Строгое изящество архитектурных линий, устремленность ввысь. И было в них что-то от готики старинных польских костелов. Плоды архитектурного эксперимента… Плоды, которые, возможно, помогала вырастить Ружена. И мне вдруг пришло в голову, что эти странные здания и безлюдье старого парка как-то связаны с тем обстоятельством, что она назначила встречу именно здесь; и я уже видел в своем воображении бледную строгую даму в длинных и черных одеждах, вуаль на лице, в мраморно-белой руке янтарные четки… Стоп! А эти дельфины, лестница к морю, вид на залив? Ну вот, а ты — «вуаль, янтарные четки»… Наваждение рассеивалось. Я ведь заранее знал, что эта встреча потребует известного нервного напряжения, и не то, чтоб я струсил, но в последний момент мне стало не по себе, вот и все. Это пройдет.
      Из боковой аллеи торопливо вышла молодая, элегантно и просто одетая женщина. Глянцевито-черная плащ-куртка, закрытый ворот летнего свитера, маленькая сумка — ремень через плечо…
      Заметив меня, она сразу остановилась, словно наткнувшись на невидимую преграду, потом пошла навстречу, с каждым шагом все увереннее и быстрей. Подойдя ко мне, машинальным движением руки поправила сбитые ветром коротко стриженные темные волосы. Взглянула. Черные, умные и словно бы чего-то напряженно ждущие глаза…
      — Здравствуйте, — сказала она. — Ружена Ковальская — это я.
      — Здравствуйте.
      Я взял ее руку и прикоснулся губами. Рука едва заметно дрогнула.
      — Что вы, Игорь, у нас так давно не делают.
      — Это… ну, словом, не потому, что я вспомнил старый польский обычай. Просто… так.
      — Я понимаю… И благодарна вам. Я очень рада, что вы решили повидаться со мной.
      — Иначе я не мог, — ответил я.
      Опять этот чего-то напряженно ждущий взгляд.
      — Не мог… — как эхо повторила она и добавила. — Вы тоже несчастливы…
      — Дело не в этом, Ружена. Впрочем… может быть, именно в этом, не знаю.
      Мы помолчали.
      Мимо нас быстрым шагом прошли парень и девушка в одинаковой форме яхтсменов. Парень нес на плечах длинные весла. Уже спускаясь по лестничным ступеням, девушка вдруг обернулась и крикнула нам:
      — Эй, вы! Это счастливое место! Не вздумайте ссориться здесь!
      Оба они рассмеялись и побежали вниз, к берегу.
      — Расскажите мне все… — с заметным усилием произнесла Ружена. — Все как это было. Можно по-русски, я понимаю.
      Я стал рассказывать как это было. Я рассказывал долго, подробно. Ружена слушала не перебивая и, казалось, совершенно безучастно. Но это только так казалось, потому что иногда она поднимала руки к лицу и сжимала щеки ладонями, словно сдерживая вот-вот готовый вырваться горестный возглас. Я рассказывал, не скрывая и не смягчая абсолютно ничего, не щадя ни ее, ни себя — я хорошо понимал, что сделаю доброе дело, если сумею погасить в ее глазах это странное ждущее напряжение, и смутно догадывался, что если этого не сумею сделать я и сейчас, то этого не сможет сделать никто никогда…
      Незаметно подкрались сумерки. В аллеях парка зажглись гирлянды лампионов. На каменных в античном стиле парковых скамьях сидело несколько парочек. Слышался приглушенный смех. Люблю такие места, где не слышно гитарного звона и воя транзисторов… Высоко над фонтаном ярко вспыхнул голубовато-белый диск. Химический свет мгновенно изменил тональность естественных красок. Лицо Ружены — словно арктический снег, залитый светом полярной луны. Веки опущены, губы дрожат…
      — Вот и все… — закончил я, сделав на последнем слове рассчитанное заранее затяжное, но твердое ударение.
      — Вот и все… — чуть слышно сказала она, повторив мою интонацию.
      Я протянул ей сверток. Белые пальцы Ружены безразлично ощупали целлофан.
      — Что здесь? — спросила она.
      — Ласты. Его… Это традиция.
      Она помолчала.
      — Игорь, — сказала вдруг. — Вы опытный врач. Вы хирург. Это было очень больно, но сразу и… видимо, навсегда.
      Она все поняла: мой приезд, мое намерение объяснить все до конца, и ей и себе, мой умышленный беспощадный рассказ и даже заранее рассчитанное ударение… Что ж, быть может, так лучше. У нас у обоих возникла необходимость переступить чудовищную грань по эту сторону непоправимого. Но я сделал это чуточку раньше, она же делает это сейчас. И я пытаюсь помочь. Я знал: такие тяжелые раны умеет лечить только время. А я — лишь в роли его ассистента…
      — Смотри, Томашек! — раздалось где-то рядом. — Они еще стоят! Я говорила, что это счастливое место!
      Зазвенел, удаляясь, девичий смех.
      Смеются… И правильно делают. Для них мы с Руженой — просто влюбленные. Они и не знают, что между нами лежит океан человеческих судеб.
      Я взглянул на Ружену. Она смотрела в вечернюю мглу над заливом. Там плыли огни уходящего в море пассажирского лайнера. Я с грустью подумал, что вот сейчас должен оставить ее и уйти.
      — Игорь, — сказала она. — Расскажите мне о себе…