На это кир Аврам Бранкович сказал, что ему все-таки не все здесь ясно, и спросил:
      - Почему же вы до сих пор так не сделали, если не ты, у которого хвост пока не отвалился, то другие, более старые и опытные? Чего вы ждете, пока мы строим наш дом на фундаменте "Отче наш"?
      - Мы выжидаем время, господин. Кроме того, мы, дьяволы, можем сделать свой шаг только после того, как его сделаете вы, люди. Каждый наш шаг должен ступать в ваш след. Мы всегда на шаг отстаем от вас, мы ужинаем только после вашего ужина, и также, как и вы, не видим будущего. Итак, сначала вы, потом мы. Но я скажу тебе и то, что ты, господин, пока еще не сделал ни одного шага, который бы заставил нас преследовать тебя. Если ты это когда-нибудь сделаешь, ты или кто-нибудь из твоих потомков, мы вас настигнем в один из дней недели, имя которого не упоминается. Но пока все в порядке. Потому что вы - ты и твой красноглазый курос - никак не сможете встретиться, даже если он и появится здесь, в Царьграде. Если он видит во сне вас так же, как вы видите его, если он во сне создает вашу явь так же, как и его явь создана вашим сном, то вы никогда не сможете посмотреть друг другу в глаза, потому что вы не можете одновременно бдеть. Но все же не искушайте нас. Поверьте мне, господин, гораздо опаснее составлять словарь о хазарах из рассыпанных слов здесь, в этой тихой башне, чем идти воевать на Дунай, где уже бьются австрийцы и турки. Гораздо опаснее поджидать чудовище из сна здесь, в Царьграде, чем, выхватив саблю, мчаться на врага, а вам это дело, господин, по крайней мере, хорошо знакомо. Подумайте об этом и отправляйтесь туда, куда вы собрались, без сомнений, и не слушайте этого анатолийца, который апельсин макает в соль...
      -Что же касается остального, господин, - закончил Севаст,вы, конечно, можете передать меня христианским духовным властям и подвергнуть судебному процессу, предусмотренному для нечестивых и ведьм. Но прежде чем вы это сделаете, позвольте мне задать вам один-единственный вопрос. Уверены ли вы в том, что ваша церковь будет существовать и сможет судить и через триста лет так же, как она делает это сейчас? - Конечно, уверен, - ответил папас Аврам. - Ну так и докажите это: ровно через 293 года встретимся снова, в это же время года, за завтраком, здесь, в Царьграде, и тогда судите меня так, как бы вы сделали это сегодня...
      Папас Аврам улыбнулся, сказал, что согласен, и убил еще одну муху кончиком хлыста.
      Кутью мы сварили на утренней заре, обложили горшок подушками и поставили в дорожную сумку, чтобы папасу Авраму было нехолодно спать. Мы отправились в путь - на корабле через Черное море до устья Дуная, а оттуда вверх по течению. Последние ласточки пролетали над Дунаем, перевернувшись вниз черными спинками, которые отражались в воде вместо их белых грудок. Начались туманы, и птицы летели на юг, неся за собой через леса и через Железные ворота какую-то плотную оглушающую тишину, которая, казалось, вобрала в себя тишину всего мира. На пятый день возле Кладова нас встретил конный отряд из Трансильвании, пропитанный горькой румынской пылью с другого берега.
      Когда наступило утро, папас Аврам, уставший от ночного боя, заснул перед своим шатром, а Масуди и Никон Севаст сели играть в кости. Никон уже третий день подряд проигрывал огромные суммы, а Масуди не прекращал игры. Должно быть, у них - спящего Бранковича и двух игроков - были какие-то очень серьезные причины оставаться на открытом месте под градом ядер и пуль. У меня таких причин не было, и я вовремя укрылся в безопасном месте. Как раз тут на наши позиции ворвался турецкий отряд, уничтожая все живое, а вслед за ними Сабляк-паша** из Требинья, который смотрел не на живых, а на мертвых. За ним на место побоища влетел бледный юноша, у которого один ус был седым, словно он постарел лишь наполовину. На шелковом нагруднике папаса Аврама был вышит герб Бранковича с одноглазым орлом. Один из турок вонзил копье в эту вышитую птицу с такой силой, что было слышно, как металл, пробив грудную клетку спящего, ударил в камень под Бранковичем. Пробуждаясь в смерть, Бранкович приподнялся на одной руке, последнее, что он увидел в жизни, был красноглазый юноша со стеклянными ногтями и одним серебристым усом. Тут Бранковича прошиб пот, и две струи его завязались у него на шее узлом. Рука его задрожала так, что он, уже пронзенный копьем, посмотрел на нее с удивлением и всей своей тяжестью налег на руку, чтобы она перестала дрожать. Она все же еще некоторое время трепетала, успокаиваясь, как задетая струна, а когда успокоилась совсем, он без звука упал на эту руку. В тот же момент и юноша рухнул прямо на собственную тень, будто скошенный взглядом Бранковича, а мешок, который был у него на плече, покатился в сторону.
      - Неужели Коэн погиб? - воскликнул паша, а турки, решив, что в юношу выстрелил один из игроков, в мгновение ока изрубили Никона Севаста, все еще сжимавшего в руке кости, которые он собирался бросить. Потом они обернулись к Масуди, но он сказал что-то паше по-арабски, обращая его внимание на то, что юноша не мертв, а спит. Это продлило жизнь Масуди на один день, потому что паша приказал зарубить его не в тот же день, а на следующий. Так оно потом и было.
      "Я мастер сабельного боя - так заканчивается запись Аверкия Скилы об Авраме Бранковиче,- я знаю, что, когда убиваешь, всякий раз это бывает по-другому, так же как всякий раз по-другому бывает в постели с каждой новой женщиной. Разница только в том, что некоторых потом забываешь, а некоторых нет. Опять же, некоторые из убитых и некоторые женщины не забывают тебя. Смерть кира Аврама Бранковича была из тех, которые помнят. Было это так. Откуда-то прибежали слуги паши с корытом горячей воды, обмыли кира Аврама и передали его какому-то старику, который третью свою туфлю с бальзамами, травами и куделью носил подвешенной на груди. Я подумал, что он будет исцелять раны папаса Аврама, но он намазал его белилами и румянами, побрил, причесал, и такого отнесли его в шатер Сабляк-паши...
      На другое утро в этом шатре он и умер. Это было в 1689 году, по мусульманскому летосчислению, в день священномученика Евтихия. В тот момент, когда Аврам Бранкович испустил дух. Сабляк-паша вышел из шатра и потребовал немного вина, чтобы вымыть руки".
      КАГАН**** - хазарский правитель. Столицей Хазарского государства был Итиль, а летняя резиденция кагана находилась на Каспийском море и называлась Семендер. Считается, что прием греческих миссионеров при хазарском дворе был результатом политического решения. Еще в 740 году один из хазарских каганов просил Царьград прислать ему миссионера, сведущего в христианской вере. В IX веке возникла необходимость укрепить греко-хазарский союз перед лицом общей опасности: в это время русские уже водрузили свой щит над царьградскими вратами и отвоевали у хазар Киев. Существовала и еще одна опасность. У правившего в то время кагана не было престолонаследника. Однажды к нему явились греческие купцы, он принял их и угостил. Все они были низкорослые, чернявые и заросшие волосами настолько, что даже на груди у них виднелся пробор. Каган, сидевший с ними за обедом, казался великаном. Приближалась непогода, и птицы ударялись в окно, как мухи в зеркало. Проводив и одарив путешественников, каган вернулся туда, где они обедали, и случайно бросил взгляд на оставшиеся на столе объедки. Объедки греков были огромными, как у великанов, а объедки кагана крошечными, как у ребенка. Он тут же призвал к себе придворных, чтобы они ему напомнили, что говорили иностранцы, но никто ничего не помнил, В основном греки молчали, таково было общее мнение. Тут к кагану обратился один еврей из придворной свиты и сказал, что сможет помочь кагану.
      - Посмотрим, каким образом, - ответил каган и лизнул немного святой соли. Еврей привел к нему раба и приказал тому обнажить руку. Рука была точной копией правой руки кагана.
      - Оставь его, - сказал каган. - Оставь и действуй дальше. Ты на правильном пути.
      И вот были разосланы гонцы по всему хазарскому царству, и через три месяца еврей привел к кагану юношу, ступни которого были совершенно такими же, как ступни кагана. Потом нашли Два колена, одно ухо и плечо- все точно как у кагана. Мало-помалу при дворе собралось много юношей, среди них были и солдаты, и рабы, и веревочники, евреи, греки, хазары, арабы, которые если от каждого взять определенную часть тела или член - могли бы составить молодого кагана, как две капли воды похожего на того, который правил в Итиле. Не хватало только головы. Ее никак не могли найти. И вот наступил день, когда каган вызвал к себе еврея и потребовал голову - его или кагана. Еврей нисколько не испугался, и каган, удивленный, спросил почему.
      - Причина в том, что я испугался еще год назад, а не сегодня. Год назад я нашел и голову. Уже несколько месяцев я храню ее здесь, при дворе, но не решаюсь показать.
      Каган приказал показать голову, и еврей привел к нему девушку. Она была молода и красива, а ее голова настолько была похожа на голову кагана, что могла бы служить ее отражением. Если бы кто-то увидел ее в зеркале, то решил бы, что видит кагана, только более молодого. Тогда каган приказал привести всех собранных и велел еврею сделать из них еще одного кагана. Пока расползались оставшиеся в живых калеки, части тела которых были использованы для создания второго кагана, еврей написал на лбу нового существа какие-то слова, и молодой наследник поднялся с постели кагана. Теперь его нужно было испытать, и еврей послал его в покои возлюбленной кагана, принцессы Атех. Наутро принцесса велела передать настоящему кагану следующие слова:
      - Тот, кто был прислан вчера вечером ко мне на ложе, обрезан, а ты нет. Значит, или он не каган, а кто-то другой, или каган перешел к евреям, совершил обрезание и стал кем-то другим. Итак, реши, что же случилось. Каган тогда спросил еврея, что может значить это различие. Тот отвечал: - Да ведь различия не будет, как только ты сам совершишь обрезание. Каган не знал, на что решиться, и снова спросил совета у принцессы Атех. Она отвела его в подвалы своего дворца и показала двойника. По ее приказу он был закован в цепи и брошен за решетку. Но цепи он сумел разорвать и сотрясал решетку с невероятной силой. За одну ночь он так вырос, что настоящий, необрезанный каган казался рядом с ним ребенком.
      - Хочешь, я выпущу его? - спросила принцесса. Тут каган до того перепугался, что приказал убить обрезанного кагана. Принцесса Атех плюнула великану в лоб, и он упал мертвым.
      Тогда каган обратился душой к грекам, заключил с ними новый союз и назвал их веру своей.
      КИРИЛЛ (Константин Солунский, или Константин Философ, 826 или 827-869) - православный святой, греческий участник хазарской полемики, один из основателей славянской письменности...
      Даубманус приводит такой рассказ о возникновении славянской азбуки. Язык варваров никак не хотел поддаваться укрощению. Както, быстрой трехнедельной осенью, сидели братья в келье и тщетно пытались написать письмена, которые позже получат название кириллицы. Работа не клеилась. Из кельи была прекрасно видна середина октября, и в ней тишина длиной в час ходьбы и шириной в два. Тут Мефодий обратил внимание брата на четыре глиняных кувшина, которые стояли на окне их кельи, но не внутри, а снаружи, по ту сторону решетки.
      - Если бы дверь была на засове, как бы ты добрался до этих кувшинов? - спросил он. Константин разбил один кувшин, черепок за черепком перенес сквозь решетку в келью и собрал по кусочкам, склеив его собственной слюной и глиной с пола под своими ногами.
      То же самое они сделали и со славянским языком - разбили его на куски, перенесли их через решетку кириллицы в свои уста и склеили осколки собственной слюной и греческой глиной под своими ногами...
      В тот же год к византийскому императору Михаилу III прибыло посольство от хазарского кагана, который просил направить к нему из Царьграда человека, способного объяснить основы христианского учения. Император обратился за советом к Фотию, которого звал "хазарским лицом". Этот шаг был двусмысленным, однако Фотий к просьбе отнесся серьезно и порекомендовал своего подопечного и ученика Константина Философа, который, как и его брат Мефодий, отправился со своей второй дипломатической миссией, названной хазарской.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.