Засветился на политическом небосклоне опальный политик Ельцин. Помню его покаянную речь на XXIII (кажется?) съезде партии, где, клянясь в верности ленинской линии, он выдал целую программу популистских заявлений. Особенно жесткой критике подверг «привилегии» руководства. «Никаких привилегий! — гремел его жесткий голос с трибуны под аплодисменты зала, и через короткий вздох. — Кроме тех, кому они положены...» Я еще подумал: и нашим, и вашим, Далеко пойдет, сукин сын. И он пошел, встал в ряды застрельщиков борьбы против партии. Время от времени из-за кулис появлялась кувыркающаяся фигура Александра Яковлева, бывшего в прошлом главным подручным генерального идеолога партии Михаила Суслова. Именно он стал во главе мозгового центра антипартийных и антикоммунистических сил.

Я впервые столкнулся с открытой и хорошо управляемой оппозицией партийному руководству искусством на V Съезде Союза кинематографистов (1986 г.). Порохом запахло еще в период подготовки к нему. На собраниях секций открыто заговорили о том, что нынешнее руководство союза во главе с уважаемым и достойным человеком, режиссером Львом Александровичем Кулиджановым, пора пустить под откос. На предсъездовском пленуме союза, посвященном выбору делегатов, сидел я в Белом зале Дома кино. Крик стоял, как на одесском Привозе — дебатировался вопрос: избирать или нет делегатами съезда действующих секретарей союза. Утирая пот, мотался перед президиумом и вдоль зала Эльдар Рязанов, прекрасный комедиограф — тем бы ему и заниматься, сколачивая блок единомышленников-«айсбергов». Вероятно, ему и самому хотелось порулить, а жаль, потому что, обуреваемый политическими заботами, он так и не смог больше выйти на уровень «Иронии судьбы». И крупным руководителем не стал, зато, не таясь, начал прислуживать новой власти.

V Съезд стал первым открытым оппозиционным выступлением творческой интеллигенции против партии и советской власти. Я был на этом съезде и со стыдом смотрел, как «захлопали» доклад Кулиджанова, не дали закончить выступление Ермашу, согнали с трибуны вовсе не робкого Никиту Михалкова, пытавшегося воззвать к благоразумию, как поносили великих режиссеров... В президиум время от времени заглядывал секретарь ЦК Александр Яковлев, явно руководивший и направляющий съезд. Иногда он подзывал Шауро, и тот семенящей походкой трусил из зала к президиуму. Мне стыдно было за этого умного и тонкого человека, который вынужден был прислуживать ничтожествам. В перерыве возле входа в президиум мелькнул знакомый седой чубчик Лигачева... А после выступления делегата от Грузии Эльдара Шенгелая я ушел со съезда. Под аплодисменты зала он возвестил: «Долой насилие партии над искусством! Наконец-то, освободившись от опеки верхов, мы сделаем студию „Грузия-фильм“ рентабельной, а наши фильмы окупаемыми в прокате». Я понял, что это безответственное сборище, если возьмет власть в свои руки, приведет советский кинематограф к краху. Однажды кто-то из мосфильмовских крикунов, претендующих на руководящую роль, решил подкрепиться мнением американского авторитета — крупного продюсера и с надеждой спросил: как он смотрит, чтобы управление на студиях отдать творческим работникам? Он ответил коротко:

— Это все равно, что управление сумасшедшим домом отдать в руки сумасшедшего.

Уж кто-кто, а я-то знал, что грузинская студия и года не продержится на плаву без мощных вливаний из центра. Ее фильмы, за редким исключением, смотрели лишь в республике да узкий круг особых ценителей киноискусства за ее пределами. Хотя среди работ грузинских мастеров были истинные шедевры, и я любил многие из них. Ни о какой рентабельности «Грузия-фильма» и речи быть не могло. Да и остальные республиканские студии существовали только за счет перераспределения доходов от проката картин центральных студий. Порой и этого не хватало, тогда мы укрепляли киноафишу дешевыми иноземными «завлекаловками» вроде «Есении» или «Королевы Марго». Это называлось «перейти на содержание Брижит Бардо». Прокат фильмов — дело тонкое и искусное. Забегая вперед, замечу: первой крупной акцией, которую совершило новое руководство Госкино, действуя под диктовку руководства Союза кинематографистов, была ликвидация прекрасно отлаженной системы проката фильмов. Это предопределило развал всей системы советской кинематографии.

После съезда я зашел к Ермашу.

— Филипп, что происходит? Весь съезд — откровенная вражеская акция.

Он, прищурив глаза, смотрел вдаль. Взгляд был тусклый, без обычной иронической смешинки. Сняв очки, он принялся протирать их и ответил, не глядя мне в глаза:

— Есть указание — крушить все подряд, разрушить до основания старую государственную машину.

— А как же...

Ермаш перебил меня:

— У тебя есть вопросы по альманаху?

— Нет, все в порядке.

— Иди, работай.

Он протянул руку, давая понять, что разговор окончен.

Через несколько дней ко мне ввалился сценарист Женя Григорьев, как всегда пьяный, плюхнулся на стул к приставному столику. Не удивляясь бесцеремонности — за годы работы в Госкино привык и не к таким фортелям, — я спросил:

— А здороваться тебя в детстве не учили? В чем дело?

Не отвечая на мое замечание, он произнес:

— Мы на секретариате союза решили освободить тебя от работы.

Я, собственно, был готов к этому. Новые вожди союза во главе с Элемом Климовым на одном из первых заседаний составили рескрипционный список, в котором значилось, как мне сообщили, 40 человек. Я входил в первую десятку. Но бесцеремонность Григорьева меня возмутила.

— Знаешь, Женя, не вы меня ставили, не вам и освобождать.

— Я по поручению секретариата.

— Иди, посол, сначала проспись. Всего хорошего. — Он стал наливаться малиновой краской, того и гляди, взор вется. Я вскочил на ноги и крикнул: — Вон! Пошел вон, иначе я тебя вышибу!

Он что-то пробормотал и выскочил из кабинета. Я позвонил Ермашу и рассказал о визите. В ответ услышал смущенное:

— Да, понимаешь, мы тут с Камшаловым подумали, что лучше тебе уйти...

— А мне не могли сказать? Ждали, пока придет пьяный посол?

— Да, понимаешь...

— Понимаю. — Не попрощавшись, я бросил трубку. И это, кажется, был вообще наш последний разговор. У меня не появлялось желания общаться с человеком, с которым проработал около 20-и лет, верил, как товарищу, и который так мило, «по-товарищески», меня предал. Я понимал, что он и сам висит на волоске, но трусливо отойти в сторонку — это было недостойно мужчины.

Заведующему сектором кино Отдела Александру Камшалову, контролирующему кадровые перемены в системе кинематографа, звонить не стал — тот, судя по словам Ермаша, в курсе дела. Разве только поиздеваться? Он выказывал мне особое внимание — по поводу и без повода, особенно в предпраздничные дни, пел дифирамбы моему уму и проницательности, преклонялся перед военным прошлым и т.д. Ему я не верил и был осторожен в разговорах. Мне не нравилось его пристрастие ко всякого рода «клубничке» в кинематографической среде, будь то сплетни политического или семейного толка. Однажды намекнул, что неплохо бы установить доверительные отношения, и чтобы я приватно информировал его о действиях руководства кино и студий. Я отшутился: быть стукачем, Саша, не по моей части. Хочешь узнать, что думают Ермаш или мои коллеги по тому или иному вопросу, позвони к ним, пригласи к себе и выясни. Он отступил: ты, мол, меня неправильно понял, я, в том смысле, что звони почаще, советуйся...

Я после разговора с Ермашом и, попрощавшись с барельефом Пушкина, который сам повесил в кабинете — альманах размещался в доме, принадлежавшем когда-то Ордину-Нащекину, и здесь поэт ночевал, бывая у своего друга, — отдал ключ бухгалтеру, сказав:

— Ухожу. Совсем. Когда будет готов расчет, позвоните, приду за деньгами и устрою чаепитие.

Так завершилось мое государственное служение кинематографу.

Смешное и трагическое ходят рядом. Вскоре Ермаша отправили на пенсию, а председателем Госкино назначили главного «доводчика» Центральному Комитету на кинематографистов Камшалова... Говорят, что по этому случаю в секретариате Cоюза кинематографистов были пляски:

— Ура! Мы победили! Наш человек!

Предательство в те дни ценилось очень высоко.

Я убрался из города на дачу, которую начал строить пять лет назад. Переехав в Москву, мы поняли, что жить летом безвыездно в столичной толчее невозможно. Попытки обойтись служебными услугами были и накладными и неэффективными. В народе ходили легенды о «привилегиях» начальства, пышных загородных дачах и прочих бесплатных благах, недоступных «народу». Я несколько лет пользовался дачными милостями хозяйственного управления Совета министров. Самая комфортная дача была в Серебряном Бору — две комнатушки общей площадью около 20 метров в полусгнившей «засыпнухе» времен первой пятилетки. У меня появились кое-какие деньги от издания книги, и мы решили строиться. Получить право на владение дачей можно было только при ходатайстве Госкино и разрешении Моссовета и облисполкома. В мою пользу сработала инвалидность, оставленная в наследство Отечественной войной, и мне разрешили вступить в дачный кооператив. Мне достался бревенчатый дом, построенный около 40 лет тому назад.

На эту дачу, освободившись от службы, я уехал из Москвы. Находясь в «ссылке», создал три романа. Два из них — о любви Потемкина и Екатерины, Голицына и Софьи — издал в Англии, третий — о современности — в России. Горбачевскую перестройку наблюдал из «прекрасного, чудного далека» глазами газет и телевидения. И то, что доносили ко мне средства массовой информации, было кошмаром, порождением больного разума. Невооруженным глазом было видно, как вожди и прежде всего генеральный секретарь ЦК предавали партию и родину. Потом события конца 80-х — начала 90-х годов попытаются назвать «бархатной революцией». Наглая ложь, попытка отмыться от грязного прошлого. Это был тщательно продуманный заговор> против России

Очень точно было выбрано направление главного удара — коммунистическая партия, становой хребет советской власти. Разведку боем на плацдарме свободной прессы провела интеллигенция — писатели, поэты, режиссеры, артисты, крупные ученые — персоны хорошо известные людям, любимые народом. Им верили, за ними шли, и с их помощью ежечасно и ежеминутно шло дикое вранье — народу промывали мозги. На всеобщее обозрение были вытащены ужасы сталинизма, подробности репрессий конца 30-х годов. Одна за другой на экранах телевизора появлялись жертвы коммунистических зверств. Это был ловкий и психологически хорошо продуманный ход — ничто не вызывает такого сочувствие в душе русского человека, как людское горе. Тысячные толпы, загипнотизированные обещаниями свободы и счастья, «как в свободном мире», образцом которых представлялась Америка, орали: «Долой! Да здравствуют демократия, свобода и права человека!» Все чаще на трибунах стихийных, но хорошо подготовленных митингов возникала фигура «мученика» режима Ельцина, а в окружении — какие-то Хакамады, Станкевичи, Гайдары, Старовойтовы, Собчаки, Поповы, Немцовы, Кириенки. Надежда демократии, академик Сахаров, в вожаки не годился, его хватило лишь на то, чтобы с трибуны съезда Советов высказать сочувствие к девочке, которая «плакала в автомате», перепуганная беспределом.

Решающей победой заговорщиков было исключение из Конституции СССР шестой статьи — о руководящей и направляющей роли партии в советском обществе. Горбачев, стоявший во главе восемнадцатимиллионной армии коммунистов, сдался без сопротивления. Он даже не трепыхался, не пробовал переломить ситуацию. Почему? Я не помню ни одной серьезной акции коммунистов, хотя бы попытавшихся остановить поток разрушения. Милиция, бдительно охранявшая сборища демократов, дубинками разгоняла демонстрации коммунистов, а генсек компартии, все так же мило улыбаясь, разъезжал по миру, внедряя «новое мышление», собирая дань и набирая кредиты. Рядышком светился властный лик «царицы земли русской» — ее портрет ловко приткнули рядом с соответствующим аншлагом на обложке «Огонька». Райкины — как звали ее в народе — наманикюренные пальчики также совершали хватательные движения, собирая «зеленые», а где и «брюлики». Такого история не знала — вождь предал свою партию и подставил ее под разгром. По слабости характера и стечению обстоятельств? Нет. Думаю, сознательно, по указке щедрых хозяев и следуя собственной доктрине «нового мышления». А дальше пошло-поехало, «бархатная» революция набирала обороты и набухала кровью.

Началась пора великой исторической лжи. Знаменитый автор фильма «Место встречи изменить нельзя» Станислав Говорухин оплакивал Россию, «которую мы потеряли», представляя царскую империю, как государство всеобщего благоденствия и всенародного счастья, стремительно входившее в число самых передовых держав мира. И хоть бы тень сомнения, хоть бы один вопрос: отчего же счастливый русский народ в XX веке только за период с 1905 по 1917 год совершил три революции? Дурью маялись от избытка богатства, что ли? Почему российский народ был повально неграмотным? Как признак процветания деревни приводился довод: Россия кормила хлебом всю Европу. Спору нет — кормила, но сама-то жила впроголодь. Отчего же непрерывно богатеющий мужик жил в домишках-развалюхах, ходил в рванье и лаптях? Не знаю запаса жизненных наблюдений Говорухина, но я хорошо помню и косую избушку моего детства 20-х годов, и осклизлые стены саманных халуп Саратовщины, и беспросветный мрак чувашских деревень поры 40-х годов. И пришли они к жизни такой не за годы Советской власти, а наследуя предкам... Кое-кто уже затосковал о царе-батюшке. В Москве появились претенденты на престол, и Никита Михалков, угодливо изгибаясь, водил по Кремлю толстозадого принца немецких кровей, весьма приблизительно связанного с семьей Романовых. До хрипоты принялись славить Александра II, царя-освободителя, забывая при этом, что освободил он крестьян без земли: хочешь иметь землицу — плати выкуп, и вскоре большинство крестьянских наделов ушло в залог банкам, совсем в духе закона о земле, принятого недавно современной Думой. За образец государственного деятеля современные правые радикалы приняли Столыпина, который провалил реформу деревни, оставив о себе память «столыпинскими галстуками» и «столыпинскими вагонами» для перевозки заключенных. Хотят даже памятник поставить. Хорошо бы с петлей вешателя и за тюремной решеткой.

Потоки хулы и клеветы низвергаются на головы миллионов людей вот уже добрых 15 лет. Врут и по-крупному и по мелочам. Российская интеллигенция верна себе.

Отсчет всех бед отчизны нашей ведут от 1917 года, от Октябрьской революции, и винят во всем большевиков, Ленина. У меня свой счет к нему и к старым коммунистам. Влияние партии на историческую судьбу России несколько преувеличено. Ленин все силы тратил на внутрипартийную борьбу. Меньшевики, отзовисты, ликвидаторы, левые и правые уклонисты, социалисты — никто не был обойден его вниманием, и он, как боевой петух, все чистил и чистил перья в ожидании схватки с царизмом, сидя за границей. Там же укрывалась и наиболее активная верхушка партии. При помощи «Искры» и всякого рода «писем издалека», посылки эмиссаров он пытался управлять движением масс, прокламируя идеи коммунизма и тактические задачи партии на каждый конкретный период. Авторитет Ленина был велик, но сфера влияния довольно ограничена. Революция 1905 года была, по-сути, стихийным движением рабочих и крестьян, слабо связанных друг с другом, русским бунтом, и ее плодами воспользовалась либеральная буржуазия. Народный бунт, вызванный усталостью от войны, голодом и нищетой в феврале 1917 года, известный как буржуазно-демократическая революция, в основном прошел под лозунгом: «Долой войну! Хлеба! Хлеба!» В ней коммунисты также ограничились соучастием с меньшевиками и эсерами в Советах, так и не сумевших добиться полноты власти. «Землю крестьянам, заводы рабочим, мир народам!» — эти лозунги, давшие народному бунту стратегическое направление социалистической революции, Ленин озвучил после захвата власти в октябре 1917 года. Его подлинная мощь и организаторский талант проявились в правильном выборе момента удара по буржуазной государственной машине. Этот, в общем-то, бескровный и мгновенный правительственный переворот был поддержан всем народом. Несгибаемым бойцом зарекомендовал он себя в организации отпора реакционным силам, развязавшим Гражданскую войну. Не надо врать, ее начали не большевики, а свергнутые эксплуататорские классы при поддержке мировой буржуазии. Вспомним «заговор послов» и военную интервенцию, поход белой гвардии на Москву, наступление немецкой армии. Советской власти остался лишь клочок бывшей империи — Петербург и Подмосковье. Особенно сильной критике подвергается жестокость Ленина в этот период. Но будем справедливы: даже мышь, загнанная в угол, кидается на кошку. Момент, когда враг наложил руки на горло, не время для сантиментов. Но взять власть — это не диво, важно удержать ее. Что делать дальше с Россией, большевики не знали. Одни требовали мировой революции, другие считали, что построить социализм можно и в одной, отдельно взятой стране. Ленин лишь к концу жизни понял необходимость мирного сосуществования с капитализмом, разработал теорию компромиссов. Но и НЭП, и последние ленинские работы ЦК, руководимый Сталиным, представил партии, как плод нездорового ума. А дальше началась большевистская вакханалия.

Российская интеллигенция, начиная с Василия Голицына, наперсника царицы Софьи, Радищева, декабристов, разночинцев, народников, легальных марксистов, звала народ к завоеванию справедливого и свободного мира, иные, как Герцен, не скрываясь, звали Русь к топору. Марксисты, не зная, в какой лагерь отнести интеллигенцию в классовом обществе, определили ее место как «прослойки». Но она оказалась, скорее, прокладкой. Ее использовали и выкинули. Алексей Толстой писал, что русская интеллигенция, выросшая в безмятежном лоне крепостного права, революции испугалась не то что до смерти, а прямо — до мозговой рвоты... Нельзя же так пугать людей! А? Посиживали в тиши сельской беседки, думали под пение птичек: а хорошо бы устроить так, чтобы все люди были счастливы... А когда приблизился тот, кого мечтали сделать счастливым, то пах он не розами, а немытыми портянками и мокрой сермягой, как протянул корявую руку на дружбу, шарахнулись от греха подальше. Российская интеллигенция предала столь любимый народ. Когда наступил победный час, то выяснилось, что ведать банком придется матросу Маркину, а управлять государством, заводами и фабриками — кухаркам. Пролетариат остался один на один с пирамидой проблем, не имея ни грамоты, ни опыта. А те, кто знал и мог, рванули за рубежи мятежной родины, посмеиваясь оттуда над неудачами и промахами новых правителей.

История повторяется. В конце XX века интеллигенция снова предала Россию, увлекши народ баснями о красивой жизни в «свободном мире», расчистив путь к власти авантюристам и грабителям, ибо сама не сумела найти курс и повернуть корабль в страну всеобщего счастья и благоденствия. Она лишь смогла раскачать его и пустить ко дну. Оказывается, управлять-то не могут. Зато умеют блюсти собственный интерес и разворовывать народные деньги. Сегодняшнее горе — на вашей совести, учители жизни. Прокладку использовали и выкинули. То, что барахтается на поверхности жизни — хамское, злобное и алчное, — уже и отдаленно не напоминает звавшихся «российскими интеллигентами». Я отделяю от этой своры полунищих учителей и часть врачей, пытающихся сохранить добрые традиции.

Мне когда-то попала в руки распечатка так называемого «завещания» бывшего шефа ЦРУ Аллена Даллеса, содержащего план разрушения Советского Союза. Развал СССР шел как раз по этому плану. Вслед за устранением от власти КПСС начался развал союза республик. Прошла волна беспорядков в Тбилиси, Баку, Вильнюсе, Риге. Пролилась первая кровь Горбачев сделал вид, что ничего не знал об этом. Но игра в «несознанку», как говорят блатные, была разоблачена. Первыми из СССР вышли прибалты. Другие республики заволновались и потребовали от президента Горбачева (он был уже в этой должности) искать пути сохранения единства. Но было поздно. На знаменитой сходке в Беловежской Пуще президенты Ельцин, Кравчук и Шушкевич объявили о выходе из Союза России, Украины и Белоруссии. Над будущим народов СССР была опущена черная пелена, наступила эпоха беспредела. Горбачева выставили из Кремля, как нашкодившего мальчишку. Союзное государство бесшумно, подобно карточному домику, развалилось. Совершилось предательство, равного которому не знает история.

К новой власти пришли так называемые демократы, выкидыши интеллигентской среды. И первое, чем занялись, принялись бесстыдно красть, красть и красть. Кругом расставили своих людей. Собчак уехал губернатором в Ленинград и вернул ему царское название Петербург, хотя область по-прежнему осталась ленинградской. В начальники московской милиции баллотировался врач-гинеколог, победил физик-теплотехник, но и тот не удержался — по пьянке потерял служебное удостоверение. В Москву зачастили эмиссары капитализма, плохо говорящие по-русски эмигранты или дети эмигрантов, эти требовали за свои бесполезные советы миллионных гонораров. Но авантюристов хватало и доморощенных. Прорвавшийся во власть Егор Гайдар провел финансовую реформу и росчерком пера превратил в нищих 185 миллионов жителей России — такого не смог сделать даже Сталин, изрядно потрепавший деревню. Второй реформатор — Чубайс — распродал за «ваучеры», то есть за копейки, крупнейшие предприятия России. Фабрики и заводы омертвели, колхозы развалились, а земля, бесценное и вечное богатство России, выставлена на торги. Проворные и бесстыдные «пацаны» взяли власть за горло, протянули бразды правления криминалу: «Рулите, в натуре и конкретно». Как чертики из бутылки, повыскакивали миллионеры — банкиры, владельцы концернов, таинственных закрытых акционерных обществ. Секрета не было — миллионные состояния в основе своей имеют «черные» деньги. Крали и крадут все — предприниматели, «физические лица», государственные деятели и правоохранители, чиновники всех рангов и мастей. Появился даже термин такой — «откат». Это означает, что если ты получаешь от государства энную сумму, то обязан «откатить» часть ее чиновнику, который принимал или готовил решение. Образовались крупные собственники, началась борьба за сферы влияния, ударили первые выстрелы наемных убийц. Общество начало бурно криминализироваться, мафия подбирала под себя не только беспомощный средний класс, но и богатеньких, активно внедрялась в органы управления и власти. Несколько тысяч богатых и 150 миллионов нищих. На улицы вывалило племя проституток. Телевидение срочно пристроилось к американскому стандарту — ушла на задворки русская музыка, исчезли отечественные фильмы, эфир заполнило громыхание поп-оркестров и истошный вой бездарных поп-звезд. Достоевский указал: красота спасет мир. Даешь красоту! Включаешь «черный ящик», и в глаза тебе лезут голые женские задницы или сиськи, а то и открытое совокупление полов. Другой стандарт — стрельба, кровь, насилие, дикий Голливуд. В литературный оборот густо пошла матерщина. Мерзость и грязь хлещут фонтаном с экрана одноглазого растлителя.

Вместо демократической России образовалось тоталитарное государство. Несмотря на наличие всех необходимых институтов власти, власти в России нет, нет закона ни наверху, ни внизу, и правды в ней не сыскать. Нет веры ни во что, нет и совести, само это слово вышло из употребления. Вместо серьезного анализа и изучения ошибок прошлого с экранов и страниц печати хлынуло осмеяние исторических деятелей, превращение истории в фарс, хамство и кривляние. Дураки представляют Россию миру, как страну дураков, карикатурно изображают бывших руководителей, не понимая, что унижение института власти откликнется неверием народа во властителей, особенно современных. Те, мол, побыли и ушли, и правду о них говорят или нет — поди проверь, а эти, вот они, живые, и творят в стране беззаконие и воровство, грабят Россию. Иначе откуда у них дворцы и миллиарды? Что, премьер Черномырдин стал миллиардером с зарплаты? А коммерческая деятельность ему запрещена законом. Значит, ворует, богатеет с «откатов». Народ России потерял веру и надежду на будущее, с безразличием смотрит на политические игрища.

Страх поселился под каждой крышей от Балтики до Тихого океана, от Белого моря до Черного, на улицах разбой и грабеж. Правоохранители — еще неизвестно, кого больше надо бояться, встретив ночью, хулигана или милиционера, потому что действия второго прикрыты законом. В стране более десяти лет идет необъявленная гражданская война, не считая Чеченской, которую, совестливо опуская глаза, назвали антитеррористической операцией. Армия разложилась и обессилела. Дело доблести и долга — служение Родине — превратилось в презираемую повинность. Ежегодно насильственная смерть уносит жизни сотни тысяч человек. То и дело в больших и малых городах, даже в Москве, террористы хватают заложников и взрывают дома. Разве это не война? Обывателю все равно, кто у него забирает жизнь — чужеземный фашист или «родной» киллер. Два миллиона беспризорников скитаются по стране. За решеткой ежегодно до миллиона заключенных, как в 1937—1938 годах. Людям месяцами не выдают зарплаты. По нерадению новой власти жителей десятков городов в Сибири и на Дальнем Востоке и даже вблизи Москвы суровыми зимами вымораживают, словно тараканов — дома не отапливаются, в них не подаются электроэнергия и вода. Такого история не помнит. Российский народ, стремясь к демократии, обрел тоталитарный режим, жестокий и безответственный.

Горбачев разбазарил плоды победы над фашизмом, за что был удостоен звания «лучший немец года». Может ли быть более позорная похвала российскому президенту? А он ничего, утерся и даже был горд. Ельцин разорил наследие тысячелетней России, отдав Крым Украине, а исконные сибирские степи — Казахстану, вдрызг пьяный наносил государственные визиты, потешая мир. Шеварднадзе подарил Америке сотни тысяч квадратных километров шельфа Тихого океана — не за спасибо же? Американские войска через НАТО и Польшу подступили к нам с западных границ и под предлогом борьбы с терроризмом в странах Юго-Восточной Азии основали авиационные базы в Киргизии и Таджикистане.

Бывшая великая держава, родина плеяды прославленных поэтов и ученых, принесшая миру освобождение от фашизма, проложившая дорогу в космос, распласталась на одной седьмой части суши разоренная и обессиленная — приходите и володейте.

Российская катастрофа приобрела планетарный характер. С развалом Советского Союза мир потерял устойчивость. Больше нет противовеса Соединенным Штатам, и они открыли эпоху государственного бандитизма. Наплевав на мнение Организации Объединенных Наций и ее Совета Безопасности, обрушили десятки тысяч бомб и ракет на Ирак, предварительно разоружив его. Уже вынашиваются планы оккупации других государств.

Наезжая в город и изредка встречаясь с бывшими коллегами, я с болью сердечной узнавал о разбое, который учинили новые вожди союза кинематографистов в системе кино. Прогнали Ермаша, Павленка, Сизова, заживем свободно и счастливо, каждый сумеет купить отель! Прав был тот американский коллега, который говорил, что нельзя доверять сумасшедшему управление сумасшедшим домом. С какой остервенелой радостью принялись крушить то, что строилось десятилетиями, по винтику, по кирпичику разнесли киноиндустрию. Начали с разграбления собственного хозяйства. Кулиджановское правление оставило после себя прекрасный Дом кино и Киноцентр, сеть домов творчества и пансионат для престарелых. На счетах Союза кинематографистов в банке хранилось 15 миллионов рублей — сумма по тем временам огромная. Григорий Марьямов, бывший секретарь Союза кинематографистов, человек необыкновенно предприимчивый и талантливый организатор, годами создававший это богатство, жаловался:

— За два года прогуляли почти весь капитал. Повысили оклады, пошли презентации и премьеры с банкетами, и все рванули в зарубежные командировки, словно пытаясь наверстать многолетнее воздержание. Некоторые едва успевали заскакивать домой, чтобы постирать сорочки, а их уже ждали билеты на следующий рейс. И все с шиком, все первый класс... Скоро уже не будет денег, чтобы содержать пансионат для престарелых.

Но это, в конце концов, их дело, как тратить деньги. Хуже всего, что Союз начал навязывать свою волю органам государственного управления. Пока Ермаш был на прежнем месте, он пытался уберечь созданную более чем за полвека, хорошо отлаженную систему. Но когда пришел к руководству комитетом Александр Камшалов, он не сумел остановить разгул реформаторов. Даешь свободу предпринимательству и рыночные отношения! Для начала ликвидировали централизованный прокат фильмов, дававший возможность маневра кинофондом и концентрации средств для производства. Потеряв прокат, отпустили в свободный поиск кинотеатры, и те быстро поняли, что выгоднее зарабатывать арендой, чем возиться со зрителем. Фойе превратились в салоны по продаже мебели и автомобилей. Госкино, лишившись проката, остался без средств финансирования производства фильмов. Студии, получив независимость, кинулись во все тяжкие. Кто-то из руководителей «Союзмультфильма» ухитрился продать права на всю продукцию этой студии в Америку. Но это уникальное собрание рисованных кинолент — национальное достояние российского народа! Кто ответит за это «хищение в особо крупных», точнее, несчетных размерах? У России цинично украли часть ее культуры!

Остались без дела люди уникальной профессии — организаторы кинопроизводства. Не пришелся ко двору новым хозяевам даже опытнейший из них — создатель и руководитель концерна «Мосфильм» Владимир Досталь. Свора продюсеров с сомнительными деньгами привела с собой свору других непрофессионалов — постановщиков фильмов. Наскоро клепались сотни кинематографических поделок, состоявших из клеветы и порнографии: родившись, они погибали, не дойдя до экрана. На экран хлынул поток дешевого голливудского старья.

А мастера и подмастерья, забойщики перестройки, гонцы демократического будущего по инерции продолжали громить недавнее прошлое, стремясь подслужиться к новой власти. Одни были откровенными врагами советской власти, другие брызгали слюной по дурости. Быстро выявилось, кто есть кто, и не только среди творческих работников, но и администраторов, бывших прежде при власти. Демонстративно и прилюдно бросил партбилет директор нашего внешнеторгового объединения, бывший первый секретарь Юрмальского горкома партии, член коллегии Госкино Олег Руднев.