Колеблются тени и свет. Я смотрю на закраину ближайшего раструба, и мне видится там что-то чуждое техническому пейзажу. Толком разглядеть это «что-то» не удается: оно выползает, когда сгущаются тени, и исчезает, едва успевает к нему приблизиться луч. Странная закономерность… Выхватываю нож, отпускаю трапецию и, включив плавник, устремляюсь к машине.

Ток воды мягко, однако настойчиво прижимает меня к стенке громадного раструба. Я с опаской заглядываю внутрь. Тронутый лучом, вспыхивает кончик бивня струйного рассекателя. Затем вижу: из глубины темного кратера поднимается грозное щупальце. Изумленный, смотрю, как оно, напряженно покачиваясь, тянется ближе и ближе… и вдруг, коснувшись луча моей фары, ускользает во тьму.

Я знал, что головоногим свойственно занимать под жилье любые брошенные под водой резервуары. Квартирный кризис, так сказать. Но чтобы спрут поселился в машине, которая во время работы гудит и вибрирует!.. Есть вещи трудно вообразимые, и это, кажется, одна из них.

Свешиваюсь через закраину раструба. Луч уходит во мрак, и внезапно полость огромной полированной чаши озаряется яркими полукружьями отблесков.

Кальмар хорошо освещен. Он покраснел, но не шевелится. Чудовищный глаз — добрых полметра в диаметре — глядит по-звериному дико, испуганно. Не глаз, а большой рубиново-красный фонарь — так странно преломляется луч где-то на дне кальмарьего глазного яблока. Толстое и бугристое, как старая лиана, щупальце обвито вокруг блестящего бивня. Остальные скручены в кольца, присосками наружу. Вид грозный, ничего не скажешь, — попробуй-ка тронь! Трогать тебя, дорогой, я, конечно, не стану. Но и тебе советую вести себя благоразумно и не делать лишних движений. Так будет лучше для моей нервной системы. Для твоей, разумеется, тоже…

Я вдоволь нагляделся на спрута и подумал, что тащить сюда радиометр не имеет смысла. Кракен другой, это ясно: он превосходит размерами нашего знакомца. Я спрятал в ножны свое смехотворное оружие, убрал локти и, лавируя в быстром потоке, направился к Боллу.

Болл, комфортабельно расположившись на трапеции и пошевеливая ластами, наблюдал за действиями андробатов. Четыре металлических гиганта работали четко, размеренно, хотя стороннему наблюдателю могло, пожалуй, показаться, что он присутствует на рыцарском турнире: романтичный блеск доспехов, мельканье длинных теней, таинственно блуждающий голубоватый свет и странно замедленная эскапада хорошо отработанных приемов рукопашного боя. Глубоководные роботы прямыми сверкающими мечами полосовали друг друга и все, что ни попадалось вокруг. И пусть это просто лучи обыкновенных фар, скрещивались они гораздо эффектней настоящих средневековых мечей. Неподалеку от места «схватки» вертелась парочка каких-то угреподобных рыб.

Но что это? Спотыкаясь, падая на колени и снова поднимаясь, идет… нет, скорее ползет еще один андробат. За ним волочится кабель. Раненый рыцарь (я узнал однорукого) торопится на поле брани. Трубите славу, герольды!

Трубы молчат. Но раздается мелодичный звон струны, будто кто-то тронул клавиш рояля. Ослепительно брызнула вспышка электрозамыкания. Вернитесь в конец двадцатого века, милорды: кабель перебит лучом, прекратился доступ энергии, и однорукий робот падает в песок. Болл опускает квантабер.

Один из андробатов бережно поднял товарища и унес куда-то в темноту. Вернулся он, держа в клешнях какой-то длинный стержень, похожий на коленчатый вал. Вероятно, это и есть ланжекторный замок. Через минуту стержень исчез в специальном отверстии под брюхом аквалюма. Аквалюм загудел. Болл поднял над головой квантабер и, повернувшись ко мне, энергично потряс им. Все в порядке, ол райт, агрегат заработал! Я просемафорил Боллу вспышками фары: с-т-р-е-л-я-т-ь в к-р-а-й-н-е-м с-л-у-ч-а-е. И показал рукой в сторону раструба. Закраина раструба обросла шевелящимися щупальцами. Но спрут не думал сдаваться без боя.

И грянул бой…

Андробаты скрестили лучи, ярко осветив это кошмарное диво глубин. Тот, который ближе к раструбу, чем остальные, хватает гиганта клешнями за щупальце. Спрут в замешательстве. Сначала он просто пытается вырвать у робота свою конечность и спрятать подальше ее от беды. Не тут-то было. В плен попадают еще две кальмарьих руки. Спрут отчаянно упирается, но роботы тянут его, стараясь вытащить наружу. Щупальца бешено молотят воду, сплетаясь в замысловатые спирали, — двое андробатов валятся с ног. Спрут мгновенно белеет и скрывается в громадном облаке чернил. Но течение быстро уносит «дымовую завесу», — хитрость не удалась. Тогда обезумевшее от ярости и боли животное переходит в атаку.

Роботы, кабели, щупальца, красное тело спрута — все сплетено в большой шевелящийся ком. Бездушный металл мертвой хваткой впивается в живое трепещущее мясо, рвет и терзает. Вниз по течению, от места борьбы и дальше, вода обретает чудный нежно-голубой оттенок. У кальмаров кровь голубая.

Я наблюдаю возню гигантов, не в силах отвести глаз. Я потрясен. Но потрясен не потому, что стал свидетелем мучений ни в чем не повинного животного. Вернее, не только потому. Меня поражает внезапная мысль, что все рычаги, управляющие кровавым столкновением, находятся не здесь. Они находятся в полукилометре отсюда — в центральном бункере, в рубке под индексом «Мурена-2». Битвой управляет машина — черная полусфера с радужными разводами. Богатыри андробаты — руки ее. Нежные, тонкие лучики — нервы. Нежные, тонкие… Однако умеют решать довольно сложные задачи. Например: как превратить гиганта-спрута в бесформенный, окровавленный ком. Да, мы, люди, невероятно изобретательны, мы наделяем машины умением разбираться и действовать в самых необычайных для них ситуациях. Вот наподобие этой. Мы только забываем, что раструбы аквалюмов просто можно было бы оградить защитной решеткой. Мы многое забываем. Или не знаем. Поэтому сходим с ума, терпим убытки, смущенно любуемся чудесно-голубой окраской воды. И даже иногда стреляем. Это очень нехлопотно — любить природу с квантабером в руках. Безопасно. Особенно, когда «любить природу» помогают машины. А мы проявляем эмоции…

Глубоководный робот «Андр-4» весит около тонны. Но забываешь об этом, если приходится видеть, как двое из них, увитые гибкими кольцами, повисают в лапах спрута наподобие елочных украшений. Взмах щупальца — и первый бедняга, сверкнув лучом, кувырком перелетает по ту сторону аквалюма. В авиационной практике подобный трюк называется катапультированием.

Через воду доносится металлический лязг. И следом — волнующий голос рояльной струны. Болл понял, что это и есть «крайний случай». Верно… Иначе, черт побери, останемся без андробатов.

Я обследовал радиометром все десять щупалец убитого кракена. Так, для очистки совести. В матовой толще прибора нечасто мелькали красноватые вспышки. Естественная радиоактивность донных пород, ничего интересного… Я укрепил на поясе конец капробикордового троса и знаками потребовал у Болла выключить аквалюм.

Гул прекратился. Я отдал Боллу трос, свернутый в бухту, и нырнул в темный зев раструба. Внутренняя поверхность металлического кратера вдруг озарилась ярким сиянием: Болл направил сюда прожекторы Манты. Трос он травил неумело, рывками.

Я с любопытством разглядывал прикрепленную к стенке гроздь больших пепельно-серых колбас. Это яйца спрута, его сокровенная тайна, которую он нам позволил узнать только через свой труп… Я срезал ножом одну из «колбас», чтобы показать Боллу, и рывками подал сигнал. Трос натянулся.

Болл осмотрел мой трофей и кивнул. Он тоже все понял.

Мы заглянули в каждый из раструбов. Обнаружили еще пятерых гигантов, озабоченных судьбой своего еще не вылупившегося потомства. Не агрегаты для опытной добычи дейтерия, а подводный роддом! Как вам это нравится, коллега?..

В упряжке четверо: две Манты, я и Болл. Мы с превеликим трудом тащили мертвого кракена к краю обрыва. Огромная туша, перевитая тросом, медленно ползла по песку. Манты клевали носом от чрезмерной нагрузки. Мы помогали им нашими плавниками.

Сначала мы сбросили щупальца — они повисли над пропастью, словно издохшие анаконды. Потом, стараясь не пачкаться слизью, мы столкнули с обрыва хвост, оперенный ромбическим плавником. И туша спрута, потеряв равновесие, канула в пучину.

При помощи фар мы с Боллом обменялись мнениями относительно дальнейших действий. Болл намекнул, что, поскольку первая часть нашего плана провалилась, надо приступать к выполнению второй. Предложение было разумным. Расчет на то, что наш загадочный кальмар приплывет на площадку, как только начнет работать агрегат, не оправдал себя, и теперь нам не остается ничего другого, как довериться случаю… Две обширные террасы, которые мы, изучив батиальную карту, намеревались обследовать, расположены по ту сторону гряды. Болл предлагал плыть над массивом — километров пять по прямой. Я предложил спуститься ниже и пересечь массив по ущелью. Этот путь в два раза длиннее, но зато перспективнее в смысле возможных находок. Болл согласился с большой неохотой. Он мало верил в находки.

Мы оседлали трапеции Мант и начали километровый спуск.

Появились акулы. Это было совсем некстати. Я выхватил нож. Но белые бестии старались держаться за пределами освещенной воды, и скоро я потерял их из виду. Поведение хищниц показалось мне странным: они зачем-то крейсируют здесь, тогда как на дне их ожидает великолепный завтрак. Быть может, они уже пообедали? Что-то не верится. Сытая акула — явление почти невероятное.

Наконец в глубине забрезжили отсветы прожекторов. Лучи осветили наклонную каменистую осыпь. Среди камней выделялась размерами и диковинной формой серая глыба. Это мертвый кальмар. Тусклые линзы огромных неподвижных глаз… Еще недавно они казались мне рубиновыми фонарями.

Лучи прожекторов обеих Мант одновременно метнулись в сторону. Я оглянулся и увидел нечто такое, что впервые заставило меня вспомнить о существовании кабинки скутера; на фоне освещенных скал, судорожно вздрагивая, медленно поворачивалась какая-то красноватая и, на первый взгляд, бесформенная масса. Кроме переплетенных в змеиных извивах щупалец, кошмарная химера не имела ничего общего ни с одним из известных мне морских животных. Только потом я разобрал, вернее, догадался, что это — два спрута, сцепившихся в смертельной схватке.

Разъяренные чудовища с остервенением обкусывали друг у друга щупальца и тут же пытались их пожирать! Причем, разобрать здесь, где чьи конечности, было явно невозможно, но это обстоятельство, по-моему, ничуть не смущало бойцов. Щупалец много, и половина из них, естественно, принадлежит врагу. На вкус они одинаковы, а в остальном — как повезет.

Над скалами промелькнули жуткие силуэты еще нескольких спрутов. Я заметил, что Болл неоднократно вскидывал квантабер, но стрелять не решался. Тоже понял, наконец, что это в сущности нелепо… Манты равнодушно следили за маневрами кальмаров, провожая их лучами прожекторов. Перед выходом в воду мне с трудом удалось уговорить Болла перестроить программу активной обороны Мант так, чтобы грозное разрядное устройство приводилось в действие вручную или ультразвуковым сигналом. И сейчас я подумал, что это была очень удачная мысль.

Исчерпав резерв неповрежденных щупалец, спруты-забияки решили прекратить дуэль. Разомкнув объятия и выпустив густое облако чернил, враги ударились в бегство. Нам тоже вряд ли следовало мешкать, и я направил Манту в обход утеса, памятного мне по прошлому посещению. Но едва лучи прожекторов раздвинули тьму в том направлении, я заставил скутер остановиться…

Сзади надвигались огни скутера Болла. Я сделал предупреждающий знак рукой, указал на кабину и ультразвуком скомандовал Мантам выключить свет. Наступила глубокая тьма. Будем надеяться, что у Болла хорошая реакция, и что он так же, как и я, лежит сейчас в тесной кабинке, сжимая левой рукой рукоятку разрядника. Ну вот, подумал я, начинается веселая игра «Угадай, кто?». В глубоководном варианте эта игра обещает быть намного забавней. Кругом скалы — справа скалы, слева и сзади. А перед носом — лес копошащихся гигантских щупалец. И какое-то из них радиоактивное, в этом густом, ухоженном лесу. Отступать некуда и незачем. Надо угадывать. Кругом — непроглядный мрак. Такой непроглядный, что больно глазам. Ничего, пусть привыкают. Я знаю, что слизь на теле кальмаров светится в темноте. Знает ли Болл?..

Я услышал тонкий свист. Не тонкий, а тоненький, как острие иглы. Это заработал инжектор — вода в кабинке обогащается кислородом. Надежная машина, умная. Вот только напрасно мы доверяем машинам оружие. Лучше, когда рукоятку разрядника держит рука человека. Даже если человек этот немного взволнован, потому что он видел в нескольких метрах отсюда, у самого дна, стаю спрутов, шутить с которыми просто опасно.

Впрочем, здесь не так темно, как раньше казалось. То есть, конечно, темно, но эта затемненная до полной невидимости среда прозрачна для малейших проблесков света, а мрак перестал быть сплошным — что-то мерцало и зыбилось в мягких перламутровых тонах. Будто брошенная на черный бархат горсть мелкого жемчуга. При свете луны жемчуг мерцает таинственно и тревожно. Здесь нет луны, нет жемчуга. Только мерцание. Таинственное и тревожное… Привыкли глаза — яснее становилась картина. Там, где минуту назад в лучах прожекторов проступали тяжелые объемы скал, теперь на фоне угольно-черных пространств повисла кружевная сеть робко светящихся цветов. Опаловые лепестки невиданных и явно неземных растении…

Нет, это все не могло быть Землей. Это другая планета — планета сбывшихся грез и фантазий, имя которой — Океан. И как на каждой вновь открытой планете, пришельцам здесь есть чем наполнить глаза, украсить свой внутренний мир. А в этом, по-моему, главное. Иначе стремление к открытию новых миров не имело бы смысла.

В кружевные узоры странного пейзажа гармонично вписывались голубые фонари. Тускнеющие в их неверном сиянии, неуклюже ворочались огромные серовато-зеленые призраки. Фонари беспокойно блуждали с места на место. Будто бы духи пучин проверяли сохранность несметных сокровищ.

Один из фонарей покинул орбиту своего движения и закачался на волнах голубого огня в каком-нибудь метре от Манты. Осторожно открыв створки кабины, вглядевшись, я узнал карликовую акулу. Брюшко этого прелестнейшего существа источало такое яркое голубое сияние, что я без труда мог разглядеть отдельные ворсинки на черных пальцах моей руки.

И вдруг — внезапный и сильный толчок. Манта вздрогнула всем корпусом, резко накренилась. Я поймал рукоятку разрядника и завертел головой, пытаясь выяснить, что происходит. Прямо на скутер из темноты наплывала огромная серо-зеленая масса. Скутер мелко дрожал, силясь восстановить потерянное равновесие. Ну-ну, вырваться из щупалец кракена не так-то легко…

Необычайно ярко, до боли в глазах, вспыхнули прожекторы. Манта выпрямилась: ошеломленный спрут отпрянул, вскинув кверху грозные дуги бородавчатых рук. Умница, понял, что эта странная добыча не по зубам.

Где-то рядом ударила молния. На мгновение толщу воды всколыхнула синяя судорога. Я оглянулся. От скутера Болла улепетывали два здоровенных спрута. Каждый превосходил машину размерами раза в четыре. Здесь нашего кальмара нет, подумал я и рванул Манту вперед. Следом круто разворачивал машину Болл.

Вспарывая тьму лучами прожекторов, мы бреющим полетом неслись над местом кальмарьего сборища. Внизу — багровые тела спрутов, разбросанные щупальца, жуткие взоры ослепленных глаз. И вдруг (это было так неожиданно, что мы с Боллом, но сговариваясь, резко снизили скорость) весь видимый участок дна заклубился темно-коричневым дымом. Многотонные живые торпеды одна за другой взмывали вверх с легкостью фейерверочных ракет и, развернувшись, верным строем улетали во тьму. Десять, двадцать, может быть, тридцать. Великолепный но своей стремительности старт!.. И я ощутил в себе странную смесь восхищения, горечи и чего-то еще, похожего на жгучее чувство стыда, неловкости и обиды. Вот так — подальше от людей, от синих судорожных молний, от непривычно яркого света этих непобедимых и смертельно опасных пришельцев.

Океан свидетель: я не желал быть смертельно опасным! Но где проходит в этом новом для нас удивительном мире граница зла и добра, жестокости и великодушия, необходимости и бессердечия? Какими мерами какой морали оценивать в кромешной тьме неизмеримых бездн свои желания, поступки, совесть, намерения? Свое отчаяние? Обиду? Стыд? И кто мы здесь? Пришельцы? Завоеватели? Хозяева? Или просто чернорабочие нашей сухопутной цивилизации? Сотни болезненно острых вопросов… Не лезь в воду, не поискав броду. А может быть, так: забравшись в воду, не ищи броду? Нет, где-то несомненно кроется один исток, начало всех занимающих меня теперь противоречий…

Океан-море… Породнились мы с тобой крепко-накрепко. И я, пожалуй, все-таки нашел ответ на сто своих вопросов: мы недостаточно знаем тебя, Океан. Отсюда все наши подводные беды, тревоги, поиски критериев морали, внутренний разлад. Но постепенно мы сами себя совершенствуем и усложняем. С учетом, разумеется, влияния среды — твоего влияния, Океан. Дай нам время, мы накопим знания и станем для себя хорошими хозяевами и друзьями. Дай время… У нас еще к тому же много собственных, сугубо личных, человеческих забот. Нам — мне и моему коллеге — предстоит проникнуть в тайну одной весьма запутанной, загадочной истории, в которой ты, очевидно, играешь далеко не последнюю роль. Да, я знаю: во всем виноваты мы, люди. Но поклянись утробами своих глубин, что тебе на этот счет ничего неизвестно?..

Манта продолжала идти вдоль террасы малой скоростью. Я выбрался из кабины и плыл на трапеции, едва не задевая ластами за выступы обросшего губками дна. После феерического бегства кальмаров неприятное ощущение опасности забылось. Поэтому я сильно вздрогнул, когда почувствовал, что кто-то дернул меня за плечо. Фу, пропасть… Я спрятал выхваченный было нож. Болл показал квантабером куда-то в сторону. Я поднял голову и увидел кальмара…

Тот кальмар или не тот? Что-то мне подсказывало: тот. Те же размеры, то же странное предрасположение плавать рядом с людьми… Я взял радиометр и направился прямо к животному. Не оборачиваясь, знал: Болл держит спрута на прицеле.

Кракен вытянул вперед четыре щупальца, и матовый шар осветился частыми вспышками красных огней. Ну, разумеется, подумал я. Радиоактивную ампулу легче всего «вмонтировать» в чашку присоски.

Кракен парит в воде, точно аэростат на привязи. Вода, непрерывным потоком омывающая жабры спрута, колеблет края мантийного воротника. Подплываю к голове гиганта. Он вздрагивает, когда я осторожно беру его за щупальце. Спокойнее, мое сокровище, я собираюсь почесать тебе за ушками, и только… Вглядываюсь. Ну, так и есть! Вынимаю нож и кончиком лезвия выковыриваю из присоски комок голубой мастики и чашечку свинцового экрана. Шар радиометра загорается устойчивым алым огнем. Искать другие «запечатанные» присоски нет смысла.

Возвращаюсь к Боллу и показываю свою находку. Мы разламываем голубой комок на две половинки. В середине комка поблескивает металлический пенал. Моя догадка подтвердилась, коллега: несколько щупалец кракена помечено радиацией. Болл энергично кивает.

Теперь мы плыли вдоль террасы уже впятером: я, Болл, две Манты и спрут. Обтекаемое тело кальмара, продолженное узким пучком плотно сомкнутых и как бы пристегнутых друг к другу щупалец, скользило в воде с какой-то нематериальной, призрачной легкостью.

Избегая прямых лучей прожекторов, кракен плыл хвостом вперед, придерживаясь полутени на границе света и наползающего сзади мрака. Я то и дело оборачивался, словно боясь, что он исчезнет, и сразу успокаивался, как только в ответ на огонь моей фары кроваво-красным рубином вспыхивал огромный глаз. Но чаще оборачивался Болл. И я следил за ним едва ли не внимательней, чем за кальмаром. Болл держал наготове квантабер.

Круто обогнув встречный утес, терраса сузилась. Некоторое время ее жалкие остатки лепились вдоль стены, затем — наклонный обрыв и лестница уходящих в глубину уступов. Привычно вертикальная стена накренилась и неожиданно свернула вправо. Перед нами — темная пропасть, украшенная лазурно-голубыми куполами крупных медуз. Мрачная глубина, угрюмые скалы и… дивной красоты изделия из мягкого живого хрусталя. Ну что ж, подобная контрастность в этом ошеломляющем мире — явление обыденное. Мы тоже повернули вправо.

Я отлично помнил это место по карте — широкий иззубренный полукруг. Далее, в километре отсюда, начиналось ущелье, а здесь, охватывая подводную лагуну полукольцом, должна тянуться сплошная стена — во всяком случае, такой она выглядела на экранах дешифратора «Мурены». Поэтому я удивился, увидев темный вход в ущелье раньше времени.

Спокойствие, никакое это не ущелье. Просто жалкий разлом или трещина — слишком мелкомасштабная деталь для батиальной карты. И не будь с нами кальмара, мы, пожалуй, проплыли бы мимо: насколько я помню, сегодня мы не собирались совать нос в каждую трещину. Но если кракен и был чем-нибудь озабочен, то меньше всего стабильностью наших сегодняшних планов. Резко увеличив скорость, он метнулся к разлому. Помедлил у входа, словно что-то выжидая, развернулся головой вперед, поиграл кольцами щупалец, выпрямил их и юркнул в темноту.

Я, не долго раздумывая, направил Манту следом за ним.

Болл, очевидно, замешкался, сбитый с толку моим неожиданным маневром, иначе сзади уже набегали бы отсветы прожекторов. Ладно, как бы там ни было, он меня одного не оставит.

Каменный коридор то сужался на поворотах, то расширялся, уходя в неясную перспективу. На стенах однообразный горельеф изломов, дно усеяно скальными глыбами, которые с трудом угадывались под куполами илистых шапок.

Угнаться за кракеном скутер не мог. На каждом повороте я встречал облака потревоженного ила, но самого животного не видел. Меня заносило, иногда я задевал ногами о выступы скал, но мной овладело возбуждение, и в пылу этой сумасшедшей гонки я не сразу заметил, что каменный коридор расширяется кверху. Поднявшись чуть выше, я мог бы гораздо свободнее «резать углы». Но это было уже некстати, потому что навстречу выплывала из тьмы большая белая надпись… Дальше, на более гладком участке стены возникла другая — всего из трех букв. Потом еще одна и еще…

Сами по себе подводные надписи — с тех пор, как я научился их читать, — уже не вызывали трепетного изумления, граничащего с чувством ужаса перед явлением загадочным, необъяснимым. Ошеломляло другое — то, что им здесь, вероятно, нет числа. Буквы — уроды, буквы — чудовища, монстры… Внезапно они исчезали, и я с тревогой глядел на унылые стены. Затем появлялись опять, заставляя меня еще и еще раз читать их, справа налево. Не покидала надежда все же выявить причину их сотворения. Надписей много, но слов — всего только три: SOS, ЛОТТА, СЕНСОЛИНГ. Сигнал бедствия, женское имя и что-то смутно знакомое, словесный футляр какого-то далекого и в то же время приятного мне своей хотя бы и второстепенной близостью понятия, сущности которого я, как ни старался, вспомнить не мог. Три зеркально перевернутых слова повторялись много раз, в разных вариациях, вместе и порознь: SOS, ЛОТТА, СЕНСОЛИНГ…

С каждой следующей сотней метров коридор расширялся и становился прямее. Подчиняясь какой-то странной закономерности, изменялись и надписи, но, так сказать, в обратной пропорции. Чем шире коридор — тем мельче и правильней буквы… Сверху тихо упали призрачные колонны света. Это Болл, успел подумать я и выпустил из рук трапецию.

Помятый, разломленный надвое корпус, безобразно покореженные листы обшивки, иллюминаторы… Мертво и тускло мерцает отраженным светом серебристая плоскость. Отдельно валяются многобаллонное шасси, обгорелый киль с правым форсаж-мотором, пластмассовый панцирь носового локатора. Там, где должна находиться кабина пилотов, зияла темная дыра, через которую свисали наружу вырванные внутренности пульта… Сверхзвуковой стратолет, или, как его еще называют — эйратер.

Печальные останки некогда красивой и гордой машины припорошены илом. Будто стая ворон, над обломками кружат траурно-черные лентовидные рыбы. И еще какие-то сиреневые рыбы с огромными пастями и развевающимися фалдами плавников. Вверху, на границе света и тьмы, парит спрут. Наш загадочный спрут. Щупальца скорбно приспущены вниз.

Я поплыл вдоль хвостовой части корпуса, сметая руками осевший ил. Болл опустился в разлом, и в иллюминаторах забрезжил свет его фары. Я взглянул в ближайший выбитый иллюминатор и увидел ряды чудовищно разбухших кресел. Это был пассажирский эйратер…

Скоро Болл выбрался наружу и сделал руками жест, который я отлично понял без слов: трупов погибших при катастрофе он не нашел. Да и не было смысла искать: морская вода и бактерии уничтожают их в течение нескольких недель… Я показал Боллу очищенный мною от ила участок. На серебристой поверхности — темно-синие буквы. Если забыть про белые надписи и читать по-русски нормально, получается: «ЛАДОГА». Вот так, коллега, этот эйратер носил русское имя: «ЛАДОГА»… А теперь гляди сюда и постарайся запомнить номер машины.

Мы облазили погибший эйратер вдоль и поперек. И постепенно перед нами стала вырисовываться картина давней катастрофы. Сначала, видимо, взорвался один из топливных баков. Больше всего поврежден левый борт, а от левой несущей плоскости мы не нашли ничего, даже обломков. Сильно обгорела хвостовая часть фюзеляжа. Нос корабля изуродован, очевидно, ударом о воду. Все остальные разрушения — результат хаотического лавинообразного падения эйратера вниз по каменистому крутому склону ущелья. Наверное, человеческих жертв не было вообще, потому что корабль выполнял какой-то специальный рейс. В заднем салоне, в грузовых отсеках и гардеробах мы не нашли ничего, что могло бы напомнить о пассажирах. Правда, в переднем салоне нам попалось несколько вещиц из тех, которые люди по старой привычке все еще берут с собою в дорогу. Однако на месте четырех кресел зияли отверстия люков. Заглянув в отверстия, мы убедились, что в нижнем отсеке не хватает четырех спасательных капсул — в момент катастрофы люди успели катапультироваться. Но успел ли катапультироваться экипаж корабля, оставалось неясным: в бывшей кабине пилотов парила такая хаотическая мешанина из разрушенных приборов, сорванной облицовки, раздавленных пластиков, в которой было бы трудно разобраться даже многоопытному эксперту. Во всяком случае кресел мы там не видели и сочли это за добрый знак.

Версия о том, что «Ладога» совершала не пассажирский, а какой-то специальный рейс, возникла после того, как мы нашли в салоне «четырех» странную и довольно большую конструкцию неизвестного мне назначения. Судя по тому, как пожимает плечами Болл, такой прибор (я называю эту штуковину прибором чисто условно) ему тоже приходится видеть впервые. На массивном основании покоится прозрачный с закругленными ребрами куб. Внутри куба на общей оси две зеленоватые полусферы, одна из них чуть больше другой. Полусферы могут вращаться относительно друг друга, образуя полную сферу и напоминая тем самым детали хитроумного механизма древних астрологов. Если большая полусфера имела совершенно гладкую полость, то меньшая внутри была устлана множеством белых и мягких сосочков.

Сняв с основания боковую крышку, мы осветили фарами внутренность стального пьедестала и увидели там невероятное количество полупроводниковых конверсоров, собранных отдельными блоками. Внизу, утопленные в желобах магнитных регистраторов, поблескивали кассетные ампулы. Я вынул ампулы и первое, что мне бросилось в глаза, — это красные штампы на них: «Сенсолинг-4».

Сенсолинг!..

Мало-помалу я пришел в себя от изумления. И снова где-то на дне моей памяти замерцал неясный крохотный огонек. Но, как и прежде, огонек лишь поманил воспоминания и нехотя угас.

Сенсолинг… Стены в надписях, красные штампы. Лотта, мыслящий кракен, эйратер. Сигналы бедствия, ампулы магнитных регистраторов, отключенные агрегаты. Верните безличность. Нет равновесия… Узел? Кончено. Один или несколько? Будем думать, один. Нам хватит одного. С избытком.

Болл где-то нашел и приволок пустую дорожную сумку. Я машинально сложил в нее ампулы. Зачем-то подергал основание странной машины. Прибор был наглухо привинчен к стене, как раз в том месте, где обычно крепятся люльки для самых маленьких пассажиров воздушного лайнера. Счастье, что не было их в этом трагическом рейсе… На стенках прозрачного куба шевелятся тонкие щупальца двух молодых офиур.

Выбираясь наружу, Болл долго и осторожно лавировал среди металлических заусениц пролома. Мне надоело ждать, и я нырнул в открытый люк грузового отсека. Проскользнув над верхушками донных камней под брюхом эйратера, я уж было совсем собирался покинуть это кладбище обломков, но мое внимание привлек какой-то черный предмет, похожий на ласт. Предмет валялся у нижнего края оторванной и почти вертикально поставленной плоскости эйратерного крыла. Эйратер и ласты, подумал я. Для полного комплекта несуразностей не хватало разве что ласт…

Я опустился рядом с этим черным, похожим на ласт предметом. Тронул рукой. Замер. Это был настоящий ласт… Рядом — другой. Настоящие ласты на двух настоящих ногах…

«ОН! — крикнул во мне мой изменившийся голос. — О-О-ОН!!!»

Мелькание ласт, плавников, мелькание света. Мелькание теней. Нас двое, а кажется — десять. Третий лежит неподвижно под серебристой плоской колонной — надгробной плитой для него. Навались! Ну же, еще чуть! Пошла… Заводи в сторону, эк…

Скрежет и гулкий грохот пустого металла, илистый дым… Мы склоняемся над трупом подводника. Зачем-то поправляем сползший на грудь белый пояс. Не верится. Тот, кого мы так долго искали, Пашич…

Поднимаем жесткое деревянное тело и перекладываем на гладкую поверхность поверженного крыла. Сдвигаем в сторону, потому что этот участок гладкой поверхности исцарапан ножом. Два слова: «Прощай, Ружена!» Восклицательный знак и запятая на своих местах. У него было время тщательно вырезать надпись и позаботиться о знаках препинания…

Все просто и страшно. Он выходил через люк грузового отсека и попал в западню. То ли от его неосторожного прикосновения, то ли по какой другой причине, но вздыбленная плоскость крыла внезапно осела. Лежа на спине, он пробовал высвободиться. Снизу — режущие грани донных камней, сверху — тяжесть металла. Это был конец, но он еще не верил: где-то рядом кружила обеспокоенная Манта.