История второй русской революции. С предисловием и послесловием Николая Старикова

Лозунг большевиков был провозглашен в манифесте, напечатанном уже на другой день после начала революции, в № 1 «Известий Петроградского Совета рабочих депутатов». «Немедленная и неотложная задача временного революционного правительства, – говорилось тут, – войти в сношение с пролетариатом воюющих стран для революционной борьбы народов всех стран против своих угнетателей и поработителей, против царских правительств и капиталистическихклик и немедленного прекращения кровавой человеческой бойни, которая навязана порабощенным народам». Это точная формула Циммервальда, не имеющая, очевидно, ничего общего с той платформой «демократической республики», при помощи которой И. Г. Церетели хотел объединить «буржуазию» с «пролетариатом». Но источник этой идеологии и все ее последствия, развернувшиеся в дальнейшем, очевидно, были неясны для официального лидера «революционной демократии». И он добросовестно сделал себя и руководимое им большинство Совета той ступенькой, по которой большевики пробрались к влиянию и к власти, совершив предварительно все то дело разрушения, которое, по их теории, должно было предшествовать их полному торжеству.

Уже на второй день революции под влиянием большевиков в заголовке советского органа «Известий» было прибавлено к слову «рабочих» также и слово «солдатских» депутатов. В то же время появилась прокламация к солдатам, подписанная, между прочим, и партией социал-революционеров, хотя через день конференция социал-революционеров резко осудила эту прокламацию как «крайне неудачно составленную, вселяющую в народные массы взаимное недоверие и рознь, к тому же изданную без ведома правомочных партийных учреждений». Прокламация была «проникнута озлоблением против офицеров, огульно без исключения». Вслед за социал-революционерами эту прокламацию осудил и Чхеидзе как «провокационный листок, натравливающий солдат на офицеров и подписанный именем социал-демократической организации». Наконец, как-то со стороны и врасплох Временному комитету Государственной думы поздно вечером 1 марта был подсунут и текст знаменитого приказа № 1. «Неизвестный» полковнику Энгельгардту член Совета рабочих и солдатских депутатов в военной форме «предложил ему написать приказ об отношении солдат и офицеров». На отказ Энгельгардта он ответил: «Тем лучше, напишем сами». Действительно, содержание приказа № 1 было предложено тогда же, 1 марта, Совету рабочих депутатов «товарищем Максимом» (известный сотрудник «Дня» С. А. Кливанский) в следующих четырех пунктах: «1) предложить солдатам не выдавать оружия никому; 2) немедленно избрать представителей в Совет; 3) предложить товарищам солдатам подчиняться при своих политических выступлениях только Совету рабочих и солдатских депутатов; 4) подчиняясь на фронте офицерам, вместе с тем считать их вне фронта равноправными гражданами». Приказ № 1 к этому прибавил лишь приглашение немедленно выбрать везде «комитеты» и доводить до их сведения обо «всех недоразумениях между офицерами и солдатами», отменить отдание чести и титулование; фактически это привело вопреки разъяснению Исполнительного Комитета Совета от 5 марта к повсеместному выбору офицеров Советами. Нужно прибавить, что 4 марта было решено расклеить по улицам заявление Керенского и Чхеидзе, что приказ № 1 «не исходит от Совета рабочих депутатов», а 7 марта центральный комитет партии народной свободы постановил «довести до сведения Совета, что, обсудив полученные им сведения о чрезвычайной смуте и ряде бедственных происшествий в армии и во флоте, произведенных приказом № 1, изданным Советом рабочих и солдатских депутатов, комитет признал своим гражданским долгом обратиться к Совету с заявлением о необходимости полной и ясной отмены этого приказа во имя сохранения нашей боевой силы, без чего немыслимо успешное доведение войны до конца». Однако ни заявление Керенского и Чхеидзе не появилось в «Известиях», ни полной и ясной отмены приказа не состоялось, несмотря на воззвание Скобелева и Гучкова о пагубности розни между офицерами и солдатами и о том, что приказы № 1 и 2 относятся только к войскам Петроградского гарнизона[2].

Меры большевиков и агентов к разложению армии. Воздействие их через Совет и «контактную комиссию» на правительство. Какую роль играло в этом плане разложение армии, видно из сообщения Верховного Главнокомандующего генерала Алексеева (1 апреля): «Ряд перебежчиков показывает, что германцы и австрийцы надеются, что различные организации внутри России, мешающие в настоящее время работе Временного правительства, внесут анархию в страну и деморализуют русскую армию». Из напечатанных в начале 1918 г. документов известно, что уже с самого начала войны воздействие на русскую армию было прямо организовано нашими противниками при содействии русских эмигрантов-«пораженцев».

Органом пропаганды большевиков явилась «Правда», рассылавшаяся так же, как «Окопная правда», сразу в громадном количестве экземпляров. О характере пропаганды «Правды» дадут понятие следующие цитаты из первых же ее номеров: «Буржуазные партии уже теперь стремятся ввести революцию в умеренное русло – организуют офицеров, призывают солдат к подчинению» (№ 1); «“Петербургский комитет” постановил предложить Совету рабочих и солдатских депутатов принять меры “к свободному доступу на фронт и в ближайший его тыл для преобразования фронта” “наших партийных агитаторов”, которые должны были обращаться “с призывом к братанию на фронте”» (№ 3); Бюро ЦК предписывало тогда же, в начале марта, «широкое и систематическое братанье солдат воюющих народов в траншеях» (№ 5). Первыми опорными точками и базами для всей дальнейшей деятельности большевиков явились более доступные к воздействию из-за границы места: Гельсингфорс и Кронштадт. Там произошли и первые открытые выступления вооруженной силы против Временного правительства.

Однако большевистская пропаганда далеко не сразу проникла на фронт. Первый месяц или полтора после революции армия оставалась здоровой. Не пропуская явных агитаторов, командный состав добросовестно старался пойти навстречу требованиям нового строя и установить нормальные отношения между офицерами и солдатами. 13 марта в Петрограде состоялось первое заседание членов комитета объединенных офицерских депутатов с Исполнительным Комитетом Совета рабочих и солдатских депутатов, принявшее при общем энтузиазме, поцелуях и слезах следующую резолюцию: «Выслушав объяснение Исполнительного Комитета Совета офицерских депутатов гарнизона Петрограда и окрестностей и Балтийского флота, объединяющего около 20 000 офицеров, собрание заявляет об установлении прочного братского единения между офицерами и солдатами, к чему призывает всю русскую армию. В основу этого единения собрание призывает положить взаимное уважение в каждом солдате и каждом офицере чувства чести и человеческого достоинства и общее стремление стоять на страже свободы». На фронте с энтузиазмом встречались члены Государственной думы, посланные туда для объяснения войскам начал совершившегося переворота. Депутации, в бесчисленном количестве приходившие с фронта и направлявшиеся сперва в Таврический дворец, а потом после перехода Временного правительства в Мариинский, неизменно выражали доверие Временному правительству и готовность поддержать его против всяких попыток восстановления старого строя. Скоро к этим темам присоединилась новая: опасение «двоевластия» и борьбы между правительством и Советом рабочих депутатов. Депутации зачастую убеждали Совет не мешать правительству в его работе по подготовке Учредительного собрания и предлагали правительству свою поддержку против всех попыток влиять на него извне. Высказывалась и готовность вести войну до победного конца. Но очень скоро к этому стали присоединяться заявления об усталости армии. Энтузиазм, вызванный в войсках введением нового строя, выражался многочисленными пожертвованиями георгиевских крестов и других ценных вещей.

Не получив сразу непосредственного доступа в армию, большевики пытались влиять на армию через Совет рабочих и солдатских депутатов, который в свою очередь пытался воздействовать на правительство через свою «контактную комиссию». Уже 12 марта солдатская секция Совета по поводу опубликования текста присяги постановила: «К опубликованной присяге не приводить, а где это произошло, считать присягу недействительной». Контактная комиссия требовала внесения в текст присяги слов о противодействиях контрреволюционным попыткам, но ввиду неопределенности этого термина и неизбежности самочинных действий солдат при самостоятельном его толковании правительство не согласилось изменить текст присяги. В заседании Совета 14 марта Нахамкес сделал бесцеремонное заявление, совершенно не соответствовавшее действительности: «Бывшая царская Ставка в Могилеве сейчас сделана контрреволюционным центром. Мятежники-генералы, не желающие подчиниться воле русского народа, реакционные генералы… ведут открытую контрагитацию среди солдат… Мы потребовали от Временного правительства, чтобы оно заранее объявило вне закона тех мятежных генералов, которые дерзают святотатственно поднять свою жалкую руку… Не только всякий офицер, всякий солдат не должны ему повиноваться, но всякий офицер, всякий солдат, всякий гражданин имеют право и обязанность убить его раньше, чем он поднимет свою руку» и т. д.

Конечно, подобных требований правительство не удовлетворяло, да они не представлялись в такой форме, но тот же Нахамкес в каждом заседании «контактной комиссии» систематически выкладывал целый ряд жалоб из армии на неподготовленность командного состава к усвоению начал нового строя и к установлению основанных на нем отношений к солдатам. Отсутствие А. И. Гучкова на большей части этих заседаний приводило делегатов Совета в большое раздражение. Намеченные военным министром – и вскоре осуществленные – перемены в командном составе, конечно, основывались не на этих соображениях, а главным образом на необходимости омолодить этот состав и улучшить его в военном отношении. Но созданная А. И. Гучковым комиссия под председательством бывшего военного министра А. А. Поливанова должна была войти в обсуждение целого ряда других предложений, вносившихся Советом и его солдатской секцией с целью «демократизации армии». В этом числе была и знаменитая «декларация прав солдата», появившаяся в печати уже 14 марта как «постановление Совета солдатских депутатов». 22 марта в печати появился другой проект о «комитетах», также понятый солдатской массой как окончательный закон. Комиссия Поливанова санкционировала эти проекты уже тем, что приняла их к рассмотрению. В конце апреля «декларация прав солдата» прошла почти в неизменном виде. Но содержание ее было введено в жизнь еще ранее, фактически. Высшее командование считало, что опубликование «декларации прав» будет сигналом к полному разложению армии. Но разложение это в течение апреля и без того пошло далеко вперед. В конце апреля (27-го), в торжественном заседании четырех Дум, это должен был признать сам военный министр Гучков. «Казалось, что наша военная мощь возродится.., что вспыхнет священный энтузиазм, что закалится, как стальная пружина, воля к победе, – говорил он. – Казалось, эта новая, свободная армия затмит своими подвигами старую, подневольную… Мы должны честно признать, что этого нет. Она переживает тот же недуг, что и страна: двоевластие, многовластие, безвластие… Не опоздали ли мы с нашими врачебными советами и методами лечения? Я думаю, нет. Не опоздаем ли, если хотя несколько промедлим? Я думаю, да. Тот гибельный лозунг, который внесли к нам какие-то люди, зная, что творят, а может быть, и не зная, что творят, – этот лозунг “мир на фронте и война в стране”, эта проповедь международного мира во что бы то ни стало и гражданской войны во что бы то ни стало, этот лозунг должен быть заглушен властным окриком великого русского народа: “Война на фронте и мир внутри”. Господа, вся страна когда-то признала: отечество в опасности. Мы сделали еще шаг вперед: отечество на краю гибели».

Большевики организуют кампанию против «империалистов» за Циммервальд. Обращение Совета «к народам всего мира» и заявление правительства (28 марта) о целях войны. Если одной своей стороной циммервальдская формула обращала свое требование к военному министру, то другой – и наиболее существенной – она обращалась к министру иностранных дел. Открывая 3 марта заседание Совета рабочих и солдатских депутатов, Н. С. Чхеидзе резко подчеркнул международный характер русской революции. «Да здравствует всемирный пролетариат. Уже поднято знамя международного пролетариата». 14 марта эта мысль была развита в воззвании «к народам всего мира», принятом Советом рабочих и солдатских депутатов. Содержание воззвания довольно робко намечает очертания будущей циммервальдской тактики. «Российская демократия» возвещает «народам всего мира» о своем «вступлении в их семью полноправным членом» и «заявляет, что наступила пора начать решительную борьбу с захватническими стремлениями правительств всех стран, наступила пора народам взять в свои руки решение вопроса о войне и мире». Но сразу же затем воззвание специально обращается к австро-германцам, убеждая германскую социал-демократию, что теперь ей уже не приходится «защищать культуру Европы от азиатского деспотизма» и что «русская демократия будет стойко защищать нашу собственную свободу от всяких реакционных посягательств как изнутри, так и извне; русская революция не отступит перед штыками завоевателей и не позволит раздавить себя внешней военной силой». Воззвание призывает уже специально демократию срединных империй, отделяя ее от союзной: «Сбросьте с себя иго вашего самодержавного порядка, подобно тому как русский народ стряхнул с себя царское самовластие; откажитесь служить орудием захвата и насилия в руках королей, помещиков и банкиров, и дружными усилиями мы прекратим страшную бойню, позорящую человечество и омрачающую великие дни рождения русской свободы». Председатель Чхеидзе еще более подчеркнул эти оговорки воззвания: «Обращаясь к немцам, мы не выпускаем из рук винтовки. И, прежде чем говорить о мире, мы предлагаем немцам свергнуть Вильгельма, ввергшего народ в войну, точно так же, как мы свергли свое самодержавие. Если немцы не обратят на наш призыв внимания, то мы будем бороться за нашу свободу до последней капли крови. Предложение мы делаем с оружием в руках, и центр воззвания вовсе не в том, что мы устали и просим мира. Лозунг воззвания: долой Вильгельма». Все это, конечно, очень далеко от тем агитации, внесенных извне.

Тотчас после издания обращения «к народам всего мира» руководители Совета рабочих и солдатских депутатов обратили особое внимание на внешнюю политику. Министр иностранных дел вел эту политику в духе традиционной связи с союзниками, не допуская мысли о том, что революция может ослабить международное значение России резкой переменой ориентации и изменением взгляда на заключенные соглашения и принятые обязательства. Во всех своих выступлениях он решительно подчеркивал пацифистские цели освободительной войны, но всегда приводил их в тесной связи с национальными задачами и интересами России. Руководители социалистических партий Совета справедливо считали эту политику полным противоречием основной идее Циммервальда об общей виновности всех правительств в войне, о борьбе рабочих классов всех стран против всех «буржуазных» правительств и о всемирной революции, которая по почину России введет повсеместно социалистический строй. Через «контактную комиссию» эти руководители, в особенности Церетели, требовали от правительства немедленного публичного заявления о целях войны в соответствии с формулой: «Мир без аннексий и контрибуций». Тщетно П. Н. Милюков убеждал их, что сама основа их расчета – возможность сговориться с социалистами всех стран на почве циммервальдской формулы – не существует, ибо подавляющее большинство социалистов обеих воюющих сторон стали на национальную точку зрения и не сойдут с нее. Отчасти незнакомство с европейскими отношениями, отчасти вера в творческую силу русской революции, отчасти, наконец, и прямая зависимость от большевистской идеологии не позволяли социалистам согласиться с П. Н. Милюковым в этом коренном вопросе интернационального миросозерцания. Но не поддержали его и его товарищи-несоциалисты. В частности, у кн. Г. Е. Львова интернационалистическая концепция совпадала с идеалистическими славянофильскими чаяниями. В своей речи 27 апреля он говорил: «Великая русская революция поистине чудесна в своем величавом, спокойном шествии… Чудесна в ней… сама сущность ее руководящей идеи. Свобода русской революции проникнута элементами мирового, вселенского характера. Идея, взращенная из мелких семян свободы и равноправия, брошенных на черноземную почву полвека тому назад, охватила не только интересы русского народа, а интересы всех народов всего мира. Душа русского народа оказалась мировой демократической душой по самой своей природе. Она готова не только слиться с демократией всего мира, но стать впереди ее и вести ее по пути развития человечества на великих началах свободы, равенства и братства». Естественно, что Церетели в своей ответной речи на том же торжестве четырех Дум отметил свое согласие с кн. Львовым, истолковав его слова по-своему и противопоставив их «старым формулам» царского и союзнического «империализма». «Я с величайшим удовольствием, – говорил он, – слушал речь председателя Временного правительства кн. Львова, который иначе формулирует задачи русской революции и задачи внешней политики. Кн. Г. Е. Львов сказал, что он смотрит на русскую революцию не только как на национальную революцию, что в отблеске этой революции уже во всем мир сложно ожидать такого же встречного революционного движения. Я приветствую эти слова председателя Временного правительства и вижу в них настроение той части буржуазии, которая пошла на общую демократическую платформу, и я глубоко убежден, что, пока правительство стоит на этом пути, пока оно формулирует цели войны в соответствии с чаяниями всего русского народа, до тех пор положение Временного правительства прочно».

Этими самыми аргументами И. Г. Церетели убеждал месяцем раньше Временное правительство стать на его точку зрения. П. Н. Милюков, уступая большинству, согласился на опубликование заявления о целях войны, но не в виде дипломатической ноты, а в виде воззвания к гражданам и притом в таких выражениях, которые не исключали возможности его прежнего понимания задач внешней политики и не требовали от него никаких перемен в курсе этой политики. «Заявление Временного правительства о целях войны» было действительно опубликовано 28 марта и вставлено в обращение к гражданам с указанием, что «государство в опасности» и что «нужно напрячь все силы для его спасения». Такая форма была придана документу А. Ф. Керенским.

Основное место выражено следующим образом: «Предоставляя воле народа (то есть Учредительному собранию) в тесном единении с союзниками окончательно разрешить все вопросы, связанные с мировой войной и ее окончанием, Временное правительство считает своим правом и долгом ныне же заявить, что цель свободной России – не господство над другими народами, не отнятие у них их национального достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов. Русский народ не добивается усиления своей внешней мощи за счет других народов, как не ставит своей целью ничьего порабощения и унижения. Во имя высших начал справедливости им сняты оковы, лежавшие на польском народе, и русский народ не допустит, чтобы его родина вышла из великой борьбы униженной, подорванной в своих жизненных силах. Эти начала будут положены в основу внешней политики Временного правительства, неизменно проводящего народную волю и ограждающего права нашей родины при полном соблюдении обязательств, принятых в отношении наших союзников».

Естественно, что представители Совета в «контактной комиссии» нашли выражения акта, описательно передавшие формулу «без аннексий и контрибуций», двусмысленными и уклончивыми, а подчеркнутые выражения, говорившие о «правах родины», которые должны быть «ограждены», и о «жизненных силах» ее, которые при окончании борьбы не должны быть «подорваны» (эти выражения были вставлены Ф. Ф. Кокошкиным), неприемлемыми и грозили завтра же начать кампанию против Временного правительства в газетах. Тогда Н. В. Некрасов указал им, что для них же выгоднее истолковать уклончивые выражения акта в своем смысле, как уступку правительства, и на этом основании поддержать «Заявление». Эта тактика и была принята социалистической печатью. П. Н. Милюков заранее выговорил себе право в случае, если заключенный компромисс будет толковаться односторонне, толковать его в своем смысле и раскрывать неопределенные выражения в направлении прежней своей политики, согласной с политикой союзников и с национальными интересами России.

Влияние русских эмигрантов и союзных социалистов на «демократизацию» внешней политики. Таким образом, первая победа над министерством иностранных дел оказалась неполной и мнимой. Естественно, что защитники интернациональной точки зрения на этом не успокоились и продолжали борьбу. В апреле они получили для этой борьбы новых союзников: русских эмигрантов-циммервальдцев, возвращавшихся из-за границы в сопровождении их швейцарских и скандинавских единомышленников и представителей союзного социализма, английского и французского, сперва неофициальных, а затем и официальных, пошедших на уступки Совету дальше, чем допускали общесоюзные и их собственные национальные интересы.

31 марта в Стокгольм приехали 30 русских эмигрантов, пропущенных через Германию в запломбированном вагоне в сопровождении трех германских офицеров и швейцарского социалиста-циммервальдца Платтена. В своем заявлении, напечатанном в «Politiken», эти эмигранты сами сообщили следующее: «Английское правительство не пропускает в Россию русских революционеров, поскольку они против войны. Когда это выяснилось, то часть русских товарищей в Швейцарии (надо прибавить: при решительном протесте других) решились приехать в Россию через Германию на Швецию. Фриц Платтен, секретарь швейцарской социал-демократии и вождь ее левого крыла, известный интернационалист-антимилитарист, вступил в переговоры с германским правительством. Русские товарищи требовали предоставления им при проезде права экстерриториальности, именно никакого контроля паспортов и багажа, а также, чтобы ни один человек не имел права входить в вагон; ехать же мог бы всякий, невзирая на политические взгляды, кого только русские возьмут. Со своей стороны русские товарищи заявили, что будут требовать освобождения германских и австро-венгерских гражданских лиц, задержанных в России. Германское правительство приняло эти условия, и 9 апреля (н. ст.) 30 русских эмигрантов выехали через Германдинген из Швейцарии; среди них находились Ленин и Зиновьев, редакторы “Социал-демократа”, центрального органа русской социал-демократии». В Стокгольме Ленин совещался с представителями крайних течений шведской социал-демократии. В то же время в Копенгаген выехали вожди австрийских социалистов Адлер, Реннер и Зейц, совещавшиеся раньше с гр. Черниным, в сопровождении Шейдемана, примкнувшего к ним в Берлине. Перед отъездом группа Ленина приняла резолюцию, в которой рекомендовала сейчас же войти в переговоры о мире, невзирая на общее положение. Ленин произнес в Цюрихе речь, в которой Керенский изображался опасным предателем революции, а Чхеидзе – как тоже вступивший на путь предательства. В «Deutsche Tageszeitung» граф Ревентлов приветствовал это движение как «новую русскую революцию». Последствия показали, что германский националист был прав и что расчет наших врагов, пославших Ленина в Россию, был совершенно правилен. Но даже и они не могли рассчитывать, насколько благоприятно сложатся в России обстоятельства для успеха пропаганды, которую в самой Германии германцы считали для себя чрезвычайно опасной.

Первая встреча Ленина с его единомышленниками в России показала, однако, как значительна разница между тенденциями чистого Циммервальда и сложившимися взглядами русских социал-демократов. 4 апреля состоялась конференция разных течений социал-демократов с целью объединения. Ленин обратился к собравшимся с двухчасовой речью, в которой развил все свои лозунги, закончив призывом сбросить «старое белье», название «социал-демократов» и «вместо прогнившей социал-демократии создать новую социалистическую организацию коммунистов». Предложение было встречено общим недоумением, и начавшаяся среди аплодисментов одной стороны и свистков другой стороны речь закончилась при гробовом молчании. Даже большевики заявили, что выдвинутый Лениным лозунг гражданской войны они считают преступным. Стеклов объяснил речь Ленина незнакомством с положением дел в России. Только А. М. Коллонтай, защищая Ленина, при бурных протестах предложила отказаться от объединения социал-демократов и объединить лишь тех, кто способен в настоящую минуту совершить социальную революцию. Остальные ораторы стояли за объединение, а один из них даже утверждал, что речь Ленина объединила большевиков с меньшевиками[3]. Социалистическая печать отнеслась к выступлению Ленина отрицательно. «Рабочая газета» прямо говорила, что «всякий значительный успех Ленина будет успехом реакции», что Ленин несет с собой серьезную опасность для революции, ибо «среди несознательных элементов революционной стихии он сможет еще вербовать себе новых сторонников». Даже «Правда» была в первые дни сконфужена заявлениями Ленина. Печатая фельетоны Ленина и принимая в передовой статье его требования о переходе власти к Советам рабочих и солдатских депутатов, «Правда» 8 апреля заявляла: общая схема г. Ленина «представляется нам неприемлемой, поскольку она исходит от признания буржуазно-демократической революции законченной и рассчитана на немедленное перерождение этой революции в революцию социалистическую».

Новые требования от министра иностранных дел. Заявление Керенского. Однако по главному вопросу – о войне и мире – принципиального разногласия не было не только между Лениным и «Правдой», но и между большевиками и более умеренными течениями социализма. Приезд Ленина лишь заметно усилил тон и настойчивость их требований от русской внешней политики. Еще 25 марта была напечатана резолюция «Организационного комитета» социал-демократической партии, в которой открыто провозглашен лозунг, сформулированный Робертом Гриммом: «Самая важная и совершенно неотложная задача русской революции в настоящий момент – борьба за мир без аннексий и контрибуций на основе самоопределения народов, борьба за мир в международном масштабе». Для этой цели признано необходимым побудить Временное правительство не только «официально и безусловно отказаться от всяких завоевательных планов», что было сделано правительственным заявлением 28 марта, но и «взять на себя инициативу выработки и обнародования такого же коллективного заявления со стороны всех правительств стран согласия», от чего П. Н. Милюков категорически отказался, как и вообще от передачи заявления 28 марта союзникам в качестве дипломатического документа. Между тем, резолюция шла еще дальше и требовала от правительства предпринять необходимые шаги для вступления совместно с союзными правительствами на путь мирных переговоров». Уже от себя, то есть от социал-демократической партии, комитет считал необходимым «обратиться к пролетариату всех воюющих стран с призывом оказать согласованное давление на свои правительства» для тех же целей, невозможность чего доказывал П. Н. Милюков в «контактной комиссии». Далее резолюция объявляла «решительную борьбу со всеми попытками правительства явно или замаскированно продолжать завоевательную политику» и, «вполне сознавая опасность» для русской революции и для международной демократии «военных поражений России», «решительно высказывалась против всех действий, ведущих к дезорганизации дела обороны». Нечего и говорить, что сюда она не относила мер, принимающихся для «демократизации» армии.

29 марта вопрос о войне обсуждался на съезде рабочих и солдатских депутатов. Предложенная съезду резолюция, ссылаясь на воззвание к народам 14 марта и на многочисленные собрания рабочих, солдат и граждан по всей России, «выразивших волю народа», а также на заявление правительства 28 марта как на «важный шаг навстречу осуществлению демократических принципов в области внешней политики», призывала «все народы… оказать давление на свои правительства для отказа от завоевательных программ» и «подтверждала необходимость переговоров Временного правительства с союзниками для выработки общего соглашения в указанном смысле». Конец резолюции обстоятельно развивал мысль об опасности «крушения фронта» и о необходимости «мобилизовать все живые силы страны во всех отраслях народной жизни», в частности рабочих фабрик, рудников, почты, телеграфа и т. д, «для укрепления фронта и тыла». Церетели, мотивируя резолюцию, сообщил: «Мы настаивали, чтобы Временное правительство добилось от всех держав согласия отказа от аннексий и контрибуций. Это пока не достигнуто, но все-таки и то, что достигнуто, есть факел, брошенный в Европу, где он разгорится, мы уверены, ярким огнем… Вместе с нами в этом направлении действует и социал-демократия западных стран, которая теперь находится там еще в меньшинстве, но мы уверены, что идеи социал-демократов восторжествуют и там». Большевик Каменев только развивал эти мысли, когда требовал, «чтобы от имени всего русского народа было сказано слово «мир», чтобы русская революция стала прологом мирового восстания». Другой оратор-большевик в соответствии с этим предложил изменить резолюцию и прямо указать на необходимость скорейшего окончания войны, созыва международного съезда, восстания против угнетателей и принуждения правительств всех воюющих стран к ликвидации войны. Присутствовавшие на съезде солдаты еще говорили о необходимости принести все в жертву для защиты родины, и еще могла быть предложена «кадетская» резолюция о необходимости двоевластия и о необходимости вести войну до конца. Но и речи большевиков уже покрывались шумными аплодисментами.

Усиление агитации в пользу циммервальдской точки зрения скоро сказалось и на отдельных членах правительства. Уже 6 апреля А. Ф. Керенский, пользуясь приемом в Мариинском дворце прибывших в Россию французских социалистов Муте, Кашена и Лафона и английских О’Грэди, Уилла Торна и фабианца Сандерса, резко отделил свою точку зрения от курса министра иностранных дел. П. Н. Милюков говорил о том, что, «несмотря на переворот, мы сохранили главную цель и смысл этой войны.