Королева троллей

Приготовления к свадебному пиру идут полным ходом, но я начинаю терять терпение. Я не знала, насколько сложны королевские свадебные традиции в Ульдре. Надо бы отбросить их все и провести простую церемонию по моему собственному плану. Тогда мы с Миком могли бы соединиться когда угодно. Например, завтра.

Раздражает, что нужно принимать во внимание и другие обстоятельства. Например, если я перенесу церемонию на более раннее время, южные тролли не успеют приехать. Свадьба должна стать символом исторической встречи двух наших земель. Изменив планы, можно потерять престиж и, не исключено, спровоцировать дипломатический разрыв.

Более того, мой народ удивится, почему я не следую традициям Ульдра.

Ну и пусть! Я сделаю так, как хочется мне.

Роуз

Мальмо предсказала приближение бурана по облакам и ветру. Как всегда, спокойно и твердо, она начала учить меня делать снежный дом. Я вытащила специальный нож, который мне подарили в Неяке, и последовала советам Мальмо. Мы вырезали кирпичи из снега и складывали их друг на друга. У Мальмо выходили ровные прямоугольные кирпичики, а у меня поначалу какие-то кривобокие, но, когда мы заканчивали постройку, мои кирпичи уже стали похожи на настоящие. Пока я успевала вырезать один кирпич, Мальмо укладывала четыре, но со временем у меня стало получаться быстрее.

Когда буран разыгрался в полную силу, мы укрылись в крепком, достаточно просторном снежном домике. Укладывая последние кирпичи, я увидела, что на меня надвигается стена снега. Не успела я опомниться, как меня сшибло с ног. Я едва могла дышать, но попыталась ползти к входу в дом. И не увидела его. Я испугалась не зная, что делать. Вдруг Мальмо схватила меня за руку и втянула в дом. Я легла на спину и долго не могла отдышаться.

Я понятия не имела, сколько мы просидим в этой снежной крепости.

Зато Мальмо знача. Она сказала, что это Нигея – ветер, который зарождается у самого основания мира, даже дальше Нильфхейма, и может содрать кожу с человека за несколько секунд. Говорили, что Нигея может дуть неделями. Я подумала, что Мальмо преувеличивает.

Дни тянулись еле-еле, завывания ветра постоянно стояли в ушах. Я начала понимать, как люди теряют рассудок. К счастью, Мальмо умела выживать даже в таком ограниченном пространстве.

На второй вечер Мальмо вытащила из мешка нож историй. Я не знала, что это такое, думала, что-то вроде ножа для снега. Он был маленький, костяной, необычной формы. На лезвии у него красовались замысловатые рисунки, изображения рыб, тюленей, солнца и моря.

Мальмо жестом подозвала меня к себе и разровняла перед нами снег. Потом кончиком лезвия нарисовала картинку на ровной поверхности.

Это был простой рисунок – силуэты людей, солнце, дерево, река. И вдруг словно наяву я представила то, что она рисовала. А Мальмо рассказывала про каждую фигуру свою историю.

Первая сказка была про тюлениху, которая воспитала эскимосскую девочку, родители которой погибли во время охоты в море. Мальмо оказалась хорошей рассказчицей, и я сидела как зачарованная и разглядывала искусно вычерченные фигурки из сказки. Герои получались как живые, словно артисты на сцене.

Дни шли, и нож историй делал их короче. Мальмо научила меня пользоваться этим ножом. Я пересказывала сказки и истории, которые услышала от нее, чтобы получше их запомнить. И еще рассказывала ей старинные норвежские сказки – про Одина, Фрейю и Тора. Их я рассказывала медведю в замке, и это навевало на меня грустные воспоминания. В такие мгновения я отдавала нож историй Мальмо, потому что не могла говорить. Она понимала.

День проходил за днем, буран по-прежнему ревел вокруг. Уже даже нож историй перестал помогать. Но в конце концов, когда у нас почти закончилась еда, а я чуть не начала сходить с ума, ветер стих. Я лежала на спине, равнодушно глядя в белый потолок, и вдруг осознала, что не слышу больше воя ветра. Я взглянула на Мальмо. Она кивнула мне.

– Нигея ушла, – просто сказала она. На домик навалило несколько футов снега, поэтому пришлось выкапываться из-под него. Потом мы надели лыжи и пошли дальше.

Через несколько недель мы добрались до края Гренландии. Перед нами расстилалось бесконечное замерзшее море. Мальмо сняла лыжи и спокойно объяснила, что нам нужно перебраться через ледяное море. По торосам идти на лыжах невозможно, но потом, сказала она, мы снова их наденем. Я поглядела на месиво из поломанных льдин, тянувшееся вдоль берега, и тоже сняла лыжи.

– Лед на море толстый? – озабоченно спросила я.

– Нас выдержит, – улыбнулась Мальмо.

Я осторожно сошла за ней с берега и наступила на лед, который затрещал под моими ногами.

Постепенно я привыкла к этим звукам и перестала волноваться. Мы прокладывали себе путь через глыбы прибрежного льда, а потом, как и предсказывала Мальмо, поверхность стала более ровной, и мы снова встали на лыжи.

Целую неделю мы пробирались через заледенелое море. Как-то днем мы остановились, чтобы поймать тюленя. Мальмо нашла во льду дыру для дыхания, мы натянули палатку и стали терпеливо ждать. Она кинула в воду поплавок, сделанный из оленьего рога, который должен был задрожать от малейшего движения воды. Мы расположились по ветру от дыры, чтобы наш запах не дошел до тюленей, у которых очень хорошее обоняние. Время шло. Вдруг поплавок дрогнул. Мальмо бесшумно схватила гарпун и изо всех сил метнула его в отверстие. Нужно было действовать быстро, чтобы не дать тюленю уйти. Она дала мне нож и велела расширить дыру во льду, чтобы вытащить тюленя из воды. Я старалась сделать это как можно быстрее, и наконец Мальмо удалось вытянуть тюленя на лед. Он еще дышал, и она добила его дубинкой.

Я много раз видела на ферме, как забивают скот, но убийство тюленя Mire показалось жутким. Его алая кровь блестела на белоснежном льду.

Когда взошла луна, у нас уже было свежее тюленье мясо. Прежде чем начать ужинать, Мальмо запела. Она делала так каждый раз перед тем, как есть пойманное на охоте. Я спросила ее, почему она поет.

– Так мы можем сохранять мир с животными. Мы живем не отдельно от животных, от моря, ото льда, а как часть всего этого. Поэтому мы должны уважать животных, море, лед.

– А убивать – разве это уважение? – спросила я неуверенно, не желая обидеть Мальмо.

Она улыбнулась мне, как ребенку.

– Понимаешь, это часть цикла. Мы должны охотиться, чтобы выжить. Неуважением было бы охотиться, когда ты не голодна, и приносить смерть неоправданно. Я пою слова извинения за то, что взяла жизнь тюленя, и прошу послать его душу в мир иной.

На другом краю моря поверхность у берега тоже была неровной, и нам пришлось снять лыжи. Лед здесь был похож на лес. Необычное зрелище: ледяные шипы поднимались на десять футов, а на поверхности были длинные глубокие трещины. Стоны и треск льда слышались тут во много раз отчетливее и громче. Когда рядом что-то треснуло особенно громко, я даже подпрыгнула, сердце бешено забилось. Да еще Мальмо предупредила, что нужно вести себя осторожно, потому что она чувствует неподалеку белых медведей.

– Но ведь белый медведь – твой tornag, источник силы, – возразила я.

– Это не защитит нас от медведя, который не ел несколько недель. Или от медведицы, у которой родились медвежата.

Мы осторожно пробирались сквозь ледяной лес. Я судорожно осматривалась по сторонам, за каждым выступом ожидая увидеть медведя. Трещины во льду становились все шире. В некоторых из них виднелась черная вода. Скрежет льдин усиливался.

Ледяной лес, казалось, никогда не закончится. Иногда я бросала быстрый взгляд на то, что представлялось мне побережьем, но оно не становилось ближе.

Я обогнула большую глыбу льда, чувства мои оцепенели от постоянного напряжения, и вдруг что-то дернулось – белое на белом – и зарычало. Я почувствовала внезапную боль и упала, задыхаясь. Увидела расползающуюся лужу красного на снегу и поняла, что это кровь из раны у меня на лице. Что-то нависло надо мной, загораживая свет. Я подняла голову и увидела перед собой морду белого медведя.

Дыхание вернулось ко мне. Самое странное, что не мысль о смерти больше всего испугала меня, а примитивная животная ярость, с которой на меня глядели маленькие черные глазки. Ничего похожего на взгляд моего белого медведя. На меня глядели прожорливые глаза хищника, который нашел себе еду.

Недди

Моим любимым местом в старом монастыре была читальня. Она располагалась в бывшей часовне; свет шел из высоких окон с цветными стеклами. В читальне стояли богато украшенные книжные шкафы, заполненные красивыми томами с позолоченными корешками, хотя большая часть книг и рукописей размещалась в других залах. В центре комнаты стояло несколько длинных столов с деревянными стульями.

Часы здесь пролетали как минуты. Нечеткие блики рубинового, изумрудного и голубого падали от витражей на страницы старинной рукописи, которую я читал. Я наслаждался словами, написанными рукой человека, который жил за сотни лет до меня.

Однажды в конце зимы случилась очень странная история. Я только что закончил дневную работу и взял почитать отчет о морском путешествии, предпринятом викингом по имени Орм. Этот Орм был в некотором роде исследователем. Он поведал свои истории монаху в те дни, когда эпоха викингов подходила к концу и в Норвегии центром жизни становилась церковь. Монах записал рассказы викинга, и я читал их с большим интересом.

Меня всегда привлекали рассказы о путешествиях и открытиях. Особенно меня привлекали рассказы об исследовании Севера – с тех пор, когда я решил узнать как можно больше о жизни белых медведей.

Я сидел в тот день в читальне и изучал рукопись. Перевернув очередную страницу, я увидел рисунок, от взгляда на который у меня перехватило дыхание. Он был сделан, вероятно, монахом со слов викинга. На рисунке на четырех лапах стоял большой белый медведь и смотрел на человека, закутанного в шкуры. Две фигуры стояли совсем рядом и, похоже, разговаривали.

Я судорожно пробежал глазами по тексту, объясняющему рисунок:

Сбившись с курса, мы оказались со всех сторон зажаты льдом. Мои люди требуют, чтобы мы повернули на юг. Они боятся застрять здесь на всю зиму. И тем не менее я иду вперед.

Лед наступает, и мы уже окружены. Мои люди боятся. Полнолуние – невозможно спать, я брожу по палубе. Луна светит ярко, и вот передо мной необычное зрелище. Я вижу их четко, как днем. Маленький человек в шкурах и медведь. Они стоят па льду нос к носу. Я в ужасе; медведь явно вот-вот проглотит человека. Как-то я охотился на медведя: не бывает врага сильнее. Но вот что странно: медведь не съел человека! Кажется, они смотрят друг другу в глаза, словно они кровные братья. У меня волосы на голове зашевелились, я зову людей, чтобы удостовериться, что мне не почудилось. Но, похоже, звук моего голоса долетел по морю и льду до берега, потому что медведь и человек посмотрели в мою сторону, а потом отвернулись, как будто недовольные, что им мешают, и быстро пошли по льду. К тому времени, когда мои ребята продрали глаза, их уже и след простыл.

Повествование внезапно обрывалось. В последнем предложении говорилось, что только Орм и двое его матросов выжили в этом путешествии.

Я смотрел на синюю полоску света на пергаменте. Сердце учащенно билось в груди, и я вдруг понял, что кто-то стоит рядом. Я повернул голову, но никого не увидел. Но она там была. Роуз. Я был точно уверен, что это она. Я чувствовал ее запах и даже ее нежное прикосновение к моей руке. На ней были меховые варежки. Я закрыл глаза.

– Роуз? – прошептал я.

И четко услышал, как Роуз сказала в ответ:

– Недди!

Возможно, она была испугана, я не знал. И вдруг я «увидел» ее, хотя глаза мои были закрыты.

– Роуз, – позвал я снова.

Я хотел, чтобы она рассказала мне, где она и сделала ли то, что хотела. А больше всего мне хотелось услышать, что она возвращается домой. Я сосредоточился всеми силами на ее мягком прикосновении и мысленно упрашивал сестру поговорить со мной.

– Недди, – снова сказала она.

Теперь я расслышал, что в голосе у нее был страх. И вдруг почувствовал, как ее прикосновение исчезает.

– Роуз! – закричал я, вскакивая на ноги.

Люди в читальне подняли головы и посмотрели на меня. Они, должно быть, подумали, что я спятил, видя, как я, словно слепой, ощупывал пустоту рядом с собой.

Но все было бесполезно. Она исчезла.

Роуз

Все происходило очень быстро. Я лежала, уставившись на зверя. Подумала о Недди. Потом о моем белом медведе. Вдруг я услышала голос Мальмо. Она пела. И я скорее почувствовала, чем увидела, как она обошла мое распростертое тело и встала напротив медведя.

Медведь отвлекся от меня и взглянул на Мальмо. Она поймала его взгляд и не отпустила. Напевая песню, она начала отходить от меня. Медведь, не спуская взгляда с Мальмо, пошел за ней.

Я изумленно смотрела на них. Когда они отошли на приличное расстояние, Мальмо остановилась. Они спокойно смотрели друг на друга – глаза в глаза. Можно было подумать, что они разговаривают.

В конце концов Мальмо кивнула, медведь развернулся и побрел прочь – туда, откуда мы пришли.

Мальмо вернулась ко мне и опустилась на колени. Развязала котомку, вытащила что-то и приложила к ране у меня на лице.

Я посмотрела на красное пятно па льду. Кровь уже замерзла.

– Наверное, останется маленький шрам. Держи. – Мальмо протянула мне платок. Потом достала из рюкзака костяную коробочку, сняла варежки и, обмакнув палец в мазь из коробочки, смазала рану. Сначала ее жгло, но постепенно боль улеглась.

– Ты можешь идти дальше?

– Да, – сказала я, хотя голова у меня кружилась.

Мальмо села рядом со мной.

– Давай немного подождем, – предложила она.

– Как… Что ты с ним сделала?

– Медведь был голоден, – объяснила Мальмо, – и я рассказала ему про тюленью прорубь, которую мы нашли. Может, ему повезет.

– Ты говорила с ним? – удивилась я.

– Мы говорили не словами. Я спросила его, не слыхал ли он о твоем медведе.

У меня сердце подпрыгнуло в груди.

– А он?

Мальмо кивнула:

– Он знает о медведе-человеке. Так они его называют.

– Он… он знает, где медведь-человек?

Мальмо покачала головой:

– Зато он рассказал мне, что медведь-человек появился из земель за ледяным мостом. Он переходил через этот мост из Тоакоро. Тоакоро – это их название Нильфхейма. Животные туда не ходят.

– Почему?

– Они считают, что это небезопасно.

Тут Мальмо замолчала и принюхалась к ветру.

– Нужно идти дальше. До ледяного моста еще далеко, а мне скоро нужно будет возвращаться к своему народу.

Я неуверенно встала на ноги. Кровь уже почти не шла, и Мальмо сделала мне повязку из куска ткани.

Мы подошли к концу ледяного леса, и я с огромным облегчением ступила на твердую землю.

Мы надели лыжи и покатили вперед. Это была утомительная, однообразная дорога. День за днем одно и то же, хотя это и днем-то назвать было нельзя. Мы уже давно не видели солнца в краю вечной ночи.

Эта бесконечная ночь в ледяном краю ни капли не походила на норвежскую ночь. Вокруг все сияло белизной. Постоянно мерцал тусклый серый свет – это можно сравнить с норвежскими сумерками в тот миг, когда они сменяются ночной темнотой. В небе сверкали миллионы звезд. А когда всходила луна, особенно полная, белые земли заливал зловещий жемчужно-голубой свет.

Путешествуя вместе, мы стали чувствовать друг друга, словно прожили вместе много лет. Я научилась так же ловко, как и Мальмо, делать дом из снега, снимать шкуру с тюленя, рассказывать истории. Я чувствовала удовольствие оттого, что работа спорится у меня в руках. Хотя здесь только хорошо выполненная работа давала возможность выжить.

Я привыкла жить среди вечного льда и снега, любоваться захватывающей дыхание красотой бескрайнего снежного пейзажа. Хотя, конечно, в душе я не переставала любить зеленую траву, запах дождя и мокрой земли. Здесь единственными цветами были белый, серый и голубой. Изредка появлялся красный цвет – кровь тюленя на белом льду. И никаких запахов.

Мы шли долгое время. Настолько долгое, что пришло время появиться солнцу – тонкой ленте света на горизонте. С каждым днем Мальмо тревожилась все больше.

– Мне нужно возвращаться к своему народу. Если мы не найдем в ближайшее время ледяной мост, мне придется пойти назад.

Я начала беспокоиться, что ледяного моста нет вовсе, что это просто выдумка. Но потом напоминала себе, что тот белый медведь, с которым мы встретились, «говорил» о нем.

Тогда же я начала думать о том медведе, которого ищу. Человек, а не зверь занимал мои мысли. Я видела его лицо лишь мельком и иногда даже не могла его вспомнить. Но бывали мгновения, когда оно отчетливо появлялось в моей памяти, и, даже когда я не могла вспомнить лицо юноши, цвет его волос в свете свечи навсегда остался в моем сознании.

Я поняла, что ничего не знаю о нем. Даже его имени. Для меня он был «белый медведь» или «медведь, который был человеком». Но у юноши с золотыми волосами было имя, была жизнь – до того, как появилась бледная королева. Отец, мать, братья и сестры. Друзья.

Был ли он ремесленником? Или фермером? Или принцем? Как давно бледная королева украла у него нормальную жизнь? Жива ли его семья или все уже умерли и похоронены? Похоже на то, судя по его рассказу о том, что он уже давно заколдован. Внезапно я разозлилась на бледную королеву. Она очень жестока.

Зачем она это сделала? Он был красив – я поняла это, когда смотрела на него, спящего. Может, его привлекательность возбудила в ней желание завладеть им.

Нет, должна быть какая-то более серьезная причина, чтобы совершить такое вероломство.

Я подумала про замок. Может, это был его дом, перенесенный в гору? Я вспомнила комнату с музыкальными инструментами и флейту, на которой я училась играть. Ноты. Они явно принадлежали медведю, когда он был человеком.

По крайней мере, кое-что я про него знала. Он любил музыку.

Королева троллей

Я рада, что решила не спешить с приготовлениями. У меня появилась идея, чтобы Мик сыграл на флейте во время торжества. Это доставит ему удовольствие. Приготовления замедлятся еще больше: нужно время, чтобы изготовить инструмент, потом Мик должен выбрать пьесу и отрепетировать ее. Но затея стоящая.

Мои люди мало знают о музыке. Я пыталась им объяснить, но, когда они начинают играть, звучит совсем не так, как в Зеленых Землях. Думаю, если они услышат настоящую музыку, их сердца будут покорены.

Мик постепенно привыкает. Воспоминания о прошлой жизни в нем почти умерли. Я отменила закон, запрещающий мягкокожим появляться во дворце, в надежде, что так он будет чувствовать себя уютнее. Но, видимо, это была ошибка. Иногда кто-нибудь из мягкокожих слуг говорит что-то, что пробуждает в нем смутные воспоминания, – опять появляется этот загадочный томящийся взгляд, – но потом все проходит. И приходится отправлять мягкокожих на kentta murha[32]. Мик спрашивает, куда они деваются. Я отвечаю, что во дворце много работы. Он немного тревожится, но потом успокаивается.

Я время от времени подумываю: а стоит ли вообще держать мягкокожих слуг? Они все равно будут пробуждать в нем воспоминания, да и с каждым годом становится все труднее ездить в Зеленые Земли. Но тогда огорчатся мои люди. Кто тогда будет работать? – скажут они. А если заменить мягкокожих троллями, начнется такой беспорядок! Нет, слишком много изменений сразу – это неразумно. Пускай сначала они привыкнут к тому, что у них мягкокожий король.

Роуз

Наконец-то мы добрались до ледяного моста.

Сначала мы его увидели, когда забрались на высокий заснеженный пик. Солнце показалось над линией горизонта, и ледяной мост заблестел в его лучах так, что у нас глаза заболели. Мы стояли и смотрели на него. Сквозь заснеженные ресницы я видела все цвета радуги. Мост был очень длинный и по форме напоминал арку. Белая земля с другой стороны моста выглядела точно так же, как и та, на которой мы стояли.

Мальмо что-то прошептала по-эскимосски.

Когда мы спускались по склону вниз к мосту, я вспомнила о Бифросте, мосте из радуги, который связывал мир людей с миром богов.

Мы спустились, сняли лыжи, и Мальмо повела меня к реке, через которую перекинулся мост. Вытянула руку, предупреждая меня, что нужно вести себя осторожно.

– Это река Tawktoak Imuk, – сказала она.

Перед нами стремительно проносился серебристо-серый с чернотой поток.

– Почему она не замерзла? – с удивлением спросила я.

– Это не обычная вода. Tawktoak Imuk – это черная вода, которая убивает. Упасть в эту реку – значит умереть. Мясо сразу отходит от костей. Здесь я должна оставить тебя, Роуз. Я слишком долго не видела своих людей. – Мальмо сняла свою котомку и положила ее на землю передо мной. Потом надела лыжи и спокойно сказала: – Ты найдешь медведя-человека.

Наклонилась ко мне и дотронулась своим лбом до моего.

– Это тебе, – сказала она, вкладывая мне что-то в ладонь. Затем повернулась и покатила назад, к склону, с которого мы только что спустились.

– Подожди, Мальмо! – крикнула я. – Ты забыла свои вещи…

Она обернулась, помахала, но не возвратилась.

– Мальмо! – крикнула я снова. И прошептала: – Спасибо!

Я видела, как она медленно взобралась по склону и остановилась на вершине. Там она подняла руки к небу и исчезла. А над этим местом закружил белый буревестник. Интересно, Мальмо превратилась в буревестника или просто съехала с другой стороны горы? Я не знала.

Тогда я опустила глаза и посмотрела на ее прощальный подарок. У меня на ладони лежал нож историй.

Я повернулась и взглянула на мост. Мальмо ушла, и я осталась одна в таком месте, где ни одно живое существо не протянет больше дня. А мне нужно было идти дальше.

Поборов зарождающуюся панику, я сунула руку в карман парки, нащупала королеву Марабу и сказала себе:

– Я перейду реку по ледяному мосту, пойду в Нильфхейм, найду медведя и спасу его.

Ведь к тому времени я уже стала наполовину эскимосом. Мальмо научила меня выживать в этом мире.

Я подошла к ледяному мосту и поставила на него ногу. Она соскользнула. Мне хватило ума не переносить всей тяжести тела на эту ногу, иначе я точно упала бы в реку-убийцу. Я сосредоточилась и попробовала опять. То же самое. Не было никакой возможности удержаться на ледяном мосту – он был как будто смазан маслом.

Я так расстроилась, что села на землю перед мостом и чуть не заплакала. Но вспомнила, что слезы тут же замерзнут на щеках.

– Должен быть какой-то способ, – прошептала я себе.

Белый медведь перешел этот мост. Может, конечно, он сидел в санях бледной королевы, а может, и нет… Но у него длинные острые черные когти.

Что, если я сооружу себе такие же? Я вспомнила про костяные kitchoa, которые эскимосы используют для охоты на тюленей.

Нужно придумать, как прикрепить эти царапушки к одной ноге… И найти такие же на вторую ногу.

Итак, я принялась за работу. В котомке Мальмо я обнаружила костяные блесны с крючками для рыб и прикрепила их на ленту из кожи тюленя, которую потом примотала к одному сапогу так, чтобы крючки торчали вниз. Привязать к другому сапогу kitchoa оказалось посложнее, но мне удалось это сделать, разрезав тюленью кожу на ремни.

Я покопалась еще в котомке Мальмо и выяснила, что она оставила мне всю свою еду. Я переложила ее к себе вместе с другими вещами, которые могли мне понадобиться, надела разбухшую котомку с прикрепленной к нему палаткой на спину и с трудом побрела к мосту. Из-за приспособлений на ногах и груза за спиной двигаться было тяжело, но зато сцепление со льдом обещало быть лучше.

И я начала медленно заходить на мост. Каждый шаг требовал неимоверных усилий: я поднимала ногу, потом медленно ее ставила, укрепляла во льду, одновременно напрягаясь, чтобы сохранить равновесие. Сперва я вся сосредоточилась на ногах: поднять – опустить, поднять – опустить. Когда я привыкла к ритму, стала замечать черную ленту смертоносной реки внизу. Сердце забилось, голова закружилась. Я часто заморгала, пытаясь избавиться от головокружения, и решила вообще не смотреть на воду. Но мне все равно приходилось смотреть вниз, чтобы знать, куда ставить ногу. Местами лед был полупрозрачный, поэтому я видела реку даже сквозь мост. Еще хуже действовал шум текущей воды. Не такой, как у рек в Норвегии, – тихий, нежный плеск воды у берегов. Здесь раздавался коварный шепот, как будто река заманивала меня в свои убийственные сети. Этот звук был намного страшнее стонов льда в ледяном лесу.

Я прошла треть пути, нервы мои были натянуты до предела. Меня бросало в пот, который тут же застывал ледяной коркой на лице.

Когда я дошла до середины, внезапно поднялся сильный ветер, и я пошатнулась. Левая нога поехала вперед и в сторону. Я упала и заскользила, тщетно пытаясь найти опору. Тело мое медленно сползало к краю. Я сунула руку в карман и схватила маленький нож, улу, как мне сперва показалось. Изо всех сил я всадила его в лед. И увидела, что это нож историй Мальмо. Он оказался на удивление прочным, а я, в свою очередь, вцепилась в него мертвой хваткой. Медленно втянула болтающуюся ногу обратно на мост и, всадив царапушки в лед, стала осторожно подниматься.

Оставшийся путь я проделала, помогая себе улу (нож историй я аккуратно спрятала обратно в карман). Сойдя с моста, я тут же повалилась на заснеженную землю и лежала, не в силах отдышаться. Судя по луне, переход через мост занял добрую часть дня.

Наконец я села и огляделась. Я сразу поняла, что эта земля очень сильно отличается от той, которую я оставила с другой стороны моста. Здесь постоянно дул ветер, резкий и настойчивый. Все вокруг было острое, злое и яркое. Снег напоминал битое стекло. Ветром его сносило в мелкие волнистые гребни, которые напомнили мне кожу Туки. Эти гребни казались настоящими кинжалами, торчащими из земли и норовящими порезать того, кто случайно на них наступит.

Я сняла самодельные когти и надела лыжи. По твердому снегу было удобно скользить, и я быстро помчалась вперед. Ледяные гребни ломались под лыжами; особо крупные я старалась объезжать. Направилась я прямиком на север.

Как сказала Мальмо, в этих краях вообще не было животных, поэтому я старательно берегла оставшееся тюленье мясо.

Путешествие был изнурительным: резкий, колючий ветер чуть не свел меня с ума. Я вся одеревенела: просто переставляла ноги и тупо смотрела на линию горизонта. Через семь дней я увидела Ледяной дворец.

Сперва я заметила блестящую точку. Как раз взошло зимнее солнце, чтобы ненадолго осветить мой путь, и в его лучах отразились прозрачные ледяные стены дворца и стройные блестящие башенки.

Дворец стоял прямо передо мной, но до него еще было так далеко. Через несколько дней я увидела, насколько он огромен и красив. Высокий и сияющий, он стоял на снежной равнине, и его было видно за много миль. Однажды утром я вылезла из палатки после беспокойной ночи. От дворца исходило такое мощное сияние, что пришлось отвести взгляд, чтобы не ослепнуть. С этого дня мне пришлось постоянно опускать глаза, даже в костяных очках.

Я шла до дворца очень много дней. Я использовала все доступные бугры, пещерки и лощины, попадавшиеся на снежной равнине, чтобы прятаться и случайно не попасть в поле зрения того, кто, возможно, охраняет дворец.

Когда до дворца оставалось не более четверти мили, я обнаружила маленькую ледяную пещерку. Вход в нее смотрел на юг, поэтому я разбила лагерь, укрытый от бесконечного ветра и недоступный взгляду из дворца.

Сидя в пещере, я размышляла, как попасть внутрь блестящего дворца. Теперь, подойдя совсем близко, я увидела, насколько он огромен: наверное, раза в три выше церкви в Андальсинах.

У меня остался последний пакет с копченым мясом. Я развела маленький костер, поела мяса и заснула, так ничего и не придумав.

Проснулась я от звона колоколов.

Недди

Однажды я сказал Роуз, что, если нужно, я приду к ней, где бы она ни находилась. Я был ей нужен сейчас, вне всяческих сомнений. Поэтому я вышел из читальни и побежал искать отца или Сорена. Мне удалось найти только Гаральда, отец уехал по делам.

– Мне нужен корабль, – выпалил я Сорену.

Он видел, что я схожу с ума от беспокойства. Он указал мне на стул и спокойно предложил сесть.

– Недди, что произошло?

Я рассказал ему все: про Роуз, про ее белого медведя, про мои предчувствия, что она в опасности и что я должен отправиться на ее поиски. Зара уже говорила Сорену о Роуз, и он сразу меня понял.

– Куда ты хочешь отправиться, чтобы найти ее? – задал он разумный вопрос.

– На север, – без запинки ответил я.

Хотя я и не видел Роуз отчетливо, я чувствовал, что она тепло одета – в шкуры и варежки. Возможно, у меня появилось такое ощущение просто из-за того, что я читал в ту минуту. И тем не менее я не сомневался, что сестра где-то на севере.

– Север? Это большая территория, – продолжал Сорен. – Давай я все узнаю. Мы с твоим отцом давно уже подумывали об этом. Но, сознаюсь, мы с головой ушли в новое дело с печатным станком. В любом случае, если я правильно понимаю, письмо от Роуз ты получил из Тонсберга через Ла-Рошель. Мне кажется, поиски нужно начинать в Тонсберге, а потом и в Ла-Рошели.

– Это слишком долго, – нетерпеливо сказал я. – Я не могу столько ждать.

– Понимаю. На поиски сведений уйдет несколько дней, как раз столько же нужно, чтобы собрать и подготовить корабль.

– Спасибо, Сорен, – тепло сказал я, пожав ему руку.