Глава 1

Окружной прокурор округа Камберленд, штат Северная Каролина, Марк Шерман поднялся из-за стола, резко отодвинув старое деревянное кресло. В притихшем зале суда оно отозвалось резким, визгливым скрипом.

Прокурор медленно приблизился к скамье присяжных, где девять женщин и трое мужчин – шестеро белых, шестеро афроамериканцев – обратились в слух, предвкушая то, что он собирался им сказать. Присяжным нравился Шерман, он знал об этой к себе симпатии и рассчитывал на нее. Он также понимал, что уже выиграл это эффектное дело об убийстве, выиграл даже и без той вдохновенной речи, которую намеревался произнести.

Но Шерман все равно решил поставить завершающий штрих. Он чувствовал потребность увидеть сержанта Эллиса Купера, подсудимого, которому вменялись в вину разбираемые преступления. Военнослужащий совершил самые ужасные, отвратительные и подлые злодеяния в истории Камберленда – так называемые синие убийства. Жители округа ожидали от Шермана наказания Купера – который, как нарочно, оказался чернокожим, – и тот не собирался обмануть чаяния общины.

Окружной прокурор начал свою речь так:

– Я занимаю должность прокурора уже долго – семнадцать лет, если быть точным. За все это время мне ни разу не доводилось сталкиваться с преступлениями, подобными тому, которое было совершено в минувшем декабре обвиняемым, сержантом Эллисом Купером. То, что началось как вспышка дикой ревности, объектом которой была одна из жертв, Таня Джексон, вылилось в богомерзкую кровавую бойню, в бесстыдное избиение трех женщин. Все трое были женами и матерями. После их смерти осталось в общей сложности одиннадцать детей-сирот и, разумеется, трое скорбящих мужей, а также бесчисленное множество родственников, соседей и близких друзей.

Роковая ночь пришлась на пятницу, день традиционных вечерних посиделок Тани Джексон, Барбары Грин и Морин Бруно. Пока их мужья привычно проводили вечер за картами в Форт-Брэгге, жены собирались поболтать, посмеяться и насладиться приятным обществом друг друга. Как вы понимаете, Таня, Барбара и Морин были закадычными подругами. Эти пятничные встречи происходили в доме Джексонов, где Таня и Абрахам растили четверых детей.

Около десяти часов, поглотив по меньшей мере с полдюжины порций спиртного на военной базе, сержант Купер направился к дому Джексонов. Как вы слышали в данных под присягой свидетельских показаниях, его видели перед парадной дверью двое соседей. Он громко орал, требуя, чтобы миссис Джексон вышла к нему.

Затем сержант Купер, шатаясь, грозно двинулся в дом. Орудуя спасательным ножом – легким оружием, особенно почитаемым силами специального назначения армии Соединенных Штатов, он напал на женщину, которая с презрением отвергла его домогательства. Одним взмахом ножа он убил Таню Джексон.

После этого сержант Эллис Купер обратил свое оружие против тридцатиоднолетней Барбары Грин. И наконец – против Морин Бруно, которая пыталась бежать и уже почти выбралась из этой мясорубки, но Купер перехватил ее у входной двери. Все три женщины были убиты ударами, нанесенными сильной мужской рукой; убиты рукой человека, который овладевал техникой рукопашного боя в Учебном центре войск специального назначения имени Кеннеди – штаб-квартире армейских сил специального назначения.

Спасательный нож был идентифицирован как личная собственность сержанта Купера, смертоносное оружие, которое он хранил с начала 1970-х годов, когда вернулся из Вьетнама. На ноже имелось множество отпечатков пальцев сержанта Купера.

Его отпечатки были также на одежде миссис Джексон и миссис Грин. ДНК частиц кожи, обнаруженных под ногтями миссис Джексон, совпадает с ДНК сержанта Купера. Повсюду на месте преступления были найдены его волосы. Само же орудие убийства нашли спрятанным на чердаке дома Купера. Там же оказались и душещипательные «любовные письма», которые он писал Тане Джексон, – их вернули нераспечатанными.

Вы видели леденящие кровь фотоснимки с места преступления, видели, что сержант Купер сделал с тремя женщинами. Убив их, он разрисовал их лица отвратительной синей краской. Он также покрыл краской их груди и животы. Выглядело это жутко и порочно. Как я уже сказал, это самые страшные убийства, с которыми я когда-либо сталкивался. Вы понимаете, что тут может быть вынесен только один вердикт. И этот вердикт – «виновен». Уничтожьте чудовище!

Внезапно сержант Эллис Купер поднялся со своего места за столом ответчика, в передней части зала суда. Публика невольно ахнула. Он был шести футов и четырех дюймов росту и мощного телосложения. В пятьдесят пять лет талия его по-прежнему составляла тридцать два дюйма – такой же она была, когда Купер восемнадцатилетним парнем завербовался в армию. На форменной одежде цвета хаки среди наград на груди красовались «Пурпурное сердце» – знак отличия, которым награждают солдат, раненных в бою, крест «За отличную службу» и «Серебряная звезда». Он выглядел внушительно даже на процессе по делу об убийстве, где являлся обвиняемым. В следующий момент он заговорил, звучно и раскатисто:

– Я не убивал Таню Джексон и ни одну из этих бедных женщин. Я не входил в дом той ночью. Я не раскрашивал ничьих тел синей краской. Я никогда никого не убивал, кроме как сражаясь за свою страну. Я не убивал этих женщин! Я не виновен! Я – герой войны, ради всего святого!

С этими словами сержант Купер перемахнул через деревянную дверцу, отделяющую его от зала суда. В мгновение ока он набросился на Марка Шермана, повалил его на пол и стал наносить удары в лицо и в грудь.

– Ты лжешь, лжешь! – кричал Купер. – Почему ты хочешь меня погубить?

Когда подручные шерифа наконец оттащили сержанта, рубашка и пиджак прокурора были порваны, а лицо в крови.

Марк Шерман с трудом поднялся, затем опять повернулся к присяжным:

– Нужны ли после этого еще какие-то слова? Вынесите обвинительный приговор. Уничтожьте этого монстра!

Глава 2

Истинные же убийцы пошли на небольшой риск, явившись на заключительное заседание судебного процесса в Северной Каролине. Они хотели видеть финал: просто не могли отказать себе в таком удовольствии.

Лидером этой группы был Томас Старки, бывший полковник армейских рейнджеров. Он и сейчас еще смахивал на командира спецназа – обликом, речью, всеми повадками.

Вторым номером в команде, заместителем и ближайшим подручным Старки, так сказать, бледной его копией, являлся Браунли Харрис. Так было всегда: и во Вьетнаме, и сейчас; так будет и впредь – пока однажды кому-то из них (а вероятнее, обоим сразу) не придет пора отправиться на тот свет.

И наконец, номер третий, Уоррен Гриффин. Этот все еще считался у них малышом, несмышленышем, что выглядело несколько анекдотично, учитывая, что Гриффину стукнуло уже сорок девять.

Жюри присяжных удалилось на совещание, продлившееся около двух с половиной часов, и вернулось с вердиктом «виновен». Устами присяжных штат Северная Каролина приговаривал сержанта Эллиса Купера к смертной казни за убийство.

Окружной прокурор блестяще справился со своей задачей – осудил на смерть неудобного человека.

Трое убийц забрались в большой темно-синий «субурбан», припаркованный на одной из боковых улочек, неподалеку от здания суда.

Томас Старки завел мотор.

– Кто-нибудь есть хочет? – спросил он.

– Пить хочу, – сказал Харрис.

– А я – бабу, – с глуповатым смешком добавил Гриффин.

– Поедим и выпьем, а потом, может, устроим какую-нибудь заварушку с девочками. Что вы на это скажете? Отметим нашу сегодняшнюю великую победу. За нас! – выкрикнул полковник Старки, отъезжая от здания суда. – За трех слепых мышат!

Глава 3

В то утро я спустился в кухню, к завтраку, около семи. Нана[1] и дети уже сидели за столом. Поскольку малыш Алекс недавно начал ходить, кухонные пред меты содержались в строгой изоляции, проще говоря, под замком. Повсюду красовались безопасные пластмассовые запоры, задвижки и заглушки для штепсельных розеток. Младенческое щебетание мешалось со звяканьем ложек о тарелки с кашей, Дэймон наставлял своего маленького братишку в искусстве издавать ртом неприличные звуки, и от всего этого на кухне стоял примерно такой же гвалт, как в полицейском участке субботним вечером.

Ребятишки поедали какую-то ароматизированную сливочно-шоколадную кашу фирмы «Ореос», запивая шоколадным молоком «Херши». При одной только мысли обо всем этом шоколаде в семь утра меня слегка передернуло. Мы с Наной обычно ели на завтрак яичницу, чуть обжаренную с двух сторон, и хлебные тосты из двенадцати злаков.

– Что за идиллическая картинка! – сказал я, усаживаясь за стол, где меня уже поджидали яичница и чашка кофе. – Не стану даже портить ее комментариями насчет обилия шоколада в утреннем рационе моих несравненных детей.

– Именно это ты только что и сделал, – заметила Дженни, которая за словом никогда в карман не лезла.

Я весело подмигнул ей. Все равно ей было не под силу испортить мое сегодняшнее безоблачное настроение. Убийца, по кличке Злой Гений, был арестован, и теперь коротал дни в тюрьме строгого режима в Колорадо. Мой двенадцатилетний сын Дэймон продолжал преуспевать и в учебе, и в пении: он пел в хоре мальчиков. Дженни посвятила себя масляной живописи, и у нее в альбоме имелось несколько картинок и карикатур, вполне недурственных для девочки ее возраста. Начинала вырисовываться и индивидуальность маленького Алекса – это был милый и ласковый мальчик, тринадцати месяцев от роду, начинающий делать первые шаги.

Сам я недавно познакомился с женщиной-детективом Джамиллой Хьюз и мечтал проводить с ней больше времени. Трудность состояла в том, что она жила в Калифорнии, а я – в округе Колумбия. Преграда в общем-то не столь уж непреодолимая, рассуждал я.

У меня еще будет время понять, что вырисовывается у нас с Джамиллой. На сегодня же я запланировал встретиться с начальником отдела по расследованию убийств Джорджем Питманом, чтобы объявить о своем выходе в отставку из полиции округа Колумбия. После увольнения я планировал взять несколько месяцев отпуска.

Затем можно было бы заняться частной психологической практикой или даже перейти на службу в ФБР. Бюро как раз сделало мне предложение столь же лестное, сколь и интригующее.

В это время снаружи раздался стук, и дверь кухни, выходившая во двор, распахнулась. На пороге стоял Джон Сэмпсон. Он знал, что у меня намечено на сегодняшний день, и я решил, что он пришел меня морально поддержать.

Порой я бываю таким наивным, что самому тошно.

Глава 4

– Здравствуйте, дядя Джон! – хором пропели Дэймон и Дженни и принялись радостно скалить зубы, как дурачки, что у них порой случается перед лицом величия. В частности, это происходит с ними в присутствии Джона Сэмпсона.

Джон прошел к холодильнику и стал внимательно рассматривать новейшие творения Дженни. Та попыталась изобразить персонажей нового карикатуриста Аарона Макгрудера, выпускника Мэрилендского университета, ныне публикующегося в нескольких периодических изданиях. Хью и Райли Фримэн, Цезарь и Джазмин Дюбуа – все эти герои были запечатлены на холодильнике.

– Будешь яичницу, Джон? Могу сделать твою любимую болтушку с сыром, – предложила Нана, а сама уже была на ногах. Для Сэмпсона она была готова на все. Это повелось еще с тех пор, когда ему было всего десять лет и мы только что подружились. Сэмпсон уже давно для нее все равно что родной сын. Его собственные родители, пока он рос, большую часть времени пребывали в тюрьме, и единственным, кто занимался его воспитанием, была Нана.

– Нет, нет, – запротестовал он и сделал жест, чтобы она садилась. Однако когда Нана двинулась к плите, тут же сказал: – Да, болтушку, Нана, было бы неплохо. И с ржаным тостом. Я тут совсем оголодал, а никто не умеет приготовить завтрак лучше тебя.

– И это правда, – довольно усмехнулась она и включила газ. – Тебе повезло, что я дама старой закваски. Вам всем повезло.

– Мы знаем, Нана, – улыбнулся Сэмпсон. Потом повернулся к детям: – Мне надо поговорить с вашим отцом.

– Он сегодня увольняется, – сообщила Дженни.

– Я тоже это слышал, – ответил Сэмпсон. – Об этом кричат на всех углах, на первой полосе «Пост», наверное, и в утреннем телеобзоре тоже.

– Слышали, что сказал дядя Джон? – обратился я к детям. – Так что быстренько выметайтесь. Я вас люблю. Брысь!

Дженни и Дэймон удивленно вылупились на нас с Джоном, однако вышли из-за стола, собрали книжки в рюкзаки и двинулись к двери, чтобы отправиться в школу, находящуюся примерно в трех кварталах от нашего дома, на Пятой улице.

– И думать не смейте, чтобы просто так взять и уйти. Сначала поцелуй, – остановил их я.

Они подошли и послушно поцеловали нас с Наной. Потом – Сэмпсона. Мне наплевать, что и как там делается в этом холодном и бездушном нынешнем мире, – главное, что именно так заведено у нас дома. Вполне возможно, что Бен Ладен в детстве недополучил поцелуев.

– У меня проблема, – начал Сэмпсон, как только дети вышли.

– Мне положено это слышать? – спросила Нана, колдуя у плиты.

– Конечно! – заверил ее Джон. – Нана, Алекс, я вам обоим рассказывал о своем хорошем друге, мы дружим еще с армейских лет. Его зовут Эллис Купер, и он до сих пор служит в армии. Или, точнее, служил. Его признали виновным в предумышленном убийстве трех женщин, которое он якобы совершил за пределами базы. Я понятия не имел об этом деле, пока мне не начали звонить друзья. Сам он постеснялся. Не хотел, чтобы я знал. Алекс, до его казни осталось всего три недели.

Я внимательно посмотрел в глаза Сэмпсона, увидел в них печаль и страдание, даже в большей степени, чем обычно.

– Чего ты хочешь, Джон?

– Чтобы ты поехал со мной в Северную Каролину. Поговорил с Купером. Он не убийца. Я знаю этого человека почти так же хорошо, как тебя. Эллис Купер никого не убивал.

– Тебе надо съездить с Джоном, – вынесла свой вердикт Нана. – Пусть это будет твоим последним расследованием. Обещай мне, что сделаешь.

Я обещал.

Глава 5

К одиннадцати часам утра мы с Сэмпсоном уже ехали по шоссе 1-95. Там наша машина оказалась плотно зажатой между бесконечными караванами мчащихся, лязгающих, изрыгающих дым грузовиков с прицепами. Впрочем, поездка оказалась для нас удобным случаем наверстать упущенное в общении. Последний месяц мы с ним оба были заняты, но у нас было правило: регулярно сходиться вместе, чтобы вдоволь наговориться. Так повелось еще со времен нашего детства, которое прошло в округе Колумбия. Фактически единственный период, что мы были врозь, – это когда Сэмпсон два года служил в Юго-Восточной Азии, а я учился сначала в Джорджтаунском университете, затем – в университете Джонса Хопкинса.

– Расскажи мне об этом твоем армейском друге, – попросил я. Я сидел за рулем, а Сэмпсон занимал пассажирское место, отодвинувшись назад, насколько позволяло пространство. Коленки его торчали вверх, упираясь в приборную доску. Тем не менее ему каким-то образом удавалось производить впечатление человека, устроившегося с комфортом.

– Когда я с ним познакомился, Купер уже был сержантом, и уже тогда, по-моему, отдавал себе отчет, что так им и останется. Его это не задевало, он любил армию. Мы вместе служили на базе в Форт-Брэгге. Купер обучал нас тогда строевой подготовке. Как-то раз он продержал меня на карауле четыре уик-энда подряд.

Я насмешливо хмыкнул:

– Это именно тогда вы сдружились? Совместные уик-энды в казармах?

– Тогда-то я ненавидел его крутой характер. Мне казалось, что он ко мне нарочно придирается. Ну понимаешь – выделил меня из прочих за мой рост. Потом наши пути снова переплелись во Вьетнаме.

– А тогда он уже пообмяк? Когда вы встретились во Вьетнаме?

– Нет. Купер есть Купер. Это тебе не какое-нибудь дерьмо собачье. Суровый, прямой, как стрела, но честный и справедливый, поэтому если ты следуешь уставу, то все в порядке. Вот за что он любил армию – за то, что там в основном все упорядочено и четко организовано. Так что если там ты делаешь что положено, знаешь, что делаешь все правильно. Может, не так хорошо, как бы хотелось, но вполне сносно. Он говорил, что для чернокожего просто шикарно найти такую систему устройства, как армия.

– Или полицию, – вставил я.

– Верно, – кивнул Сэмпсон. – Я помню один случай во Вьетнаме. Нас прислали на смену подразделению, которое уничтожило за пять месяцев, наверное, сотни две людей противника. Эти люди, которых истребили, не были в полном смысле солдатами, Алекс, но они считались партизанами, «вьетконговцами».

Я вел машину и слушал. Голос Сэмпсона сделался рассеянным, отстраненным. Он словно звучал откуда-то издалека.

– Этот вид боевой операции назывался «зачистка захваченной территории». В тот раз мы вошли в маленькую деревушку, но там уже было другое подразделение. Пехотный офицер «допрашивал» пленника перед тамошними женщинами и детьми. Он срезал кожу с живота этого человека.

Сержант Купер подошел к офицеру и приставил к его голове пистолет. Он сказал, что если тот не прекратит, ему конец. И это была не шутка. Куперу было плевать на возможные последствия. Поверь, Алекс, он не убивал тех женщин в Северной Каролине. Эллис Купер не убийца.

Глава 6

Я люблю общество Сэмпсона. Всегда любил и всегда буду любить. Мы проехали Виргинию, въехали на территорию Северной Каролины, и разговор мало-помалу переключился на более оптимистические и многообещающие темы. Я уже рассказал ему все, что мог, о Джамилле Хьюз, но ему все хотелось услышать побольше сенсационного. Иной раз старина Джон бывает даже большей кумушкой, чем мама Нана.

– Мне нечего больше тебе рассказать, дружище. Мы, знаешь ли, познакомились с ней при расследовании того крупного дела об убийстве в Сан-Франциско. В течение двух недель нам пришлось много времени проводить вместе. Но слишком уж близких отношений у нас нет. Хотя она мне нравится. Да она просто не может не нравиться.

– И ты, как я понял, хотел бы узнать ее поближе, – рассмеялся Сэмпсон и захлопал в громадные ладоши.

Я тоже засмеялся:

– Да вообще-то хотел бы. Джамилла не очень-то раскрывается, ведет себя довольно сдержанно. По-моему, она когда-то обожглась. Возможно, с первым мужем. Она пока не хочет это обсуждать.

– Я думаю, она уяснила, что ты за человек и какие у тебя виды.

– Может быть. Она тебе понравится. Она всем нравится.

– Умеешь ты окружать себя хорошими женщинами, – опять хохотнул Джон. – У тебя просто нюх, надо отдать должное. Мама Нана – вот это нечто особенное, штучное произведение, верно?

– Да. Ведь ей уже восемьдесят два года. Кто бы мог поверить? Прихожу я тут как-то домой, а она, представь, стаскивает по лестнице холодильник. Подсунула под него кусок линолеума и кантует с угла на угол. Не захотела дожидаться, пока я приду, чтобы помочь.

– А помнишь, как мы попались на краже пластинок в магазине «Спекторс винил»?

– Угу, помню. Она обожает рассказывать эту историю.

Джон все посмеивался.

– Я как сейчас вижу нас с тобой, как мы сидим в том обшарпанном маленьком офисе. Управляющий нам только что смертной казнью не грозит за покражу его паршивых сорокопяток, но мы холодны и невозмутимы. Мы чуть ли не смеемся ему в лицо.

– И тут в магазине появляется Нана и давай мутузить нас обоих. Меня ударила в лицо, разбила губу. Налетела, как разъяренная фурия, как ангел мщения.

– И только знай выкрикивает: «Не смейте красть! Не смейте мошенничать! Никогда не смейте! Слышите, никогда!» У меня до сих пор в ушах стоит этот крик, – добавил я.

– А потом позволила полицейскому офицеру забрать нас в участок. Даже не хотела забирать домой. Я заикнулся: «Это ведь всего лишь пластинки, Нана», – так я думал, она меня убьет на месте. «Я уже и так весь в крови», – говорю. А она как завопит мне в лицо: «Сейчас еще хуже будет!»

Я обнаружил, что улыбаюсь, вспоминая тот давний эпизод. Любопытно, что некоторые вещи, вовсе не казавшиеся раньше забавными, со временем оказываются таковыми.

– Может, именно потому мы и стали большими, страшными копами? Из-за того дня в магазине пластинок? Может, всему причиной праведный гнев Наны?

Сэмпсон сделался серьезен.

– Нет, не это наставило меня на правильный путь, – покачал он головой. – Это заслуга армии. Конечно, я не получил дома того, что положено. Нана многое для меня сделала. Но человека из меня слепила именно армия. И еще я многим обязан Эллису Куперу. Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра!

Глава 7

Наконец мы въехали в пределы Центральной тюрьмы штата Северная Каролина, находящейся в городе Роли. Обнесенная высокой стеной территория действовала отрезвляюще, словно предвещая беду. Расположенная здесь же зона особого режима для особо опасных преступников напоминала тюрьму внутри тюрьмы. Она была окружена изгородью из острой как бритва проволоки и непреодолимым и беспощадным электронным барьером; на всех сторожевых вышках стояли вооруженные охранники. Централ был единственной в Северной Каролине тюрьмой, где имелись камеры смертников. В настоящее время число узников Центральной тюрьмы превышало тысячу, из которых смертники составляли поразительную долю – 220 человек.

– Жуткое место, – проговорил Сэмпсон, когда мы выбрались из машины. Я никогда не видел его таким подавленным и выбитым из колеи. Да и мне не слишком нравилось находиться на территории Центральной тюрьмы.

Когда мы вошли в главное здание, там царила тишина, как в монастыре, и соблюдался все тот же высокий уровень безопасности. Нас с Сэмпсоном попросили подождать между двумя рядами дверей из брусковой стали. Потом подвергли проверке на металлоискателе, потом попросили предъявить наряду с полицейскими значками удостоверения личности с фотографиями. Проверявший охранник рассказал нам, что многие из номерных автомобильных знаков штата Северная Каролина изготавливаются здесь, в тюрьме. Приятно сознавать, полагаю.

В тюрьме строгого режима имелись сотни контролируемых стальных ворот. Заключенные не могли выходить из камер иначе, как в наручниках, ножных кандалах и под конвоем.

Наконец нас допустили непосредственно в сектор, где содержались приговоренные к смерти, и препроводили к сержанту Куперу. В этом секторе каждый тюремный блок состоял из шестнадцати камер – восемь внизу, восемь наверху – и общей дневной комнаты. Все было окрашено в казенный небесно-голубой цвет.

– Джон Сэмпсон, ты пришел все-таки! – произнес Эллис Купер, увидев нас в узком коридоре перед специальной комнатой для свиданий. Дверь была открыта, и двое вооруженных конвоиров впустили нас внутрь.

В волнении я втянул в себя воздух, но постарался не подать виду. Запястья и лодыжки Купера были скованы цепями. Он был похож на огромного, могучего раба.

Сэмпсон шагнул вперед и обнял его. На Купере был оранжево-красный комбинезон, в какие одевали заключенных-смертников. Он все повторял:

– До чего же здорово тебя видеть.

Когда двое этих рослых мужчин наконец разомкнули объятия, глаза Купера были красны, а щеки мокры от слез. Глаза Сэмпсона оставались сухи. Я вообще никогда не видел Джона плачущим.

– Это самое лучшее, что произошло со мной за долгое, долгое время, – проговорил Купер. – Не думал, что после суда кто-нибудь придет. Для большинства я уже покойник.

– Я привез с собой кое-кого. Это детектив Алекс Кросс, – сказал Сэмпсон, поворачиваясь ко мне. – Он лучший специалист по расследованию убийств, какого я знаю.

– Именно такой мне сейчас и нужен, – сказал Купер, пожимая мне руку. – Самый лучший.

– Итак, расскажи нам все об этом кошмаре. Буквально все, – попросил Сэмпсон. – От начала и до конца. Твою собственную версию, Куп.

Сержант Купер кивнул:

– С радостью. Очень хочется рассказать кому-то, кто уже заранее не предубежден, что я убил тех трех женщин.

– Вот потому-то мы здесь, – сказал Сэмпсон. – Потому что ты их не убивал.

– То был день выплаты жалованья, – начал Купер. – Мне бы следовало двинуться прямо домой, к моей подружке Марш, но вместо этого я пошел в клуб и выпил там. Часов около восьми, насколько помню, я позвонил Марш. Она, видно, куда-то вышла. Наверное, разозлилась на меня. Поэтому я взял в клубе еще порцию. Встретил парочку приятелей, поболтал с ними. Опять позвонил домой – было, пожалуй, уже около девяти. Марш все не было.

Тогда я проглотил еще пару «хайболлов», а потом решил пешком отправиться домой. Почему пешком? Да потому что я был вдрызг пьяный. Все равно до дому чуть больше мили. Когда я добрался к себе, было половина десятого. Марш по-прежнему дома не было. Я включил телевизор и стал смотреть баскетбольный матч между Северной Каролиной и «Дюком». Обожаю болеть против «дюков» и тренера К. В районе одиннадцати я услышал, как открывается парадная дверь. Я окликнул Марш и спросил ее, где она была.

Но только оказалось, что это не она. Там было с полдюжины людей из военной полиции и с ними следователь уголовного розыска по имени Джейкобз. Вскоре после этого они якобы обнаружили на чердаке моего дома спасательный нож. И следы синей краски, которой были перемазаны те женщины. Тут они арестовали меня за убийство.

Эллис Купер посмотрел сначала на Сэмпсона, затем уставился тяжелым, настойчивым взглядом в мои глаза. Помолчал, потом заговорил снова.

– Я не убивал тех женщин, – повторил он. – И у меня до сих пор в голове не укладывается, что кто-то нарочно сфабриковал улики, чтобы обвинить меня в этих убийствах. Зачем кому-то понадобилось подставлять меня? В этом нет никакого смысла. У меня нет в мире ни одного врага. По крайней мере так мне казалось.

Глава 8

Томас Старки, Браунли Харрис и Уоррен Гриффин были закадычными друзьями больше тридцати лет, еще с тех пор, как вместе служили во Вьетнаме. Каждую пару месяцев они под предводительством Старки отправлялись в свое излюбленное место – в Кеннесо-Маунтин, в штате Джорджия. Там, в укрытой от посторонних глаз простой бревенчатой хижине, они проводили целый уик-энд. То был своего рода ритуал поклонения мужскому началу. И этому ритуалу надлежало жить, пока будет жив хоть один из них, – на этом настаивал Старки.

Там, в горном лесу, они делали все то, чего не могли делать дома. Громко заводили музыку шестидесятых – «Дорз», «Крим», Хендрикса, «Блайнд фейт», «Эйрплейн». Выпивали уйму пива и бурбона, жарили на гриле толстые говяжьи бифштексы, которые потом съедали с гарниром из свежей кукурузы, вкуснейшими помидорами с юга Джорджии и сметаной. Курили дорогие кубинские сигары. Они получали от всего этого чертову бездну удовольствия.

– Как там говорилось в той старой рекламе пива? Вы знаете, о чем я, – произнес Харрис, когда все они после сытного обеда уселись на крыльце.

– "Лучшего вам не найти", – ответил Старки, стряхивая на выстеленный широкими досками пол пепел с сигары. – Хотя, на мой взгляд, это было дерьмовое пиво. Даже названия не помню. Конечно, я слегка пьян и здорово под кайфом.

Ни один из двух его приятелей этому не поверил. Томас Старки никогда полностью не терял самоконтроль – особенно когда совершал убийство или отдавал приказ о его совершении.

– Мы хорошо потрудились, джентльмены. Теперь можем немного расслабиться. Мы это заработали, – провозгласил Старки и поднял кружку, чтобы чокнуться с друзьями. – Этот маленький праздник мы заслужили честным трудом.

– Еще как заслужили, будь я проклят! – подхватил Харрис. – Пара-тройка войн на чужой территории. Прочие наши подвиги за последние несколько лет. Шутка ли – целыми семьями. Одиннадцать детей на нашем счету. Плюс мы неплохо преуспели и на гражданке, в этой большой и опасной мирной жизни. Я уж точно никогда бы не подумал, что буду грести по полторы сотни штук в год.

И они снова звонко чокнулись пивными кружками.

– Мы славно поработали, ребята. И хотите – верьте, хотите – нет, дальше пойдет только лучше, – сказал Старки.

Как обычно, они пустились заново перебирать старые военные эпизоды: Гренада, Могадишо, война в Заливе, но больше всего – Вьетнам.

Старки в подробностях пересказал тот случай, когда они заставили вьетнамку «прокатиться на подлодке». Женщину – разумеется, она сочувствовала Вьетконгу – раздели донага, потом привязали к широкой деревянной доске лицом вверх. Харрис обвязал ей лицо полотенцем. Полотенце потихоньку поливали водой из бочки. По мере того как полотенце намокало, женщина, чтобы не задохнуться, была вынуждена во время дыхания вместе с воздухом втягивать в себя воду. Вскоре ее легкие и желудок разбухли от воды. Потом Харрис стал колотить ее в грудь, чтобы вытолкнуть воду. Женщина заговорила, но, конечно, не сказала им ничего такого, чего бы они уже не знали. Поэтому они распяли ее на дереве «каки», производившем сладкие плоды и потому всегда облепленном большими желтыми муравьями. Они привязали мама-сан к дереву, закурили сигары с марихуаной и, покуривая, наблюдали, как ее тело увеличивается в размерах, раздуваясь до неузнаваемости. Когда оно готово было лопнуть, они подсоединили к ней провод от полевого телефона и казнили электрическим током. Старки всегда говорил, что это почти наверняка самый изобретательный и творческий способ умерщвления во все времена. И вьетконговская сука его заслужила.

Браунли Харрис принялся болтать о так называемых бешеных минутах там, во Вьетнаме. Если со стороны деревни раздавались ответные выстрелы, хотя бы даже один, они устраивали такую «бешеную минуту». Тут уж словно все черти ада срывались с цепи, поскольку ответные выстрелы ясно доказывали, что вся деревня была партизанской. После «бешеной минуты» деревня, точнее, то, что от нее оставалось, бывала сожжена дотла.

– Идемте-ка в наше логово, парни, – сказал Старки. – Хочу кино посмотреть. И одно такое я знаю.