Выше отверстия последний стержень и люк… Был соблазн: вставить в отверстие палец и, удержав таким образом равновесие, взобраться на ступеньку выше. Одной ступеньки достаточно, чтобы дотянуться до крайнего стержня…
      Фрэнк преодолел соблазн, вставил в отверстие нож — раздался треск, полетели искры электрического разряда, запахло жженым пластиком и озоном. Да, совать туда пальцы не стоит, изоляцией стержни покрыты не зря. Но как быть? Не висеть же на этой стене бесконечно!..
      Исполнив сложный акробатический этюд, Фрэнк стащил с себя мокрую куртку, снял портупею. Куртку он вышвырнул в люк, а портупею навернул на руку так, чтобы из кулака свешивалась достаточно длинная ременная петля. Взмах — и петля зацепилась за верхний стержень с первой попытки. Стержень выдержал несколько пробных рывков. Остальное было делом мускульной силы и гимнастической техники.
      Выбравшись наружу, Фрэнк взглянул на часы. Ему казалось, будто он провозился в колодце четверть часа. Прошло всего пять с половиной минут.
      Сердечник разбитой колонки светильника, пульсируя голубым огоньком, потрескивал, как цикада. Под ногами хрустели осколки. На всякий случай Фрэнк прощупал окружающий сумрак лучиком фонаря. Быстро разделся. Выжимая одежду, он заботился, чтобы бластер все время был под рукой.
      Пространство, где он находился, напоминало собой суженное кверху ущелье, стиснутое тремя ярусами бетонных откосов. «Ущелье» имело два выхода: совершенно темный круглый тоннель и прямоугольный коридор, в конце которого виднелся скупо освещенный тамбур. Фрэнк выбрал коридор и, соблюдая осторожность, бесшумно скользнул вдоль стены.
      Дойдя примерно до середины коридора, он услышал странный чавкающий звук, остановился. Посветил, но ничего подозрительного не заметил. Двинулся дальше и только у самого выхода обнаружил большой круглый люк.
      Люк был открыт. В его горловине, обнесенной невысоким бортиком, колыхалась и пучилась бугристая беловатая масса. Фрэнк попятился. Можно было бы попытаться проскочить между бортиком и стеной, однако он на знал, что собой представляет эта бугристая мерзость, и не котел рисковать. Он прикинул на глаз ширину препятствия, отошел назад, разогнался и прыгнул.
      Пол у выхода был почему-то скользким. Фрэнк едва удержался на ногах и, не останавливаясь, выскочил в тамбур — если тамбуром можно назвать узкий загон, с трех сторон ограниченный стенами, внешняя из которых лоснилась блеском неокрашенного металла. «Загон» не имел потолка, источники света находились где-то очень высоко, и Фрэнк, задрав голову кверху, увидел, что свет пробивается полосами сквозь многорядье ажурных металлоконструкций; среди решетчатых ферм, балок, труб, вантовых переходов, затеняя и без того скудное освещение, висели прикрепленные к опорным мачтам огромные тупоносые баки. Шагах в пяти-шести пол обрывался в темноту. Фрэнку даже фонарь не понадобился — по шуму воды догадался: выход к бассейну.
      Где-то на полпути к воде металлическая стена резко забирала вправо, и Фрэнк, полагая, что в его положении все-таки лучше двигаться посуху, свернул за угол. В глаза ударил прожекторный луч ослепляющей яркости, Фрэнк отскочил назад. Блеснула зарница, яростно зашипело, и на бетонной стене, освещенной прожектором, вздулся малиново-красный волдырь. Полыхнувшее пламя обдало жаром лицо, Фрэнк инстинктивно зажмурился. Вот как! Кто-то вел по нему прицельный огонь. Причем из машинки тремя классами выше его несчастного бластера…
      Что-то мягко обвило ботинки, коснулось колен. Фрэнк замер. Медленно вынул оружие из кобуры. После малиновой вспышки перед глазами все еще плавали радужные пятна, и первые секунды он таращился, не понимая, что это ползет и копошится у ног.
      Белесые липкие стебли червеобразными движениями упорно пытались взобраться выше колен. Фрэнк дернулся и почувствовал мягкое, но сильное сопротивление. Неожиданно клейкие стебли напряглись, подобно упругой резине, и Фрэнк едва не сверзился на пол. Распластавшись спиной на стене, он обернулся. И чуть не выронил бластер. Буквально рядом — руку протянуть! — колыхался холм желеобразного вещества. В тамбуре его скопилось уже предостаточно, однако новые массы слизи напирали из коридора, сползая поверх студенистого холма широкими жирными складками. Фрэнк спрятал бластер и выхватил нож. Он узнал бледную эльву — бич венерианских рудников, быстрорастущую слизь, — но в таком количестве видел эльву впервые. В тягучем, судорожно-медленном передвижении ее отростков и складок было что-то беспомощное, жалкое и мерзкое одновременно. Освобождаясь, Фрэнк несколькими взмахами ножа отсек дрожащие клейкие побеги.
      С десяток секунд он выиграл, и этим надо было воспользоваться. Он быстро сорвал с себя куртку, размахнулся и выбросил из-за угла вверх под прожекторный свет. Блеснула зарница. В броске Фрэнк пересек освещенный участок, извернулся ужом, распластался в тени за укрытием. Рядом, распространяя удушливый чад, догорали лохмотья расстрелянной куртки.
      Укрытие выглядело надежным: вертикальная связка толстых труб, прикрепленная к опорной мачте. Далеко наверху связка разветвлялась отдельными трубопроводами, которые разбегались в разные стороны веером, пересекая решетчатые фермы. Путь наверх казался заманчивым, однако он понимал, что стрелку (даже если он один) ничего не стоит «снять» идущего верхом первым же выстрелом сквозь это металлическое решето.
      Фрэнк прислушался к шуму воды. Придется снова купаться — выбора нет. Фрэнк быстро вскарабкался по мачтовым переплетам на достаточную для его замысла высоту и почти наугад пальнул из бластера в сторону прожектора. Так же быстро спускаясь, он видел вспышку ответного выстрела. Что-то с грохотом лопнуло над головой, из продырявленной трубы с ревом забила струя перегретого пара, все окружающее утонуло в мутной пелене. Фрэнк подивился эффективному результату, казалось бы, безобидной дуэли и, не теряя времени, бросился в воду.
      Он чуть не захлебнулся и, вынырнув на поверхность, ошарашенно глотал пропитанный паром воздух. Вода в бассейне была нестерпимо горячей!
      В жарком сумраке ничего не было видно. Фрэнк нащупал стенку бассейна и поплыл вдоль нее, рассчитывая обойти стрелка с левого фланга.
      Скоро он вынужден был признать, что рассчитывал на это зря. Стенка высокая, гладкая — ни единого выступа. Она служила хорошим прикрытием, и только. Ухватиться за верхний край невозможно.
      В сумеречной глубине бассейнового пространства над темной водой возвышалась какая-то мачта. Или колонна. Или просто большая труба. Фрэнк без всплеска ушел под воду, благо она была здесь гораздо прохладнее, и так же бесшумно вынырнул вблизи колонны. С верхушки этого столба свисали в бассейн ржавые цепи. Пошарив вокруг основания, Фрэнк обнаружил удобный уступ. Теперь он мог стоять над водой и, затаившись в укрытии, изучать позицию стрелка.
      Набережная просматривалась как на ладони. Там, откуда светил прожектор, громоздились исковерканные взрывом скелеты обрушенных ферм, переломленный надвое остов опорной мачты, раздавленный бак. Над взорванным участком серебрилась паутина обвисших вант. Труба, пробитая выстрелом, все еще клокотала, как гейзер, прожекторный луч шарил в клубящемся облаке пара. Возле прожектора копошилась продолговатая тень, иллюминированная двумя неярко фосфоресцирующими шарами. Фрэнк всматривался до боли в глазах. Ясно было одно: на дыроглаза эта штука совсем непохожа…
      Постепенно он разобрался в главных особенностях внешнего вида противника. По форме это был гриб с коническим утолщением ножки у основания. Криво посаженная широкополая шляпа «гриба» периодически меняла наклон — очевидно, вращалась. Фосфоресцирующие голубовато-серые шары, казалось, свободно разгуливали по краям шляпного конуса, сближаясь, сталкиваясь, разбегаясь…
      Тело колонны было прохладным, шершавым от ржавчины — удобный упор для плеча. Фрэнк обеими руками поднял бластер. Застыл, наблюдая поверх прицела игру суетливых шаров. Руки держали бластер твердо, но очень мешало ощущение нелепости происходящего.
      Фрэнк выстрелил. Один из шаров рассылался ярко-зелеными искрами, «гриб» покачнулся. Уцелевший шар забегал на «шляпке» с удвоенной скоростью. Глаз прожектора беспокойно ворочался в поисках снайпера — луч, словно стеклянный щуп, шарил в бассейне. Фрэнк, задержав дыхание, выстрелил снова и отступил за колонну. Фейерверк ярко-зеленых искр, металлический лязг и грохот…
      Грохот затих. Минута настороженного ожидания. Слышно, как в воду шлепаются капли. Луч прожектора запрокинулся кверху и теперь стоял вертикальный и неподвижный, как мраморный обелиск, бессмысленно светил в зенит. Фрэнк снял ботинки, выплеснул воду, обулся, перепрыгнул на ближнюю цепь. Подниматься по звеньям было удобно.
      На верхушке колонны он обнаружил массивный кронштейн, в котором был закреплен барабан с большими ржавыми зубьями. Тяжелые нити цепей поднимались на барабан, огибали его по желобам зубчатых блоков и, провисая над водой, тянулись в противоположном от набережной направлении. Полумрак, сгустившийся там почти до полной непроницаемости, не позволял разглядеть, куда вела «дорога трех цепей», и Фрэнку это не нравилось. Однако он понимал: ожесточенный поединок с грибовидной шароглазой тварью — верный признак того, что по набережной его не пропустят.
      Цепи были натянуты неравномерно. Чего уж проще: топай себе по нижней цепочке, а за ту, которая выше, придерживайся для страховки рукой… Но хождение по цепям оказалось делом настолько своеобразным, что Фрэнк быстро взмок от усердия и, раскачиваясь над водой, дивился собственной самоуверенности. Именно потому, что цепи натянуты неравномерно, амплитуды их качаний не совпадали, и приходилось тратить много усилий, чтобы не потерять под ногами опору. Ближе к середине прогиба «веселая» качка перешла в беспорядочную болтанку. Фрэнк посмотрел вниз. Темно… Кроме желтовато-серой полосы, пересекавшей черный бархат пространства перпендикулярно «дороге цепей», ничего не видно. Это скорее всего задняя стенка бассейна, отражавшая тусклый свет набережной. Или общая стенка двух смежных бассейнов?… Пробираясь над полосой, Фрэнк почти был уверен, что слышит тихие всплески.
      Толчок снизу был неожиданно сильным, как залп аварийно-спасательной катапульты. Перевернувшись в воздухе, Фрэнк, падая, успел ухватиться за звенья одной из цепей. Повис. И только теперь сообразил, что случилось. Цепи двигались. Двигались шумно и резво, увлекая его в темноту.
      Лязг и скрежет напомнили Фрэнку, что дело может окончиться зубчатым барабаном. Или чем-то похуже… Что могло быть хуже ржавых шипов, он доискиваться не стал — времени для размышлений не было. Левой рукой он выхватил нож, посветил вниз. Догадка о смежных бассейнах, к его облегчению, подтвердилась — вода!.. Ничего другого не оставалось, как отбросить в сторону фонарик-нож, разжать пальцы и…
      Фрэнк вынырнул на поверхность, выплюнул воду, поискал глазами огонек фонарика: рукоятка сделана из пенопласта, поэтому нож должен был всплыть. Должен был… Мрак стоял плотной стеной, ни единого проблеска. Спасибо, хоть вода прохладная и, судя по вкусовым ощущениям, чистая.
      Фрэнк немного проплыл наугад, остановился. Он чувствовал: в бассейне что-то происходит. Неясный, приглушенный гул, шипение, уже знакомые всплески, бульканье. Из-за скрежета и лязга проклятых цепей разобраться в хаосе странных и не очень громких созвучий было трудно. Фрэнк подосадовал на себя за то, что так легкомысленно понадеялся на плавучесть ножа — темнота начинала действовать ему на нервы. Он даже нырнул с открытыми глазами, чтобы проверить, не светит ли крохотный огонек где-нибудь в глубине. Абсолютная тьма.
      Вынырнув, он уже не услышал лязга и скрежета — цепи остановились. Источник гула, шипения, бульканья явно приблизился, но не стал из-за этого более понятным: странные звуки сливалась теперь в однообразный ровный шум. Фрэнк терялся в догадках. Он вдруг ощутил, что его подхватило и понесло куда-то быстрое течение. Встревоженный и удивленный, он чуть промедлил, не зная, что предпринять. Чтобы выиграть время, он поплыл против течения, но скорость воды стремительно возрастала (он это чувствовал), и ему поневоле пришлось вступить с потоком в серьезную схватку. В какой-то момент показалось, будто из темноты надвигается пенистый вал. Фрэнк инстинктивно отпрянул, попытался рывком уйти от захлеста. Понял свою ошибку и прекратил бесполезное сопротивление. Никакого «пенистого вала» не было. Была воронка водоворота…
      В водяную ловушку Фрэнк попался впервые; однако довольно отчетливо представлял себе физический механизм ее действия.
      Для пловца, затянутого водоворотом, практически существует одна возможность спастись: не изнуряя себя в неравной борьбе, пойти ко дну. У самого дна круговой ток воды сжимается, ослабевает, и пловец с хорошим самообладанием имеет немалые шансы быстро покинуть опасную зону и всплыть достаточно далеко от воронки. Те, кто расчетливо погружаются, чтобы спастись, как правило, выживают. Все зависит от гибкости человеческой психики. Но если имеешь дело с водоворотом в бассейне… Здесь едва ли не все зависит от диаметра и длины трубы водосброса, у входа в которую и образуется мощный водоворот.
      Крутящийся поток буйствовал, брызгал пеной в лицо, норовил захлестнуть. Фрэнк чувствовал близость центра воронки и старался выровнять дыхание. Он знал, что способен продержаться без воздуха ровно три минуты, и при любых обстоятельствах не был намерен сокращать этот скудный запас жизненно важного времени хотя бы на одну секунду.
      Воронка чмокнула, заглатывая добычу. Фрэнк вскинул руки над головой, погрузился в бешеную круговерть.
      Путь по трубе водосброса был, к счастью, недолог: сумасшедший поток с минуту шумно буравил тьму, затем выплеснул свою жертву куда-то в наполненное синим светом пространство и, напоследок обрушив на Фрэнка многотонные массы ревущей воды, неожиданно успокоился.
      Ошеломленный Фрэнк медленно всплыл на поверхность. Сощурил глаза, привыкая к прозрачному ультрамарину. Первое, что он увидел отчетливо, была лесенка, прикрепленная в стенке бассейна…
      Фрэнк взошел по ступенькам, снял портупею с оружием, опустился на парапет. Лег на спину и, расслабив мышцы, окинул взглядом ультрамариновый прямоугольник потолка.
      Металлическая облицовка парапета приятно холодила затылок, потолок покачивался. Фрэнк смежил веки, чтобы не видеть этого покачивания. Удивительно устроен человек. Кажется, сейчас ничто не в силах заставить его шевельнуться, несколько минут неподвижности — вопрос жизни и смерти, не меньше. Появись такая необходимость, он встанет, измученный, мокрый, вернется в исходную точку и снова проделает тот же путь на втором или третьем дыхании. На четвертом, пятом, шестом… Пока не рухнет ультрамариновый потолок.
      Под сомкнутыми веками покачивалось море синеватой мглы, и Фрэнк позволил себе погрузиться в чуткую полудрему.
      Мягкие губы знакомо пощекотали предплечье.
      — Ты? — беззвучно спросил он.
      — Я, — ответил Звездный олень.
      На широко раскинутых дивных рогах капельный блеск незнакомых созвездий. Это было печально и уже не тревожило так, как тревожило раньше.
      — Ты да я… Обмен весьма содержательной информацией. — Беззвучные ленты фраз чайками падали в темную с просинью глубину.
      — Что скажешь, верный товарищ?…
      — Попутчик, — поправил Звездный олень. Выпрямил шею, словно смотрел далеко в прозрачную ночь. — Дорожный попутчик из твоего румяного детства… Ты возмужал, поумнел. Научился бездумно орудовать бластером.
      — Бездумно?
      — Не нравится это слово? Возьми другое: бесцельно. Тоже не нравится? А хочешь знать почему?
      — Да, любопытно.
      — Потому, что постоянно чувствуешь себя участником глупейшего аттракциона. И здесь и там, наверху. Ты не обиделся?
      — Нет.
      — Прости, сегодня я откровенен.
      — Спасибо. Однако ты упускаешь из виду одно обстоятельство.
      — А именно?
      — Видишь ли, самое скверное не то, что приходится орудовать бластером на полигонах невежества. В конце концов, это частность…
      — Я говорил об иллюзорности выдуманной цели вообще.
      — А я беру шире и говорю о тупиках человеческих представлений. Понимаешь?… Люди неплохо знают себя в пределах Земли. Много хуже — в пределах Системы. Но в звездных масштабах… Там Абсолютная Неизвестность. И против нее нет у нас философского иммунитета. Против неожиданностей космоса иммунитет просто немыслим… Наше лихое стремление к якобы романтичным и якобы дивным мирам постепенно сходит со сцены. Мы слишком рано придумали для себя место в Галактике. Теперь же, увязнув в труднейших делах освоения Солнечной Системы, мучительно размышляем: какое такое место нам уготовила в своих пределах сама Галактика. Мы в тупике. В тупике собственных представлений…
      Веки дрогнули — синяя тьма озарилась длительной вспышкой. В зале включили белое освещение.
      Со стороны набережной раздались шаги. Кто-то приблизился и со стуком поставил что-то твердое на парапет. У самых ног послышался тихий скрежет. Фрэнк приподнял голову и, щурясь от непривычно яркого света, посмотрел поверх собственных ботинок. Это был Вебер. Сидя на парапете, Вебер сосредоточенно вспарывал жестянку с безалкогольным пивом. У него было красное от загара лицо.
      — Устал? — спросил он, однако не отвлекаясь от дела.
      Фрэнк не ответил. Нащупал затылком прохладное место и обозрел потолок. Теперь потолок был белого цвета и в смысле своей естественной неподвижности выглядел благополучно. В тишине приятно скрипела жестянка.
      — Ничего… Двадцать минут пассивного отдыха, теплый душ, сухая одежда — и снова будешь в отличной форме. — Вебер со скрежетом отобрал крышку от банки: — Пей.
      — Кажется, ты мне сочувствуешь, Мартин? — Фрэнк поочередно поднял ноги, чтобы вытряхнуть из ботинок воду.
      — Нет, я тебя поздравляю. Как ты догадался, что проще всего уничтожить шары?
      — Это старо, как… Ладно, догадался, и все тут. — Фрэнк сел. Пиво было отличное, с привкусом поджаренных орехов, но слишком холодное.
      — Если бы ты промазал или выстрелил в корпус кибера, мы устроили бы тебе хорошую баню, — доверительно сообщил Вебер.
      — Тоже верно. Зачем размениваться на мелочи вроде пожаров, эльвы, средневековых цепей на барабанах с шипами…
      Помолчали. Фрэнк машинально взбалтывал пиво и пил небольшими глотками. Вебер смотрел на его руки: ему показалось, будто руки Фрэнка дрожат.
      — Я шел последним? — полюбопытствовал Фрэнк.
      — Предпоследним. За тобой идет Эгул. Неплохо идет — он сейчас в кольцевой галерее, сражается с пеной. Мур Баркман не смог пройти эльву, трое засыпались на перестрелке. Хак прошел, но утопил бластер. Чисто прошли пока только Дуглас и ты. Как тебе понравился водоворот?
      — Водоворот? Было слишком темно… Но я тебе благодарен.
      На лице Вебера отразилось неудовольствие.
      — Хотя бы за то, — продолжал Фрэнк, — что ты не догадался запустить в бассейн живых аллигаторов. Кстати, я нож потерял… Вернее, некстати.
      — Нож вынесло через трубу водосброса. Стоит тебе сейчас плюхнуться в воду, и «средневековый» инструмент снова будет у тебя в руках.
      Фрэнк свесился с парапета и посмотрел вниз. Нож плавал у самой стенки.
      Вебер стал раздеваться.
      Заметив, что Фрэнк внимательно на него смотрит, пояснил:
      — Хочу освежиться, пока ты будешь занят в душевой.
      Вебер вспрыгнул на парапет. Изготовился для прыжка в бассейн, но задержался.
      — И вот еще что… — сказал он, не оборачиваясь. — К вопросу об аллигаторах. Если ты испытываешь потребность упражнять свое остроумие, то при чем здесь Вебер? Я тренирую ваши мышцы и нервы. Но кто сказал, что в мои обязанности входит тренировка вашего интеллекта?
      Эхо разнесло по залу шумный всплеск.
      «Действительно, — подумал Фрэнк, — при чем здесь Вебер, если ни в какие ворота не лезет сама система…»
      От нечего делать Фрэнк знакомился с географией облысения черепа пятидесятилетнего человека. Фрэнк не рискнул бы причислить это занятие к категории достаточно развлекательных, но он был выше Вебера на целую голову, а кабинка цилиндрического лифта была для двоих слишком тесной.
      Внизу что-то щелкнуло, кабинка вздрогнула, остановилась. Закругленная стенка раздвинулась — в дверную щель заглянула серо-зеленая мгла, пахнуло прохладой. Вебер шагнул за порог, постоял — руки в карманах. Свет из кабинки освещал его сзади, шея и обнаженные локти на фоне зеленоватого полумрака казались неестественно красными.
      — Могу ли я считать кабину свободной? — осведомился Фрэнк.
      — Лифт мы использовали до конца. Я проведу тебя на эскалатор. Это недалеко. И потом… ты мне еще нужен.
      Фрэнк вышел. Оглянулся на лифтовый ствол. Над сферической крышей кабины угадывались очертания механизма подъемника.
      — Скользящая подвеска, — Вебер кивнул на темные перекладины ферм. — Трубы лифтовых стволов можно двигать с места на место. Да и не только трубы… Хозяйство сложное.
      Скользящая подвеска Фрэнка не заинтересовала.
      Они шагали по бетонированной платформе вдоль светящейся серо-зеленой стены. На платформе уложены рельсы. Было очень сыро, холод пронизывал до костей. Фрэнк старался обходить большие лужи, ежился и чувствовал, что скоро начнет дрожать и лязгать зубами, — летний костюм не мог защитить от леденящего сквозняка. Оголенные до локтей руки Вебера покрылись пупырышками.
      — Нельзя сказать, что у тебя за кулисами слишком уютно, — проворчал Фрэнк.
      — Кулисы гораздо ниже. А здесь у нас кухня, где готовится весь реквизит.
      На ходу Вебер вынул из кармана паллер и, перехватив левой рукой за короткий тупоносый ствол, не глядя, протянул Фрэнку:
      — Держи.
      Фрэнк машинально принял оружие. Это был небольшой, но довольно увесистый импульсный лучемет в керамической облицовке — рукоятка удобно лежала в руке. «Заряд трехразового действия», — подумал Фрэнк.
      — На всякий случай, — пояснил Вебер. — Возможно, тебе придется отразить внезапную атаку.
      Если Вебер говорит «возможно», с этим надо считаться. Фрэнк сунул паллер в карман.
      Засмотревшись на серо-зеленую стену, Фрэнк въехал в лужу ногой, брезгливо отряхнул ботинок. Сначала стена показалась ему покрытой светящимся пластиком, но потом он заметил резвую струйку воздушных пузырьков и понял, что стена стеклянная и все это сооружение — огромный аквариум. Фрэнк приотстал. В мутноватой глубине аквариума он разглядел большое желтое колесо с выступающими по ободу спицами и черными лопастями…
      Где-то пронзительно взвизгнул металл. Фрэнк оглянулся. Вебер стоял на краю платформы и, потирая озябшие локти, смотрел вниз. Фрэнк подошел и тоже посмотрел вниз.
      На дне бетонированного котлована поочередно вспыхивали разноцветные столбы. Их было восемь, они стояли ровным рядом: молочно-белый столб, за ним все остальные — семь цветов радуги. Возле столбов расстилалась идеально ровная площадка, размерами с хоккейное поле, а вокруг были навалены горы песка. В песке копошилась гусеничная машина с кузовом, организованно сновали небольшие жуки-автоматы. Вспыхивал белым сиянием первый столб — гусеничный автопогрузчик, урча, приближался к площадке и покрывал ее слоем песка, опоражнивая кузов через шипящий и извивающийся рукав со щелевым наконечником. Белый столб угасал, вспыхивал красный — на площадку спешили отряды «жуков» и ровняли песок; зажигался оранжевый — другие «жуки», с непомерно раздутыми брюшками, наползали в челночном порядке, заливая песчаный прямоугольник темной и остро пахнущей жидкостью. Волна неприятного запаха быстро достигла края платформы.
      Фрэнк отшатнулся.
      — Для чего этот слоеный пирог?
      — Для кого, — поправил Вебер. — Собственно, для вас. По кусочку на всю вашу братию… Придет время — узнаешь.
      Металлический визг повторился. Вебер продолжал смотреть вниз, но Фрэнк был убежден, что звук идет не из котлована. Визг этот послужил сигналом к зарождению лавины звуков — шорохов, скрежета, рокота, хруста… Бетонный монолит платформы дрогнул, мышцы Фрэнка рефлекторно напряглись — поблизости рухнуло и раскололось что-то очень тяжелое. Грохот обвала прокатился гулкими раскатами беспорядочного эха.
      — Морозильники сбрасывают лед в соседний котлован, — сказал Вебер. — Следующий ваш полигон будет с красивым названием: «Ледовые грезы»…
      Над гребнем стены, разделяющей котлованы, выросло облако снежной пыли.
      Фрэнк промолчал.
      — Пойдем. Становится прохладно.
      Они пересекли платформу по диагонали, торопливо прошли мимо наклонных люков, заиндевелые крышки которых напоминали о близости морозильных камер, свернули в узкий коридор со стеклянным потолком — сквозь матовое стекло свободно проникал слепящий ртутно-белый свет. В конце коридора журчала, поскрипывая ступеньками, коричневая лента эскалатора. Вебер галантно посторонился, пропуская Фрэнка вперед.
      Наверху было гораздо теплее. Коричневая лента вползла в просторный тамбур. В отличие от неуютных нижних помещений, где все дышало непостоянством театральных декораций, тамбур выглядел стационарно и благоустроенно. Ни одной кабинки в лифтовых стволах, однако, не было — стеклянные трапеции дверей светились чистым аквамарином.
      — Нулевой этаж, — подсказал Вебер. — Отсюда вы начинаете полигон. Идем, покажу. — Вебер поднял руку. Повинуясь жесту, участок стены с мягким шелестом утонул в образовавшемся проеме.
      Фрэнк почувствовал неудовольствие. Он устал, и все это начинало его раздражать. Вебер ускользнул в проем. Фрэнку больше ничего не оставалось, как последовать его примеру. Они вошли в помещение, примечательное, пожалуй, лишь голыми стенами.
      — Узнаешь? — спросил Вебер.
      — Нет, — ответил Фрэнк, наблюдая, как зарастает выход. Угроза Вебера все еще оставалась в силе, и надо было правильно оценить обстановку.
      Фрэнк перевел взгляд на потолок. Понял, что находится в коридоре, через который сегодня утром выходил на полигон. В потолке темнело отверстие лифтового колодца — единственный вход сюда, известный участникам полигона — «реалигентам». В цилиндрической кабине они спускались в этот коридор по одному (реже — по двое) и, проверив снаряжение, уходили выполнять придуманные Вебером задания. Коридор вел их в неизвестность. Сейчас он никуда не вел, его перекрывала глухая стена. Утром этой стены не было.
      — Кстати… — проговорил Вебер. — Давно хотел спросить, за каким дьяволом вы расстреливаете наши следящие телефотеры и телемониторы? Чем они вам мешают?
      — Дыроглазы? — изобразив на лице любопытство, уточнил Фрэнк и подумал: «Значит, попал!..» — Откуда нам знать, что это телефотеры? Сам же привил нам «реакцию на опасность». Теперь недоволен?
      — Брось врать — не умеешь, — проворчал Вебер. — Вижу я вашего брата насквозь. — Вебер рассеянно озирался. Словно бы чего-то ждал.
      Фрэнк поглаживал в кармане рукоятку паллера и тоже ждал. Неизвестно чего.
      Все произошло очень быстро. Фрэнк находился в состоянии готовности, но такого удара по нервам предвидеть не мог: откуда-то выскочил взъерошенный красно-черный клубок — пронзительный визг, хрюканье, осатанелый лай. Клубок шарахнулся под ноги. Вебер отпрыгнул. Фрэнк тоже отпрыгнул и выстрелил. Вместо выстрела — пневматический выхлоп. Воющий клубок промчался мимо, вычертил в воздухе красно-черный зигзаг и скрылся в отверстии колодца… Вой стих. В воздухе остался запах озона.
      Вебер чуть ли не силой отобрал у Фрэнка паллер. Открыл тыльную часть ствола, выдвинул обойму фиксатора, прищурясь, заглянул в окошечко призмы.
      — Удачный выстрел. Поздравляю.
      — Не с чем, — тихо ответил Фрэнк. — Это случайно. Я стрелял наугад.
      — Все в порядке. — Ударом ладони Вебер вогнал обойму на место, захлопнул казенник ствола. — Если ты способен метко отразить атаку раньше, чем успеваешь осмыслить ее, мои усилия не пропали даром.
      — Не пропали. Сначала метко стреляем, потом смотрим в кого. А по какому поводу — это уже не имеет значения.
      Вебер постоял, почесывая рукояткой паллера подбородок.
      — Все в порядке, — повторил он. — Можешь себе философствовать сколько угодно, но стреляешь ты автоматически. И очень неплохо. Никто не посмеет назвать мою школу… Впрочем, тебя это мало касается, умник.
      Он повернулся к стене:
      — Джимми, сделай нам выход!
      В стене образовалась темная щель. В бархатной темноте ничего не было видно, кроме горизонтального пунктира красных огней.
      Вебер подтолкнул Фрэнка под локоть:
      — Входи. Из вашей братии ты единственный, кто сможет похвастать, что был у меня в операторской. Да еще во время работы полигона.
      Фрэнк это знал.
      — Вот как, — пробормотал он. — От ваших щедрот, так сказать.
      — Ну… если угодно. В качестве извинения за бассейн, где ты опасался встретить живых аллигаторов. Ведь опасался, а?
      Фрэнк промолчал.

      В операторской оказалось светлее, чем Фрэнк ожидал, — просто стены, пол, потолок помещения были покрыты черным светопоглощающим материалом. Блики от многоцветных экранов, табло сняли на рукоятках аппаратуры маленькими полумесяцами, создавая занятный геометрический узор, будто капли росы на узлах сплетения нитей невидимой паутины. В самом центре «паутины» перед широким экраном типа «Стереоспектр» маячила фигура очень высокого тощего человека. «Шест на ходулях», — окрестил его Фрэнк про себя.
      Трое других операторов были заняты чем-то у малых экранов плоского типа, скрытых наполовину козырьками нарамников. Лица упрятаны под ажурные забрала мускулопультов, впечатление такое, будто в лицу человека присосалось металлическое насекомое величиной с паука-птицееда. Техника тонкая. Бровью повел — кто-то на полигоне в люк провалился, рот приоткрыл — мощный водоворот. Подмигнул — выстрел, поморгал — серия… Эффектным дополнением к забралам мускулопультов были розовые удлиненно-выпуклые крышки наушников — от висков к подбородкам. Ни дать ни взять огромный двусторонний флюс Чутко слышу, ясно вишу, с тобой, полигонщик, все, что угодно, сделать смогу… Нет, как бы там Вебер не возмущался, а потягаться с дыроглазами на равных — дело почтенное.
      Вебер толкнул гостя в кресло, сам плюхнулся в соседнее, тихо спросил:
      — Пива хочешь?
      Фрэнк моргнуть не успел, как уже держал в руке высокий стакан с белой шапочкой пены.
      — Будь здоров, Фрэнк. — Вебер налил себе и поднял стакан.
      — Будь здоров, Мартин.
      На большом экране возникли скелеты решетчатых ферм.
      — Алло, Джимми! — позвал Вебер.
      Джимми приблизился. При ходьбе его ноги почти не сгибались в коленях — иллюзия, будто он на ходулях, была просто неотразимой.
      — Главный режиссер полигона, — представил Вебер своего помощника.
      Фрэнк пожал неудобно-плоскую ладонь главного режиссера.
      — Рад вас приветствовать, — сказал Джимми. — Вас я знаю давно. Вы, как правило, плотно проходите полигон, с вами легко работать.
      — Что значит «плотно»? — спросил Фрэнк.
      — Этот не совсем удачный термин включает в себя перманентную множественность понятий… — Джимми сделал движение головой, словно ему давил воротник белоснежной рубашки. — В сущности, полигон мощно рассматривать как сложный комплекс методов тренировочного воздействия на психику реалигента. Однако практическая трансформация разработанных нами деталей сценария не всегда… — Джимми запнулся. — Вы меня хорошо понимаете?
      — Да, — сказал Фрэнк. — На полигоне я действую довольно однообразно, и это вам на руку.
      — Скажем иначе, — вмешался Вебер. — На полигоне ты действуешь рационально. — Он показал на экран. — Джимми, как случилось, что Эгул идет верхним путем?
      — На взорванном участке набережной скопилось много металла, и, выбирая новую позицию, я неудачно поместил кибер-стрелка под противопожарным баком. Реалигент воспользовался этим — отстрелил крепления бака.
      «Знай наших!» — весело подумал Фрэнк.
      — Кибер, конечно, в лепешку? — спросил Вебер, отодвигая стакан.
      — Да, комплекс его функциональных возможностей теперь ограничен. Действия реалигента были для операторов неожиданными, нейтрализовать его реакцию не удалось.
      — Неплохо, — одобрил Вебер. — Эгул в равной степени умело пользуется бластером и обстоятельствами. Но мне необходимо окунуть его в водоворот. Пожалуй, сделаем так… — Вебер что-то там забубнил про «малый дождик», про «универсальную лягушку», про «качающийся тандем». Джимми, склонившись над креслом, внимательно слушал. Его нос, похожий на остро заточенный томагавк, навис над лысеющим черепом Вебера, и это казалось опасным.
      Получив инструкции, Джимми ушел. Посыпались отрывистые слова команд, в молчаливой компании операторов произошло заметное оживление. «Трое на одного», — мысленно посочувствовал Эгулу Фрэнк.
      — Не обращай внимания, — посоветовал Вебер. — Им не до нас.
      Пили неторопливо, смакуя. Фрэнк признал вкусовые достоинства пива, но выразил опасение:
      — Говорят, от пива брюхо растет.
      — Ерунда, — проворчал Вебер. — Где у меня брюхо?
      — Да, брюха у тебя нет. Брюшко. Спортивный животик.
      — Ну, если сравнить с животиком нашего шефа… Кстати, напомни при случае Носорогу, что я давно не видел его на разминках. Подтянуть брюхо ему не мешало бы.
      — Ладно, — пообещал Фрэнк, с наслаждением вытягиваясь в кресле. — Но вряд ли… Такого случая долго не будет. Шеф завален делами по горло.
      — Я вижу, все вы там… по горло. Дисциплина ни к черту! Гейнц и Лангер пропустили два полигона, Кьюсак отметился в прошлый раз и сбежал, Хает вообще куда-то запропастился. Что ж мне, начальству рапорт на вас подавать?
      — Разморило меня… — томным голосом сообщил Фрэнк. — Мартин, все претензия — шефу. Плесни-ка еще… Говоришь, дисциплина? — Фрэнк дунул на пену, хлебнул. — Там у нас тоже своя дисциплина, зря рычишь на ребят… они-то при чем? Дел у нас выше бровей. Гейнц, к примеру, висит на хвосте; Кьюсак и Лангер сушат болото. Хает сушит где-то за горизонтом Видимо, скоро вернется… Позавчера шеф к мне выдал пере на болото.
      Вебер спросил осторожно:
      — Болото хоть с блеском? Впрочем, судя по твоему настроению…
      — Хороший ты психолог, — похвалил Фрэнк. — Я ведь на Корк-Айленд летал — какой уж там блеск!
      — Не был я на Корк-Айленде, — с сожалением сказал Вебер. — Я, признаться, ни в одной зоне СК еще не был.
      «Нам, бедным реалигентам, неслыханно повезло», — подумал Фрэнк. Глядя на собеседника поверх стакана, сказал:
      — И не мечтай. В зону СК тебя не пропустят… А если пропустят, то уже навсегда. Тебе ведь не хочется навсегда? — Фрэнк развлекался. — Ну зачем тебе в зону?
      — Мне интересно.
      — Н-да… Знал бы ты, как там интересно. В морге тебе интересно? Так вот, на Корк-Айленде еще интереснее.
      — Неужели настолько… гм… неприятно?
      — Неприятно — не то слово, Мартин. Ты что… действительно не знаешь?
      — Откуда ж мне знать? Кое-что слышал, конечно. В самых общих чертах. Корк-Айленд, «Энорис». Зоны «полного отчуждения…». Ведь толком никто ничего не расскажет. Попрыгают, постреляют — и след простыл. Все новости мимо проходят. Будто я не в одной конторе работаем. Вот как-нибудь соберусь и выскажу все это шефу.
      — Не советую.
      — Чтоб Тайна великая?
      — Нет, но все равно не советую. То, чего ты не знаешь, не сможет тебе повредить.
      — Тебе повредило?
      — Не сомневайся. Вояж на Корк-Айленд по меньшей мере на месяц вперед обеспечил меня кошмарными сновидениями.
      — Да? Это уже любопытно.
      — Кому как… В этом мире, знаешь ли, все относительно.
      В глубине большого экрана что-то мелькнуло сверкающей полосой, грохнуло и разлетелось звонкими брызгами. На фоне светлого пятна остывающего металла появилось искаженное гримасой лицо. Фрэнк с трудом узнал Эгула и стал наблюдать.
      Эгул тяжело дышал. Дико озираясь, он смахивал пот с лица рукой с зажатым в ней бластером. Чаще всего он оглядывался назад, палил из бластера и спешил дальше Во время бластерных вспышек Фрэнк видел его спину. Воротник куртки полуоторван, на спине зияла прореха. Эгул остановился, неожиданно выстрелил вверх, бросил оружие в кобуру, подхватил конец перебитого троса. Фрэнк понял, зачем ему это нужно, когда заметил, что по вантовым переходам и перекладинам ферм растекаются языки зеленого пламени. Металл горел. Подергав трос, Эгул откачнулся и прыгнул в темный пролет между решетками ферм. Пылающий трос плавно вычертил огненную дугу и, освобожденный от груза, вернулся на середину пролета, закачался в воздухе, роняя огневые капли. Далеко внизу едва виднелась плохо освещенная фигурка Эгула.
      — Отлично!.. — Вебер стукнул кулаком в ладонь. — Джимми, — крикнул он, — убери «дождик» и постарайся вытряхнуть Эгула ближе к воронке!
      Эгул на чем-то висел. Изображение укрупнилось. Он висел, уцепившись руками за одну из трех знакомых Фрэнку цепей…
      Самостоятельность, трудно добытая Эгулом в честном бою, на этом заканчивалась Все остальное от личной инициативы его теперь никак не зависело. Водоворот и труба водосброса… Эгул вынырнул в зале с ультрамариновым потолком и, заметив удобную лесенку, спешно к ней устремился, демонстрируя неожиданно мощный и по-спортивному очень техничный «дельфин». Шел, что называется, на гребне волны. Опасался, должно быть, очередного подвоха…
      — Хорошо идет, — одобрил Вебер. — Красиво. Король полигонов!
      Эгул взобрался на парапет, срывая на ходу мокрую куртку и портупею. Короля полигонов изрядно шатало…
      Экраны погасли, на потолке проступили рыжие пятна неяркого света. Джимми адресовал Фрэнку прощальный кивок и ушел встречать Эгула. Операторы, сворачивая свое хозяйство, издали поглядывали на Фрэнка и чего-то там пересмеивались Вебер сделал им знак удаляться. Помещение опустело, чуть слышно прошелестел убегающий лифт.
      — Не торопишься? — Вебер наполнил стаканы.
      — Нет. — Фрэнк посмотрел на часы и позволил себе приятно расслабиться. — Пока нет.
      — Пока… Недавно ведь как было: утром сделал свой полигон — и катись на все четыре стороны, отдыхай.
      — Что было, то было, — рассеянно ответил Фрэнк. — Но есть основания думать, больше не будет.
      Вебер быстро взглянул на него:
      — То-то я и смотрю: в последнее время засуетились…
      — Давай о чем-нибудь другом, — попросил Фрэнк — О чем это мы с тобой так интересно беседовали?…
      — О Корк-Айленде.
      — Дался тебе этот Корк-Айленд.
      — Может, расскажешь подробнее?
      — Расскажу. Но этого словами не… Это надо собственными глазами. А лучше бы я не надо… Ну остров. Хороший остров. Прочный, зеленый. В прежние времена, говорят, база там военная была, для подводных лодок-ракетоносцев… Крохотный городок. Тоже с виду обыкновенный. Веселенький такой, разноцветный. Пляжи роскошные… В общем, приятно с воздуха посмотреть. Ну сели. Прямо на крышу лечебно-экспериментального корпуса. Пилот двигатели остановил, дверцу кабины отодвинул и на меня странно так смотрит. Включил какую-то музыкальную звукозапись на полную мощность. «Я, — говорит, — лучше здесь посижу». «Чудак, — думаю, — вышел бы ноги размять перед обратной дорогой». Дело у меня было несложное, и через час нам надлежало снова на материк…
      — Какое дело, если не секрет?
      — Не секрет. Выполнял подстраховку одной тип» тезы шефа согласно его хитромудрому императиву: «Отсутствие ожидаемого результата есть уже результат».
      — Понятно… — Вебер хлебнул из стакана. — Зря, значит, летал?
      — Нет, отчего же зря? В силу вышеупомянутого императи…
      — Ладно, я понял. Сочувствую. Продолжай.
      — Ну выпрыгнул я из кабины. В ушах… сам знаешь… после высоты и свиста двигателей этакая мутная неопределенность. Однако слышу: бьют барабаны. «Бум-бу-бум, бум-бу-бум», — в таком вот ритме Повертел головой — крыша просторная, ничего не видать, кроме верхушек деревьев и синего неба. «Что за черт, — думаю, — праздник у них какой, что ли? Нет, непохоже — ритм барабанного боя не тот. Под этот ритм праздновать разве что День тоски и печали…» А барабаны лупят и лупят. Не по себе мне стало, мурашки по телу… «Так-так, — думаю, — не рановато ли я пилота в чудаки записал?» Потом уже, когда я с крыши спустился и синюков увидал, мне врачи объяснили про барабан. «Единственное средство, — говорят. — Больше ничего не помогает. Синю», — говорят, — барабанному ритму только и подчиняется». Вот и лупят ночью и днем, без передышки. Особенно важно в лунные ночи… Бьют, конечно, не в натуральные барабаны, а просто транслируют звукозапись на всю территорию…
      — Погоди, погоди! — Вебер недоуменно поморщился. — Синяк… это как понимать?
      — Синяк? Посиневший кровоподтек от ушиба за человеческом теле. Хочешь, брюки сниму и покажу сегодняшний свежий синяк величиной с чайное блюдце?
      — Ну этот… как его? А, черт! Синюк!..
      — Синюк — дело другое. — Фрэнк пристально посмотрел в глаза собеседника. — Синюк — это свежий кровоподтек на теле нашей цивилизация. И не единственный, между прочим.
      — Ладно, разницу я уловил. Только мне все равно ни черта…
      — Про очаги «синего бешенства» на рудниках Венеры слыхал?
      — Так это?…
      — Да.
      — И все шестьдесят человек?
      — Да. Если их еще можно назвать человеками.
      — А я полагал…
      — Нет. Все уже на Земле. Корк-Айленд. Пятая зона СК, морской отряд военизированной охраны. От нас в двух часах летного времени. Зона «полного отчуждения»… Мы гуманисты.
      — А какие гарантии мы…
      — Гарантии? Я вижу, в тебе поубавилось энтузиазма быть гуманистом. Гарантии!.. Врачи утверждают, что неопасно. Иначе бы… Ну, словом, это не вирусное заболевание типа марсианского «резинового паралича». Это как-то там связано с вегетативной нервной системой, гормонами. Одни считают виновником неизвестный ядовитый газ, выделившийся из пирокластических пород на рудниках, другие — пыль какого-то редкого минерала…
      — «Венерины слезы»? Прозрачный такой с металлическим блеском?… Ну, который мы так поспешно изъяли из ювелирного обращения в прошлом году.
      — Не знаю. Венерины, говоришь?… Похоже, что наши.
      Помолчали.
      Вебер спросил:
      — А синюки эти… что; совсем безнадежно?
      Фрэнк помедлил.
      — Изучают пока… По-моему, безнадежно. Ты бы вблизи на них посмотрел.
      — И ты… с ними…
      — Нет! — догадался Фрэнк. — Только через бетонную стену. Стекло и бетон! Я исповедую гуманизм, но… Да и никто бы мне не позволил. Крыша лечебного корпуса и кабинет главного медика зоны — вот и все.
      — Как же тебе удалось?…
      — Посмотреть? Главный медик, с которым я разговаривал, высветлил для меня наружную стену своего кабинета. Глянул я, да так и обмер. Пока смотрел, их несколько мимо проковыляло. Голые, синие… Их солнцем и воздухом лечат. Чем их там только не лечат. Головы безволосые, морщинистые, в буграх и шишках. Глаза навыкате, рты до ушей, будто улыбка с голубым оскалом. Движения какие-то куриные — судорожно-резкие, составленные из отдельных фаз. Кур видел? Очень похоже. Поворот головы, я примеру, — три-четыре фазы; не меньше… Ходят поодиночке, сутулясь Ковыляют без устали, с какой-то шуткой настойчивостью. При этом руки чуть в стороны, ладонями вперед, будто все время ловят кого-то вслепую!.. В общем, дико смотреть Понимаешь… цветы кругом, изящные коттеджи. Небо синее, море синее и эти… синие, как утопленники. Под барабанный бой. И еще, знаешь… качели там на площади, и на многих из них синюки… Аккуратно так. Рядами. Покачиваются…
      Лицо у Вебера странно застыло, и Фрэнк пояснил:
      — Ну… не качели, конечно. По-другому их там называют. Воздушные компенсаторы, что ли. Это когда на синюка находит, он начинает землю руками скрести, его, голубчика, на мягких лямках вздергивают. Подрыгает он ногами я успокоится. Через полчаса отпускают — гуляй. Дело, в общем, для тамошней медицины обычное. А вот в светлые ночи, особенно в полнолуние, медикам тяжело. Бывает, барабаны плохо помогают. Тут уж приходится синюков опасаться. Тогда их стараются всех… на эти… воздушные компенсаторы. Тебе интересно?
      Вебер что-то промычал в ответ.
      — Понимаешь, Мартин… Это все, так сказать, иллюстративная сторона дела. Синюки, барабаны, воздушные компенсаторы… Существо дела гораздо сложнее. И проще… Диалектика, одним словом. Наша предприимчивая цивилизация вырвалась в просторы Солнечной Системы, плохо себе представляя, во что это вам обойдется…
      — Твоя диалектика? — полюбопытствовал Вебер, промокая салфеткой влажный лоб.
      Фрэнк свободно вытянувшись в кресле и заложив руки под голову, некоторое время разглядывал потолок.
      — Нет, — сказав он. — Диалектика бытия. Нашего с тобой сегодняшнего бытия.
      Хотел добавить: «…и завтрашнего», но воздержался. Подумал: на кой черт все это надо? То есть на кой черт все это Веберу? Нервы у него в порядке, прекрасное пищеварение, отличный сон, вот его диалектика. В конце концов Веберу наплевать на Корк-Айленд, «Энорис» и на все остальные зоны СК, вместе взятые. И цена, которую надлежит заплатить человечеству за вторжение во Внеземелье, лично его, Мартина Вебера, мало волнует. Две зоны «полного отчуждения»? Хоть двадцать две Лишь бы гарантия, что неопасно. Ах, наука сегодня настойчиво ищет способы выйти в просторы Большого Космоса, к звездам?! И завтра, быть может… Ну что ж, придется удвоить, утроить сложность завтрашних полигонов. Вместо «малого дождика» — душ из напалма и раз в неделю прыжки с Ниагарского водопада. Нет, кто же спорит, платить настоящую цену за выход в звездные дали, конечно, придется, но… Как вы сказали? Две тысячи двадцать две зоны «полного отчуждения»? Треть человечества в плотном кольце спецкарантинной охраны?! Н-да, многовато… Но это, простите, забота потомков. Потомки… хе-хе… наверное, станут умнее я что-нибудь непременно придумают, сообразят. Как в прошлом — вы помните? — осторожные дети стали умнее отцов термоядерной бомбы.
      — Ты прав, — нарушил молчание Вебер. — Освоили малую часть Внеземелья, практически только в пределах орбиты Юпитера, а уж хлопот полон рот. Что ни день, новый сюрприз…
      — Освоили? — переспросил Фрэнк.
      — Ну… во всяком случае, процесс освоения идет полным ходом.
      — Ах, процесс…
      — А чтоб Как-никак по данным отдела статистики нашего Управления на внеземельных объектах работает шестьсот две тысячи человек. Не считая личного состава Объединенного космофлота Системы. Я постеснялся бы называть это «легким знакомством».
      — Да, легким не назовешь. Особенно если учесть то, о чем мы с тобой говорили. А если и то, о чем не говорили…
      Вебер молчал. Нетрудно было заметить, как отчаянно он пытается разобраться в логике собеседника. Фрэнк посмотрел на него и добавил:
      — Условия спецкарантина, Мартин, меняются прямо на наших глазах. И весьма радикально. Два года назад ты что-нибудь слышал о зонах «полного отчуждения»? То-то… Сегодня Корк-Айленд, «Энорис» уже не в диковинку. Старый наш плакатный девиз «Осторожность не повредит!» превратился в отчаянный супердевиз «Осторожность, помноженная на осторожность!». Мы теперь возвели этот супердевиз в ранг безусловного принципа своего отношения к Внеземелью.
      — И правильно сделали, — отрезал Вебер.
      — Да. Но это верный признак растерянности. Это есть оборона. Мы начинаем защищаться, Мартин. Сегодня стекло и бетон. А завтра?
      — Стекла и бетона хватит нам и на завтра.
      — А, превосходно.
      Фрэнк посмотрел на стакан. Пить уже не хотелось. Разговаривать тоже. Вебер ему надоел. Он ощущал себя достаточно отдохнувшим, чтобы уйти, но еще не настолько, чтобы это хотелось сделать немедленно.
      Вебер спросил:
      — Тебе на «Энорис» летать приходилось?
      — Приходилось.
      — Ну и что?…
      — Ничего. Просто космическая оранжерея. Овощи, фрукты, цветочки… Помню, там был отличный ресторан с красивым видом на созвездие Лебедя.
      — Ресторан и я помню. Ну а потом?
      — Потом? Комфортабельная космическая тюрьма для тех, кто подхватил на Марсе «резиновый паралич». Тюрьма, которую мы с присущей нам деликатностью именуем объектом СК-4. Или зоной «полного отчуждения» номер два; что, на мой взгляд, менее деликатно.
      — Я спрашиваю: потом летать приходилось?
      — Разумеется, нет. И знаешь, не сожалею.
      — Я почему спросил!.. Верно ли говорят, что у «резиновых паралитиков» кости гибкие, как эластик?
      — Ерунда. Кости обыкновенные, твердые. А вот суставы, хрящи, сухожилия — те действительно… Мышцы как тряпки. Ведь его, паралитика, вчетверо можно сложить. Ему коленки можно свободно выгнуть назад, локти вперед, а голову повернуть почти вкруговую. Сверхгибкость. Видел, есть куклы такие — ноги и руки болтаются на резинках? Точная копия. Вернее, модель.
      — А с этим у них… — Вебер стукнул себя пальцем в лоб, — полный порядок?
      — Абсолютно. Заняты научной работой — большинство из них имеют отношение к институтам по мерзлотоведению и гляциологии. Уравновешены и спокойны, продолжают надеяться на скорое выздоровление. Даже чувство юмора в норме.
      — Ладно хоть так… А медики что говорят?
      — Разное говорят… Но тоже надеются. Работают в поте лица. Одни говорят, что вирус не наш, не земной, другие подозревают мутацию вируса гриппа… В общем, теперь на «Энорисе» целый научно-исследовательский комплекс. На двести больных гляциологов столько же, если не больше, врачей. Молодые дерзкие микробиологи готовы на все, лишь бы попасть на «Энорис». До счастью, излишняя дерзость сегодня не очень в почете.
      — Охрана надежная?
      — О, будь спокоен! И самое парадоксальное то, что наш респектабельный гуманизм здесь не терпит почти никакого урона. Ведь жить на Земле узникам этой тюрьмы физически неудобно. Им, беднягам, нужна невесомость.
      — Прямо как в цирке… — Вебер качнул головой. — Синюки, барабаны. Орбитальные паралитики… На Земле становится слишком весело, а?
      — Похоже, Мартин, скоро нам будет еще веселее.
      — Ты серьезно так думаешь?
      — Будем считать, что это продукт моего остроумия. На всякий случай, однако, нам не мешало бы пополнить запасы стекла и бетона. Сколько там у нас не занятых еще оранжерейных спутников типа «Энорис»?
      — Где же, по-твоему, выход?
      — Ценишь, значит, мое остроумие. Спасибо. Но лично я не знаю, где выход. И пока не знаю никого, кто знал бы.
      — Но если это действительно так, то… То как будет дальше?
      — Как в цирке, — рассеянно ответил Фрэнк. — Ведь сам говоришь: освоение Внеземелья идет полным ходом. Все правильно, так оно и есть. Человек шагает по соседним планетам или зондирует их с планетарных орбит. Чего же удивляться, если у нас на Земле ковыляют синие синюки, а в небесах болтаются эластичные паралитики? Мы осваиваем Внеземелье — Внеземелье мало-помалу осваивает нас… А почему бы и негр Обратная связь.
      Тишину операторской нарушил мелодичный писк Фрэнк насторожился я поискал глазами звуковую колонку спикера внутренней информации.
      — Внимание! — произнес женский голос. Писк прекратился. Кокетливо растягивая слоги, голос вещал: — Всем участникам операции «Черный след» объявлен сбор в инструкторском холле второго отдела. Повторяю…
      — Это меня, — сказал Фрэнк, вздохнул и поднялся.
      — Сядь, — сказал Вебер. — Любопытное дельце?
      — Что?
      — «Черный след».
      — Не знаю.
      — Я кое-что слышал…
      — Что именно и от кого?
      — Ну… это не важно.
      — Не важно — помалкивай. Где тут выход на лифт?
      — Сядь, я сказал. Поедешь с комфортом.
      Фрэнк сел. Вебер мрачно посоветовал:
      — Подними подлокотник.
      Фрэнк приподнял, обнаружил миниатюрный кнопочный пульт.
      — Тебе на семнадцатый?
      — Да.
      — Ну и чего копаешься? Ищи кнопку с цифрой семнадцать. Сначала нажми белый клавиш. Стой! Скажи мне одно… Это очень опасно для парней, которые там?… — Вебер покрутил пальцем над головой, имея в виду, очевидно, весь контингент работников Внеземелья.
      — Я сказал, что не знаю. — Фрэнк надавил клавиш. Пунктир красных огней сдвинулся в сторону, кресло тронулось и покатило в темную нишу. — Всего хорошего, Мартин. Встретишь Эгула, не забудь угостить его пивом!
      — Ладно, проваливай.
      На семнадцатом этаже Фрэнк вышел из лифта и увидел широкую спину Барнета Лангера, который удалялся по коридору, наклонив голову вперед, будто намереваясь таранить лбом одному ему заметную преграду, — эта его манера ходить всегда вызывала у встречных прохожих легкое замешательство.
      — Салют, Барни! — окликнул Фрэнк.
      Лангер живо обернулся, помахал рукой.
      — Ого, ты пользуешься персональным лифтом Вебера! Премия за полигон?
      — Нет. В качестве премии Вебер водил меня за кулисы.
      — Впервые слышу такое от рядового реалигента.
      — Почему рядового? Теперь я в фаворе у старика.
      — Ах, вот даже как!..
      Они поравнялись.
      — Тебе удалось нащупать у Вебера слабую точку? — осведомился Лангер.
      — Две. Первая — полигон, понятно. Старик спит и видит, как бы устроить нам пакость позамысловатее. Мне он устроил темный водоворот, и я в запале неосторожно подкинул ему идею запустить в бассейн живых аллигаторов…
      — Мой полигон послезавтра, — задумчиво сообщил Лангер. — Под кодовым названием «Дичь». Если вместо вальдшнепа мне придется иметь дело с живым аллигатором, я с тобой рассчитаюсь.
      — Мой полигон был под названием «Поплавок». Нанырялся и наплавался до обалдения. Думаю, роль вальдшнепа придется исполнить тебе самому.
      — Ну хорошо… — Лангер взял Фрэнка под руку и заставил сбавить шаг.
      — Вторая слабая точка Вебера?
      — Жгучая любознательность.
      — Ты меня развеселил!
      — И тем не менее… Боюсь, я в этом смысле надолго испортил ему настроение.
      — И поделом. Ему не следует совать свой нос выше нулевого этажа.
      — Но мне его жаль. Он начинает подозревать, что с помощью средневековых цепей, ржавых ферм и современных огнетушителей моделировать варианты «космических неожиданностей» ему не под силу. Это гложет его… Вбил себе в голову, что обычных тренировок нам недостаточно. Ищет для полигонов некий универсум, посредством которого надеется привить нашему брату иммунитет против любых — любых! — сюрпризов Внеземелья. У меня духу не хватило сказать ему прямо, что задача неразрешима в принципе…
      — Стоп! — сказал Лангер и действительно остановился. — В упаковке из умонастроения Вебера ты, кажется, преподносишь мне собственную мораль?
      На мгновение у Фрэнка перехватило горло от ярости. Не против Лангера, нет. Скорее по поводу заколдованного круга мнимых двусмысленностей, в котором Фрэнк все чаще и чаще себя ощущал, когда в разговорах с коллегами вольно или невольно касался того, что его в последнее время тревожило. Он тоже остановился, взглядом окинул — сверху вниз — массивную фигуру товарища. Вспышка гнева угасла.
      — Ну и что? — уже совершенно бесстрастно спросил он.
      — Ничего, — Лангер заговорщически подмигнул. — Превосходный ты парень, вот что. Но как только ты принимаешься философствовать, у меня почему-то свербит в носу и возникает иллюзия умственного переутомления.
      — Да, это у тебя не совсем нормально… Впрочем, надо же тебе с чего-то начинать.
      Они стояли друг против друга, загораживая проход. Но, кроме ник, никого в коридоре не было. Далеко в коридорную перспективу уходили матово-белые светящиеся полосы люминесцентного пластика вдоль стен и вдоль потолочных карнизов. Стены казались сплошными, о местонахождении дверей можно было лишь догадываться по вмонтированным в стены символическим фигуркам из нержавеющей стали; фигурки больше походили на украшения, хотя служили главным образом для кодового обозначения отделов. Прямолинейный коридор был только в этом крыле Управления, и только здесь, на семнадцатом этаже, крыло просматривалось насквозь.
      — Я знаю, что у тебя на уме. — Лангер сочувственно ткнул товарища кулаком в плечо. — Космос, дескать, щедр ка сюрпризы, разбираться в которых с помощью лучеметов нехорошо, неэтично…
      — Прежде всего непрактично, — вяло огрызнулся Фрэнк.
      — Когда мы брали банду Меира Шлокера, это было практично, — напомнил Лангер. Он похлопал себя по шее в том месте, где розовел шрам от ожога. — Это было практично, потому что никто из бандитского экипажа «Черной жемчужины» не умел стрелять в условиях перегрузок так, как умеем мы. Даже сам Шлокер. Я выхватил бластер на четверть секунды раньше, чем это успел сделать он. — Лангер широко улыбнулся.
      — Между прочим, — заметил Фрэнк, — наша контора называется «Западный филиал Международного управления космической безопасности и охраны правопорядка».
      — Это так же верно, как то, что меня зовут Барнет Лангер. А тебя Фрэнк Полинг. А нашего шефа…
      — Космической безопасности, Барни! Безопасность по отношению к неожиданностям Внеземелья! Я плохо знаю «дело Шлокера», но абсолютно убежден, что ликвидация банды на «Черной жемчужине» — это чистейшей воды акция по охране правопорядка!
      Лангер поморщился:
      — Не ори, у меня прекрасный слух. Мы с тобой по-разному воспринимаем термин «космическая неожиданность», вот и все.
      — Верно. — Фрэнк заставил себя успокоиться. — Юридическое образование не позволяет мне валить в одну кучу гангстеров Шлокера и, скажем, загадку «резинового паралича», скосившего добрую треть гляциологов Марса.
      — Видишь ли, суть, наверное, не в терминах. И здесь я, пожалуй, с Вебером солидарен. Главная наша забота: суметь защитить человека от любых
      — любых! — неожиданностей Внеземелья, успеть вовремя стать между ним, человеком, и подстерегающей его всякой равной опасностью. Ведомой и неведомой.
      — Это ваша забота, господа сверхчеловеки, — возразил Фрэнк. — Если, конечно, ты считаешь себя сверхчеловеком.
      — Я считаю себя сотрудником оперативно-следственного отдела.
      — О, мы, оказывается, коллеги.
      — Да, если ты имеешь в виду штатное расписание.
      — Ну, это не так безнадежно, Барни; тому порукой нивелирующая деятельность Вебера.
      — Пойдем, коллега, — миролюбиво предложил Лангер. — Мне не терпится увидеть Хаста. — Он чуть ли не бегом бросился вдоль коридора.
      Фрэнк нагнал его двумя прыжками:
      — Почему ты сразу не сказал, что Хает вернулся?
      — Для тебя это новость?
      — Я слышал, что нас приглашают в инструкторский холл, но откуда мне было знать, по какому поводу. Ведь кроме тех нескольких слов, которые ты мне вчера…
      — Кстати, — Лангер загадочно ухмыльнулся, — Хаст прилетел не один.
      — С этим… из «диких кошек»? С Кизимовым?
      Эмблема второго отдела — стальной хромированный трезубец. Лангер тронул среднее острие, шагнул в открывшийся проход.
      — Нет, — сказал, входя следом, Фрэнк. — Готов держать пари — это не Кизимов. Скорее кто-нибудь из Восточного филиала.
      — Точнее, шеф оперативно-следственного отдела Восточного филиала Сергей Никольский.
      Фрэнк тихо присвистнул.
      Они вошли в холл. Массивная мебель казенного образца и большое, во всю стену, залитое солнцем окно. Прямые лучи дробились на светорассеивающих ребрах верхней половины стекла, но ближе к окну лежал на полу жаркий солнечный прямоугольник. В прямоугольнике стояли четверо: носатый Вуд, белобрысый Альвен, Кьюсак и Гейнц. Компания щурилась и сосредоточенно смаковала через соломинки содержимое круглых, как елочные шары, бокалов. Гейнц был в огромных светозащитных очках и, несмотря на свой относительно небольшой рост, выглядел в них очень воинственно, — темная грива его волос живописно и дико топорщилась на затылке.
      — Общий салют дегустаторам! — поздоровался Лангер.
      Никто не ответил. Лангер понял, что продолжать в том же духе не стоит. Направился к бару, поднял крышку, влез туда по пояс, долго там копался и звенел стаканами.
      Фрэнк подошел к молчаливой четверке. Заметил пол глазом у Кьюсака желтый остаток недавно сведенного синяка.
      — Судя по вашим физиономиям, надвигается пыльная буря.
      — У тебя разыгралась фантазия; — мягко возразил Кьюсак.
      — Это иногда бывает после вонючих подземелий Вебера, — добавил Гейнц.
      Вуд принюхался.
      — От него разит пивом! — объявил он. — Мы здесь уже одурели от водопроводной воды, а Полинг благоухает, как баварская пивоварня! Да еще возымел наглость обозвать нас дегустаторами!
      — Дегустаторами обозвал нас Лангер, — вступился за Фрэнка Альвен, соблюдавший справедливость при любых обстоятельствах.
      — Вуд, тебе придется обнюхать и Барни, — сказал Гейнц.
      — Не советую, — прогудел Лангер из бара. — Я могу ненароком задеть его обонятельный орган, и ему придется отложить сегодня свидание с Кэт.
      — Да, — согласился Вуд. — Риск не оправдан. Пусть его обнюхивает Носорог.
      Снова молчание. «Вероятно, не знают…» — подумал Фрэнк и, сунув руку в карман, нащупал жетон с выдавленной надписью «07. Черный след».Хотел было вынуть и показать, но раздумал.
      — Кто-нибудь скажет мне наконец, что случилось? — не выдержал он. — Можно без шутовства, откровенно. Тем более что со вчерашнего дня я член вашей группы.
      — Успокойся, — ответил Альвен. — Ничего особенного не случилось.
      — Ничего особенного, — добавил Гейнц, — за исключением того…
      Кьюсак деликатно наступил Гейнцу на ногу, закончил:
      — …За исключением того, что провалилась миссия Хаста.
      — Вот именно, — заметил Фрэнк. — Будто вы всерьез надеялись на ее успех.
      — Тем большая ответственность ложится теперь на твои тренированные Вебером плечи, — сказал Кьюсак.
      Все четверо разглядывали Фрэнка в упор.
      — Чего вы на меня уставились? — спросил он.
      В холл вошли Гэлбрайт, Хаст и двое незнакомцев. Один из них — лет пятидесяти, суховат и строен, быстроглаз, но сдержан в движениях. «Никольский», — догадался Фрэнк. Второй — хилого телосложения и совершенно лыс. В разгар знойного летнего дня одет в официально-строгий черный костюм. Длинное, по-стариковски обрюзгшее лицо выглядело утомленным. «Старый, заезженный конь, — подумал Фрэнк — Но кто он, этот мумифицированный предок?…» Хает плелся сзади, прижимая к груди большую синюю папку.
      — Добрый день, парни! — произнес Гэлбрайт и сделал над головой судорожный взмах пухлой рукой, долженствующий обозначать фамильярно-теплое приветствие. — Прошу всех за круглый стол. — Его зеленоватые глаза окатили Фрэнка волной холодного и очень откровенного внимания. Это длилось мгновение, но Фрэнк это мгновение уловил и в полной мере прочувствовал.
      За стол с полированной крышкой в форме овала сели Гэлбрайт и гости. Остальные лишь приблизились и встали полукругом за спиной шефа. Никольский сел рядом с Гэлбрайтом, лысый старик занял скромное место в противоположном конце стола. Из бара вынырнул Лангер и, держа на весу два стакана с охлажденным напитком, оглядел собрание.
      — Да, это кстати. — Гэлбрайт шевельнул бровями, и Лангер отдал стаканы гостям. — Итак, все в сборе?
      Все были в сборе, но от рапорта воздержались, поскольку никто не знал, как расценивать обстановку.
      — Прежде всего, — сказал Гэлбрайт, — я хотел бы познакомить вас с двумя участниками совещания, которые, не являясь членами нашей оперативно-следственной группы, имеют самое непосредственное отношение к операции «Черный след». Это наш коллега, представитель Восточного филиала Международного управления космической безопасности и охрана правопорядка мистер Никольский. Его субординарный ранг в точности соответствует моему. Второй участник… — Гэлбрайт покосился на старика, — временно я назову его мистером Икс, является научным консультантом. Он сам объяснит свою роль в конце совещания.
      Мистер Икс вставил в ухо розовый шарик слухового аппарата и замер. Сгорбившись, он неподвижно и безучастно смотрел на блестящую крышку стола; полуприкрытые глаза выражали усталость и равнодушие.
      Фрэнк тоже ощутил усталость. В этом смысле сегодняшний полигон не прошел для него даром.

      Стараясь не привлекать к себе внимания, Фрэнк отступал за широкую спину Лангера, сел в кресло. Фраза Кьюсака об «ответственности» и «тренированных Вебером плечах» не выходила из головы. А собственно, что он хотел этим сказать?
      — Первые сведения о «черных следах» мы получили неделю назад, — говорил Гэлбрайт, показывая Никольскому копии документов. — Отдел Наблюдения нашего филиала представил нам на рассмотрение вот это…
      Никольский быстро прочитал предложенный картон.
      — Сосед Эдуарда Йонге лично видел «черный след»? — У Никольского был громкий, но приятный голос, чем-то похожий на голос Лангера.
      — Да, вот его показания. Обратите внимание на дату, когда он впервые заметил «черный след».
      — Гм… давненько. Полтора года назад.
      — Случилось это на следующий день после того, как Йонге поселился в окрестностях Сан-Франциско.
      — То есть влияние местных условий практически исключено. Немаловажное обстоятельство…
      — Которое нам позволило сразу отсечь земную ветвь подозрений. Дальше… — Гэлбрайт передал Никольскому очередной картон.
      Совещание превращалось в деловую беседу двух спецов. Фрэнк взглянул на мистера Икс и не нашел никаких изменений ни в его позе, ни в выражении лица. Остальные ребята тоже исподтишка наблюдали за консультантом, Фрэнк видел, как Лангер наклонился к Хасту я, улыбаясь, шепнул ему на ухо что-то, должно быть, забавное. Хает не был расположен шутить — определенно все еще находился под тяжестью впечатлений от восточной поездки, — и Лангер, махнув на него рукой, стал шептать на ужо Гейнцу, Гейнц оглянулся на старика, вздрогнул, поднял глаза к потолку — даме со спины было заметно, каких усилий стоило ему сдержать смех.
      Перед Никольским и Гэлбрайтом вырос ворох пластмассовых листов (по традиции листы назывались «картонами»). Шеф прекрасно ориентировался в этом ворохе, разговор не замирал ни на минуту. Фрэнк старался слушать внимательно. Кое-что понимал. Кое-что… Черт бы побрал манеру шефа втягивать сотрудников в дело прямо с ходу, без подготовки! Вчера, в самом конце рабочего дня, забегает, дожевывая бутерброд, Лангер и, швырнув жетон издалека, мычит: «Перебирайся, малыш, в нашу группу. Шеф дает тебе выход на „черный след“. Понял?» — «Нет. Это что за новость — „черный след“? Объясни толком». — «М-м… а дьявол его знает! Явление, которое… Спроси о чем-нибудь полегче». — «Ладно… Кто наследил?» Кивок снизу вверх, в пространство над головой. Розовый шрам от ожога на шее, ухмылка. Глоток и ответ: «Наши подопечные, понятно. Двое из бывших… „дикие кошки“. Некто Йонге у нас под носом. Шустряк. Успел Кьюсаку глаз запечатать прежде, чем тот разглядел, с кем дело имеет, к в контакт не вошел… Ведь я говорил Носорогу: „Нужно меня посылать!“ — „Где второй?“! — „На востоке Некто Кизимов“. — „Тоже в контакт не вошел?“ — „М-м… чего не знаю, коллега, того не знаю. И шеф не знает. Один Хаст знает, но он еще не вернулся… Так, жетон я тебе передал, с приказом по отделу ознакомишься этажом ниже Салют!“ Этажом ниже автомат-делопроизводитель, урча и вздыхая, выдал узкую ленту:

       „ЗАПАДНЫЙ ФИЛИАЛ МУКБОП + ОПЕРАТИВНО-СЛЕДСТВЕННЫЙ ОТДЕЛ + ГЭЛБРАЙТ + СЧИТАТЬ ФР. ПОЛИНГА СОТРУДНИКОМ ОП. СЛ. ГРУППЫ 07 + ИНСТРУКТАЖ В РАБОЧЕМ ПОРЯДКЕ +++“.

      Вот и все. Через минуту лента рассыпалась в воздухе. Недоумение осталось.
      Первый этап беседы закончился, и Фрэнк решил пересесть к столу. Его примеру последовали все, кроме Лангера, который добровольно взял на себя обязанности бармена.
      — Материал добротный, — похвалил Никольский. — Я хотел бы еще раз взглянуть на послужной список Йонге.
      Гэлбрайт протянул ему картон. Никольский внимательно перечитал документ и спросил:
      — Вы уверены, что в отношении «черных следов» Кизимов аналог Йонге?
      — Другими словами, есть ли у нас доказательства? Есть. А доказательства мы раздобыли… где бы вы думали? У себя под носом, в отеле «Эспланейд». Один из служащих отеля узнал Кизимова на фотоснимке и вспомнил, что наблюдал в его номере явление, которое мы называем «черный след».
      — Когда это было? Я имею в виду «черный след» в «Эспланейде».
      — Год назад. Разве вам неизвестно, что Кизимов встречался с Йонге? Взгляните на фотоснимок.
      — Для меня это новость. — Никольский посмотрел предложенный картон. — Странный снимок. Такое впечатление, будто Кизимова и Йонге фотографировали вопреки их желанию.
      — Так и есть. Их сфотографировали в полицейском участке морской зоны отдыха калифорнийского побережья. Ничего особенного: перевернули катер. Это фото украсило стенд общественного порицания на одном из самых модных пляжей. Нить, которая нам помогла обнаружить Кизимова и его причастность к «черному следу». А главное — дала нам понять, что «черный след» не является «монополией» Эдуарда Йонге. — Гэлбрайт озабоченно потер виски. — К тому же вчера дошли до нас новые сведения…
      — Третье звено? — щурясь, спросил Никольский.
      — Кьюсак, будьте добры!.. — Шеф пощелкал пальцами, и Кьюсак подал ему длинный черный футляр.
      Крышка пружинно откинулась. Фрэнк, подогреваемый любопытством, подался вперед. В футляре лежала самодельная тросточка в полметра длиной. Обыкновенная палочка из орешника, на подсохшей коре вырезан незамысловатый узор…
      — Вы разочарованы? — спросил Гэлбрайт Никольского.
      — Нет, я ожидал увидеть что-нибудь в этом роде. Кизимов тоще любил развлекать детвору поющими деревяшками. Пока не узнал, что его рукоделия ставят в тупик взрослых дядей из Управления космической безопасности. Простите, я, кажется, перебил вас.
      Гэлбрайт взглянул на часы.
      — У нас в запасе три минуты, — сказал он с видом человека, которому не дали произвести сенсацию, но который считает себя выше мелочных побуждений. — Я хотел продемонстрировать вам работу этой… этого… У меня не поворачивается язык назвать деревяшку прибором. Однако иначе не назовешь, поскольку она принимает телевизионные стереопередачи детской программы, хотя техническая экспертиза не обнаружила здесь решительно ничего напоминающего микросхему телеприемника. Биологическая экспертиза подтвердила: самое обыкновенное дерево, канадский орешник, без каких бы то ни было изменений микроструктуры коры и древесных волокон. Но обыкновенное дерево с обыкновенными волокнами, совершенно не согласуясь с авторитетным мнением экспертов, продолжает работать как телевизионный приемник. И через три минуты, впрочем, уже через две… желающие смогут убедиться в этом.
      — Кто автор… э-э… деревянной конструкции? — задал вопрос Никольский.
      — Довольно известный в прошлом космодесантник. Из тех, чей послужной список мало чем отличается от послужных списков Кизимова, Йонге. — Гэлбрайт поискал глазами Фрэнка, добавил: — К тому же он приходится родственником одному из сотрудников нашего отдела.
      Фрэнк обмер.
      — Да, Полинг, я говорю о Нортоне. Дэвид Майкл Нортон — муж вашей сестры Сильвии Нортон, урожденной Полинг, не так ли?
      Фрэнк медленно осознавал ошеломительную новость.
      — Дэвид Нортон!.. — с каким-то странным удовлетворением проговорил Никольский. Взгляды присутствующих оставили Фрэнка и обратились к нему.
      — Я вижу, это имя произвело впечатление не только на Полинга, — заметил Гэлбрайт.
      — Признаться, да. — Никольский был очень доволен и не пытался этого скрыть. — Я, грешным делом, ожидал услышать другое имя…
      — Любопытно. — Кустистые брови Гэлбрайта сошлись к переносице — Не буду вас интриговать: никакими другими сведениями мы пока не располагаем. Йонге, Кизимов и Нортон — это все, о ком мы более или менее доказательно можем беседовать с вами по вопросам загадки «черного следа». Материалы, делающие беседу доказательной, перед вами. Это все, что я могу вам сказать в ответ на ваше ожидание.
      — Не так уж и мало, Гэлбрайт. Будет ли этого достаточно, покажет сравнительный анализ, на который я очень надеюсь.
      — Я тоже. Особенно если у наших коллег из Восточного филиала найдется некое существенное дополнение к тем сведениям, с которыми вы, Никольский, ознакомились и которые достаточно высоко оценили.
      — Дополнения будут. Дело вот в чем. Третье звено овеществилось для вас в лице Нортона, для нас в лице Лорэ. Космодесантник в отставке… Впрочем, просматривая списки бывших космодесантников, вы наверняка это имя встречали. Не станете же вы меня уверять, что «открыли» Нортона чисто случайно?… Но как бы там ни было, идея совместного обсуждения операции «Черный след» дает хорошие виды на урожай.
      В холле нависло молчание. Все ждали, что скажет шеф. Фрэнк встретился глазами с мистером Икс. Старик внимательно его разглядывал, и Фрэнку стало не по себе. Заметив, что Фрэнку не по себе, старик перевел взгляд на черный футляр. «Добрый день, малыши!» — негромко, но весело поздоровался черный футляр, и над столом замелькали прозрачные образы, бледные и почти непонятные, как уличные отражения в стеклах витрин. Деревянный телеприемник приступил к демонстрированию своих изобразительных возможностей.
 
 
      — Та-ах… — сказал шеф. — Действительно, урожай.
      — Меня зовут Р-руби, — жизнерадостно донеслось из футляра. — Смотрите, какие у меня кр-расивые пер-р-рышки! Мой бр-рат…
      Гэлбрайт захлопнул крышку футляра, собрал документы.
      — Йонге, Кизимов, Нортон, Лорэ… — произнес он, складывая листы в аккуратную стопку. — Кто они, эти четверо? Товарищи по несчастью? Изуродованные космосом люди? Нелюди? Безопасные для нашей планеты или потенциально опасные?… От решения этих вопросов, быть может, зависит судьба человечества. Я произнес громкую фразу, но до тех пор, пока не будет строго доказана ее излишняя высокопарность, она остается в силе На четырех примерах ясно: мы имеем дело с непонятной для нас реконструкцией природных свойств человека…
      Фрэнк обвел взглядом лица присутствующих. Лица были суровы — каждый чувствовал свою ответственность за судьбы человечества. Кроме, пожалуй, Никольского и лысого старика. Старик дремал или делал вид, что дремлет; Никольский рассеянно помешивал соломинкой лед в стакане.
      Фрэнк понимал: предстоит скорая встреча с Дэвидом. Ясно как день. И встреча не будет приятной — тоже совершенно ясно. После сообщения Гэлбрайта Фрэнк чувствовал себя в дурацком положении. Если не хуже. Он частенько бывал в семье своей старшей сестры и не мог бы сказать, что встречи с Дэвидом Нортоном вообще доставляли ему удовольствие. Однако ж… он делал это для Сильвии. Теперь он вынужден будет сделать это для человечества. Ни больше ни меньше. Да, дело дрянь… Старина Дэв никогда не казался опасным. Даже потенциально. И тем более для человечества. Резковат, часто угрюм, неразговорчив — да, за ним это водится. Но чтобы опасен?… Любит природу, детей. Не любит соседей и друзей жены. К своим друзьям и бывшим товарищам по работе в Пространстве, иногда посещающим его виллу в Копсфорте, относится очень радушно. Правда, после таких посещений Дэв становится угрюмей обычного. Космический леопард в отставке не может привыкнуть к рутине размеренной жизни в «этом овечьем загоне», как называет он свою виллу в минуты душевной депрессии. Но, с другой стороны, «черный след», деревянные «телевизоры»… Отдел Наблюдения вряд ли мог ошибиться. И если Дэв действительно в одной компании с теми, о ком так тревожно распространяется шеф… Бедная Сильвия! Как она там одна… с ним?
      Гэлбрайт пододвинул к Никольскому стопку сложенных документов, сказал:
      — В полное распоряжение Восточного филиала. Когда мы сможем получить от вас документальные сведения о Лорэ?
      — Это зависит от расторопности вашего сотрудника, — пошутил Никольский. Из-за его спины поднялся Хает, открыл синюю папку и передал шефу пачку пластмассовых прямоугольников.
      — Первые двадцать листов — Кизимов, — пояснил Никольский. — Девять следующих — Лорэ. Йонге всего в двух картонах, но мы решили вручить вам копии всех материалов по «черному следу», хотя в половине из них вы уже не нуждаетесь. Мистер Хает, передав приглашение, как-то не посвятил нас в подробности предстоящей беседы.
      — Он выполнял мои инструкции, — сказал Гэлбрайт, жадно просматривая документы. — Кстати, Хает, я еще не знаю подробностей провала вашей миссии на Памире…
      — Вам достаточно вспомнить подробности провала миссии в Калифорнии, и мне не нужно будет ничего объяснять, — лихо отреагировал Хаст. Ответ явно был приготовлен заранее.
      — И все-таки меня интересует, чем закончилась ваша беседа с Кизимовым.
      Хает подергал кончик веснушчатого носа, что обычно проделывал в затруднительных для себя обстоятельствах.
      — Примерно тем же, чем закончилась беседа Кьюсака с Эдуардом Йонге. Мы немного повздорили…
      — Вот как? — Гэлбрайт не спеша перевернул прочитанный лист. Фрэнк и все остальные смотрели на Хаста сочувственно. Шеф почти никогда не устраивал подчиненным разносы, но редко упускал возможность устроить публичный спектакль. — И что же сказал Кизимов вам на прощание?
      — Ничего не сказал, — сдался наконец Хает. — Как только я ознакомил его с показаниями служащего из отеля «Эспланейд», он молча спустил меня с лестницы.
      — Почему не наоборот? Если об этом пронюхает Вебер, ваш следующий полигон будет состоять в основном из лестничных пролетов.
      — Хоть два полигона, — пробормотал Хает. — Что такое полигон по сравнению с этим… с этой.
      — Здесь сыграла роль неожиданность; — вступился за Хаста Никольский.
      — Мистер Хает неосторожно положился на условности этикета светской беседы, и ему выпал случай удостовериться, что эмблему «Вайлдкэт» космодесантники носят не зря.
      — Первым удостоверился Кьюсак, — рассеянно сообщил Гэлбрайт. — Йонге его немножко побил. Теперь выпал случай удостовериться Хасту. Дело за Полингом?… Скажите, Никольский, почему в ваших материалах я не могу найти прямых свидетельств причастности Кизимова к «черным следам»?
      — Очень просто: прямых свидетельств у нас нет. Но они есть у вас. Мы заинтересовались Кизимовым после визита Лорэ. Подобно случаю в «Эспланейде», Лорэ имел неосторожность оставить «черный след» в гостинице «Памир» и тем самым дал нам повод начать расследование. Ничего не подозревая, Лорэ побывал в гостях у Кизимова и спокойно укатил к себе домой на берега Адриатики. Разумеется, под негласной опекой наших сотрудников из отдела Наблюдения. И Кизимов тоже, само собой разумеется, оказался в поле нашего зрения. Прощупывая его друзей, мы вдруг обнаружили странность, которую назвали «эффектом метеостанции»…
      — Извините меня, — перебил Гэлбрайт. — Я здесь уже читал об этом, но, пожалуйста, изложите суть «эффекта» для остальных.
      Никольский помедлил, собираясь с мыслями:
      — В северо-западном районе Памира действует высокогорная автоматическая метеостанция «Орлиный пик». Дежурным на метеостанции работает некто инженер-атмосферник Тимков, с которым Кизимов поддерживает приятельские отношения. Надо сказать, метеостанция такого типа оснащены автоматами очень высокой надежности, и там почти никто не бывает, кроме дежурных. Приятель Кизимова заинтересовал нас прежде всего потому, что в прошлом сам был связан с работой в Пространстве Он участвовал в исследованиях атмосферы юпитера, попал в какую-то аварию, все обошлось сравнительно благополучно, но дорога в космос для него была закрыта, и Тимков удовлетворился скромной должностью инженера погоды. Месяц назад он, принимая очередное дежурство, пригласил Кизимова посетить его высотную резиденцию. Кизимов прибыл на «Орлиный пик» в одноместном спортивном аэрокаре типа «Фазан». Тимков радушно встретил гостя, познакомил его с оборудованием своего довольно сложного метеорологического хозяйства, и целый день с пятачка, где расположена станция, друзья любовались суровыми ландшафтами Памира.
      Вечером Кизимов улетел, а Тимков в отличном расположении духа включил видеотектор и сдал вечерний радиорапорт. К его удивлению, вместо обычной формулы: «Рапорт принят, спокойной ночи, связи конец», — дежурный связист посоветовал ему не отключаться, поскольку связь с «Орлиным пикам» срочно затребовал старший инженер-синоптик Среднеазиатского Центра погоды. В разговоре с Тимковым старший синоптик очень темпераментно пытался выяснить, по какой такой причине приборы метеостанции сегодня выдали Центру совершенно фантастические результаты измерений. Тимков ответил; что аппаратура станции работает нормально, обвинения в его адрес несостоятельны и вообще поддерживать разговор в таком тоне он не считает для себя возможным. Старший синоптик уме повежливее намекнул, что если температуру воздушной среды, равную температуре плавильной печи, Тимков считает нормальным явлением в метеорологии, то разговаривать действительно не о чем. Ошеломленный Тимков всю ночь напрасно возился с проверкой приборов. Аппаратура была в порядке…
      Загадка так и осталась бы загадкой, не посети Кизимов «Орлиный пик» вторично. Это было неделю назад. С первыми звездами Кизимов улетел восвояси, Тимков помахал ему вслед и с нехорошим предчувствием направился сдавать вечерний радиорапорт. Предчувствие не обмануло его. Центр сообщил: результаты дневных измерений метеостанции полностью забракованы.
      Мы застали Тимкова в момент весьма неприятных для него объяснений с комиссией Центра. Сбитые с толку члены комиссии пытались найти для своего протокола хоть какую-нибудь вразумительную предпосылку, однако Тимков, сбитый с толку гораздо более основательно, ничем не мог им помочь. Он сознавал, что, заподозрив Кизимова, так далеко вы — ходит за рамки понятия о «вразумительности предпосылок», что об этом лучше помолчать. Уловив смысл претензий, предъявленных дежурному инженеру метеостанции «Орлиный пик», мы попросили уважаемых членов комиссии оставить поле деятельности за нами, на что они с большой охотой согласились.
      Мы приготовились к трудному разговору, но достаточно было упомянуть о Кизимове, и Тимков выложил нам свои подозрения… То есть даме не подозрения, а твердую уверенность в том, что стоило Кизимову появиться вблизи измерительного комплекса метеорологической аппаратуры, приборы начинали врать. Мы попросили Тимкова взять ка себя труд провести еще один такой эксперимент, но получили отказ. «Экспериментировать над своим другом я не намерен, — заявил Тимков. — К тому же я убежден, что третий эксперимент в условиях „Орлиного пика“ ничего нового вам не даст». Нам оставалось признать его правоту и внести в совою картотеку странный «эффект метеостанции». С экспериментами мы решили повременить, дополнительный материал могло нам дать простое наблюдение за Кизимовым…
      Никольский остановился, вопросительно взглянул на Гэлбрайта.
      — Продолжайте, прошу вас, — Гэлбрайт кивнул.
      — Собственно, я рассказал почти все. Наблюдение за Кизимовым действительно было результативным. Отдел Наблюдения преподнес нам сюрприз
      — поющие деревяшки вот наподобие этой… — Никольский постучал по крышке футляра. — И мы решили, что располагаем достаточным материалом для прямой беседы с производителем мелких чудес. Один из наших сотрудников посетил Кизимова в его дачном особняке и попытался установить контакт. Попытка провалялась. Кизимов выпроводил визитера ненамного вежливее, чем сделал это в отношении мистера Хаста. Тогда мы предложили строптивому собеседнику быть с ответным визитом у нас. Если интересуетесь подробностями состоявшегося разговора, мы подготовили звукозапись на картоне номер девятнадцать.
      Гэлбрайт нашел нужный картон и передал Фрэнку. Поднял руку, призывая к тишине, хотя безмолвие в холле нарушалось только нетерпеливым сопением Хаста. Фрэнк нащупал в крышке стола щель лингверсора, бросил в нее пластмассовый прямоугольник.
      — Запись немного сокращена, — успел предупредить Никольский. — Изъяты детали, которые не относятся к делу.
      В колонках спикера на потолке пронзительно заверещала настройка лингверсора.
      Первую фразу трудно было понять. Автомат-переводчик быстро менял варианты фонем в поисках тональности, наиболее близкой к звуковому оригиналу. Вторая фраза звучала сравнительно чисто:
      — Прошу вас, назови… свои фами… имя, род занятий.
      — Простите, как мне вас называть?
      — Можете называть меня инспектором.
      — Инспектор, я попросил бы вас избавить меня от формальностей. Скажите сразу, что вам от меня угодно, и я постараюсь или ответить вам прямо…
      — Или?
      — Или не ответить.
      Длинная пауза.
      — Скажите, Кизимов, почему вы избегаете открытого разговора с представителями Управления космической безопасности?
      — Вопрос поставлен неверно. Я избегаю говорить лишь на темы, обсуждать которые не нахожу возможным.
      — Позвольте спросить почему?
      — По причинам сугубо личного свойства.
      — Вы не могли бы сказать о причинах подробнее?
      — Нет, не мог бы.
      — Вы связаны определенными обязательствами?
      — Я не понял вашего вопроса.
      — Вы давали кому-нибудь обязательства не касаться интересующих нас тем?
      — Ах, вот оно что… Нет, не давал.
      — С кем вы поддерживаете дружеские отношения?
      — Это мое личное дело.
      — Вы считаете своим другом Жана Лорэ?
      — Да, считаю.
      — Вы сознаете, что ваши необычные свойства, приобретенные, видимо, за пределами нашей планеты, не могли нас не заинтересовать?
      — Это ваше дело.
      — Это общественное дело, Кизимов!
      — Я ведь не сказал — личное.
      — Себя вы противопоставляете обществу?
      — Ни в коем случае, инспектор! Разрешите вопрос?
      — Да, конечно.
      — По-вашему, я представляю собой угрозу обществу?
      — Вы должны понимать, что мы не имеем права не учитывать такую вероятность. А как бы на этот вопрос вы ответили сами?
      — Отрицательно. То есть для общества я опасен не более, чем любой другой «обыкновенный» житель планеты Земля.
      — То есть вы сознаете свою необыкновенность?
      Недолгая пауза.
      — Сознаю, разумеется… Но кому от этого хуже, кроме меня?
      — Простите, я вас не понял.
      — Инспектор, поверьте мне на слово: моя необыкновенность для меня такая же загадка, как и для вас.
      — Может быть, это болезнь?
      — Должен вас упрекнуть: вы не очень внимательно просмотрели мой бюллетень служебного спецкарантина. Заключение медэкспертизы гласит: «Здоров. С учета спецкарантинного сектора снят. Бессрочный пропуск на планету Земля выдан».
      — Хорошо, не болезнь. Назовем это как-нибудь по-другому.
      — Да, вы правы. Суть, конечно, не в терминах… Это неизвестно где и неизвестно как приобретенные свойства, необычные для «нормального» человека. Предупреждаю возможный вопрос: я действительно не знаю где и не знаю как.
      — А вам не хотелось бы избавиться от такого «приобретения»?
      — Видите ли… Для меня это уже не имеет значения.
      — Как понимать ваш ответ?
      — Как вам будет угодно.
      — А для других?
      — Что для других?
      — Это имеет значение?
      — Простите, о чем вы спрашиваете?
      — Вам не приходилось говорить на эту тему с другими обладателями подобных свойств… ну, скажем, с Лорэ?
      — Лорэ?… Нет, не приходилось.
      — Вас удивил мой вопрос?
      — Да. При чем здесь Лорэ?… Ах, понимаю!..
      — Вы с Лорэ ничего не знали о способности друг друга оставлять «черные следы»?
      — Вероятно, вы говорите о… Нет, за Лорэ я этого не замечал. Я полагал, что кроме Йонге и меня…
      — …Феноменов такого рода больше не существует?
      — Да. Ну что ж… тем хуже для Лорэ.
      — Что вы имеете в виду?
      — Прежде всего вашу назойливость. Я всегда опасался дать вам для нее поводе В отношении «черных следов», как вы называете их, я проявлял особую осторожность. Дело прошлое, инспектор, но скажите мне откровенно, где вы могли заметить оставленный мною «черный след»?
      — В умении скрывать «черные следы», Кизимов, вы достигли совершенства. Мы их не наблюдали ни разу. Мы располагаем косвенными данными. Но откровенность за откровенность. Скажите как Йонге относится к своему положению феномена?
      — Думаю, он не в восторге.
      — Почему вы говорите об этом в форме неуверенного допущения?
      — Уверенного, инспектор. По аналогии с ощущениями собственной персоны.
      — И только?
      — О, этого достаточно!.. Даже с избытком.
      — Йонге знает, что вы его аналог по ощущениям такого рода?
      — Думаю, нет.
      — Откуда вам известно, что Йонге ваш собрат по феноменальным свойствам?
      — Однажды я случайно видел оставленный им «черный след».
      — Как объяснил он вам это явление?
      — Он сделал вид, что ничего особенного не произошло.
      — А какова была ваша реакция?
      — Я сделал вид, что ничего особенного не заметил.
      — В беседах с ним вы никогда не касались этой темы?
      — Нет. Это не та тема, которая могла бы доставить удовольствие.
      — Неприязнь к этой теме как-то связана с вашей работой в Пространстве?
      — Маленькое уточнение, инспектор: в Пространстве я уже не работаю. Полтора года назад вышел в отставку. Сейчас я работаю в школах первого цикла инструктором спортивных игр для школьников среднего возраста и прошу вас принимать меня именно в таком качестве.
      — Вы хотите сказать, что не поняли моего вопроса?
      — Я хочу сказать, что на вопросы, как-то связанные с прошлой моей работой в Пространстве, я отвечать не буду.
      — Но это главное, что нас интересует, Кизимов!
      — Будем считать, что я не сумел удовлетворить вашу любознательность.
      — Странный каприз…
      — Скорее вынужденная самооборона.
      — А как, по-вашему, поведут себя в подобной ситуации Лорэ и Йонге?
      — Это их личное дело.
      — Еще вопрос, Кизимов. По дороге в мой кабинет вы прошли коридором со стенами в виде пластмассовых жалюзи…
      — Я помню, инспектор.
      — Дело в том, что жалюзи скрывают комплекс аппаратуры, совершенно аналогичный тому, которым оборудована метеостанция «Орлиный пик».
      — Я прошел мимо, но никаких нарушений в нормальной работе приборов не обнаружено, так?
      — Вот именно. Как вы объясните, что эксперимент не удался?
      — Он удался, инспектор. До крайней мере, вам удалось установить, что мое присутствие не обязательно действует на электронные нервы приборов.
      — Каким же образом вы сумели дважды подействовать на «электронные нервы» аппаратурного комплекса метеостанции «Орлиный пик»?
      — Уверяю вас, это неумышленно. Очевидно, это зависит… от характера моих эмоций.
      — То есть?
      — На «Орлином пике» я находился в состояния приподнятости, если не сказать — восторга. Чистейший воздух, живительный холод, голубизна ледников… ну и все такое.
      — То есть вы способны воздействовать на электронную аппаратуру только в состоянии накала положительных эмоций?
      — Видимо, так. Но я не уверен, что это происходит всегда. Иначе на метеостанции я вел бы себя осмотрительнее.
      — А как насчет накала отрицательных эмоций?
      — Сегодня я уже успел побывать в экспериментальном коридоре. Выводы делайте сами.
      — Значит, способность воздействовать на приборы вам подконтрольна?
      — Да, если я не забываю следить за своим настроением.
      — «Черный след» тоже вам подконтролен?
      — К сожалению, нет. Малейшая неосторожность и… Но я стараюсь быть осторожным.
      — В каком-нибудь смысле это явление представляется вам опасным?
      — Только в том смысле, что оно вызывает всеобщее любопытство. В других отношениях оно опасно не более, чем тень от хвоста отдыхающей на заборе вороны.
      — Вы нам могли бы продемонстрировать сам «черный след» и то, как он возникает?
      — Мог бы. Но не прежде чем получу от вас твердые гарантии, что на этом все наши с вами недоразумения будут исчерпаны.
      — Увы, Кизимов, мы не готовы дать такие гарантии.
      — В свою очередь, инспектор, я, увы, не готов к демонстрированию «черных следов».
      — Впервые с этим явлением вы встретились в Пространстве, не так ли?
      — Я устал, разрешите мне вас покинуть. Не давайте мне повод усомниться в действенности всемирного Закона о личных свободах граждан планеты.
      — До свидания, Кизимов. Благодарю вас за исключительно интересную беседу. Надеюсь, у нас еще будет повод свидеться вновь.
      — Вряд ли, инспектор. Но вы мне чем-то понравились. Хотите добрый совет?
      — Я весь внимание.
      — Оставьте нас в покое, инспектор: Лорэ, Йонге, меня… Этот «след» никуда не ведет. То есть я хочу сказать, что здесь нет криминала. Не ройтесь в наших душах, не надо. Хотя бы потому, что это не только бессмысленно, но жестоко. Будьте здорова, инспектор!
      Запись кончилась, лингверсор умолк. Никольский и Гэлбрайт обменялись многозначительными взглядами. Остальные словно бы ждали чего-то еще. Даже неугомонный Лангер сидел неподвижно, подперев голову кулаком, и глаза его были на редкость задумчивы.
      Гэлбрайт покопался в груде разложенных на столе документов, отобрал половину, сделал Кьюсаку знак подойти. Кьюсак взял отобранные листы, шеф тихо с ним поговорил и выпроводил за дверь. Фрэнк понял, что документы отправлены на обработку в аналитический цех.
      После ухода Кьюсака Гэлбрайт объявил перерыв.
      — Парни, — сказал он, — вы все свободны до шестнадцати ноль-ноль.
      Фрэнк поднялся вместе с ребятами.
      — Все, кроме Полинга, — добавил шеф. — В названный час сбор в этом холле.
      Ребята потянулись к выходу. Фрэнк, стоя за столом, смотрел им вслед. Лангер обернулся и ободряюще ему подмигнул. Фрэнк сел. За столом никого уже не было. Никольский, разминая ноги, вышагивал у окна. Гэлбрайт и лысый старик о чем-то переговаривались возле бара. Вернее, говорил шеф. Консультант рассеянно слушал, держа в неудобно вытянутой руке стакан с молочным коктейлем, я бале заметно, что навязанный ему кем-то стакан он держит просто из вежливости. Фрэнк уставился на футляр с ореховой тростью. Ему хотелось пощупать загадочное изделие Нортона, но открыть футляр он почему-то не решался.
      Никольский подступил к окну вплотную. С высоты семнадцатого этажа были видны многоцветные автострады, маленькое озерко в бетонных берегах, наполовину закрытое кронами старых платанов, блестящая полоса прямого и тоже взятого в бетон канала, пересекавшего огромный старый парк, я дальше пятнистые желто-зеленые спины холмов. За холмами было морское побережье, но его отсюда не было видно, я Никольский с мимолетной завистью о нем подумал. Подошел Гэлбрайт, взглянул на холмы, вполголоса произнес:
      — Кажется, Полинг нервничает.
      — Еще бы, — не оборачиваясь, ответил Никольский. — Его можно понять.
      — Его — да. Однако поймет ли он сам исключительную важность своей миссии…
      — Вы правы. Ситуация… гм… деликатная.
      — Без его помощи мы очень рискуем затянуть это дело.
      — Признаюсь вам, Гэлбрайт, — мягко сказал Никольский, — надежда на миссию Полинга представляется мне иллюзорной.
      — Мне тоже. И если бы не крайняя нужда, я пощадил бы родственные чувства своего подчиненного. Но чем черт не шутит…
      Солнце, отражаясь в зеркале озера, слепило глаза, и Никольский надел очки-светофильтры.
      Гэлбрайт спросил:
      — Намерение связаться с нами возникло у вас после беседы с Кизимовым?
      — Да, как только Кизимов незаметно для себя проговорился о Йонге К тому же появление Хаста на Памире убедило нас, что «черный след» попал в поле зрения Западного филиала. Мы решили не чинить препятствий вашим попыткам самостоятельно установить контакт с Кизимовым. Мы понимали: неудача заставит Хаста обратиться к нам с каким-то предложением о согласованности действий.
      — Вы правильно понимали, — одобрил Гэлбрайт. Помолчал и добавил: — Теперь мы с вами правильно понимаем малонадежность миссии Полинга. Если так и дальше пойдет, мы рискуем сесть в большую общую западно-северо-юго-восточную лужу.
      — Не исключено, — сказал Никольский. — Это мы с вами, к счастью, тоже правильно понимаем.
      Гэлбрайт сверил свои часы с часами Никольского.
      — Я послал в аналитический цех одного из самых расторопных парней, — сказал он, словно оправдываясь.
      — Потерпим. Похоже, задержка у аналитиков связана с нашим материалом.
      — Вам крупно повезло с метеостанцией, Никольский… Вы получили великолепный предлог для прямой беседы с Кизимовым.
      — Кстати, о нашем везении, Гэлбрайт. Вам не кажется… ну если не странным, то хотя бы занятным, что в показаниях первых очевидцев фигурирует только «черный след»? Исключительно «черный след»…
      — И ни слова о чем-то похожем на «эффект метеостанции» или поющие деревяшки?…
      Гэлбрайт задумался. Никольский смотрел в окно и молчал.
      — Да… пожалуй, в этом что-то есть, — проговорил Гэлбрайт. — Либо те, кто сталкивается с «черным следом», не замечали всего остального, либо…
      Никольский молчал.
      — Либо «всего остального» раньше попросту не было?
      — Я склоняюсь в пользу последнего, — ответил Никольский. — Иначе трудно объяснить, как обладателям подобных свойств удалось миновать рогатки спецкарантина.
      — А затем и пройти полгода спустя обязательный медосмотр для бывших работников Внеземелья, — добавил Гэлбрайт.
      — Да. И еще беседа с Кизимовым… Конечно, он многого недоговаривает, настроен если и не совсем враждебно, то, уж во всяком случае, отнюдь не дружелюбно. Однако не лжет, не пытается запутать следствие. И когда он дает нам понять, что происшествие на метеостанции было неожиданностью для него самого, нет оснований этому не верить. Там, у себя, мы сделали вывод весьма тревожного свойства: интересующий нас феномен раньше дремал, а теперь по каким-то причинам стал заметно активнее. Буквально в последнее время…
      — Демон, вселившийся в наших подопечных, начинает показывать зубы.
      — Всего лишь гипотеза, — ушел от прямого ответа Никольский.
      — И довольно зловещая. — Гэлбрайт пожевал губами, размышляя. — Да, с ней придется считаться… Нет ли у вас заодно и гипотезы о причинах активности феномена?
      — Увы…
      — Жаль. Если пружина сработала где-то внутри самого черноследника — полбеды. Но если толчок направлен откуда-то извне… — У Гэлбрайта повело и резко дернуло щеку.
      Никольский посмотрел на его почти не тронутое загаром лицо. Сказал сочувственно:
      — Кстати, завтра суббота.
      Гэлбрайт понял это по-своему.
      — Завтра — очень удобный для нас с вами день, — сказал он. — Вернее, для естественной окраски визита Полинга в Копсфорт.
      — Шурин будет безумно счастлив видеть его.
      — Н-да… по предложите мне более оперативный способ разведки. — Минуту Гэлбрайт изучал пространство за окном. — В конце концов мы оставляем за Полингом право пойти на попятный, если там запахнет паленым. Меня тревожит другое…
      — Неопытность Полинга?
      — Нет. Он сообразителен, умен. Меня беспокоит вопрос: располагаем ли мы достаточной суммой сведений о черноследниках. Голыми руками Нортона не возьмешь. Вызвать его на существенный разговор можно, лишь ошеломив фактами.
      — Да, только так… Что ж, посмотрим, чем порадуют нас аналитики.
      У Фрэнка, который провел это время в одной компании с черным футляром и немым стариком, сильно испортилось настроение, и он с несвойственным ему злорадством отметил про себя, что в темных очках долговязый Никольский выглядит просто нелепо (темные очки действительно не шли Никольскому), а упитанный шеф теряет изрядную долю солидности, когда вот так елозит в кресле, то и дело нервозно глядит на часы и, натужно посапывая, озирается по сторонам, словно забыл, по какому поводу здесь очутился. Прозвищем Носорог ребята наградили шефа очаровательно метко… Умный Носорог, грозный Носорог, праведный Носорог. Трудолюбивый и проницательный Носорог. Его, Носорога, слегка побаивались, но уважали. Интересно, какое прозвище у Никольского? Ведь есть же у него какое-нибудь прозвище. Восточного типа. Скажем, Лось или Зубр. Или совсем экзотично — Копыто…
      Раздражение улеглось, и Фрэнк постепенно проникся сочувствием к этим двум корифеям оперативного сыска, несущим на своих давно не тренированных плечах бремя головоломных расследований и постоянных тревог за судьбы — только подумать! — всего человечества. Разумеется, он понимал, что, кроме сочувствия, корифеям нужна его помощь, и готов был землю рыть от усердия, но отчетливо сознавал, что в поединке с таким человеком, как Дэв, иметь в своем арсенале одно лишь усердие — это все равно, что не иметь ничего…
      — Не помню случая, когда бы аналитический цех укладывался в свои законные четверть часа, — прорычал Гэлбрайт.
      — Не рискнуть ли нам попытаться в общих чертах предугадать результаты анализа? — невозмутимо предложил Никольский.
      Гэлбрайт взглянул на него:
      — Хорошо… Окинем ретроспективным взглядам события общеизвестные, но подозрительные в свете отобранных нами фактов: Вот, скажем, незавершенное дело трехлетней давности — авария на Сиреневом плато.
      — Меркурий?
      — Да. Позволю себе напомнить обстоятельства дела. Орбитальная станция «Гелиос-2» по неизвестной причине сошла с орбиты и врезалась в энергетический комплекс «Солар»…
      — Припоминаю. И что же?
      — Любопытен список участников спасательной экспедиции, сброшенной на руины «Солара». Вернее, список участников ее десантного авангарда.
      — Я просматривал список. Там есть Кизимов, Нортон я Йонге. Но там нет Лорэ. — Никольский снял очки. — Космодесантник Лорэ вышел в отставку восемь лет назад. С тех пор постоянно живет на Земле и никакого касательства к Внеземелью уже не имеет. С другой стороны, мы уверенно полагаем, что «черный след» — феномен внеземельного происхождения.
      — Итак, вы настаиваете, что Йонге, Кизимов. Нортон, Лорэ оказались носителями «черных следов» строго одновременно?
      — Я их на чем не настаиваю. Просто легче предположить, что эта… гм… — Никольский поиграл очками, подыскивая нужное слово, — феноменизация, что ли, настигла всех четверых одновременно, при одних и тех же условиях. Давайте договоримся не затрагивать пока событий более поздних, чем отставка Лорэ.
      — Договорились. Положим в основу будущей версии принцип одновременности. — Гэлбрайт смотрел куда-то мимо Никольского.
      У Фрэнка, внимательно следившего за разговором, складывалось впечатление, будто это не столько обмен информацией, сколько размышления вслух. Размышления осторожные, как осмотр обнаруженной бомбы с хитроумным устройством взрывателя.
      — Принцип одновременности, — сказал Никольский, — дает нам реальный шанс взять быка за рога.
      — Или хотя бы потрогать за хвост, — добавил Гэлбрайт. — Что ж, будем считать этот шанс главным доводом в пользу нашего договора.
      — И единственное, что находится в нормальном соответствии с условиями нашего договора… во всяком случае, мне это так представляется…
      — Да, — сказал Гэлбрайт, — «Лунная радуга».
      Никольский с треском сложил дужки очков.
      Фрэнк понял, куда нацеливались корифеи. В перекрестье прицела разведочно-десантный рейдер «Лунная радуга». А точнее, вторая катастрофа на Обероне…
      Момент, пожалуй, был любопытный: версия зачиналась на основе событий десятилетней давности. Нортон один из тех, кому во время этих событий удалось выжить… Фрэнк покосился на старика. Мистер Икс спокойно разглядывал черный футляр с ореховой тростью, и любопытный момент зачатия версии, казалось, ни в малейшей степени его не занимал.
      — «Лунная радуга», — повторил Гэлбрайт, пальцами выбивая барабанную дробь на столе. — Экипаж — тридцать два человека. Капитан корабля Игорь Молчанов, штурм-навигатор Гюнтер Дитрих, первый пилот Меф Аганн…
      — Начальник рейда на Оберон Николай Асеев, — подхватил Никольский. — Ну и… командир группы десантников Юс Элдер. Похоже, все, что касается «Лунной радуги», мы с вами знаем едва ли не наизусть? Симптоматично, Гэлбрайт. Очень симптоматично. — Никольский тоже побарабанил пальцами.
      — Ну, если полный букет имен феноменальной четверки можно встретить лишь в списке десантной группы Элдера… Скажите, Никольский, а вас не смущает тот факт, что события на Обероне имеют без малого десятилетнюю давность?
      — Смущает. В том плане, что мы, очевидно, плохо работаем. Не знаю, надо ли ставить это в упрек только отделам Наблюдения, но ситуация совершенно скандальная: сегодня мы занимаемся тем, чем обязаны были заняться, по крайней мере, лет восемь назад…
      — А в идеале сразу после злополучного рейда «Лунной радуги», — подхватил Гэлбрайт.
      «Пароксизм самобичевания, — подумал Фрэнк. — Каждый раз та же самая песня: плохо работаем, недосмотрели, недоучли… Неужели им никогда не понять, что идея „космической предусмотрительности“ — это просто мыльный пузырь ненормально большого размера?!»
      — Простите, — не выдержал он, — мощно вопрос?
      — Можно, — позволил шеф и свирепо взглянул на часы. — Но учтите, Полинг, времени у вас немного — на полсекунды больше, чем продлится безобразное молчание аналитиков.
      — Спасибо, учту. — Фрэнк обратился к Никольскому: — Мистер Никольский… вот вы говорите: плохо работаем. Верно. А почему, как по-вашему?
      На лице Никольского появилось странное выражение. Бесцветным голосом он произнес:
      — Полагаю, это не относится к предмету нашего следствия.
      — Вы правы. Это относится к направлению нашей стратегии в целом.
      — Ах, стратегии!.. — повторил Никольский, и странное выражение на его лице обозначилось еще отчетливее.
      — Хочу заранее вас успокоить: в мои намерения не входит праздное вопрошательство, — продолжал Фрэнк. — Я для этого слишком рационален. Итак, я осмелился затронуть тему, которая в нашей служебной среде, мягко выражаясь, не популярна… Волею судеб, или, лучше сказать, под давлением обстоятельств, создано Управление, определены задачи, укомплектован штат — два чудовищно разбухших филиала. Солидные средства, грамотный персонал, новейшая техника, а работаем из рук вон… Скверно, в общем, работаем. Вот вы помянули отделы Наблюдения… А если глубже? Если нет у нас гибкой функциональной программы? Ведь не секрет, что наши рабочие методы сплошь и рядом себя не оправдывают. А может быть, вообще дело не в этом и мы и наши методы здесь ни при чем? Может, дело в природной ограниченности функциональных возможностей нашего мозга?
      — Э-э… в каком это смысле «природная ограниченность»? — осведомился Никольский.
      — В прямом. Или, если хотите, в буквальном. Природа, видите ли, сконструировала мозг в условиях Земли и для земных условий. Насчет космических она в силу известных причин просто не думала. За нее теперь думаем мы. И думаем, как показала практика, плохо, потому что думать нам приходится мозгом сугубо земным, который с грехом пополам разобрался в домашних проблемах родимой планеты. Да я то…