Лоулесс

Пятнадцать охранников патрулировали бельэтаж и фойе. Пока Ген и его спутница ехали на лифте, через стекла кабины он приметил еще по двое стражей на каждом этаже.

Никакой это не дом. Что же это за место? На улице, в потоке машин, Ген разглядел желтые такси. Значит, они еще в городе. Но где именно?

В затуманенном сознании неожиданно всплыл вопрос, который он когда-то уже слышал: «Что ты знаешь о своей жизни?»

Ответа он так и не отыскал.

Двери лифта разъехались в стороны, и женщина с рыжими волосами повела его дальше. Очередной пропускной пункт, где проверили ее документы, она миновала спокойно, без раздражения и без улыбок.

По дороге она уже присматривалась к реакции Гена. Но в его глазах трудно было что-то разобрать.

– Тебе здесь ничего не кажется знакомым?

– Ничего. А должно?

Она распахнула тяжелую металлическую дверь в конце коридора, которая вела в большой зал. Не говоря ни слова, женщина пропустила его вперед, а потом отступила в сторону и захлопнула дверь за его спиной.

Как он мог так сглупить? Его заманили в ловушку, усыпили бдительность дурацким костюмом! Ген подергал за ручку, но та не поддалась. Ручка была привинчена так надежно, что даже не дребезжала.

Он резко повернулся на каблуках и оглядел зал. В центре комнаты находились белая стационарная кушетка и офисная конторка, заставленная разным компьютерным оборудованием. За большой стеклянной стеной была комната для наблюдений. Туда вошла та самая женщина с рыжими волосами. Она села на стул рядом с группой занятых работой лаборантов. Ее взгляд был холоден.

Ген отвернулся. Она не заслуживала его внимания.

– Пожалуйста, ложитесь на кушетку.

Голос был мужским и равнодушным. Когда команда повторилась, Ген сумел отследить расположение динамика. Выполнять приказ он не стал.

На противоположном конце зала виднелся ряд дверей. Другого выхода не было. Он бросился вперед сломя голову. Но двери распахнулись прежде, чем он добрался до них. Вбежали четверо здоровых лбов из охраны, доктор и какой-то пожилой мужчина.

– Стой на месте! – приказал один из охранников.

Команда прозвучала глупо. Ген и не думал подчиняться.

Он попытался увернуться, но охранники оказались вооружены острыми палками, которыми обычно погоняют скотину, и длинными жердями с петлями из стального кабеля на концах. Они хотели загнать его, как зверя.

«Будь осторожен со своими желаниями».

Ген прыгнул на ближайшего здоровяка, схватил за горло и развернул так, чтобы острый конец жерди, которую держал охранник, угодил второму противнику в бедро. Вспыхнула электрическая дуга, рассыпая искры, когда семь тысяч вольт прошли через ногу врага.

Ген действовал быстро и ловко, но следующий противник был быстрее. Свистнув, стальная петля упала сверху, на голову, и туго затянулась. Горло сдавило так сильно, что Ген сложился пополам. Он захрипел, чувствуя, что язык не помещается во рту. Сражаясь за глоток воздуха, беглец рухнул на колени.

– Встать!

Удар тока молнией ударил вдоль спины. Мускулы сжались, кровь вскипела.

Острие палки для загона скота вонзилось ему в основание шеи, заставляя распластаться на полу, словно какое-то животное.

– На топчан!

Ген снова не подчинился. Страшная петля, свисающая со второй жерди, качнулась к лицу. Но стариковская рука перехватила жердь. Кожа на руке была дряблой и желтоватой, с пигментными пятнышками, сквозь нее проступали тонкие кости и голубые жилки.

– Ген, пожалуйста, сделай, что от тебя хотят. Иначе им придется причинить тебе вред.

Он произнес это спокойно и даже сочувственно. Но за этими интонациями таился мрак, который не позволял довериться ему до конца.

Хрупкая рука взяла Гена за подбородок и с неожиданной для старика силой вздернула его голову вверх. Они посмотрели друг другу в глаза. Изучая. Меряясь силой. И ни один не отвел взгляд.

– Нам нужно продолжать работу, мы не можем ждать, пока пройдет приступ твоего боевого безумия. Нет времени, вот и все. А теперь… ты постараешься быть смирным?

– Я постараюсь тебя убить,– пообещал Ген, глядя в холодные глаза собеседника.

Как ни странно, лицо старика тут же смягчилось.

– А в этом я совершенно не сомневаюсь.

Молодой лаборант нанес гель и прикрепил к голове Гена последний из тридцати двух плоских дисков-электродов. Металл холодил кожу. Лаборант проверил, что диск держится прочно и хорошо проводит ток под низким напряжением.

– Все готово, мистер Лоулесс.

Старик подошел к кушетке, держа в руках небольшую стеклянную ампулу с густой красной жидкостью.

– Что ты сделал со вторым флаконом? – спросил он.

Ген постарался отвернуться, но лицо его невольно напряглось. Было ясно, что ампула вызывает в нем какие-то воспоминания.

Он отвел взгляд.

– Я не знаю.– Он попытался проверить на прочность ремни, которыми его локти и колени были привязаны к кушетке.– Что вы со мной делаете?

– Отвечай на вопрос.

Лоулесс склонился над Геном, опираясь обеими руками на набалдашник длинной инкрустированной трости черного дерева.

– Где второй флакон?

– Я его съел.

– Неудивительно, учитывая твое нынешнее состояние. У нас был договор. Одна ампула. Раз в месяц. Ты нарушил контракт.

– Плевать я хотел на твои контракты.

Ген напрягся, но путы не поддавались. Бесполезно. Лоулесс поднял трость, приложил ее конец к щеке Гена и заставил его повернуть голову.

– Смотри на меня, когда я разговариваю с тобой, грязная неблагодарная свинья! Мне бы не хотелось начинать все заново с кем-то другим.

Ген плюнул в старика, но промахнулся. Плевок попал на пол, под ноги.

– Я говорила, что он не подходит для этого.

Старик посмотрел на стеклянную перегородку, за которой стояла рыжеволосая женщина, сжимая в руках микрофон.

– Мег, оставь нас.

«Значит, вот как ее зовут!»

– Он не достоин такой чести, он – дурак,– не унималась та.

– Мегера! У него свои недостатки, у тебя – свои. И ты для этого дела точно не подходишь. Выйди немедленно. Я не собираюсь выслушивать еще и твое чириканье!

Он махнул рукой. Двое охранников тут же вошли в соседнюю комнату и выпроводили женщину насильно.

Ген даже ощутил уважение к этому мудрому старику. Он правил в своем королевстве железной рукой.

– Лоулесс.

Ген покатал это имя на языке, словно редкое красное вино с богатым букетом.

– Значит, ты вспомнил меня?

– Нет, вон тот так сказал.

Лаборант стоял, повернувшись к ним спиной, и смотрел на компьютерные экраны, на которых плясали ломаные линии волн мозговой активности Гена.

Пленник с тревогой следил за извилистым графиком.

– Мы снимаем ЭЭГ,– пояснил Лоулесс.– Электроэнцефалограмму. Карту электромагнитных волн твоего мозга. Ты, конечно, помнишь, что все это было и прежде?

– А чего ты хочешь добиться?

Невинные, казалось бы, слова заставили Лоулесса запнуться. Какой еще вопрос был бы более очевиден в такой ситуации?

Старик положил дряблую высохшую руку на молодое упругое плечо Гена.

– То, что предлагали Одиссею, а он по глупости отверг. Что искал Гильгамеш, но так и не обрел. Что украл Тифон, и за свой грех был обращен в цикаду… а это больше, чем заслуживал бедный брат Приама. Что обещали суки Кибелы, но так и не дали. Дар, которым Рок наградил Киклада, в наказание мне. Бессмертие.

– Ты сошел с ума.

– Мой мальчик, какой ты смешной. Разница между безумием и эксцентричностью заключается в толщине кошелька. Поэтому я весьма и весьма эксцентричен. А теперь отвечай: что ты знаешь о своей жизни?

Ген бросил на Лоулесса удивленный взгляд. Опять этот вопрос!

График на экране синхронно подпрыгнул. Потрясенный лаборант повернулся к хозяину.

– Работает!

– Наконец-то мы сдвинулись с мертвой точки. – Старик потрепал Гена по руке.– Хорошо. Может, твой упрямый умишко поможет нам.

Он снова поднял палку и, с силой вдавливая ее в щеку Гена, заставил того повернуть голову к экранам.

– Это альфа-волны. Они нам расскажут о тебе всю правду.

Ген услышал, как открылась дверь и кто-то вошел в комнату. Он приподнял голову и увидел рыжеволосую женщину, подошедшую к кушетке. На ней был белый медицинский халат, а в руках – поднос. На подносе стояли маленькие склянки, заполненные прозрачной жидкостью, ватные тампоны и пипетка.

– Мег.

Женщина не ответила.

Она взяла пипетку и принялась капать на тампоны жидкостью из баночек. Ген встревожился. Он забился в путах, презрев боль в содранных запястьях.

– Я думал, что ты приказал ей уйти!

Лоулесс сделал крайне удивленное лицо.

– Я ничего такого не приказывал.

– Что она делает?

– Она подготавливает среду.

– Я не понимаю!

– Конечно, не понимаешь. Поэтому мы здесь.

Рыжеволосая стерва улыбнулась Гену.

«Почему она это делает?»

Это Мегера или нет? Он понадеялся, что нет, когда женщина прижала ему к носу ватный тампон.

Ноздри заполнил дурманящий аромат специй и небывалых цветов.

– Души подземного мира воспринимают наш мир только через запахи.

Ген подавил желание вдохнуть этот аромат поглубже.

– Подземный мир – это царство, где нет ничего материального, лишь образы, призраки, туман, тени и сны. Его нельзя ни коснуться, ни увидеть. Он таится в твоем сердце. Это память. Испей ее до дна. Ты должен дышать глубоко, чтобы мы могли возродить твою душу.

Старик крепко приложил Гену тростью по животу. Тот закашлялся, судорожно дыша, но график на экранах остался неподвижен. Они явно ждали другой реакции.

– Попробуй следующий.

Женщина набрала препарат из другого флакона и накапала на новый тампон.

Лоулесс подступил ближе к Гену и погладил его по волосам. Провел костлявым пальцем по лицу, разглаживая напряженные мышцы.

Ген попытался не вдыхать запахи, нахлынувшие вновь.

«Лимон. Лаванда».

– Обоняние – самое древнее, самое глубинное, самое животное из всех органов чувств. Ему не требуется проходить через таламус. Запах напрямую воздействует на средоточие нашего естества.

Рыжеволосая женщина поднесла новый ароматный тампон к носу Гена. Пленника уже начал пробивать пот.

«Жасмин. Неизбежный. Неотвратимый».

Лоулесс скользил пальцами по лицу Гена, стараясь не касаться электродов.

– Ощущение запаха не только напрямую связано с обонятельными центрами в средней теменной доле мозга, но и со всей лимбической системой. Оно непосредственно связано с миндалевидным ядром, центром эмоций человека, и с гиппокампом, средоточием памяти.

О чем говорит этот старый дурак? Бормочет какую-то тарабарщину. В комнате как будто стало светлее. Что они делают со светом?

– Таким образом, механизмы твоей памяти придут в движение, подобно телескопу, направленному на время.

«Что ты знаешь о своей жизни?»

Ген ахнул, задыхаясь. Темноту сознания пронзили проблески нежеланных воспоминаний.

– Как я и говорил, твой мозг опознал молекулы запахов. Они запустили миллиарды химических реакций, побудили целую сеть нервных импульсов, отвечающих за запоминание запахов. Пробужденные воспоминания оказались настолько яркими, что осветили все связанное в твоей памяти с этими ароматами. Воспоминания нахлынут, как лесной пожар, который невозможно остановить. Твои альфа-волны снижаются – это активируются эпизодические воспоминания. Гиппокамп генерирует тетта-волны в отчаянной попытке как-то интерпретировать этот поток информации, связать его с тем, что уже существует. И тем самым усиливает твою долговременную память. Усиливает связи между нейронами. Молекулы запаха – как недостающие части в головоломке, которые в конце концов занимают свои места в давно позабытом, давным-давно уснувшем опыте. Сеть замкнулась. Пожар загорелся. Ты чувствуешь его запах? Ты видишь его?

Ген задыхался и хватал воздух ртом. По его щекам струились слезы. Его поработили нахлынувшие изнутри воспоминания.

– Ты помнишь? Что ты знаешь о своей жизни?

Тень Орлой

Мальчик стоял под сияющими золотыми стрелками астрономических часов. Ему приходилось туго.

«Думай! Вспоминай, что ты успел натворить. Что же ты сделал не так?»

Над головой грохотал механизм, шестерни и колесики часов отмеряли время в ритме ударов сердца.

– Я… я ничего не делал, господин Атанатос.

– Ничего,– фыркнул Атанатос, набрасывая плащ поверх шелкового красного дублета с красивым шитьем.– Ты довольно быстро ухитрился покинуть лоно своей матери. Это было твоим первым приключением в жизни. А первой благодарностью – то, что ты перепачкал мать, когда она принялась тебя кормить. Про эти поступки уже не скажешь «ничего».

– Ничего особенного.

Атанатос нагнулся над ребенком, взял его за подбородок, сжав пухлые щечки, и пристально вгляделся в глаза мальчика.

– Я тебе не верю.

Откуда-то донесся стук копыт по мостовой. Мужчина оттолкнул от себя мальчика – резко, но без злости. Увы, экипаж не остановился у дома, а пронесся мимо, направляясь в город.

Мужчина посмотрел на небо, на расположение солнца, после чего перевел взгляд на ярко-голубой циферблат часов.

– Где моя карета, Сирокко? Ты сказал: «в восемь». Если я опоздаю к императору, тебе не сносить головы.

– Но восьми еще нет, хозяин. Видите? Часы еще не били.

– Зато били часы Микуласа, разве не так? – хмыкнул Атанатос.

Микулас, каданьский часовщик, который создал огромные куранты Орлой, на собственной шкуре познал коварную природу невежества.

– Превосходно! Часы, которые измеряют три разных времени. Круг из римских цифр делит сутки на двадцать четыре часа. Вращающийся внешний круг из готических цифр показывает богемское время. Когда стрелка подходит к отметке двадцать четыре, солнце опускается за горизонт. И наконец, Микулас добавил измеритель моего времени, вавилонского. Истинного времени суток.

В механизме на башне что-то громыхнуло, после чего раздался перезвон колоколов.

– Это величайшие часы в мире, когда-либо созданные рукой человека. И какую награду получил Микулас за свои труды?

– Король Венцеслас IV,– начал Сирокко, стыдливо разглядывая свои пыльные башмаки,– повелел выжечь мастеру глаза раскаленной кочергой, дабы он никогда не смог создать ничего подобного для другого правителя.

Атанатос горько усмехнулся.

– Вот наказание за обычный измеритель времени. Всего-то! Трудно вообразить, какое наказание ждет человека, который открыл бы природу абсолютного антивремени.

– Хозяин?

Атанатос бросил взгляд на узкие, кривые улочки, ведущие в город.

– Пойдем, сегодня чудесный вечер. Прогуляемся.

– А как же карета?

– Меня она больше не интересует.

Направляясь к берегу могучей Влтавы, Атанатос ткнул пальцем в сторону часов.

– Мастеру Ганусу несказанно повезло, что он изобрел астролябию во время правления совсем другого монарха.

Они быстро зашагали к каменному мосту, за которым, на другой стороне реки, возвышался могучий замок. Яростный Поток Дьявола, отделяющий остров Кампу от берегов Влтавы, лишь слегка волновал воды широкой реки. Какие черти мутили его воды?

– Ты беспокоишь меня, Сирокко. Едва ли тебе придется сопровождать меня.

– Во дворец? Но мы же почти пришли. Я не понимаю, хозяин.

– Вот это-то меня и беспокоит.

Город Сотни Шпилей казался призрачным в мареве редеющего утреннего тумана. Каждая улица этого города света и тени таила следы призраков и отзвуки воспоминаний.

– Ты спросил, что знаю я о своей жизни, хозяин. Прости за дерзость, но я всего лишь твой ученик…

– Ты слуга императора, посланный для того, чтобы следить за мной. Ничего больше.

– Но я служу тебе!

Атанатос промолчал.

– Хозяин, а что знаете вы о своей жизни?

Атанатос остановился. Они как раз дошли до моста. Город лежал перед ними, убаюканный незримыми духами, печальными и бессмертными героями легенд и сказок. Но дома под башенками и черепичными красными крышами не казались Атанатосу надежным укрытием.

Он потер пальцем висок.

– Я знаю все. От момента своего рождения и до него.

– До?

– Это пугает тебя?

– Я вот что хотел спросить: почему вы уверены, что эти воспоминания – правда? Сознание может выкидывать разные шутки.

– Это не шутки.

– А где доказательства? Какие факты могут подтвердить воспоминания? Почему вы так уверены?

– Тебе нужны факты? Нету никаких фактов! Память – сама по себе субъективная мешанина воспоминаний и вымысла. Чувства и эмоции, как змеи, обвивают горло истине!

Он помолчал, потом сказал:

– Взгляни на сферу Луны и Вселенную в ее совершенном постоянстве, на небеса и развращенную Землю под ними. Вверху – Луна, планеты, Солнце, внешние планеты и неподвижные звезды, каждая из которых под рукой высшего ангела. Над ними, за небесами, дом Бога, Великой Сути Мироздания. Но я знаю, что эта Великая Суть Мироздания – вовсе не здесь, она извне.

«Она извне»,– эхом откликнулся про себя Сирокко.

– Скажи мне, Сирокко, что сделает со мной император Рудольф за такие сведения? Уж наверняка не станет тыкать в глаза раскаленной кочергой. Тайны мироздания требуют более серьезного наказания.

– Так почему мы туда идем, хозяин?

– К сожалению, чтобы спрятаться. Хотя Киклад уже здесь. Я чувствую его через эти стены. Он следит за мной. Он едва не убил меня во время нашей последней встречи. Он не оставил камня на камне от моей империи, и я вынужден был скитаться. Я еще недостаточно пришел в себя, чтобы столкнуться с ним лицом к лицу, поэтому приехал сюда, в Прагу. Хотел затеряться среди астрологов и некромантов, шарлатанов и алхимиков. В Праге, где каждый второй рассуждает о философском камне, еще один болтун не бросится в глаза.

Ген посмотрел на Лоулесса, его глаза прояснились, озаренные светом доверия.

– Я помню, отец. Я помню.

Старик наклонился и поцеловал его сухими губами.

Кровь

– Как вы себя чувствуете?

«Что же сказать в ответ?»

Норт грузно опустился в черное кресло и поправил смятые манжеты рубашки. Он был рад, что его доставили в частную клинику, а не в забитую приемную городской больницы. Он знал, каково там: отец раз в месяц ходил в кардиологию. Левайн был молод, предупредителен и по крайней мере искренен.

Норт оцепенело помолчал, склонив голову в растерянности.

– Я плохо сплю.

Детектив понимал, что это заявление мало что объясняет, но рассказывать, что происходит с ним на самом деле, было выше его сил.

Левайн перетянул черным латексным жгутом плечо пациента, чтобы увеличить кровяное давление в венах, и протер спиртом сгиб локтя.

– Мы ждали вас пораньше.

Норт ничего не мог добавить даже после этой деликатной просьбы объясниться. Он хотел, чтобы все поскорее закончилось. Чтобы жизнь снова вернулась в свою колею, такую привычную и обыденную. Ему вовсе не хотелось глубже вникать в призрачный и пугающий мир кошмаров. И тем более обсуждать в подробностях все, что там с ним происходило.

– Они уже сказали вам, что было в той штуке?

«В шприце».

Норт покачал головой.

– Нет.

– Жаль.

Левайн взял стерильную иглу. Примерил ампулы разных размеров и цветов – красную, зеленую. Остановился на сиреневой. Вставил ее в шприц и вогнал иглу Норту в вену.

Ампула тут же начала наполняться густой темной кровью. Сквозь стекло она казалась вязковатой и блестящей.

– Буду с вами откровенным.

«Это хорошо».

– После тестов нельзя будет сразу определить, не заражены ли вы ВИЧ. Поэтому сразу брать вас в оборот не имеет смысла. Понятно, чем скорее мы получим результаты, тем лучше для вас. В противном случае придется вас снова проверять, уже попозже.– Левайн заглянул в записи.– Обычно хватает семи миллилитров, но, к сожалению, пришел запрос из ГУМК на идентичный образец.

Норт не доверял никому из Главного управления медицинской комиссии, особенно в анализе крови. Они каждый день ковыряются в трупах. Мертвое тело не будет жаловаться, если что-то пойдет не так. Что бы ни засело в его крови, он не позволит проверять его тому, кому не доверяет.

Левайн взял другую ампулу и вставил на место уже заполненной. Она тоже начала наливаться кровью. Доктор принялся делать записи на ярлычках и в журнале.

– У вас А или В?

– Не понял вопроса.

– Группа крови. Ничего страшного, многие не знают, какая у них группа крови.

Норт покопался в памяти.

– Группа 0. Первая, положительная.

Карандаш Левайн завис над листом бумаги.

– Вы уверены?

– Уверен,– пожал плечами Норт.– А что?

Левайн помялся, не решаясь продолжить записи. Потом сунул карандаш в нагрудный карман белого халата и снова принялся менять ампулы. Когда заполнилась четвертая, он вынул иглу и приложил к ее следу ватный тампон.

– Так, придерживайте его пальцем. Подержите так пару минут.– Норт придержал, пока Левайн расставлял по местам ампулы с образцами его крови.– Хотите отвезти их сами или позволите нам их переслать?

– Отвезу. Чтобы потом не было сомнений, что их подменили по пути.

– Тогда я их сейчас упакую.

Левайн вышел из комнаты, оставив детектива наедине с его тревожными думами.

«Какое отношение ко всему этому имеет группа крови?»

Он приподнял ватный тампон: кровь еще сочилась. Норт снова прижал тампон к ранке и поднялся на ноги. За окном бушевала гроза, свинцовые тучи никак не желали расходиться.

Кто такой Ген? И где он сейчас?

На стене тикали часы. Восемь сорок три.

Вернулся Левайн, зарывшись с головой в какие-то медицинские записи.

– У вашего отца была группа AB, не так ли?

Норт решил наконец проявить нетерпение.

– Послушайте, я, конечно, ценю ваше внимание, но мне пора идти.

Левайн, казалось, не слушал его.

– А у матери – группа А.

Норту ничего это не говорило.

– Может, присядете?

– Со мной все в порядке.

Левайн замялся. Под упрямым взглядом Норта он явно чувствовал себя неловко, взвешивая про себя какие-то решения.

– Вы никогда не думали о тесте на отцовство?

– Для кого? – выпрямился во весь рост детектив.

– Для вас.

– Не понимаю,– покачал головой Норт.

– Видите ли,– не унимался Левайн,– не хочу запутывать вас научными подробностями, но у родителей с группами крови А и AB никогда не может появиться ребенок с группой 0.

Левайн склонился над пакетиком, в который он осторожно укладывал ампулы с образцами крови для ГУМК. Ему было трудно подобрать подходящие слова.

– Мне жаль, что я первый вам говорю об этом, но вы должны быть в курсе, это ведь ваша медицинская карточка. У вас нулевая группа крови. А значит, один из ваших родителей – вам не родственник в биологическом смысле. Судя по всему, ваш отец.

Норт отвернулся и выбросил ватный тампон в контейнер.

– Чушь!

– Вы должны поговорить с ними.

Норт призадумался, крепко призадумался. Теперь он смотрел на мир совсем другими глазами, и это страшное место ему все меньше нравилось.

«И что мне это даст? Что я буду делать потом?»

Он вышел из медицинского центра «Ямайка» и попал в объятия проливного дождя. Полез за ключами от машины – синей «лумины» девяносто четвертого года выпуска. Где же он ее припарковал?

«Я сейчас закричу».

Упругие струи дождя разбивались о крыши соседних машин на парковочной стоянке, создавая из брызг туманную пелену, за которой ничего не было видно. Норт шел вдоль рядов, разыскивая свою машину. Он припадал на раненую ногу, которая отзывалась резкой болью. Все мысли спутались в клубок.

«Вот она».

Ключ поворачивался туго, ручка двери была потертой. А саму дверь не мешало бы смазать. А еще в салоне воняло застарелым потом и запахами еды. Норт предпочел бы «импалу», но работники гаража не оставили ему выбора.

В ярости он швырнул пакетик с образцами крови на пассажирское сиденье и некоторое время сидел, тупо слушая дождь. Пришло долгожданное опустошение, но оно не смогло приглушить эхо ночных кошмаров, яркое и пронзительное. Его мать. Похоть.