Андрей Павлов
Запасная столица
«ДОРТМУНД»
…В августе 1941 года шесть недель, срок, по мнению германского генералитета, достаточный для уничтожения вооруженных сил России, истекли. Желанная победа не давалась. Несмотря на огромные потери, – сотни тысяч пленных российских солдат, разгромленные войсковые соединения, тысячи уничтоженных танков и самолетов -сопротивление Красной Армии не только не было сломлено, оно возрастало с каждым днем. Основные положения оперативного плана войны «Барбаросса» требовали существенных уточнений.
Уж не оказались ли пророчеством слова Гитлера, произнесенные им за несколько дней до начала боевых действий на Востоке: «Когда начинаешь войну с Советским Союзом, кажется, что открываешь дверь в темную незнакомую комнату, не зная, что там за дверью».
Дверь России, по условному тайному паролю «Дортмунд», взломали в предрассветно глухой, разбойный час. За порогом простирались манящие легкой добычей неохватные пространства восточно-славянских земель, пахнущих проселками в росной пыли, зреющими хлебами.
Легли первые строчки в новую страницу истории Европы, и уже невозможно стало возвратиться. Ни немцам, ни россиянам.
Через пять дней, 27 июня, Гитлер скажет: «Если бы у меня было хотя бы малейшее представление о гигантских силах Красной Армии, я бы никогда не принял решения о нападении».
Шесть недель великого кровопролития прошло. Москва не была повержена.
Потомки оскорбили тень императора Фридриха I Барбароссы. Из средневековья он не оставил по себе памяти блистательного полководца. Но, может быть, в знак отмщения оенных неудач императора потомки назвали его именем план сокрушения великого осударства?
Отмщение не состоялось.
8 октября 1941 года, на 109-й день войны, начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии генерал Гальдер отметит в своем дневнике: «Общие потери сухопутных войск за период Восточной операции… составляют 564727 человек, или 16,61 процента общей численности войск Восточного фронта».
Потери оказались куда большими, чем за полтора года при покорении нескольких стран Западной Европы. Но еще не остыли в памяти впечатляющие победы германского оружия: поверженные в блицкриге Польша, Франция, Чехословакия, Дания, Бельгия, Югославия… Недавний успех окрылял до ослепления.
Историки утверждают, что при разработке плана «Барбаросса» немецкие фельдмаршалы досконально изучили поход Наполеона в Россию. Развитие сражений под Смоленском, на Бородинском поле. Необъяснимое и теперь, вопреки строжайшему запрещению императора Александра, оставление Кутузовым первопрестольной столицы. Без уличных боев, когда русские гренадеры и егеря, несомненно, обескровили бы наполеоновскую гвардию. Ведь «дома и стены помогают». Нет, оставили Москву. На ограбление и пожарища. Бесславный конец в русской кампании французского императора, его гвардии и маршалов воспринимался, очевидно, не как убедительный урок истории – просто-напросто неудачное стечение обстоятельств. А поражения предков-тевтонов на Чудском озере и при Грюнвальде забылись вовсе – это происходило так давно.
Начиная войну, генералам противоестественно не тешить себя надеждой на победу. Отсветы московского пожара 1812 года гнали сомнения. Неизбежно: 7 ноября на Красной площади в Москве состоится парад немецких войск.
Это историческое событие, невиданное, оправдает любые потери, тем более что генералы исчисляют их бескровными процентами – не трудными и школяру арифметическими действиями. Уже 24 июня русские оставили Вильнюс и Каунас! В тот же самый день эти города были взяты и войсками Наполеона. Разве такое совпадение не стоит оценить как доброе предзнаменование?
Немецкий историограф войны запишет: «С захватом Минска, в неделю мы прошли треть расстояния до Москвы и Ленинграда. Такими темпами мы через 14 дней будем в обоих этих городах, а может быть, и раньше».
ПЕРВЫЕ НЕУДАЧИ НЕМЦЕВ
Историограф ошибся.
В сентябре счет войне пошел уже на месяцы. Чаяния разгромить Россию по летней погоде рухнули окончательно. Близилась зима. Не мягкая европейская. Русская.
Верховное командование Германии 6 сентября 1941 года доводит до сведения командующих группами армий директиву №35. Из общего плана «Барбаросса» выделяется особая операция под кодовым названием «Тайфун». Ею предусматривалось мертвое окружение и блокада Москвы. Операция должна быть закончена до наступления зимы.
Почему немецкий генералитет на сей раз выбрал для кода наименование «Тайфун» – слово из чужестранного, китайского языка? Звучит оно гораздо мягче, чем «Барбаросса», не столь угрожающе на слух. Немецкая изобретательность сказывалась и в поисках наименований военных операций. Прежде чем стать «Барбароссой», план разгрома России именовался «Ауфбау Ост». И даже, со свойственной немцам сентиментальностью, по-домашнему ласкательно – «Отто», потом «Фриц». Остановились на устрашающем – «Барбаросса». А мягкое слуху слово «тайфун» означает в переводе: сокрушающий не только все живое, а и каменное, ураганный ветер. Все живое…
На совещании в штабе группы армий «Центр» Гитлер подчеркивал, что город Москва должен быть окружен так, чтобы «…ни один русский солдат, ни один житель – будь то мужчина, женщина или ребенок – не мог его покинуть. Всякую попытку выхода подавлять силой».
Во исполнение директивы № 35 командующий группой армий «Центр» фельдмаршал Бок 16 сентября подписал приказ № 1300/41 о подготовке наступления на русскую столицу. В подмосковных землях тайфун накапливал ураганную мощь.
К октябрю на московском направлении против войск Красной Армии было сосредоточено 1800 тысяч солдат, свыше 14 тысяч орудий и минометов, 1700 танков, 1390 самолетов.
Генеральный штаб Красной Армии смог противопоставить значительно меньшие оборонительные силы: около 1250 тысяч бойцов, 990 танков, 677 самолетов, 7600 орудий и минометов.
2 октября в обращении к войскам Гитлер писал: «За три с половиной месяца созданы наконец предпосылки для того, чтобы посредством мощного удара сокрушить сопротивление противника еще до наступления зимы. Вся подготовка, насколько это было в человеческих силах, закончена…».
Этим же числом, на 103-й день войны генерал Гальдер отметит в своем дневнике: «Сегодня в 5.30 войска, используя ясную осеннюю погоду, начали крупную операцию «Тайфун»…
ОСОБАЯ ОПЕРАЦИЯ «ТАЙФУН»
Автор не ставит перед собой задачу рассказывать о подробностях сражения под Москвой. Уже написано множество книг о тех драматических, порой на грани трагедии, днях и неделях. Мемуары маршалов и генералов, хронологические исследования историков, – в них тщательный анализ событий осени 1941 года с дислокацией фронтов и армий, дивизий, с фамилиями командующих. С именами героев солдат и офицеров, противопоставивших танкам генералов Гёпнера и Гота поллитровые бутылки с зажигательной смесью. Можно поднять из архивов военные карты со стрелами смертьнесущих ударов с обеих сторон. Графически все так наглядно, и сейчас – вовсе не страшно.
Может быть, да, наверное, современные историки, пользуясь приоткрывшимися шире дверями архивов, дополнят известное нам ныне более правдивыми фактами войны?
Читать даже и трагические страницы истории – всегда не страшно. Не потому ли тоже самые ужасные события ее в прошлом имеют печальное обыкновение повторяться в деяниях последующих поколений, только что с поправкой на усовершенствование орудий убийства.
Нетерпеливый читатель уже задался, поди, вопросом: «А где же про запасную столицу? Почему запасная? Где она? Когда учреждена и зачем?»
Еще немного терпения. Прочитанные первые страницы – это как необходимое предисловие. Не обойтись без него. Исторические факты требуют хотя бы пунктирно обозначенных координат. Останься план «Барбаросса» лежать в нераскрытом сейфе, не проявись немецкая тщательность в разработке и настойчивом выполнении операции «Тайфун», не возник бы и тяжелейший в решении вопрос о запасной столице России. Ведь уже сказано было, и с расчетом на незыблемость вечности:: «…а четвертому Риму не бывать».
2 октября, в «…ясную осеннюю погоду…», благоприятствовавшую стремительному броску немецких танковых клиньев к Москве, в Государственном Комитете Обороны еще не готовился черновик постановления об эвакуации правительственных учреждений из столицы в глубину России. Еще оставалось несколько дней надежды на Можайскую линию обороны, спешащие с Дальнего Востока полнокровные дивизии, срочно формировавшиеся истребительные батальоны московских ополченцев. События развивались истинно с ураганной силой, как бы подтверждая удачно выбранный код – «Тайфун».
6 октября генерал Гальдер запишет в своем дневнике: «…Войска противника, по некоторым признакам, деморализованы… В целом можно сказать, что операция, которую ведет группа армий «Центр», приближается к своему апогею…».
Что касается деморализации, тут генерал опрометчиво ошибался. Подтверждением такого заблуждения служит факт малоизвестный, приведенный американским историком У.Ширером в книге «Взлет и падение Третьего рейха».
«Гудериан рассказывал о старом отставном царском генерале, которого он встретил по дороге на Москву, в Орле.
– Если бы вы пришли двадцать лет тому назад, – говорил генерал, – мы бы вас встретили с распростертыми объятьями. Но теперь слишком поздно. Мы только что начали вставать на ноги, и тут появляетесь вы и отбрасываете нас та двадцать лет назад, так что нам придется начинать все сначала. Теперь мы сражаемся за Россию, а в этом деле мы все едины».
Здесь будет очень важным подчеркнуть услышанное от царского генерала: «нам придется начинать все сначалатеперь мы сражаемся за Россию…» Нам, мы…
8 октября Государственный Комитет Обороны принимает единственное в истории России решение о заминировании важнейших объектов столицы. Продолжается срочная эвакуация важнейших заводов на Восток. На магистралях устанавливаются противотанковые «ежи». Строятся баррикады из мешков с песком. Уверенность в том, что Москву удастся отстоять, – тает. Вот-вот будет объявлено осадное положение.
Очевидно, нам никогда не станет известным, кому из членов Политбюро или ГКО принадлежала высказанная в те дни мысль о возможном, как неизбежность, оставлении Москвы противнику.
В книге «Государственный Комитет Обороны постановляет» Н. Комаров утверждает: «Заседаний ГКО в обычном понимании, т. е. определенной повесткой дня, секретарями и протоколами, не было».
Должно быть, сам Сталин, вспоминая российскую историю, высказал эту мысль – о возможности оставить столицу. Потому как кто же другой даже из его самого близкого окружения мог собрать в себе силы. на этакую дерзость? Тогда слово «паникер», в обвинительном смысле, было равносильно едва ли не смертному приговору.
Слава Богу, хорошая погода недолго благоприятствовала наступающим немецким частям.
Мы еще раз вернемся к книге У. Ширера: генерал Гудериан, командовавший танковыми корпусами, отметил в своих записках, как важное событие, что в ночь на 7 октября в подмосковном небе показал себя предвестником близкой зимы первый снег. И продолжался он до 12октября.
Почему нам важно воспоминание именно Гудериана? Набранная инерция наступления войск еще продолжала ускоряться, но уже вязли в раскисшей грязи российских проселков танки, орудия приходилось тащить вперед тройной тягой. По примеру привычных к бездорожью русских шоферов, на колесные машины немцы стали приспосабливать трофейные цепи. Никому из генералов, рассчитывавших на шесть недель войны, летней, удобной, и в голову не могло прийти запасаться впрок цепями. Это выглядело бы просто странным после великолепных шоссе на Париж, Прагу, Копенгаген, Варшаву… А теперь не хватало даже буксирных тросов. В ответ на срочные телеграммы транспортные самолеты, среди прочих грузов, везли из Германии и обыкновенные веревки. Война приобретала приметы истинно русского варианта: «В дороге и веревочка пригодится».
Через месяц после начала операции «Тайфун» чрезвычайно обеспокоенный генерал Гудериан запишет: «Лед причиняет много неприятностей, поскольку шипы для танковых тягачей еще не поступили. Холод сделал бесполезными телескопические прицелы. Для пуска танковых двигателей приходится разводить костер под ними…».
Не иначе как и этот способ – огонь под картером – немцы переняли у русских танкистов и шоферов.
«…Иногда в баках замерзает топливо и смазка затвердевает, – пишет он далее. – Из-за морозов пулеметы отказывают… Только тот, кто сам видел бескрайнее пространство русских снегов в ту зиму и наше бедственное положение и почувствовал на себе неистовствовавший ледяной ветер, заметающий все пути; кто час за часом преодолевал просторы ничейной земли, чтобы в конце концов отыскать жалкое убежище, в котором укрывались скверно одетые полуголодные солдаты… способен по-настоящему судить о событиях…»
Но это все будет вскоре, уже устоявшейся русской зимой. А пока, в октябре…
СТАЛИН ВЕЛИК НЕ ТОЛЬКО В СТРАТЕГИИ, НО И В ТАКТИКЕ?
12 октября наши войска оставили Калугу.
14 октября немцы заняли Калинин (старинную и нынешнюю Тверь).
Можайск, Малоярославец, Волоколамск, Клин – отданы врагу. Танки Гудериана на подступах к Туле…
И не военному человеку стало четко просматриваться опасное полукольцо окружения столицы.
Операция «Тайфун» приближалась к обещанному генералом Гальдером апогею.
Резервов у Ставки Красной Армии, чтобы надежно закрывать возникавшие в зыбкой обороне неожиданные бреши, еще не было. В бой бросали мальчиков-курсантов военных училищ и едва-едва обученные батальоны ополченцев из московских интеллигентов и рабочих. Некоторым из ополченческих дивизий, вооруженных трехлинейками образца 1930 года и пулеметами «Максим», суждено было жить и воевать не больше одного дня. Не хватало боеприпасов. Генералы выпрашивали у Верховного даже не танки и авиацию – противотанковые ружья.
Вот как вспоминает о событиях тех дней генерал Артемьев, в то время командующий Московским военным округом:
«…Главное артиллерийское управление выявило на складах значительное количество орудий иностранных марок, по 200-300 снарядов к ним. Это дало возможность вооружить формируемые артиллерийские части…».
Есть очень интересная книга писателя Феликса Чуева – «Сто сорок бесед с Молотовым». Последние 17 лет жизни В. М. Молотова, бывшего члена Политбюро и Государственного Комитета Обороны, автор часто встречался с ним и записывал рассказы о давних днях его величия, о государственных и политических деятелях прошлых лет, каких он хорошо знал и помнил. И о событиях войны – тоже.
21 мая 1974 года Молотов рассказывал:
«Сталин хорошо знал военное дело, не только стратегию, но и тактику. Зная оперативное искусство, руководил войной на высшем уровне. Когда немцы подошли к Москве, в октябре 41-го года сложилось очень трудное положение… В этот период все соединения просили подкрепления. Их у нас не было. Участки обороны подкрепляли поротно, даже военные училища мы делили на кусочки. В этот период у Сталина находилось пять полнокровных армий, вооруженных новой техникой. Несмотря на просьбы и мольбы Жукова, Сталин не дал ему ни одного батальона и сказал, чтобы он любой ценой продержался. Тогда мы считали, что Сталин допускает ошибку. В декабре, когда немцы были обескровлены, Сталин ввел эти войска в действие. Немец от Москвы был отброшен. Тогда мы только поняли, насколько Сталин велик не только в стратегии, но и в тактике».
Не следовало ли бы добавить: велик и в безжалости к человеческим жизням?
Многое из сказанного Молотовым подтверждается документальными мемуарами маршалов. В частности, о формировании резервных армий к востоку от Москвы. Что же касается определения: «…Сталин велик не только в стратегии, но и в тактике», здесь, очевидно, непочатый край исследований у военных историков.
По поводу полководческого таланта Сталина в истории, на сегодняшний день, остались противоречивые сведения. Так, Молотова оспаривает маршал К. Рокоссовский.
А. Антонов-Овсеенко в книге «Сталин без маски» пишет:
«В 1968 году в Кунцевской больнице умирал от рака маршал Рокоссовский. Перед смертью он успел кое-что рассказать о Сталине-полководце: «Этот недоученный поп только мешал всем. Мы его обманывали: какое бы несуразное распоряжение он ни давал, мы поддерживали, а действовали по-своему».
Не сказались ли в столь резкой оценке личные обиды и Рокоссовского, и Антонова-Овсеенко?
Но перед лицом смерти человек говорит искренне – существует такое прочное убеждение.
Однако как же нам верить – «…действовали по-своему», когда истории известны неопровержимые факты трагических поражений Красной Армии хотя бы под Вязьмой в 1941 году и под Харьковом в 1942? В Крыму? Ну и наконец – немцы на подступах к Москве, и встал вопрос о запасной столице? Тяжелейшие трагедии первой половины Великой Отечественной войны – результат непосредственного руководства Сталиным и генералом армии Жуковым, маршалом Тимошенко.
И в то же время мы сегодня располагаем свидетельством маршала Жукова из его книги «Воспоминания и размышления». Он лучше чем кто-либо другой знал Сталина, имея в виду вопросы военного руководства.
«Меня часто спрашивают: действительно ли И. В. Сталин являлся выдающимся военным мыслителем в области строительства вооруженных сил и знатоком оперативно стратегических вопросов? Могу сказать, что И. В. Сталин владел основными принципами организации фронтовых операций и операций групп фронтов и руководил ими со знанием дела…».
Если бы маршал Г. Жуков писал «Воспоминания…» сейчас, не отягощенный требованиями высокопоставленных инстанций: как им нужно, а ему, маршалу, следует освещать события Великой Отечественной войны, без зоркого пригляда редактора и цензора, не исключено – он дал бы иные определения.
Рассказывая о драматических событиях лета 1941 года, маршал А. Василевский оценил Сталина-военачальника так: «Были в деятельности Сталина того времени и просчеты, причем иногда серьезные. Тогда он был неоправданно самоуверен, самонадеян, переоценивал свои силы и знания в руководстве войной…». Вот это, наверное, гораздо ближе к истине.
Именно в октябре зарубежные издания опубликовали сенсационную фотографию: немецкий офицер у стереотрубы. И подпись, весьма лаконичная и многозначительная: «Он видит Москву».
Кто-то, из недругов, ликовал. У кого-то, уже испытавших, что означает немецкая оккупация, болью и недоумением сжалось сердце.
В октябре этот, якобы фотодокумент, неправдой был. Обычный интернациональный пропагандистский трюк. Было бы куда точнее сделать подпись под снимком иную: «Он пытается увидеть Москву». Несомненно, что взбирались нетерпеливые генералы на колокольни подмосковных церквей с цейссовскими биноклями: «Где же она, Москва?». Но еще скрывалась желанная цель в столь трудно одолеваемом пространстве, заметельной поземкой в нем, в октябрьских туманах, таящих в себе караулившую смерть из рук мальчиков-курсантов или недавнего сибирского охотника.
Немецкие офицеры все-таки увидят Москву, но уже в начале декабря, когда: «Полный отчаяния сидел Гудериан на своем командном пункте в 15 километрах южнее Тулы, в маленьком поместье всемирно известного гения, в Ясной Поляне. Здесь, в имении Л. Толстого, в ночь с 5 на 6 декабря Гудериан принял решение: части его танковой армии отвести назад и перейти к обороне. Он должен был признать: наступление на Москву провалилось».
А севернее: «В Горках, в Красной Поляне, почти в 16 километрах от Москвы, вели бой солдаты 2-ой венской танковой дивизии. В деревне Катюшки вел бой 2-ой пехотный батальон 304 пехотного полка под командованием майора Бука. Через стереотрубу с крыши крестьянского дома возле кладбища Бук мог наблюдать жизнь на улицах Москвы. Но… не оставалось сил».
Последние две выдержки мы можем прочесть в книге Д. Проэктора «Агрессия и катастрофа», широко пользовавшего немецкие архивные источники и материалы.
И вот еще одно свидетельство, теперь уже американского историка и журналиста, упомянутого мною ранее У. Ширера, представлявшего в Берлине газету «Чикаго трибюн» с 1926 по 1941 год. Также из немецких источников: «2 декабря 41-го года разведбатальон 258 пехотной дивизии проник в Химки, пригород Москвы, откуда были видны шпили кремлевских башен. Однако на следующее утро батальон был оттеснен из Химок несколькими русскими танками и разношерстным отрядом наскоро мобилизованных рабочих города. Это была самая близкая от Москвы точка, до которой дошли немецкие войска и откуда бросили свой первый и последний взгляд на Кремль».
Через несколько дней начнется разгромное контрнаступление войск Красной Армии. А в октябре была неизвестность…
ЭВАКУАЦИЯ В Г. КУЙБЫШЕВ
Вернемся в осажденную Москву октября 1941 года.
15 октября Государственным Комитетом Обороны было принято решение, какое можно считать документом, учреждающим запасную столицу в городе Самаре (тогда – Куйбышеве):
«Ввиду неблагоприятного положения в районе Можайской оборонительной линии ГКО постановил:
1. Поручить т. Молотову заявить иностранным миссиям, чтобы они сегодня же эвакуировались в г. Куйбышев.
2. Сегодня же эвакуировать Президиум Верховного Совета, также Правительство во главе с Молотовым (Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке).
3. Немедленно эвакуироваться органам Наркомата Обороны и Наркомвоенмора в г.Куйбышев, а основной группе Генштаба в г. Арзамас».
«Сегодня же», «немедленно» – это убедительнее самых правдивых военных сводок доказывает критичность состояния на подступах к Москве. Ее судьбу решали дни. Так казалось руководству страны.
Известный историк Р. Медведев в своей книге «Они окружали Сталина» приводит некоторые подробности:
«Утром 15 октября на заседании ГКО и Политбюро принято решение о немедленной, в течение суток эвакуации Советского правительства, наркоматов, иностранных посольств. Сталин предлагает Политбюро выехать из Москвы в тот же день, а сам намеревался уехать утром 16-го. Но по предложению А. Микояна было решено, что Политбюро выедет только вместе со Сталиным».
Почему именно Самаре, сравнительно небольшому по тому времени городу, определено было стать запасной столицей? Здесь, скорее всего, решающее значение имело то обстоятельство, что географически Самара представляла наиболее удобные координаты. Во-первых, близость к фронтам. Во-вторых, Самара – один из важнейших в государстве железнодорожных узлов: отсюда прямое сообщение с Уралом, Дальним Востоком, Средней Азией. Ну и наконец – широченная Волга, непреодолимо защищавшая город с Запада, ежели… Было ли спешным, без предварительных наметок, решение ГКО о Самаре? Кто-то на заседании предложил случайно, как один из вариантов. Сталин, подумав, согласился, и – записано к исполнению: «сегодня же, немедленно».
Не подлежит сомнению, что в Правительстве существовал общегосударственный мобилизационный план на случай войны и неблагоприятного ее развития. Не мог он не существовать, пока еще нам не известный. В нем-то и была названа Самара после всяческих предварительных оценок ее достоинств и достоинств других городов России. Есть предположение, что в качестве запасной столицы назывался и Свердловск.
Посмотрим, как говорит Молотов:
«Мы знали, что война не за горами, что мы слабей Германии, что нам придется отступать. Весь вопрос был в том, докуда нам придется отступать – до Смоленска или до Москвы, это перед войной мы обсуждали…»
Если собираешься отступать, желательно знать заранее – куда.
В архиве Министерства иностранных дел России попал мне в руки один интересный документ. Из него явствует, что еще к 17 июля 1941 года были готовы к эвакуации 510 ящиков, около 26 тонн важнейших архивных материалов.
Сколько нужно времени сделать громадную работу? Все упакованное было отправлено в г. Мелекесс, маленький тихий городок Ульяновской области (чуть более 100 километров от Самары). 28 июля груз доставлен. С соблюдением секретности архив разместили в клубе местного предприятия «Главмука». А его служащие, москвичи, стали именоваться «сотрудниками клуба». Возвратился архив в Москву, частями, только в 1943-44 годах.
Никак невозможно не упомянуть об одной чрезвычайно печальной, в связи с эвакуацией дипломатического архива, детали: распоряжением наркома часть малозначительных документов подлежала уничтожению. Среди «малозначительных» сожженных в спешке материалов оказалась и переписка Г. В. Чичерина, образованнейшего человека, бывшего наркома иностранных дел России с главами иностранных миссий, политическими деятелями Европы.
Уместно здесь будет вспомнить и другое: замнаркома иностранных дел Деканозов, недавний ответственный работник НКВД, оценил содеянное варварство соответственно: «Вас расстрелять – мало».
Заранее решенный вопрос об эвакуации на случай сложной военной обстановки подтверждается и другими источниками.
В № 3 за 1991 год журнала «Новая и новейшая история» опубликована часть дневника посла Великобритании в Москве Стаффорда Криппса. 12 августа 1941 года он записал: «Сегодня утром мы обсуждали вопросы, связанные с возможной эвакуацией…».
Еще один дипломат, бывший шведский посланник в 1940-44 годах Вильгельм Ассарссон, оставил истории массу любопытных, живо написанных заметок о событиях 1941 года.
«Уже в начале войны, – пишет он в книге «В тени Сталина», – некоторые дипломаты поставили перед Молотовым вопрос об эвакуации дипломатического корпуса. В частности, американский дипломат Лоуренс Стейнхардт. Однако Молотов отклонил его предложение… Генерал Татекава (посол Японии в СССР) 12 октября нанес мне визит, интересуясь, что известно о предстоящей эвакуации. Я ответил, что ничего не знаю. «Зато я знаю, что Гитлер готовит свой въезд в Москву, – заявил генерал, хитро улыбаясь, – а Сталин – свой переезд в Свердловск, но оттуда он не сможет управлять страной».
В кругах дипломатического корпуса, надо полагать, прекрасно осведомленного об истинном, а не по туманным сводкам Информбюро, положении на фронтах, не только вели разговоры о предстоящем отъезде из Москвы: куда? когда? не опоздать бы! Конечно, были у них свои каналы и источники информации, иначе не затевали бы они отъезд. Да, они собирались в дорогу. Судя по тому, что уже вечером 15 октября дипломатические миссии специальными поездами выехали в Самару, их емкий багаж был упакован загодя.
Со стороны спокойнее наблюдать трагедию чужого народа и государства. Никаких сомнений: мобилизационный план с упоминанием в одном из его разделов имени Самары был тщательно разработан еще до войны. Потому как совершенно немыслимо представить, чтобы Генеральный штаб Красной Армии, отбывая, «немедленно», в забытый Богом Арзамас, не имел там предварительно оборудованного узла связи со Ставкой и фронтами.
И еще один факт: в декабре 1941 года в Самаре началось строительство радиоузла, по мощности не уступающего известной всему миру радиостанции имени Коминтерна в Москве. Он и поныне в должном рабочем состоянии резерва.
Может статься, здесь кстати будет вспомнить, что выезд из первопрестольной в грозящих ей неприятелем событиях уже имел прецедент. В книге Н. Смелякова «С чего начинается Родина» читаем: «В Отечественную войну 1812 года в Нижний Новгород был переведен из Москвы ряд государственных учреждений. Переехали сюда Н. М. Карамзин, В. Л. Пушкин (дядя поэта Александра Пушкина). В. Л. Пушкин даже стишок сочинил по случаю приезда – «К жителям Нижнего Новгорода:
Примите нас под свой покров,
Питомцы волжских берегов,
Примите нас, мы все родные,
Мы – дети матушки России».
ВТОРОЙ ЧИКАГО
Самара принимала «под свой покров» высокопоставленных москвичей из Правительства и заморских гостей: дипломатов с их семьями и прислугой, корреспондентов зарубежных газет.
К началу войны в городе на Волге проживало около 400000 человек. Впрочем, уж коль теперь Самару назвали запасной столицей, непременно стоит привести такое сравнение: по числу жителей провинциальная Самара в те времена превосходила некоторые истинные и старинные столицы, например: Тегеран, Хельсинки, Анкару, Осло…
В первые годы XX века. Самару называли «вторым Чикаго», имея в виду бурные темпы ее промышленного роста. Но в годы, последующие за первой мировой войной, и, особенно, в разрухе 20-х годов она многое утеряла. В канун Великой Отечественной войны город мало чем отличался от иных второстепенных провинциальных центров России. Константин Паустовский, некоторое время живший в Самаре во время эвакуации, назвал город «большой бакалейной лавкой».
Пожалуй, с ним можно согласиться.
Чтобы не повторяться, я не стану здесь приводить цифры, характеризующие промышленный и вообще хозяйственный потенциал Самары в канун войны. Издано достаточно много аналитических данных. Упомяну хотя бы небольшую по объему, но емкую брошюру доктора исторических наук, профессора Л. Храмкова – «Трудящиеся Куйбышевской области в годы Великой Отечественной войны».
В связи с обрушившейся на городское начальство великой заботой расселить и устроить прибывавших высоких и требовательных гостей следует вспомнить, что в октябре 41-го года население города и без них увеличилось значительно. Необходимо было срочно, перед близкой зимой, дать жилье инженерам и рабочим уже строящихся заводов – авиационного и подшипникового, других предприятий оборонного профиля. Выделить помещения для госпиталей. Под них освобождали школы. И как не принять «под свой покров» десятки тысяч беженцев из Западной Украины, Белоруссии, Прибалтики, оккупированных областей России. Людей с детьми, обездоленных до крайнего предела: в чем успели выбежать из горящего дома, в том и приехали на Волгу, да еще в зиму, согреваясь только что надеждой на добрых людей.
В обиход Самары тогда быстро и настойчиво до военной жестокости вошло незнакомое доселе слово – «уплотнение».
Входит комиссия райисполкома:
«Вы живете в двухкомнатной квартире на пятерых».
«Да. Тридцать квадратных метров».
«Одну комнату вам придется отдать эвакуированной семье фронтовика».
