– Жареные щучки, – обрадовался Василий. И хотя только что отобедал, потекли слюнки. Поднял стакан. – Давай никогда не ссориться.
– Никогда, никогда, – поддержала она.
– Выпил и, широко раскрыв рот, замер, боясь вдохнуть. На глазах выступили слезы. – Ну, это! – Помотал головой.
– Понравилась? Мама постаралась, из карамели гнала. Теперь закуси, – протянула малосольный огурчик.
– И кто придумал водочку огурчиком закусывать? Гениальный был человек.
– А грибочками? – Лариса открыла баночку с маслятами.
Но Василий взялся за щучек. Ел неспеша, смакуя маленькие хрустящие головки, спинки и тонкие ребрышки.
Жареные щучки были не только деликатесом, а настоящим лакомством с детства. Ловил он мальчишкой судаков, голавлей, лещей, жереха, даже стерлядь попадалась, но ничего, вкуснее щучек, есть не доводилось.
– Кто же это постарался? Дай ему Бог здоровья.
– Муженек мой разлюбезный тебе угодил. У нас не квартира, а магазин рыболов-спортсмен. В каждом углу удилища, лески, крючков больше, чем мух. Обручальное кольцо и то переплавил на какую-то шишку.
– Мормышку, – поправил Василий.
– И ты тоже?
– Ну, не настолько, чтобы золотые крючки лить, но иногда люблю посидеть на бережку.
– Иногда? А мой благоверный всегда. Для него, что я есть, что меня нет, лишь бы клевало. Только и слышишь – повела, подсек, тяну, удилище изогнулось, леска струной, а она играет, играет. Тьфу, ненормальный. Для него рыбу вытащить, что бабу трахнуть. Извини, честное слово, не вру. Я уж с ним и так, и эдак, а он лежит, шепчет люблю, а думает о рыбалке, я ж чувствую. Ешь, наслаждайся, хоть какая-то польза от него.
Василий отложил рыбу, вытер пальцы. Последние слова ему не понравились. Было в них что-то обидное. Захотелось встать и уйти, но появилась баба Клава, напарница Ларисы. Женщина немногим за тридцать, веселая, разговорчивая, с фигурой в три обхвата.
– Ага, голубчики, пьете, жрете, а меня не зовете. Эх, Васюган, – Клава уселась рядом, придавив Василия к стене. – И как я успела? – Проворно навалилась на щук. – Везет же некоторым. Всегда в доме свежак, рыбка живая. А у меня мужик не ремонтах повернут. Приедешь уставшая, в голове грохот, перед глазами морды пассажиров, а он стучит, сверлит день и ночь, хоть беги. Краской воняет, не дом, а народная стройка. Мне прилечь надо, покушать чего-нибудь свеженького, вкусненького. Я ему на день рождения комплект рыболова подарила. Думала, станет рыбачить. Куда там, все валяется, ржавеет. Повезло тебе, Ларчик.
– Да уж, повезло.
– А то нет? – Клава облизала бумажку из-под рыбы, – Тебе бы моего прораба.
– Хочешь, поменяемся? А то у меня обои переклеить некому.
– С радостью. Только он тебе и в постели о гвоздях и шурупах говорить будет.
Разговор раздражал Василия. Резко поднявшись, он процедил сквозь зубы, – труба зовет, сдай в сторону, – толкнул Клаву в пухлый бок. Но она, прислонившись к стене, кивнула. – Проходи, – Василий, нарочито грубо перелез через «преграду», зло придавив коленом толстые ляжки.
– Ой, мамочка, – застонала Клава. – Хорошо то как. Хоть мужик потоптал. Может вернешься?
– Обойдешься, – Лариса встала и прижалась к Василию. – Иди, не слушай нас.
– Кто вас, бабоньки, разберет? – Шагая по коридору думал Клоков. – Пьет, гуляет – плохо. Не пьет, не гуляет, рыбу ловит или дом в порядок приводит – опять плохо.
– Моя Валентина тоже, наверно, подружкам жалуется, – часами под машиной валяется. – Нет, не думаю. Она ее любит, моет до блеска. – Вздохнув, он с нежностью вспомнил Матильду, жену, мальчишек.
Глава 6
– Ну, сейчас задрыхну без задних ног, – потянувшись на полке в купе, с наслаждением подумал Клоков. Снял туфли, а раздеться поленился. Глаза безвольно слипались. В голове быстро, отрывочно мелькали цветные картинки прошедшего дня. Велосипед, Матильда, Лариса, баба Клава, Антонида Захаровна в обнимку с Кузьмой Кувалдой, а потом – ровное, бескрайнее снежное поле и яркое, слепящее солнце.
Неожиданно, как эхо, услышал мягкий голос. – Золотой мой, спит или нет? – И сон, как большая тяжелая птица, нехотя, начал улетать. – Марь Ивановна, явилась. Соскучилась, старая.
Марь Ивановна разменяла седьмой десяток, ветеран войны и труда, но об отдыхе и покое слышать не хотела. – Меня из моей плацкарты только вперед ногами вынесут.
За долгие годы работы ни один пассажир на нее не пожаловался. Случай для проводника редкий. Тем более она вечно «под градусом», в «настроении».
Юрий Антонович, принимая бригаду, заявил. – Еще раз увижу пьяной, уволю.
– Когда ж это я пьяной была? – удивилась Марь Ивановна.
– Да от вас и сейчас пахнет, – не выдержал Генерал.
– Так это я в настроении.
– В настроении? – опешил Антоныч, – как же вы тогда пьяного представляете?
– Ну, это когда ни рукой, ни ногой пошевелить не может и мать родную не узнает. А для настроения даже врач рекомендует. Нам на передовой для куражу по сто граммчиков ежедневно полагалась. Подводникам и космонавтам по сей день наливают, а уж проводникам сам Бог велел.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.