Глава 14

На следующее утро Ребекка завтракала в своей комнате. Ей не хотелось встречаться с Кеннетом. Настроение у нее было не самое лучшее, и она боялась наговорить ему дерзостей.

После завтрака она решила навестить отца в его мастерской, зная, что к этому времени он уже обсудил все предстоящие дела со своим секретарем и вот-вот должен приступить к работе. Если она хочет поговорить с ним, то ей надо спешить, пока он не окунулся с головой в работу.

Отец стоял у мольберта и внимательно разглядывал свою новую картину «Веллингтон». Увидев дочь, он спросил:

– Что ты о ней думаешь?

Ребекка внимательно оглядела полотно.

– Я чувствую запах дыма и грохот пушек. Герцог похож на человека, прошедшего через горнило войны и сумевшего повести за собой армию.

– Советы Кеннета мне очень пригодились. Раньше картина была просто хорошей, теперь она – шедевр. – Сэр Энтони с гордостью посмотрел на полотно. – Моя серия «Ватерлоо» станет главным событием выставки Королевской академии искусств.

– В этом можно не сомневаться, – с улыбкой заметила Ребекка. Иногда отец с его простодушной самоуверенностью напоминал ей ребенка. – Кстати, Кеннет оказался виконтом.

– Да? – Слова Ребекки поначалу не вызвали удивления сэра Энтони, и только спустя минуту он осознал их смысл и нахмурился. – Виконт, говоришь? Уилдинг… Значит, он виконт Кимболл?

Ребекка кивнула.

– Ты работал над портретом его мачехи.

– Я помню, – сухо ответил сэр Энтони. – Прекрасное тело и потрясающая самоуверенность.

Решив, что сейчас самое подходящее время поведать отцу об истинной цели своего визита, Ребекка с деланной небрежностью обронила:

– Кеннет предлагает воспользоваться его связями, чтобы восстановить мою репутацию в обществе. Что ты об этом думаешь?

Отец растерялся и побледнел.

– Тебе это так необходимо?

– Ты что, все забыл? Меня с восемнадцати лет никуда не приглашают.

Отец открывал и закрывал рот, пытаясь что-то сказать, но не мог вымолвить ни слова. Постепенно к нему снова вернулся прежний цвет лица.

– Ты хочешь сказать, что не выезжала в свет потому, что там тебя не принимали?

Ребекка с удивлением посмотрела на отца.

– Совершенно верно. Неужели ты забыл о той старой истории?

– Нет, не забыл, но я никогда не думал о последствиях. Твоим воспитанием занималась мать. Мне казалось, что, после того, как о скандале забыли, ты просто сама предпочла сидеть дома. – Губы сэра Энтони задрожали. – Я знаю, что всегда был плохим отцом, но мне неприятно, когда ты напоминаешь мне об этом.

– Ты хороший отец, – сказала Ребекка, которой стало жаль его. – Кто бы еще научил меня рисовать и предоставил полную свободу действий?

– Ты уже родилась художницей, и мне даже не пришлось тебя учить. – Сэр Энтони тяжело вздохнул. – Вы с матерью сделали из меня эгоиста. Между свободой и долгом лежит невидимая черта, и я очень часто переходил ее. Мне следовало уделять вам больше внимания. На этот счет есть твердые правила.

– Надеюсь, ты не собираешься начать все сначала? – встревоженно спросила Ребекка. – Я уже достаточно взрослая и вышла из повиновения.

Сэр Энтони невесело улыбнулся.

– В этом нет нужды. Ты ведешь себя безупречно, и я надеюсь, что в этом есть и моя заслуга.

– Ты не должен беспокоиться обо мне, отец. Если бы я нуждалась в обществе, то давно бы стала там появляться. Просто предложение Кеннета взбудоражило меня, и я пришла с тобой посоветоваться. Честно говоря, мне больше нравится сидеть дома.

– Последуй совету Кеннета, – приказал отец. – По своему рождению ты принадлежишь к сливкам общества, и этим нельзя пренебрегать. Я предложу Кеннету свою помощь, но думаю, что он и сам справится. У меня никогда еще не было такого отличного секретаря.

Ребекка была разочарована ответом отца. В глубине души она надеялась, что он отговорит ее. Но почему ей так не хочется появиться в обществе? Что это, страх или врожденная застенчивость?

Скорее всего, это просто страх. Она, как и все художники, легко ранима, но, видимо, придется ей воспользоваться предоставленной возможностью. Оставаться затворницей легче, чем жить в мире, полном людей. Пусть она рискует быть отвергнутой, но не делать никаких попыток выбраться из скорлупы – преступление по отношению к самой себе и своему таланту.

Приняв решение, Ребекка обошла мастерскую и подошла к завешенной холстом картине. Приподняв завесу, она обнаружила незаконченный портрет сестер-близнецов.

Так вот, оказывается, они какие. Ну что же, портрет будет великолепным.

– Вся трудность заключается в том, чтобы показать на портрете особенности каждой женщины, несмотря на их потрясающее сходство. – Отец подошел к дочери и встал рядом. – Справа – леди Стратмор, а слева – леди Маркленд. Ты можешь определить их характеры?

Ребекка пристально изучала портрет.

– Леди Маркленд очень общительна. Ее глаза светятся озорством. У леди Стратмор более сдержанный характер. Она застенчива, склонна к размышлению.

– Неплохо, неплохо, – согласился сэр Энтони. – Значит, я уловил их различие.

– Тебе надо поработать над фигурой темноволосого джентльмена. Его левая нога короче правой.

– Гм, пожалуй. На следующем сеансе я все подправлю. – Сэр Энтони завесил портрет. – Как продвигается твоя работа над портретом Кеннета?

– Очень успешно. – Ребекка на мгновение задумалась и добавила: – У него такое интересное лицо!

Отец обладал не меньшим художественным чутьем и понимал, что дочь старается не замечать в нем многое из того, чего бы ей не хотелось видеть.

Колени Ребекки дрожали, когда она выходила из кареты. Лил сильный дождь, мраморные ступени лестницы, по которой они с Кеннетом поднимались, были скользкими, и ей пришлось покрепче ухватиться за руку своего спутника, чтобы не упасть: ноги совсем не держали ее.

– Я уже начинаю жалеть, что дала себя уговорить, – прерывающимся шепотом проговорила она.

Кеннет протянул руку к медному дверному молотку, сделанному в виде львиной головы, и постучал в дверь.

– Вы не разочаруетесь, – сказал он ободряюще. – Это всего лишь неофициальный обед в обществе очень приятной супружеской пары.

«Может быть, и так», – подумала Ребекка, чувствуя, как сердце ее замирает от страха. Она вспомнила надменные взгляды, презрительные усмешки, недоуменное пожатие плечами, которыми сопровождался каждый ее выход в свет. Что она будет делать, когда мужчины покинут дам и она останется наедине с Катариной-Само-Совершенство?

Отступать было поздно. Дверь отворилась, и на пороге появился чрезвычайно благообразный дворецкий. Сняв с гостей плащи, он проводил их в гостиную, обставленную элегантной мебелью. Навстречу Ребекке и Кеннету поднялись мужчина и женщина. И хотя они не держались за руки, с первого взгляда было понятно, что эта пара составляет одно целое. Они как нельзя лучше подходили друг другу. Вблизи Катарина Кеннан оказалась еще красивее.

Кеннет подвел Ребекку к своим друзьям и слегка отступил назад.

– Майкл, Катарина, разрешите представить вам мисс Ситон, моего хорошего друга.

Катарина приветливо улыбнулась и пожала Ребекке руку.

– Счастлива познакомиться с вами, – сказала она, и по ее лицу было видно, что она не кривит душой.

– Для меня это тоже огромное удовольствие, леди Майкл, – еле слышно ответила Ребекка.

– Пожалуйста, зовите меня Катариной.

– А меня зовут Ребекка.

Лорд Майкл склонился в поклоне, приветствуя новую гостью. У него были зеленые и удивительно ясные глаза. Отец всегда говорил, что по глазам солдата можно узнать, бывал ли он в настоящих сражениях, и сейчас Ребекка убедилась в его правоте. В глазах Майкла был тот же стальной блеск и уверенность в своих силах, который отличал и Кеннета, его друга.

Размышляя вслух, Ребекка сказала:

– Вы послужили бы прекрасной моделью для Александра Великого, – и тут же залилась краской, поняв, что совершила бестактность.

Лорд Майкл улыбнулся.

– Кеннет рассказывал, что вы художница от Бога. Теперь я вижу, что он нисколько не преувеличивал.

– Если Кеннет имел в виду, что я сильно отличаюсь от обычных людей, то, боюсь, здесь он прав, – ответила Ребекка с вымученной улыбкой.

– У каждого из нас свои странности, – заметила Катарина, приглашая гостей к камину. – Вам так не кажется?

Ребекка улыбнулась и почувствовала себя непринужденнее, а ко времени обеда она уже полностью освоилась. Кеннет оказался прав: супружеская пара была изумительной. Удовольствие, которое они получали в обществе Кеннета, распространялось и на нее. Когда пришло время оставить мужчин наедине, Ребекка уже беззаботно болтала с Катариной.

Женщины удалились, оставив мужчин одних.

– Мне ужасно неловко оставлять вас одну, – сказала Катарина, но мне нужно подняться в детскую, чтобы покормить сына.

Она поправила на плечах индийскую шаль, непроизвольно коснувшись груди. – Вы не сочтете меня бестактной, если я провожу вас в библиотеку и ненадолго покину?

– Не хочу быть навязчивой, но мне бы очень хотелось взглянуть на вашего малыша, – неожиданно для себя самой сказала Ребекка.

Лицо Катарины засияло.

– Для матери нет большего удовольствия, чем проявление интереса со стороны гостей к ее детям. Жаль только, что моя дочь гостит сегодня у друзей.

Они поднялись в детскую, где средних лет няня баюкала младенца.

– Вы как раз вовремя, миледи, – сказала она. – Молодой хозяин начал капризничать: наверное, он проголодался.

Передав ребенка Катарине, няня ушла на кухню выпить чаю.

Ребенок мигом успокоился на руках у матери. Ребекка как завороженная не спускала с него глаз. Ей никогда не приходилось видеть так близко грудных детей. Какие у него маленькие ручки, какие мягкие волосики!

– Какой же он хорошенький! – воскликнула она. – Как его зовут?

– Николас, в честь одного из старых друзей Майкла. Вам не кажется, что он как две капли воды похож на отца? – спросила Катарина, усаживаясь в кресло-качалку.

Одной рукой Катарина расстегнула лиф платья, предназначенного для кормящих матерей, и приложила младенца к груди, который тотчас же принялся ее сосать, двигая при этом ножками и сжимая крошечные ладошки в кулачки.

– Пожалуйста, присядьте, – сказала Катарина. – Это займет некоторое время.

Ребекка расположилась в кресле и принялась с удовольствием наблюдать за матерью и сыном.

– Я слабо разбираюсь в таких вещах, – сказала она, – но мне всегда казалось, что знатные дамы не кормят грудью своих детей.

Катарина весело рассмеялась.

– Сейчас я леди Майкл, но в то время, когда родилась моя дочь, я была просто солдатской женой и мне самой приходилось кормить ребенка. После кормления Эми я пришла к заключению, что только недалекая женщина может лишать себя такого удовольствия, отдавая малыша в чужие руки.

Вид матери, кормящей ребенка, переполнил Ребекку нежностью. Кеннет говорил, что хочет разнообразить ее скучную жизнь, и ему удалось сделать это всего лишь за один сегодняшний вечер. Только сейчас Ребекка осознала, какую огромную ошибку сделала, отказавшись от замужества и материнства.

Женщины непринужденно болтали, пока маленький Николас не насытился. Катарина застегнула лиф платья и легонько постучала сына по спинке, давая ему возможность срыгнуть.

– Из вас бы получилась прекрасная картина «Мадонна с младенцем», – восхищенно воскликнула Ребекка.

– Видеть мир через картины – вот что отличает художника от простых людей, – задумчиво произнесла Катарина. – Я завидую вашему таланту. У меня, к сожалению, нет никаких способностей, я умею только ухаживать за больными и ранеными.

«Эта богиня заблуждается, – подумала Ребекка. – У нее необыкновенный талант любить и быть любимой, и этот Божий дар посильнее ее красоты».

– Хотите немного подержать Николаса? – предложила Катарина, поднимаясь с кресла.

– Я? – с испугом спросила Ребекка. – А вдруг я его уроню?

– Не уроните, – ответила Катарина, передавая сына гостье.

Ребенок в это время открыл глазки и сквозь пелену сна посмотрел на Ребекку. Он был похож на отца, но в нем было что-то и от матери. Его кожа была прозрачной, и для портрета понадобились бы краски нежнейших тонов.

«Интересно, какое чувство испытывает мать, когда держит на руках своего ребенка? – подумала Ребекка. – Что, если бы это был мой сын? Как, наверное, приятно смотреть на него и находить собственные черты? А что, если бы это был ребенок мой и Кеннета?»

Эта неожиданная мысль потрясла Ребекку до глубины души. Конечно, их ребенок не был бы таким красивым, как отпрыск этой ангельской пары, но разве это важно? Ребекка вдруг ощутила в себе жажду материнства. С большой осторожностью она передала младенца матери.

– Он будет у вас сердцеедом.

– Уже стал, – ответила Катарина, укладывая сына в колыбель с гербом дома Ашбертонов. Она нежно поцеловала его в бархатную щечку. – В нем все души не чают, особенно моя дочь.

Ребекка оглядела детскую.

– У Николаса есть двоюродные братья или сестры? – спросила она.

– К сожалению, нет. Брат Майкла, Стефан, был женат много лет, но, к несчастью, Бог не дал супругам детей. Год назад его жена умерла, и Стефан носит по ней траур. Сейчас он живет в своем поместье. Надеюсь, когда-нибудь он снова женится и будет счастлив. Наступит время, когда Майкл унаследует титул герцога, а мне совсем этого не хочется. Стефан – герцог, но это не сделало его счастливым.

В детскую вернулась няня, и женщины собрались спуститься в гостиную. Ребекка в последний раз окинула взглядом спящего ангелочка и снова подумала о Кеннете.

Что с ней будет дальше?

– Что ты предпочитаешь? – спросил Майкл Кеннета, указывая на два графина, поданные дворецким, после того как дамы покинули столовую. – Портвейн моего брата или превосходное шотландское виски?

– Виски. Вспомним былые времена. Хозяин разлил по рюмкам виски, и они уютно расположились у камина.

– Твоя молодая леди просто восхитительна, – сказал Майкл. – Правда, она очень застенчива.

– Возможно, но она вовсе не моя молодая леди.

Майкл недоверчиво поднял брови, но решил не уточнять.

– Какие картины она пишет? – спросил он.

– Портреты маслом и, как правило, женские. В основном это мифологические сюжеты, но в них ярко отражается ее личность и оригинальное восприятие сюжета. Я предложил ей выставить несколько картин в Королевской академии, но она наотрез отказалась.

– Наверное, боится сравнения со своим знаменитым отцом, – заметил Майкл. – Ты говорил, что ей предстоит восстановление своей репутации в свете. Что же такое с ней стряслось?

– Когда ей было восемнадцать, она тайно сбежала со своим возлюбленным. К счастью, вовремя опомнившись, она вернулась домой, но светское общество было возмущено. – Кеннет нахмурился. – Ее родителям следовало бы повременить годика два-три, а затем незаметно начать вывозить ее в свет. Вместо этого они заточили ее в четырех стенах, и она с головой окунулась в работу. Сейчас она в полном одиночестве. Я знаю, вы с Катариной не любите выезжать в свет, но надеюсь, что у вас есть друзья, которые смогут принять ее. Ей нельзя избегать людей.

Майкл задумался.

– Мой друг Раф, герцог Кэндовер, – ты его знаешь – дает на следующей неделе бал. Я попрошу его прислать приглашения тебе и Ребекке.

Кеннет одобрительно кивнул.

– Вот что значит иметь связи. Если ее увидят на балу у герцога, двери многих домов незамедлительно распахнутся перед ней. Не думаю, что Ребекке захочется порхать с одного бала на другой, но по крайней мере у нее будет свобода выбора. К сожалению, мне не удастся избежать приглашения.

– Этот бал пойдет на пользу и тебе, – сурово заметил Майкл. – Расскажи о своей работе. Неужели ты нанялся секретарем к сэру Энтони только для того, чтобы быть поближе к художникам? С трудом верится.

Прежде чем решиться поведать эту историю, Кеннет долго молчал, сомневаясь, посвящать ли друга в свою тайну.

– Хорошо, – согласился он наконец. Меня попросили расследовать причины загадочной смерти, но, скажу тебе, это самая мерзкая работа, которую мне когда-либо приходилось делать.

В двух словах он рассказал о предложении лорда Боудена и о тех сложностях, с которыми ему пришлось столкнуться при попытке расследовать обстоятельства гибели Элен Ситон. Рассказав другу о своей задаче и связанных с ней переживаниях, Кеннет почувствовал несказанное облегчение.

– Я понимаю желание Боудена узнать правду, – сказал Майкл, внимательно выслушав рассказ Кеннета, – но ты попал в весьма щекотливое положение. Судя по всему, тебе нравится Ребекка, да и сэр Энтони тоже.

Кеннет подумал обо всех сомнительных друзьях сэра Энтони. Каждый из них по-своему мог быть замешан в этой трагической истории.

– Меня мучит мое двусмысленное положение. Я уже подумывал над тем, чтобы разрубить этот гордиев узел, но я дал слово сэру Боудену, и теперь это для меня вопрос чести.