Старик стоял, опираясь на палку, и вполголоса насмешливо читал призыв Катыка курить только его гильзы.
      - Жулик! - сердито выкрикнул старик и угрожающе взмахнул палкой.Пройдоха, но башковитый субъект!
      - Вы это о ком?
      - О Катыке, милостивый государь, о фабриканте Катыке,- ответил старик доброжелательно: видимо, он был не прочь вступить в беседу.
      Я спросил, почему Катык - пройдоха и жулик.
      - История эта очень длинная. Пойдемте, пожалуй, ко мне - я живу поблизости,- выпьем чайку. Я вам, кстати, о Катыке расскажу.
      Старик провел меня в тот дворик, о каком говорилось выше, и ввел в комнату, блиставшую чистотой. На полках стояли чучела высоких птиц с розовым оперением. По стенам висело много морских карт, исчерченных красными карандашами, и акварелей, изображавших пустынные берега зеленого и бурного моря. На столе в строгом порядке лежали старые книги. Я взглянул на названия - то были труды по гидрографии различных морей и путешествия по Средней Азии и Каспийскому морю. Пока девочка, дочь хозяина, ставила нам самовар, старик откупорил коробку желтого феодосийского табака и скрутил толстую папиросу.
      - Вот что, батенька мой,- сказал он, окутываясь дымом,- позвольте прежде всего представиться. Зовут меня Игнатий Александрович Жеребцов. Я отставной моряк, гидрограф, составитель карт Каспийского моря. Мне, изволите ли видеть, стукнул уже восьмой десяток. Вы интересовались Катыком. Так вот, могу сообщить, что Катык весьма неудачно исправляет ошибку, сделанную мною в молодые годы, когда я только что окончил плавание по Каспийскому морю. Ошибка моя состояла в том, что имеющийся на этом море залив Кара-Бугазский,- не знаю, слыхали ли вы о нем или нет,- я первый обследовал и признал совершенно бесполезным для государства, как не обладающий никакими природными богатствами. Но, между прочим, мною было обнаружено, что дно залива состоит из соли, как потом оказалось глауберовой. Кара-Бугаз - место необычайное по сухости воздуха, по едкой и густой воде, по глубокой пустынности и, наконец, по обширности своей. Он окружен песками. После плавания в его водах я заболел удушьем. Только здесь, на севере, болезнь меня оставила, а то, батенька, я каждую ночь задыхался и форменно умирал.
      По глупости своей я хотел предложить правительству перегородить узкий вход в залив дамбой, дабы отрезать его от моря.
      Зачем, спрашиваете? А затем, что я был убежден в глубокой вредности его вод, отравляющих несметные стаи каспийской рыбы. К тому же загадочное в те годы обмеление моря я толковал тем, что залив ненасытно поглощает каспийскую воду. Забыл вам сказать, что вода в залив идет сильным потоком. Я высчитал, что ежели залив загородить, то уровень моря начнет подыматься каждый год почти на вершок. Я предполагал сделать в плотине шлюзы и таким путем поддержи-вать в море тот уровень, какой необходим для судоходства. Но покойный Григорий Силыч Карелин, спасибо ему, отговорил меня от безумного этого проекта.
      Я поинтересовался, почему этот проект, правда необыкновенный, старик называет безумным.
      - Видите ли, батенька мой, я уже говорил, что дно залива состоит из глауберовой соли. Ученые предполагают, что каждый год в водах залива оседают миллионы пудов этой соли. Величайшее, можно сказать, месторождение этой соли во всем мире, исключительное богатство - и вдруг все это было бы уничтожено единым ударом.
      Вторая моя ошибка произошла по вине вот этих северных мест. Сам я калужец, а пятнадцать лет провел на Каспийском море. Там - ежели вы бывали, то должны знать - унылость, пыль, ветры, пустыни и ни травки, ни деревца, ни чистой текучей воды.
      Мне бы надлежало, как только зародилось у меня подозрение в величайших богатствах кара-бугазских, заняться этим делом, разворошить ученых мужей, а я махнул на все рукой и помышлял лишь о том, как бы мне поскорей воротиться к себе, в жиздринские леса. Не нужен мне был Кара-Бугаз с его солью. Калужские свои перелески я не променял бы на десяток Кара-Бугазов. Хотелось мне, знаете ли, как бывало в младенчестве, подышать грибным воздухом да послушать, как шумят дожди по листве.
      Понятно, слабости наши бывают сильнее велений ума. Отказался я от славы, совершил, можно сказать, преступление перед родом человеческим, уехал к себе под Жиздру - и был счастлив. А между тем слух, что лейтенант Жеребцов нашел в заливе дно из необыкновенной соли, дошел до ученых. В залив послали туркмен. Они привезли воду в бутылках. Сделали ей анализ, и обнаружи-лось, что это чистейшая глауберова соль, без коей немыслимо ни стеклоделие, ни другие многие производства.
      Тут-то и вынырнул пройдоха Катык. Мало ему гильз да беговых лошадей он решил добывать соль в заливе, благо зимой волны выкидывают ее на берег прямо горами. Учредил для этого акционерное общество, всех обкрутил; соль не вывозит, а Кара-Бугаз получил от правитель-ства почти в полное свое обладание. Вот потому-то я и говорю, что Катык этот ваш - изрядная шельма".
      Дальше в своем рассказе Евсеенко подробно описывает забавные разговоры Жеребцова с дочкой хозяина и дружбу его с окрестными мальчишками. Для них Жеребцов был непререкаемым авторитетом в делах рыболовства и дрессировки голубей. Мальчишек он звал "пузыри" и "клопы".
      По праздникам к нему приезжал из Москвы сын его умершего школьного товарища (письмо этому товарищу было приведено нами в начале первой главы) - мальчик с серебряной трубкой в горле. Вместе они мастерили ловушки для птиц и удочки или занимались химическими опытами.
      Иногда Жеребцов оставлял мальчика у себя ночевать. Тогда в его комнате до позднего вечера не стихали разговоры. Жеребцов рассказывал о своих плаваниях, и, надо сказать, никогда у него не было столь внимательного собеседника. Мальчик слушал и долго не мог заснуть, глядя на звезды за окнами. Зато и спали они потом крепко, по-детски. Даже хриплые вопли петухов, приветствовавших новый серенький день, не могли прогнать сладкий их сон.
      Однажды таким вот утром Жеребцов не проснулся.
      Похоронили его на пустынном кладбище на опушке леса. На похороны пришли хозяин дачи - владелец сапожного заведения из Марьиной рощи, мальчик с серебряным горлом, несколько мальчишек-голубятников и Евсеенко.
      Через неделю могилу занесло мокрой рыжей хвоей. Начались долгие дождливые ночи и короткие холодные дни, и о Жеребцове забыли все, кроме мальчика с серебряным горлом. Изредка он приезжал из Москвы на могилу. Придет, постоит несколько минут и уйдет по длинной просеке к станции, где подымаются к небу столбы пышного паровозного пара.
      Все попытки разыскать могилу Жеребцова, предпринятые сейчас, оказались тщетными.
      ЧЕРНЫЙ ОСТРОВ
      Окропленные вашею кровью пустыни
      Красным знаменем реют, над нами шумя.
      Маяковский
      Кончался январь 1920 года. Шторм бил брызгами в окна низких портовых зданий. Тяжелый дождь шумел по улицам Петровска. Горы дымились. К северу о г Петровска до Астрахани море лежало подо льдом.
      Старый пароход "Николай", захваченный белогвардейцами, разводил пары. В неприбранных каютах висели прошлогодние календари и засиженные мухами портреты Колчака. К палубе прилипли окурки и пожелтевшие газеты. В штурманской рубке синий от холода вахтенный, нахохлившись, ждал капитана. Капитан пропадал в городе.
      Вонючий дым над трубой камбуза возвестил, что кок варит ячневую кашу с мышиным пометом. Но даже это событие не разогнало уныния, разъедавшего корабль подобно ржавчине. Матросы валялись в кубрике. В кают-компании спал на красном плюшевом диване желтый и злой официант.
      Воспользовавшись сумрачным днем, из всех щелей ползли тощие пароходные клопы. В трюме сипло пропел украденный накануне петух.
      "Пора нашей гитаре на кладбище",- подумал вахтенный и посмотрел на штурвал, где можно было заметить медную дощечку, сообщавшую, что пароход "Николай" построен в 1877 году.
      Вахтенный посмотрел, кстати, на желтую, видавшую виды трубу. Из нее валил рыжий дым.
      - Что они, мусором топят, что ли? - сказал вахтенный и вздрогнул: в сыром дыму на горах громыхнул пушечный выстрел.
      Из кубрика вылез матрос в калошах на босу ногу. Он вяло протащил по палубе занемевшие ноги, поднялся на мостик и прислушался: глухие удары учащались.
      - Похоже, бьют кадет красные,- сказал он вахтенному.- Красные,зашептал он, и глаза его сузились,- наступают от Хасав-Юрта, ночью будут в Петровске. С капитаном надо поговорить насчет этого. Команда полагает, что надо тикать от эвакуации. Снимемся вечером и сунемся в море - тихо, благородно, без кадет, без оружия.
      Матрос махнул рукой на восток, где море кипело, как котел с мыльной и грязной пеной.
      Вахтенный взглянул на корму - там хлопал мокрый трехцветный флаг - и вздохнул. Эх, если бы все вышло так, как задумано! Удрать от деникинцев, от эвакуации!
      - Капитан пропал, засыплемся мы из-за этого,- тоскливо пробормотал он и вышел на палубу.
      Он вгляделся в дождь, наискось бивший по гнилым пристаням, и сплюнул. Толпа людей в зеленых английских шинелях шла к пароходу. Они волочили на веревке пулемет и шли прямо по лужам, разбивая их набухшими бутсами. Сбоку вахтенный заметил знакомую фигуру капитана в дождевом плаще. Капли быстро стекали с его усов, и казалось, что капитан безмолвно плачет.
      Отряд деникинцев влез на палубу по скользкому трапу. Офицер с выпуклыми серыми глазами прошел в кают-компанию, потянул за ногу спавшего официанта и хрипло сказал:
      - Пошел на свое место, ворюга!
      Официант вытащил из кармана салфетку, вытер лицо и вышел.
      Закрыв дверь каюты, он посмотрел на нее так, что, если бы дверь была живым существом, она бы содрогнулась от страха.
      Солдаты с трехцветными нашивками на рукавах - "батальон смерти" рвали двери кают, не дожидаясь, пока принесут ключи, и грозили кому-то, стиснув зубы. У трапа поставили часового.
      Капитан вошел в штурманскую рубку и дрожащими руками долго расстегивал набрякший плащ. Вахтенный уныло смотрел на него и ждал.
      Наконец капитан достал медный погнутый портсигар и закурил.
      - Ну, попали! Назначили нас под эвакуацию. Я в штабе ругался. У меня судно в порту на якоре и то разваливается. Куда же его гнать в море в такую штормягу? Смеются: "Мы, говорят, дадим такой груз, что не жалко".- "Какой такой груз?" - "Большевиков из тюрьмы, вот кого. Слыхали?" - "Куда же их девать?" - "Да, говорят, есть для них подходящее место. Куда прикажем, туда и повезете. А если не хотите выходить в море, то поговорим в подвале. Тогда захотите".
      Капитан сел и потянул к себе судовой журнал. В горах опять тяжело прогремело. За дождем блеснул желтый огонь. В журнале стояли кривые строчки: "Ветер норд-ост силой в 10 баллов. Волнение - 9 баллов. Воды в трюмах - 30 сантиметров".
      - Воды в трюмах тридцать сантиметров! - Капитан отшвырнул журнал и криво улыбнул-ся.- Людей будем сажать в трюмы.- Лицо его налилось сизой кровью.- В воду, в трюмы! Доплавались под николаевским флагом, дошли до ручки. Живой груз повезем, как быков на убой. Эх, вы...
      Он хотел еще что-то прибавить, но осекся: в дверях стоял офицер с выпуклыми глазами.
      - Голубчик капитан,- он галантно переступил через высокий порог рубки,- распорядитесь открыть трюмы. Сейчас приведут заключенных.
      Трюмы были открыты, но заключенных привели только в полночь, когда от нефтяных складов уже горохом сыпалась ружейная перестрелка.
      Красные рвались к городу. Переход на сторону деникинцев турецкого офицера Казым-бея, командовавшего красными частями, не спас города. Казым-бей - черное его имя гремело тогда по Дагестану - был агентом мусаватистов. Он проник в расположение красных частей, завоевал их доверие, участвовал в боях и ждал удобной минуты, чтобы предать. Измена Казым-бея удесяте-рила ярость красных. Они перешли в наступление по всему фронту, и их передовые отряды уже дрались на подступах к Петровску.
      "Николай" сипел мятым паром и качался у пристани черной нелепой тушей,- огней приказано было не зажигать. Море, порт, город, горы - все превратилось в глухую, порывистую от ветра тьму. Болела только пена, переливаясь через изуродованный бурями мол.
      Заключенных привели очень тихо. Вахтенный считал их, стоя на мостике.
      - Больше ста человек,- сказал он капитану, когда последняя черная тень, подгоняемая прикладами, медленно полезла в трюм. Из трюма несло холодом и запахом гнилой кожи.
      Отошли ночью.
      "Николай" обогнул мол, затрещал, вскрикнул и высоко вздернул нос. Ледяные горы воды подкатывали под его ветхое днище. В кают-компании посыпались со столов стаканы.
      Деникинцы сбились у поручней. Они смотрели на берег, где тускло и часто вспыхивали огни рвущихся снарядов. Официант смотрел вместе с ними. Ветер поднимал его редкие волосы. В борт чугунными билами молотила каспийская волна.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.