В 8.32 колумбийский арбитр поставил мяч в центре поля.
      Бразилия против Америки! Невероятно, невозможно, немыслимо! И тем не менее...
      Финальный матч за Кубок мира по футболу начался.
      Артуро Рибейро, живой и проворный как ртуть девятнадцатилетний форвард, восходящая звезда Бразилии, подхватил мяч, передал его товарищу по команде и, подчиняясь инстинкту, выработанному многомесячными тренировками, рванулся вперед. Мяч уже летел к нему. Развернувшись спиной к воротам, Рибейро подпрыгнул и нанес удар в падении через себя.
      Трибуны взорвались.
      ГОООООЛ!! БРАЗИЛИЯ!!! объявил диктор. Забил АРТУРО РИБЕЙРО!
      С начала игры прошло тридцать три секунды.

* * *

      Менее чем через шесть минут бразильцы забили второй мяч. Легко, как могло показаться, без особых усилий.
      В проходах между секторами начались танцы. Из тайком пронесенных корзин выпустили ощипанных цыплят и черных змей. В небо взлетели сотни сигнальных ракет, полицейские сирены завыли так, словно давно ожидаемая революция вступила наконец на улицы города.
      Посторонний мог подумать, что выражать радость более шумным способом уже невозможно, но то, что началось после третьего гола, забитого Рибейро на тридцать третьей минуте, превзошло все ожидания, все мыслимые и немыслимые пределы.
      Первый тайм завершился со счетом 3:0 в пользу Бразилии!
      Финал превращался в разгром, побоище, унижение.

* * *

      «Слушать не хочу этого надутого придурка», — думал Уилл, сидя с опущенной головой в раздевалке во время перерыва.
      — Ты играешь как заторможенный, — говорил Вольф Обермайер. Он уже дал разнос остальным игрокам и, отправив их на поле, вел беседу с Уиллом в пустой раздевалке. — Тебя что-то беспокоит? Или ты действительно что-то принял? Это наркотики?
      — Может быть.
      Уилл улыбнулся. Нельзя же быть таким серьезным, таким упертым. Сказать по правде, он и сам не знал, что с ним происходит. Воспоминания о прошлой ночи отступили, усталости не было, но все же что-то мешало ему. Уилл пожал плечами, стараясь не смотреть на немца. Азарт, волнение, жажда борьбы ушли, а вместе с ними и скорость и реакция.
      — Нам нужно, чтобы ты стал дьяволом, — продолжал Обермайер. — Три гола. Отыграть их практически невозможно. Но я видел, как ты творил невозможное. Сегодня не самое подходящее время показывать свою худшую игру — ты должен стать героем, а не козлом отпущения. — Тренер поотцовски потрепал Уилла по голове. — Докажи, что ты мужчина.
      Мужчина.
      Уилл вышел на поле в полной растерянности. «Я участвую в финале Кубка мира, а играю так, словно по-прежнему выступаю за Фулем. Передо мной бразильцы. Лучшие на планете. Одержу победу — навеки войду в историю. Обермайер прав. Будь мужчиной».
      Он сделал глубокий вдох и потрусил к скамейке. Над стадионом пронесся рев, но Уилл знал, что приветствуют не его, а только что появившихся бразильцев. Он поднял голову — над ним бушевало многоцветное море. А, чтоб вас! В конце концов, они имеют дело с Белокурой Стрелой. Ему не впервые совершать невозможное.

* * *

      В первом тайме Уилл смог продемонстрировать на «Маракане» только высочайшую технику, хитроумный дриблинг и невероятную скорость, но, не имея поддержки, так и не вышел ни разу на ворота.
      На девятой минуте второго тайма он перехватил пас бразильского «чистильщика» Рамона Палеро, грудью остановив летящий со скоростью пули мяч.
      Кожаный снаряд камнем упал ему под ноги. Почти в тот же момент, когда его правая нога пошла назад, бедро пронзила острая боль, и Уилл понял, что порвал какую-то мышцу.
      Плевать. Посланный им мяч уже летел в верхний левый угол бразильских ворот. Голкипер успел вскинуть руку, но парировать удар не смог.
      — ГООООЛ! — услышал Уилл голос диктора и только тогда понял, что забил. АМЕРИКА! УИЛЛ ШЕППАРД!
      Ему показалось, что в голове взорвалась адреналиновая бомба. Ощущение пьянящего восторга, нечеловеческой силы и всемогущества раскатилось по всему телу. Боль в ноге стихла. Он словно обрел крылья.
      Голеадор!
      Бомбардир!
      На поле не было никого, кроме него. Одинокий охотник!
      До конца игры оставалось три минуты, когда Уиллу снова удалось освободиться из-под опеки бразильских защитников. Он протолкнул мяч по бровке, сделал вид, что отдает пас, обошел застывшего в растерянности защитника и выскочил к воротам.
      Удар, и... белое ядро едва не порвало сетку ворот за спиной смуглолицего вратаря.
      ГОООООООЛ! УИЛЛ ШЕППАРД!!!
      До конца второго тайма оставалось еще две минуты и сорок шесть секунд.
      Вполне достаточно.

      Двухсоттысячная толпа зрителей притихла и замерла, разделив внимание между происходящим на поле и гигантским табло с как будто застывшей стрелкой. Менее трех минут, а ситуация на поле изменилась самым драматическим образом.
      Не может один игрок победить великую команду. Даже если этот игрок — Уилл Шеппард.
      Так считали все, но никто не был уверен в этом на сто процентов. Американец показал себя великим нападающим, возможно, самым великим из всех, когда-либо блиставших на футбольном поле. Он был волшебником или, может быть, заключил сделку с дьяволом.
      Уилл перехватил пас, адресованный бразильскому крайнему, и с невероятной скоростью устремился к воротам едва ли не через все поле. Все, что теперь требовалось, — это не потерять концентрацию, не допустить ошибку в маневре, отработанном тысячи, если не миллионы раз. Ложный финт влево, рывок вправо, проброс мяча мимо остолбеневшего защитника — и вот перед ним уже только голкипер противника, яркое пятно в воротах.
      «Он не остановил бы меня, даже если бы был Богом», — подумал Уилл. В глазах вратаря застыл страх. Уилл перебросил мяч с правой ноги на левую. Выставил локоть, оттирая защитника. Наклонил корпус вправо...
      Девяносто минут матча истекли. Судье понадобится еще несколько секунд, чтобы поднести свисток к губам. Уйма времени, чтобы войти в клуб бессмертных, присоединиться к компании Пеле и Кройфа.
      Расслабься!
      Бразильский голкипер сдвинулся влево, предвидя удар американца в левый угол, и оставил правый незащищенным.
      Судья поднимал свисток. Еще несколько секунд, и игра закончится.
      Уилл приготовился к своему коронному удару: подрезать мяч левой ногой, чтобы тот, обогнув вратаря, вошел в правую «девятку». Не попасть в такой зазор, все равно что проскочить мимо ворот Ада!
      Он вдруг как будто взглянул сразу во все со стороны: замерший в оцепенении стадион, мяч на зеленом газоне, перекошенное страхом лицо бразильца, отчаянный «подкат» запоздавшего «чистильщика».
      Перед ним встало лицо отца. Его глаза. Мертвые, открытые глаза, глядящие на него из бассейна.
      Словно полчище злобных демонов налетело на Уилла, овладевая его телом, инстинктами и душой.
      Нет! Он не позволит им взять верх над собой!
      Взревев от боли, Уилл Шеппард ударил по мячу левой ногой. Удар получился именно таким, каким он видел его мысленным взором.
      Ему хотелось посмеяться над теми, кто сомневался, крикнуть обидные слова в лица, глядящие на поле сверху вниз.

* * *

      Толпа сошла с ума. Буквально, в полном смысле этого слова, обезумела. Совершенно незнакомые люди обнимались и целовались, в проходах начались дикие пляски, и во всем этом буйстве приняли участие едва ли не все двести тысяч зрителей. Гудки, сирены, трещотки и барабаны наполнили чашу «Мараканы» безумной какофонией звуков. В небо взлетели сотни шаров, петард и ракет.
      Сразу после удара силы покинули Уилла Шеппарда, и он свалился на траву, напряженно вслушиваясь в крик, которого почему-то не слышал: «ГОООЛ! АМЕРИКА! ГОО-ОООЛ! УИЛЛ ШЕППАРД!»
      Он видел бегущих с поля футболистов, спешащих укрыться в раздевалке от ринувшейся вниз толпы обезумевших болельщиков. Не понимая, что происходит, попытался подняться, но не смог. Страх растекся по его телу холодным, липким потом.
      Но ведь игра закончилась вничью. Впереди дополнительное время. Кроме игроков, на поле не должно быть никого. Почему этих придурков не останавливают? Где судья?
      Вольф Обермайер подошел к нему и, взяв за руку, постарался помочь.
      — Не повезло, — сказал тренер.
      — Разве игра не закончилась вничью? — спросил Уилл и тут же понял все по выражению лица немца.
      В то же мгновение демоны снова налетели на него, еще более шумные и страшные, чем лица тысяч зрителей. Отец с матерью на руках. Она уже умерла, и кровь стекала из открытого рта. Отец протянул ее Уиллу как трофей, как приз.
      Кошмар вернулся.
      И тогда Уилл Шеппард закричал. Он наконец-то все понял.
      Бразилия выиграла Кубок мира.
      Стрела пролетела мимо цели.
      Он промахнулся.
      "Это все из-за тебя.
      Это ты виноват во всем".

      В ту ночь Рио был охвачен самым большим, самым горячим карнавалом в своей истории, и не было на земле другого места, где кипели такие же страсти и бушевало такое же веселье. Танцующие конгу толпы заполнили все улицы, растеклись по ним шумными огненными змейками. Уилл как бешеный несся через город во взятом напрокат «корвете».
      Дерьмо. Неудачник. Оборотень из Рио.
      — Тебя ведь зовут Ангелита, да? — спросил он женщину, сидевшую рядом с ним.
      Она была высокая, темноволосая, очень стройная и поразительно красивая. Несколько минут назад она сказала, что хочет полюбоваться на Белокурую Стрелу, почувствовать ее в себе.
      — Да, меня зовут Ангелита. Ты спрашиваешь об этом постоянно, как будто имя от этого изменится. А я хочу сказать, что если мы будем так мчаться, то попадем совсем не туда, куда едем.
      — Очень смешно и очень верно. — Уилл включил четвертую передачу, и машина полетела по широкой авеню, протянувшейся вдоль Копакабаны. — Такие женщины, как ты, могут быть очень опасны, верно?
      Ангелита откинула назад черные волосы и рассмеялась.
      — Боишься, что я украду у тебя сердце, да?
      — Нет, совсем нет. Как раз наоборот. Я боюсь, что ты не украдешь мое сердце. Боюсь, что никто этого не сделает. Ты меня понимаешь?
      — Ни единого слова, дорогой.
      — Вот и замечательно.
      Он привел ее в свой номер. Комнату освещали огни ликующего города, поэтому Уилл не стал включать лампу. Внизу, на улице, вовсю гремели барабаны.
      — Возьми меня прямо здесь, Уилл Шеппард! — воскликнула Ангелита, обнимая его у порога. — Возьми меня, нумеро нуэве, я не могу больше ждать.
      Когда это было? По меньшей мере несколько часов назад. Он взял ее, как она того и хотела. Сначала она стонала, потом пыталась кричать. Потом — выдернуть «стрелу», пронзившую ее сердце.
      — Что ты наделал? О Господи, что ты сделал со мной?
      — Я хотел взять твое сердце, — шепотом ответил он. — Так ведь?
      Ее имя снова и снова вылетало из головы. Кто, черт возьми, она такая? Ах да, Ангелита.
      Сейчас Ангелита лежала в ванне. Он посмотрел на нее и понял, что на этот раз зашел слишком далеко.
      Так далеко, что переступил через край.
      Видели бы его фанаты. Вот он, настоящий Уилл Шеппард. Жалкий подонок. За красивой оболочкой бьется сердце тьмы. Конрад, верно? Эту книгу Уилл прочитал еще в школе и прекрасно ее понял, от начала до конца.
      Никто так и не узнал его тайну, за исключением, может быть, Ангелиты. Вот она теперь знает, правда?
      Ее карие, неподвижные и уже остекленевшие глаза смотрели на него как будто косо. Он ведь был ее богом, так? Ее спасителем. Он подобрал ее на грязных улицах Рио. Ей так хотелось потрахаться со звездой. Что ж, вот он ее и трахнул.
      В руке Уилл держал стакан с какой-то красной жидкостью. Он пил за нее. Пил ее кровь.
      — Мне очень жаль, — прошептал Уилл. — Впрочем, какого черта, ни хрена мне не жаль.
      Поднося стакан к губам, он понимал, что это конец. Он совершил убийство. Теперь его ждет суд. Приговор.
      Капельки пота выступили у него на лбу.
      Белокурая Стрела... серебряный стилет... вампир... какая теперь разница, как его назовут.

      Я знала все о том, как «расстаются с надеждами», но, как оказалось, совершенно не представляла, как люди влюбляются. То, что происходило между мной и Патриком, было прекрасно. С каждым днем наши чувства становились все глубже и глубже. Это так отличалось от обычного увлечения, хотя его мы тоже пережили.
      Я училась любить, и Патрик помогал мне в этом.
      Почти каждый день он говорил мне о том, что я особенная, самая лучшая, бесценная. И впервые в жизни я начала в это верить.
      Он старался лучше узнать музыку, которую я писала, и в конце концов стал понимать и ценить ее лучше, чем многие из тех, кто пишет для «Роллинг стоун» и «Спин».
      Он сдружился с Дженни, и они могли говорить обо всем на свете.
      Он часто удивлял и восхищал меня своими рассказами, своим умом и своей проницательностью.
      Вообще в течение того первого полугодия, что мы были вместе, единственной проблемой оставался сын Патрика. Питер оказался настоящей скотиной и полной противоположностью отцу. Он даже попытался завладеть отцовской компанией, однако не достиг цели. Патрик очень переживал свою неудачу с сыном и говорил, что потерял его.
      Все было замечательно, пока...
      Мы сидели в моей гостиной. Я не знала, как справлюсь с тем, что мне предстояло. Потом вздохнула, собралась с силами и сказала:
      — У нас будет ребенок, Патрик.
      Я не могла больше скрывать. Мы использовали все меры предосторожности, и все же я умудрилась забеременеть.
      Хотя меня и считали певицей и артисткой, хотя и причисляли к миру искусства, в душе я придерживалась традиционных взглядов, и нежданная беременность потрясла меня до глубины души. Я сразу же рассказала обо всем Дженни.
      — Ты любишь Патрика, и он любит тебя, — ответила она. — Я люблю вас обоих и рада, что мы забеременели.
      Для меня поддержка дочери значила очень многое.
      И вот теперь лицо Патрика отобразило целую гамму чувств: изумление, потрясение, ужас, беспокойство, сомнение и радость. Да, радость. Ошибки быть не могло. И он улыбнулся той широкой улыбкой, которую я так любила.
      — Когда? О Боже, Мэгги, расскажи мне обо всем подробно.
      — Ребенок должен родиться через пять месяцев и двенадцать дней. Час доктор Гамаш не уточнил.
      Патрик уже пришел в себя.
      — Мальчик или девочка?
      Он взял мои руки в свои.
      — Судя по всему, мальчик. Алли. Тебе нравится это имя?
      — Чудесное имя. — Патрик покачал головой, словно никак не мог поверить своим ушам. — Я очень рад, Мэгги. Я счастлив. Счастливее всех на свете. Я давно говорил, что люблю тебя?
      — Недавно, — прошептала я, — но скажи еще. Слышать это мне никогда не надоест.

* * *

      В ту же ночь мне приснился тот, кого, казалось, я уже начала забывать. Мне приснился он.
      Филипп вернулся, чтобы попытаться все испортить.
      Он был пьян, что случалось с ним не так уж редко. Так пьян, что едва стоял на ногах. Он колотил в дверь, выкрикивал мое имя, а я спряталась в кухне и не отвечала, даже когда нас разделяло не более пары футов.
      Филипп был совсем другим, когда мы познакомились в Ньюберге. Офицер и джентльмен, к тому же ученый. Ему ничего не стоило произвести впечатление на девятнадцатилетнюю девчонку. Я была так одинока и так отчаянно нуждалась в ком-нибудь. Откуда мне было знать, что роль преподавателя претит ему, что он пошел в армию, чтобы воевать, а не для того, чтобы преподавать. Но ему приказали, а он всегда подчинялся приказам. Да, Филипп подчинялся приказам других и твердо верил, что я должна подчиняться его приказам.
      — Когда я зову тебя, ты обязана отвечать: «Да, Филипп», — с ухмылкой превосходства заявил он.
      — Только не когда ты в таком состоянии. Нет, Филипп, от меня ты этого не дождешься. Никогда.
      Он наотмашь ударил меня по губам.
      — Когда бы я ни позвал, ты обязана отвечать: «Да, Филипп».
      Я промолчала. Его очки в тонкой металлической оправе сбились и едва держались на носу. Он походил на того самого псевдоинтеллектуала, высокомерного сноба, каким всегда боялся быть.
      — Мэгги.
      В тихом голосе отчетливо прозвучала угроза.
      Я не ответила. Он снова поднял руку. Не будучи одарен физической силой, мой муж все же весил на шестьдесят фунтов больше.
      — Да, Филипп, пошел ты...
      Я редко ругаюсь, но тогда произнесла самые крепкие слова.
      — Что? Что ты сказала, женщина? Что это такое я только услышал?
      — То, что я сказала.
      Он замер. Потом ухмыльнулся:
      — Ладно. Сама напросилась.
      Филипп попытался схватить меня, но я увернулась, взбежала по лестнице на чердак и захлопнула за собой дверь.
      Там, на чердаке, Филипп хранил свою коллекцию оружия. У хорошего солдата в доме всегда найдется оружие. Я схватила винтовку и передернула затвор. Оставалось только ждать. Вскоре из-за двери появилось его перекошенное злобой лицо.
      — Еще один шаг, и я выстрелю, — предупредила я, сама удивляясь тому, как спокойно прозвучал мой голос.
      Внутри у меня все тряслось.
      Несколько секунд мой муж смотрел на меня, ожидая, что я дрогну, опущу глаза или отведу дуло винтовки, а потом рассмеялся, громко, сухим, похожим на клекот смехом.
      — Ох, милая. Этот раунд ты выиграла. Но ты еще пожалеешь об этом.
      Он оказался прав. Прошли годы, а я все еще боялась.

      Было ясное и тихое утро, когда Патрик повез меня в больницу Северного Уэстчестера в городе Маунт-Киско, штат Нью-Йорк. В тот день он казался таким растерянным, таким взволнованным и не похожим на себя, что мне даже стало его немного жаль. Дженни поехала с нами — она единственная сохранила рассудительность и спокойствие и контролировала ситуацию.
      Машина Патрика мчалась по узкой, обсаженной соснами дороге, а я упорно отгоняла то и дело возникающие мрачные мысли. «Думай о ребенке», — приказывала я себе, а вместо этого вспоминала газетные и журнальные истории, портившие мне настроение с тех самых пор, как о моей беременности стало известно широкой публике.
      ОЧЕРЕДНОЙ ХИТ МЭГГИ БРЭДФОРД!
      ЧЕМ МЭГГИ ВЗЯЛА ПАТРИКА!
      Оставалось только удивляться, как удается репортерам превращать самые прекрасные человеческие отношения в нечто постыдное и недостойное. Кто пишет все это? Кто хочет это читать? Я говорила Патрику, что мне наплевать на то, что там кто-то говорит, но, конечно, мне и в голову не приходило, что средства массовой информации могут быть так жестоки. Я чувствовала себя униженной и оскорбленной.
      Конечно, тогда я даже не представляла, насколько жестокими они могут быть.
      — Патрик, знаю, ты и так спешишь, но нельзя ли еще чуточку побыстрее? Пожалуйста.
      В больнице нас ожидал доктор Льюис Гамаш.
      — Привет, мама.
      Он посмотрел на меня через толстые стекла очков. Я познакомилась с Льюисом несколькими месяцами раньше в деревне Чаппакуа. Он был врачом общей практики и специализировался в акушерстве, и я доверяла ему куда больше, чем многим знаменитым врачам, предлагавшим свои услуги в Нью-Йорке.
      — Здравствуйте, Льюис. Что-то мне не очень хорошо. Я попыталась улыбнуться, борясь с тошнотой и стараясь удержаться, чтобы не упасть в обморок.
      — Вот и хорошо. Значит, нам уже скоро.
      Он усадил меня в кресло-каталку.
      Нам уже скоро! Только в одиннадцать вечера две медсестры в белых халатах вывезли меня из палаты в коридор и покатили в операционную. Я была вся мокрая от пота. Волосы слиплись и торчали во все стороны. Боль казалась почти невыносимой и не шла ни в какое сравнение с той, что я испытывала, когда рожала Дженни.
      Доктор Гамаш уже был в операционной, как всегда спокойный и улыбающийся.
      — Ну что, Мэгги? Почему так задержались?
      Схватки уже начались, так что я ответила, едва ворочая языком за стиснутыми зубами:
      — Хотелось продлить удовольствие.
      — Рок-н-ролл жив.
      Я поняла, что это шутка, но не засмеялась.

* * *

      В 11.19 доктор Гамаш объявил:
      — Мэгги, у вас мальчик.
      Он положил ребенка рядом со мной, чтобы я смогла взглянуть на него. Мой сын, похоже, зевал. Успел устать от планеты Земля? Но какой же он был красавец!
      Получив классический шлепок по попке, новоявленный гражданин Соединенных Штатов издал едва слышный крик.
      — Не думаю, что он унаследовал твои легкие, — сказал доктор Гамаш и, повернувшись к медсестре, добавил: — Положите его на грелку.
      — Моего сына зовут Аллен, — успела сказать я и отключилась.

      Патрик с сияющим от счастья лицом почти влетел в мою больничную палату. Мы поцеловались. Он был одновременно и Полом Ньюманом, и Спенсером Трейси — нежным, внимательным, заботливым, ласковым. Патрик хотел сделать мне предложение — вообще-то он уже просил меня стать его женой, но что-то, может быть, память о прошлом замужестве, заставило меня перенести разговор «на потом». Патрик сказал, что все понимает, и я искренне надеялась, что это так. И еще я надеялась, что он попросит еще раз.
      Мы обнялись, и что-то хрустнуло в кармане его спортивного пиджака. Я просунула руку в карман и закатила глаза.
      — Ну, приятель, на этот раз ты зашел слишком далеко. Что это? Сигары? Признавайся в прочих грехах.
      — Я простой парень, и грехи у меня обычные. — Он пожал плечами. — Сигары — для друзей. А для неженатого папаши я купил ирландского виски.
      — Уже видел Аллена?
      — А то! Ну и яйца у него! Больше кулачка. Впечатляет.
      Я рассмеялась:
      — Вот что тебе интересно!
      — Подумал, его мамаше тоже будет приятно узнать.
      — Узнать что? Что ее сын экипирован для жизни?
      — Вот именно.
      Патрик наклонился и бережно привлек меня к себе. Я чувствовала, как стучит его сердце. С каждым днем это нравилось мне все больше и больше.
      О лучшем отце невозможно и мечтать.
      Я повторила это вслух, чтобы Патрик услышал. Никогда в жизни мне не было так хорошо. Я знала, что скоро мы поженимся. Впрочем, мы и так уже были семьей, крепкой и счастливой.
      В ту ночь я в первый раз спела для маленького Алли.

      Вот как это случилось, дорогие читатели. То самое, третье, убийство, о котором вы слышали столько самых ужасных сплетен, распространяемых телевидением и газетами. Вот мое признание, и оно еще никогда и нигде не публиковалось.
      Патрик любил свою работу, те отели, которые строил; любил нас троих, Алли, Дженни и меня, и любил море, любил ходить под парусом. Единственная проблема заключалась в Питере, его первом сыне, который не оставлял попыток прибрать к рукам компанию и особенно завладеть отелем «Корнелия». Питер не раз ясно давал понять, что ненавидит и презирает меня. Мы с Патриком решили, что нам ничего не остается, как терпеть. И будь что будет.
      Тот майский день останется в моей памяти навсегда. Первый весенний выход в океан, первый случай побыть вдвоем.
      Мы встали рано утром, оделись и уже к пяти выпили по чашке горячего шоколада. Жившая со мной миссис Лей, наша горничная и чудесная женщина, уже воспитавшая двоих своих детей и ставшая частью нашей семьи, пожелала нам счастливого пути.
      — И ни о чем не беспокойтесь, миссис Брэдфорд, здесь все будет в порядке.
      Мы сели в машину и отправились в порт Вашингтон на Лонг-Айленде. Впереди у нас был целый день. Какой праздник!
      В половине седьмого мы уже шли по залитому солнцем настилу знаменитого яхт-клуба «Виктория Манхэссет Бэй».
      Воздух был свеж, но утро обещало приятный день. У трапа я остановилась, обняла Патрика и поцеловала.
      — Я люблю тебя. Вот так.
      — И я люблю тебя, Мэгги, — улыбнулся он.
      Поднявшись на борт яхты, Патрик сказал, что мы поплывем «к солнцу, подальше от земли».
      — На прошлой неделе здесь промчался шторм, так что досталось всем, нашей тоже, — заметил он, проводя быструю инспекцию. — Видишь, здесь еще осталась вода. Двигатель, похоже, вышел из строя. Антенна сломана. Черт! Напомни, чтобы я никогда не брался за строительство лайнера. Это будет еще один «Титаник».

* * *

      «Бунтарь» покинул стоянку около четверти восьмого. Нам предстояла приятная прогулка. Как ни любила я проводить каждую свободную минуту с Алли, как ни скучала по нему с первой минуты расставания, мне требовался хотя бы небольшой отдых. И я так соскучилась по Патрику.
      Над нами голубело небо, что автоматически настраивало на хорошее настроение. Патрик стоял у штурвала. На горизонте медленно двигался сорокавосьмифутовый кеч, возможно, к Карибам.
      К полудню наша яхта уже спокойно скользила по синей глади навстречу вскипающим белыми шапками волнам. Нью-Йорк остался далеко позади. Отель, Питер О'Мэлли, даже Дженни и Алли были забыты. Мы и море. Я спрашивала себя, не выбрал ли Патрик этот день для того, чтобы предложить мне руку и сердце.
      Внезапно на северо-западе появились дымчатые черные тучи. Шторм надвигался стремительно. Температура в течение пяти минут упала на десять градусов.
      — Вот черт! — выругалась я. — Холодно.
      Патрик озабоченно посмотрел на небо.
      — Свяжусь с береговой охраной. Надо узнать прогноз погоды. Может быть, удастся переждать.
      Он направился к кабине, но остановился, сделав лишь пару шагов.
      — Проклятие. Связи нет. Придется поворачивать назад. Встань к штурвалу, Мэгги. И держи крепко.
      — Да, сэр.
      Пока я боролась со ставшим вдруг непослушным рулевым колесом, Патрик пытался убрать главный парус, чтобы поставить небольшой кливер. «В крайнем случае, — сказал он, — уберем и его и пойдем домой на двигателе».
      А потом нас догнал шторм!
      Яхту окутал густой холодный туман, и тут же полил дождь. Уже через несколько минут мы вымокли до нитки. Ветер завывал, волны перехлестывали через борт. Стихия как будто решила продемонстрировать нам свою силу и ярость.
      Руки постоянно соскальзывали со штурвала, и удерживать курс становилось все труднее. Восторг схватки постепенно уходил, а за ним уже, точно готовая к броску змея, поднимал голову страх. Дело принимало нешуточный оборот.
      Патрик громко выругался, потом выругался еще раз, уже по-настоящему, и побежал, скользя, к хлопавшему, как мокрая простыня на веревке, парусу.
      Уже добравшись до него, он словно замер в нерешительности, и я заметила, что он подволакивает левую ногу.
      Какую-то секунду Патрик стоял неподвижно, будто не зная, что делать, а потом упал на колени, как если бы кто-то ударил его сзади по голове.
      — Патрик! — вскрикнула я.
      Он попытался подняться, прижал руку к груди и рухнул на палубу.
      Бросив штурвал, я метнулась к нему по скользким доскам. Его лицо было белее паруса, дыхание неглубокое и прерывистое. Патрик лежал на боку, и когда я перевернула его на спину, моргнул от боли. Мне вдруг стало нечем дышать.
      Я постаралась укутать его шерстяными одеялами и укрыть куском брезента, а потом опустилась рядом и взяла за руку. На глаза навернулись слезы.
      — Не уходи, — прошептал он. — Пожалуйста, не уходи. Дай мне посмотреть на тебя, Мэгги.
      Яхту сильно качало.
      — Я здесь, с тобой. И ты тоже не уходи. Все будет хорошо.
      Верила ли я тому, что говорила? Отчасти да. Но страх внутри меня расползался, и мне то и дело приходилось отворачиваться, чтобы Патрик не видел моих слез.
      Его лицо стало пепельно-серым. На лбу и над верхней губой выступили бисеринки пота, хотя ветер оставался холодным.
      Господи, пожалуйста. Пожалуйста. Я так его люблю. Пожалуйста, не отнимай его у меня.
      — На случай, если я вдруг не выберусь, — сказал Патрик. — Хочу, чтобы ты была счастлива. И сделай так, чтобы наш сын тоже был счастлив. Я знаю, ты сможешь. И пусть Дженни ни в коем случае не выходит замуж за ирландца. Обещай.
      — Обещаю, — прошептала я, смахивая слезы.
      Взгляд его вдруг изменился — он как будто смотрел мимо меня. Какой-то странный звук поднялся из груди, и Патрик выпустил мою руку.
      Я вскрикнула.
      Господи, пожалуйста, не дай ему умереть.
      Слезы хлынули из глаз. Я крепко прижала его к себе и опустила голову ему на грудь. Сердце уже умолкло.
      Пожалуйста, пожалуйста, не дай этому случиться. Боже, сжалься надо мной.